Глава 1

За окном завывал не по-летнему яростный ветер, хлопала развалившаяся фрамуга. Стемнело, собирался дождь. Вдруг громыхнуло так, что я испуганно поежилась. Мне стало неуютно одной в полутемном кабинете, то и дело мерещились шорохи в коридоре, похожие на крадущиеся шаги. Нервы у меня не выдержали. Я поднялась и заперла дверь изнутри на ключ, вернулась к столу и продолжила писать.

Человек с пистолетом в руке вошел в бронированное помещение обменного пункта валюты, убил охранника и выстрелил в стекло кассы. Молодая кассирша знала, что стекло, отделяющее ее от клиентов, — пуленепробиваемое, но все равно смертельно испугалась. Она покорно собрала деньги из ячеек, перетянула пачку резиночкой, положила в желобок и подвинула разбойнику. Разбойник взял восемнадцать тысяч семьсот шестьдесят долларов США, положил пачку денег во внутренний карман и спокойно вышел на улицу. На полу обменного пункта растекалась лужа крови из раны в груди охранника. За пуленепробиваемым стеклом билась в истерике кассирша.

Кто-то заскребся в дверь моего кабинета, я вздрогнула и прислушалась.

Но там затаились, стало тихо. «Кошмар», — подумала я, в прокуратуре уже никого нет, а входную дверь я не закрывала, ожидая возвращения коллеги Горчакова с происшествия. Придет какой-нибудь маньяк, меня грохнет и украдет компьютер.

Шорох возобновился; я затаилась, надеясь, что маньяк, судя по его тихим манерам, не станет взламывать дверь, подумает, что меня нет, и уйдет…

Конечно, это оказался шутник Горчаков, это он так меня пугал, зная, что я страшная трусиха. Я поняла, что это он, когда, не выдержав напряжения, подкралась к двери и попыталась определить, стоит ли за дверью кто-нибудь, а Лешка, услышав, что я подошла, стал завывать, как привидение.

— Вот идиот, — сказала я, впуская его в кабинет.

— А ты испугалась? — довольно допытывался он.

— Испугалась. Что за дурацкие шутки?

— Да ладно. — Он подошел к столу и глянул на монитор. — Уже второй эпизод пишешь?

— Да, хочу в понедельник сдать.

— Счастливая. — Он опустился на стул и вытянул ноги. Кабинет наполнился смешанными запахами табачного дыма, подвальной сырости и общепита. Наверняка Лешка успел забежать в столовую рядом с местом происшествия и перекусить, и трескал наверняка на кухне, рядом с плитой и котлами, вот и пропах жареной картошкой.

— А ты его по факультету помнишь? — спросил Лешка, кивая на уголовное дело.

— Нет, — я покачала головой, — он же был на курс старше. Я только фамилию его слышала; про него говорили, что он краса и гордость факультета.

Учился лучше всех, на КВНах блистал, соблазнял девушек…

— Интересно, а он тебя помнит?

— Да откуда, Лешенька? Я, правда, училась хорошо, но была серой мышкой, из библиотек не вылезала, на мальчиков не смотрела.

— Да, как была дурой, так и осталась, — пробурчал друг, но я не обиделась. Просто Горчаков всегда принимал активное участие в моей личной жизни, от всей души желая мне счастья. Мы уже давно друг на друга не обижаемся.

— Ну чего там, Лешка? — спросила я, наливая ему чай.

За много лет совместной работы мы научились понимать друг друга без слов. Общепит общепитом, а от чая Лешка никогда не откажется. Ночью его разбуди и предложи пожрать — проснется и все съест.

— Чего-чего, — промычал он с набитым ртом. — Как обычно, черепно-мозговая, причем непонятно — то ли дали по башке, то ли от падения с высоты собственного роста.

— Вскрытие покажет, — пожала я плечами.

— Да-а, покажет оно! Когда это оно что-нибудь показывало!

— Ну, это ты со зла. А личность-то установили?

— Да где уж нам уж! Это ты все в высших сферах вращаешься, а я специалист по бомжам… Я подошла к Лешке и погладила его по голове:

— Бомжи разные бывают…

Лешка хмыкнул. Он понял, что я имею в виду. Три дня назад его вызвали на падение с высоты, сказали — бомж с крыши свалился. В принципе это не редкость, бомжи лазают по крышам с целью кражи тарелок НТВ и часто срываются вниз, либо по неловкости, либо по пьяни. Бомж так бомж. Лешка приехал во двор, где лежало тело, и с недоумением оглядел кашемировое пальто, надетое на труп, галстук от Версаче, золотые часы и золотые зубы, а также битком набитый бумажник, лежавший на асфальте рядом с трупом. «Это что, по-вашему, бомж?» — осведомился он у участкового. «Ну а кто же? — удивился участковый. — Вот паспорт его, он в Питере не прописан, значит, лицо без определенного места жительства…»

Отставив чашку, Горчаков любезно предложил проводить меня, если я соберусь в течение получаса, но я отказалась. Обвинительное по разбойнику действительно надо было сдать в понедельник. Сейчас закрою за Лешкой входную дверь, посижу еще часа три, до полуночи, а потом вызову такси. Сыночек мой в лагере, никто меня дома не ждет, кроме жабы Василисы вот и надо использовать свободное время по максимуму.

Стуча по клавишам клавиатуры компьютера, я вспоминала, как взяли разбойника. Он и вправду был выпускником юрфака, красавцем и бонвиваном. Когда я заканчивала факультет, он уже год работал в прокуратуре и там тоже слыл первым парнем на деревне, его громко арестовали за получение взятки в виде ужина в ресторане. Что уж там было на самом деле, я не знаю, но в суде он получил пять лет и отбыл их от звоночка до звоночка. С юридической карьерой было покончено, а самолюбие у Рыбника било через край. Он пропал на восемь лет, похоже было, что где-то воевал, допускаю даже, что в Иностранном легионе, — три языка, французский, английский и испанский, он знал блестяще. Потом появился здесь, в Питере, и за полгода совершил пять дерзких ограблений пунктов обмена валюты, забрал в общей сложности около трехсот тысяч долларов. Эти деньги так и не нашли, хотя прочесали мы все на совесть.

Незаурядный ум Рыбника проявился и в том, как он готовил разбойные нападения на валютники. Он выбирал маленькие тихие пункты на окраинах, сразу стрелял в охранника на глазах у кассиров, и те, хоть и знали, что пуля не пробьет стекла перегородки, да и дверь бронированная — в кассу не войти, все равно отдавали ему деньги. Психология: когда у тебя на глазах только что убили человека, нет сил сопротивляться. Рассчитал он все блестяще, но из-за своей педантичности и засыпался. Поймали мы его именно на этом, сделав рутинную работу: во всех пунктах, подвергшихся нападениям, изъяли и проверили данные о лицах, менявших валюту. Было понятно, что преступник наверняка приходил в эти пункты осматриваться, но, чтобы не привлекать к себе внимание, должен был поменять деньги. Оказалось, что во всех компьютерах есть данные о некоем Рыбнике, который за неделю-две до нападения покупал незначительное количество долларов, десять-пятнадцать. Нашли Рыбника, установили за ним наружное наблюдение и взяли с пистолетом в очередном валютнике. Кассирши опознали его по всем эпизодам, пистолет, который был у него в руках при задержании, «пошел» на все убийства, так что за судьбу дела я не волновалась. Не было сомнений в том, что на этот раз Рыбник получит пожизненное.

У меня в ходе следствия контакта с Рыбником не сложилось, уж очень он был отстранен и высокомерен. Показаний он не давал, хотя на отвлеченные темы, без протокола, разговаривал. Но только не о себе и своей жизни. Даже на невзначай устроенные мною провокации не поддавался. Я, к примеру, заведя разговор о каких-то фильмах, вышедших на экраны как раз в период восьмилетнего провала в его биографии, пыталась выяснить, смотрел ли он их, и хоть так рассчитывала узнать, был ли он в России в это время. Но он, почуяв ловушку, тут же замыкался и даже не поддерживал беседу о боевых действиях в горячих точках нашей страны. «Точно из Иностранного легиона», — думала я, разглядывая его непроницаемое лицо. Одна только тема могла встряхнуть его, хотя и на нее он говорить отказывался, — это его юридическое образование. Видно было, что ему больно и горько вспоминать о своей юридической карьере, — все-таки он был лучшим студентом и в прокуратуре подавал надежды. Он весь вспыхивал, когда я в первый раз нечаянно, а потом, конечно, умышленно — упоминала о факультетских преподавателях или о его бывших сослуживцах. А после этого замыкался так, что это осложняло следствие. В остальном же он был абсолютно спокоен, я бы сказала — в его положении неестественно спокоен. Причем спокойствие это было ненаигранным, уж это я чувствовала. За столько лет работы на следствии я научилась определять, действительно человек не волнуется или прикидывается.

И еще я в который раз оценила правоту шефа, не отдавшего дело Рыбника Лешке, хотя и Горчаков, и я просили его об этом.

Если бы перед Рыбником сидел мужчина-следователь, неизвестно, чем бы все кончилось. Самолюбивый Рыбник не вынес бы вида своего ровесника, дослужившегося до должности старшего следователя и классного чина младшего советника юстиции. Допускаю, что он мог бы вспыхнуть настолько, что стукнул бы Лешку чем-нибудь или попытался устроить побег. А меня он, похоже, особо всерьез не принимал.

Следствие не заняло много времени — доказательств было с избытком.

Адвокат у Рыбника был дежурный, подзащитный соглашение с ним заключать отказался и не заплатил ему ни копейки. Родственников у Рыбника не было.

Кстати, к моему недоумению, мы не нашли даже женщины, с которой у Рыбника были бы какие-то отношения. Правда, вопреки Лешкиным язвительным замечаниям, и мужчины тоже. Вообще ни одной связи Рыбника мы не установили, хотя наружка ходила за ним около месяца. Можно было понять, почему он не общается с университетскими друзьями и бывшими сослуживцами, но чтобы у человека не было вообще ни единой близкой души?

Я еще поудивлялась некоторое время, почему такой незаурядный преступник ходил «на дело» без маски и деньги с целью разведки менял по своему паспорту.

Но в конце концов и эти вопросы перестали меня занимать. Составлю обвинительное заключение, отправлю дело в суд и забуду про Рыбника, тем более что я его больше никогда не увижу. Пойдут новые дела, новые происшествия и сотрут из моей памяти образ неудавшегося коллеги, этого одинокого волка, который очень бы мне нравился, если бы на его совести не висело по крайней мере пять трупов.

Расстались мы с ним прохладно, подписали протокол об окончании ознакомления с делом — и все.

Кончался вечер пятницы. Впереди были выходные, суббота — родительский день, увижу наконец своего Хрюндика. В полдвенадцатого я прикинула, что, посидев в воскресенье за компьютером, я закончу обвиниловку и в понедельник с чистой совестью предстану перед шефом.

Засунув дело в сейф, я закрыла кабинет, сдала прокуратуру на сигнализацию и спустилась вниз. Такси ловить не пришлось, в принципе, я еще успевала на метро.

Успешно преодолев самый страшный отрезок на пути домой — от входа в парадную до дверей квартиры, — я сбросила туфли, засунула в рот кусок колбасы и плюхнулась на диван перед телевизором.

Наслаждаясь тишиной и покоем, я предалась любимому занятию: задрав ноги на спинку дивана, бесцельно нажимала на кнопки пульта, не успевая даже понять, что показывают мне разные каналы, до тех пор, пока на экране не мелькнуло знакомое лицо. Тут я приостановила марафон по телепрограммам и всмотрелась в журналиста Старосельцева, который в этот момент анонсировал свою статью в ближайшем номере еженедельника «Любимый город». Поскольку я врубилась в его монолог на середине, я не особо вслушивалась в то, что он говорит, но почувствовала, что соскучилась по старому Другу, поэтому взялась за телефон и набрала номер его пейджера. Звонок старого друга не заставил себя ждать.

— Здравствуйте, Мария Сергеевна! Как вы поживаете?

— Спасибо, Антон. Куда вы пропали?

— Да вот… Нелегкая журналистская судьба опять забросила меня в Париж… Мы посмеялись.

— Нет, серьезно. Закрутился. Вы же знаете, текучка. Вот, поручили мне журналистское расследование по дворцу.

— По какому дворцу?

— По президентскому.

— А он что, под Парижем?

— Под Питером. Мария Сергеевна, а вы что, газет не читаете?

— Антон Александрович, я и телевизор не смотрю. Вот сегодня случайно включила, и то потому лишь, что вас показывали…

— Ну, так я как раз и говорил про это расследование. Ну да ладно, я вам лучше нашу газетку принесу. У вас-то что новенького?

— Разбойника заканчиваю, — похвасталась я.

— Какого разбойника?

— Антон Александрович, — сказала я с укоризной, — вы что, газет не читаете?

Старосельцев усмехнулся:

— Открою вам секрет, Мария Сергеевна, те, кто пишут в газеты, обычно их не читают. Либо одно, либо другое.

— Но ваша-то газета про него писала. Это злодей, который грабил пункты обмена валюты. Бывший юрист, между прочим.

— А-а, что-то припоминаю…

— Эх вы! «Припоминаю…» Это же дело века!

— Мария Сергеевна, какое же это дело века? Ну ограбил несколько валютников, ну и что? Чего здесь особенного? Естественно, про это все уже забыли.

— Кроме потерпевших, — пробормотала я. Поболтав еще немного в таком же духе, мы договорились, что в субботу Старосельцев на своей «антилопе» отвезет меня в лагерь к Гошке. Распрощавшись с журналистом, я еще некоторое время щелкала пультом, благо некому было меня за это пожурить, а потом потащилась в свою одинокую постель. Вот парадокс: мне скучно и плохо без Сашки, а когда он здесь, я ловлю себя на мысли, что жду его ухода. Прав был Горчаков — мне так понравилось жить одной, что у Сашки не было шансов. Он все тянул, не решаясь со мной поговорить, и дождался, что я отвыкла от него. А я не мячик, забытый на дороге, за которым можно вернуться и подобрать в том же виде через час или через неделю. Или через год. Нельзя женщин без нужды оставлять одних надолго, только мужчины этого не понимают.

Глава 2

Дивным летним утром мы с Антоном мчались по Приморскому шоссе в лагерь к моей деточке. Машина рассекала прозрачный воздух, слева плескался залив, пахло песком и соснами, и как-то не верилось, что в этом кристальном мире существуют убийцы, насильники, тюрьмы и обвинительные заключения.

Конечно же, такой пейзаж требовал любви. Погруженная в свои мысли о том, что мужчины (перефразируя Зощенко) играют некоторую роль в нашей личной жизни, я пропустила мимо ушей добрую половину монолога журналиста Старосельцева про интриги вокруг президентского дворца. Пришлось прислушаться только тогда, когда Старосельцев настойчиво потребовал отклика.

— …Представляете? Откуда в бюджете такие деньги?

— Какие?

— Четыреста пятьдесят миллионов. Причем не рублей.

— А что, в бюджете нет таких денег?

— Мария Сергеевна! Вы что, с дуба рухнули? Четыреста пятьдесят миллионов баксов на дачу президента? Когда милиционерам нечего платить? Это называется «без порток, а в шляпе».

— Но должна же быть у президента дача? Чем он хуже простых сограждан?

— Но и совесть должна быть у президента. Нам в августе двести пятьдесят миллионов международного долга отдавать, а тут вдвое больше…

— Антон, — он говорил так проникновенно, что я заинтересовалась, — а что, эти деньги планируется взять из бюджета?

— Ха, в том-то весь и фокус. Президент запретил вносить эти расходы в бюджет.

— Ну и замечательно, раз он такой принципиальный. В чем тогда проблема?

— В том, что у президента должна быть дача. Поняв наконец, что я не слышала начала, Старосельцев разъяснил мне, что администрация президента положила глаз на царский дворец в Стрельне, возмечтав реконструировать его под летнюю резиденцию главы государства. Да и вообще, пригодится. Но денег в бюджете на эту пресловутую культуру нет. Поэтому кинули клич олигархам — подайте на восстановление дворца. Всего-то ничего, полмиллиардика какие-то…

Если всем миром скинуться, вообще говорить не о чем. Но, к сожалению, олигархи почему-то еще не выстроились в очередь с мешками денег. И проведенное Антоном журналистское расследование доказывает, что с подачи администрации президента Генеральная прокуратура организовала массированный наезд на сильных мира сего, с целью внушить им, что надо делиться.

— Да ладно, Антон, — отмахнулась я, — почему во всем надо видеть политику? Вы не допускаете, что у наших олигархов и правда есть к чему прицепиться? Помните Ильфа и Петрова? «Все крупные современные состояния нажиты исключительно бесчестным путем».

— Конечно, допускаю, но просто момент очень уж удачно выбран.

Фактически начался передел собственности.

— Возможно, — зевнула я, — но ни мне, ни вам от этого ни холодно, ни жарко.

— Ну как же! — заволновался Антон, но я перебила его:

— Вот так же! К тому куску, который делят наверху, нас все равно не подпустят. Мы-то с вами так и останемся с голой задницей. Вот и объясните мне, чьи интересы вас так волнуют — притесняемых олигархов или честного, но бедного президента?

— Да просто активная жизненная позиция, — ответил Старосельцев, сосредоточенно следя за дорогой. Видимо, понял, что я его активную жизненную позицию не разделю. Не умею я мыслить государственными масштабами. Вот конкретный преступник, конкретный ущерб, конкретная обвиниловка — это понятно.

А что там в верхах происходит — увольте. Это мужчин хлебом не корми, дай порешать вселенские проблемы. А я женщина; мне бы со своими личными проблемами разобраться…

Мой ребеночек, вися на лагерном заборе, уже высматривал, кто приедет его проведать. Потрепав его по макушке, я с некоторой грустью отметила, как он вытянулся, и призадумалась о том, что через пару-тройку лет он притащит в дом какую-нибудь чувырлу и объявит о своей неземной любви к ней. И мне придется ей улыбаться и всячески угождать, Одна надежда на вкус и мозги мальчика — может, совсем уж в курицу не влюбится?

— Как ты тут, кролик?

— Нормально, — пожал он плечами.

— Не скучно?

— Скучно. Тут две проблемы — туалет и делать нечего.

Он кинул выразительный взгляд на дощатый сортир в глубине лагерной территории и вздохнул.

— А кормят как? — приставала я.

— Вкусно.

— А что ты ешь?

— Ничего.

Старосельцев хрюкнул. В прошлом году он принес моему Хрюндику билет на новогоднюю елку в Дом журналиста. С представления ребенок вышел серьезный, я спросила, понравилось ли ему? Понравилось, кивнул он. Интересно было?

Интересно. А чем кончилось? Не знаю, я заснул, был ответ.

— Как тут девочки? — ревниво спросила я, оценивая стайки лолиточек, клубившиеся в отдалении, но прицельно поглядывавшие через плечо на моего Хрюндика.

— Эти? — презрительно кинул он через плечо. — Да никак.

— И никто тебе не нравится?

— Ма, да они все дуры.

— Что, все поголовно? — усомнилась я.

— Ну, не все, — неохотно признал Хрюндик. — Ну а кто не дуры, на тех без слез не взглянешь.

После этих слов стоявший в стороне Старосельцев подошел к Гошке и молча пожал ему руку. Как мужчина мужчине. Я испепелила его взглядом, но в принципе успокоилась. Родительский день удался.

На обратном пути я спросила Старосельцева, не хочет ли его газета опубликовать интересные научные изыскания одного оперативника в области организованной преступности. Я рассказала ему, что в январе подготовила статью для питерского научного издания, описав в ней свой опыт работы по делам, связанным с организованной преступностью, и криминологическую характеристику оргпреступности в регионе, и уже готова была нести статью в редакцию. Но на одной главковской собирушке, за чашкой шампанского, разговорилась с небезызвестным ему Андреем Синцовым, и он во хмелю набросал мне на салфетке выстраданную им схему нашего государственного устройства.

— Смотри, — чертил он кубики, насквозь продирая мягкую бумагу, — у нас господствует командная система. Вот эшелоны власти. — На салфетке появился первый кубик. — Они состоят из команд, интересы этих команд не всегда совпадают. Вот тебе олигархи, они тоже разбиваются на команды, и каждая команда олигархов своими деньгами поддерживает определенную команду из властных структур, предоставляя им финансовую возможность держаться на плаву. — Синцов расчертил кубик на части, соединив каждую из частей стрелочками с соответствующей частью кубика, символизирующего власть. — Это и олигархам выгодно — иметь своих людей во власти. Дальше — силовые структуры.

— И эти по командам? — спрашивала я.

— А как же! Команды из эшелонов власти, по советам своих олигархов, назначают своих людей на ключевые посты в силовых структурах. Назначенные «шишки» методами государственного принуждения защищают декларированные, законные капиталы своих олигархов. А вот это — организованная преступность, — стрелочки от секторов организованной преступности потянулись к «своим» олигархам, — эти ребята защищают теневые капиталы акул бизнеса. Видишь, что получается?

— Вижу, — кивала я. — Члены команд из силовых структур прикрывают ребят из соответствующих команд организованной преступности. А ребята из организованной преступности через «своих» олигархов влияют на назначение властью нужных людей в МВД, ФСБ и прокуратуре.

Синцов умилялся моей понятливости. Мне же эта схема представилась оптимально отражающей состояние современного российского общества, и я, будучи тоже во хмелю, предложила Синцову стать моим соавтором.

— Я статью написала про организованную преступность, давай туда включим твою схему.

— Классно, — радовался Андрей возможности донести свою идею до широких масс.

Будучи под впечатлением от нашей конгениальности, я быстро набросала дополнения к статье, нарисовала все четыре кубика со стрелочками, подписала статью двумя нашими фамилиями и в таком виде понесла в редакцию. Недели через две мне пришло оттуда письмо. «С теоретической частью статьи, — сообщал мне зам главного редактора, — все в порядке, она глубоко научна. Однако есть проблемы, связанные с эмпирической частью исследования, и вот по этому-то поводу не желаете ли зайти поговорить?..»

Я тут же позвонила Синцову и рассказала о редакторских сомнениях.

— Чувствую, не быть нам с тобой соавторами, Андрюха.

— Да, чего-то мы не доработали, — огорчился Синцов. — Может, знаешь, что сделаем? Я могу все команды назвать поименно…

Вот так и кончилась, не начавшись, моя научная карьера.

Антон от души посмеялся наивности старого зубра борьбы с преступностью, но энтузиазма по поводу возможного опубликования скандальной информации в своей газете не проявил. Более того, разъяснил мне, что словосочетание «тамбовская группировка» теперь вслух упоминает только бывший начальник ГУВД Виталий Оковалко, а хорошо воспитанные люди, к каковым, безусловно, относятся представители отечественной журналистики, употребляют эвфемизм «бизнес-группа».

Тем более что по сути это одно и то же. И предлагать хорошо воспитанным людям называть вещи своими именами неприлично. Я горячо согласилась, и всю дорогу до дома Старосельцев надоедал мне интригами вокруг президентского дворца.

Я стеснялась ему сказать; что с некоторых пор меня совершенно не интересуют все эти журналистские расследования, громкие разоблачения, которые всегда кончаются пуфом, и разоблаченные «шишки» продолжают руководить государством, только в другом качестве, или пишут книги о своих страданиях в застенках. Что сталось со всеми громкими делами, о которых так много говорили большевики? Последним шумно посаженным из сильных мира сего, который получил срок и отбыл его до звонка, был в общем-то безобидный бонвиван Чурбанов, брежневский зять. С тех пор моя память не зафиксировала ни одного доведенного до суда дела, по поводу которого пресса била в барабаны. Бывший министр юстиции, застуканный в эротической бане с членами «солнцевской» бизнес-группы, теперь объявлен невинно пострадавшим борцом со злоупотреблениями. Бывший генеральный прокурор, абрис голых ягодиц которого стал известен всей стране, терпеливо дождался, пока утихнет шумиха, и спокойно возглавил Фонд борьбы с коррупцией. И пишет книгу «У прокурора должно быть чистое тело», искренне объясняя народу, что дюжину костюмов общей стоимостью двенадцать тысяч долларов ему состряпали в солдатском ателье в полном соответствии с Законом о прокуратуре, дающим право на бесплатный пошив форменного обмундирования, поскольку, будучи от природы чистоплотным, носить всю неделю один и тот же костюм прокурор считал западло. Но мракобесы, с настоящей чистоплотностью знакомые лишь понаслышке, даже не посчитали, что с прокурорской зарплаты скопить эту дюжину тысяч долларов можно всего лишь за три года, если, конечно, не пить, не есть и не платить проституткам; но ведь ради чистоплотности можно поступиться чем-то менее важным. В конце концов, девушкам заплатят за него другие борцы с коррупцией, пониже рангом, если им, конечно, дорого дело чести любого прокурора — разоблачение хапуг и зарвавшихся чинуш… Тьфу, даже вспоминать не хочется!

Старосельцев, покосившись на мое искаженное лицо, замолчал на полуслове.

— Мария Сергеевна, у вас что-то случилось?

— С чего вы взяли?

— Вы так на меня смотрите, как будто я партизан врагам сдал…

— Антон, а каков результат вашего журналистского расследования?

Старосельцев помолчал.

— Ну… Я рассказал людям, что происходит во власти на самом деле…

— Здорово. Один только вопрос: а людям нужно знать, что на самом деле происходит во власти?

— Мария Сергеевна, я вас не узнаю. — Антон даже притормозил. — Людям всегда нужно знать правду.

— О-о, Антон, как вы заблуждаетесь…

— Да как же, Мария Сергеевна! Каждый человек имеет право на правдивую информацию!

— А хочет ли каждый человек реализовать это свое право? У меня сидит убийца, который жил со своей женой душа в душу; а соседка ему сказала, что жена ему изменяет. Он стал следить за женой, выследил и убил ее и любовника. А сейчас плачет и говорит — лучше бы я ничего не знал.

— Мы говорим о разных вещах, — отмахнулся Старосельцев. — Здесь частный случай, а не общественно-значимое дело.

— Никакой разницы нет. Правда — как змеиный яд, в больших дозах смертельна.

Как раз на этой сакраментальной фразе мы подъехали к моему дому. Я поблагодарила Старосельцева и вышла из машины.

— Мария Сергеевна, а как жаба-то поживает? — прокричал он мне вслед.

— Спасибо, хорошо, растолстела, как свинья, жрет тараканов.

— Замуж не вышла?

— Нет, мы с ней две одинокие женщины.

— Как-нибудь зайду, навещу свою крестницу, — пообещал Старосельцев, и я вошла в парадную.

Когда-то Старосельцев спас нашу жабу от голодной смерти — привел к нам зоолога, тот принес корм и научил правильно ухаживать за нашей Василисой, так что справедливо мог считаться Василисиным крестным.

Дома я открыла форточку, потом заглянула в террариум. Василиски на месте не было. Она у нас такая — вылезает из террариума и шляется по квартире.

Поначалу я принималась ее искать, отодвигала шкафы и диваны, потом плюнула: все равно в конце концов Василиса сама к нам выйдет. Вот и сейчас, включив свет на кухне, я столкнулась с неподвижным Василисиным взглядом. Жаба сидела на полу посреди кухни, вся в пушистых клочках пыли (значит, ползала за шкафом), и спокойно смотрела мне в глаза. На этот раз она бродила недолго, всего полдня, но, похоже, соскучилась, потому что сразу пошлепала к террариуму. А может, и не соскучилась, а просто высохла. Ей же нужна влажность; землю и куски коры, устилающие дно террариума, я регулярно поливаю водой. Да, поскольку кожа Василисы посветлела и из болотной стала бледно-зелененькой, она явно нуждалась во влаге. Тоска по хозяйке тут ни при чем. Я посадила Василиску в террариум и с грустью отметила, что идея завести жабу принадлежала моему сыну, но вскоре жаба как-то само собой стала считаться моим животным. Ребенок на мои претензии по поводу того, что жабу завел он, а ухаживаю за ней я, отшучивался тем, что мы с ней больше похожи. Он говорил: «Ма, ей приятнее съесть таракана из твоих рук. И вообще скажи спасибо, что мы завели не собаку». — «Спасибо», — послушно говорила я и доставала из коробочки таракана для жабы.

Все были довольны.

«Как там мой малыш», — подумала я, разглядывая черепок в террариуме, под который пыталась втиснуть свой увесистый курдюк жаба. Мне все еще никак не привыкнуть к мысли, что Гошка уже не беспомощный малыш, а почти взрослый парень. А я — стареющая женщина, и уже, как выражается моя приятельница, с ярмарки еду. Но странное дело, если я не задумываюсь, сколько мне лет, то и не ощущаю себя стареющей. Просто у меня, видимо, была затянувшаяся молодость. Моя подруга Регина утверждает, что я поздно созрела в половом смысле: некогда было — училась, ходила в научный кружок, обобщала судебную практику, писала доклады, потом расследовала уголовные дела. До личной ли жизни при таком напряженном графике? И только теперь меня посещают правильные мысли про личную жизнь; но к тому моменту, как я осознала ее необходимость, личная жизнь вполне может помахать мне ручкой…

Ладно, хватит жалеть саму себя. Я вздохнула и решительно включила компьютер. До утра оставалось шесть часов

Глава 3

За эти шесть часов я успела дописать обвинительное заключение, простирнуть несколько полотенец, пропылесосить квартиру и даже немного поспать.

За пять минут до звонка будильника затрезвонил телефон, и я подумала, что не одна я не теряла времени даром. Звонок в такое время — это гарантированный выезд на место происшествия. Но я оказалась не права.

Звонил Старосельцев. Он дико извинялся и спрашивал, не слышала ли я чего-нибудь про имевшее место накануне вечером похищение жены крупного бизнесмена Масловского.

— Включите радио или телевизор, — посоветовал он.

Я послушалась совета и включила. По питерской программе ТВ вовсю рассказывали, что, по сообщению осведомленных источников в правоохранительных органах (вывозить таких источников на рассвете за город и расстреливать без суда и следствия!), вчера в девятнадцать часов на набережной Невы неизвестными лицами была остановлена автомашина «ауди», за рулем которой находилась жена топливного магната и мецената Артемия Масловского. Жену пересадили в машину похитителей и увезли в неизвестном направлении, ее «ауди» бросили на набережной.

Старосельцев терпеливо ждал, пока я прослушаю свежие криминальные новости по телеку, но я еще нажала и кнопку радиоприемника. Оттуда мне слово в слово повторили то, что я уже слышала по телевизору.

— Ну что? — спросил Антон. — Вас не вызывали это преступление расследовать?

— Господи, неужели это наша территория? — простонала я, а зловредный журналист Старосельцев радостно подтвердил это.

— Мария Сергеевна, если поедете место осматривать, возьмите меня с собой, понятым, а? Век не забуду…

Будучи деморализованной сознанием предстоящего скандального расследования — а в том, что расследование будет скандальным, сомнений не было, — я дала слабину и пообещала Старосельцеву участие в следственных действиях. Но никто никуда меня не вызвал.

Прослонявшись по квартире полтора часа, я плюнула на похищение жены магната и занялась домашней работой — написанием обвинительного заключения.

Воскресенье прошло на удивление тихо и мирно. Вечером еще раз позвонил нетерпеливый Старосельцев и страшно расстроился, узнав, что услуги понятых не требуются.

— Да что вы переживаете, Антон Александрович, — сказала я ему, — наверняка туда выехал дежурный важняк из городской.

— Да ничего подобного, — ответил расстроенный Старосельцев, — я туда ездил, на набережную, там никого нет. Может, вы позвоните дежурному по городу, спросите, что там слышно?

Но я решительно отказалась искать себе работу и напрашиваться на выезд.

Кроме того, я решила в кои-то веки лечь вовремя и выспаться.

Ночью меня никто не беспокоил, но уснула я все равно с трудом и просыпалась каждые Два часа, в результате крепкий сон меня настиг за полчаса до звонка будильника, черт бы его побрал…

Я долго прикидывалась, что не слышу трезвона, но будильник хорошо меня знал и гнул свое. Пришлось смириться с мыслью, что трудовая неделя все-таки начинается. И, похоже, начнется она с дела о похищении высокопоставленной особы.

Смирившись, я поднялась, привела себя в порядок и понуро поплелась на работу, вознося Господу молитвы о том, чтобы он послал это происшествие не мне, а Горчакову, толстому и обленившемуся.

Но оказалось, что мои молитвы напрасны. Не в том смысле, что выезжать пришлось мне, а в том смысле, что в прокуратуре царили тишь и благодать, никто и слыхом не слыхивал ни о каком похищении, и никаких вызовов нам не поступало.

Здраво рассудив, что, скорее всего, этим происшествием занимается городская прокуратура или ФСБ, мы с Горчаковым мирно попили чайку в обществе заведующей канцелярией Зои и разбрелись по кабинетам. Перед уходом Зоя кинула передо мной на стол жалобу от вдовы одного из моих фигурантов. Дело-то интересное, только без судебной перспективы, поскольку главный виновник еще до приезда следственно-оперативной группы покончил с собой. Довольно известный в городе гинеколог согласился в домашних условиях сделать аборт шестнадцатилетней дочери приятелей; а срок был уже большой, и в разгар операции у нее остановилось сердце. Доктор не растерялся — даром, что ли, хороший врач? — и, не видя других способов реанимировать пациентку, вскрыл ей обычным ножом грудную клетку и попытался сделать прямой массаж сердца, а поняв, что это не поможет, написал две записки — жене и правоохранительным органам — и покончил с собой. Причем сначала пытался получить разряд тока из розетки, но у него не вышло, и тогда он накинул петлю на шею, другой конец привязал к высокой спинке кровати и опрокинулся ничком. Поэтому нас вызвали на ножевое ранение и висельника — «сексуальное убийство и самоубийство». Приехав, мы с медиком без труда определили, что имел место криминальный аборт, но согласились с тем, что недалекие милиционеры могли увиденное принять за сексуальную оргию: на диване лежит обнаженная девушка с раздвинутыми ногами и распоротой грудной клеткой, а рядом висельник в странной позе. Так вот, вдова хирурга писала жалобу на то, что, по ее мнению, ее муж был убит милиционерами, которые инсценировали, будто он «сначала убил себя током, а потом повесился»…Я посоветовалась с Зоей о том, что отвечать вдове на жалобу, и ушла к себе. Как только я села за стол, затрезвонил телефон. Сначала позвонил Старосельцев, заикающийся от нетерпения, и был страшно разочарован, что прокуратура района ничего не знает о преступлении века; потом в течение пятнадцати минут позвонили пятнадцать знакомых журналистов, по одному каждую минуту, с тем же самым вопросом. Трубку они клали с твердой уверенностью, что я уже в низком старте перед выездом и просто скрываю от них самое интересное. Некоторые, похоже, стали планировать засаду перед прокуратурой, чтобы упасть мне на хвост. Я отнеслась к этому философски, но через полчаса и меня засвербило.

Я пошла к Лешке и поделилась с ним своими сомнениями:

— Леша, что ты думаешь насчет этого похищения?

Лешка с трудом оторвался от заключительных фраз постановления о прекращении уголовного дела по факту обнаружения мужского трупа в раздевалке строительного треста. Я самолично везла Горчакову заключение экспертизы из морга, поэтому знала, что смерть там некриминальная, а наступила от отравления этиловым спиртом, и искренне радовалась за коллегу.

— Представляешь, шеф велел ознакомить мать потерпевшего с заключением экспертизы. А она теперь жалобы пишет: мол, точно, моего сыночка убили злодеи, отравили, поскольку он сроду этот этиловый спирт не пил, а исключительно водку.

— Сочувствую. У меня самой такая же жалоба…

— Это по криминальному аборту, что ли?

Я кивнула.

— Выкрутишься. — Лешка пожал плечами. — А вот мне что делать?

— Выкрутишься, — не осталась я в долгу. — Ты слышал что-нибудь о похищении?

— Жены Масловского?

— Значит, слышал.

— Да не больше, чем ты. А что?

— Ничего, просто интересно.

— Маш, — Горчаков заглянул мне в глаза снизу вверх, — что тебе интересно? Небось почему мы еще не расследуем это похищение? Тебе своих дел мало?

— Да нет, мне своих дел хватает.

— Ну а что ты тогда маешься?

— Что-то здесь не то. Все средства массовой информации передали, что жену Масловского похитили, а у нас тишина.

— Ты огорчена? — Лешка хмыкнул. — Да наплюй. Тишина — и слава Богу.

— Да? А потом выяснится, что ее действительно похитили, а время уже упущено.

— Ну иди и предложи свои услуги.

Горчаков отвернулся и демонстративно застучал по клавишам.

— Интересно, куда я пойду? — вздохнула я, и Лешка снова оторвался от своей работы.

— Ну, ты чокнутая! Ты и вправду идти собралась? Предлагать услуги? Я тебя сейчас запру в кабинете, будешь мне дело подшивать!

— Ладно, некуда мне идти. Я потрепала Лешку сзади по вихрам, сквозь которые начинала просвечивать лысина, и ушла к себе. Не успела я усесться за стол и разложить перед собой жалобу по криминальному аборту, примериваясь, как половчее написать ответ, чтобы не обидеть заявительницу, как дверь стремительно распахнулась, и вошла миловидная женщина средних лет. Та самая жалобщица. Она так и представилась:

— Я — та самая жалобщица.

Я непонимающе уставилась на нее.

— Ну, это моя жалоба у вас, — показала она на листочки бумаги на краю моего стола.

Впечатления неутешной вдовы она не производила. Я продолжала смотреть на нее, не зная, что ей сказать.

— Вы этот бред всерьез не принимайте, — весело заявила она, подойдя к столу и потеребив краешек жалобы. — Можно, я присяду? А у вас курят? — Она достала сигареты и закурила, не дожидаясь разрешения. Выпустив пару колечек дыма, жалобщица покрутила головой в поисках пепельницы и, не найдя, протянула руку к собственной жалобе, ловко свернула ее в кулечек и стала стряхивать туда пепел. «Интересно, что дальше?» — подумала я.

— Я жена Вострякова. Вернее, вдова, — весело поправилась она.

— А-а… Ответ на жалобу еще не готов, — промямлила я.

— Да бросьте вы.

Жалобщица заглянула в кулечек, положила туда окурок и, смяв, выбросила зарегистрированную в канцелярии жалобу в корзину для бумаг, выглядывавшую из-под моего стола. Я по опыту знала, что возражать людям, ведущим себя неадекватно, а тем более хватать их за руки не следует, поэтому даже не шелохнулась. Потом вытащу жалобу из мусорки и приведу в божеский вид, документ все-таки.

— Да расслабьтесь, — Жалобщица наклонилась ко мне и похлопала меня по руке. — Не надо отвечать на эту жалобу. Ее писала не я. — Посмотрев на мое обалдевшее лицо, она расхохоталась. — Да свекровь моя эту бумажку наваляла, я и подписала, лишь бы не связываться. Они же все больные, вся семейка. Вас как зовут? Кажется, Мария Петровна?

— Сергеевна, — поправила я, все еще с опаской глядя на посетительницу.

— Да-да, Мария Сергеевна. Сейчас я все объясню. Вы не удивляйтесь, что я не бьюсь в истерике по поводу смерти мужа. Вы просто не представляете, какое это для меня счастье.

— Да я и…

— Нет-нет, я понимаю, что можно обо мне подумать в такой ситуации. Дело в том, что я женщина нормальная, а вот Востряков мой был как раз гомиком проклятым. — Она опять рассмеялась, а у меня мороз пробежал по коже. — Вы же нормальный человек? — Она озабоченно заглянула мне в лицо. — Господи, вот морока-то — жить с гомиком, да к тому же ревнивым гомиком. Не дай вам Бог. Как я измучилась! Вот поэтому и радуюсь. А вы бы не радовались на моем месте?

— Ну…

— Всю жизнь мне заел этот гомик. Можно, я еще закурю? — Она достала сигарету, сунула ее в рот и огляделась в поисках новой пепельницы. Я отодвинула все свои бумажки с края стола. — В общем, вы уже все поняли. — Она с надеждой посмотрела на меня. — Мы с ним поженились совсем молодыми, двадцать лет вместе прожили, привыкли. Я и сама не заметила, как он стал гомиком. Черт его знает, может, я была неопытная, он девственник, в нашей постели ему скучно было, ну вот и… Причем, что интересно: ни разу его за руку не схватила. Ну, в смысле — не заставала с мужиком. Но голову даю на отсечение — гомиком был.

— Откуда ж тогда вы это знаете? — не удержалась я.

— Милая моя… Вот вы замужем?

— Допустим.

— Тогда представьте, что мужа вашего от вас воротит. А любовницы у него нету.

— Ну и что? Разлюбил, вот и все дела. А если разлюбил, то вполне логично, что жена его раздражает. Он ведь не космонавт, его на психологическую совместимость не проверяли.

«Жалобщица» даже забыла курить и уставилась на меня с живым интересом.

— Да вы, голубушка, явно не замужем. Поживи вы с мужиком, вы бы не так запели. Психологическая совместимость! Да вы…

— Значит, так: хватит, — сказала я ледяным тоном. — Вы сюда пришли мою семейную жизнь обсуждать?

— Ой! Упаси Боже! Это я забылась. — Посетительница рассмеялась. — Простите. Я сюда пришла обсуждать свою личную жизнь. Можно? Ну не с кем мне об этом поговорить. Стыдно.

— А со мной не стыдно?

— А с вами — не стыдно.

— Извините… — Я заглянула в дело. — Роза Петровна, а какое все это имеет отношение к делу?

— Ой, да никакого. Можно, я продолжу? У вас лицо такое хорошее, вы прирожденный слушатель. А это, поверьте, особый дар. Так вот, на месте преступления его не ловила. Но он, негодяй, всегда был окружен такими же, как он, гомиками. Где он их только находил! Или они на него слетались, как мухи на мед? — Она хихикнула. — И ведь домой приходили, все время дома клубились… Как я их ненавижу! Главное, мне шагу не позволял ступить, как собака на сене.

— Могли бы развестись, — перебила я ее.

— Легко сказать! Двадцать лет прожили — и вдруг развестись? Нет уж, Бог услышал мои молитвы.

Пока она говорила, я прислушивалась к своим ощущениям. Чем-то она мне нравилась, а чем-то безумно раздражала. На ее последнюю фразу я заметила:

— Бог такие молитвы не принимает.

— Почему? — искренне удивилась она, — Так всем хорошо. Я — благородная вдова, честь семьи в порядке…

— Муж ваш в могиле, девушка тоже; а как быть с их честью?

— Для них так лучше, — заверила меня Роза Петровна. — С его честью все в порядке. Представляете, что было бы, если бы я с ним развелась, да еще и ославила на весь белый свет? А так все тип-топ.

— А девушка?

— А! — отмахнулась Роза Петровна. — Сама виновата. Ну чего она поперлась к Вострякову. В домашних условиях аборт делать? Что, в кабинет прийти не могла? Да еще со сроком дотянула! Деньги девать некуда было?

Разговор сворачивал куда-то в заоблачные выси. Прогнать ее я побаивалась, а сидеть тут и слушать ее рассуждения постепенно надоедало.

— Одно хорошо было в его сексуальной ориентации, — вдруг сказала вдова Вострякова, — «шишки» всякие ему своих баб доверяли со спокойным сердцем. Вон, и Масловский свою модельку к Вострякову таскал. Вы уже слышали, что ее похитили?

«Хороший вопрос работнику прокуратуры, на территории которой произошло похищение», — подумала я.

— Я так думаю, что это она сама все инсценировала. Сука она первостатейная.

— Роза Петровна, — деликатно прервала я ее, — прошу извинить, но у меня много работы. Я могу чем-то быть вам полезна?

— Да, простите. Я все поняла, — откликнулась Роза Петровна. — Извините, что задержала вас. Приятно было поболтать. Значит, так: на жалобу можете не отвечать; по делу меня уже допрашивали, я все, что знала, сказала. Телефон мой в деле есть. Звоните, может быть, это я вам буду полезна.

Когда она вышла, я покрутила головой, дивясь, какие характеры подсовывает следственная практика, и полезла в мусорную корзину за изгаженной жалобой. Расправив ее, я с тоской подумала, что, к сожалению, оставить ее без ответа я не могу, не положено. Написав три слова, я отнесла ответ Зое в канцелярию и собиралась было вернуться к себе, но тут из своего кабинета высунулся шеф.

— Вы тут? Зайдите, — коротко распорядился он и скрылся за своей дверью.

Я послушно пошла следом, но остановилась у входа. Прокурор шумно уселся в свое кресло и стал барабанить пальцами по столу. Я терпеливо ждала.

— Ну?! — наконец прервал он молчание.

— Вы про похищение?

— Ну а про что же еще?!

Мы оба помолчали.

— Городская телефоны обрывает, — пожаловался шеф. — Все про это похищение спрашивают. Я уж начальнику РУВД дал команду, если кто-то где-то — сразу мне доложить… Вы ничего не знаете?

— Владимир Иванович, — я оторвалась от притолоки, — а что, в городской прокуратуре тоже ничего не знают?

— С утра звонить начали, не было ли заявления, — шеф вздохнул. — Я уж, грешным делом, подумал, не в ФСБ ли заявление, но тогда в горпрокуратуре знали бы…

— Владимир Иванович, а откуда пресса узнала? Если заявления не было?

— Сам голову ломаю. Либо видел кто…

— Либо информация просочилась. Если ее украли с целью выкупа, то сообщили только мужу, Масловскому. Значит, от него «потекло» или из его штаба.

— А если от похитителей?

— А зачем? Им-то зачем?

— Мало ли… Может, они побоялись прямо на него выходить, решили объявить о похищении через прессу. Да вы присядьте.

— А вот интересно, — задумалась я вслух, присаживаясь к прокурорскому столу, — если они хотели через прессу довести до сведения Масловского факт похищения его жены, значит, они организовали присутствие на месте происшествия какого-нибудь ангажированного журналиста, от него информация и пошла.

— Поди сейчас найди, от кого информация пошла, — проворчал шеф.

— Владимир Иванович, сейчас еще не поздно установить, кто первый подал сигнал. Если бы это был анонимный звонок, то и ТВ, и радио трубили бы об этом.

А поскольку они ссылаются на информированные источники, а в правоохранительных органах на сегодняшний день таких нет — то это только свои журналюги…

— Угу, — кивнул шеф. — А дальше-то что? Что в городскую сообщать?

— А чего от вас-то хотят? Заявления о похищении не поступало…

— Мария Сергеевна, а вы что, забыли про статью сто восьмую УПК?

Публикации в средствах массовой информации тоже считаются заявлением о преступлении и подлежат проверке.

— Вы хотите провести проверку? — уставилась я на шефа.

— Ну а что еще делать, — вздохнул он, отводя глаза. — Если все СМИ сообщают о том, что похищена жена руководителя топливного холдинга Масловского, — это повод к возбуждению уголовного дела. Мы обязаны это проверить.

— Даже если он сам молчит?

— А он может молчать по вполне понятным причинам. Почему родственники похищенных скрывают от правоохранительных органов случившееся? Боятся повредить тем, кого похитили.

— Та-ак. — Я откинулась на спинку стула. Мое предназначение в этой комбинации открылось мне со всей очевидностью. — Мне что, приступать? — обреченно спросила я.

— Да, Мария Сергеевна, идите, запишите в книгу учета происшествий и приступайте. Мне доложите к концу дня.

— К концу дня?! — ужаснулась я, — Вы что, думаете, что я сегодня успею что-то сделать? Да я до Масловского неделю добираться буду…

— Не прибедняйтесь, Мария Сергеевна, — шеф махнул на меня рукой. — Ваши связи в РУБОПе вам помогут.

— Владимир Иванович, да им не до этого сейчас. Вы же знаете, РУБОП расформирован, их всех вывели за штат.

— Ну, значит, используйте ваши связи в среде организованной преступности, — отмахнулся шеф.

— Вы за кого меня принимаете? — возмутилась я, но шеф замахал обеими руками.

— Найдете, как на Масловского выйти. Все, за работу, за работу.

— А телевидение? — упиралась я.

— Что телевидение?

— Как мне с ними разговаривать?

— Послушайте, что вы как маленькая? — Шеф насупил брови. — Все, хватит языком болтать, работайте. Идите, идите. — Он быстро вынес свое грузное тело из-за стола и буквально вытолкал меня за дверь.

— Но, Владимир Иванович…

— Все, все, я сказал.

Дверь прокурорского кабинета захлопнулась, я осталась в канцелярии, растерянно глядя на Зою.

— Зоенька, зарегистрируй заявление о похищении жены гражданина Масловского.

— Давай заявление, зарегистрирую. — Зоя протянула руку.

— Зарегистрируй как заметку в печати.

— Совсем вы с шефом обалдели. Как будто заняться больше нечем, заворчала Зоя, доставая книгу регистрации заявлений и сообщений о преступлениях. — Он не забыл, что у тебя два дела на выходе?

— Зоенька, кроме тебя, меня и пожалеть некому. — Я подошла к Зое и обняла ее за плечи.

— Угу, — язвительно откликнулась Зоя, — а Горчаков?

— Он меня жалеет по-мужски, а ты по-человечески. Я пошла в РУВД.

По дороге я заглянула к Лешке и пожаловалась на шефа:

— Представляешь, поди туда — не знаю, куда, принеси то — не знаю, что.

— Я не понял, Швецова, — Лешка крутанулся на вертящемся стуле в мою сторону. — Ты так хотела порасследовать похищение мадам Масловской, в чем же дело?

— В том, что мне придется заниматься бумажной ерундой, а не расследованием. Не жену Масловского искать, а доказывать, что пресса гонит фуфель. А у меня дела стоят.

— Купи пожрать чего-нибудь на обратном пути, — донеслось до меня из горчаковского кабинета, когда я шла по коридору.

Выйдя на улицу, я удивилась тому, как тепло и солнечно. В нашей прокуратуре — толстые кирпичные стены, и даже в жару у нас прохладно, как в склепе. А у меня вдобавок не солнечная сторона, и когда сидишь безвылазно в кабинете, можно забыть, какое время года на дворе. А обычные-то люди, оказывается, живут счастливой солнечной жизнью, бегают по улицам с безмятежными лицами… Мой взгляд зацепился за отражение в зеркальной витрине, и я остановилась, разглядывая себя в зеркале. «Ужас, — подумала я, — меня же можно испугаться, когда я не слежу за своим выражением лица. Сдвинутые брови, глубокая складка между ними, опущенные утлы рта, и главное — тяжелый, безрадостный взгляд. Где моя былая безмятежность? Где азарт двадцати пяти лет?

Каждое дело тогда казалось мне захватывающей жизненной драмой, которую только я могу распутать во имя справедливости. А теперь… Теперь каждое дело кажется мне прежде всего источником неприятностей».

В РУВД меня уже встречали. Шеф (спасибо ему большое) позвонил начальнику управления, попросил помочь. Начальник с истинно руководящим радушием принял меня как человека, на которого он теперь может свалить собственные проблемы. Ему тоже пришлось несладко — главк замучил его требованиями разобраться с похищением. Мы с ним работали в одном районе сто пятьдесят лет, я его помню простым опером, а он меня — стажеркой.

Потом он стал замом начальника отдела уголовного розыска, потом начальником, а там и до главы РУВД дослужился. Но те, кто работал операми, остаются операми до самой смерти, хоть они разначальники, хоть генералы или адмиралы.

Усадив меня в кресло в комнате отдыха, примыкающей к его кабинету, начальник РУВД достал из холодильника бутылку минералки.

— Может, коньячку? — с надеждой спросил он, но я отрицательно покачала головой.

— Я же крепкие напитки не пью.

— Жаль.

Когда-то мы с ним на происшествиях по ночам, чтобы согреться или расслабиться, пили из бумажных стаканчиков то спиртное, какое продавалось в ближайшем ночном ларьке.

Он убрал в бар бутылку армянского коньяку, которую достал было, ожидая, что я составлю ему компанию. Потом присел на широкую ручку кресла рядом со мной и отпил минералки прямо из горлышка.

— Что делать будешь? — поинтересовался он.

— Моя задача — выяснить, было ли похищение?

— Ну, если ничего не было, понятно. А если ее все-таки похитили?

— А если установлю, что похитили, возбуждаю дело и — в городскую. Это не мой уровень.

Начальник РУВД не выдержал, достал-таки бутылку коньяку и отпил теперь оттуда.

— Ну и слава Богу. Значит, ОПД[1] главк заведет.

— Не факт. Могут и вас заставить.

— Да ну тебя. — Он еще раз глотнул коньяку. — С чего начнешь?

— С осмотра места происшествия. Это единственное следственное действие, которое можно проводить до возбуждения уголовного дела.

— Какого еще места происшествия? — уставился на меня начальник РУВД.

— Набережной, где, по сообщениям прессы, была брошена «ауди» жены Масловского. Кстати, она там стоит?

Начальник РУВД пожал плечами.

— Понятно. Дай мне машину туда съездить и вытащи мне вчерашнюю дежурную смену. Свяжись с начальником ГИБДД, пусть мне пришлет инспектора ДПС, который на набережной работал, ладно?..

Я поднялась и нехотя пошла к выходу. На пороге обернулась и высказала дополнительную просьбу:

— Да, и вообще прокинь всю эту семейку по административной практике.

Какие там за ними машины числятся. Хорошо?

Начальник РУВД вздохнул и снова полез за коньяком.

— А ты мне дашь данные семейки? — крикнул он мне вслед.

…Всего за два часа я установила, что накануне, около семи вечера, на набережную выехала серебристая «ауди». Ее подрезала белая «шестерка», довольно ободранная; «ауди» ткнулась носом в поребрик, из «шестерки» вышли двое, один открыл водительскую дверцу «ауди», другой взял за руку сидевшую за рулем женщину и помог ей выйти из машины. Ее посадили в разбитую «шестерку» на заднее сиденье, и машина уехала. Никакого насилия.

Это мне рассказал вытащенный с «отсыпного» дня инспектор ГИБДД, который все время протирал глаза и зевал, и, как выяснилось, с субботнего утра не смотрел телевизор.

— Дак я и не подумал, что что-то стряслось. Он ей еще руку подал, она вышла спокойно, не орала, не отбивалась. Я, грешным делом, решил, что это ее знакомые остановили, чтобы не сигналить. Она же сама с ними пошла!

— А она машину закрыла?

— А? — Он задумался. — Вроде нет… Не помню. А что, тачку угнали?

— Вам виднее, куда она делась.

— Ну ладно, ладно, — гаишник испугался. — В конце концов, меня никто не просил за ней присматривать.

— Так куда она делась?

— А хрен ее знает. Отвернулся, а ее уже нет.

— А почему отвернулись? На что отвлеклись? — приставала я, ненавидя себя за служебное рвение.

Ну какая мне разница, на что отвлекся гаишник? Главное-то он сказал — никакого насилия, она сама вышла из своей машины и села в «шестерку». Этого достаточно, чтобы вынести постановление об отказе в возбуждении уголовного дела за отсутствием события преступления, особенно учитывая отсутствие заявления от заинтересованных лиц.

— На что отвлекся? — парень стал добросовестно припоминать. — Дэтэпэшек в мою смену не было. Злостных нарушителей — практически тоже. Нет, был один урод, он прямо под запрещающий знак повернул, я его притормозил. Пока с ним разбирался, как раз машина и уехала. Я еще подумал — слава Богу, зачем она мне тут…

— Слушай, а этот урод тебя видел, когда выезжал на набережную? — Я перешла на «ты», поскольку парнишка был совсем молоденький.

— Вот это-то меня и возмутило. Пер, как бык на красное. Я еще подумал — сейчас «коркой» махать начнет, раз так борзо вырулил.

— Ну-ну, — поторопила я его. — Махал «коркой»?

— Да нет. Я тогда подумал — значит, пьяный.

— И что, правда, пьяный?

— Да нет. Извинялся, вежливо себя вел. Я не стал в позу вставать, извинился он — и ладно.

— А номер его записал?

— Да нет, — он пожал плечами.

— А что за машина?

— Машина? — инспектор напрягся. — «Девятка» вроде. Серая… Ну, жемчужная. Нет, синяя. Не помню. А это важно?

— Не знаю. А самого водителя узнаешь?

— Может, и узнаю, — нерешительно ответил инспектор. — Если мне его предъявят не в числе ста человек, и если остальные не будут на него похожи как братья-близнецы. Нет, знаете, если мне его покажут одного и спросят, он это или не он, я, может, и узнаю.

— Я понимаю, что про его рост ты мне ничего не скажешь, он ведь из машины не выходил. Ну, хоть лет ему сколько?

— Ну-у… — протянул парень, — ну, тридцать пять — сорок… Может быть… Да, он был в темных очках. И волосы такие…

— Какие?

— Ну, никакие. В глаза не бросились.

— А как «ауди» уезжала, ты видел?

— Вот с этим мужиком разобрался, повернулся, а «ауди» уже не было.

— Понятно. Распишись. — Я подвинула к нему объяснение, записанное мной, пока он говорил. Мы сидели в рувэдэшной машине, любезно выделенной мне главой районного управления, объяснение я писала на дежурной папке.

— А зачем это надо? — спросил инспектор, послушно расписавшись, где ведено. — Что случилось-то?

— Подозревают, что эту даму из «ауди» похитили, — разъяснила ему я.

— Не, — он решительно покрутил головой. — Никто ее не похищал, фигня. Я могу идти?

Я милостиво отпустила сотрудника ГИБДД досматривать сладкие сны. Теперь мне предстояла задача посложнее — получить объяснения от Масловского, а в идеале — от его супруги. Надо только решить, что сначала: добираться до Масловского или выяснять на телевидении, откуда им стало известно о похищении?

И то, и другое — не для средних умов. Все равно так или иначе придется двигать в РУБОП.

— Поехали, — сказала я водителю, и когда машина тронулась, закрыла глаза.

Глава 4

По РУБОПу бродили мрачные борцы с организованной преступностью. Им только что вручили предписания об увольнении, с тем, чтобы оптимизировать эту самую борьбу. Оптимизация должна была выразиться в том, что треть сотрудников вольются в структуру Оперативно-розыскного бюро, а две трети — в структуру криминальной милиции.

Я подумала, что мои вопросы может решить только кто-нибудь из руководства, вернее, из бывшего руководства. Новое еще не назначили, а старое пребывало в истерическом ожидании и борьбой с оргпреступностью не занималось.

Вот и пусть поработают на прокуратурские нужды и хоть так поучаствуют в охране правопорядка.

Зайдя к одному из замов начальника упраздненного Управления, я поставила перед ним на стол бутылку лимонада.

— Подлизываешься? — поднял он на меня глаза.

Я пожала плечами.

— Холодненькая…

Замначальника потрогал бутылку.

— Что, стукнул кто-то?

— Ты о чем?

— Ну, что якобы я пил вчера… Так я не пил.

— Да нет, я просто так.

— Ага, рассказывай, — пробурчал он, взял бутылку и жадно стал пить прямо из горлышка.

— Давай сначала на светские темы, — предложила я ему. — Я что-то плохо понимаю, в чем будет заключаться оптимизация?

— Не ты одна.

— Тогда зачем это все?

Замначальника тяжело вздохнул и выбросил пустую бутылку в корзину для бумаг:

— Чтобы быть ближе к земле…

— Слушай, ну ты-то понимаешь, что ровным счетом ничего не изменится?

— А нужно что-то менять? — неискренне удивился он.

— Ну если тебя интересует мое мнение, — начала я.

— Валяй, — милостиво согласился он, — все равно делать нечего.

— Ладно, я тебе расскажу свою концепцию вашей работы. Ваша проблема в том, что РУБОП с его раздутыми штатами практически дублирует не только уголовный розыск, но еще и Управление по борьбе с экономическими преступлениями. Вы реализуетесь по убийствам, по экономическим преступлениям, то есть по делам линии уголовного розыска и ОБЭПа.

— Не только, — довольно прищурился замначальника РУБОПа. — Мы еще и УБНОН подменяем. Девяносто процентов сводок, данных в этом году, повествуют о ликвидации организованного преступного сообщества, занимавшегося сбытом наркотических средств. Сообщество, как правило, состоит из двух-трех малолеток.

— Вот видишь. При этом угрозыск и ОБЭП вы воспринимаете как конкурентов и даже информацией с ними не делитесь…

— Так им зачем информация? Они ж ее продают, — оживился мой собеседник.

— Ну, положим, не всегда. И справедливости ради нужно сказать, что рубоповцы тоже этим не гнушаются.

— Зато мы всех своих наперечет знаем, — усмехнулся замначальника РУБОП.

— Кто «тамбовцам» сливает, кто «могиловским»…

— Да, это вы молодцы. Кстати, могу подарить рационализаторское предложение: при формировании новых структур можете людей в отделы объединять по признаку, кто от кого деньги получает. Будет у вас «тамбовский» отдел, «казанский» и прочие. И никакой путаницы, а то сейчас не дело — в одном подразделении и «пермские», и «артуровские».

— Не отвлекайся, — поморщился визави.

— Как скажешь. Так вот: нерентабельно для государства держать две конкурирующие спецслужбы, занимающиеся практически одним и тем же. Да вы и не должны, по определению, работать, как уголовный розыск.

— А что мы должны делать? — лениво спросил он. Похоже было, что он тоже имеет свою концепцию работы Управления по борьбе с организованной преступностью и сравнивает то, что я говорю, со своими мыслями.

— Вы? Вы не должны бегать по обыскам. Никаких реализации и раскрытий.

Ваша обязанность — собирать и анализировать информацию. Держать на связи и под контролем всех лидеров организованных преступных сообществ и влиять на криминогенную обстановку в городе и в стране. Понимаешь, оттого, что вы всеми правдами и не правдами накопаете на кого-нибудь из авторитетов вшивое вымогательство с сомнительной судебной перспективой, все равно вы с организованной преступностью не покончите. А за какое-нибудь заказное убийство вы его все равно не привлечете, не докажете.

— Так что ж, не сажать никого?

— На мой взгляд, лучше не сажать… Вернее, сажать, конечно, если железно доказано его участие в преступлении. А если только для того, чтобы отрапортовать в Москву, поскольку оттуда все время кричат — почему с лидерами не боретесь?! Так вот, если только для рапорта, вот, мол, лидера посадили, и на каких-нибудь хлипких агентурных сообщениях, из политических соображений, а не по делу, то лучше не надо, пользы от этого никакой. Пойми, лучше управлять ими.

Влиять на их взаимоотношения, вовремя вмешиваться и предотвращать войны между группировками, а значит, предотвращать тяжкие преступления, связанные с перераспределением сфер влияния.

— Здорово. Это все?

— Нет. Еще вам надо иметь службу оперативного сопровождения следствия и судебного рассмотрения дел, по которым проходят члены организованных преступных сообществ.

— Здорово ты придумала. Только кто ж даст восемьсот человек держать для сбора информации?

— Это ты в корень смотришь. Нужна мобильная, небольшая организация, я бы сказала — элитная, состоящая из серьезных аналитиков, уважаемых в среде, с которой вы боретесь. Каждый из сотрудников должен быть на «ты» и за руку со всеми региональными лидерами преступных сообществ.

— И при этом еще денег с них не брать?

— Увы.

— А ты понимаешь, чем это пахнет, когда все мы будем на «ты» и за руку с лидерами? Вот тогда уже даже по делу никого не посадишь. Каждый лидер будет чьим-то человеком.

— Ну и хорошо. Да пойми ты, пусть вы их к ответственности не привлечете, все равно никто из них сам из пистолета не стреляет и ларьки не громит, для этого есть исполнители. Да, за каждым из лидеров что-то наверняка есть, но общество от их символической посадки здоровее не станет. Тем более, практика показывает, что надолго их не посадить. От того, что вы добиваетесь санкции на их арест, а пресса потом лезет вон из кожи, доказывая, что они жертвы произвола, — общественный резонанс скорее отрицательный. Потому что дело в итоге ничем не кончается. В лучшем случае разваливается в суде. А в худшем — тихо умирает еще в ходе следствия.

— Ну, не по нашей вине, — возразил замначальника РУБОПа.

— Правильно, по вине следствия, которое работать не умеет…

— За редкими исключениями, которые только подтверждают правила…

— Вот именно. Так что, если вы не можете бороться с организованной преступностью так, чтобы ее побеждать, лучше влияйте на нее с целью снижения ее общественной опасности.

— Послушай, а что это ты все говоришь — «вы», «вы»? А ты что, не борешься с преступностью?

— Не знаю, — ответила я. — Правда, не знаю. Уже не могу понять, борюсь я с ней или нет? Не сыпь мне соль на рану.

— Ладно, вернемся к нашим баранам. Я не имею в виду своих подчиненных, — пошутил замначальника РУБОПа. — Что еще ты хочешь сказать по поводу нашей никчемности?

— Как раз наоборот, я считаю, что вы очень даже нужны, при правильной организации вашей деятельности.

— Ладно, здорово ты все придумала. Скажи только, где взять столько хороших аналитиков, которых бы еще мафия уважала и которые бы денег у нее не брали? Эта проблема покруче будет.

— Ну не надо вам триста аналитиков; мне кажется, что даже десяти человек будет вполне достаточно. Десять честных оперов найдете?

— Знаешь, Маша, историю про знаменитого футбольного тренера? Которого журналист спрашивает — каким он видит идеального игрока? Тот отвечает: это должен быть игрок в прекрасной физической форме, с большим опытом, психологически совместимый с другими членами команды, готовый совершенствоваться и беспрекословно подчиняющийся тренеру. Журналист говорит — что ж, таких игроков довольно много. Тренер соглашается — да, но только все они совершенно не умеют играть в футбол.

— Что я могу на это сказать — воспитывайте.

— А кто воспитывать-то будет? О-хо-хо! — замначальника РУБОПа, пересидевший в этом кресле смену троих начальников и пару чисток личного состава, тяжело вздохнул. — Слышала про нашего последнего исполняющего обязанности начальника?

— Что именно?

— Ну понятно, что у нас половина личного состава на окладе у мафии, а вторая половина беззастенчиво «крышует» за долю малую. Но согласись: то, что можно пешкам, не позволено королям. А он у нас отличился тем, что сам на «стрелки» ездил.

Я рассмеялась:

— Ну и что?

— А то, что перед людьми стыдно. Представляешь, братва на «стрелку» приезжает, а тут сам начальник РУБОПа из машины вываливается. Дошло до того, что мне звонят представители одного из преступных сообществ и говорят — слушай, скажи начальнику, что это несерьезно. Добро бы он по кардинальным вопросам тер, так ведь он какие-то пятьсот долларов вышибать ездит. Я пошел, поговорил. Мол, Владимир Андреич, зачем же вы сами трудитесь? У вас штат восемьсот человек, что, на «стрелку» послать некого? А он мне, знаешь, что ответил?

— Что?

— А вот то. Так если кого-то посылать, говорит, тогда делиться надо. — Он опять вздохнул. — И так мне противно стало, не поверишь, даже подумал — может, в прокуратуру уйти работать, помощником прокурора?..

— Не стоит. У нас — та же фигня. Я тут в городскую зашла, в отдел общего надзора и слышу разговор двух прокуроров. Они обсуждают, как с одной фирмы деньги срочно получить по арбитражному иску, и при этом говорят — только надо торопиться, а то другие бандиты приедут…

— Ладно, хватит о грустном. А ты чего притащилась-то? — наконец задал он вопрос по существу.

— Да так. Сами мы не местные, уж помогите нам, чем сможете.

— А чего надо-то? Деньги с кого-нибудь вышибить? — замначальника РУБОПа невесело усмехнулся.

— Мне надо получить объяснение с Масловского.

— Скромненько, — замначальника РУБОПа помолчал. — Но со вкусом.

— Ну помоги, — я умильно заглянула ему в глаза. — И еще, пусть ваша пресс-служба тихо выяснит на телевидении, откуда поступила информация о похищении жены Масловского.

— А что, возбудили все-таки?

— Провожу проверку.

— Очень остроумно, — пробурчал замначальника РУБОПа, берясь за телефонную трубку.

Изложив задачу начальнику пресс-службы, он полез в записную книжку и набрал другой номер телефона. Когда соединение произошло, назвал свою фамилию и попросил к телефону Леонида Константиновича.

— Хорькову звонишь? — Я воспользовалась паузой, пока Леониду Константиновичу докладывали о звонке. Он кивнул.

Вот, значит, чьих господин Масловский будет. Тогда понятны причины его процветания: «хорьковское» преступное сообщество, насколько мне известно, на сегодняшний день наиболее крупное и сильное не только в городе, но и в регионе, затмившее, пожалуй, даже «тамбовцев» и, как поговаривают, стремительно набирающее вес за счет близости к правительственным кругам. Дело в том, что один из явных «хорьковцев» еще в те времена, когда про эту группировку знал только ограниченный круг специалистов, решил заняться политикой, устав, видимо, от круглосуточной игры «в наперсток». И занялся, вне всякого сомнения, с благословения самого Леонида Константиновича. Как дальновидный стратег, Хорьков сделал ставку на обладание политическими рычагами и не ошибся. Как, похоже, не ошибся столь же дальновидный бизнесмен Масловский, сделав ставку на Хорькова.

Наконец рубоповского руководителя соединили с Хорьковым, некоторое время он ворковал в трубку, похохатывая и обсуждая политические новости, потом перешел к делу.

— Леня, ты как с Масловским, давно виделся? Нет? А он сейчас в пределах досягаемости? Да, я слышал, вот по этому поводу и беспокою. Как бы с ним связаться? Одному хорошему человеку надо поговорить. Сделаешь? Жду.

Он положил трубку.

— Через пять минут перезвонит. Кофе хочешь? Звонок раздался ровно через пять минут. Замначальника РУБОПа взял трубку и сразу передал ее мне.

— Алло! — сказала я.

Мне ответил глуховатый голос:

— Это Масловский. Что вы хотели?

Я представилась по полной программе, не забыв даже назвать свой классный чин — младшего советника юстиции, и быстро сказала, что хотела бы с ним увидеться буквально на полчаса и выяснить один вопрос.

— Я понимаю, — устало ответил он. — Это касается дурацкого ажиотажа в средствах массовой информации. К сожалению, я сейчас за границей; все, что я могу для вас сделать, — это ответить на ваши вопросы по телефону.

На мгновение я задумалась. Объяснение по телефону не возьмешь.

Во-первых, я не знаю точно, с Масловским ли я разговариваю. Во-вторых, я не вижу, как он мне отвечает. А может, рядом с ним стоят громилы с пистолетами, нацеленными в голову. Но правила игры диктовала не я, поэтому приходилось довольствоваться тем, что мне предлагают.

— Тогда ответьте на первый вопрос: где ваша жена?

— Рядом со мной.

— Вы можете передать ей трубку? — Вопрос риторический по тем же самым причинам. У меня не будет подтверждений тому, что я разговариваю именно с женой Масловского, и я не увижу, как она мне отвечает.

— К сожалению, она в данный момент не может подойти к телефону, — мужчина на том конце провода отвечал мне ровным голосом, не выказывая никаких признаков волнения. Мне очень некстати вспомнилась картинка из какого-то юмористического журнала, на которой изображены женские ноги, торчащие из ванны, в то время как другие части тела скрыты под водой, а на фоне ног злодейского вида мужик говорит в телефонную трубку: «Жена сейчас не может подойти, она в ванне». — Но я могу вас заверить, что с ней все в порядке.

Настаивать я не решилась.

— А вы не могли бы написать то, что вы мне сейчас сказали, и отправить по факсу? — робко спросила я. — Мне нужен документ с вашей подписью…

— К сожалению, у меня под рукой нет факса, — вежливо, но устало ответил мне мужской голос. «Ерунда, — подумала я, — в любой, даже трехзвездочной, гостинице факс имеется. Но не будем выкручивать бизнесмену руки. Может быть, он говорит со мной с белоснежного песочка на собственном участке побережья Средиземного моря и рядом с ним действительно нет оргтехники».

— Вы не могли бы по приезде в Россию позвонить мне? — Я назвала номер телефона.

— Обязательно, — по-прежнему ровно ответил мне мой телефонный визави, но я готова была поклясться, что он и не подумал записать номер и звонить не собирался. — До свидания. — И он отключился, а я успела подумать, что могу написать справку о телефонном разговоре с Масловским. Одна только закавыка: я не смогу указать в справке, по какому номеру я соединилась с Масловским, равно как не смогу объяснить, как вышло, что он мне позвонил.

…Расследование, предпринятое пресс-службой РУБОПа на телевидении, показало, что в компьютере, куда сотрудники новостных (дурацкое слово, но «новостийные» еще хуже) программ заносят поступающую информацию, не содержится никаких сведений о сногсшибательной новости про похищение супруги магната.

Значит, придется воспользоваться своей агентурой в мире прессы, подумала я и позвонила на пейджер Старосельцеву, оставив просьбу срочно связаться со мной (вопрос, по какому телефону, да ладно, сообразит). Пока я в кабинете замначальника РУБОПа допивала кофе, зазвонил телефон. Горчаков продиктовал мне номер, по которому я могу срочно связаться с журналистом Старосельцевым, и осведомился, не поинтересуюсь ли я, как он меня нашел так быстро.

— А что тут непонятного? — удивилась я. — Я тебе сказала, что пошла в РУВД, ты позвонил туда, дежурка по рации связалась с водителем, который ждет меня возле РУБОПа, а здесь ты начал поиски с кабинетов руководства.

— Больно умная, — пробурчал Горчаков и отключился.

Старосельцев, конечно, ждал моего звонка, трясясь от нетерпения.

Изложив ему суть своей просьбы, я услышала в ответ категорическое условие предоставить ему срочный доступ к информации и только в обмен на мое согласие получила надежду на помощь.

— Куда за вами заехать? — деловито спросил Старосельцев.

— Куда-куда… Чайковского, тридцать.

— Я на Садовой, буду минут через сорок. Что-то у меня карбюратор барахлит…

— Понятно, — я с трудом сдержала улыбку, — лучше я за вами заеду. Думаю, что я буду быстрее, минут через десять.

За те шесть минут, что я на рувэдэшной машине с «мигалкрй» добиралась до Садовой, мой исполнительный общественный помощник Старосельцев успел созвониться со своими знакомыми на телевидении и порадовал меня тем, что нам уже заказан пропуск.

Милиционер на входе в здание попенял мне на то, что на моем прокурорском удостоверении не так приклеена фотография (проигнорировав, однако, тот факт, что на журналистском удостоверении Старосельцева оная отсутствовала вовсе), но все-таки пропустил внутрь, и я пошла по цитадели властителей дум вслед за Старосельцевым, уверенно лавирующим по нескончаемым бетонным лабиринтам. По дороге он рассказал, что мы идем к его старой знакомой — тележурналистке Энгардт, с которой он уже разговаривал на интересующую меня тему, и она обещала поспрашивать коллег.

Эффектная рыжеволосая Елизавета Энгардт, с глазами умной стервы, ждала нас в крохотной комнатке, заставленной телеаппаратурой. Я вспомнила, что мы с ней один раз сталкивались — она приезжала на место происшествия, где я проводила осмотр. Я вспомнила и свои ощущения, когда в разгар осмотра оказалась рядом с ней: она — холеная и рафинированная, вокруг нее скакали операторы, заглядывая ей в глаза и ловя каждое движение, — то доску из-под ноги уберут, то поднесут зажигалку, заметив, что Энгардт достает из сумочки тонкую дамскую сигарету… А я была усталая, растрепанная и уже успела чем-то запачкать светлую юбку, и хотя вокруг меня скакали опера, на фоне журналистки Энгардт с ее свитой все было не то. Но тем не менее Энгардт, как интеллигентная, воспитанная барышня, ободряюще мне улыбнулась, ничем не обнаруживая своего превосходства, которое, по крайней мере с точки зрения сопровождавших ее лиц, было очевидным. И ласково сказала: «Не волнуйтесь, мы вас красиво снимем». И действительно, расставила всех таким образом, что на экране я, вопреки обыкновению, себе понравилась. За что я была ей очень благодарна. Ни один мужчина-репортер такого эффекта ни разу не добился.

Когда мы вошли, Энгардт потушила в пепельнице окурок и приветливо нам улыбнулась. Старосельцев в тот же миг совершенно неуловимо изменился, и стало понятно, что он просто умирает по Елизавете, но пытается скрыть это даже от самого себя. Он деловито познакомил нас, и Энгардт тут же сказала:

— Я вас помню, Маша, мы вас снимали на месте убийства… — и безошибочно назвала фамилию покойника, а также дату нашей встречи. Я ей мысленно поаплодировала. Но после этого Энгардт взялась нас разочаровывать. — К сожалению, в компьютере действительно ничего нет. Там информация хранится два дня, потом стирается.

— А откуда вы ее получаете?

— Например, от платных агентств эта информация поступает по сетям Релкома.

— Кого?

— Ну, это что-то типа провайдерской фирмы, предоставляющей посреднические услуги.

— Понятно, — сказала я, хотя на самом деле ничего было не понятно. — А если кто-то позвонил и сообщил интересную новость?

— Такое бывает, — кивнула Энгардт. — Звонки принимают редакторы на телефоне.

— А куда записывают? — приставала я.

— На бумажки, — пожала плечами Елизавета. — Которые потом выкидывают.

— Ну хорошо, — не сдавалась я, — вы в программе сообщаете новость…

— Я? — переспросила Елизавета.

— Ты, ты, — кивнул Старосельцев.

— Если я сижу в кадре, то я просто озвучиваю материал, который кто-то готовил.

— А если ваши операторы выезжают на место и снимают, а потом репортаж идет в эфир?

— И что?

— Можно же установить, кто их туда послал?

— В принципе можно, — усмехнулась Елизавета, берясь за новую сигарету.

— И я даже пыталась это сделать.

— И что же? — хором спросили мы со Старосельцевым.

— Выезжал на набережную оператор Васечкин, репортаж был Скачкова. — Елизавета замолчала.

— Лиза, не томи, — взмолился Старосельцев.

— Васечкин сказал, что задание принес на хвосте Скачков.

— А Скачков? — спросили мы опять хором. Елизавета легко поднялась с места; Я про себя отметила, что у нее такая осанка, будто она воспитывалась в Смольном институте. И какая-то особая манера вести себя — вроде ничего особенного, но она из тех женщин, которые действуют на окружающих, как наркотик: мужики в их присутствии дуреют, а женщины, как правило, начинают думать что-то типа «а зато я лучше готовлю». Но это я отметила без всякой ревности, просто как факт.

Энгардт направилась к выходу из комнаты и махнула нам рукой, чтобы мы шли за ней. Она привела нас в такую же крохотную комнатенку, заставленную аппаратурой, коробками, заваленную какими-то амбарными книгами. В комнате был полумрак, и я не сразу разглядела человека, уронившего голову на стол. Сначала я ощутила мощные спиртные миазмы, витавшие в атмосфере комнаты; судя по тому, как тяжело вздохнул за моей спиной Старосельцев, он тоже их ощутил.

— Позвольте представить: журналист Андрей Скачков.

Елизавета щелкнула выключателем и зажгла в комнате верхний свет, но журналист Андрей Скачков не шелохнулся, пребывая в тяжком алкогольном сне. Она подошла и потрепала его за плечо. Никакой реакции.

— Но он же проспится? — с надеждой предположила я. — Проспится, — согласилась Энгардт, — но по опыту могу вам сказать, что проспавшись, он не вспомнит даже, кто его вчера напоил. А уж тем более — кто его третьего дня послал на съемку.

— Что же делать? — спросил Старосельцев. Елизавета пожала плечами:

— Я же говорила, что у нас практически невозможно найти концы, откуда пошла информация.

Я промолчала, но подумала, что так не бывает. Во-первых, не факт, что Скачков не вспомнит, откуда узнал про похищение жены Масловского. Во-вторых, если порыться в бумажках, на которые редакторы записывают информацию, поступившую по телефону… Но этот вариант мне не подходит: дело еще не возбуждено, проводить обыск и выемку я не могу, просить кого-то разрешить порыться в бумажном мусоре неприлично. Конечно, если бы мне приспичило, я бы нашла способ осмотреть все редакторские записи, вплоть до выброшенных в помойку или валяющихся в туалете. А тут — что я буду колотиться, доказывая факт преступления, если самим заинтересованным людям уже ничего не надо? Масловский мне сказал, что его жена рядом с ним. Даже если его банковский счет облегчился на пару сотен тысяч баксов, выплаченных похитителям, — мне-то что до этого?

Хотя пока нельзя быть уверенной в том, что именно Масловскому ничего не надо от правоохранительных органов; я же не знаю точно, сам ли Масловский говорил со мной по телефону и заверял, что все у него в порядке. И тут я услышала голос Елизаветы Энгардт:

— Маша, я на всякий случай подобрала вам архивные пленки с участием Масловского, он у нас снимался несколько раз и в новостях фигурировал.

— Лиза, спасибо вам большое! — Я в искреннем порыве благодарности прижала руки к груди. — Когда их можно посмотреть?

— Хоть сейчас.

И мы под руководством Елизаветы, кинув прощальный взгляд на бездыханное тело журналиста Скачкова, проследовали в третью комнату, где нам включили монитор, и на нем появились кадры с топливным магнатом Артемием Масловским. Я смотрела на хорошо одетого молодого мужчину, властного и решительного — это было видно невооруженным глазом, обладающего харизмой и потому убедительного, что бы он ни говорил. Я видела его на фоне автозаправок с логотипом «Горячая Россия» и мысленно задала себе вопрос — не собирался ли он баллотироваться в президенты, уж больно его рекламная кампания была неоднозначной и больше говорила о его политических амбициях, нежели о простом коммерческом интересе. А может, это просто сила его личности выплескивалась за рамки рекламного слогана и заставляла воспринимать клип на тему «Покупайте бензин Масловского» как «Голосуйте за президента Масловского…» А вот рядом с ним мелькнула мадам Масловская, экс-»мисс Санкт-Петербург», известная топ-модель, правда, сейчас я уже не могла вспомнить, стала она топ-моделью до брака с Масловским или ее модельная карьера явилась закономерным последствием карьеры матримониальной.

Рядом с мужем она смотрелась простенько, как хорошенькая кукла, вешалка для немыслимо дорогих тряпок, призванная лишний раз подтвердить благосостояние клана Масловских.

— Кличка Барби, — прозвучал рядом со мной голос Елизаветы, словно отвечая на мои мысли. — Красивая, но глупенькая. В наших кругах прославилась тем, что на вопрос моего коллеги, каковы ее литературные вкусы, ответила, что любит стихи. А когда ее попросили назвать любимые стихи, сказала — «Мастер и Маргарита».

Старосельцев хихикнул, но не преминул заметить:

— Очень красивая женщина.

Было совершенно ясно, что он мог бы обойтись без этой реплики, но ему хотелось позлить Елизавету. Она же не преминула купиться на эту приманку:

— Маша, — обратилась она ко мне нежнейшим голоском, — вам случалось сталкиваться с моделями?

— Случалось, — кивнула я, припомнив одну незаурядную женщину в моей практике, известную модель, которая оказалась извращенной и циничной убийцей.

— Ну и как впечатления? — Естественно, Елизавета задала этот вопрос не для того, чтобы послушать мои впечатления, а чтобы высказать свои.

— Неоднозначные, — уклонилась я от прямого ответа.

— Хочу вам сказать, — заговорила Елизавета, глядя на меня, но адресуясь явно к Старосельцеву, — что мозги моделям противопоказаны. Вот вы смогли бы сидеть по несколько часов с одним и тем же выражением лица, пока вас накрасят и завьют для подиума?

«Черт его знает», — подумала я и на всякий случай промолчала, но моего ответа и не требовалось.

— Ну, мозги для женщины вообще не самое главное из субпродуктов, вступил Старосельцев, и у меня аж зубы свело, как неудачно он это сделал. Не надо было ему этого говорить, но было уже поздно. Началась битва не на жизнь, а на смерть, из чего я заключила, что и Энгардт к Старосельцеву неравнодушна.

— Конечно, — язвительно запела Энгардт, — самое главное из субпродуктов это вымя…

А дальше последовала непереводимая игра слов и взглядов, воспроизводить которую бессмысленно. Поминались имена Маго Д'Артуа, Жанны Д'Арк, Елизаветы Английской и других великих феминисток прошлого и настоящего, с одной стороны, и Ивана Грозного, Людовика-Солнце, Стеньки Разина, Петра Первого и других государственных деятелей, ни в грош не ставивших женщин как полноценных членов общества, но вовсю эксплуатировавших их способности, с другой стороны.

Я просто отключилась от их воинственного флирта и погрузилась в раздумья о собственных проблемах. Голос Масловского, который я слышала с экрана, был голосом того человека, который по телефону заверял в том, что с его женой все в порядке. Да и не только голос — манера говорить, построение фраз, в общем и целом я идентифицировала Масловского. Значит, можно завершать проверку по факту похищения его жены. Остальное, если потребуется, можно сделать следственным путем.

Мысленно скомандовав Елизавете и Антону «брэк», я ловко вклинилась в их ядовитую беседу и попросила проводить меня к выходу. Энгардт и Старосельцев с трудом успокоились, отдышались, обратили на меня внимание и повели по коридорам телецентра, по инерции перебрасываясь колкостями. Навстречу нам то и дело попадались фигуры, знакомые рядовым телезрителям, типа меня, по самым рейтинговым телепередачам. Все они заинтересованно разглядывали нашу странную компанию, неприкрыто гадая, что общего у звезды отечественного телевидения с простыми смертными.

Один из встретившихся нам на пути слишком уж елейно здоровался с Елизаветой, целуя ей ручки, чтобы его можно было счесть просто прохожим. А видя, как болезненно реагирует на этого пижона Антон Старосельцев, я окончательно укрепилась в мысли, что этот встречный тоже имеет виды на Елизавету. Правда, надо было отдать Елизавете должное — она явно не получала удовольствия от приплясываний этого субъекта и, к чести ее, даже не пыталась в пику Старосельцеву симулировать это удовольствие.

Наконец мы благополучно добрались до выхода, охраняемого милиционером.

Выйдя за пределы поста, мы помахали Елизавете и вышли на улицу.

На улице Старосельцев мотнул головой, все еще переживая бурные эмоции, и я, чтобы отвлечь его от переживаний, стала спрашивать, кто был этот последний пижон, который облизал Елизавете руки до локтей. Старосельцев сообщил мне, что этот пижон — бывший муж Елизаветы, между прочим, с юридическим образованием, очень известный журналист, специализирующийся на политических расследованиях.

— Фамилия? — спросила я и была крайне удивлена, услышав ответ:

— Трубецкой.

— Это Трубецкой?! — не поверила я. Но Антон поклялся, что мы видели Трубецкого собственной персоной.

Я читала пресловутые политические расследования Германа Трубецкого, но мне он представлялся серьезным, академического вида мужчиной средних лет. Этот сложившийся образ, безусловно, противоречил богемному облику повстречавшегося нам пижона, который мне сразу не понравился хотя бы тем, что пытался перейти дорогу моему другу Старосельцеву. Пижон был одет хоть и дорого, но как-то неряшливо, носил длинные волосы, сзади схваченные резинкой в хвостик, и серьгу в ухе.

— Я могу представить, почему Энгардт с ним разошлась, но почему она за него вышла? — поразилась я.

— Он таким не был, — грустно прокомментировал мое заявление Старосельцев. — Когда они поженились, он был совсем другим. Поработал юристом в крупной питерской газете, стал сам пописывать, у него получилось, начал раскручиваться, взлетел, тусоваться стал в заоблачных высях, а потом и имидж сменил. А к коже и нутро прилипает. Был серьезным парнем, а когда успех потребовал другого имиджа, изменился и характер.

— А вы его раньше знали?

— Знал. Мы даже дружили когда-то.

— Дружили?! — изумилась я. — Ну, я могу понять то, что на меня он смотрел, как на мусор, но вас-то, старого друга, он почему не замечал? Даже «здрасьте» ради приличия не сказал, только с Елизаветой любезничал?

— Ну, это как раз понятно, — настроение у Старосельцева совсем упало.Елизавету забыть невозможно.

— Что ж тогда они разошлись?

— Вы же видели Елизавету; ее любимое выражение — «я не рыба, я ихтиолог». Она личность и требует к себе соответствующего отношения.

— А Трубецкой что, не личность?

— В том-то и дело. Он тоже личность, но еще и домостроевец. Ему надо, чтобы все крутилось вокруг него, «Понятно, — подумала я, — это явно версия Елизаветы; интересно было бы послушать самого Трубецкого».

— Говорите, он юрист по образованию?

— Да, университетский юрфак заканчивал.

— Я все-таки не поняла, почему он с вами не поздоровался. Или вы в ссоре?

— Да нет, — Антон пожал плечами. — Просто старые друзья отпали, как старая кожа, а с новым образом пришли новые друзья. Я его, кстати, знал, когда он еще не был Трубецким. А был Трусовым. Но, согласитесь, негоже человеку, занимающемуся политическими расследованиями, носить такую фамилию.

— Да, пожалуй, — согласилась я.

— Кстати, может быть, он инстинктивно сторонится людей, которые его помнят, как Трусова. Как мне это раньше в голову не приходило?! — задумался Антон.

— А он же газетчик, что он делал на телевидении?

— Мария Сергеевна, чувствуется, что Трубецкой вас серьезно зацепил. Он же популярная личность, снимается в разных передачах, сдает и получает информацию. Он тут почти каждый день бывает.

— Ладно, Антон, спасибо. Вы мне очень помогли. Куда вас довезти? — спросила я, подойдя к машине, в которой сладко спал рувэдэшный водитель.

— Мне тут недалеко, дойду сам, но за предложение спасибо. Держите меня в курсе, хорошо?

— Хорошо, — кивнула я, предположив, что Старосельцев не пойдет ни по каким делам, а будет элементарно поджидать свою рыжеволосую красотку где-нибудь в кафе за углом. — А можно вас попросить — когда Скачков проспится, свяжите меня с ним?

— Нет проблем. Хороший парень и журналист способный, только запойный.

Ну ладно, всего хорошего.

По пути в прокуратуру я заехала к начальнику РУВД за сведениями о машинах, которыми пользуется семья Масловских. Серебристая «ауди» в этом списке присутствовала. Прихватив список, я поблагодарила начальника РУВД за оказанную помощь, в том числе и транспортную, и со спокойной совестью направилась восвояси.

С удивлением осознав, что еще даже не кончился рабочий день, а сложнейшая проверка сообщения о преступлении уже проведена, я с чувством глубокого удовлетворения написала заключительный документ и понесла его шефу.

Шеф в своей обычной манере отодвинул мои бумажки в сторону, поскольку раз уж была возможность пообщаться с непосредственным исполнителем, он этой возможностью пользовался. Я приготовилась отвечать на вопросы.

— Ну что, поговорили с Масловским?

— Поговорила.

— Ну, и где его жена?

— Рядом с ним, а он за границей.

— Угу, — кивнул шеф. — Собирается он заявлять о похищении?

— Нет. — А была его жена в субботу на набережной?

— Была женщина на серебристом «ауди», которую аккуратно пересадили в другую машину.

— Насилие, угрозы?

— Все происходило на глазах инспектора ГИБДД. Никакого насилия, все культурно, он их принял за ее знакомых.

— Отлично. — Теперь шеф подвинул к себе документы. — Постановление написали?

— Конечно.

— Молодец. Что это?! — Прокурор поднял глаза от заключительного документа и уставился на меня.

— Постановление.

— Сам вижу. Что за бред?!

— Почему бред? — я обиделась. — Нормально написано.

— Что нормально? Вот это нормально? — Шеф выхватил из папки мое постановление и потряс им перед моим носом. — Где нормальное постановление?

— Я не понимаю, чего вы от меня хотите.

— Ах, не понимаешь, паршивка? — Да, похоже, шеф всерьез расстроился, раз допускает такой тон. За всю жизнь он меня называл на «ты» всего три раза. — Все ты понимаешь. Иди и переписывай.

— Не буду.

— Машенька. — Шеф вышел из-за стола и подошел ко мне. — Ты же сказала, что жена Масловского в порядке, он заявлять о похищении не хочет, гаишник подтвердил, что никакого насилия не было. Зачем ты дело возбудила?

— Потому что похищение было, Владимир Иванович.

— Да знаю я не хуже тебя, — взорвался шеф, — Я не спрашиваю — почему? Я спрашиваю — зачем? Кто его расследовать будет? Ты? Вот и порасследуй, съезди к Масловскому за границу, заставь его жену дать показания. Что, слабо?

— Это не мой уровень.

— Правильно, не твой уровень. Значит, в городскую отправлять. Ты представляешь, что мне там скажут?

Я совершенно аполитично ухмыльнулась.

— Ох, Маша, Маша! — Прокурор вернулся в свое кресло. — Ну что мне с тобой делать?

— Отмените мое постановление.

— И отменю! — Шеф схватился за бумаги. — Идите. Нет, подождите. Мария Сергеевна, я ваше постановление уничтожу, а Горчаков вынесет постановление об отказе в возбуждении уголовного дела за отсутствием события преступления.

Отменять не будем, сделаем вид, что вашего постановления не было. Горчакову помогите.

Я пожала плечами.

— Владимир Иванович, Горчаков сам справится. Я свободна?

— Уйдите с глаз моих долой! — замахал руками шеф, как будто я просилась остаться.

Я ушла к себе, с досадой вспомнив, что не купила ничего поесть, теперь еще и Лешка будет недоволен. Не обнаружив в канцелярии Зои, у которой я хотела стрельнуть что-нибудь съестное, я с повинной головой направилась к Лешке, с ходу открыла дверь и увидела нежно целующуюся парочку — Горчакова и Зою, сидевшую у него на коленях.

Похоже, я смутилась гораздо больше этих прелюбодеев. Горчаков с трудом оторвался от Зои, а та с достоинством, не торопясь, слезла с его колен.

— Извините, ребята, — покаянно сказала я. — Вы бы хоть дверь закрывали.

— Забылись. — Горчаков развел руки. — Ты пожрать принесла?

Мои надежды на то, что Горчаков, застуканный за амурами, не вспомнит про жратву, не оправдались.

— Не успела. Хочешь, сейчас схожу?

— Да ладно уж, Зойка сходит. Сходишь, Зой?

Зоя послушно поправила платье и ушла в магазин.

— Рассказывай, — пригласил меня к столу Горчаков.

— Нет, это ты рассказывай. Что это ты на старости лет? Молодого тела захотелось?

— Захотелось, — склонил голову Лешка. — Ты же знаешь, я давно ей нравлюсь.

— Знаю. И что дальше?

— Да ничего. Ключи дашь от квартиры? У тебя же ребенок в лагере?

— Ну ты нахал! — поразилась я.

— Давай без нотаций. Дашь ключи?

— Дам, Леша. Куда я денусь, — вздохнула я. — Но я надеюсь, ты разводиться не собираешься?

— О чем ты говоришь, — отмахнулся Горчаков. — Конечно, нет.

— Ну ты и кобель.

— Ладно, не обзывайся. Что там с Масловским?

Я в двух словах рассказала Лешке, что мне удалось накопать за сегодняшний день.

— Отказала? — спросил он.

— Возбудила.

— Понятно. Что шеф?

— Бесится.

— Еще бы. Тебе что, трудно было написать постановление об отказе?

— Трудно.

— А почему?

Тут я задумалась. А в самом деле, почему?

— Леш, наверное, потому, что я нюхом чую — тут преступление.

Лешка обидно захохотал.

— Помнишь, у Юрия Германа написано про повесившегося парикмахера, который оставил записку: «Кончаю с собой, потому что всех не переброишь»? Тебе что, больше всех надо? Ты себе представляешь, чем пахнет это расследование? А потом, ты же говоришь, что с бабой все в порядке?

— Это Масловский говорит.

— Ну, он не стал бы так говорить, если бы имел на руках ее хладный труп.

— А если она еще у похитителей? И он просто боится за нее?

— Маш, если бы да кабы… Ну не будь ты святее Папы Римского. Тем более что ты кашу заваришь, а мы расхлебывай.

— Что ты имеешь в виду? — я обиделась. — Когда это я на тебя спихивала кашу расхлебывать? Наоборот, это я всегда закрывала грудью амбразуру…

— Да успокойся ты. Шеф тебе не сказал? Да нет, конечно, ты ему голову-то задурила…

Я поняла, что лучше не спорить с Лешкой и терпеливо дождаться продолжения.

— Ты едешь на семинар по борьбе с организованной преступностью, — сообщил мне Горчаков с подозрительной торжественностью.