Солнечный луч, робко заглянувший в комнату, коснулся края высокого зеркала в резной раме и нежно озарил и без того прекрасное лицо женщины, надевавшей перед зеркалом шляпу с широкими полями. Шляпа бросила тень на лицо, и глаза женщины скрылись в этой тени. А губы растянулись в яркой улыбке – женщина была явно довольна тем, что увидела в зеркале.
      Мужчина в дорогом костюме, прислонившись к косяку двери, любовался ее отражением. Она поймала его взгляд в зеркале и улыбнулась еще обольстительнее.
      – Мишель, – сказала она по-французски, – как странно! Я ухожу к вам от мужа – и не испытываю никакой жалости к Николя. Вот чего мне жаль по-настоящему, – так это моего зеркала. Моего лучшего друга, который никогда не говорил мне гадостей, а только льстил мне... – и она ласково погладила резной завиток рамы из красного дерева.
      – Анна, милая, – ответил мужчина тоже по-французски, не меняя позы, – вы станете женой успешного адвоката, и у вас будет все, что захотите, и столько зеркал, сколько вам будет угодно. Хотите настоящее венецианское?
      – Нет, Мишель, вы не понимаете, – женщина покачала головой, не отрывая глаз от своего отражения. – Это особенное зеркало. Говорят, что оно стояло во дворце Медичи. Представляете? Великие авантюристы и отравители, куртизанки и принцессы дарили ему свои взгляды, а оно жадно впитывало их. Мне кажется, что оно все про меня знает, да и не только про меня. Про всех, кто когда-либо в него смотрелся... Вот и про вас...
      Она повернулась к мужчине, и ее темные глаза таинственно блеснули из-под полей шляпы. Мужчина подошел к ней и поцеловал ее в плечо. Женщина чувственно вздрогнула, их взгляды снова встретились в глубине зеркала. За окном прогрохотала конка.
      – Вы фантазерка, Анна. Что про меня? – лениво спросил мужчина.
      – Помните, на Новый, 1909, год? Вы вошли неожиданно, а я поправляла прическу?
      Наши глаза встретились в зеркале, вот как сейчас, помните?
      Ее глаза в зеркале настойчиво блестели, гипнотизируя мужчину. Или это блестело зеркало?
      – Я никогда не думала, что между нами может быть роман. Но вы вошли, посмотрели в зеркало, наши глаза встретились, и я вдруг поняла, что полюблю вас.
      – Вы фантазерка, – повторил мужчина, целуя ей руку. И подумал, что когда она смотрит на него вот так, из зеркала, он почему-то теряет голову. И вспомнил, что влюбился в нее, мгновенно и смертельно, именно тогда, когда встретил в зеркале ее глаза. И не хотел говорить ей о своей любви, пока они снова не оказались у этого зеркала; но стоило ему заглянуть в ее отражение, как признание само сорвалось с языка.
      Ему захотелось увести ее от зеркала как можно быстрее, но он почему-то медлил.
      – Хотите, я поговорю с Николаем, чтобы он отдал вам это зеркало? – спросил он женщину, обняв ее сзади. Они стояли, медленно покачиваясь, и ему казалось, что зеркало втягивает их в себя. Туда, в мутное зазеркалье. И Бог его знает, что с ними будет там, в зазеркалье. А возврата оттуда нет...

      – Вы отрицаете очевидные вещи. Это бессмысленно, – Антон поиграл скулами и небрежным движением поправил галстук. На столе перед ним лежали неопровержимые улики, которыми он сейчас припрет к стене этого негодяя.
      Волосатый убийца с окровавленными руками скорчился на стуле под пристальным взглядом следователя.
      – Пишите, – хрипло выдавил он.
      Антон еле заметно, краешком губ улыбнулся и перевернулся на другой бок.
      – Антошенька, – сказал мамин голос, – вставай, маленький, у тебя сегодня первый рабочий день на новом месте.
      – Угу.
      – Не «угу», а вставай.
      Мама погладила русые вихры сына, разметавшиеся по подушке.
      – Да-да, – отозвался Антон. Ритуал был проверен годами; в первые сладкие минуты после того, как мамин голос врывался в сон, Антон на все отвечал «да», со всем соглашался, продолжая находиться в дреме. Мама присаживалась на край постели, ласково теребила его за уши, за волосы, даже за нос, но он еще пребывал в сонной неге. Мама щелкала его по лбу, требовала встать немедленно, Антон соглашался и сладко дрых дальше. Мама сердилась, угрожала принести холодной воды и облить его, Антон открывал глаза, и мама таяла.
      Убедившись, что сын проснулся, мама уходила на кухню, откуда уже давно призывно пахли оладьи. Антон кряхтя садился на своем диване, опускал ноги на старую облезлую овечью шкуру, работавшую у него в комнате прикроватным ковриком, набрасывал халат и плелся на запах завтрака. С закрытыми глазами хватал с тарелки верхнюю, самую горячую, лепешку, получал от мамы дежурный шлепок, направлявший его в ванную, и после утреннего туалета уже на законном основании садился за стол.
      Вот и сейчас Антон поплелся на кухню, еще не вполне бодрствуя. Но вдруг вспомнил, что сегодня – первый день его работы в прокуратуре, следователем, и сон слетел. Он отхлебнул из кружки горячего чаю, заботливо налитого мамой, обжег язык и сердито потряс головой. Мама вошла в кухню и, запахнув халат, присела на угловом диванчике, задумчиво рассматривая Антона. Он поморщился: его иногда раздражало, когда мама наблюдала за тем, как он ест. Мама словно почувствовала его недовольство, со вздохом поднялась и вышла.
      Из коридора донеслось треньканье телефона и сердитый мамин голос:
      – На семнадцатое марта? Следующего года? А у нас июнь на дворе. Потрясающе. А вас не должно волновать, какая у судьи загрузка. У вас есть конституционное право на доступ к правосудию в разумные сроки. Миленький мой, Страсбургский суд – это не Всемирная лига сексуальных реформ; чтобы туда обратиться, надо для начала исчерпать все эффективные меры внутригосударственной правовой защиты...
      Антон поежился. Когда мама говорит таким тоном, ему хочется уменьшиться в размерах и забиться в норку. Можно себе представить, в какой трепет она ввергает своих студентов; впрочем, студенты ее обожают. Слава Богу, с Антоном мама давно уже перестала так разговаривать. А когда-то, в пору буйного отрочества, общалась с ним только так. Голоса никогда не повышала, но могла спокойно сказать что-нибудь воспитательное, посмотреть как-то по-особому, и пожалуйста: мурашки по коже бегали, и хотелось сделать все как надо, лишь бы выскочить из-под испепеляющего взгляда. Гипнозом она, что ли, владеет?..
      В пятнадцать лет Антон задал себе вопрос: любит ли он маму? Долго размышлял и решил, что не знает точно, любит ли, но если ее вдруг не будет, то для него тоже все кончится.
      В тот период он активно самоутверждался, все время что-то доказывал миру... А когда немножко повзрослел, до него дошло, что самоутверждался он в основном перед матерью, и одной ей доказывал, что он личность; друзья его попытки обозначить свое место под солнцем быстро пресекали, да им и неинтересно было. Только мама терпела его выходки, а ему она тогда казалась врагом номер один...
      Задумавшись, Антон потянулся к тарелке за очередной оладьей, но оказалось, что там пусто. Слопал и сам не заметил как. На сборы осталось двадцать минут. На пятом курсе он устроился работать юристом в редакцию газеты и хронически опаздывал на службу, несмотря на то, что рабочий день в редакции начинался отнюдь не с первым лучом солнца. Мать будила его, а он, выгадывая сладкие сонные минуты, говорил: «Я бриться сегодня не буду, лучше еще десять минут полежу»; потом – «Ма, я сегодня без завтрака, поэтому встану попозже, через десять минут»... Один раз мать ему с кухни ответила: «Спи еще десять минут – и не одевайся». Он рассмеялся и тут же вскочил.
      Но сегодня никак нельзя было опаздывать, все-таки первый рабочий день, и не надо, чтобы он запомнился начальству своей недисциплинированностью. Потом, когда он зарекомендует себя грамотным, серьезным специалистом, можно будет немного расслабиться.
      В прокуратуру он прибежал вовремя. И двадцать минут ждал в приемной под дверями, поскольку прокурор, в отличие от него, видимо, нисколько не опасался произвести на нового работника плохое впечатление. Все это время секретарша кокетливо на Антона поглядывала, но ничего не говорила.
      – Ага. Новенький пришел. Молодец, – похвалил вошедший в приемную прокурор. Извиняться перед подчиненным за опоздание он, естественно, не собирался.
      Антон поднялся ему навстречу. Прокурору было лет сорок, одет он был среднестатистически, и такое же имел лицо. Говоря, он смотрел собеседнику прямо в глаза, но Антона не покидало чувство, будто прокурор поддерживает беседу совершенно автоматически, а сам думает о другом.
      – Таня, дай ему ключ от седьмого кабинета, – распорядился прокурор.
      Секретарша порылась в ящике стола и вытащила ключ с деревянной биркой.
      – Ну, и проводи человека на рабочее место, – добавил прокурор, берясь за ручку собственной двери. А Антону он уже через плечо кинул:
      – Устраивайся. Твой наставник – Антонина Григорьевна. Соседями будете.
      Не так Антон представлял себе первое рабочее утро; но, в конце концов, кто он такой, чтобы из-за его появления в прокуратуре все отложили свои дела и вышли с хлебом-солью?
      Таня тем временем открыла кабинет, прошла туда вперед Антона и чихнула от пыли, которая заклубилась в столбе света из окна, не обремененного занавесками.
      – Ну как? – обернулась она к Антону.
      Антон обвел глазами помещение, показавшееся ему пустым. Затертый паркет с белесыми пятнами, стол «времен очаковских и покоренья Крыма», стул явно с помойки и огромный сейф в углу. Его рабочее место в редакции хоть и находилось в закутке, отгороженном ширмой, но и то выглядело посовременнее.
      – До вас тут сидел Столяров Петр Петрович, – сообщила Таня, проведя пальцем по пыльной столешнице и сморщившись. – Он умер, и у нас так вакансия и висела. Пока вы не пришли.
      Было заметно, что Таня делает над собой усилие, обращаясь к Антону на «вы». Лет ей было примерно столько же, сколько ему, и она явно не прочь была с ним пофлиртовать. Да и Антон, собственно, против этого не возражал бы.
      – Он, надеюсь, не прямо тут умер? На рабочем месте? – кисло поинтересовался он, оглядывая выцветшие обои.
      Таня фыркнула.
      – Нет, в больнице. Он старенький был. А вы почему в прокуратуру пришли?
      – В каком смысле? – Антон отвлекся от обоев и посмотрел на Таню.
      – Говорят, что вы из профессорской семьи...
      – Ну и что?
      – Зачем вам прокуратура? – гнула Таня свою линию. – Вам надо защищаться и преподавать.
      – А если я не хочу?
      – А вы хотите следователем ноги снашивать?
      Антон пожал плечами. Не то чтобы он с детства мечтал о следственной карьере; но все вокруг, включая маму, говорили, что в прокуратуре следует поработать, чтобы стать настоящим юристом. Он рассудил, что помощником по гражданскому надзору идти несолидно, остальные надзоры его тоже не особо привлекали, вот и осталось только следствие. По крайней мере, так он говорил всем своим знакомым. А сны-то ему снились про то, как он гоняется за страшными преступниками, как колет их одним взглядом, но даже самому себе он не признавался, что пришел в прокуратуру за романтикой.
      – А где моя наставница? – спросил Антон, не ответив Тане.
      – У себя, где ж еще, – Таня махнула рукой в сторону соседнего кабинета. – Баба Тоня раньше всех приходит.
      – Сколько ей лет? – с деланным безразличием поинтересовался Антон. Значит, наставницей у него будет старая бабушка. Видел он парочку таких на практике, в другой районной прокуратуре: две старушки там сидели в одном кабинете, стол в стол, обе в мундирах и в «химии», протоколы писали от руки – это в эпоху всеобщей компьютеризации, ругали все вокруг, от Масяни до правительства, правда, водку на прокуратурских сборищах пили не по-детски, операм за ними было не угнаться.
      – Лет ей много, – усмехнулась Таня. – Пойдем, представлю?
      Но представить Антона наставнице она не успела: мимо по коридору вихрем пронесся мужчина в плаще, затормозил возле открытой двери кабинета номер семь и впал в дверной проем.
      – Это что, новенький наш? – скороговоркой уточнил он у секретарши и, не дожидаясь ответа, продолжил:
      – Писарь, значит. Поехали со мной на происшествие.
      – А ты шефу сказал?.. – сварливо начала Таня, но мужчина ее оборвал:
      – Да это он велел молодого к рукам прибрать. А мне писарь нужен. А то рука бойца колоть устала... Ну, вперед, что ли? – и он потащил Антона к выходу.
      Антон беспомощно оглянулся на Таню, и она помахала ключом с деревянной биркой.
      – Не волнуйтесь, я закрою. И уборщице скажу, чтобы пыль тут вытерла.
      А мужчина уже несся по коридору к лестнице, и Антон поспешил за ним. Сердце его бешено колотилось – не успел он прийти на работу, как уже происшествие! Как интересно...

      В милицейском УАЗике, куда они загрузились, сидеть было жестко, пахло псиной. Под ногами катались пустые бутылки.
      – А что за происшествие? – тихо поинтересовался Антон у старшего товарища, зажатый между ним и толстым человеком в камуфляжной форме, с криминалистическим чемоданом на коленях.
      – Говорят, ты профессорский сынок? – не ответил старший товарищ.
      – Прокатимся на жмурика, – вступил в разговор толстый криминалист.
      – А доктор где? – стукнул водителя по спине сотрудник прокуратуры.
      – Черт, кто двери не закрыл? – заорал водитель. – По ушам ведь стучит, неужели никто не слышит?
      В принципе Антона не удивило, что все вокруг разговаривают как будто в пространство; в редакции, где он отработал восемь месяцев, народ тоже общался именно так.
      Сотрудник прокуратуры вдруг вытащил скрюченную из-за тесноты руку и пихнул Антона в бок, ожидая рукопожатия.
      – Спартак Иванович, – представился он.
      – Антон. Борисович.
      – Надолго к нам?
      – В каком смысле?
      – Такие, как ты, у нас не задерживаются.
      – Какие такие?
      – Профессорские сынки.
      На этот выпад Антон решил не отвечать.
      – Ладно, не журись, – снова пихнул его в бок Спартак Иванович. – Я ж от чистого сердца.
      – А что за происшествие? – Антон все же надеялся узнать, что его ждет, еще до того, как они доберутся до места. Надо психологически подготовиться к тому, что ему предстоит увидеть. Вдруг там груда кошмарных расчлененных тел...
      В принципе, за время работы в газете он повидал всяких неаппетитных фотографий больше, чем нужно, но одно дело фотографии, а видеть все это в натуре, своими глазами – дело совсем другое.
      – Да ерунда, – отмахнулся старший товарищ. – Дедок копыта откинул. Посмотрим и назад, на базу.
      – Блин. А зачем тебе я и медик? – недовольно запыхтел толстяк-криминалист.
      – Вова, не пыли. Ты же знаешь, лучше перебдеть, чем недобдеть.
      УАЗик лихо затормозил перед внушительным домом старой постройки. И хотя фасад пооблупился, а плитка на полу парадной повыбита, все равно было видно, что здание крепкое и надежное.
      – На века строили, – уважительно пробормотал Спартак Иванович, мазнув пальцем по грязному стеклу двери парадной.
      Антон вслед за ним и отдувающимся криминалистом поднялся на третий этаж, к двери, возле которой курил на площадке участковый инспектор. Спартак Иванович поздоровался с ним за руку. Инспектор мрачно распахнул перед ними дверь коммунальной квартиры.
      – Прошу, – сказал он.

      То, что это дверь коммуналки, ясно было с первого взгляда. К косяку были прибиты сразу три звонка. Обивка, когда-то кожаная, разлохматилась и протерлась до белизны. Из коридора сразу пахнуло сложным запахом общей кухни. Пушистой тенью прошмыгнул кот.
      Спартак Иванович решительно направился к распахнутой настежь двери одной из комнат. Антон заметил, что и две другие двери приоткрыты, в одну из щелочек просочился кот из коридора. Участковый протянул Спартаку два листка бумаги.
      – Я у соседок взял объяснения.
      – Ну? – коротко спросил Спартак Иванович, даже не взглянув, что там написано.
      – Никто посторонний не приходил.
      – Отлично, – Спартак Иванович с объяснениями в руке шагнул в открытую комнату. Антон помедлил на пороге.
      И без того темный коридор был оклеен лиловыми обоями. Через распахнутую дверь из комнаты падал квадрат солнечного света, выставляя на всеобщее обозрение разные коммунальные неприглядности, вроде жирных пятен на обоях, притулившейся у входа в кухню колченогой табуретки, ободранного угла, о который явно точил когти кот.
      – Антон Борисович, – позвал наставник. – Иди, глянь на клиента.
      Комната показалась Антону огромной, как бальная зала. Потолки тут были не меньше трех с половиной метров, лепнина опоясывала их по периметру. И почти во всю стену – высокие окна с немытыми стеклами. Занавески отсутствовали, вот почему солнечный свет привольно лился в помещение, бликуя на стенах.
      В этом бальном великолепии, однако, было довольно грязно. Тахту, примостившуюся в углу, покрывала серая мятая простыня, поверх которой лежал плед из свалявшейся шерсти, уже не разобрать было, какого цвета; на журнальном столике с треснувшей полировкой теснились немытые стаканы, у стены друг на друга громоздились допотопные книжные полки. Спартак Иванович подошел к ним и провел пальцем по пыльным корешкам.
      – Ого! Брокгауз и Эфрон! Целое состояние! А жил, как гопник...
      Антон тоже подошел к полкам, пробежался взглядом по книгам. Действительно, целое состояние: не только Брокгауз и Эфрон, но и Лев Толстой, Некрасов, похоже – прижизненные издания... Ого! А вот это заинтересовало Антона всерьез: «Русское уголовное право» – пособие к лекциям Сергеевского, напечатанное в 1915 году типографией Стасюлевича, «Учение о преступности и мерах борьбы с нею» профессора Дриля, издание 1912 года; 1895 года тоненькая брошюрка «Криминальная антропология» одесского профессора Чижа – последователя доктора Ломброзо... Антону не нужно было даже смотреть выходные данные этих фолиантов. Точно такие же книги стояли у него дома, в кабинете матери.
      Он все рассматривал книги – оттягивал момент, когда придется смотреть на труп. Но Спартак Иванович почти силой повернул его лицом к центру комнаты, где на стуле корчилось тело старика.
      К удивлению Антона мертвое тело не произвело на него такого уж тяжелого впечатления. Старик выглядел вполне благообразно, если бы не отвалившаяся челюсть, и при жизни, наверное, был похож на земского врача начала века. Худое лицо, аккуратно подстриженные седые волосы, сивая бородка клинышком, очки в старомодной оправе, стеганая домашняя куртка. Антон подумал, что такие куртки давно уже никто не носит; их, наверное, уже даже не выпускают. В таких куртках щеголяли важные господа дворянского происхождения в кино про старое время.
      И стул, на котором сидел старик, был под стать куртке – таких теперь не выпускают. Массивное деревянное сиденье, высокая спинка, медные гвозди в кожаной обивке. Антона поразило, что стул стоял посреди комнаты, прямо перед высоким напольным зеркалом в резной раме – вроде бы такие зеркала называются «псише». Да и зеркало это было странным образом отодвинуто от стены. Обычно оно, наверное, занимало место между двумя окнами, во всяком случае, простенок между ними был по ширине ровно для зеркала. А сейчас оно стояло чуть ли не на середине комнаты. Такое впечатление, что старик зачем-то выдвинул его, сел перед ним на стул и умер. Может, надорвался, подумал Антон. Зеркало-то, небось, тяжеленное, одна рама чего стоит. Зачем ему понадобилось ворочать такую громоздкую мебель? И что он хотел увидеть в зеркале? На себя полюбоваться?
      – Соседки слышали, как дед кричал, – сообщил от двери участковый.
      – Что кричал? – повернулся к нему Спартак Иванович.
      – Просто кричал. У тетушек мороз по коже продрал.
      – А они к нему не зашли, не посмотрели, в чем дело?
      – Они в свои комнатенки забились и дрожали от страха, – участковый развел руками. – Только утром к нему постучали. Он молчит. Они тогда заглянули...
      – А что, дверь не заперта была? – быстро спросил Спартак Иванович, и участковый отрицательно покачал головой.
      – Но они клянутся, что в квартиру никто посторонний не входил. И не выходил, они б заметили, – тут же торопливо добавил участковый. – Ну так что, Спартак Иванович? Сами будете оформлять? Или как?
      Спартак Иванович, не отвечая, походил по комнате. Взял с журнального столика паспорт умершего, пролистал его.
      – Тридцатого года рождения, – задумчиво пробормотал он. – Это ж сколько ему было? Семьдесят с гаком? Внешних признаков нет? – спросил он участкового.
      Тот развел руками:
      – Ну, я посмотрел... В общих чертах...
      Спартак Иванович неодобрительно покачал головой.
      – Тогда ждем Айболита, – решил он.
      Участковый заметно расстроился.
      – А может, так осмотрим? А? Без медика? И до вскрытия оставим? – робко предложил он.
      Но тут в дверь позвонили. Участковый метнулся открывать и вернулся вместе с худенькой женщиной средних лет, тащившей черный квадратный чемодан с острыми углами.
      – Привет, Спартак, – кивнула она следователю. Тот кивнул в ответ. – А это кто? – бесцеремонно вопросила она, указав острым подбородком на Антона.
      – Новенький наш, Лариса.
      – Отлично, – сказала Лариса, с грохотом поставив чемодан на пол. Открыв его, она извлекла резиновые перчатки, подула в них, ловко натянула и встала перед сидящим на стуле трупом, склонив голову набок.
      – Чего осматривать будем? – спросила она, не отрывая глаз от трупа. – Сам старичок концы отдал или помогли?
      – Да вроде сам, – почти в один голос ответили Спартак Иванович и участковый инспектор, и Лариса обернулась к ним.
      – А чего меня дернули? – неожиданно сварливо спросила она. – У меня в Колпине убийство тухнет, а я к вам на смерть от старости приперлась.
      – Ты уж глянь, Лариса, – попросил Спартак Иванович заискивающе. – Вон, в прошлый раз участковый колотое ранение проглядел. Да не ты, – успокоил он сотрудника милиции.
      – Слышал я про этот труп, – отозвался участковый. – Там тоже мужик сидел за столом. Ни крови, ни повреждений на одежде. А потом оказалось, что его шилом в сердце ткнули. Поди знай...
      – А рубашку на груди расстегнуть слабо было? – усмехнулась Лариса.
      – Да кто ж знал? А потом, даже если бы и расстегнул... Там же дырочка микроскопическая.
      – Ага. Вот он и написал в протоколе: «Не выдержало сердце», – сообщил Спартак Иванович. – В морге посмотрели и говорят – раневой канал десять сантиметров, тут никакое сердце не выдержит.
      – Ну, тогда давайте глянем, – согласилась Лариса и махнула рукой Антону. – Тебя как зовут, новенький?
      – Антон. Борисович, – ответил Антон, смутившись отчего-то.
      – А чего покраснел-то, Антон Борисович? – усмехнулась Лариса. – Помоги мне деда положить.
      – Что? – не понял Антон.
      – Ну, как я его смотреть буду на стуле? Давай его положим на пол.
      – А... А это следователь должен делать? – ужаснулся Антон.
      – Следователь еще много чего должен делать, что тебе и в страшных снах не снилось, – похлопал его по плечу Спартак Иванович. – Так что берись за руки... Или за ноги, Лариса?
      – Справимся, – отмахнулась Лариса. – Ну давай, не спи, – обратилась она к оцепеневшему Антону, горько пожалевшему в этот момент, что он отказался от работы на гражданском надзоре.
      Сдерживая подступившую тошноту, но стараясь не показать виду, Антон, сам не помня как, вместе с женщиной-экспертом стащил грузное тело старика со стула и разложил на полу. Лариса присела над телом, распахнула у него на груди стеганую домашнюю куртку, расстегнула брюки. Антон старался не смотреть на ее манипуляции.
      Наконец Лариса поднялась на ноги и с треском сорвала с рук резиновые перчатки, бросив их на пол рядом с трупом.
      – Все чисто, – проворчала она. – Ерундой вы занимаетесь.
      Участковый облегченно вздохнул, а Спартак Иванович потер руки.
      – Рано радуешься, Спартак, – сказала ему Лариса. – Раз уж я приехала, изволь писать протокол.
      Спартак Иванович хохотнул.
      – Вон, молодой напишет. А у меня дел по горло.
      Антон испуганно посмотрел на наставника.
      – Я же не знаю, как...
      – Не волнуйся, – успокоил его Спартак Иванович. – Опиши обстановку, а труп тебе Лариса продиктует.
      – Я тоже поеду, – осадила его Лариса. – Ты давай, набросай где-нибудь позу и трупные явления, – обратилась она к Антону, – потом впишешь в протокол. Где расписаться?
      Спартак Иванович вытащил откуда-то бланк протокола осмотра, повертел его, прикидывая, сколько места займет текст, и ткнул пальцем туда, где должна стоять подпись эксперта. Лариса взяла у него ручку, размашисто расписалась, отдала Антону листок с описанием трупных явлений и быстро продиктовала, в какой позе находился труп до того, как они положили его на пол.
      После этого они со Спартаком быстренько собрались и отбыли, Антон не успел даже «до свиданья» сказать. Участковый подмигнул Антону и пообещал, что вернется через полчаса его проведать и помочь, если что, с составлением бумаг. После чего тоже радостно смылся.
      Антон остался один. Он не сразу вспомнил про эксперта-криминалиста, который вместе с ними приехал на место происшествия, но почему-то совсем не подавал признаков жизни. Он отправился искать криминалиста по бесконечному коммунальному коридору, удивляясь, что в квартире так мало жильцов и такие длинные коридоры, и на кухне обнаружил мирно посапывающего толстяка-эксперта, приклонившего голову на собственный криминалистический портфель.
      Кухонька была очень скудно обставлена старыми советскими гарнитурами, но в то же время казалась чистенькой и светлой. Под раковиной стояли аккуратные кошачьи миски для корма и воды, на столах – ничего лишнего, ни закопченных сковородок, ни проросших луковиц. Столов было три, видимо, по числу жильцов. Антон довольно быстро определил, какие столы принадлежат пожилым соседкам, а какой стол занимал покойный. На его столе возле стены стояли в ряд пустые бутылки из-под водки и коньяка, числом всего пять. И банка из-под шпрот, вся в папиросном пепле.
      Антон мимолетно подивился, как не вязалась эта доморощенная пепельница со стеганой домашней курткой и мебелью «ампир», и как странно было со стороны покойного курить на кухне, которую ему приходилось делить с двумя дамами, а не у себя в комнате, где он был полновластным хозяином. Но тут на кухню вышла пожилая матрона в шелковом халате, поставила на тот самый стол еще одну пустую бутылку, забрала импровизированную пепельницу и с достоинством удалилась.
      Антон деликатно разбудил эксперта. Тому явно не хотелось приступать к исполнению служебных обязанностей, и он, совсем как сам Антон по утрам, выторговал еще десять минут. Как только Антон вышел из кухни, эксперт снова приклонил голову на кофр и заке-марил.
      А самому Антону ничего не оставалось, как вернуться в комнату покойного и начать описывать обстановку.
      В прошлом году, на практике, он уже выезжал на место происшествия со следователем прокуратуры, к которому его прикрепили. Там было убийство, ножевое ранение. В крошечной «хрущевке» царил бардак, свойственный жилищам пьющих людей, но они со следователем как-то ловко управились, коротко описав разнообразный хлам и грязную посуду. Писал, естественно, Антон, поэтому разглядывать труп ему особо было некогда, и он спокойно перенес пребывание в тесной комнатушке по соседству с окровавленным покойником. Но там рядом с ним были люди – следователь, эксперты, понятые...
      А тут – огромная гулкая комната, как будто из другого века, старые книги с темными корешками, тело этого странного худого старика в стеганой домашней куртке, и больше никого, да еще высокое зеркало с мутноватой поверхностью, которое непонятным образом притягивало Антона. Он вошел и постоял некоторое время перед зеркалом, борясь с желанием как следует рассмотреть свое изображение. Старательно отводил глаза, потому что знал: он увидит в зеркале не только себя, но и мертвое тело, лежащее у его ног, а ему надо еще справиться с собой, чтобы спокойно сесть и написать протокол.
      Он ощутил прилив досады и злости на себя и свои страхи, и на Спартака Ивановича, заманившего его с собой на происшествие и бросившего тут в одиночестве. Взглянул в зеркало – и похолодел: позади него мелькнула какая-то тень. Ему и так-то было не по себе, а в этот момент стало просто жутко. Он инстинктивно зажмурился, постоял с закрытыми глазами, прислушиваясь. Но вокруг было тихо.
      – Что за глупости! – сказал Антон вслух и открыл глаза. Перед ним стояло старинное мутноватое зеркало. А позади него, между ним и стеной, в тени, была женщина. Он не видел ее лица, потому что она надевала шляпу с широкими полями, закрывавшими глаза. Но силуэт ее был каким-то не сегодняшним, зато очень соответствующим этой комнате и этому зеркалу. В открытое окно ворвался грохот трамвайных колес, но Антону показалось, что там, за окном, не трамвай тащится по разбитым рельсам, а конка.
      Он боялся пошевелиться и вглядываться в отражение боялся. А женщина не торопясь поправляла шляпу, которая своими полями закрывала ее лицо. Краем глаза Антон видел, что у женщины была тонкая талия, затянутая в рюмочку, узкие плечи и высокая шея; длинное платье изящными фалдами завивалось вокруг бедер. Ему ужасно хотелось рассмотреть женщину, но в мутноватом зеркале не понять было даже, какого цвета ее струящееся платье. Казалось бы, чего проще – обернись и посмотри. Но Антон, как завороженный, пялился в зеркало, не в силах обернуться.
      У него заболели глаза. Ему показалось, что он стоит так уже вечность, хотя на самом деле прошло не больше минуты. Присутствие за спиной женщины стало невыносимым, и он снова закрыл глаза с мыслью «будь что будет». А когда открыл – женщины уже не было.
      Вот теперь Антон обернулся.
      Против зеркала была стена, в темных засаленных обоях. И никакой женщины.

      Антон выскочил из комнаты как ошпаренный. Он метнулся на кухню, где мирно дрых эксперт, раскрыл было рот, но вовремя остановился. Что он скажет – что видел привидение? Эксперт ему предложит меньше в рюмочку заглядывать.
      Заслышав шаги Антона, криминалист поднял голову.
      – Ну что там стряслось? – сонным голосом спросил он. – Ты так несся, я думал, за тобой кто-то гонится.