23 МАЯ 1980

Хантеру Томпсону

Вуди Крик, Колорадо

Дорогой Хантер!

Избегая многословности, мы бы хотели, чтобы вы осветили Марафон в Гонолулу. Мы покроем все расходы и обещаем превосходный гонорар. Пожалуйста, свяжитесь с нами.

Подумайте. Это хороший вариант отдохнуть.

Искренне Ваш,

Пол Перри, ответственный редактор журнала "Бег".

25 ОКТЯБРЯ 1980

Дорогой Ральф,

Кажется, старина, нам подвернулся настоящий лошара. Одна придурь из Орегона по имени Перри хочет отправить нас на месяц на Гавайи, на Рождественские праздники, и все, что от нас требуется – это осветить Марафон в Гонолулу для его журнала "Бег".

Ага, я знаю, о чем ты думаешь, Ральф. Ты вышагиваешь там по своему оперативному центру генштаба неудачников и размышляешь: "Почему я? И почему сейчас? Когда же меня начнут уважать?"

Что ж… Давай смотреть в лицо фактам, Ральф; любой достоин уважения, особенно в Англии. Но не всякому станут платить за то, что он понесется, как скотина, 42 километра в маниакально-торчковой гонке под названием Марафон в Гонолулу.

Мы УЖЕ бежим, Ральф, и я вполне уверен в победе. Разминка нам не повредит, но не слишком обременительная.

Главное будет рвануть на старте и развить убийственную скорость в первые 5 километров. Эти качки-нацисты весь год тренировались, чтобы совершить величайшее усилие в этом суперкубке марафонов. Устроители ожидают 10.000 участников, а дистанция – 42 километра; значит, все начнут неспеша… потому как пробежать 42 километра – это ад во всех смыслах, и любой профи стартует очень медленно, чтобы предельно аккуратно разогнаться в первые 32 км.

Но не мы, Ральф. Мы вылетим как из пушки, мы, люди-ракеты, переиначим всю природу гонки, устроив спринт на первых 5 километрах и покрыв их плечом к плечу от силы за 10 минут.

Такой темп вскроет им чердак, Ральф. Они бегут, а не в ралли участвуют – поэтому наша стратегия заключается в том, что мы будем чесать, как прошмандовки, первые 5 км. Я прикинул, что мы можем налопаться амфетаминов до состояния зомби, которое даст о себе знать, когда натикает около 9.55 – как раз на 5-километровом контрольном пункте… это выдвинет нас так далеко вперед остальных, что они и разглядеть-то нас не сумеют. Мы будем уже за холмом в гордом одиночестве, когда оборвем ленточку на бульваре Ала Моана, все еще на бегу плечом к плечу, на скорости, столь сумасшедшей, что не только судьи заподозрят неладное… а прочие участники останутся так далеко позади, что многие будут подгребать в слепой ярости или вконец сбитыми с панталыку.

Кроме того, я записал тебя в Мастера Доски, мировой турнир по серфингу на северном побережье Оаху 26 декабря.

Тебе надлежит поработать над скоростной балансировкой, Ральф. Ты полетишь на гребне разрушающейся волны на скорости до 80 или даже 120 км/ч, и чего-чего, а падать тебе точно ни к чему.

Меня с тобой на досочном сейшене не будет – мой адвокат всерьез возражает по поводу анализа мочи и других юридических последствий.

Зато я намерен поучаствовать в печально известных Открытых Мемориальных Петушиных Боях, по $1000 за штуку по универсальной шкале – то есть, одна минута в клетке с петухом сулит $1000… или пять минут с одним петухом – $5000… а две минуты с пятью петухами – это целых $10.000 и т. д.

Серьезный бизнес, Ральф. Гавайские петухи-рубаки способны уработать человека в лоскуты в считанные секунды. Пока что я тренируюсь дома на павлинах – шести 18-килограммовых птицах в клетке 2 на 2 и, кажется, уже обретаю необходимый навык.

Настал час наподдать им, Ральф. Даже если ради этого придется вернуться в строй и поиметь дело с людьми. Помимо прочего, мне нужен отдых – имею на то законное право – поэтому мне охота потусить, не заморачиваясь. И чует мое сердце, так оно и выйдет.

Cпокойно, Ральф. Мы в бараний рог скрутим все их извилины одной моей. Я уже позаботился о жилье: два домика с 50-метровым бассейном у кромки моря на Алии-Драйв, в Коне, где всегда светит солнце.

ОК

ХСТ

Голубая рука

Мы минут сорок как взмыли над Сан-Франциско, когда экипаж, наконец, решил принять меры в связи с сортирной бедой. Дверь не отпиралась еще с момента взлета, и вот старшая стюардесса вызвала из кабины второго пилота. Он возник в проходе справа от меня, держа в руке диковинный черный инструмент, похожий не то на фонарик с лезвиями, не то на что-то вроде электрозубила. Он невозмутимо кивал, выслушивая, как стюардесса шепчет скороговоркой:

– Поговорить с ним я могу, – чеканила она, тыча длинным красным ногтем в надпись «занято» на закрытой двери, – но не вытащить оттуда.

Второй пилот задумчиво кивнул, упираясь спиной в толпу пассажиров, когда приспосабливал принесенный воинственный инструмент.

– Имя у него есть? – спросил он стюардессу.

Та царапнула взглядом по списку пассажиров на своей дощечке с зажимом.

– Мистер Эккерман, – изрекла она, – адрес: Кайлуа-Кона, дом 99.

– Большой остров, – сказал второй пилот.

Стюардесса кивнула, все еще сверяясь со списком.

– Член Клуба Красной Ковровой Дорожки, – продолжала она, – путешествует часто, предыстории нет… сел в Сан-Франциско, билет в один конец до Гонолулу. Настоящий джентльмен. Никаких зацепок, – она не унималась, – ни брони в отеле, ни машин напрокат… – стюардесса пожала плечами, – очень вежливый, мягкий, раскованный…

– Ага, – сказал второй пилот, – знаем мы таких.

Он на секунду уставился на свой инструмент, а затем занес другую руку и строго постучал.

– Мистер Эккерман, – позвал он, – вы слышите меня?

Ответа не последовало, но я сидел достаточно близко к двери, чтобы слышать звуки движения внутри: сперва падение стульчака, потом спускаемая вода…

Я не был знаком с мистером Эккерманом, но порекомендовал ему пройти на борт в аэропорту. У него был вид человека, который когда-то боролся за золото в большом теннисе в Гонконге, а потом перешел на вещи посолиднее. Золотой ролекс, белая льняная охотничья куртка, цепь из Тай Бата на шее, тяжелый кожаный кейс с замком из цифр на каждой молнии… То не были приметы человека, который внезапно запрется в туалете сразу после взлета и просидит почти час.

Это многовато для любого полета. Такое поведение вызывает вопросы, которые, в конечном счете, нельзя проигнорировать – особенно посреди великолепия салона первого класса 747 Боинга при пятичасовом перелете на Гавайи. Людям, выкладывающим столько денег, не по вкусу простаивать в очереди, дабы воспользоваться единственным доступным санузлом, пока в другом творится явная чертовщина.

Я был одним из них… Мой контракт с "Юнайтед Эйрлайнз" предоставлял, как мне казалось, право как минимум пользоваться стоячим душем с замком на двери столько, сколько мне понадобится, чтобы вымыться. Я провел шесть часов, болтаясь по Комнате с Красной Ковровой Дорожкой в аэропорту Сан-Франциско, споря с кассирами, тяжко надираясь и отбиваясь от накатывающих волнами странных воспоминаний…

На полпути между Денвером и Сан-Франциско мы решили сменить самолет, пересев на 747 Боинг. ДиСи-10 – самое оно для коротких марш-бросков и спанья, но 747-ой куда пригодней для командировок на дальние дистанции – в нем есть купольная комната отдыха, нечто наподобие пассажирского вагона в голове самолета, с диванами, деревянными карточными столами и отдельным баром, добраться до которого можно только по чугунной винтовой лестнице из салона первого класса. Это подразумевало риск лишиться ручной клади и произвести мучительную вынужденную посадку в аэропорту Сан-Франциско… но мне нужно было помещение для работы, а еще – немного растянуться или даже развалиться.

План на ближайшую ночь заключался в том, чтобы ознакомиться с объектом моего исследования на Гавайях. К прочтению предлагались мемуары, памфлеты и даже книги. Я вез с собой Ричарда Хью – "Последнее путешествие Капитана Джеймса Кука", Судовой журнал Уильяма Эллиса и "Письма с Гавайев" Марка Твена – здоровые книги, а также длинные памфлеты: "Острова Гавайи", "История побережья Коны", "Пуухонуа или Хонаунау" и многое другое.

– Нельзя так запросто явиться сюда и наваять о марафоне, – заявил мой друг Джон Уилбур, – на Гавайях гораздо больше всего, чем десять тысяч косоглазых, пробегающих мимо Пирл Харбор.

– Прекращай! – добавил он, – эти острова полны загадок, так что забудь про Дона Хо и прочий туристский мусор – здесь до черта того, чего большинство людей не догоняет.

Замечательно, подумал я – Уилбур мудр. Любой, кто готов променять "Вашингтон Редскинз" на дом у моря в Гонолулу должен был найти в жизни что-то, чего я не смог.

В самом деле. Коснись загадки. Давай. Все, что может материализоваться, вырвавшись из недр Тихого океана, стоит того, чтоб на это взглянуть.

После шести часов сплошных неудач и пьяного замешательства я, наконец, выбил два места на последний в тот день рейс до Гонолулу. Теперь мне нужно было где-то побриться, почистить зубы и, возможно, постоять попялиться в зеркало, как обычно гадая, кто же стоит по ту сторону.

Не существует ровным счетом никаких причин покупать билет на летающую посудину за десять миллионов долларов. Риск чересчур велик. Неа.

Это лишено смысла. Слишком многие ребята типа рано вышедших в отставку сержантов желали вызвать огонь на себя на подобных жестянках… слишком много психопатов и полоумных наркуш запирались в клозете, после чего закидывались колесами и пытались спустить самих себя по длинной голубой трубе.

Второй пилот врезал по двери кулаком.

– Мистер Эккерман! Вы в порядке?

Он колебался, потом позвал еще раз, уже гораздо громче.

– Мистер Эккерман! Говорит ваш капитан. Вам нехорошо?

– А? – послышался голос изнутри.

Стюардесса приникла вплотную к двери.

– Это скорая помощь, мистер Эккерман – мы можем достать вас оттуда за тридцать секунд, если понадобится.

Она победно улыбнулась Капитану Отвертке, а голос, тем временем ожил вновь.

– Я в норме. Выйду через минуту.

Второй пилот отступил и вытаращился на дверь. Шума внутри прибавилось – но, кроме звука бегущей воды, ничего.

К этому моменту уже весь пассажирский состав первого класса бил тревогу, констатируя кризис.

– Вытащите оттуда этого урода, – орал какой-то старик, – у него может быть бомба.

– О, Боже, – заверещала тетка, – у него там что-то есть!

Второй пилот вздрогнул, обернулся к пассажирам. Указал инструментом на старика, уже впадавшего в истерику.

– Ты! – рявнул он, – заткнись! Я разберусь.

Внезапно дверь открылась, и вышел мистер Эккерман. Он двинулся к проходу и улыбнулся стюардессе.

– Простите, что заставил ждать, – сказал он, – туалет свободен.

Он пятился по проходу, охотничья куртка небрежно свисала с руки, полностью ее не прикрывая. Со своего места я видел, что рука, которую он скрывал от стюардессы, была светло-голубой до самого плеча. От ее вида меня вмяло в сиденье. Мне нравился мистер Эккерман. Поначалу. У него был облик человека, который вполне мог разделять мои вкусы… но сейчас от него пахло неприятностями, и я был готов напинать ему по яйцам, как последнему ослу, за любую погрешность. Мое первое впечатление о нем к этому моменту испарилось. Это чувырло заперлось в сортире так надолго, что одна из его рук поголубела. Он уже не был тем благостным, задрапированным тихоокеанским яхтсменом, что сел на борт в Сан-Франциско.

Большинство пассажиров, похоже, были счастливы, что проблема с санузлом разрешилась мирно: ни признаков оружия, ни динамита, намотанного на грудь, ни невразумительных выкрикиваний террористских слоганов или угроз перерезать всем глотки… Дед по-прежнему тихонько канючил, не глядя на Эккермана, пятившегося по проходу к своему месту. Больше никто не переживал. Тем не менее, второй пилот глазел на Эккермана с выражением полнейшего ужаса на лице. Эккерман все еще старался прятать руку под курткой. Никто, кроме меня, этого не заметил – или, заметив, не осознал, о чем это говорит.

В отличие от меня и вылупившейся стюардессы. Второй пилот одарил Эккермана последним вялым взглядом, встрепенулся в явном отвращении, сложил свой десантный инструмент и сгинул. По пути к винтовой лестнице, ведущей наверх к кабине, он задержался в проходе возле меня и прошептал Эккерману:

– Ты, грязный ублюдок, не приведи тебе Бог еще раз попасться мне на рейсе.

Я видел, как Эккерман учтиво кивнул, после чего скользнул на свое место наискосок от меня. Я быстро встал и проследовал в ванную с бритвенными принадлежностями в руке – я тщательно заперся и первым делом аккуратно опустил сидение унитаза.

Есть лишь один способ окрасить руку в голубое на 747 Боинге на высоте 11.000 метров над океаном. Но истина столь невероятна, что даже большинство заядлых путешественников с этим не сталкивалось – и это, как правило, не то, о чем осведомленные станут трепаться.

Мощное дезинфицирующее средство, используемое большинством авиалиний для освежения воздуха в туалете – вещество, известное, как Дежерм, имеет ярко-голубой окрас. Впервые я увидел мужчину, выходящего из туалета в самолете с голубой рукой во время длинного перелета из Лондона в Заир, когда следовал на бой Али с Форманом. Корреспондент британских новостей из «Рейтер» ушел в ванную и каким-то макаром умудрился уронить единственный ключ от рейтерского телекса в Киншасе в алюминиевую дыру. Он вышел полчаса спустя, и до самого Заира весь ряд был в его полном распоряжении.

Уже натикало почти полночь, когда я вышел из туалета и вернулся на свое место, чтобы собрать материал для исследования. Верхнее освещение отключили, и пассажиры, в массе своей, спали. Пора было подняться в бар и взяться за работу. Предполагалось, что Марафон в Гонолулу составит лишь часть статьи. В остальном я планировал написать о самих Гавайях, о которых мне никогда не приходилось даже думать. У меня в сумке покоился литр бурбона, и я знал, что наверху полно льда, а сам бар пустует.

Но не в этот раз. Когда я поднялся на последнюю ступеньку, я увидел своего приятеля-путника, мистера Эккермана, мирно спящим на одном из диванов рядом с баром. Я разбудил его, проходя к столику в углу и, кажется, заметил вспышку в его томной улыбке – он меня узнал.

Я кивнул ему мимоходом, не сбавляя скорость.

– Надеюсь, вы нашли, что искали, – сказал я.

Эккерман посмотрел на меня.

– Ага, – ответил он, – разумеется.

Я находился в трех метрах от него, выкладывая материалы на большой карточный стол. Что бы он там ни искал, я не хотел об этом даже думать. У него свои проблемы, у меня свои. Я надеялся монополизировать это помещение на пару часов, побыть в одиночестве, но мистер Эккерман явно поселился здесь на ночь. Это помещение было единственным местом, где его присутствие не накликает беды. Я рассудил, что раз нам все равно придется побыть тут вместе, мы вполне можем и поладить.

В воздухе стоял сильный аромат дезинфицирующего средства. Все помещение пахло как подвал плохой больницы. Я врубил над собой все вентиляторы и рассеял бумаги по столу. Я силился вспомнить, страдал ли британский корреспондент от каких-либо ран или болей, но единственное, что мне удалось восстановить – это то, что на протяжении всего пребывания в Заире он носил рубашки с длинным рукавом. Ни похудания, ни яда в нервной системе. Все расплата выразилась в трех неделях на жаре в Конго, породивших жуткий грибок на руке. Когда я встретил его в Лондоне двумя месяцами позже, грабля по-прежнему была заметно голубой.

Я прошел к бару и захватил немного льда для напитка. На обратном пути я спросил Эккермана:

– Как рука?

– Голубая, – последовал ответ, – и зудит.

Я кивнул:

– Это мощная штука. Советую обратиться ко врачу по прибытии в Гонолулу.

Он опустился в кресле и взглянул на меня.

– А вы разве не доктор?

– Что-что?

Он заулыбался и прикурил сигарету.

– Так сказано на вашей багажной бирке, – сказал он, – там сказано, вы – доктор.

Я засмеялся и посмотрел на сумку. В самом деле, надпись на бирке Клуба Красной Ковровой Дорожки так и гласила: "Др. Х.С.Томпсон".

– Боже, – сказал я, – вы правы. Я – доктор.

Он пожал плечами.

– Ладно, – родил я, – давайте сведем эту срань с вашей руки.

Я встал и показал ему жестом следовать за мной в крохотную уборную "только для персонала" перед кабиной. Мы провели следующие 20 минут, скребя его руку пропитанными мылом бумажными салфетками, после чего я израсходовал на нее банку кольдкрема.

Мерзкая красная сыпь словно ядовитый плющ выступила по всей руке, тысячи грязных пупырышков… Я достал из сумки тюбик Десенекса, убивающий зуд. Но от синего пигмента избавиться не удалось.

– Как? – изумился он, – оно не смывается?

– Нет, – сказал я, – возможно, от пары недель в морской воде рука потускнеет. Почаще занимайся серфингом, околачивайся на пляже.

Он выглядел озадаченным.

– На пляже?

– Ага, – сказал я, – просто двигай туда и все дела. Забей на домыслы, говори, это такое родимое пятно.

Он кивнул.

– А это здорово, Док: "Какая еще синяя рука?" Так?

– Так, – подтвердил я, – ни перед кем не извиняйся, ничего не объясняй. Реагируй как будто так и надо и спокойно выцвечивай эту педерсию. Ты прославишься на Уайкики-Бич.

Он захохотал.

– Спасибочки, Док. Может, и я когда тебе услугу окажу – что привело тебя на Гавайи?

– Бизнес, – ответил я, – освещаю Марафон в Гонолулу для медицинского журнала.

Он опять кивнул и сел, вытягивая свою голубую руку на диване, чтобы дать ей немного кислорода.

– Что ж, – изрек он, наконец, – как скажешь, Док, – он озорно оскалился, – медицинский журнал. А ведь это хорошо.

– А?

И вновь он кивнул в раздумьях, кладя ноги на стол. Затем обернулся и улыбнулся мне.

– Я вот все думал, как отвечу услугой на услугу, – сказал мой собеседник, – ты надолго на островах?

– Не в Гонолулу точно. Только до субботы после Марафона, а потом мы отправляемся в местечко под названием Кона.

– Кона?

– Ага, – сказал я, откидываясь на спинку и открывая одну из своих книг, труд 19 века под названием Судовой журнал Уильяма Эллиса.

Он брякнулся на подушки и прикрыл глаза.

– Это уютное местечко, – заявил он, – тебе понравится.

– Что ж, приятно слышать. Я уже заплатил за постой.

– Заплатил?

– Ага. Взял в аренду два домика на пляже.

Он поднял глаза.

– Ты заплатил вперед?

Я кивнул.

– Это был единственный способ хоть что-то заполучить. Все остальное забронировано.

– Что?!

Он дернулся в кресле и вперился в меня.

– Забронировано? Что, черт возьми, ты арендуешь – Кона-Вилладж?

Я помотал головой.

– Нет. Это что-то вроде поместья с двумя большими домами и бассейном, довольно далеко от города.

– Где? – спросил он.

Что-то не то прослеживалось в его тоне, но я старался это игнорировать. Что бы он ни собирался мне сказать, я чувствовал, мне не понравится услышанное.

– Для меня друзья нашли это место, – затараторил я, – оно прямо на пляже. Совершенно закрытое для посторонних. Нам предстоит хорошенько поработать.

Теперь он определенно выглядел встревоженным.

– У кого ты арендовал это место? – спросил Эккерман.

А потом ненароком назвал риэлтора, через которого я действительно арендовал жилье. Выражение моего лица, по-видимому, сигнализировало ему, что к чему, так как он постоянно менял тему.

– Зачем Кона? – спрашивал он, – охота порыбачить?

– Не особенно. Хочется выбраться на воду, понырять. У моего друга там лодка.

– О! И как его зовут?

– Парень из Гонолулу, – сказал я, – Джин Скиннер.

Он кивнул, а еще поддакнул:

– Ага. Конечно, знаю Джина – Голубой Хряк.

Он привстал с подушек и повернулся ко мне, уже не полусонный.

– Он – твой друг?

Кивнул и я, удивленный улыбкой на его лице. Подобные ухмылочки мне уже приходилось лицезреть, но на какой-то миг я не знал, к чему она относилась.

Эккерман все так же смотрел на меня, со странным блеском в глазах.

– Мы какое-то время не виделись, – заметил он, – он что, вернулся на Гавайи?

Ой, подумал я. Что-то тут не то. Теперь я расшифровал эту лыбу; мне доводилось наблюдать ее и на других лицах в других странах при упоминании имени Скиннера.

– Кто? – осведомился я, вставая, чтобы добыть еще льда.

– Скиннер.

– Вернулся откуда?

Мне не хотелось ввязываться в скиннеровские феоды. Похоже, Эккерман это понял.

– Еще кого-нибудь знаешь в Коне? – спросил он, – помимо Скиннера?

– Ага. Я знаю людей из индустрии виски. Знаю нескольких реальных риэлторов.

Он сосредоточенно закивал, пялясь на свои длинные голубые пальцы, как будто только что заприметил нечто необычное. Я узнал профессиональную паузу человека, давно приученного слушать, как вертятся шестеренки в собственном черепе. Я почти уловил этот звук – высокоскоростное сканирование памяти очень персонального компьютера, который рано или поздно выдаст какую-то ссылку, канал связи или давно позабытую команду, запрошенную только что.

Эккерман вновь прикрыл глаза.

– Большой остров отличается от остальных, – произнес он, – особенно от бардака в Гонолулу. Это сродни путешествию в прошлое. Никто тебя не парит, полно места, чтоб развернуться. Это, пожалуй, единственный из островов, где люди имеют представление о древней Гавайской культуре.

– Изумительно, – заявил я, – мы прибудем туда на следующей неделе. Все, что нам нужно от Гонолулу – это Марафон, а потом мы на какое-то время заляжем в Коне и добьем статью общими усилиями.

– Правильно, – сказал он, – позвони мне, когда заселишься. Я смогу показать кое-какие места, где до сих пор не вывелось древнее колдовство.

Он улыбнулся своим размышлениям:

– Точно, мы сможем спуститься к югу, в Город-Заповедник, и провести какое-то время с призраком капитана Кука. Черт, мы сможем даже понырять, если погода позволит.

Я положил книгу и немного прошелся. Впервые кто-то расскажет мне что-то интересное о Гавайях – местные легенды, старые войны, миссионеры, странная и страшная судьба капитана Кука.

– Город-Заповедник представляется любопытным, – сказал я, – осталось не так много культур с могучим ореолом святыни.

– Ага, – согласился Эккерман, – но сначала ты должен туда добраться, и сделать это быстрее, чем тот, кто будет тебя гнать.

Эккерман хихикнул:

– Это явно утка.

– Но если ты туда попал, ты был полностью защищен?

– Точно, – ответил он, – даже боги тебя пальцем тронуть не смели, если ты прошел через ворота.

– Волшебно, – заметил я, – мне стоит подыскать подобное местечко.

– Ага. И мне. Потому-то я и живу там, где живу.

– Где?

Он улыбнулся.

– В погожий день с моего балкона открывается вид на Город-Заповедник. Он дарит мне ощущение комфорта.

Мне казалось, он не врет. Какой бы образ жизни Эккерман ни вел, у него явно должен был быть запасной вариант в загашнике. Найдется немного консультантов по инвестированию с Гавайев или откуда-то еще, которые могут уронить в толчок 747-го Боинга нечто, настолько важное, что сунут туда руку, дабы это вернуть.

Мы были одни под куполом, на высоте 11.000 метров над океаном, по меньшей мере, еще два часа. В Гонолулу мы прилетим где-нибудь на восходе. Глядя на Эккермана поверх моей книги, я видел, что он дремлет, при этом безостановочно почесывая руку. Глаза закрыты, а пальцы начеку. Его судорожные движения начинали действовать мне на нервы.

Стюардесса зашла нас проведать, но от вида эккермановской руки ее лицо завибрировало, и она быстро спустилась. У нас стояло ведерко со льдом, полное дорогого пива, и богатейший выбор маленьких бутылок со спиртным, поэтому нам некуда было спешить. Оставалось лишь присматривать за Эккерманом.

Наконец, он вроде бы заснул. В помещении было темно, свет поступал только от слабых настольных ламп, и я откинулся на диване, чтобы обмозговать материал для исследования.

Помню, главное впечатление от прочитанного в те часы произвел тот факт, что летопись Гавайских островов не велась до последних двух столетий, когда первые миссионеры и моряки начали конспектировать хронологию, слушая сказки аборигенов. Никто даже не знал, как образовались сами острова и еще меньше, откуда происходят их жители.

В серый полдень 16 января 1779 года капитан Джеймс Кук, величайший путешественник эпохи, привел два корабля своей Третьей Экспедиции по Тихому океану в узкую, обнесенную каменными рифами бухту Килакекуа на западном побережье доселе не нанесенного на карту острова, который местные называли «Оухихи», и вписал себя в историю, как первый белый, официально открывший Гавайи.

Внутри бухту окутывал туман, окруженный отвесной стеной 150-метровых скал. Она напоминала скорее мавзолей, чем гавань, и – несмотря на плачевное состояние своих кораблей и команд после десяти дней убийственных муссонов – Кук изъявил желание пристать. Правда, выбора у него не было: команда грозила бунтом, свирепствовала цинга, судна разваливались под ногами, а боевой дух всей команды вылетел в трубу после шести месяцев в Арктике… Они следовали на юг с Аляски в состоянии неподдельной истерии, и один только вид суши помутил их рассудок.

И Кук привел их туда. Бухта Килакекуа оказалось не той безобидной якорной стоянкой, о которой он мечтал, но единственной доступной. Здесь капитан и переживет последнюю бурю на своем пути.