— В-вам... в-в-в... — Это было все, что смог выдавить из себя доктор.
— Нужен или нет, а? — Руди снова взмахнул пистолетом и сунул его обратно за пояс. — Так вот, это все, что я хотел знать. Ты только не пытайся со мной ловчить, и у тебя будет не больше неприятностей, чем у блохи в собачьей конуре. Так вот, — бросил он мимоходом, — сдается мне, ты хочешь, чтобы я убрался отсюда.
Клинтон кивнул чуть виновато, опускаясь на брезентовый походный стул:
— Ну, вы так обещали, мистер Торренто. Вы сказали, что...
— И я сдержу свое обещание, — солгал Руди, — если тебе этого хочется. Я уйду, а ты позовешь легавых, и...
— Н-нет! Нет, мы не станем, мистер Торренто! Я...
— ...а потом, может быть, сегодня ночью, а может быть, годиков эдак через пять, к тебе нагрянут гости. Наверное, это буду я, потому что у меня слава человека, который выбирается из всяких передряг. Но если у меня это не получится, это будет кто-нибудь из моих корешей. Как бы там ни было, к тебе придет гость — как было с тем парнем, что настучал на Вилли Саттона[2]. И ты знаешь, что он с тобой сделает, Клинт, с тобой и с твоей душечкой, прежде чем он окажет вам большую услугу, прикончив вас?
Он рассказал им, попугал тем, что случится, по-волчьи скаля зубы, не сводя с них пристального, немигающего взгляда рептилии. Он закончил беседу, и внезапное молчание было подобно крику.
Капелька пота скатилась, поблескивая, с носа ветеринара. Его жена судорожно глотала воздух и зажимала ладонью рот, говоря через сплетенные пальцы.
— Мы... Не вызовет он никакую полицию, — сказала она с побелевшим лицом. — Пусть он только вид подаст, что собирается это сделать, и я его своими руками удушу!
— Ну, может быть, он считает, что должен это сделать, — сказал Руди. — На меня спустили всех собак. Мне нужна медицинская помощь. Скажи, что у меня три шанса к одному выкарабкаться, и то для меня это будет достаточно хорошо. Ты так не считаешь, Клинтон?
Клинтон откашлялся. Он открыл рот, хотел было что-то сказать, потом снова его закрыл. Руди фальшиво улыбнулся ему:
— Это из тех предложений, когда согласишься — плохо, а не согласишься — еще хуже, — да, Клинт? Кликнешь легавых — и ваши с Фрэнни дни сочтены. Не сделаешь этого — и все равно тебе хана. У них на меня достаточно, чтобы шесть раз поджарить на электрическом стуле. А значит, вам с Фрэн, как соучастникам, светит лет эдак сорок или пятьдесят.
— С-соучастникам? — заикаясь, проговорил доктор. — Но как они узнают, что...
— Я им расскажу, — бодро сказал Руди. — Я назову вас соучастниками.
— Н-но... но почему? После того, как мы помогли...
— Потому что сдается мне, что вы лохи, — сказал Руди, — а с лохами я быстро выхожу из себя. У меня предложение...
Клинтон в замешательстве покачал головой. Не зная, что делать, он с надеждой посмотрел на свою жену. В выражении ее лица произошла какая-то не поддающаяся определению перемена, что-то такое, что заставляло холодеть от шока и в то же время казалось совершенно естественным для нее. У него возникло такое чувство, что он не видел ее никогда такой прежде; что перед ним незнакомый ему человек, а для Торренто вроде старая приятельница.
— В чем, — сказала она, — в чем заключается твое предложение, Руди?
— А ты как думаешь? В том, чтобы ты и мальчик Клинт отправились со мной.
— И?..
— Я раскошеливаюсь на новую машину. Я оплачиваю все расходы и не поскуплюсь на такие мелочи, как норковая шубка. Ты получишь все, что ни пожелаешь, как только мы будем в безопасности и сможем это купить. Ты поедешь через всю страну первым классом, а когда доберемся до Калифорнии, там тебя будет ждать приз в десять штук.
Ее глаза мягко заблестели.
— Неплохо звучит, — промурлыкала она. — Это очень даже неплохо звучит, Руди.
— Еще бы, — сказал Руди. — Это просто отлично. Большие бабки, новая машина и шикарная поездка. И ни малейшего шанса, что нас сцапают. Клинт делает мне перевязки, так что никто не видит, что там у меня, — я попал в тяжелую аварию, понятно? Потом...
— Я не стану этого делать. — У Клинтона наконец прорезался голос. — Мы не поедем с вами, мистер Торренто.
— Да заткнись ты! — Жена посмотрела на него с яростью. — Кажется, я могу сказать, как мы поступим!
— Да ладно тебе, смотри на вещи проще, — посоветовал Руди. — Что плохого в этой сделке, Клинт? Я думал, тебе это понравится, но, может быть, я могу немного ее подсластить.
— Что в ней плохого? — Доктор яростно замахал руками. — Да... да все плохо! Я уважаемый гражданин, профессионал. Я просто не могу бросить все, что у меня есть, и отправиться колесить по стране с... гм... я не смог бы это сделать за любые деньги!
— Почему ты не можешь? — с интересом спросил Руди.
— Да... потому! Я только что вам сказал!
— Ах, уважаемый гражданин? Но ты им не будешь, вспомни! Все равно ты им долго не пробудешь, если только не собираешься стать покойником, шкурой, полной переломанных костей, с фунтом сырого гамбургера вместо лица.
— Он уже покойник! — презрительно выпалила его жена. Потом, избрав другую тактику поведения, она соскочила со стула, пересекла проход и опустилась на колени возле Клинтона. — Ну же, Гарольд, милый! — уговаривала она. — Почему ты так себя ведешь? Разве ты меня больше не любишь? Разве ты не хочешь, чтобы я была счастлива? Мы могли бы так замечательно жить вместе, милый. Без того, чтобы без конца беспокоиться и дергаться из-за денег, и люди будут уважать тебя и смотреть на тебя снизу вверх, вместо того чтобы смеяться и подшучивать, как...
— Но, Фрэн! — изворачивался доктор. — Я... ты знаешь, что я люблю тебя и хочу, чтобы ты была счастлива, но...
— Отсюда все твои беды, милый. Деньги! У тебя просто не было денег, чтобы достойно начать. О, я знаю, какой ты умный, какой чудесный, мой ягненочек, даже если не всегда это показывала, и мне иногда просто плакать хочется, когда я думаю, что все могло бы быть иначе. Ты только подумай, ягненочек! Начать в совершенно новом месте, когда у нас будет все, что нужно, чтобы произвести хорошее впечатление. Хорошая одежда, шикарная машина и достойное жилье. И настоящий кабинет для тебя, милый. Чудесный большой кабинет и прекрасная большая лаборатория, где ты смог бы ставить свои опыты...
Она прижала его к себе и подмигнула Руди из-за его плеча. Клинтон дергался и брызгал слюной, одновременно пытаясь — как казалось — ответить на ее объятия и высвободиться из них. Его сопротивление становилось все слабее и слабее. Наконец в качестве последнего средства он заявил, что у него есть желание пуститься в это предприятие, что он хотел бы этого, но грозящая им опасность делала это немыслимым.
— Мы можем попасть в аварию, и они обнаружат, кто такой мистер Торренто. Или полиция может просто остановить нас по подозрению — знаешь ли, одна из этих рутинных проверок. Многих преступников именно так и отлавливают, и...
— Многих людей заклевали насмерть дикие утки. — Руди зевнул. — Но я скажу тебе, что я сделаю, Клинт. Если мы попадем в паршивую историю, вроде той, о которой ты только что упомянул, то вы с Фрэн можете стать заложниками. Я вам в этом помогу. Вы помогаете мне, потому что я бы вас убил, если бы вы не согласились.
Клинтон вздохнул и сдался. Всю свою жизнь он сдавался. Он не знал, почему это происходило; почему человеку, который не хотел ничего, кроме как жить честно, деятельно и приносить пользу, — который, говоря в нескольких словах, просил только о привилегии отдавать и помогать, — приходилось идти на компромиссы и сдаваться на каждом шагу. Но именно так обстояло дело, и, очевидно, так уж ему было на роду написано.
— Полагаю, вам не кажется, что я во многом вам уступаю, мистер Торренто, — сказал он подавленно. — Но для меня... — Он помолчал, взгляд его случайно остановился на кобыле с глубокой седловиной, и его голос обрел новую силу. — Они ужасно умные, мистер Торренто. Вы даже не поверите, насколько они умные и какие же они бывают чудесные. О, возьмите к примеру свинью или хоть даже ленточную змею[3] и приласкайте ее, накормите и подлечите, если с ней что-то не так, просто обойдитесь с ней так, как вы хотели бы, чтобы обходились с вами, будь вы на ее месте...
— Тьфу, опять завел свою песню! — Жена Гарольда вскочила на ноги. — Нас ждут дела.
Машину Руди завезли на заросшее сорняками каменистое пастбище, похоронили под стогом гниющего сена. (Она до сих пор там — если кто-то вдруг удосужится убедиться.) Дела доктора, в том числе и профессиональные, уладили двумя короткими телефонными звонками, сообщив о прекращении аренды дома и передав его практику другому ветеринару. Ни домовладелец, ни другой ветеринар не удивились ни самому поступку, ни его кажущейся внезапности. Клинтон едва сводил концы с концами. Запущенные земли, обветшавший дом, сдаваемый вместе с мебелью, заставляли пасть духом и гораздо более находчивых и упорных людей, чем он.
Снова измерив у Руди температуру и убедив его в необходимости отдыхать, Клинтон уехал в своем допотопном драндулете. В бумажнике у него было более трех тысяч долларов Руди. Местом его назначения был близлежащий город, где покупка машины за наличные не вызвала бы никаких подозрений.
Фрэн Клинтон любовно помахала ему на прощанье из-за двери амбара, потом медленно прошествовала обратно, покачивая бедрами, и снова уселась на табурет напротив Руди.
— Ну что, — она самодовольно улыбалась, — нравится тебе, как я управилась с этим дураком?
— С Доком, ты хочешь сказать? — Руди поманил ее согнутым пальцем: — Иди-ка сюда.
— Зачем?
Руди пристально смотрел на нее, не отвечая. Понимающая улыбка на ее лице чуть дрогнула, но она соскочила с табурета и пересекла проход. Стала заходить в закуток, где лежал Руди. Нисколько не изменившись в лице, он пнул ее в живот; немигающим взглядом наблюдал, как она, упав, барахтается и охает на соломе в проходе.
Она, покачиваясь, поднялась на ноги, тяжело дыша, с глазами, залитыми слезами гнева и боли. Она яростно спросила: в чем дело? Да кем он вообще себя возомнил? Потом, беспомощно, поскольку он продолжал молча глазеть на нее, она зарыдала:
— Я ничего такого не сделала. Я... я старалась вести себя х-хорошо, делать то, что ты от меня хочешь, а ты...
Ее переполняла жалость к себе. Слепо, как будто притягиваемая магнитом, она снова приблизилась к Руди. А он зацепил ее ногой, вволок, спотыкающуюся, в закуток, поставил на колени, потянув цепкой рукой. Переместил руку на ее затылок. Грубо прижал ее губы к своим. Она судорожно ловила ртом воздух и боролась какое-то время; потом с жадным стоном сдалась, корчась и прижимаясь к нему своими мягкими формами.
Внезапно Руди оттолкнул ее.
— Так ты уразумела, в чем тут дело? — сказал он. — Когда я говорю тебе что-то делать, ты это делаешь. Быстро! Запомнишь это?
— О да, — сказала она, глаза ее мягко поблескивали. — Все, что ты скажешь, Руди. Ты только скажи мне — что бы это ни было — я...
Он сказал ей, что она должна делать. Потом, когда она смотрела на него с вытянутым лицом, он, вывернув ей руку, отдал команду.
— А ну-ка, — сказал он, — сними эту красную краску со своих когтей. Меня от нее мутит.
Глава 9
Док через ворота проследовал за вором на поезд, потом по петляющему пандусу к погрузочной платформе. Когда он выскочил из тоннеля, того уже и след простыл. Но Док и не ожидал его увидеть. Отступив за ближайшую колонну, он осторожно выжидал. И через минуту-другую вор бочком вышел из-за другой колонны и отправился обратно к платформе.
Док внезапно вырос перед ним.
— Все в порядке, мистер, — сказал он. — Я только... — Его рука потянулась к сумке, почти что схватилась за ручку. Вор перекрутил ее, дернул и потрусил назад по платформе. Док направился за ним размашистыми шагами.
Он знал, что сделал ошибку. Там, на станции, ему следовало, закричать на вора, закричать, что он — вор. И тогда этот человек наверняка бросил бы сумку и убежал. Но он боялся поднимать крик, даже решил, что в этом нет необходимости. Пойманный за руку, вор удерет — во всяком случае, должен удрать.
К несчастью, этот человек был настолько же нелюбезным, насколько проницательным. Он украл сумку этого высокого джентльмена или сумку его жены. Жена страшно нервничала из-за нее, а теперь этот человек, ее муж, не стал поднимать никакого шума. Наверняка — потому что не мог этого сделать.
Соответственно, вор удрал, прихватив с собой сумку, в значительной степени надеясь на то, что Док не рискнет его преследовать. Его в равной степени охватили ликование и тревога, когда он увидел, как Док преследует его по пятам. Это должен быть какой-то жирный куш, если он так не хочет с ним расставаться. А притом, что Док не мог закричать, у вора были хорошие шансы сбежать с этим кушем. Или, по крайней мере, с частью его. Он мог потребовать свою долю того, что находилось в сумке.
Надо сказать, вор был очень самоуверенным; при его специфической криминальной профессии ему приходилось быть таковым. А также — и вряд ли есть необходимость об этом упоминать — ему не доводилось знаться с преступниками такого калибра, как Док Маккой.
Только две двери поезда были открыты, одна в секции спальных вагонов, другая — чтобы могли войти пассажиры вагона с сидячими местами. Вор подошел к последнему, втиснулся в очередь позади пожилой пары. Кондуктор остановил их, когда они стали забираться в поезд.
— Билеты, билеты, пожалуйста, — проговорил он нетерпеливо. — Предъявите ваш билет, мадам, мистер.
Оказалось, что билеты находятся у дамы на дне ее сумочки. Пока она лихорадочно шарила там, стараясь их отыскать, вор прошмыгнул мимо нее и закинул ногу на ступеньки.
— Билет? Билет, мистер? — окликнул его кондуктор.
Но вор уже был в вагоне. Кондуктор помрачнел. Пожилая женщина достала один из двух билетов, потом, роясь в поисках другого, она рассыпала горсть мелочи по платформе. Она и ее муж тут же нагнулись, чтобы ее собрать. Кондуктор умолял их отойти в сторону.
— Билеты, билеты. Будьте любезны, предъявите ваши билеты.
Но его самого оттерли в сторону, когда другие пассажиры устремились вперед и стали забираться в поезд по двое и трое. И поскольку ему то и дело создавали новые хлопоты, он не только лишился возможности проверить билеты, но и вообще махнул на это рукой.
С жестом, означавшим «пропади оно все пропадом», он отошел в сторону, чтобы поболтать с сочувственно улыбающимся тормозным кондуктором.
А тем временем Док сел на поезд, отставая от вора лишь на расстояние, равное длине вагона.
Этот человек повернул направо, направляясь к голове поезда. Он передвигался относительно неспешно до тех пор, пока находился в поле зрения Дока. Но, теряя его из виду при переходе из одного вагона в другой, он пускался бежать. У него было намерение — или, скорее, надежда — соскочить с поезда так, чтобы Док остался в нем. Но на это требовалось время, как выяснилось, при его торопливой попытке открыть дверь наружу. Ему потребовалась бы по меньшей мере пара минут, чтобы спрыгнуть и скрыться, и потому он побежал.
Пассажиров становилось все меньше и меньше, по мере того как он приближался к головной части поезда. Он мчался по вагону, в котором вообще никого не было; а потом, достигнув двери в его конце, он резко остановился. Впереди него был грязный вагон для курящих с плетеными сиденьями, который был совершенно пуст, как и тот, в котором он находился, и примыкал к первому из почтовых вагонов. Иными словами, дальше идти было некуда. И ему по-прежнему не хватало времени или он боялся, что не хватало, чтобы спрыгнуть.
И его воровской ум оценил ситуацию, приняв почти мгновенное решение. Метнувшись через занавески мужского туалета, он потянул вниз штору на окне, швырнул сумку на кожаное сиденье и нажал на замочки, на которые она закрывалась, собираясь вытащить что-нибудь из этого баула. По крайней мере, убедиться, что оттуда есть что взять. В конце концов, на свете полно чудаков, и может статься, что в этой сумке всего-навсего старые этикетки от спичечных коробков или...
У него захватило дух, когда он увидел, что находилось внутри. Он машинально вытащил толстую пачку банкнотов и сунул во внутренний карман своей куртки. Потом, услышав приближающийся тревожный звук, закрыл сумку, запихнул ее под койку и прижался к стене у дверного проема.
Поезд дернулся и пришел в движение. Быстрые шаги Дока раздавались все ближе. Потом шторы зашелестели, и в зеркале над туалетом вор увидел, как его преследователь заглядывает внутрь.
Потом раздалась приглушенная ругань разочарования. Потом занавески снова упали, и дверь вагона с присвистом открылась и закрылась. Вор оставался на месте, недвижимый, едва дыша. Прошло секунд тридцать. Поезд медленно набирал скорость. Он по-прежнему ехал не слишком быстро, так что можно было бы с него спрыгнуть, но...
Раздался приглушенный лязг. Скрежет и скрип металла по металлу. Потом тишина, не считая щелканья колес. Вор торжествующе выдохнул.
Он вытащил сумку из-под койки и вышел в коридор. Металлическая платформа над ступеньками свободно раскачивалась, и нижняя половина наружной двери была приоткрыта. Вор засмеялся вслух. Вот повезло! Господи, вот ведь повезло! Он мчится в Калифорнию с сумкой, набитой деньгами, а там, на вокзале, его ищет человек. И он даже пикнуть не смеет о своей пропаже!
Ухмыляясь, он снова закрыл и запер наружную дверь. Зашел в следующий вагон, для курящих, занял два места и закинул сумку на полку у себя над головой. Сел, с удобством положил ноги на сиденье перед собой.
И тут Док отошел от задней стенки вагона и уселся сбоку от него. Вор ахнул: на его застывших губах читался немой вопрос. Док отрывистым кивком показал через плечо.
— Вон там, — сказал он. — Ты был примерно в том же месте, когда прятался в комнате отдыха. Я кое-что тебе скажу, — добавил он. — Когда ты видишь кого-то в зеркале, тебя тоже видно.
— Н-но... — Вор беспомощно покачал головой. — Но...
— Я хотел выманить тебя из туалета, и это не слишком хорошо смотрелось бы, если бы я тебя вынес оттуда — а вдруг кто-нибудь увидел бы. И конечно же ты направился сюда, чтобы вернуться туда, откуда пришел. — Он неприятно улыбнулся, ткнув вору под ребра своим пистолетом. — Это, знаешь ли, отличительная черта шпаны. Она любит верняк. И предположительно, ты соскочил бы с поезда, а он ехал быстро. И все-таки у тебя не хватило духу пройти по вагонам обратно. Ты боялся, что я могу разглядеть тебя с платформы и запрыгнуть в поезд.
Вор очень его раздражал. Этот человек доставил ему массу неприятностей, а вследствие этого еще более худшие неприятности ему могла доставить Кэрол. Он видел ее перед самой посадкой, подал ей знак, когда она, колеблясь, заходила в вагон у него за спиной. И хотя с такого расстояния он не слишком хорошо разглядел выражение ее лица, он видел, что она злится. Он понял, что она должна разозлиться, еще до того, как она показалась, — когда он загнал вора в угол и у него появилось время подумать о чем-то еще.
— Убери пушку, мистер. — Вор улыбался, уже приходя в себя. — Ты не пустишь его в ход.
— Вот еще одна отличительная черта шантрапы, — сказал Док. — Она не знает, когда нужно бояться.
— Ты не сможешь им воспользоваться. Тебе нельзя поднимать шум. Если бы ты мог, ты бы уже это сделал. — Он по-приятельски подмигнул Доку. — Мы с тобой одного поля ягода. Ты...
— Ну вот что, — сказал Док, — это уже заходит слишком далеко. — И он резко выбросил ствол пистолета вверх.
Удар пришелся в основание подбородка вора. Его глаза остекленели, и его тело обмякло, словно куль. Док методично сомкнул одну руку у него на голове, другой обхватил его поперек спины и дернул.
Все закончилось через долю секунды. Если человек способен умереть мгновенно, то с вором так оно и случилось.
Док чуть отклонил сиденье назад, подправил положение тела человека так, чтобы он сидел чуть откинувшись на спинку. Положил его ногу на переднее сиденье и надвинул шляпу ему на глаза.
Док придирчиво осмотрел труп. Наложив еще несколько мелких штрихов — закрыл вытаращенные глаза, засунул тощую руку в карман, — он остался доволен. Как ни посмотри, человек этот выглядел спящим. Даже Кэрол так решила — или решила бы, не знай она, что дело обстоит иначе.
Она села лицом к Доку, злость ее отчасти прошла, благодаря облегчению, которое она испытала, воссоединившись с ним. Она понимала, что ему тоже пришлось нелегко. А в жуткой кутерьме на вокзале скорее была виновата она, а не он. И все-таки...
Она не могла ясно определить причину своего гнева, объяснить, почему она смотрела на него и почти на все, что он делал, с недоверием и неприязнью практически с момента их встречи после ограбления. Дело, как она полагала, было не столько в том, что он делал, сколько в том, чего он не делал. Не столько в том, каким он был, сколько в том, каким он не был. И мысленно она проливала девичьи слезы по тому, что она потеряла — или думала, что потеряла; по чему-то такому, чего никогда не существовало за пределами ее сознания.
«Он обращается со мной не так, как прежде, — думала она. — Он уже не тот человек, что прежде».
— Кэрол. — Док заговорил с ней второй раз. — Я сказал, что мне очень жаль, дорогая.
Она холодно посмотрела на него, пожала плечами:
— Ладно. Какой у нас теперь план действий?
— Это зависит от обстоятельств. Кондуктор проверил твой билет — нет? Ну что ж, это хорошо. Но он все-таки видел тебя, когда ты садилась?
Кэрол покачала головой:
— Поезд уже тронулся. Если бы носильщик не спрыгнул и не помог мне... ну да ладно, не важно. Чем меньше говорить об этом, тем лучше.
— Наверное. По крайней мере, сейчас. — Док посмотрел назад через дверь, увидел кондуктора, бредущего по проходу соседнего вагона. — А теперь дай мне один билет — для моего друга, который здесь, — и просто действуй по моей подсказке.
Кондуктор принялся ворчать, выражать недовольство, еще не успев подойти к ним. И какой смысл им было тащиться сюда? И им здесь неудобно, и ему лишние хлопоты. Док стал негромко извиняться. Их друг собрался было в вагон-ресторан; а когда зашел так далеко не в ту сторону, то решил остаться.
— Мы с женой сходим на первой остановке, — добавил он, прилагая к билету купюру. — Мы не собирались...
— Вы сходите? — взорвался кондуктор. — Это вам не какая-нибудь пригородная электричка, мистер. Вам не следовало садиться без билета, и уж во всяком случае не следовало оставаться здесь.
— А мы и не собирались. Но этому джентльмену стало плохо и...
— Да и ему не следовало садиться! Или надо было покупать билет в пульмановский вагон. — Он сунул квитанцию в зажим окна, вырвал из книжки отрывной талон и бросил его на сиденье. — Здесь недостаточно денег, мистер, — бросил он Доку. — По расписанию первая остановка у этого поезда в десять часов вечера.
Кэрол нервно скривила рот. Десять часов — через девять с лишним часов! У них никак не получится так долго разыгрывать спектакль со «спящим» человеком. Кондуктор уже приглядывался к нему, сощурившись, а потом подозрительно посмотрел на Дока.
— Кстати, что это с ним? — спросил он. — По виду он не то пьяный, не то накачался наркотиками, не то еще что-то. Эй, вы! — Он хотел было схватить труп за плечо. — Что...
Док поймал его руку, с мрачным видом поднялся с кресла.
— Я расскажу вам, что с ним, — сказал он. — Его здорово помяли, когда он садился на поезд. И старая травма шеи дала о себе знать. Вы не заметили, потому что стояли в сторонке, болтали с приятелем, вместо того чтобы заниматься своим делом. Но у меня есть несколько свидетелей происшедшего, и если вы нарываетесь на неприятности, то я с удовольствием вам их доставлю.
Кондуктор открыл рот, открыл еще раз. Он натужно сглотнул. Док смягчил тон, согрел его сочувственным взглядом, говорившим: все мы люди.
— Ладно, я знаю, человек не может везде поспеть, — сказал он. — Я сам не всегда так уж точно следую правилам и не жду этого от других. И раз уж мой друг не получил серьезной травмы, мы оба склонны забыть об этом происшествии. С другой стороны...
Он дал словам повиснуть в воздухе. Кондуктор взглянул на свои часы, вытащил квитанционную книжку.
— Полагаю, мы сделаем остановку для вас примерно через час? Наверное, я бы мог устроить это и пораньше, но там мы все равно останавливаемся по требованию, и...
— Через час? Это замечательно, — сказал Док.
— А, гм, с вашим другом все в порядке? Я имею в виду, как вы считаете, он не... гм...
— Напишет жалобу? Да выбросьте вы это из головы, — сердечно сказал Док. — Я гарантирую, что не напишет.
Когда кондуктор ушел, он снова сел и сунул железнодорожный билет в нагрудный карман пальто покойника. Кэрол наблюдала за ним чуть затуманенными глазами, испытывая внезапный порыв рабской преданности и обожания, которые, как казалось ей, уходили в прошлое.
Все было так скверно. Все, казалось, стало настолько по-другому: она, Док — все! Но теперь все скверное ушло, ошибки и недоразумения были отметены или отодвинуты в сторону. И Док был именно тем Доком, о котором она мечтала и к которому стремилась в течение последних четырех лет.
Облегчение охватило ее. Облегчение и благодарность за то, что ее оттащили от роковой черты, когда чаша ее терпения уже готова была переполниться. Она тонула, распадалась изнутри, а Док спас ее и снова сделал ее единым целым. Импульсивно она протянула руку и стиснула его ладонь.
— Док, — сказала она. — Окажи мне услугу.
— Практически любую. — Док тут же проникся ее настроением.
— Если я когда-нибудь опять стану вести себя как последняя паршивка, пни меня хорошенько в задницу.
Док сказал, что вначале он прикинет, а не будет ли перелома: у него очень хрупкие ноги. Потом он засмеялся и засмеялась она. И трясущийся в такт поезду покойник, казалось, тоже смеется.
Когда они сошли с поезда, Док, улыбаясь, помахал на прощанье в сторону окна, потом сообщил кондуктору, что с его другом все замечательно.
— Я дал ему аспирин, и он еще поспит какое-то время. Все, что ему нужно, — это отдых и покой.
Кондуктор сказал, что нет никаких причин, по которым джентльмен бы их не получил.
— Если это зависит от меня, то он может спать хоть до Судного дня!
Док поблагодарил его за любезность и сердечно пожал ему руку. Когда поезд отправился, кондуктор осмотрел банкнот, который получил во время рукопожатия. И, просияв от радости, говоря себе, что джентльмена сразу видать, он двинулся обратно. Его радостные размышления были внезапно прерваны убийственным для нервов требовательным выкриком: «Руки вверх!»
Обладатель голоса сидел пригнувшись между двумя креслами. Ему было лет семь, одет он был в ковбойский наряд и вооружен пулеметом.
— Что ты здесь делаешь? — возмутился кондуктор, у которого буквально волосы встали дыбом на голове. — Я уже раз пятнадцать говорил тебе, чтобы ты держался около своей ма...
— Тра-та-та! — закричал мальчик. — Ты — старый вонючий бука и я тебя сейчас пристрелю!
Он присел, нажал на спусковой крючок пулемета. Тот весьма натурально завибрировал, издавая лающий звук. Еще более натуральной была вода, струя которой ударила из его ствола и забрызгала перед накрахмаленной белой рубашки кондуктора. Кондуктор протянул руку, чтобы схватить мальчика, но тот убежал, кривляясь и смеясь, выкрикивая оскорбления, угрозы и наводя ужас на другие шесть вагонов, пока добирался до спасительного прибежища возле своей матери. Она отреагировала на жалобы его преследователя с игривым возмущением:
— О Господи! Столько шума из-за одного маленького мальчика! А что вы от него ждете — что он будет просто сидеть сложа руки?
Улыбаясь, она обвела взглядом пассажиров, ища у них поддержки. И не находила. Кондуктор сказал, что, как он надеется, мадам присмотрит за своим сыном, проследит, чтобы он немедленно прекратил свою шумную игру.
— Я серьезно говорю, мадам. Я настаиваю на этом. И не желаю, чтобы этот молодой человек снова оказался за пределами этого вагона.
— Но я просто не понимаю! — Женщина мило нахмурилась. — Что изменится, если бедный ребенок немного подвигается? Ведь он никому не причиняет вреда.
— Но вред могут причинить ему самому. И это, — мрачно добавил кондуктор, — вполне вероятно. И вы же первая станете жаловаться, если это случится.
Служитель удалился, заметив, что вот такие маленькие паршивцы и такие матери обеспечивают неопровержимыми аргументами защитников смертной казни. Тра-та-та! Он горько задумался. Ну кто он такой? Старый вонючий бука. Хотелось бы его пугануть!
Если бы только кондуктор мог заглянуть на несколько часов вперед... но он, к счастью, был лишен этой возможности. И это было бы слишком тяжелым испытанием, учитывая его настроение, — видеть, как мальчика обласкали, назвав, пусть и на короткое время, мужественным, храбрым, умным, — словом, чуть ли не национальным героем.
А именно так оно и случилось.
Док Маккой имел в голове превосходную карту Соединенных Штатов, удивительно подробную и настолько часто обновляемую, насколько он был в состоянии это делать. Так что, сойдя с поезда, он навел тотчас справки о том ориентире, который помнил — хотя прошло десять лет с тех пор, как он бывал в этих местах. И, узнав, что он по-прежнему существует, они с Кэрол на такси отправились к этому месту. То была расположенная примерно милях в пяти, на автостраде, семейная придорожная закусочная, стоявшая на нескольких акрах лужайки для пикников. Они съели в заведении ленч; потом, прихватив несколько бутылок пива, поставили в сторонке столик для пикника и расположились на короткий привал, дожидаясь приближающихся сумерек.
До этого времени они не могли раздобыть машину — в любом случае было бы весьма неблагоразумно заниматься этим. И, учитывая то, каким способом они собирались ее раздобыть, ночное путешествие было предпочтительнее. На угнанной машине всегда спокойнее ехать ночью — при том условии, конечно, если о ее пропаже не заявлено и люди ведут себя не так настороженно. Резко снижается риск наткнуться на какого-нибудь мужлана, который знал владельца.