Карл Фрэммих... Это был один из самых странных и непонятных мне людей. По сравнению с Карлом мой старый приятель Элли Иверс был заурядным до тошноты человеком. Выглядел Карл как настоящий дьявол, в самом буквальном смысле этого слова. Он был воплощенным Сатаной и обладал присущим дьяволу цинизмом, через каждые три слова извергая богохульства и непристойные ругательства. И при этом у него был ангельский голос — нежный, тонкий голосок пятилетнего мальчугана, который так шепелявит, что зачастую его просто невозможно понять.

«Томфшон, — говорил он мне, — принеши щюда шертов грофбух, и мы ф тобой подведем баланш этого проклятого щю-киного фына». Или: «Томфшон, ди вниш и шкажи этому ошлу помощнику иж отдела „От швадьбы до младенфа“, подвешти итоги, или я шам шпушюфь и выколочу иж него фше можги!»

Несмотря на мои собственные промахи в смысле выпивки, я всегда считал, что в состоянии опьянения человек не может работать. Но, утверждая это, я в уме допускаю лишь одно исключение — шепелявого, страшного на вид Карла Фрэммиха. На протяжении трех месяцев нашего сотрудничества Карл постоянно был мертвецки пьян. Он являлся на работу, уже порядочно выпив, и продолжал пить весь день. Он пил все — от чистого спирта, если удавалось его достать, до лошадиной мази и «тоника для дам», если терпел неудачу со спиртом.

Спотыкаясь, он поднимался утром по лестнице с торчащими из всех карманов бутылками и делал отчаянный рывок к своему столу. Иногда ему удавалось достичь его с первой попытки, но чаще он промахивался и врезался в стену или растягивался на полу. А однажды он чуть не вылетел в окно. Но как бы трудно ему ни приходилось в этот момент вожделенного стремления к рабочему месту, он никогда не разрешал мне помочь ему.

— Нужно как шледует упражняшша, — важно заявлял он. — А не привыкать к пошторонней помофи. Вшегда шледи, чтобы тебе не помогали, Томфшон, и будешь в порядке.

Усевшись, Карл редко вставал из-за стола в течение дня... а наш рабочий день тянулся обычно часов по двенадцать. Он абсолютно ничего не ел. Не ходил в туалет. Когда ему это требовалось, он просто разворачивал стул, подтягивался на локтях и выпускал струю прямо в окно, которое выходило в тупичок, где располагалась стоянка для машин. Естественно, люди частенько жаловались на столь оригинальную его привычку. Клиенты постоянно ворчали, что освобождение мочевого пузыря Карла наносит серьезный вред краске их автомобилей, а один парень заявил, что моча проела в капоте его машины несколько дырок. Карл мастерски расправлялся со всеми претензиями.

Они могут доказать его вину? У них есть свидетели, которые готовы присягнуть в суде? Нет? «В таком шлучае пошли вы к черту, миштер!» И даже если у них были доказательства, они все равно не получали удовлетворения.

— Шлушайте, миштер! — объяснял он. — Это не какой-нибудь шклад — это вам финаншовый отдел. И так уж вы в этом уверены, а? Только шкажите кому-нибудь, и я пошлю ваш куда-нибудь подальфе, только вы и видели наш магажин.

За исключением меня, с кем он всегда был добр и любезен, Карл никому не сказал доброго слова. Но больше всего он ругался, когда разговаривал с кем-нибудь из главной конторы или с ее представителями.

— Так, давайте прояшним один вопроф, — говорил он, обращаясь к какому-нибудь заезжему фининспектору или контролеру. — Я руковожу этим проклятым мештом и не хочу, чтобы вщякий ошел диктовал мне, как нужно работать. Я делаю так, как мне нравится, понятно? А ешли вам это не нравится, можете жанять мое мешто, а я ухожу!

Главная контора предпочитала мириться с его чудачествами. И поступала очень мудро. Карл работал за смехотворно низкую плату, и, несмотря на свое пьянство, он был самым лучшим бухгалтером во всей цепочке. Он делал работу за троих, да еще с таким знанием и безошибочной точностью, которые граничили с гениальностью.

Изо дня в день я видел его таким пьяным, что глаза у него стекленели, а голова конвульсивно дергалась; я видел, как он покачивался на стуле, опасно накреняясь то взад-вперед, то из стороны в сторону. И вместе с тем я ни разу не заметил, чтобы он ленился или допустил хоть одну-единственную ошибку! Иногда мне приходилось вкладывать ручку в его пальцы, а другую руку помещать на арифмометр. Но после этого ему не требовалась ничья помощь. Его левая рука порхала над клавишами автомата, словно он виртуозно исполнял музыкальное произведение, тогда как правой он выводил в гроссбухе длинные колонки точных, поразительно аккуратно выписанных цифр. И сколько бы я ни наблюдал это чудо, я не мог скрыть своего восхищения.

— Ничего ощобенного, Томфшон, — говорил Карл, хитро усмехаясь. — Прошто вопрош долголетней привычки. Жижнен-ный опыт, вот и фше.

Эта «долголетняя привычка» и «жижненный опыт» были (во всяком случае, считал Карл) лишь составной частью его тайны — как совершать невероятно сложную работу в состоянии полного опьянения. По-настоящему важно, говорил он, «ражглядеть их, наришовать их и жабыть» или, возможно, «наплевать на них на фшех».

— Плевать на них на фшех, Томфшон, — по десять раз на дню заявлял он. — Вышвырнуть их вшех за окно и пошлать к черту вещь этот мир.

Он был таким исключительно профессиональным бухгалтером и занимался этой профессией столько лет, что, думаю, способен был исполнять свою работу даже во сне. Ему не нужно было думать о ней в обычном смысле слова. Слишком пьяный, чтобы ясно видеть или вообще что-либо различать, он исполнял одно из сложных заданий за другим только с помощью подсознания.

Я все время раздумывал, как он ухитряется испонять свои обязанности и почему так страшно пьет. Однажды днем, по прошествии полутора месяцев нашей совместной работы, мне удалось это выяснить. Я сидел за своим столом, чему-то улыбаясь, очевидно какой-то шутке, услышанной от одного из служащих. Видимо, я довольно долго лыбился, а поскольку наши столы стояли друг против друга, Карл решил, что я смеюсь над ним.

— Смешно, да, Томфшон? — сказал он, и его обычно багровое лицо побледнело. — Почему бы тебе не пошмеятфя вшлух? Ражве у наш это так уж необычно?!

— А в чем дело, Карл? — не понял я. — Я просто...

— Ну, давай, давай! — сердито продолжал он. — Ждесь вще смеются, проклятые щюкины дети! Нельжя ничего шделать или шкажать, чтобы чертовы выродки не рашхохоталифь! Что, похож я на черта, да? Сам похож на черта, а говорю как малыш! Невозможно получить нормальную работу. Невозможно даже иметь проклятую женщину!

Он продолжал распаляться, изрыгая проклятия и приглашая меня «вдошталь повещеличча». И только тогда я наконец понял, почему он такой, — я понял, что его высокомерие и грубость были всего лишь средством защиты застенчивого и ранимого человека. К счастью, я сумел правильно среагировать. Я не стал извиняться и сочувствовать ему.

Как только я смог вставить слово, я сказал, что он самый обычный набитый дурак. Человек может выглядеть как черт и говорить как малыш, но ему не нужно вести себя ни как тот, ни как другой.

— Вот что я тебе скажу, — заявил я, и это было чистой правдой. — Один из самых устроенных и счастливых мужчин в моей жизни был карлик с кривыми ногами. Он был одним из лучших адвокатов в высшей адвокатской лиге. У него была прелестная жена и четверо очаровательных ребятишек. Никого не интересовало, как он выглядит. Он был таким отличным парнем — при этом невероятно умным, — что люди просто не замечали, как он выглядит. Конечно, кое-кто над ним посмеивался, но какое ему было до них дело?

Карл провел рукавом по глазам — из-за обиды и злости он чуть не разревелся. И сказал, что он — другое дело.

— Мне было бы не так плохо, ещли бы я яшно говорил. Это шамое плохое...

— Все случаи разные, — возразил я. — У всех нас есть свои причины для огорчения; у меня, естественно, они тоже есть. Если бы я вел себя так же, как и ты, я бы уже давно умер от туберкулеза или от нервного истощения.

— Да, но...

— Ты только и знаешь, что понапрасну изводить себя, — распалялся я. — Предпочитаешь всю жизнь себя жалеть, чем что-нибудь сделать. Если ты стесняешься своей манеры говорить, почему же ты целыми днями болтаешь? Никогда не упустишь шанс высказаться. Без конца влезаешь во все разговоры, нарываешься на споры, и так весь день с утра до вечера. Устраиваешь целое представление из своей пьянки. Если ты не хочешь, чтобы над тобой смеялись, зачем ты предоставляешь людям столько поводов?

Я был страшно зол. Среди моих многочисленных недостатков не было стремления насмехаться над другими из-за их неуверенности в себе, и обвинения, с которыми я обрушился на Карла, были не очень добрыми.

Карл внимательно слушал меня, под конец несколько растерянный. Наконец он улыбнулся и сказал:

— Ладно, будет тебе, вот ражошелшя! Жабудем об этом, идет?

И мы оба вернулись к своей работе.

Может, мне нравилось так думать, но, похоже, с тех пор он больше не напивался до такой степени. Кроме того, он меньше разговаривал с посторонними визитерами, по возможности избегая вступать в споры. И помимо того, что мы были просто сослуживцами, мы с ним очень подружились. Если раньше он только и знал, что выплевывал ругательства по любому поводу, теперь он со мной беседовал... Неужели я на самом деле думаю, что он может найти себе хорошую работу, где над ним не будут насмехаться? Неужели и вправду такой, как он, может вести нормальную жизнь со всем, что под этим подразумевается?.. Я сказал, что, конечно, может... если он перестанет думать о себе и приведет себя в порядок. Люди не склонны замечать физические недостатки у таких умных и талантливых людей, как он.

— Ты и вправду так думаешь, Томфшон? — Он пристально вглядывался в меня. — Ты не шутишь?

— Сам знаешь, что не шучу, — сказал я. — Ты знаешь, что я говорю правду. Если ты будешь и дальше так жить, тебе некого винить, кроме самого себя.

Он задумался над моими словами, и через несколько дней результат сказался.

Приближалась осень 1930 года, и над Небраской сгущались тучи экономической депрессии. Но политические и деловые лидеры страны продолжали твердить, что это только временный спад производства и экономики. Это только период урегулирования хозяйства и рынка, а процветание буквально за углом и все такое. Чтобы достичь процветания, нужно только «потуже затянуть пояс», «пережить временное снижение уровня продаж» и прочее и прочее.

И наш магазин затянул пояс потуже — точнее, срезав зарплату различным служащим концессии, он затянул потуже наши пояса. И для преодоления вышеупомянутого снижения уровня продаж он развернул серию энергичных кампаний. Каждому клерку на выполнение были выделены квоты по продажам. Они были сформированы в конкурирующие «отряды» с победителем, получающим голубую ленту, или вымпел, или еще что-нибудь в этом роде. Одна «идея по оживлению продаж» следовала за другой. Каждую неделю из главной конторы нам доставляли кучи рекламных материалов — красочные плакаты и вымпелы, карточки на стойку. Одной из моих многочисленных обязанностей было «украшение» магазина этими материалами.

И, несмотря на столь сумасшедшую деятельность, Карл два дня не появлялся в магазине под предлогом болезни. К тому времени, когда он вернулся на работу, я был совершенно измочален, а он — и это было невероятно! — он оказался совершенно трезвым.

Он принес с собой две бутылки хорошего виски. Отпив глоток из одной, передал мне другую и знаком указал на стул у своего стола.

— Помоги мне это выпить, Томфшон. А закончим — я брошаю пить, пошылаю вше это к черту.

— Ты нашел себе другую работу, — догадался я.

— Ты прав, черт побери, — гордо подтвердил он. — Начинаю шо шледующего понедельника. Штаршим аудитором в большой шети универшальных магажинов в Канжаш-Шити. И я получил для тебя работу моего помощника.

Я принес ему свои поздравления и поблагодарил его. Однако мне пришлось отказаться, потому что на следующей неделе я должен был приступить к учебе.

— Так что придется мне продолжать работать здесь по нескольку часов в день, — объяснил я. — Работа нормальная, платят не так уж мало, но...

— Они так тебе шкажали, да? — Карл мрачно покачал головой. — Ну а мне два дня нажад велели тебя уволить — прямо наштаивали. Потому что они могут нанять человека на полный день жа те деньги, что платят тебе.

— Но они обещали! — возразил я. — Они сказали, что, раз меня устраивали восемнадцать долларов в неделю и я так хорошо трудился все лето, они сохранят мне ту же зарплату, когда начнутся занятия.

— И ты подпишал ш ними договор? — Карл снова покачал головой. — Все это брехня. Проработает мещяч, а потом увольняй его! Мне так и прикажали.

Он заявил, что больше не собирается «убивачя на этой проклятой работе» до своего ухода и мне это тоже ни к чему. Это приказ, сказал он, — «определенно никакой проклятой работы». Мы будем просто сидеть себе и наслаждаться беседами друг с другом.

Я не стал оспаривать приказ и через некоторое время, чтобы ему больше осталось хорошего виски, вышел купить галлон пива. Вернувшись, я застал Карла за внимательным изучением очередной груды рекламных материалов.

— Экая куча бешполежного мушора, — сказал он. — Пушть эти кретины повожятчя ждешь. — Он с презрением разбросал плакаты. Затем с истинно дьявольским смешком собрал их. — Как ты нашщет этого, Томфшон? Нам еще долго ждать до новой работы, хочешь уйти уже жавтра?

— Наверное, — сказал я. — Что мне каких-то два дня!

— Я тоже так думаю. Так что уйдем жавтра же. Но нам нужно жделать так, чтобы они это жапомнили.

— Да? — сказал я. — Я не понимаю...

— Как дела в аптеке? У них там доштаточно «тотекша»?

— "Тотекша"? Ах, «котекса»! — сказал я. Речь шла о гигиенических прокладках известной фирмы. — Да, по-моему, достаточно. Согласно инвентаризации, у них около пятисот ящиков. А что...

— Жамечательно! — воодушевился Карл. — Ждорово! Побольше «котекша» — и мы уштроим иж вшефо этофо вжрывную шмещь. Кто может сделать больше?

Вот так оно и произошло. Так родилась эта шутливая проделка, которая имела целью привести наших работодателей в ярость и заставить жителей Линкольна и его окрестностей не один месяц смеяться над ними.

Как только магазин закрылся на ночь, мы с Карлом собрали все рекламные материалы и пошли вниз. Мы реквизировали из аптечного отдела весь запас гигиенических прокладок. Затем принялись украшать ими, а также рекламными плакатами, вымпелами и буклетами магазин. Мы закончили только к утру. Открыли ресторан, роскошно позавтракали, а потом вернулись в свою бухгалтерию ждать результатов.

Мы едва дождались, пока не начали прибывать заведующие отделами. И как только они переступили порог и бросили испуганные взгляды на магазин, они тут же побежали наверх и набросились на Карла... Это что еще за идея? Он что, хочет, чтобы заведение выкинули из бизнеса из-за насмешек? Немедленно снять всю эту возмутительную декорацию!

Ну, Карл, конечно, сказал им, что они могут сделать. Если наша декорация будет каким-либо образом повреждена, он лично проследит, чтобы их поставщика выгнали.

— Ждещь я бош, черт вожьми! — заявил он. — Или ваш проклятый поштавщик будет работать по-моему, или вообще не будет работать!

Один или два заведующих приняли его ультиматум. Однако большинство ринулись к ближайшему телефону и изложили проблему владельцам своих концессий. Последние перезвонили в главную контору. Оттуда позвонили нам. Именно этого и добивался Карл.

Усмехаясь, он выслушал разъяренную ругань, которая изливалась из трубки. И как только там замолчали, чтобы перевести дыхание, он произнес свою самую ругательную и блестящую речь. Он был «шыт по горло, и Томфшон тоже». Мы уже взяли себе расчет и теперь уходим. И поскольку здесь не будет никого, чтобы выполнять приказы управляющего, украшения — или большая их часть — будут оставаться там, где они находятся. Во всяком случае, до тех пор, пока кто-нибудь не появится из главной конторы.

— Это научит ваш, как иждеваччя над людьми! — орал Карл в трубку. — Гряжные швиньи! Продолжайте пить кровь — лично мне это надоело!

Он закончил свою речь, издав губами непристойный звук, и если вам не приходилось слышать, как это делает шепелявый человек, то вы много потеряли. Затем мы с ним надели шляпы и гордо покинули контору.

В тот день шел сильный дождь. Как обычно, когда из-за дождя невозможно было работать в поле, фермеры приезжали в город за покупками. Было еще только десять часов утра, но магазин уже заполнили покупатели — или, скорее, любопытствующие. Потому что мало кто из них что-либо покупал. Они стояли повсюду небольшими группами, мужчины мялись и недоумевали, а женщины перехихикивались и краснели. Куда бы они ни кинули взгляд, везде видели одно и то же, и увиденное вновь и вновь вызывало взрывы хохота.

— Что ж, Томфшон, — сказал довольный Карл. — Это что-нибудь или как?

Я сказал, что это действительно кое-что! И так оно и было.

В каждом отделе по всему магазину из коробок были сооружены аккуратные пирамиды, которые представляли собой фундамент для какой-нибудь рекламы — плаката, вымпела или карточки для витрины.

Эти фундаменты были сооружены из коробок для гигиенических прокладок. Все рекламные материалы провозглашали один и тот же слоган, волшебную фразу недели, предназначенную преодолеть снижение продаж. Куда бы ни падал взгляд, всюду вы натыкались на груды прокладок, увенчанных красочным слоганом: «Вот и снова наступили счастливые денечки!»