1

Когда Рой Диллон выбрался из магазина, его лицо было болезненно-зеленого цвета и каждый вдох причинял невероятные мучения. Такое с человеком мог сделать только очень сильный удар в живот, и Диллон получил именно такой. Да не кулаком, что тоже было бы скверно, а толстым концом тяжелой бейсбольной биты.

Он с трудом добрался до машины и рухнул на сиденье. Тут силы его оставили. Он застонал — чтобы залезть в машину, ему пришлось согнуться, а это вызвало судороги в животе, и теперь, задыхаясь, он высунулся из окна.

Пока его рвало, мимо проехало несколько машин: люди в них ухмылялись, глядя на Роя, сочувственно хмурились или с отвращением отводили глаза. Но Рою Диллону было слишком плохо, чтобы обращать на них внимание или думать о том, как он выглядит. Когда наконец его желудок опустел, он почувствовал себя лучше, хотя о том, чтобы вести машину, не могло быть и речи. К тому же прямо позади него остановился полицейский патруль — машина шерифа, потому что он был еще в пригороде, а не в самом Лос-Анджелесе, — и одетый в коричневую форму полицейский попросил его выйти на тротуар.

Диллон, пошатываясь, вылез из машины.

— Перебрали, мистер?

— Что?

— Нет, ничего. — Полицейский уже заметил, что от Диллона не пахнет спиртным. — Ваши права, пожалуйста.

Диллон предъявил права, заодно, будто бы случайно, демонстрируя свои кредитки. Подозрительное выражение лица полицейского сменилось сочувственным.

— Неважно выглядите, мистер Диллон. Что с вами стряслось?

— Отравился, наверное. Взял на обед сэндвич с цыпленком и салатом. Мне показалось, что вкус у него странный, но... — Он замолчал, улыбаясь робкой, жалкой улыбкой.

— Ага. — Полицейский мрачно кивнул. — Вы еще легко отделались. Ладно, — он окинул Диллона внимательным взглядом, — сейчас-то вы как? Может, отвезти вас к врачу?

— Нет-нет, мне уже лучше.

— У нас в отделении есть человек, который может оказать первую помощь. Я бы мог вас туда отвезти.

Рой вежливо, но твердо отказался. Любой затянувшийся контакт с полицией приведет к оформлению протокола, а даже самая невинная запись в протоколе может причинить неприятности. Именно поэтому его фамилия не значилась ни водной полицейской сводке. Даже в наисложнейших ситуациях профессиональный кидала Рой Диллон умудрялся обходить копов стороной. И сейчас он тоже не собирайся рисковать.

Полицейский вернулся в машину, где его ждал напарник, и они уехали. Рой помахал им на прощанье и сел обратно. Морщась от боли, он осторожно достал сигарету и закурил. Убедившись, что ему полегчало, он с трудом откинулся на спинку сиденья.

Он был в одном из пригородов Лос-Анджелеса, который, несмотря на то что практически слился с городом и стал его частью, сопротивлялся интеграции, как и многие другие. Отсюда до центра было почти тридцать миль — в это время дня на дорогу могло уйти немало времени. Прежде чем влиться в поток вечерних машин, необходимо отдохнуть, прийти в себя, и, что гораздо важнее, нужно восстановить все детали недавнего прокола, пока воспоминания о нем еще свежи в памяти.

Он на секунду прикрыл глаза. Открыл их, сосредоточившись на сигналах ближайшего светофора. И внезапно, не выходя из машины, мысленно вновь оказался внутри магазина. Он изучал обстановку, с беспечным видом потягивая лайм-соду у прилавка.

Магазин не отличался от сотен других магазинчиков Лос-Анджелеса: те же прилавки с содовой, витрины с сигарами, сигаретами и конфетами, журналы, книжки в мягких обложках, открытки на переполненных стеллажах. На Восточном побережье такие места назывались киосками или бакалеями. Здесь их обычно звали кондитерскими или просто лавками.

Диллон был единственным посетителем. Вторым человеком здесь был продавец, большой, грузный малый лет двадцати. Когда Диллон допивал содовую, он обратил внимание на то, с каким видом парень рассовывал лед по холодильным контейнерам. Лицо его выражало одновременно усердие и равнодушие. Он точно знал, что надо сделать, а выражение его лица говорило, что большего от него не дождутся. Ничего напоказ, никакого желания выслужиться. Диллон решил, что это сын хозяина, поставил стакан и слез с табурета. Он неторопливо подошел к кассе, и продавец отложил в сторону укороченную бейсбольную биту, с помощью которой утрамбовывал лед. Вытерев руки о фартук, он тоже приблизился к прилавку.

— Десять центов, — сказал он.

— И вон те мятные леденцы, пожалуйста.

— Двадцать центов.

— Двадцать центов? — Рой начал копаться в карманах, глядя на продавца, который нетерпеливо переминался с ноги на ногу. — Где-то у меня была мелочь. Точно помню. Вот черт...

Он раздраженно покачал головой и вытащил кошелек:

— Извините. С двадцатки будет сдача?

Продавец буквально выхватил купюру из рук Диллона. Он хлопком припечатал двадцатку к краю кассы и отсчитал сдачу. Диллон рассеянно взял ее, продолжая рыться в карманах.

— Ну что ты скажешь! Я же точно помню, где-то у меня была мелочь... — Он замолчал и радостно осклабился: — Вот они! Двадцать центов! Верните мою двадцатку, пожалуйста.

Продавец схватил центы и швырнул обратно купюру. Диллон направился к двери, замерев на секунду, окидывая безразличным взглядом стеллажи с журналами.

Уже десятый раз за этот день он делал «двадцатку», один из трех стандартных приемов кидалы. Другие два назывались «шлепок» и «кружево», они применялись обычно для больших сумм, но были не такими быстрыми и безопасными. Некоторые лохи постоянно попадались на эту удочку, сами того не замечая.

Диллон не видел, как продавец вышел из-за прилавка. Парень вдруг оказался прямо перед ним, издал обиженный рык и замахнулся битой, похожей на таран.

— Грязный жулик, — злобно процедил он. — Жулики меня все дурят и дурят, а папаша меня за это ругмя ругает!

Толстый конец биты воткнулся Диллону в живот. Даже продавца поразил тот эффект, который это произвело.

— Ну вот, что ж теперь-то, мистер, — забормотал он, — сами ведь напросились. Я... я даю вам сдачи с двадцати долларов, а потом вы у меня снова их получаете, и... — От самоуверенности парня не осталось и следа. — Вы сами виноваты, мистер.

Рой не думал ни о чем, кроме боли. Он поднял на продавца залитые слезами глаза, полные страдания и недоумения. Его взгляд полностью сломил парня.

— Это б-была ошибка, мистер. В-вы ошиблись, и я тоже ошибся, мистер. — Он попятился в испуге. — Чего вы на меня так смотрите!

— Ты меня убил, — прохрипел Диллон. — Ты убил меня, сволочь!

— Нет! Не нужно такое говорить, мистер!

— Я умираю! — просипел Диллон. И он кое-как выбрался из магазина.

Теперь, сидя в машине и разбирая это происшествие, он не видел причин винить себя. В его технике не было промахов. Ему просто не повезло. Произошла накладка, а от накладки застраховаться нельзя.

Рой возвращался в Лос-Анджелес. Поток машин становился все гуще, и ему то и дело приходилось давать по тормозам или, напротив, прибавлять скорость. С каждой минутой он приближался к смерти.

Смерти можно избежать, если он вовремя о себе позаботится. В противном случае ему оставалось всего три дня.

2

Мать Роя Диллона родилась в полунищей семье из захолустья. Когда она вышла замуж за тридцатилетнего железнодорожника, ей было тринадцать, а через несколько месяцев родился Рой. Вскоре после рождения сына ее муж попал в аварию, и она овдовела. Благодаря этому обстоятельству по местным меркам она стала богачкой. Целых двести долларов в месяц, которые можно тратить на себя. А никак иначе она и не собиралась их тратить.

Ее родители, которым она быстро сбагрила Роя, придерживались другого мнения. Они воспитывали мальчика три года, вымаливая у дочери жалкие подачки в несколько долларов. И вот однажды в городе появился ее отец. В одной руке он нес Роя, а в другой — хлыст. Он шел, чтобы в очередной раз доказать свою теорию, что высечь дочь никогда не поздно.

Но характер Лилли Диллон сформировался давным-давно, и никакая порка не могла его изменить. Однако она забрала Роя, поскольку выбора у нее не было, и, напуганная мрачными обещаниями отца присматривать за ней, уехала подальше от этих мест.

Поселившись в Балтиморе, Лилли нашла доходную и непыльную работу хозяйки в баре. В ее задачу входило развлекать мужчин и заставлять их тратить больше денег на выпивку. В целом, быть работе пыльной или нет, зависело от нее самой. Лилли Диллон ни на кого не тратила свое время; по крайней мере, не за пару долларов или выпивку. Ее холодное равнодушие часто злило посетителей, но работодателям оно понравилось. В конце концов, в мире было полно таких легкомысленных девиц-шлюшек, которые на все согласны за улыбку или выпивку. А красотка, которая не только выглядит на все сто, но еще и не глупа, — такая куколка на вес золота.

Ее обязанности расширились. Она стала управляющей, занималась приемом на работу, следила за вороватыми и бестактными сотрудниками, была посыльной, посредницей, наводчицей, собирала и распределяла деньги. Все выше и выше по лестнице... или, быть может, все ниже и ниже? Деньги лились рекой, но из этого потока мало что доставалось ее сыну.

Она хотела отправить его в школу-интернат, но, узнав, во сколько это ей обойдется, рассталась с этой мыслью. Лилли была вне себя. Пара тысяч долларов в год плюс дополнительные расходы — и это только за то, чтобы приглядывать за ребенком! Только за то, чтобы уберечь его от неприятностей! Да на такую прорву денег можно купить великолепную норковую шубу!

Там, верно, считают, что она полная дура! Скрепя сердце она решила, что станет заботиться о Рое сама. И никаких шалостей с его стороны, или она с него три шкуры спустит.

Впрочем, кое-какие врожденные инстинкты у Лилли оставались, и, хотя к тому времени даже они почти исчезли, иногда ее мучила совесть. К тому же что-то сделать было необходимо, хотя бы чтобы соблюсти формальности: уклонение от исполнения родительских обязанностей — для суда дело серьезное. Как бы то ни было — и Рой это инстинктивно чувствовал, — все, что ни делала Лилли, она делала только для себя, из страха или для успокоения совести.

Она относилась к нему как эгоистичная старшая сестра к непослушному младшему брату. Они вечно ссорились. Она любила отбирать у Роя какую-нибудь вкусность и съедать у него на глазах, пока тот прыгал вокруг нее и бесновался.

— Гадина! Старая, грязная свинья, вот ты кто!

— Смотри у меня, сопляк! — сердито кричала она в ответ. — Я тебя научу!

— Давай, научи, научи! Ты даже не можешь правильно сказать — «проучу»!

— Могу! Я так и сказала — проучу!

В школе Рой учился отлично и вел себя исключительно хорошо. Учиться ему было легко, а хорошее поведение говорило о здравом рассудке. Зачем нарываться на неприятности, если это ничего не принесет? Зачем болтаться после школы без дела, если можно торговать газетами, выполнять мелкие поручения или собирать мячи для гольфа? Время — деньги, а деньги правят миром.

Он был самым умным и примерным учеником в классе, чем вызывал раздражение своих товарищей. Но как бы часто и жестоко Роя ни били в классе, у Лилли это вызывало лишь насмешливое сочувствие.

— Всего лишь рука? — говорила она, если он показывал вывихнутую, распухшую руку.

А если ему выбивали зуб, она говорила:

— Всего лишь зуб?

А когда его били до полусмерти, угрожая при этом, что дальше будет хуже, она говорила:

— Ну и что ты ноешь? Может, тебя и убьют, но не съедят же.

Как ни странно, в такой ее реакции он находил определенное успокоение. На первый взгляд такая реакция была хуже, чем никакая, — это лишь усугубляло нанесенное оскорбление. Но за ней стояла страшная и жестокая логика. Философия фатализма — то, что тебя не убьет, сделает тебя сильнее, — была проявлением чего угодно, но не безразличия.

Он не любил Лилли, но постепенно стал ею восхищаться. Она не давала ему спуску, но с ее стороны это было проявлением великодушия. Ни одного неверного шага — Лилли знала, как позаботиться о себе.

Она не проявляла к нему никаких нежных чувств, пока он не подрос и не превратился в красивого крепкого юношу с черными волосами и широко расставленными серыми глазами. Тогда, к его тайному изумлению, он начал замечать, что отношение матери к нему переменилось: он слышал в ее голосе ласку, а во взгляде замечал едва скрываемую страсть. И, видя ее такой, зная, что скрывается за подобными переменами, он стал ее дразнить и получал от этого удовольствие.

Что-нибудь не так? Может, она хочет, чтобы он убрался отсюда и оставил ее в покое?

— Нет, Рой, что ты, мне хорошо с тобой.

— Да ладно, Лилли, ты просто не хочешь меня обижать. Я хоть сейчас готов очистить место.

— Пожалуйста, милый... — Она закусывала губу, чувствуя непривычную нежность, и лицо ее заливала краска. — Пожалуйста, не уходи. Я все же как-никак твоя мать.

Но ведь раньше все было по-другому? Она всегда выдавала его за младшего брата, и теперь менять что-то было слишком поздно.

— Я уйду прямо сейчас, Лилли. Я же знаю, ты этого хочешь. Просто боишься меня обидеть.

Он рано повзрослел, что было вполне естественно. Когда он заканчивал школу, ему исполнилось семнадцать, но он выглядел как двадцатилетний мужчина.

В ночь после выпускного вечера он сказал Лилли, что отчаливает. Навсегда.

— Отчаливаешь?

Он догадался, что для Лилли это не было неожиданностью, но примириться с этой мыслью ей было сложно.

— Но сейчас тебе нельзя уходить. Тебе надо в колледж!

— Нельзя. Денег нет.

Лилли неуверенно засмеялась и назвала его дурачком, стараясь не смотреть ему прямо в глаза: ей не хотелось, чтобы он вот так ушел, хотя она не сомневалась, что так и случится.

— У тебя есть деньги! Я дам тебе много денег; все, что у меня есть, твое! Ты...

— "Все, что у меня есть, твое", — прищурился Рой. — Хорошее название для песни, Лилли.

— Тебе открыта дорога в лучшие школы, Рой. В Гарвард, Йелль — куда хочешь. У тебя прекрасные оценки, а с моими деньгами — с нашими деньгами...

— Слушай, Лилли, ты же знаешь, что эти деньги только для тебя. Так всегда было.

Она вздрогнула, словно ее ударили, лицо болезненно исказилось, и элегантный костюм сорок четвертого размера вдруг как-то повис на ней; это был жестокий урок — она получила от жизни все, но по большому счету — ничего. На секунду он почти уступил. Почти пожалел ее.

А потом она все испортила. Она начала реветь, как ребенок, что для Лилли Диллон было очень большой глупостью, и, довершая эту нелепую и смехотворную картину, добавила:

— Не будь таким жестоким. Рой. Пожалуйста, не надо. Ты разбиваешь мне сердце...

Рой громко засмеялся. Он не смог удержаться.

— Всего лишь сердце, Лилли? — спросил он.

3

Рой Диллон жил в гостинице «Гровенор-Карлтон». Название намекало на роскошь, которой на самом деле и не пахло. Никаких ста номеров и ста ванн, которыми будто бы славилась гостиница, здесь не было. В «Гровенор-Карлтон» было восемьдесят номеров и тридцать пять ванных комнат, включая общие ванные на этажах и два туалета в вестибюле, где не стояло ни одной ванны. Это было четырехэтажное здание с фасадом из белого песчаника и небольшим вестибюлем, пол которого был выложен мозаикой. Здесь работали пенсионеры, которые рады были служить за мизерное жалованье и бесплатное жилье. Негр-посыльный, у которого на голове красовалась старая фуражка проводника, был и швейцаром, и лифтером, и на подхвате. Так что сервис оставлял желать лучшего. Но, как однажды заметил владелец гостиницы, большой любитель поболтать, если кто-то чертовски спешит, то может мотать отсюда в один из отелей Беверли-Хиллз, где, без сомнения, снимет отличный номерок за полсотни долларов в день, тогда как в «Гровенор-Карлтон» эти деньги платили за месяц.

В целом эта гостиница ничем не отличалась от подобных ей «семейных» и «деловых» отелей, которые вытянулись вдоль Седьмой Западной, или Санта-Моники, или вдоль любой другой магистрали Западного Лос-Анджелеса; они вполне устраивали супругов-пенсионеров и служащих, которым нужно было местечко поближе к работе. Большинство постояльцев были мужчины — чиновники, белые воротнички и тому подобные типы, — поскольку у хозяина были предубеждения относительно незамужних дам.

— Я так скажу, мистер Диллон, — сказал он во время их первой встречи. — Если я сдаю комнату женщине, это значит, что комната должна быть с ванной. Я настаиваю на этом, потому что иначе она засядет в общем душе и будет целыми днями мыть голову, стирать свое белье, одежду и все, что только можно. Так вот, комната с ванной стоит минимум семнадцать долларов в неделю и почти восемьдесят в месяц, а это всего лишь плата за место, где ты спишь. И много ли таких цыпочек зарабатывает в месяц столько, чтобы платить за такой номер, есть в ресторанах, покупать наряды и всю эту липкую гадость для лица, которым их наделил Господь, и... скажите, мистер Диллон, вы чтите Господа Бога нашего?

Рой энергично кивнул; он ни разу не перебил хозяина. Люди — его бизнес, знать их — его задача. А узнать их можно было, только внимательно выслушав.

— Я тоже. Я и моя жена-покойница, черт ее возьми — упокой Господь ее душу; мы одновременно с ней пришли к вере. Это было тридцать семь лет назад, в Техасе, в Уичита-Фоллз, где у меня был мой первый отель. Именно там я начал понимать, что к чему у этих цыпочек. У них нет денег на гостиницу, и заработать их они могут одним-единственным способом. Продавая сами понимаете что — больше у них ничего и нет. Поначалу они занимаются этим, чтобы просто свести концы с концами. Однако очень быстро входят во вкус и круглые сутки не вылезают из постели, что, черт возьми, вполне их устраивает. А разве много от них требуется? Только раздвинь ножки — и деньги потекут рекой; какое им дело до того, что гостиница приобретет дурную славу?

Я вам вот что скажу, мистер Диллон. У меня было много гостиниц в этой чудесной стране, и одно я знаю точно: шлюхи и отель — вещи несовместимые. Это против Божьего закона и против людского закона. Конечно, вы скажете, что полиция слишком занята ловлей настоящих преступников и ей дела нет до шлюх, но с этого, как говорится, все и начинается, и я тут никого не защищаю. А я о том, что нужно чуть больше предосторожности. Если не пускать цыпочек, потом не будет и шлюшек, и репутация у вашей гостиницы будет такая же чистенькая, как у моей, и никаких полицейских, которые вьются вокруг да около. Если, к примеру, сюда зайдет коп, то мне сразу все ясно — это новичок, и я ему говорю: вы заходите сюда, после того как справитесь обо мне у начальства. И он никогда не возвращается, мистер Диллон, потому что ему, будь он неладен, становится ясно: здесь гостиница, а не какой-нибудь бордель.

— Рад это слышать, мистер Симмс, — искренне ответил Рой. — Я всегда очень тщательно выбираю место, где жить.

— И правильно. Так и надо, — ответил Симмс. — Ну а теперь давайте-ка посмотрим, что у нас имеется. Вы хотите двухкомнатный номер, — скажем, гостиная, спальня и ванная комната. На самом деле такие номера тут не очень популярны. Поэтому мы поделили их пополам — один номер с ванной и один без. Впрочем...

Он открыл дверь и ввел будущего жильца в просторную спальню: высокие потолки говорили о том, что построена она была еще до войны. В ней была дверь, которая открывалась в соседнюю комнату, почти точную копию спальни, только без ванной. Когда-то это был двухкомнатный номер, и Симмс уверил Роя, что его легко можно восстановить.

— Уберем отсюда всю спальную мебель, поставим стол, кушетку, мягкие кресла, в общем, все, что захотите. Мебель у нас отменная, можете сами посмотреть.

Диллон сказал, что хотел бы на нее взглянуть, и Симмс проводил его в подвал на склад. Конечно, за свою жизнь он видел мебель и получше, но и эта оказалась вполне приличной и удобной, к тому же он не ожидал, да и не хотел ничего экстраординарного. Ему нужно было выдерживать определенный стиль. Стиль молодого человека, живущего не в роскоши, но в достатке и вполне этим довольного.

Рой поинтересовался платой за номер. Симмс начал издалека, указав на два фактора: необходимость привлечения высококлассной клиентуры (а на меньшее он, Господь свидетель, не согласен), а также необходимость получения дохода, что нынче для богобоязненного человека жуть как тяжело.

— Некоторые деревенские дурни, которых мы тут селим, вернее, которые пытаются сюда пролезть, готовы скандалить из-за каждой перегоревшей лампочки. Им невозможно угодить, понимаете? Есть такие проныры — чем больше имеют, тем больше хочется. Но так дела и делаются, или, как говорили у нас в Уичита-Фоллз, если не можешь поставить столб, не рой яму. Скажем, сто двадцать пять в месяц, мистер Диллон.

— Вполне разумно, — улыбнулся Рой. — Согласен.

— Прошу прощения, мистер Диллон. Я бы, конечно, хотел немного снизить для вас цену. Для хорошего постояльца грех не сделать такого исключения. Если вы точно останетесь здесь минимум на три месяца, я бы...

— Мистер Симмс, — сказал Рой.

— ...сделал вам скидку. Я смотрю, что...

— Мистер Симмс, — сказал Диллон твердо, — я снимаю номер на год. Предоплата за первый и последний месяц. И сто двадцать пять меня устраивает.

— Устраивает? — недоверчиво переспросил хозяин. — Вы снимаете номер на год за сто двадцать пять и...

— Да. Я не люблю переезжать. Я сам зарабатываю деньги и даю зарабатывать другим.

Симмс поперхнулся и застыл в изумлении. Его живот выпятился, лицо и лысина покраснели от удовольствия. Он считал себя опытным и умным знатоком человеческой природы. Он с первого взгляда мог отличить деревенщину от джентльмена, и в Рое Диллоне безошибочно распознал последнего.

— А у вас есть мозги, — глубокомысленно кивнул он. — Знаете, обманывать людей там, где живешь, — это не приносит удачи. Ради чего, позвольте спросить? Ради того, чтобы на несколько долларов обсчитать людей, которых будешь видеть каждый день и которые после этого вряд ли к тебе хорошо отнесутся?

— Вы совершенно правы, — тепло сказал Диллон.

Симмс ответил, что он и не сомневается в том, что прав. Положим, кто-то наводит справки о каком-нибудь постояльце из деревенских — что о нем можно сказать, кроме того, что он тут проживал. Тем более если ты христианин и обычно отзываешься о людях либо хорошо, либо никак. Но если тебя спрашивают о джентльмене, тут уж можно все рассказать. Он не просто снимал номер, он тут жил, и у него был такой-то характер и столько-то денег, и он въехал в номер на целый год... Диллон кивал и улыбался, подбадривая собеседника. «Гровенор-Карлтон» был шестым отелем, в котором он побывал со дня приезда из Чикаго. Везде предлагали примерно одинаковые номера и примерно по одной цене, а иногда даже дешевле. В гостиницах Лос-Анджелеса хронический избыток подобных номеров. Но по непонятным причинам Рой отказывался. Комнаты выглядели не так, как ему хотелось. Он их не чувствован. Только «Гровенор-Карлтон» и Симмс подошли ему по всем статьям.

— ...И еще, — продолжал тем временем Симмс. — Это ваш дом, понимаете? Когда поселяешься на такой срок, это все равно как снять дом или квартиру. Это ваша крепость, как говорит закон, и если вы захотите привести гостя, я имею в виду даму, то у вас есть полное на то право.

— Спасибо, что сказали, — серьезно кивнул Рой. — Сейчас у меня никого нет, но обычно я быстро обзавожусь друзьями.

— Конечно. Такой приличный молодой человек, как вы, просто обязан иметь много подруг, и могу поспорить, они тоже — высший сорт! Не такие, как всякие там кошелки, которые только пройдут по коридору и уже успеют бросить тень на отель.

— Ни в коем случае, — уверил его Диллон. — Я очень осторожен в выборе знакомств, мистер Симмс. Особенно среди дам.

Он действительно был осторожен. За четыре года жизни в гостинице у него была лишь одна подруга, разведенная женщина лет тридцати, и все в ней — внешность, одежда, поведение — полностью устроило бы даже придирчивого мистера Симмса. Единственное, что он мог поставить ей в вину, так это редкость ее визитов. Потому что Мойра Лангтри тоже была придирчива. Диллон часто ее ограничивал из тактических соображений, но, будь ее воля, она и на милю бы не подошла к «Гровенор-Карлтон». В конце концов, она жила в своей собственной квартире со спальней, двумя ванными комнатами и баром. Если он действительно хочет ее видеть, в чем она уже начинает сомневаться, почему он сам к ней не приходит?

— Почему ты не можешь? — спрашивала Мойра, когда он сидел в постели, разговаривая с ней по телефону. — Тебе идти столько же, сколько и мне.

— Но ты ведь гораздо моложе. Такая молодая женщина, как ты, может позволить себе побаловать старика.

— Лестью ты ничего не добьешься, мистер. — Ей было приятно. — Я на пять лет старше и постоянно это ощущаю.

Диллон усмехнулся. На пять лет старше? Да минимум на десять!

— По правде говоря, я неважно себя чувствую, — объяснил он. — Нет, не заразился. Просто вчера ночью я споткнулся в темноте о кресло, и теперь у меня синяк во весь живот.

— Ну... тогда я, пожалуй, приду...

— Ты умница. Я бы затаил дыхание, если бы не задыхался.

— Ну-ка дай послушать.

— Пых-пых, — сказал он.

— Бедняжечка, — ответила она. — Мойра уже в пути, уже идет.

Вероятно, когда он позвонил, она была уже готова к выходу, потому что меньше чем через час оказалась у Роя. А может быть, ему только так показалось. Ему пришлось встать, чтобы открыть дверь, и, вернувшись в постель, он почувствовал странную усталость и головокружение. Он прикрыл глаза, а когда открыл их — буквально сразу, как ему показалось, — она уже была в комнате. Покачиваясь, горделиво переступая в туфлях на тоненьких каблучках, в комнату вошла хорошо сложенная, крепкая женщина с черными блестящими волосами и сверкающими темными глазами.

На секунду она замерла у порога, самоуверенная и одновременно робкая. Она походила на один из тех манекенов, которые навязчиво зазывают прохожих в магазин. Потом завела руку за спину, нащупала ключи и мягко закрыла дверь.

Рой перестал размышлять, сколько ей лет.

Ей было уже много.

Ей было еще мало.

Она оценила его молчаливое одобрение и слегка качнула плечами, чтобы с них сползла горностаевая накидка. Потом, слегка покачивая бедрами, медленно прошла по комнате, выставив вперед маленький подбородок и упругую грудь под облегающей белой блузкой.

Она остановилась, упершись коленями в его кровать; он посмотрел вверх и увидел только кончик носа, выступавший над очертаниями ее грудей.

Подняв палец, он ткнул сперва в одну, потом в другую.

— Не прячьтесь, — сказал он. — А ну, выходите, где вы там?

Она грациозно опустилась на колени, и ее глаза впились в его лицо.

— Подлец, — сказала она бесцветно, и блуза задвигалась в такт словам. — Я тебя ненавижу.

— Близняшки-непоседы, — сказал он. — Может, им пора в постельку?

— Знаешь, что я сейчас сделаю? Я тебя задушу.

Он сказал:

— Смерть, где твое жало? — И на некоторое время лишился способности говорить. После невероятно нежного, сладко пахнущего небытия ему было позволено сделать глоток воздуха. И он прошептал: — Ты так хорошо пахнешь, Мойра. Как сука в борделе.

— Милый, ты так красиво выражаешься!

— А может быть, ты пахнешь и не хорошо...

— Да. Ты только что сам сказал...

— Может, так пахнет твоя одежда.

— Нет, я! Хочешь, докажу?

Он хотел, и она доказала.

4

Когда Рой впервые попал в Лос-Анджелес, он старался ограничивать свой интерес к женщинам лишь необходимостью. Ему исполнился двадцать один год, и в этом возрасте он был старше своих сверстников. Его стремление к противоположному полу было таким же сильным, как и у любого другого мужчины, и даже сильнее; быть может, потому, что в прошлом ему везло. Он притягивал людей. Он долго и внимательно осматривался, прежде чем выбрать Лос-Анджелес исходной точкой своей деятельности, и на тот момент весь его капитал составлял меньше тысячи долларов.

Конечно, это были большие деньги. Если крупный мошенник должен создавать себе богатую обстановку стоимостью в десятки тысяч долларов, то мелкому кидале не нужно такого размаха. И хотя Рой Диллон принадлежал к последней категории, он нарушил привычный ход вещей.

К двадцати одному году он устал от постоянных переездов. Он знал, что частая перемена мест, метания из города в город в попытке избежать преследования — все это могло поглотить доходы даже очень бережливого человека. Ему пришлось бы «выходить на работу» настолько часто, насколько это позволяла ситуация, а работа была ох как тяжела! Но и в этом случае в карманах у Роя было бы негусто.

Рой видел таких людей.

Однажды, когда он ехал по делам из Денвера, он столкнулся с целой компанией, настолько обнищавшей в городе, что им пришлось объединить усилия.

Они специализировались на азартных играх. Сдающего называли «умником», а другие игроки ему подыгрывали. Когда он отвернулся, чтобы поспорить с двумя подсадными утками, держа в руке три открытые карты, игрок-приманка поставил на первой карте маленькую метку, многозначительно подмигнув при этом Рою.

— Давай, старик. — Его внятный шепот был слышен всем окружающим. — Давай, ставь деньги.

— Полсотни или сотню? — прошептал в ответ Рой.

— Сотню! Скорее!

— А можно пятьсот?

— Нет, не надо пятьсот! Начни с сотни.

Вытянутая рука «умника» начала уставать. Аргументы спорщиков были на исходе, и отвлекать его внимание становилось все труднее. Но Рой хотел довести свою жестокую шутку до конца.

— А что это была за карта?

— Туз, черт возьми! Другие — двойки! Давай...

— А туз старше двойки?

— Туз?.. С хренов он не старше-то! Ставь же!

Другие пассажиры вагона-ресторана начали понимать, что к чему, и сидели ухмыляясь. Рой неторопливо вытащил кошелек и достал оттуда сотню. «Умник» отсчитал несколько помятых пятерок и долларовых купюр. Потом он стасовал карты, спрятав меченого туза за меченой двойкой и поменяв другую двойку на «чистого» туза. По крайней мере, он был «чистым» на первый взгляд.

Пришло время открываться. Сдающий швырнул на стол три карты рубашками вверх. Рой украдкой попытался изучить их.