— Руфь — это молодая дама, которая здесь работает, — сказал мне мистер Кендэлл. — Она тоже учится в колледже. Очень милая и достойная леди.

— В самом деле? — спросил я. — Наверно, мне не стоит это говорить, но чихает она как иерихонская труба.

Он бросил на меня смущенный взгляд. Миссис Уинрой разразилась смехом. — Чушь! — сказала она. — Это машина ее отца, или ее Па, как она его называет. Он подвозит ее на ферму и обратно каждый раз, когда она наносит им визит.

В ее голосе прозвучала язвительная нотка, но особого яда в нем не было, только юмор и легкое презрение.

Машина остановилась перед домом. Дверь открылась и с грохотом захлопнулась, кто-то сказал: «Ну все, дочка, дальше сама», снова заработала тарахтелка, и машина поехала обратно.

Скрипнули ворота. На дорожке послышались шаги, точнее, один шаг и стук, словно удар тросточкой. Она приближалась, шагая и постукивая. Она поднялась по ступенькам — тук-тук, тук-тук — и вошла в дом.

Мистер Кендэлл печально покачал головой.

— Бедняжка, — сказал он, понизив голос. Миссис Уинрой извинилась и встала.

Она встретила Руфь у входной двери и сразу провела ее в коридор и на кухню. Поэтому я почти не успел ее разглядеть — можно сказать, мне удалось бросить на нее только один взгляд. Но то, что я увидел, меня заинтересовало. Вам это, может быть, и не было бы интересно, а вот мне — да.

На ней было прорезиненное пальто — скрипело оно так, что изготовителю следовало бы платить людям, отважившимся его носить, — и юбка из грубой шерсти. Ее очки смахивали на те, что носили наши дедушки: с крошечными линзами, в стальной оправе и с зажимом на носу. Глаза в них выглядели словно два ореха в тарелке со сливочной помадкой. Волосы у нее были черные, блестящие и густые, но, — господи! — что за ужасная прическа!

У нее была только одна нога, правая. Пальцы на левой руке, которой она вцепилась в свой костыль, были слегка искривлены.

Я услышал, как миссис Уинрой уверенным и энергичным тоном дает ей распоряжения по кухне. Потом я услышал шум выливаемой в раковину воды, звон посуды и — тук-тук-тук — все быстрее и быстрее, — робкий, извиняющийся, торопливый звук. Мне показалось, я слышу, как ему в такт колотится ее сердце.

Мистер Кендэлл передал мне сахар и положил несколько ложек в свой кофе.

— Цик-цик, — поцокал он языком. Я не раз читал про такое цоканье в книгах, но впервые встретил парня, который делал это в жизни. — Какое несчастье для такой прекрасной молодой женщины!

— Да уж, — сказал я. — Действительно.

— И самое ужасное, что с этим ничего нельзя поделать. Ей придется мириться с этим до конца своих дней.

— Вы хотите сказать, что у нее нет денег на протез? — спросил я. — Ведь сейчас многим делают протезы.

— Э-э... — Он в замешательстве посмотрел в свою тарелку. — Да, конечно, семья у нее не богатая. Но... в общем, дело тут не совсем в деньгах.

— А в чем тогда?

— Ну... э-э... хм... — Он покраснел. — Я не очень хорошо знаю... э-э... ее ситуацию... так сказать, изнутри. Но насколько я понимаю, это вызвано... ну... не совсем правильным развитием ее... э-э...

— Да? — подбодрил я.

— Ее левой конечности! — закончил он.

Последнее слово он произнес так, словно это было ругательством. Усмехнувшись про себя, я еще раз повторил: «Да?» Но он больше ничего не стал говорить о ее... хм... э-э... конечности, и я не стал на него давить. Не знать об этом было даже интереснее.

Я решил, что все смогу выяснить и сам.

Он набил свою трубку и закурил. Он спросил меня, замечал ли я когда-нибудь, как много достойных людей — тех, кто ведет самую скромную и порядочную жизнь, — столь мало получают от судьбы.

— Да, — сказал я.

— С другой стороны, — продолжал он, — все имеет свою положительную сторону. Руфь не смогла бы получить место ни в каком другом доме, а миссис Уинрой не смогла бы... э-э... у миссис Уинрой были определенные трудности в поисках прислуги. Так что все сошлось отлично. Миссис Уинрой получила благодарную и усердную служанку. А Руфь получила жилье, стол и деньги на расходы. Пять долларов в неделю, если я не ошибаюсь.

— Вы шутите! — сказал я. — Пять долларов в неделю! Для миссис Уинрой это, наверно, очень тяжело.

— Думаю, так оно и есть, — серьезно кивнул он, — если учесть, как обстоят у них дела. Но Руфь — просто замечательный работник.

— Еще бы, за такие деньги.

Он вынул изо рта трубку и посмотрел в чашку. Потом он поднял на меня взгляд и улыбнулся:

— Я не люблю рассказывать про себя лично, мистер Бигелоу, однако... Короче говоря, я много лет был учителем. Английская литература. Да, я преподавал здесь, в колледже. Мои родители тогда были еще живы, и мне никак не хватало жалованья на всех троих, поэтому мне пришлось уволиться и заняться более прибыльным делом. Но я никогда не терял интереса к литературе, особенно к сатирическому жанру...

— Понятно, — сказал я, в свою очередь немного покраснев.

— Мне всегда казалось, что сатира не может существовать вне утонченной атмосферы высокого искусства. Она бывает или превосходной, или никакой... Я с удовольствием одолжу вам «Путешествия Гулливера», мистер Бигелоу. У меня есть также избранные произведения Лукиана, Ювенала, Батлера...

— Хватит. Более чем достаточно! — Я поднял руку и улыбнулся. — Простите, мистер Кендэлл.

— Все в порядке, — ответил он спокойно. — Конечно, вы пока не можете об этом знать, но студентка, которая зарабатывает пять долларов в неделю и имеет жилье и стол в университетском городке, — по крайней мере, в нашем городке, — может считать, что она очень хорошо устроилась.

— Понятно, — сказал я. — Я ничуть в этом не сомневаюсь. И в этот момент мне в голову вдруг пришла безумная идея, от которой у меня пошел озноб по коже. Каждый человек чего-то стоит, и если и у этого благообразного тупого старикана была своя цена... Он мог значить для меня очень много, почти все, в качестве запасного козыря в колоде. Он мог сидеть тут на подхвате, на крайний случай: просто как дополнительное прикрытие или как средство помощи... если ничего лучшего не окажется под рукой. Или, наоборот, он приглядывает за мной, страхует: вдруг я захочу сбежать...

Но я уже сказал — это была безумная идея. Босс знал, что я не могу сбежать. Он знал, что я не провалю работу. Я выкинул эту мысль из головы, выкинул раз и навсегда. Если носиться с такими подозрениями, то вообще ничего не сможешь сделать. Миссис Уинрой вернулась с кухни и взяла с буфета свою сумочку. Она задержалась у стола.

— Я не хочу торопить вас, джентльмены, но, если вы закончили, Руфь хочет поскорей убрать посуду.

— Да-да, конечно. — Мистер Кендэлл отодвинул стул. — Мы можем перенести наш кофе в гостиную, миссис Уинрой?

— Хорошо, только захватите заодно и чашку Карла, — ответила она. — Мне надо перекинуться с ним парой слов.

— Да-да. Конечно.

Он взял обе чашки и направился по коридору в гостиную.

Я проводил миссис Уинрой до крыльца.

На улице уже стемнело. Она приблизилась ко мне.

— Вот негодяй, — сказала она с упреком, но при этом смеясь. — Я слышала, как ты его дразнил. Значит, ты считаешь, что мне очень тяжело?

— Черт, — фыркнул я. — Надеюсь, вы понимаете, что я не собираюсь упускать эту возможность. Когда мне подворачивается удобный случай, я...

Она усмехнулась:

— Послушай, Карл... милый...

— Да? — сказал я. Мои руки легли на ее бедра.

— Мне надо ненадолго сходить в город. Я вернусь, как только смогу, но, если Джейк появится здесь раньше, ты не... В общем, не обращай на него никакого внимания.

— Это будет трудновато.

— Я хочу сказать, он почти наверняка придет пьяным. Он всегда напивается, когда приходит поздно. Не слушай, что он будет болтать, — это одни разговоры, он ничего не может сделать. Просто не обращай внимания на его слова, и все будет хорошо.

Я сказал, что постараюсь. Что я еще мог ответить? Она быстро и крепко меня поцеловала. Потом вытерла мне губы носовым платком и сбежала по ступенькам.

— Запомни, Карл! Просто не обращай на него внимания.

— Я запомнил, — сказал я.

Мистер Кендэлл ждал меня, беспокоясь, что мой кофе остынет. Я сказал, что с кофе все в порядке, именно то, что мне нужно, и он откинулся на стул и расслабился. Он снова начал говорить о поисках работы, считая само собой разумеющимся, что я хочу ее найти. Потом с моей работы он перешел на свою. Насколько я понял, в пекарне он был чем-то вроде менеджера, одним из тех менеджеров, которые не имеют официальной должности и вкалывают за те же гроши гораздо больше, чем обычные рабочие.

Похоже, он намеревался провести ночь, посвящая меня во все подробности своего пекарского дела. Однако ему не удалось выполнить этот план, потому что он разглагольствовал только десять или пятнадцать минут, когда появился Джейк Уинрой.

Вы, конечно, видели его фото: их видел всякий, кто читал газеты. Но снимки, которые в них поместили, наверно, были сделаны в то время, когда он был еще на коне. Потому что тот Джейк, которого вы видели в газетах, и тот, которого увидел я, были два совершенно разных человека.

Это был высокий парень, футов шести ростом, и в обычное время он должен был весить фунтов двести. Но сейчас в нем было не больше ста сорока. Кожа на его лице висела складками. Она мешками болталась под глазами и проваливалась в рот. Даже нос его выглядел вялым и обвисшим. Он мотался на лице, как оплывшая свечка в расхлябанном подсвечнике. Джейк уныло горбился, сутулил плечи. Подбородок почти касался шеи, а шея клонилась и шаталась под тяжестью головы.

Разумеется, он был совершенно пьян. У него были на это причины. Потому что он был уже мертвец; наверное, он и сам об этом знал.

Он зацепился, проходя через ворота, — я так и знал, что за эти чертовы ворота обязательно кто-нибудь зацепится, — и, когда ему удалось отодрать себя от них, споткнулся и чуть не рухнул на крыльцо. Поднимаясь к двери, он, судя по звукам, сделал шаг вперед и два шага обратно. Последние ступеньки он преодолел решительным рывком и ввалился в столовую. Минуту он стоял, пошатываясь и пытаясь обрести равновесие.

— Мистер Уинрой! — встревоженно бросился к нему мистер Кендэлл. — Я могу помочь вам... лечь в постель?

— В п-постель? — икнул мистер Уинрой. — Т-ты к-к-кто?

— Вы же отлично меня знаете, сэр!

— К-конечно. Я знаю, а... а... т-ты? Ну с-скажи мне... ты к-кто?

Мистер Кендэлл поджал губы.

— Не возражаете, если мы пройдем ко мне в пекарню, мистер Бигелоу?

— Думаю, мне лучше подняться в свою комнату, — сказал я. — Я...

Джейк подскочил так, словно в него выстрелили.

Он развернулся на звук моего голоса. Он уставился на меня, широко раскрыв глаза, и одна из его длинных, изборожденных венами рук указала в мою сторону:

— Т-ты... кто?

— Это мистер Бигелоу, — сказал мистер Кендэлл. — Ваш новый жилец.

— А?.. А-а! — Он отступил на шаг, не спуская с меня глаз. — Ж-жилец, говоришь? Новый, говоришь... жилец?

— Разумеется, новый жилец, — сухо ответил мистер Кендэлл. — Очень молодой человек, которого вы, кстати сказать, ставите в весьма неловкое положение. А теперь, если...

— А? А-а! — Он продолжал пятиться к двери, слегка пригнувшись к полу. Его глаза неотрывно смотрели на меня сквозь пряди жирных черных волос. — Н-новый жилец. В н-неловкое положение... В неловкое... п-положение? А?

Это звучало как заевшая пластинка под стертой и скрежещущей иглой. Он напоминал мне какое-то дикое и больное животное, которое загнали в угол.

— А?.. А! — Казалось, он уже не мог избавиться от этих слов. Все, что ему оставалось, — это повторять их снова, снова, снова...

— Это отвратительно, сэр! Вы прекрасно знаете, что к вам должен был приехать мистер Бигелоу. Я слышал, как вы говорили об этом с миссис Уинрой.

— А? А-а!.. П-приехать... мистер Бигелоу? Приехать мистер... Б-биге... лоу?

Его спина коснулась двери.

В следующий момент он развернулся, бросился бежать и, споткнувшись, полетел с крыльца на землю. По дороге вниз он успел сделать полный кувырок.

— Боже мой! — Мистер Кендэлл включил лампочку над дверью. — О боже мой! Он, наверно, совсем убился!

Ломая руки, он кинулся на крыльцо. Я медленно вышел за ним. Но мистер Уинрой не был мертв и совсем не нуждался в моей помощи.

— Н-нет! — заорал он. — Н-Н-НЕТ!

Он встал на ноги, неуклюже заковылял к воротам, снова споткнулся и упал, но опять поднялся и, шатаясь, побежал по улице.

Мы смотрели, как он бежит посреди дороги. Размахивая руками, качаясь из стороны в сторону и выписывая ногами немыслимые кренделя. Бежит, потому что ему не оставалось ничего другого, как бежать.

Мне было его жаль. Но он должен был лучше выкрасить свой дом — этого я ему не мог простить. Но все-таки мне было его жаль.

— Прошу вас, не берите в голову, мистер Бигелоу. — Старик коснулся моей руки. — Просто он становится совершенно невменяем, когда много выпьет.

— Ясно, — сказал я. — Я все понял. Мой отец тоже много пил... Может быть, выключим эту лампу?

Я оглянулся через плечо. Из бара напротив вышла кучка парней, они глазели на нас.

Я выключил свет, и мы еще несколько минут постояли на крыльце. Он выразил надежду, что это происшествие не очень встревожило Руфь. Он снова пригласил меня в пекарню, но я отказался.

Он набил табаком свою трубку и нервно закурил.

— Не могу выразить, как я восхищаюсь вашей выдержкой, мистер Бигелоу. Боюсь, что я... Я всегда думал, что и сам являюсь человеком твердым и выдержанным, но...

— Так и есть, — сказал я. — Вы держались отлично. Просто вы не привыкли к пьяным.

— Вы говорите, что ваш отец... э-э... что он...

Странно, что я об этом упомянул. Я хочу сказать — тут не было ничего плохого, но это было так давно, больше тридцати лет назад.

— На самом деле я почти ничего не помню, — сказал я. — Это было году в тридцатом, я тогда был еще ребенком, но моя мать...

Мне всегда приходится врать насчет одной вещи. О моем возрасте.

— Цик-цик! Бедная женщина. Как трудно ей пришлось!

— Он был углекопом, — сказал я. — Работал недалеко от городка Мак-Алестер, штат Оклахома. Профсоюзы тогда ничего не значили, и вы, конечно, помните, что в эти годы была депрессия. Работу можно было найти только на незаконных шахтах, где не было никакого контроля. Копали на свой страх и риск...

Я замолчал, вспоминая, как это было. Вспомнил его сгорбленную спину и блеск в безумных от страха глазах. Вспомнил кашель по ночам, рыдания и вскрики.

— Он вбил себе в голову, что мы хотим его смерти, — сказал я. — Если мы проливали немного еды, или рвали одежду, или еще что-нибудь в этом роде, он избивал нас до полусмерти... То есть избивал меня, я хотел сказать. Я был единственным ребенком.

— Да? Но я не понимаю почему.

— Очень просто, — усмехнулся я. — По крайней мере, для него это было просто. Ему казалось, что мы хотим сгноить его в шахте. Чтобы он не мог оттуда выбраться. Мы нарочно быстро все изнашиваем и портим, чтобы он вынужден был оставаться под землей... пока его там не похоронят.

Мистер Кендэлл снова поцокал языком.

— Ужасно! Несчастный парень. Если бы вы могли ему помочь...

— Мы не могли ему помочь, — ответил я. — Но для него это не имело большого значения. Он должен был работать на шахтах, а если человек должен что-то делать, он это делает. Но легче от этого не становится. Наоборот, только хуже. Вы уже не смелый, не благородный, не бескорыстный и, вообще, совсем не тот, каким считали или хотели считать себя раньше. Вы просто крыса, которую загнали в угол. И ведете себя соответственно.

— Хм... Вы на редкость вдумчивый молодой человек, мистер Бигелоу. Значит, ваш отец умер от пьянства?

— Нет, — сказал я. — Он умер в шахте. Его завалило таким количеством породы, что труп потом откапывали целую неделю.

Мистер Кендэлл, посокрушавшись и поцокав еще некоторое время, все-таки отправился в свою пекарню, а я вернулся в дом. Не спеша пройдя через столовую, я заглянул на кухню.

Она склонилась над раковиной, повязав фартук, и отмывала целую гору посуды. Очевидно, миссис Уинрой накопила ее, пока девушки не было в доме, в придачу к другой грязной работе.

Я повесил на стул пиджак и закатал рукава. Взяв большую ложку, я начал скрести ею сковородку. Все остатки пищи я сгреб в одну сковороду и пошел с ней к задней двери.

Она не взглянула на меня, когда я вошел на кухню, и не смотрела на меня теперь. Но она заговорила. Торопливо и сбивчиво, как ребенок, который рассказывает стихотворение и старается поскорей его отбарабанить.

— Мусорный бак возле крыльца...

— Как, неужели у них нет цыплят? — спросил я. — Им надо завести цыплят и прикармливать их отходами.

— Да, — сказала она.

— Глупо просто так выбрасывать еду. В мире столько голодающих.

— Я... я думаю, вы правы. — Она говорила так, словно ей не хватало дыхания.

Это было все, что она могла из себя выдавить. Ее лицо пылало, как горящий дом, а голова так низко склонилась над раковиной, что я испугался, удержится ли девушка на ногах. Я вынес мусор на улицу и аккуратно стряхнул его в бак.

Я знал, что она чувствует. Мне это было знакомо — ощущение человека, на которого все смотрят свысока, которого ругают и поносят все, кому не лень, словно он только для этого и родился. К таким вещам невозможно привыкнуть, просто со временем перестаешь ждать чего-нибудь другого.

Когда я вернулся на кухню, она была еще в шоке от мысли, что между нами состоялся разговор. Она была в шоке, но ей это нравилось. Она сказала, что я не должен помогать ей мыть посуду, и тут же показала мне на полотенце. Она посоветовала мне надеть передник и сама повязала его мне своими дрожащими и неуклюжими пальцами.

Мы стояли и мыли посуду, и наши руки время от времени соприкасались. Когда это случилось в первый раз, она отдернула руку так, словно обожглась об печку. Но потом она уже больше не пугалась. И когда я скользнул локтем по ее груди, мне показалось, что она на него слегка нажала.

Изучая ее краем глаза, я убедился, что был прав насчет ее левой руки. Пальцы действительно были искривлены. Она не могла ими пользоваться как следует и пыталась от меня это скрыть. Несмотря на это — и даже на ее ногу, что бы там с ней ни было, — фигурка у нее была что надо.

Привычка к тяжелой работе и глубокому дыханию сделала ее груди твердыми и крепкими. А необходимость все время орудовать костылем пошла на пользу ее бедрам. Посмотрели бы вы на них — вылитый круп у шотландского пони. Не в том смысле, что они были широкие. Я имею в виду, как ловко они были скроены и как хорошо прилажены к плоскому животу и узкой талии. Словно в этом месте природа вознаградила ее за все, чего ей не хватало в других.

Я ее разговорил. Заставил ее смеяться. Повязав еще одно полотенце на голову, я стал вальсировать по кухне, а она, прислонившись к сливной полке, смеялась, краснела и пыталась меня остановить.

— Хватит, Карл... — Ее глаза сияли. В них сверкало солнце, и оно сверкало для меня. — Перестань, пожалуйста...

— Перестать что? — спросил я, выкидывая все новые коленца. — Что я должен перестать, Руфь? Вот это? Или вот это?

Я продолжал дурачиться, а сам все приценивался к ней, и кое-что в моем мнении изменилось. Я подумал, что мне не стоит ничего советовать ей насчет одежды. Что вовсе не нужно ни во что ее обряжать или менять прическу. Потому что если она захочет нарядиться, то отлично сделает это сама, да и наряжаться ей совсем не надо.

Потом ее смех вдруг оборвался. Она стояла и смотрела через мое плечо.

Я знал, что произошло. Я всегда предчувствую такие вещи. Я медленно повернулся, стараясь держать руки подальше от карманов.

Не знаю, звонил ли он в дверь, а мы его не услышали, или он просто вошел в дом без звонка. Но теперь он был здесь — высокий скуластый парень с острым, но дружелюбным взглядом и седеющими усами цвета заварного кофе.

— Веселитесь, детки? — спросил он. — Что ж, отлично. Нет ничего лучше, как смотреть на резвящихся ребят.

Руфь открыла и закрыла рот. Я улыбался и ждал.

— Просто решил заглянуть на огонек, мисс Дорн, — продолжал он. — Вижу, у вас тут новый паренек... Кажется, мы раньше с тобой не встречались, верно? Я Билл Саммерс — шериф Саммерс.

— Здравствуйте, шериф, — сказал я и пожал ему руку. — Меня зовут Карл Бигелоу.

— Надеюсь, я не помешал своим визитом. Дай, думаю, посмотрю на паренька по имени... Бигелоу. Значит, говоришь, тебя зовут Карл Бигелоу?

— Да, сэр, — ответил я. — Что-нибудь не так, шериф?

Он медленно оглядел меня с ног до головы, нахмурился и снял с моей головы полотенце и передник; вид у него был такой, словно он не мог решить, что ему делать: расхохотаться или разразиться проклятиями.

— Думаю, нам надо немного побеседовать, Бигелоу... Черт бы побрал этого Джейка Уинроя!