Глава 3

Бэкка моргнула, и человек исчез. Как будто растворился в воздухе. Может, все это ей только привиделось? Нет, он выглядел довольно реально. Но куда же он пропал? Он не мог прыгнуть или нырнуть с уступа. К шуму падающей воды примешался бы характерный всплеск, к тому же там были скалы. Вечер дня летнего солнцестояния… Принято считать, что все загадочные события случаются в день летнего солнцестояния. Тем более в Корнуэлле, где ходило много легенд и рассказов о необъяснимых явлениях. Бэкка поежилась и задвинула шторы. Что с ней произошло? Ведь она никогда особо не прислушивалась к корнуэллским суевериям. Ей определенно пора спать.

Однако сон оказался не лучше. Ее преследовали мучительные, тяжелые видения, окутанные дурманящим запахом, принадлежащим загадочному хозяину дома. Запах этот был необычайно силен и присутствовал в каждом сне. Казалось, будто граф стоит в комнате у изголовья кровати и разглядывает ее, спящую. Но она, как ни пыталась, не могла открыть глаза, чтобы посмотреть, так ли это на самом деле. Наконец Ула раздвинула шторы, и первый луч света проник в комнату.

И хотя утро было серым, а окна залеплены пушистыми клочьями тумана, солнце ослепляло, и Бэкка прищурилась, глядя на это свечение. У камина поставили ванну для купания. Огонь не был зажжен, да и зачем? В такое безрадостное утро тепла не хотелось совершенно, даже в промозглом старом доме. От воды исходил пар, благоухающий розмарином и лавандой. Бэкка отбросила в сторону стеганое одеяло, опустила ноги на пол и тут же отдернула их. На полу была лужа.

– Ой! – вскрикнула она. – Пол мокрый.

Ула подняла голову, она как раз добавляла в воду розовое масло, но ничего не ответила.

Приглядевшись, Бэкка увидела мокрую дорожку, ведущую от двери. Кое-где половицы потемнели от впитавшейся воды.

– Ула? – снова обратилась к девушке Бэкка.

– Это, наверное, мы разлили, когда несли воду, миледи, – ответила девушка, пожимая плечами.

Бэкка оценила расстояние между кроватью и ванной.

– Но как? – спросила она. – Посмотри, где кровать и где ванна.

– Вижу, миледи, – ответила Ула. – Но откуда еще ей там взяться? Прислуга так неуклюжа. Вот они и умудрились наделать луж. Лучше накиньте халат и идите сюда. Когда вода остынет, пользы от трав будет мало. А хозяин ясно распорядился насчет трав и велел проследить, чтобы вы как следует согрелись, – это поможет снять боль.

И действительно, Бэкка только сейчас почувствовала, что у нее ноет все тело, как будто после тряски в карете оно превратилось в один большой синяк. Кровь застучала в висках. Она вспомнила, в каком виде предстала перед хозяином дома: в дорожном платье, задравшемся к бедрам. Он джентльмен, поэтому и виду не подал, что что-то не так, но, несомненно, успел разглядеть достаточно из того, чего ему видеть не полагалось. Впрочем, как и она… Она могла только догадываться, какого цвета стало ее лицо от воспоминаний об увиденном ночью. Как великолепно он сложен! Какая узкая у него талия и широкие плечи! Мышцы бугрились на обнаженном теле, купающемся в лунном свете, когда он стоял над водопадом, говоря со звездами о чем-то, известном одному ему…

– Миледи, вы меня слышите? – спросила Ула. – Вода остывает!

Клаус уже успел искупаться и был готов спускаться к завтраку. Он стоял, продевая руки в рукава кремового жилета из парчи, который держал стоящий за его спиной Генрик. Когда он надел его, Генрик, зайдя спереди, принялся завязывать на нем галстук причудливым азиатским узлом.

– Вы уже решили, ваше высочество? – спросил Генрик, делая первый, решающий узел.

– Не называй меня так! – взвился Клаус. – Ты же можешь оговориться перед дамами. С Анной-Лизой это уже произошло, и мне пришлось объяснять ее оплошность незнанием правил английского этикета. Неужели так сложно называть меня «милорд», Генрик? Только не говори, что это внове для тебя, ведь ты старейшина, к тому же в последнее время мы бываем здесь чаще, чем в Ином мире. Или, может, ты растерялся в новой для себя роли лакея?

– Я знаю, кто я, – сказал Генрик. – Я всего лишь хочу убедиться, что вы еще не забыли, кем являетесь… милорд.

– Это не так уж легко при сложившихся обстоятельствах.

– Времени остается все меньше.

– Я знаю, Генрик.

– Вам нужно решить.

– Не так все просто. Я буду проклят в любом случае – независимо от того, сделаю это или нет. Как бы ты поступил на моем месте, дружище?

– Я, милорд? Откуда мне знать? Я чистокровный астрал, а не полукровка, как вы. Мне не слышны человеческие голоса предков, зовущие меня. Да и кто я такой, чтобы указывать вам, принцу Фоссгримов, в таких вопросах? Если бы вы были одной из низших форм…

– Тс-с-с… – шикнул на него Клаус. Сжав руки в кулаки, он ударил себя по бедрам побелевшими костяшками пальцев. – В доме смертные, ты забыл?

– Я думаю, что, перейдя рубеж, вы пополнили их ряды.

– Я лишь сделал то, что делает мой род с незапамятных времен. Я снова созрел, Генрик, и, ты знаешь, опять должен пересечь рубеж, чтобы выполнить свое предназначение.

Пересекать рубеж для него было несложно. Путешествие между мирами стало второй натурой, особенно учитывая его тягу к человеческой половине своего существа. Сложность заключалась в том, чтобы помнить, к какому миру ты принадлежишь. Помнить и подчиняться непреложному правилу, старому как мир. Это было не просто нарушение традиций, это предполагало нарушение канонов, созданных астральными богами, самим великим богом Силом.

– Вы считаете совпадением то, что встретили подходящий объект как раз в момент своего прибытия… или все же это не было случайностью?

– Ты знаешь не хуже меня, что наши миры сосуществуют в параллельных плоскостях. И хотя находиться я способен лишь в одном, следить за происходящим могу в обоих.

– То есть это и спасло леди жизнь. Это вы хотите сказать?

– Две жизни, Генрик.

Старейшина пренебрежительно махнул рукой. Это был человек неопределенного возраста, худощавый, бледнолицый, с редкими, под стать всему облику, волосами и мудростью, на которую Клаус всегда полагался.

– От другой пользы не будет, – сказал он. – Она совершенно не вашего уровня.

– А ты учел, мой премудрый друг, что, не будь ее, у леди Рэбэкки не было бы повода здесь задержаться?

– Что вы имеете в виду, милорд? – медленно произнес Генрик, потрясенный внезапной догадкой. – Неужели вы…

– Успокойся, дружище. Разве я когда-нибудь причинял кому-то вред – в этом измерении или другом?

– Нет, милорд.

– Тогда мне непонятна твоя реакция!

– Но что же, если не это?

– Скажем так, лекарства Анны-Лизы будут держать Мод Аммен в состоянии, делающим дальнейшее путешествие невозможным, до тех пор, пока я не приму окончательного решения. Миледи не уедет без нее, и, независимо от моего решения, ей понадобится эта женщина.

– Вы затеяли опасную игру, милорд. Глаза Клауса сверкнули.

– Это не игра, Генрик, – сказал он. – И последствия неизбежны. Я могу взять ее и исполнить свой долг, как делал уже неоднократно. Либо могу проигнорировать тебя и остальных старейшин, отказаться от своего права по рождению и возможности путешествовать между мирами и стать обреченным жить и умереть здесь.

У старейшины от этих слов отвисла челюсть.

– Умереть? Вы рискуете бессмертием? – переспросил он, не веря своим ушам. – А я-то думал, что это всего лишь вопрос выбора подходящей пары.

– Если до этого дойдет, то да, – сказал Клаус. – Вот что мне предстоит решить. Такое условие существовало всегда. Просто раньше я… как-то об этом не задумывался.

– Чем же этот раз отличается от остальных, милорд? – спросил старейшина.

Закончив завязывать галстук, он отступил на шаг, оценивая результат своих стараний. Удивительно, с каким энтузиазмом он подошел к новому занятию. В другой ситуации Клаус бы рассмеялся, но сейчас ему было не до смеха.

– Не знаю, – сказал он. – Возможно, я устал. А может, вижу в этом создании что-то такое, чего не видел в других. Что-то, вкус чего хотел бы ощутить даже ценой бессмертия.

Приходя сюда так часто, я… привязался к этому миру, Генрик. Но даже здесь я не являюсь одним из них. Я так… одинок.

– Ха! – фыркнул старейшина. – Это все суета. Суета сует. В вашем распоряжении вечная преданность, физическая и моральная поддержка любой женской особи вашей расы, стоит лишь приказать. Да любая из них только рада будет услужить вам.

– А чувства? – вздохнул Клаус. Старейшина покачал головой.

– Вы слишком долго жили среди смертных, милорд. Чрезмерное увлечение собственной человеческой природой вас однажды погубит, помяните мое слово. На первом месте у вас должен быть долг перед астралом, то есть перед нами. Да вы и сами прекрасно об этом знаете.

– Но последнее слово все равно за мной, дружище, – грустно улыбнулся Клаус. – Конечное решение я должен принимать сам.

– Но есть еще и другое условие, милорд, – добавил старейшина. – Другая возможность.

Улыбка на лице Клауса погасла.

– Возможность, да. Вероятность… нет. Но чем черт не шутит, можно попробовать! – Он снова улыбался. – Ты со мной, какое бы решение я ни принял?

– Всегда, милорд.

– Вот и хорошо. А теперь неси сюртук. Гостья ждет меня в столовой.

– Неужели вам ничего не пришлось по вкусу? – спросил граф, кивая на тарелку Бэкки, содержимое которой осталось нетронутым.

Она резко вскинула голову, откликаясь на звук его голоса, который поверг ее мысли в сладостный беспорядок. Почему он так на нее влиял? Почему он так на нее влияет?

– Простите, милорд, – сказала она. – Все очень вкусно. Просто я обеспокоена выздоровлением своей горничной. Припухлость на лбу постепенно сходит, но она то и дело теряет сознание. Я в растерянности. Может, стоит послать за хирургом?

– Для полного восстановления ей необходим покой, миледи, – заверил он. – Поверьте, лучше, чем Анна-Лиза, ей никто не поможет. Если бы потребовалось вмешательство хирурга, она бы первая об этом заявила. Как вы заметили, припухлость уменьшается. Без сомнения, это хороший знак. Для таких вещей требуется время, моя дорогая.

– В том-то и дело, милорд. Как раз времени у меня нет. Наши вещи покоятся на дне реки в карете. Их обязательно найдут и…

– Мои люди достали их, едва рассвело, – прервал он. – Вы найдете их у себя в комнате… немного промокшими, но это поправимо. Слуги обо всем позаботятся.

Бэкка от удивления потеряла дар речи.

– Я… я не знаю даже, что сказать, милорд, – пробормотала она. – Я ваша должница.

– И думать забудьте, – возразил он. – Ради удобства своих гостей так на моем месте поступил бы каждый радушный хозяин. Все! Давайте больше не будем к этому возвращаться. Даю слово, если вашей горничной понадобится хирург, я лично за ним съезжу. Вы мне верите, миледи?

Разве могло быть иначе, после того как он спас их? И как она могла сомневаться в его искренности, ведь он столько сделал, чтобы завоевать ее доверие? В глубине души Бэкку непреодолимо тянуло к таинственному мужчине, сидящему напротив. Она не хотела себе в этом признаваться, но он обладал какой-то сверхсилой, даром влюблять в себя… Это делало его поистине неотразимым – особенно учитывая ее практически полное отсутствие опыта общения с противоположным полом. Возможно, причиной этого был его иностранный шарм или то, что он первым из мужчин обходился с ней так учтиво. А может, виной всему неуловимая печаль, которая проскальзывала в его взгляде? Но что бы это ни было, в ней все замирало, стоило ему заговорить или окинуть ее изучающим взглядом. Его власть росла, и она решилась на отчаянную попытку спастись. Как только Мод поправится, она уедет, чтобы никогда больше не встречаться с графом Клаусом Линдегреном. Но почему ей невыносима даже мысль об этом?

– Миледи? – снова обратился он к ней.

– К-конечно, милорд, – произнесла она слабым голосом. – Вы чрезвычайно добры. Простите меня. Это все потому, что я не знаю, как следует вести себя в сложившейся ситуации. Но я не смогу вздохнуть свободно, пока не окажусь вне досягаемости отца.

– Всего-то? Вы находитесь вне досягаемости вашего отца с того момента, как переступили порог Линдегрен Холла, mittkostbart.

– Вы уже второй раз так обращаетесь ко мне, милорд, – заметила она. – Что значат эти слова?

Он улыбнулся, и лучики его улыбки согрели ей душу.

– Всего лишь ласковое обращение, – сказал он. – Простите мою фривольность, но я не смог сдержаться. Учитывая то, как строго регламентированы в вашей стране отношения между мужчиной и женщиной, не сочтите эти слова за оскорбление. Там, откуда я родом, все иначе. На иностранном языке это выглядит менее дерзко, но поскольку вы меня разоблачили, я вынужден покаяться, что и делаю с величайшим почтением. Вы… как бы лучше выразиться… драгоценны, миледи. Я сказал это по-норвежски, шведский язык недостаточно благозвучен.

Кровь застучала у Бэкки в висках. Она уже жалела, что спросила. Никто до этого не называл ее драгоценной. И снова что-то затрепетало внутри, отчего по телу, включая самые потаенные места, разошлись волны неги и блаженства. Она заерзала в кресле, чтобы хоть как-то унять это чувство. Когда она наконец осмелилась взглянуть на него, он улыбнулся еще шире. Он был похож на маленького мальчика, которого поймали, когда он таскал печенье из банки. Несмотря на неловкость, которую ей пришлось пережить, ее сердце готово было растаять.

– О-о-о… – сказала она, чувствуя, что в горле пересохло.

И тут он, откинув голову назад, захохотал – весьма довольный собой, как ей показалось. И как ему ни шел смех, но отсутствие морщинок на волевом лице говорило о том, что смеяться ему приходится нечасто. Внезапно она поняла, что выгоревший на солнце завиток, прочертивший его каштановые волосы спереди, был такого же цвета, что и брови, – не золотистым, не седым, а скорее серебряным. Он напоминал странное сияние, которое исходило от графа, когда он впервые заглянул в окошко кареты. Это было поразительно! Ей никогда не доводилось видеть ничего подобного.

– Вы надо мной смеетесь, – надула она губки.

– Нет, mittkost... миледи, – произнес он сквозь смех. – Смею вас уверить, что нет. Вы слишком обворожительны. Я уже так давно не наслаждался общением с таким… скромным созданием, как вы. Надеюсь, я правильно сказал – это единственное слово, которым я осмеливаюсь выразить свои мысли, чтобы не оскорбить вашу добродетель. Мой английский все еще несовершенен.

– Это подходит больше всего, и не только это, милорд, – сказала Бэкка.

От жара, которым пылали ее щеки, Бэкка зажмурилась. Она с ужасом представила себе их цвет, и это все только усугубило.

Он собрался было ответить, но в столовую вошел лакей, и их взгляды обратились к нему. При виде этого человека Бэкку бросило в дрожь. Казалось, что у слуг в Линдегрен Холле есть привычка появляться ниоткуда. Она замечала это за Улой и Анной-Лизой, а теперь еще и этот человек с каменным лицом. Но не это заставило ее похолодеть от ужаса и выронить вилку из рук. Сам облик этого человека говорил об опасности.

– Олаф, что случилось? – спросил граф.

Его обворожительная улыбка погасла, и Бэкка задрожала.

– Там человек хочет с вами увидеться, милорд, – доложил лакей. – Барон Гильдерслив. Я проводил его в зал.

Бэкка сдавленно ахнула и вскочила с места. Хозяин тоже поднялся, жестом останавливая ее.

– Я знала, что он найдет меня! – воскликнула она. Граф обошел стол и обнял ее за плечи.

– Вас пока еще никто не нашел, миледи, – сказал он. – Взгляните на меня, mittkostbart.

Пальцем он приподнял ее подбородок, чтобы встретиться с ней взглядом. Какие же у него завораживающие глаза – глубокие, цвета морской волны! Она готова была утонуть в этом сверкающем море…

– Мы ждали этого. Теперь настало время полностью довериться мне. Все будет хорошо, вот увидите.

Он проводил ее до порога.

– Отведи леди наверх в ее покои, – велел он лакею. Затем обратился к Бэкке: – Тс-с-с, ни звука. Идите за Олафом. А я взгляну на нашего визитера.

Глава 4

Клаус приосанился и вошел в зал, где его ожидал дородный, безупречно и по последней моде одетый мужчина, в котором угадывалось некоторое сходство с дочерью. Правда, ограничивалось оно лишь цветом волос, напоминающих золотистое пламя, хотя у отца и посеребренных сединой на висках, и глазами, цвет которых представлял собой нечто среднее между зеленым и карим.

Барон Гильдерслив, скрестив руки на груди, сосредоточенно изучал вид за окном через ажурную кованую решетку.

– Вы хотели видеть меня, сэр? – спросил Клаус.

– Если вы хозяин поместья, то да.

– Разрешите представиться, граф Линдегрен к вашим услугам. – Клаус щелкнул каблуками гессенских сапог и склонился в легком поклоне.

– Барон Седрик Гильдерслив. Давайте сразу перейдем к делу: я ищу свою дочь Рэбэкку. Она путешествует с горничной и недавно должна была проезжать здесь. По крайней мере, об этом говорят записи в журнале, сделанные на постоялом дворе, где она наняла карету. Она несовершеннолетняя, да к тому же еще и беглянка, сэр. Я хотел бы найти ее прежде, чем она успеет впутаться в неприятности и серьезно себе навредить, путешествуя без мужского присмотра.

– Я искренне вам сочувствую, но не понимаю, какое это может иметь отношение ко мне, сэр, – ответил Клаус.

– Я же только что сказал, – нетерпеливо буркнул барон. – Мне доподлинно известно, что она должна была проезжать здесь. По этой дороге можно проехать в карете, а поскольку ваш дом – единственное жилище, находящееся в непосредственной близости от дороги, то с моей стороны было бы неосмотрительно не осведомиться, не видели ли вы ее.

– Я бы с радостью сказал, что видел, – ответил Клаус, – но, к сожалению, это не так. Я сам только вчера поздно вечером приехал из-за границы в это поместье на лето вместе с прислугой. Не хотите ли присесть? Простите за бестактность, но вы немного раскраснелись. Я могу предложить вам освежиться – чай или что-нибудь… покрепче, прежде чем вы возобновите поиски.

Барон сделал отрицательный жест рукой.

– Спасибо, не нужно, – сказал он. – Я должен идти. Согласно записи в журнале смотрителя станции, она направляется в Плимут, где, глупышка, наверняка сядет на корабль, направляющийся в одному Богу известном направлении. Я должен перехватить дочь до того, как она взойдет на борт.

– Жаль, что я ничем не могу вам помочь, барон Гильдерслив, – сказал Клаус как ни в чем ни бывало, – но, как уже сказано, я только приехал и…

– Да, да. Не буду вас больше задерживать, – нетерпеливо перебил его барон. В дверях он вдруг остановился и обернулся. – И все-таки… Вы уверены, что не видели ее? – спросил он, прищурившись.

Клаус рассердился.

– Это уже оскорбление! – воскликнул он. – Я предложил вам – заметьте, абсолютно незнакомому человеку – из сострадания к вашему положению воспользоваться моим гостеприимством и передохнуть, если вы неважно себя чувствуете, а вы вместо благодарности обвиняете меня во лжи, сэр!

Барон примирительно развел руками.

– Дело не в этом, – сказал он. – Во мне прочно укоренилось недоверие к… иностранцам, милорд. На то были свои причины, но это уже совсем другая история, и, боюсь, у меня нет времени ее рассказывать. Я всего лишь обезумевший от горя отец. Я встревожен и, боюсь, буду и дальше поступать безрассудно, пока не верну ее. У вас есть дети, милорд?

– Насколько я знаю, нет.

– Иначе бы вы меня поняли. Рэбэкка обещана в жены порядочному, солидному джентльмену. Лучшей партии не сыскать, но она, очевидно, считает иначе и хочет это доказать, пойдя мне наперекор. Но все, что она может этим продемонстрировать, сэр, это лишь собственную глупость. Я собираюсь убедиться в том, что никто не покусился ни на ее жизнь, ни на честь, и мне все равно, скольких это может задеть.

– Тогда не буду вас задерживать. Мой человек проводит вас, сэр.

Появился Олаф, жестом приглашая гостя к выходу. Барон наспех поклонился и последовал за ним.

Клаус подождал, пока захлопнется входная дверь, затем бросился к окну и сквозь решетку наблюдал, как барон Гильдерслив усаживается в двуколку и приказывает кучеру трогаться. Повозка выскочила с окольной дороги на главную, наперерез ползущему по ней экипажу. Тишину утра нарушили крики. Оба кучера выскочили и принялись яростно размахивать руками. Из окна двуколки высунулась трость барона и принялась описывать в воздухе бешеные круги, понукая лошадей.

Ни один экипаж не сдвинулся ни на йоту, и Клаус затаил дыхание. Меньше всего ему сейчас нужен был гость, пострадавший в аварии. Тем более такой гость, да еще когда наверху прячется его дочь. Этот мужчина был типичным sassanach[4], своим чванством и высокомерием полностью оправдывая это пренебрежительное прозвище. Это и многие другие выражения вошли в лексикон Клауса за время его пребывания среди шотландцев. Клаус не винил девушку за желание сбежать от такого отца. И сдобрил свою мысль рядом крепких словечек на шведском.

Запряженные в повозки лошади били копытами и вставали на дыбы, оба кучера с трудом их сдерживали. Не понятно, сколько бы еще так продолжалось, но показался третий экипаж, двигающийся с юга к месту столкновения. Это все и решило. Двуколка барона резко вильнула в сторону, съехав правыми колесами в кювет, пропахала борозду в размытой дождем земле, объехала затор и скрылась за углом, обдав остальные оба экипажа грязью из-под колес.

Клаус облегченно вздохнул. Он подождал, пока повозки разъедутся, каждая в своем направлении, и только тогда отошел от окна. Сейчас барон вряд ли вернется – его приезда следует ожидать, когда он узнает, что Рэбэкка так и не доехала до Плимута. В реке найдут карету, а это слишком близко от его дома. Будет проведено расследование, что ему нужно меньше всего. Поэтому от кареты нужно избавиться. Есть только один способ сделать это, но он может быть осуществлен только с наступлением сумерек. Он знал точно – дело не терпит отлагательств. Он должен принять решение и сделать это как можно скорее.

Из комнаты Бэкки не было видно дорогу, окна смотрели на лес, что делало ожидание еще более томительным. Она живо представила себе отца, взбирающегося по винтовой лестнице, чтобы силой вытащить ее из дома. Сердце рвалось из груди, в горле пересохло. Неужели граф предаст ее? В случае необходимости отец мог быть очень убедителен. Сложно представить, что он мог наговорить. А если ему удалось убедить графа в своей правоте, и граф сам передаст ее отцу в руки? Это было весьма вероятно, учитывая их с графом столь недолгое знакомство.

Несмотря на скудный опыт общения с мужчинами, она успела изучить друзей отца и пришла к выводу, что мужская солидарность – страшная сила и двое мужчин всегда найдут общий язык. Она принялась мерить шагами комнату, но застыла на месте, заслышав стук в дверь. И только когда постучали во второй раз, она смогла пересилить себя и подойти к двери.

Нет, судя по стуку, это был не отец. Он бы кричал и ломился так, что дверь ходуном ходила, готовая сорваться с петель. Она распахнула дверь навстречу Клаусу Линдегрену, на губах которого сияла лучезарная улыбка. Он поклонился и протянул руки ей навстречу. Она со вздохом облегчения бросилась в его объятия, не задумываясь о том, что это может быть неверно расценено. К тому же это было сделано из лучших побуждений – чтобы ее успокоить, привести в чувство. Но она не была готова к урагану эмоций, которые захлестнули ее в этих сильных объятиях. Она чувствовала обвившие ее руки, твердые и горячие. Воображение некстати нарисовало его стоящим обнаженным над водопадом. Эта картина уже не в первый раз всплывала перед ее глазами. Какой-то неясный гул кружил ей голову, и только его крепкие руки не давали ей упасть… нежно убаюкивали… будили в ней неведомое ранее ощущение женственности. Внезапно она почувствовала себя распустившимся цветком. Такие чувства были постыдны, недопустимы. Также как и ощущение его набухающей плоти. Она напряглась, упершись обеими руками в его грудь.

– Вот видите, mittkostbart, – сказал он невозмутимо и отстранил ее, словно только что не был возбужден и не возбудил ее. – Я же говорил, что все обойдется.

– Он ушел? – спросила она, мужественно выдерживая взгляд этих невероятных глаз. И едва не ахнула. Они были с серебряными прожилками!