ПРЕДИСЛОВИЕ

В первые десятилетия XIX века Америка стояла на пороге самого захватывающего периода своей истории. На зеленых восточных берегах могучей реки Миссисипи возникали все новые поселения, а отважные первопроходцы продолжали двигаться к западу от Миссисипи, где лежала обширная территория, уважительно названная ими Большой американской пустыней. То была огромная, почти не исследованная глушь, где водились дикие звери, жили свирепые индейцы, и места эти не пугали лишь самых отчаянных смельчаков. Большинству же американцев тамошние земли представлялись таинственной зловещей преградой между Соединенными Штатами и Тихим океаном. В газетах то и дело живописались ужасы, поджидающие людей, у которых хватало глупости сунуться в негостеприимные западные края.

На первых порах невидимую границу между освоенными землями и загадочным царством дикой природы пересекали лишь немногие искатели приключений да еще те, кто жаждал уединения вдали от цивилизации. Но позже, когда в Европе и Америке вошел в моду мех бобра, в дикие края хлынули многочисленные добытчики пушнины — трапперы, надеявшиеся разбогатеть в одночасье. Немногие из них дожили до осуществления своей мечты: за один лишь год Санта-Фе, к примеру, оставили сто шестнадцать человек, чтобы провести лето в Скалистых горах, но выжили из них всего шестнадцать. Трапперы же, сумевшие подчинить себе враждебные обстоятельства и выстоять в суровых буднях Дикого Запада, вошли в легенды, их одинаково уважали и белые охотники, и воины-индейцы.

ГЛАВА 1

Яркое солнце сияло над зелеными лесами и полями, раскинувшимися по берегам Медвежьей реки. Цепи холмов окружали плодородную долину, за ними вздымались вершины высоких гор, покрытые снегом даже теперь, в июле.

Здесь в изобилии водилась дичь. Высоко в небе парили орлы, зорко высматривая добычу, ниже сновали ястребы, выискивая живность помельче. Бизоны, лоси, олени, антилопы паслись на густой сочной траве, их выслеживали волчьи стаи, терпеливо выжидая случая приблизиться и напасть. Койоты и лисы рыскали в поисках хоть какой-нибудь поживы.

По этому земному раю ехали верхом двое мужчин и женщина: они двигались не торопясь и, судя по их виду, успели проделать немалый путь.

Мужчина постарше, в одежде из оленьей кожи, небрежно покачивался в седле в такт шагам своей белой лошади. Его борода, усы и ниспадающие на плечи волосы были белоснежными, и голубые глаза зорко смотрели из-под нахмуренных бровей. На голове всадника красовалась бобровая шапка, а в руке он держал карабин «хоукен».

За ним ехал молодой человек, лет двадцати, в таком же наряде из оленьей кожи и тоже обутый в мокасины. На ремне, наискосок пересекавшем грудь, висели мешочек для пуль и рог для пороха, из-за коричневого кожаного пояса виднелись два пистолета, из ножен на левом бедре торчала рукоять охотничьего ножа.

Молодой человек пригладил длинные черные волосы и сжал в руке «хоукен», боковым зрением уловив какое-то движение. Но присмотревшись, улыбнулся: это всего лишь кролик выскочил из кустов.

— Что скажешь насчет крольчатины рагу на ужин? — окликнул он спутника.

— Ты всегда думаешь только о еде, Нат, — упрекнул было траппер, но, оглянувшись, с улыбкой поправился: — Хотя нет, пожалуй, не только о еде…

Нат немедленно ощетинился:

— Прекрати свои шутки и не говори так о моей жене, Шекспир!

Спутник со вздохом покачал головой:

— А я думал, мы друзья, Натаниэль Кинг.

Удивленный серьезным тоном товарища, Нат подхлестнул лошадь, чтобы поравняться с ним.

— Мы и в самом деле друзья. Я бы не пожелал себе лучшего друга, чем ты!

Шекспир пристально посмотрел на Кинга:

— Тогда ты не должен в ответ на мои шутки выпускать когти, словно дикий кот, защищающий свою самку.

— Я не хотел тебя обидеть… Но ты же знаешь, как я отношусь к Уиноне.

— Знаю. Уж мне ли этого не знать!

Нат с облегчением увидел, что его друг снова улыбнулся.

— Прости, — пробормотал молодой человек. — С тех пор как мы с ней встретились, я, должно быть, веду себя странно.

Шекспир фыркнул — его фырканье сделало бы честь любому бизону.

— «Странно»? Бог ты мой, да твои выкрутасы могут свести с ума кого угодно, сынок!

— Ты преувеличиваешь. Не так уж я и..

Нат оглянулся на предмет их спора, и сердце молодого человека преисполнилось гордости и любви при мысли о том, что эта прекрасная девушка стала его женой.

Уинона ответила Нату таким же полным любви взглядом, и ее карие глаза засветились счастьем. Длинные, распущенные волосы Уиноны отливали глянцем, выступающие скулы лишь подчеркивали красоту лица. Гибкая фигурка индианки была облачена в свободное платье из тонко выделанной оленьей кожи, расшитое бисером.

Нат просиял и подмигнул жене.

— Ну, вот… Опять пошло-поехало, — проворчал Шекспир.

— О чем ты?

— О том, что мне снова придется терпеть, пока вы строите друг другу глазки!

— Мы вовсе не строим глазки! — обиделся Нат.

— А как еще это можно назвать?

— Истинной любовью!

Шекспир добродушно засмеялся.

— Да что ты знаешь об истинной любви? — спросил он и тут же выдал цитату из своего любимого автора:

Ужель любовь нежна? Она жестока, Груба, свирепа, ранит, как шипы[1].

— А это из какой пьесы? — поинтересовался Нат.

— Из «Ромео и Джульетты». Ты обязательно должен когда-нибудь прочесть ее: там бесподобно описывается юношеская любовь. — Шекспир похлопал по тюку, притороченному к седлу. — Одолжу книгу на ночь, если хочешь.

Нат покачал головой, вспомнив об огромном фолианте, который его друг повсюду таскал с собой, ревниво оберегая от всех превратностей кочевой жизни.

— Нет, спасибо, я собирался нынче ночью заняться кое-чем другим.

— Не сомневаюсь!

Покорно вздохнув, Нат отпустил поводья, подождал, пока с ним поравняется жена, улыбнулся ей, потом взглянул на трех вьючных лошадей, которых вела в поводу Уинона, чтобы лишний раз убедиться, что их пожитки в целости и сохранности.

Уинона сделала несколько быстрых жестов. Нат внимательно следил за ее пальцами, зная, что, если пропустит хоть один знак, вполне может не понять смысл послания. Покинув Сент-Луис два месяца назад, молодой человек достиг больших успехов в освоении языка жестов… И все же ему до сих пор приходилось изо всех сил сосредоточиваться, когда к нему обращались подобным образом, и он все еще допускал много ошибок.

Одним из самых удивительных открытий, которые Кинг сделал в здешней глуши, было то, что все индейцы пользуются универсальным языком жестов, происхождение которого терялось в непроницаемом тумане древности. Команчи и кайова, апачи и шошоны, крики и пауни, не-персэ и многие другие племена пользовались одними и теми же жестами, чтобы общаться между собой, в то время как их наречия очень отличались друг от друга.

Уинона закончила «говорить», и Нат понял: его жена радовалась, что они почти у цели, предвкушала встречу со старыми подругами, мечтала похвастаться мужем перед знакомыми и надеялась, что Скверный не причинит им неприятностей.

Скверный?

Нат ответил, что ему тоже не терпится добраться до места и что он будет рад познакомиться с подругами Уиноны. А потом спросил уже не жестами, а на языке шошонов, с запинками и ужасным произношением:

— А кто такой Скверный?

Уинона ответила жестом: «Спроси Каркаджу».

Кивнув, Нат посмотрел на траппера, которого индейцы назвали именем хищника, славящегося не только своей отвагой, но и свирепым нравом — росомаха.

— Шекспир, а кто такой Скверный?

Тот ответил, не оборачиваясь:

— Так индейцы называют Гастона Клеру. Он был voyageur в Канаде лет десять тому назад, потом ему наскучило работать на других, и он открыл собственное дело. Стал coureur de bois.

— Кем-кем? — переспросил Натаниэль. Шекспир оглянулся через плечо и засмеялся:

— Все время забываю, с кем говорю, должно быть, старею!

— Я знаю, кто такие voyageurs, — сказал Нат, — мне о них рассказывал дядя Зик. Это канадские трапперы.

— Точно. Ну a coureur de bois — траппер, переступивший границу между законным и незаконным. Тот, кто добывает пушнину без лицензии. Браконьер.

— Значит, Клеру — браконьер?

— Браконьерствовал около года, если верить слухам, но потом допустил большую ошибку: убил полицейского, пытавшегося его арестовать. И отправился на юг. Гигант бродит по Скалистым горам уже лет семь-восемь, и, по правде говоря, к западу от Миссисипи его ненавидят больше любого другого белого.

— Гигант?

— Ага. Так все его здесь называют. Потому что росту в нем больше шести футов и весит он, должно быть, фунтов двести с лишком. — Молись, чтобы ты никогда не нарвался на него, Нат. Это дьявол во плоти.

— Ты с ним знаком?

— Несколько раз сталкивался, но больше не желаю.

— Он что, и вправду настолько страшен?

— А как ты думаешь, почему индейцы прозвали его Скверным? — спросил Шекспир.

Нат промолчал. Он знал, какое огромное значение индейцы придают именам. И раз уж они прозвали Гастона Клеру Скверным, значит, Гигант на самом деле заслуживает этого.

Потом Нат вспомнил о своем собственном индейском прозвище — Убивающий Гризли. Это имя дал ему воин-шайен после леденящей кровь встречи с громадным медведем гризли. Когда Натаниэлю лишь чудом удалось спастись. Теперь благодаря стараниям Шекспира, рассказавшего об этом случае каждому встречному-поперечному, многие называли Ната так. Например, шошоны не признавали другого имени.

Шошоны.

Нат повернулся в седле, чтобы поглядеть на холм, с которого они только что спустились.

— Не пойму, почему Тянущий Лассо и его соплеменники решили сделать привал на ночь, когда до места встречи всего полтора часа пути.

— Потому что шошоны, как и большинство индейцев, — гордецы. Они не хотят выглядеть на встрече котами, которым устроили трепку, — пояснил Шекспир. — После стычки с черноногими они не в лучшей форме, и вспомни, сколько пожитков и лошадей они потеряли в этой передряге.

— А сколько людей! — добавил Нат, думая про отца и мать Уиноны, погибших от рук воинов Бешеного Пса.

— И людей тоже, — согласился Шекспир. — Ты ведь знаешь, что там, куда мы едем, собираются представители многих племен, чтобы поторговать, продать своих женщин и просто хорошо провести время, Это место притягивает индейцев как магнит, и тут уж ничего не попишешь.

Траппер немного помолчал.

— Это нечто вроде нейтральной территории, где все хотят показать себя во всем блеске.

— Значит, там все ладят друг с другом?

— Иногда ладят, иногда нет, — задумчиво ответил Шекспир. — На одно можешь твердо рассчитывать: черноногих там не будет.

— И слава богу! — ответил Нат.

Свирепое племя черноногих считалось бичом северной части Скалистых гор. Черноногие без устали охотились на всех белых, которые осмеливались вторгнуться на их земли, и на совести этого племени была смерть уже нескольких дюжин трапперов. А еще черноногие непрестанно воевали с другими племенами, и их военные отряды часто отправлялись в походы за сотни миль, нападая по дороге на любое индейское поселение. И все-таки больше всех их боялись, хотя и презирали, белые.

— Не сомневайся, Тянущий Лассо и его отряд прискачут на место завтра утром, разодетые в пух и прах, верхом на лучших лошадях, — заверил Шекспир.

— Ты говорил, что встреча уже началось. И как долго она продлится?

— Если нам повезет, около двух недель. Прошлые две встречи заканчивались где-то к середине июля.

— Стало быть, эта третья по счету, да?

— Угу. И думаю, далеко не последняя.

— Почему ты так считаешь?

— Пока щеголи и модницы на Востоке платят хорошие деньги за превосходные бобровые шкуры, по Скалистым горам будут скитаться трапперы. По крайней мере до тех пор, пока здесь не исчезнут бобры.

Нат оглянулся на жену, которая прикоснулась к его плечу.

— В чем дело? — спросил он на языке шошонов. Уинона указала на его голову.

Нат пристроил «хоукен» поперек седла и осторожно дотронулся до волос. Пальцы нащупали перо, которое почти отвязалось.

Перо…

Невольно нахлынули воспоминания о благородном воине шайенов по имени Белый Орел, знаменитом вожде клана Лучников. У многих равнинных племен имелись подобные кланы, куда входили самые храбрые воины. В одном племени их могло быть сразу несколько.

У шайенов насчитывалось шесть воинских кланов: Лучники, Безумные Псы, Лисы, Красные Щиты, Лоси и Собаки. Белый Орел возглавлял клан Лучников, и получить перо от такого знаменитого воина считалось высокой честью.

Белый Орел вручил Нату перо после битвы с кайова, однако только недавно Кинг сумел понять ценность дара и теперь с гордостью носил знак доблести.

Нат аккуратно закрепил перо.

Быстрыми жестами Уинона дала понять, как она рада иметь мужа, уже много раз доказавшего свою храбрость; мужа, который будет хорошим кормильцем для нее и их многочисленных детей.

Смущенно улыбнувшись, Нат только кивнул — он все еще не мог привыкнуть к пугающей откровенности индианок. Уинона без стеснения говорила о чем угодно, в том числе и о сексе, и временами ее простодушные высказывания приводили молодого человека в замешательство.

Но откровенность индианки была не единственной причиной переживаний Ната. Он посмотрел на левую руку жены, на тонкие полоски мягкой кожи, обернутые вокруг кончиков двух ее пальцев.

Как она могла так поступить?

Нат понимал, что для Уиноны этот варварский акт был совершенно естественным. Она лишилась отца и матери, которые пали от рук черноногих, а обычай шошонов требовал, чтобы женщина, потерявшая родственника или близкую подругу, в знак горя и доказательства своей любви к умершим на глазах у всех отрезала себе фалангу пальца. В лагере шошонов Нат видел нескольких пожилых женщин, у которых тоже недоставало кончиков пальцев. Этому обычаю следовали и мужчины, но не столь беззаветно, как женщины: указательный и средний пальцы нужны были воинам, чтобы натягивать тетиву лука, поэтому эти пальцы всегда оставались в целости и сохранности. Да, Нат знал, как строго шошоны придерживаются своих обычаев, и все же был недоволен, что Уинона искалечила себя, нарушив его запрет. Как она могла так поступить?

Шекспир неожиданно натянул поводья.

— Давай немного передохнем, — предложил он.

— Сейчас? — удивленно отозвался Нат. — Когда мы почти у цели?

— Да, сейчас, — многозначительно сказал траппер. — Явимся мы на пятнадцать минут раньше или позже — какая разница?

— И то верно, — нехотя согласился Нат.

Ему не терпелось добраться до места встречи трапперов и торговцев, но в подобных случаях он привык доверять суждениям друга.

— Не мешало бы напоить лошадей, — объяснил Шекспир, кивнув на речку, протекающую в двухстах ярдах к востоку. — А еще неплохо было бы привести себя в порядок и как следует приготовиться к встрече.

— Я уже готов! — заверил Нат.

Шекспир неодобрительно посмотрел на Кинга:

— Вообще-то я имел в виду не нас с тобой.

Осознав свою ошибку, Нат виновато взглянул на жену:

— О… Я не подумал, что для нее это так важно.

— В некоторых отношениях индианки ничем не отличаются от белых женщин. И те и другие любят время от времени наряжаться в лучшие платья и красоваться перед людьми. Послушай моего совета: перестань видеть в своей жене невежественную дикарку и относись к ней как к женщине…

— Я и так отношусь к ней как к женщине!

— Возможно. И все же в твоей упрямой башке все еще сидит множество глупых россказней про индейцев. Избавься от всей этой чепухи, тебе же будет лучше.

— Ты настоящая кладезь мудрости.

Шекспир дотронулся до своих волос:

— А откуда, как ты думаешь, у меня эта ранняя седина?

Засмеявшись, Нат знаком велел Уиноне спешиться.

— Я отведу лошадей к реке, — предложил он.

— Мои старые кости очень тебе благодарны. — С этими словами старый охотник тоже соскользнул с седла на землю.

— Твои старые кости могут заткнуть за пояс большинство мужчин втрое младше тебя, — заметил Нат.

Шекспир глубоко вдохнул и посмотрел на ястреба, кружащего над высокими соснами, потом взглянул на оленей, которые паслись на далеком лугу.

— Жизнь в Скалистых горах закаляет человека, Нат, делая его прочным, как кожаный ремень. Если бы я всю жизнь провел в больших городах на востоке, где многим людям остается единственное упражнение — каждый день кататься в своей коляске, меня уже давно упрятали бы под землю.

— Ты, как всегда, преувеличиваешь.

— Неужто? Живя в Нью-Йорке, ты не замечал ничего странного в тамошнем воздухе?

— Всем известно, что воздух в Нью-Йорке временами становится нездоровым, особенно когда холодными зимними днями во всех очагах жгут дрова и уголь. Газеты постоянно твердят, что дело обстоит из рук вон плохо, но выхода из этой ситуации просто нет…

Траппер обвел рукой поля под кристально-чистым небом, потом показал на девственный лес:

— Вот он, выход.

Нат и не думал спорить.

Логика Шекспира была неопровержима, особенно если речь шла о сравнении достоинств цивилизации и жизни в глуши. И в глубине сердца Нат нередко соглашался с другом.

Натаниэль Кинг много лет дышал дымным воздухом Нью-Йорка и мирился с заторами на заполненных экипажами улицах. Его захватывал неистовый темп городской жизни, где все лихорадочно стремились заработать побольше денег — любой ценой, даже если работа была неописуемо нудной. Нат был хорошо знаком с сомнительными преимуществами культурного общества, и теперь, пожив в глуши, слывшей дикой и жестокой, и познав истинную свободу, доступную лишь тем, кто сбросил с себя оковы цивилизации, стал считать жизнь в Нью-Йорке тюрьмой, где мужчины и женщины томятся в плену у собственной жадности.

— Ты собираешься отвести лошадей к реке сегодня или завтра? — хитровато спросил Шекспир.

Вздрогнув, Нат осознал, что уже с минуту сидит в седле, погрузившись в размышления.

— Я мигом. — Он наклонился, чтобы взять поводья у траппера.

— Дай лошадям попить вволю. Они это заслужили.

Шекспир шагнул к своей лошади и вынул из вьючной сумы вяленое мясо.

— Оставь немного и для меня, — попросил Нат и развернул кобылу, чтобы взять под уздцы мустанга Уиноны и поводья трех вьючных лошадей.

Его жена уже уселась на ближайшее поваленное дерево и принялась расчесывать длинные волосы гребнем из игл дикобраза. Полуторадюймовые иглы были прикреплены к палочке, украшенной бисером, — в результате чего получилась не только удобная, но и красивая расческа, ничуть не уступающая дорогим гребням, продающимся в большинстве модных магазинов.

Уинона улыбнулась мужу, Нат ответил на ее взгляд столь же страстно, но, услышав, как траппер громко кашлянул, двинулся к речке, ведя в поводу шесть лошадей. Сердце юноши пело от счастья, и в этот миг он не променял бы свою судьбу ни на какую другую в мире. Тихо напевая себе под нос, Нат взял влево, чтобы обогнуть небольшую рощицу, и тут природа снова напомнила ему, что здесь нельзя терять бдительность ни на мгновение.

С громким ревом из рощицы вышел медведь гризли.

ГЛАВА 2

Ни один из диких зверей, обитающих на обширных землях от Миссисипи до Восточного побережья, не внушал человеку такого страха, как гризли, среди которых порой попадались экземпляры восьми футов в плечах и весом полторы тысячи фунтов. Вдобавок гризли считались самыми непредсказуемыми и опасными из медведей — неудивительно, что и индейцы, и белые старались обходить их стороной. Потревоженные звери впадали в неистовую ярость, к тому же были неописуемо сильными и могучими, их огромные зубы с легкостью могли расщепить любую кость, а жуткие когти, достигавшие четырех и больше дюймов в длину, способны были единым махом располосовать человека.

Нат остановился, чувствуя, как по спине бегут мурашки и прерывается дыхание. Он ясно вспомнил прошлую встречу с гризли на берегу реки Репабликан — тогда Нату лишь чудом удалось избежать смерти.

Охваченный ужасом, молодой человек уже готов был пустить в ход «хоукен», но его удержало сознание того, что выстрел может только разъярить чудовищного зверя. Нат слышал немало рассказов о том, как в гризли стреляли и пять, и десять раз без особого результата.

Медведь остановился в пятнадцати футах от Ната и стал принюхиваться.

С такого близкого расстояния гризли должен был бы заметить и человека, и лошадей, но пока ничем не показывал этого. Гризли отличались плохим зрением, которое, однако, восполнялось великолепным чутьем, и Нату оставалось лишь надеяться, что запах лошадей перебьет запах человека.

Фыркнув, чудовище сделало несколько тяжелых шагов, массивная голова его раскачивалась из стороны в сторону.

Нат стиснул «хоукен» так крепко, что побелели костяшки пальцев. Он мог бы позвать на помощь Шекспира, но тогда и траппер, и Уинона вполне могли стать жертвой медведя, тем более что явились бы сюда пешими.

Громадный самец с проседью в коричневой шерсти, за что этот вид медведей и получил свое название, склонил голову набок и пристально всматривался в животных, вторгшихся в его владения.

«Пожалуйста, пусть он уйдет!» — молился про себя Нат.

Кинг продолжал держать палец на курке «хоукена». Если чудовище бросится на него, можно будет сперва пустить в ход карабин, а потом взяться за пистолеты. Когда пытаешься убить гризли, есть лишь один верный способ это сделать — прострелить зверю голову.

Но это непростая задача. Во-первых, на лбу гризли мускулы настолько плотные, что пуле нелегко их пробить. Во-вторых, череп зверя чрезвычайно крепок и часто пули просто отскакивают от него.

Внезапно медведь начал поворачиваться, будто собрался уйти.

Нат уже хотел облегченно вздохнуть, но вздох так и не сорвался с губ. О гризли нередко рассказывали, что они имеют обыкновение при встрече с человеком поворачивать прочь, словно и не думают нападать, — а потом внезапно кидаться на жертву.

Именно так и произошло.

Медведь отошел ярдов на пять и вдруг, развернувшись с удивительным проворством, кинулся прямо к лошади Кинга.

Нату потребовалось все мужество, чтобы не броситься наутек. Он вскинул «хоукен» к плечу, прицелился в центр широкого лба и нажал на спусковой крючок. Прогремел выстрел. Облачко дыма, вылетевшее из дула, не помешало Нату увидеть, что пуля вошла над правым глазом медведя. Ошеломленный гризли споткнулся, передние лапы подогнулись.

Натаниэль резко развернул кобылу, выпустил поводья и криком прогнал от себя остальных лошадей. Хотелось бы сохранить невредимыми их всех — после хорошего карабина самым ценным для мужчины в этих краях считалась его лошадь.

За спиной Натаниэля раздался ужасающий рык; пустив кобылу галопом, он оглянулся и увидел, что медведь его догоняет.

Левая рука Ната немедленно потянулась к кремневому пистолету, заткнутому за пояс: дядя Зик купил ему пару таких пистолетов в Сент-Луисе. Нат поспешно прицелился и выстрелил.

Пуля угодила медведю в нос.

Молодой человек продолжал скакать, не отрывая взгляда от зверя. Нат сунул разряженный пистолет за пояс и вытащил второй.

Выстрел заставил медведя замедлить бег; гризли неистово тряс головой, разбрызгивая кровь. Но через некоторое время снова поднял голову и ринулся за добычей.

«Остался последний выстрел…» — подумал Нат и представил, как ужасные когти будут рвать его тело.

Он полуобернулся в седле, вытянул руку с пистолетом, чтобы на этот раз прицелиться как можно тщательней, и стал ждать, когда медведь приблизится.

Вдалеке раздался чей-то крик, но Нат не стал выяснять, чей именно: он не сводил глаз с преследователя.

Гризли догонял всадника: хотя эти звери не способны бежать долго, некоторое время они могут мчаться быстрее лошади.

«Беги, дьявол, беги! Я тебе сейчас…»

Нат мрачно улыбнулся, стараясь держать руку как можно тверже — насколько позволяли обстоятельства. Он целился в правый глаз медведя, но стрелять со спины скачущей лошади так же сложно, как выбивать выстрелом горошину из стручка, раскачиваясь при этом на веревке.

Приблизившись почти на расстояние удара лапой, гризли широко разинул пасть с кошмарными зубами и вскинул голову, тем самым он невольно помог всаднику точнее прицелиться. На долю секунды пистолетное дуло и глаз медведя оказались на прямой линии, и Нат нажал на спуск.

Пуля попала в цель! Ударив в правый глаз, она, несомненно поразила мозг гризли, потому, как мгновение спустя чудовище рухнуло, прокатилось кубарем несколько ярдов и замерло без движения.

Ликующий Нат наконец-то посмотрел вперед, готовясь натянуть поводья, — и с ужасом увидел, что несется прямо на дерево. Он потянул за узду, пытаясь повернуть кобылу, но толстая ветка ударила его поперек груди. Ошеломленного молодого человека выбросило из седла, он почувствовал, что летит по воздуху… а потом пребольно ударился о землю, проскользил несколько футов вниз по склону и остался лежать на спине. Боже, как больно!

— Нат!

Натаниэль едва расслышал крик Шекспира, донесшийся откуда-то издалека. Чувствуя боль во всем теле, будто на него упало дерево, он всеми силами старался не потерять сознание.

А вдруг у него переломаны все кости? Ближайший врач находится в тысячах миль отсюда. Серьезные раны и переломы, обычно без проблем заживавшие в цивилизованных местах, в такой глуши часто оказывались смертельными. Многие трапперы с огнестрельными и прочими ранами нередко погибали не от самих ранений, а от сопутствующих им инфекций. Здешние старожилы высоко ценили индейские снадобья, но немногие белые умели отыскивать необходимые травы.

Нат попытался приподнять голову, но не смог из-за нахлынувшей слабости. Он подумал о своей семье, оставшейся в Нью-Йорке, — будут ли родные горевать, когда к ним придет печальное известие о его смерти? Мать, конечно же, будет. Но, зная суровый нрав отца, безжалостного и неумолимого человека, способного много лет хранить недобрые чувства, Нат сомневался, что глава семьи Кингов прольет хоть слезинку.

— Нат!

На этот раз это был голос Уиноны; имя мужа было первым английским словом, которое она выучила.

— Уинона? — прохрипел Кинг, сожалея, что жена увидит его изуродованное тело.

Он несколько раз моргнул, чтобы туман перед глазами рассеялся, и увидел красивое лицо Уиноны; теплые пальчики коснулись его щеки и шеи.

— Где Шекспир?

— Я здесь. — Траппер опустился на колени рядом. — Похоже, тебе досталось…

— Кажется, у меня сломаны ребра.

— Дай-ка посмотрю. — Загрубевшие руки Шекспира принялись осторожно ощупывать грудь Ната.

— Гризли точно мертв? — слабо спросил юноша.

— Мертвее мертвого. Ты сделал удачный выстрел.

Нат хмыкнул и тут же вздрогнул от боли.

— Два гризли за такой короткий срок — неплохо для новичка. Я знавал парня по имени Старый Джейк, который уложил семь гризли за две недели, но он был опытным охотником. — Шекспир сильнее нажал на грудь Ната.

— Если я больше никогда в жизни не увижу ни одного гризли, горевать не стану.

— Увидишь! Здесь их полным-полно. И все-таки они не продержатся долго, если белые начнут селиться в здешних местах. Как только до этого дойдет, худо придется и бизонам, и индейцам.

— Да здесь, должно быть, водятся сотни тысяч бизонов…

— Миллионы, — поправил Шекспир.

— И все же ты думаешь, что их когда-нибудь истребят? Да это попросту невозможно.

— А вот попомни мои слова. В лесах восточных штатов когда-то было полным-полно оленей и лосей, а посмотри, сколько их осталось. И в Огайо теперь почти всех перебили. Дай белому волю, он поступит точно так же и с бизонами. — Шекспир закончил ощупывать грудь. — Теперь можешь встать!

Нат пару раз удивленно моргнул:

— Встать? В моем-то состоянии?

— Все, чем ты можешь похвалиться, — это парочка синяков. У тебя ничего не сломано.

Чувствуя себя донельзя глупо, Натаниэль приподнял голову и с облегчением убедился, что грудь его вовсе не раздавлена.

— Поздравляю! — с ухмылкой сказал Шекспир.

— С чем?

— Я не знаю другого человека, способного уложить гризли и одновременно почти отправить на тот свет самого себя.

— Ну, спасибо тебе!

Нат приподнялся на локте и улыбнулся жене.

Уинона разразилась длинной тирадой на языке шошонов, но говорила слишком быстро, чтобы можно было уследить за потоком слов. Заметив озадаченно-сдвинутые брови Ната, его друг начал переводить, при этом уголки губ Шекспира подрагивали в чуть заметной улыбке.

— Она говорит, что счастлива иметь мужа, который так легко расправляется с гризли. Теперь она знает, почему тебе дали имя Убивающий Гризли, и ей не терпится рассказать всем шошонам об этой битве.

— Надеюсь, она не станет рассказывать о том, как я налетел на дерево, — сухо заметил Нат.

Уинона быстро встала и, счастливо насвистывая, поспешила к лошадям.

— Куда она? — поинтересовался Нат, медленно садясь и чувствуя острую боль в правом боку.

— За своим охотничьим ножом. Она снимет шкуру с медведя.

— Зачем с ним возиться, раз мы так близко от места встречи? Кому он нужен?

— Нам. — Траппер посмотрел на тушу. — За такую превосходную шкуру, Нат, нам отвалят кучу денег. Медвежье мясо — деликатес, стоит к нему привыкнуть, а в этом звере несколько сотен фунтов. Мы закоптим медвежатину и тогда сможем ее продать. К тому же не забудь про жир…

— Жир?

— Сколькому тебе еще предстоит научиться! Медведь может дать от пяти до восьми галлонов жира, в зависимости от размера и от того, сколько времени ты захочешь потратить на вытапливание.

— В Нью-Йорке я всегда покупал жир, — заметил Нат.

— В больших городах в наши дни можно купить все что угодно, — горько отозвался Шекспир. — И это противоестественно. Человек начинает забывать, что такое настоящая жизнь, когда ему достаточно войти в магазин и хлопнуть на прилавок кошелек, чтобы получить необходимое. Слишком просто. А жизнь должна быть трудной, она должна быть борьбой от колыбели и до могилы. Это и формирует характер.