- Ты зачем все это наделал? - сурово спросил Борис.
      - Я играл.
      - Разве приборы для игры?
      - Мне Палыч уже говорил, - мальчик тяжело вздохнул. - Теперь ты говоришь. Я не знал...
      - Мы тоже не знали, что ты вырастешь.
      - Разве я вырос? - спросил мальчик.
      - Ты что, смеешься?
      - Разве нужно смеяться? - спросил мальчик.
      - Перестань дурака валять!
      - А ты не поздоровался. Мне Палыч говорил, что, когда приходишь, всегда нужно здороваться.
      Борис мельком взглянул на учителя. Тот пожал плечами.
      - Ну, привет, привет, - усмехнулся Борис. - Что еще скажешь?
      - Привет, - дружелюбно сказал мальчик. - Ты только не говори так громко. Мне это почему-то неприятно.
      - Почему-то? - иронически переспросил Борис.
      - Да, - серьезно ответил мальчик. - Только я не знаю почему.
      Алексей Палыч положил Борису на плечо руку.
      - Боря, - сказал учитель, - ты все-таки с ним помягче. Ты не забывай, кто он.
      - Алексей Палыч! - возмутился Борис. - Что ж, так всегда будет?! Он будет все ломать, а его - по головке? Если бы я столько наломал!..
      - Ты и ломал, - сказал Алексей Палыч. - Пылесос, например.
      - Правильно, - согласился Борис. - Но сколько мне было лет - и сколько ему.
      - А сколько ему? - спросил Алексей Палыч.
      - Сколько тебе лет? - спросил Борис.
      - Не знаю. А сколько нужно?
      Борис ничего не ответил, только вздохнул - усталым таким, родительским вздохом. Он был очень сердит в эту минуту. Ведь столько труда затрачено на лабораторию. Его личного труда и его выдумки. И тут появляется какой-то дурачок с какой-то дурацкой планеты и наводит свои порядки, вместо того чтобы подарить летающую тарелку или хотя бы лучевой пистолет. Правда, мальчишка не спорит и выглядит виноватым, но это почему-то злит еще больше. Не будь здесь Алексея Палыча, космический гость получил бы пару затрещин.
      Воспользовавшись минуткой молчания, Алексей Палыч вытащил из портфеля булочки, сосиски и протянул их мальчику.
      - На, поешь.
      Мальчик взял одну булочку.
      - Когда тебе что-то дают, нужно говорить "спасибо", - сказал Борис.
      - Спасибо, - повторил мальчик и завертел булочку в руке, не зная, что с ней делать.
      - Кусай, - сказал Алексей Палыч и щелкнул зубами, показывая, как нужно обращаться с булочкой.
      Мальчик откусил кусочек, проглотил и положил булочку на стол.
      - Не хочу.
      - Ты что, вообще никогда не ешь? - спросил Борис.
      - Я могу. Но я не хочу.
      - Хочу, не хочу - это все на твоей планете осталось, - строго сказал Борис. - У нас нужно есть.
      Мальчик, морщась, проглотил и булочки и сосиски. И лицо его, пока он ел, снова чем-то напомнило Борису брата Серегу, когда тот попадал в безвыходное положение.
      - А теперь, - сказал Борис, - давай наводить порядок. Ты будешь все ставить на место, как было. Чего не понимаешь, спрашивай. Мы тебе поможем. Так, Алексей Палыч?
      - Так, так... - согласился Алексей Палыч, глядя на Бориса внимательно, будто открыл в нем что-то новое. - Так, давай попробуем.
      Пока лаборатория принимала нормальный вид, в ней ничего интересного не произошло.
      Но в это время поблизости происходили другие события, от которых и в лаборатории скоро станет интересно.
      Дело в том, что разведка Бориса оказалась точной только наполовину: пожарный инспектор на самом деле ушел из школы, но он собирался в нее вернуться.
      Часа два он бродил по школе, осматривал распределительные щиты, проводку, выворачивал пробки и даже иногда зачем-то нюхал. Ничего опасного в пожарном смысле ему обнаружить не удалось. И никто не заподозрил, что в смысле этом наиболее опасным являлся сам инспектор.
      Ибо в груди у него бушевал пожар.
      Пожар этот разгорался постепенно в течение ночи. Накануне вечером инспектор закусывал селедкой и съел их четыре штуки.
      Пожар не удалось потушить утром ни холодным молоком, ни кефиром.
      Мучась от сжигавшего его внутреннего огня, инспектор ходил по школе. Даже огнетушители вызывали у него воспоминания о чем-то шипучем, прохладном, приятно освежающем горло. Наконец инспектору стало невмоготу бороться с внутренним пламенем. Так и не осмотрев подвал, инспектор устремился в столовую, решив вернуться попозже.
      Пока инспектор глоток за глотком поливал пивом пылающий внутри костер, в лаборатории инструменты и приборы постепенно возвращались на свои места. Когда же он решительным шагом подошел к двери и подергал ее, то предпринимать что-либо было уже поздно.
      - Кто там? - спросил Алексей Палыч.
      - Инспектор...
      Спрятаться в лаборатории было совершенно негде.
      Спустившись на три ступени, инспектор увидел троих людей: двух ребят и одного взрослого, которого знал довольно давно.
      - Ну, как тут у вас в нашем смысле? - спросил инспектор, протягивая Алексею Палычу руку.
      - По-моему, все хорошо. Сам делал, в соответствии с наставлением, - почтительно сказал Алексей Палыч, кося глазами в угол, куда Борис успел затиснуть мальчишку.
      - Ну, это мы посмотрим, хорошо или плохо. Силовой ввод есть?
      - Вот, к станку.
      Инспектор подтащил табуретку в угол.
      - Ну-ка, мальчик, подвинься, - попросил он, отодвигая рукой пришельца.
      Как ни старался Борис заслонить мальчишку, взгляд инспектора все же скользнул по невысокой фигурке, закутанной в одеяло. Только скользнул, не более.
      Проверив ввод силового тока, инспектор занялся остальной проводкой. Он влезал на верстак, на стол, светил в темных местах своим фонариком.
      Инспектор работал не спеша, добросовестно, не отвлекался, задавал вопросы только по делу, но, видно, какая-то посторонняя мысль сверлила его затылок. Какую-то ненормальность, желание что-то скрыть ощущал инспектор во всеобщем молчании... От инспектора почти всегда пытались что-то скрыть. Но ведь здесь проводка-то была в полном порядке!
      Наконец инспектор нащупал эту мысль. Он развернулся на табуретке.
      - А чего это вы мальчишку в одеяло закутали?
      - Видите ли... - пробормотал Алексей Палыч. - Это в целях...
      - Репетиция, - быстро сказал Борис первое, что пришло ему в голову.
      - Ага, ага, - согласился инспектор, сразу утрачивая любопытство; репетиция была словом привычным, житейским; во Дворце культуры инспектор бывал часто.
      Осмотр заканчивался. Инспектор поковырялся в щитке с пробками, слез с табуретки, потер ладонь о ладонь.
      - Вроде все в норме. Хотя не мешало бы вас и оштрафовать.
      Оживший было Алексей Палыч снова завибрировал:
      - За что же нас штрафовать?
      - А так. Для порядка. Чтобы не репетировали.
      Последнюю фразу инспектор произнес в шутку. Он даже улыбнулся, что в практике инспекторов равносильно дикому хохоту. Но его собственные слова самому же ему кое-что напомнили.
      - А почему вы тут репетируете? - спросил он, отыскивая глазами мальчишку.
      - Это мой брат, - быстро сказал Борис.
      - Ага, - кивнул головой инспектор, которому слова Бориса ровно ничего не объясняли. - Брат - это хорошо.
      Попрощавшись с Алексеем Палычем, инспектор ушел, унося смутное ощущение, что в лаборатории все-таки есть какой-то непорядок.
      Алексей Палыч запер дверь и вытер платком лицо.
      Борис хлопнул мальчика по спине. Тот посмотрел на Бориса с удивлением.
      - Ты - молоток, - сказал Борис.
      - Молоток? - повторил мальчик.
      - Молоток - это значит молодец. Молодец, что молчал. А то бы мы погорели.
      - Погорели? - снова спросил мальчик.
      - Ну, засыпались бы, понимаешь?
      Мальчик отрицательно покачал головой.
      - Засыпались - это значит... - уже с некоторым раздражением сказал Борис. - Это значит... это значит... - Борис умолк, взглянув на Алексея Палыча, и увидел, что тот улыбается.
      Борис нахмурился.
      - Засыпался - это означает, что... - начал Борис, как на уроке. Что... что человек хочет что-то скрыть, а его... разоблачают. Ты молчал, и поэтому ты не засы... поэтому инспектор не догадался, что мы тебя скрываем.
      - Теперь понятно, - сказал мальчик. - Это же очень просто. Удивительно, что я сразу не понял.
      - Ты бы лучше подключился, тогда не придется объяснять по десять раз, - посоветовал Борис.
      - Подключился? А что такое - подключиться?
      - Да не темни ты! - тоскливо сказал Борис. - Ведь мне же Алексей Палыч все рассказал. Ты и сам слышал.
      - Я слышал, - согласился мальчик. - Но я все равно не понимаю, что такое "подключиться". А еще больше не понимаю, что такое "темнить".
      - Темнить - это значит скрывать правду! - заорал Борис. - А говорить "еще больше не понимаю" - неграмотно! Надо говорить "еще меньше понимаю"!
      - Ты опять говоришь очень громко, - сказал мальчик. - Когда ты говоришь громко, я еще меньше понимаю. Но я не скрываю правду.
      Борис, обессилев, плюхнулся на табурет. Он посмотрел на Алексея Палыча, словно призывая того в свидетели тупости инопланетных жителей.
      Другой бы на месте Бориса мог насладиться чувством превосходства; это чувство согревает души многих людей. Некоторые способны годами копаться в себе, выискивая, чем же они лучше других. Есть и такие, кто может потратить на это всю жизнь. И тогда, устав от поисков, они неожиданно обнаруживают это превосходство. Им, к сожалению, оказывается возраст.
      Борис Куликов был не из этой породы. Он умел работать. Он знал, что может и чего не может. Если кто-то из его одноклассников не мог решить несложной задачи по математике, Борис не хохотал и не издевался над ним. Но и не помогал. Таких он просто не замечал. Борис всегда шел вперед. На этом пути он никого не отталкивал, но никого и не увлекал за собой. Он делал свое дело, и из этого всегда что-нибудь получалось. Теперь же с мальчишкой не получалось ничего. И даже Алексей Палыч, с которым все всегда у Бориса ладилось, теперь ничего придумать не мог, а плыл по течению.
      Вместо того, чтобы посочувствовать, Алексей Палыч сказал:
      - Боря, а ведь ты не соврал, когда сказал инспектору, что мальчик твой брат. Вы и есть братья - по разуму.
      - У меня таких братьев - целый класс, - буркнул Борис. - Только они умнее.
      - Боря, я понимаю тебя, - стараясь говорить как можно мягче, произнес Алексей Палыч. - Я тем более понимаю тебя, потому... ну, потому что видел много разных ребят. Бывали и такие, от которых просто в отчаяние приходишь. Но они понимали, что делали. А наш гость не делает ничего назло. Он ведет себя как положено ребенку: если не понимает - спрашивает. Неужели ты хочешь, чтобы его "отозвали" только за это? Для меня само это слово звучит как-то жестоко. Будто не "отозвать", а убить.
      Мальчик шевельнулся.
      - Что такое "убить"? - спросил он.
      - Это... ну, как тебе объяснить... - сказал Алексей Палыч. - Это так, вроде "отозвать".
      - Отозвать?
      - Да. Когда тебя отзовут, ты ведь с нами больше не будешь.
      - Я с вами, - сказал мальчик. - Кто меня отзовет?
      Алексей Палыч многозначительно посмотрел на Бориса.
      - Никто тебя не отзовет, - сказал он. - Ты будешь с нами. Это была шутка.
      - Что такое шутка?
      На этот раз в затруднении оказался и Алексей Палыч.
      - Боря, - сказал он, - ты у нас специалист по переводу с русского на русский. Может быть, попробуешь?
      - Не могу я, Алексей Палыч [1], - взмолился Борис. - У меня и так в голове как будто каша. Я тебе потом объясню, - сказал он мальчику. - Ведь не горит у тебя? ------[1] Автор тоже затрудняется объяснить, что такое шутка. У одного из племен Южной Америки шуткой считается столкнуть человека в водопад. У некоторых наших ребят шуткой считается подложить своему товарищу на сиденье кнопку. Очевидно, все зависит от местных условий... ------
      - Не горит?
      Борис застонал. Не голосом застонал, а так - внутренне. В школе ему давно уже объяснили, что русский язык богат и разнообразен. Но это был тот случай, про который говорят: "Язык мой - враг мой".
      - Ты можешь обождать? - простонал Борис, на этот раз вслух. - Не обязательно, чтобы я все немедленно объяснял.
      - Я могу обождать, - послушно сказал мальчик. - Ты, Боря, хороший, когда не кричишь.
      - А ты не слишком хороший, - сказал Борис. - Ты все время растешь. А это уже не шутка. Мы не знаем, какую одежду тебе доставать. Долго ты еще будешь расти?
      - Я не знаю, - тихо сказал мальчик.
      - А я знаю, - решительно сказал Борис.
      Взяв мальчика за руку, он подвел его к стене.
      - Алексей Палыч, какой рост ему лучше всего сделать?
      - Я думаю, хорошо, если бы вы были примерно одного роста. Но каким образом...
      - А это пускай он сам соображает. Или они пускай думают. - Борис показал пальцем наверх. - Посылают человека в такую даль без штанов, а мы должны изобретать. Может быть, они нас сейчас слышат? - Борис задрал подбородок и проговорил в потолок: - Эй вы, товарищи, или пришлите одежду, или перестаньте его растить! - Спохватившись, Борис глянул на мальчика, но тот ничего не сказал. Борис поправился: - Или сделайте так, чтобы он не рос выше этой черты.
      Борис прислонил мальчика к стене, встал с ним рядом и карандашом провел на уровне своих глаз черту.
      - Нормально? - спросил он учителя.
      - Это было бы неплохо, - согласился Алексей Палыч.
      - Ну и все, можно покупать на такой размер.
      - Ты уже, кажется, начал распоряжаться в космосе, - усмехнулся Алексей Палыч.
      - Больше я ничего не могу придумать.
      - Да я не в укор, - сказал Алексей Палыч. - Мне, например, это и в голову не пришло. Будем надеяться. Впрочем, у меня завтра свободный день, я с утра зайду сюда на примерку. А теперь давай по домам. Если нас будут домашние разыскивать да заглянут сюда, это может кончиться плохо. Мама ведь не инспектор, ей не докажешь, что он твой брат.
      - А инспектор Серегу знает, - беззаботно сказал Борис. - Серега у пожарки по целым дням крутится. Ему там даже погудеть дают. Я еще удивился, что инспектор ничего не сказал.
      - Да как же ты тогда!.. Зачем же ты так сказал?
      - А вы думаете, он их различает, маленьких? Я и сам-то не всех отличаю.
      - Ну, ну, - только и мог выговорить Алексей Палыч. - Хорошо, если так.
      Наказав мальчику ничего не трогать, не шуметь, не включать света и убедившись, что тот как будто бы все понял, они вышли из подвала и заперли дверь. Всю дорогу до перекрестка, где они должны были расстаться, Алексей Палыч молчал, что-то обдумывая. Борис уже собирался повернуть в свой переулок, когда Алексей Палыч сказал:
      - Боря, ты мне так и не ответил... Мне кажется, эта история не очень тебе нравится. Точнее, тебе неинтересно. Я уже говорил: ты свободен. Тем более что скоро каникулы... Я хочу сказать, что ты никому ничего не обязан. Ни ему, ни мне.
      - А вам интересно?
      - Для меня это слово не подходит. В этом случае я не могу сказать "интересно" или "неинтересно". Слова вроде "должен" или "не должен" тут тоже не годятся. Просто у меня ощущение, что я, как человек, не имею права отослать его обратно. А ты как думаешь?
      - Наверное, вы правильно говорите, - сказал Борис. - Я это понимаю, только сам так не думаю. Я хочу знать: для чего мы стараемся? Может быть, мы от него вообще завтра взорвемся.
      - Ты боишься?
      - Не боюсь, а хочу знать: зачем? - упрямо повторил Борис.
      Эту черту характера - упрямство - Алексей Палыч уже подмечал в Борисе. Правда, до сих пор она проявлялась в деле. Можно ли было назвать историю с мальчиком делом, Алексей Палыч и сам сомневался.
      - Когда-то братья Монгольфье запустили первый воздушный шар, сказал Алексей Палыч. - На запуск собралось много народу. Среди зрителей находился Франклин. Увидев полет, он сказал: "Не вижу, чтобы из этого могла получиться какая-то польза". А ведь он был великий ученый.
      - Намек понял, - сказал Борис. - Только вы тоже не ответили на мой вопрос. Я не боюсь. Не нужно мне никакой свободы. Я вам буду помогать, раз так случилось. Я никому ничего не скажу. Но если мы засыплемся...
      - Ты хочешь сказать: нас разоблачат? - улыбнулся учитель.
      - Я хочу сказать: мы можем влипнуть, - ответил Борис. - За себя я не боюсь. А вот вы - учитель, вам мало не будет.
      Алексей Палыч покачал головой.
      - Нет, Боря, - сказал он, - дальше учителя меня все равно никуда не пошлют.
      На том заговорщики и расстались. И ничего существенного больше не произошло в этот день, если не считать...
      Если не считать того, что как раз в этот момент у дверей подвала стояла Ефросинья Дмитриевна. Заставило ее сюда прийти то смутное подозрение, которое возникло во время разговора с Борисом. Цепочка: Борис - кабинет - Алексей Палыч - пожарный инспектор - не привела ее к какой-то определенной мысли. Мелькали несвязные соображения: Борька Куликов хотел пойти в кабинет, но не пошел, когда ему разрешили; он же просил не рассказывать о чем-то матери; он же интересовался пожарным инспектором; или не интересовался, а она сама рассказала?
      И еще этот учитель... При чем тут Алексей Палыч? Ага, он просил принести к нему домой какой-то прибор. Но насколько Ефросинья Дмитриевна знала, физик перетаскал множество всякого барахла в школу, но чтобы из школы... Алексей Палыч - мужик неплохой, но вот ведро он ей не вернул... Стоп! Цепочка сразу рассыпалась, остальные действующие лица расплылись. Учитель не вернул эмалированное ведро, хотя еще вчера обещал! Это была уже вполне конкретная мысль, и Ефросинья Дмитриевна сразу успокоилась. Зная, что учитель часто по вечерам копошится в подвале, Ефросинья Дмитриевна повернула туда по дороге домой.
      Дверь была заперта на замок. Ефросинья Дмитриевна собиралась уже уйти, как вдруг заметила, что от подвального окна тянется тоненький синий лучик. Наклонно он уходил далеко в небо и там терялся. Конечно, она не могла догадаться, что все было как раз наоборот. Не в небо, а с неба шел этот луч, проникал в самую дырочку и кончался в лаборатории.
      "Забыли выключить прибор, - подумала Ефросинья Дмитриевна. Пожару еще мне тут наделают."
      Она прильнула лицом к стеклу, заглянула в дырочку. Окно изнутри было завешено газетой, но в ней тоже имелась дырочка - маленькая, как укол. Много разглядеть не удалось, но все же Ефросинья Дмитриевна увидела как бы светящийся силуэт, окаймленный как бы синенькими иголочками. Силуэт медленно угасал, пока не растворился в темноте.
      Ефросинья Дмитриевна прижала к дырочке нос: горелым не пахло. В лаборатории было темно и тихо.
      Лучик тоже исчез.
      - Есть кто там? - спросила Ефросинья Дмитриевна, целясь губами в дырочку.
      Тишина. Темнота. Молчание.
      Постояв немного у окна, Ефросинья Дмитриевна направилась к дому.
      Теперь она была уже точно уверена, что в лаборатории творится какое-то безобразие. Правда, на языке Ефросиньи Дмитриевны безобразием считался даже неплотно закрытый кран, из которого капало по капле в час.
      Но тут было что-то похуже.
      На сей раз Ефросинья Дмитриевна ушла с твердым убеждением, что подозрения ее были не напрасны: в лаборатории делались какие-то темные дела.
      День 4-й
      Мелкое разоблачение
      Наступило утро четвертого дня с тех пор, как был установлен контакт.
      На судьбе нашей маленькой планетки это никак не отразилось.
      Не изменилась жизнь и в Кулеминске, который неторопливо вращался вокруг земной оси, подставляя бока восходящему солнцу. Взрослые кулеминцы уже шли на работу. Еще ворочались в постелях школьники, которым теперь все чаще снились каникулы. Вернулась с ночного дежурства вполне выспавшаяся Анна Максимовна. На кухне, брезгливо морщась, намыливала шею Татьяна - ей сегодня предстояло сдавать зачет. Алексей Палыч по случаю свободного дня жарил на плите яичницу.
      - Саша опять не ночевал? - спросила Анна Максимовна, когда сели за стол.
      - У него рано утром полеты, - сказала Татьяна.
      Анна Максимовна временно промолчала. Но Татьяна прекрасно понимала, в чей огород полетел камень. Некоторое время, сдерживая себя, она яростно кромсала вилкой яичницу. Из двух глазков она сделала четыре, потом - восемь, и на этом ее терпение истощилось.
      - Ты, мама, напрасно так беспокоишься. Меня мой муж вполне устраивает.
      - Устраивает?
      - Абсолютно!
      - Ну, ну, - сказала Анна Максимовна. - Тебе виднее.
      В голове Анны Максимовны было столько тихого, но упорного сопротивления, что Татьяна вышла из себя окончательно.
      - И я раз навсегда прошу, - сказала она звенящим голосом, - не будем больше обсуждать эту тему.
      - Можно и не обсуждать, - согласилась Анна Максимовна. - И верно: поздно уже обсуждать.
      Тут бы самое время было Алексею Палычу стукнуть кулаком по столу, чтобы подпрыгнули на нем ложки-тарелки. Но тогда это был бы не Алексей Палыч. Нет, так он не мог поступить. Ему, в его положении, вообще не надо было бы никак поступать. Но он мирно сказал:
      - Аня, давайте не будем ссориться. Всем ведь нелегко: и тебе, и Танюшке. Тем более что у нее сегодня зачет.
      Тут очень хотелось бы написать, что Татьяна посмотрела на отца с благодарностью. Но это было бы неправдой. Правдой было только то, что она посмотрела. А точнее - метнула копье из-под длинных ресниц, которые так нравились летчику Саше. Отец-то уж совсем не имел права вмешиваться в дела взрослой дочери!
      - Можно и не ссориться, - сказала Анна Максимовна. - Это ты верно заметил: женщинам всегда нелегко. Вот мужчинам полегче. У них времени много, они могут лялякать у пивного ларька, а могут продавщиц пугать. Вот, вроде тебя.
      - Я - у ларька? - искренне изумился Алексей Палыч. - Да когда же я?..
      - Я говорю: продавщиц пугать.
      - Каких продавщиц?
      - А Клавдию из овощного. Я у нее вчера была. Она мне селедки баночной оставила... "Прибежал, - говорит, - взлохмаченный весь, не то красный, не то зеленый... Кричит: "Чем ребенка кормить, чем ребенка кормить?!" Я, - говорит, - испугалась: уж не с внуком ли вашим что случилось? А он весь стал бледный, затрясся и кричит: "Имени нет... имени нет три месяца!" Я уж подумала, что у вас пожар или другое что... Вроде как не в себе человек."
      С любопытством поглядев на отца, Татьяна отметила, что тот "весь стал бледный".
      - Почему же - взлохмаченный? - растерянно спросил Алексей Палыч.
      - Да уж не знаю почему.
      - И когда я кричал на кого-нибудь?
      - Ну, Клавдия и соврет - не дорого возьмет. Но ведь не все же она наврала?
      - Мама, - скромно сказала Татьяна, - мне кажется, что папа не может быть красным, взлохмаченным и зеленым. Кричать он тоже не умеет...
      - Умею, - с тихой угрозой сказал Алексей Палыч, начиная понимать, куда клонит настырное чадо.
      - Не умеешь. Но ты, мама, обрати внимание на одну вещь: он интересовался, чем кормить ребенка.
      - Ну и что? - спросила Анна Максимовна, еще не успевшая связать все факты в единый узел.
      - А то, что продукты у нас пропали...
      - Не пойму я, что ты одно к другому лепишь. Продукты Андрюшины. Разве отец не знает, чем мы его кормим?
      - Андрюшу - знает... - многозначительно сказала Татьяна.
      - Татьяна! - повысил голос Алексей Палыч. - У тебя во сколько зачет?
      Татьяна поднялась из-за стола, повесила на плечо сумку и пошла к двери.
      - Интересно, - сказала она, оборачиваясь, - как только я заговариваю о продуктах, ты сразу вспоминаешь о моей электричке.
      Татьяна закрыла за собой дверь, но тут же приоткрыла ее снова.
      - Интересно! - сказала она. - И даже - странно!
      Дверь за Татьяной закрылась.
      В эту минуту Алексей Палыч не возражал бы, чтобы она закрылась навсегда.
      - Алексей, - тихо сказала Анна Максимовна, - это ты взял продукты?
      - Ну, я, - ответил Алексей Палыч.
      - Зачем?
      - Взял, - сказал Алексей Палыч. - Взял - принес. Хотел купить спросил... купил... забыл спросить... забыл купить... забыл принести... забыл отнести... Зеленым я не был. Бледным не был. Желтым не был. Не кричал. Не трясся.
      - Зачем? - настойчиво повторила Анна Максимовна.
      - Не скажу! - строптиво заявил Алексей Палыч.
      Анна Максимовна оперлась локтями о стол, уперлась подбородком в ладони. Алексей Палыч увидел, что из глаз ее катятся слезы.
      - Алексей, - проговорила она, - у тебя есть твой ребенок.
      Алексей Палыч, присев к жене, обнял ее за плечи и поцеловал в ухо.
      - Аннушка, - сказал он, - у меня нет моего ребенка. Клянусь тебе в этом чем ты только хочешь. Во всей Вселенной у меня нет детей, кроме Татьяны, чтоб ей зачет сегодня не сдать. И не плачь, пожалуйста, попусту, иначе я тоже начну реветь. Ты посмотри, там же все на месте, кроме одной банки.
      - Правда? - воскликнула Анна Максимовна, и вопрос этот относился вовсе не к банкам.
      - Честное слово, - сказал Алексей Палыч, и ответ относился не к банкам тоже.
      - Ладно, - сказала Анна Максимовна, - пора Андрюшку будить. Бог с ней, с этой проклятой банкой.
      Когда Алексей Палыч вышел из дома, земля слегка покачивалась под ним. И было это вовсе не от того, что ось земная, как выяснили давно астрономы, немного пошатывается.
      За четыре дня чувство опасности несколько притупилось. У входа в подвал Алексей Палыч уже не озирался по сторонам, но, войдя, дверь все же запер.
      - Палыч, привет, - сказал мальчик, и в тоне его явно слышалось удовольствие. - Я слышал, как ты идешь. А вчера здесь был не ты.
      - А кто же? - встревожился Алексей Палыч.
      - Не знаю. Я слышал, как он уходил. Ты, Палыч, не бойся. Я ничего не трогал, не шумел и не включал свет. Я только посмотрел в эту дырочку, - мальчик показал на окно, завешанное газетой.
      - Как же он выглядел?
      - Не так, как ты.
      - Это ясно. Не сможешь ли ты его нарисовать?
      Алексей Палыч подал мальчику листок бумаги и карандаш. К его удивлению, мальчик очень легко, несколькими штрихами изобразил женскую фигуру. Рисунок оказался настолько верным, что ошибиться было невозможно.
      - Это не он, а она, - вздохнул Алексей Палыч. - Это женщина. Ее зовут Ефросинья Дмитриевна. Что она делала?
      - Ничего. Сказала: "Есть кто там?" Потом сказала: "Господи, господи". Потом ушла.
      - "Господи, господи..." - пробормотал Алексей Палыч. - Этого еще не хватало. Впрочем, все равно пора тебя выводить отсюда. Ты уже не младенец.
      Да, теперь уже нельзя было сказать, что перед Алексеем Палычем стоял младенец. За ночь мальчик подрос еще и теперь стал ростом примерно с Бориса. Алексей Палыч подвел его к стенке, к черте, проведенной карандашом. Все было точно до миллиметра.
      - Значит, у вас слышат, о чем мы говорим? - спросил Алексей Палыч.
      - У нас? - переспросил мальчик, и на лице его было искреннее недоумение.
      - Ладно, - сказал Алексей Палыч, - это неважно. Лучше скажи: ты еще будешь расти?
      - Теперь я знаю, почему Боря вчера говорил громко. Я не должен расти?
      - Нам, вообще-то, не жалко, - пояснил Алексей Палыч. - Но ведь не можешь ты все время ходить в одеяле. А мы не можем менять тебе одежду так часто.
      - Теперь я знаю, - сказал мальчик. - Я не буду расти.
      - Есть хочешь?
      Мальчик засмеялся:
      - Вчера - есть, сегодня - есть. Разве всегда нужно есть?
      - Мы едим каждый день, - осторожно сказал Алексей Палыч.
      - А я не хочу. Но, если ты хочешь, давай, буду есть.
      Алексей Палыч смутился и зачем-то похлопал себя по карманам.
      - А у меня как раз нет еды. Я сейчас принесу.
      - Не нужно, - сказал мальчик. - Я никогда не хочу.
      - Слушай... - Алексей Палыч вдруг запнулся. Безликое это обращение давно уже ему не нравилось. - Как тебя зовут?
      - Не знаю.
      - Как тебя зовут у вас, дома?
      - У нас? - снова удивился мальчик. - Я тебя не понимаю.
      - У каждого человека есть имя. Меня зовут Алексей Палыч...
      - Тебя зовут Палыч, - поправил мальчик.
      - Ну, пускай так. Борю зовут Борей. Тебя тоже надо как-то называть. Выбирай.
      - Называй меня Палыч. Мне так нравится.
      - Двух Палычей будет многовато. Лучше как-то по-другому назовем тебя.
      - Тогда - Боря.
      - Боря у нас уже есть. Еще думай.
      - Сенька-зараза, - сказал мальчик.
      - Что?! - переспросил Алексей Палыч.
      Мальчик кивнул в сторону окна.
      - Там они все время кричат: "Сенька-зараза, отдай мне! Сенька-зараза, не твой аут!" Наверное, Сенька-зараза хорошее имя, раз они все время кричат.
      - Не совсем хорошее, - сказал Алексей Палыч, решив не пускаться в объяснения. - Давай я попробую.
      Алексей Палыч задумался. Может быть, инопланетное происхождение мальчика было тому виной, что в голове учителя всплывали любые имена, кроме русских.
      - Феликс! - воскликнул Алексей Палыч. - На нашем языке это означает "солнечный" [1]. ------[1] Алексей Палыч ошибся: на русский язык имя "Феликс" переводится как "счастливый". ------
      - Тогда и зови на нашем языке, - сказал мальчик. - Сенька-зараза мне нравится больше, но пускай будет Солнечный.
      - Нет, - возразил Алексей Палыч, у которого тоже имелись свои слабости. - Феликс звучит гораздо лучше. У нас в Кулеминске еще нет ни одного Феликса. Ты будешь первым. Согласен?
      Мальчик согласился без особой охоты. Наверное, правду говорят, что первая любовь - самая сильная. Первой любовью Феликса продолжал оставаться Сенька-зараза.
      - А теперь, Феликс, - сказал Алексей Палыч с некоторой торжественностью, - я иду за одеждой. А ты посиди тут тихо. Ладно?
      - Посижу, - согласился Феликс.
      Алексей Палыч направился к двери. Феликс его окликнул:
      - Палыч...
      - Да, Феликс?
      - Они там бегают, кричат... - Феликс показал на окно. - А что они еще делают?
      - Они? Ну, еще они учатся, спят, едят, смотрят телевизор, ездят на велосипедах, ходят в кино, просто бездельничают.
      - Я тоже хочу бегать, кричать и учиться.
      - Послезавтра каникулы, - сказал Алексей Палыч. - Учиться они перестанут.
      - Я тоже хочу смотреть, ездить и просто бездельничать, настойчиво повторил Феликс. - Ведь я такой же, как они. Это ты не такой.
      - Ты прав, - подтвердил Алексей Палыч. - Ты такой, а я не такой. Но я был таким и поэтому тебя хорошо понимаю. Я тебе обещаю: ты будешь бегать, смотреть и все остальное.