– Это совершенно не твое дело.
      – Если твое не мое, то и мое не твое.
      – Пока что отец – я. Мое дело – спрашивать, твое – отвечать. Если ты мне все расскажешь по-честному, то я, может быть, тебя прощу.
      – Меня не за что прощать. Это тебя надо прощать. Тебя уже много раз прощали.
      – Борька, как ты разговариваешь с отцом?!
      Но Борис сейчас не боялся ни бога, ни черта. Не боялся он и отца. Он-то знал, что правда на его стороне.
      – Я с тобой нормально разговариваю. Если по-честному, то виноват ты.
      – Ты слышишь его? – обратился Арсений Петрович к жене. – Нет, я всегда говорил, что наша молодежь "дурно воспитана, она насмехается над начальством и нисколько не уважает стариков. Наши нынешние дети стали тиранами, они не встают, когда в комнату входит пожилой человек, перечат своим родителям. Попросту говоря, они очень плохие" .
      – Да, – согласилась мама Бориса. – "Эта молодежь растленна до глубины души. Молодые люди злокозненны и нерадивы. Никогда они не будут походить на молодежь былых времен. Молодое поколение сегодняшнего дня не сумеет сохранить нашу культуру" .
      Представитель "растленной" молодежи отнесся к этой критике довольно спокойно. Подобное ему уже приходилось слышать.
      – Хорошо, Боря, – сказал Арсений Петрович, – давай поговорим разумно. Мне мерзко на тебя смотреть, но я первый протягиваю тебе руку. Объясни, как это с тобой получилось? Наверное, нечаянно? Мы тебе поверим.
      – Сначала объясни, как у тебя получилось. Тоже нечаянно?
      – Борька, – сказал Арсений Петрович, – я тебе переломаю ноги, выверну руки, наставлю синяков, набью шишек.
      – А еще меня выгонят из лагеря, – сказал Борис.
      – Я этого не допущу!
      – Они допустят, – сказал Борис. – Они тебя знают. Знаешь, что хуже всего в жизни? Хуже всего краснеть за своего отца.
      Вот так, рикошетом, вернул Борис отцу его собственные слова. С заменой, разумеется, одного слова.
      – Вот змей! Он еще острит! Борька, я беру ремень!
      – Может быть, его лучше отмыть, пока не закрыта баня? – спросила мама, которая отлично знала, что максимум, на что способен разгневанный Арсений Петрович, – это три раза обежать вокруг стола.
      – Проклятье! Я же не могу появиться с ним в нашей бане! Надо мной до конца жизни будут смеяться!
      – Поезжайте на Старый Разъезд.
      Так во второй раз за сегодняшний вечер появился в бане на Старом Разъезде синий мальчишка.
      – Что-то сегодня много синеньких, – покачала головой дежурная, провожая отца и сына в отдельный кабинет с ванной. – Хоть бы сгорела она, эта фабрика. Ты бы, гражданин, не оставлял это дело, написал бы в газету, глядишь, и турнут директора. А новый призадумается...
      Чувствуя на спине сверлящий взгляд сына, Арсений Петрович шмыгнул в ванную комнату. Он проделал это так быстро, что дежурная не успела предложить ему "черного" мыла.
      Бориса пришлось отмывать в пяти водах.
      Алексей Палыч проворочался всю ночь, так ничего и не придумав.
      Встал он с тяжелой головой и от завтрака отказался. Его не спросили – почему. Его вообще мало о чем спрашивали в последние дни. Домашние видели, что он похудел, стал беспокойным. Но его не трогали и не расспрашивали, словно боялись узнать нечто ужасное. Анна Максимовна не говорила о домашних делах, Татьяна перестала делать замечания.
      Никто еще ничего не знал, но предчувствие какой-то беды висело в воздухе. Ощущение было такое, словно в доме была спрятана бомба с часовым механизмом, – все слышали тиканье и все делали вид, будто ничего не случилось.
      Сегодня опять экзаменационный день.
      Но не случайно говорят: утро вечера мудренее. Едва Алексей Палыч вышел из дома, его осенило. Он все время пытался справиться в одиночку. Ну, с Борисом. Пожалуй, Борис сделал даже больше, чем он. Но теперь и сам Борис попал в тяжелое положение. Нужно поберечь его самолюбие – его нельзя возвращать в лагерь в роли героя. Хватит того, что ему достанется дома.
      Алексей Палыч решил, что сегодня же сходит к Куликовым домой, поговорит с родителями, постарается как-то помочь Борису.
      Но сейчас самому Алексею Палычу нужна была помощь. И срочная. Неизвестно ведь, где сейчас находится и в какую дверь стучится оскорбленный парикмахер. Старики встают рано...
      И вот – идея! Нужно увезти Феликса из Кулеминска! Увезти к кому-нибудь из друзей.
      Друзей у Алексея Палыча накопилось довольно много. Правда, дружба была односторонняя и односезонная. С тех пор, как Алексей Палыч обжился в Кулеминске, с той поры, как умерли родители Анны Максимовны и у Мухиных образовался собственный дом, друзья по институту все чаще стали вспоминать Алексея Палыча.
      Дружеские отношения вспыхивали каждый год с новой силой в начале июня и с такой же силой затухали в конце августа. Друзья наезжали поодиночке и семьями, ночевали в доме, раскидывали во дворе палатки, ходили за грибами и ягодами, рыбачили на дальних озерах, называли Алексея Палыча "стариной" и спрашивали, почему он не пишет диссертацию.
      В конце августа друзья исчезали.
      Конечно, Алексея Палыча приглашали вместе с женой в город, обещали билеты в театр и на концерты, грозили даже какими-то путевками в санаторий.
      Но Алексей Палыч по субботам был занят в школе, а на один день смысла не было ездить.
      Санаторий же для него вообще был понятием отвлеченным – нечто вроде Антарктиды.
      И вот нужда заставила Алексея Палыча вспомнить о друзьях. Удивляясь тому, как эта простая мысль не пришла к нему в голову раньше, он поспешил на почту.
      Разменяв рубль на пятнадцатикопеечные монеты, Алексей Палыч оседлал автомат.
      Еще не было восьми – все друзья оказались дома.
      Первый очень обрадовался Алексею Палычу, но когда зашла речь о том, чтобы на десять дней приютить мальчика – очень послушного мальчика, – сказал, что, к великому сожалению, на днях, ну буквально завтра, улетает в командировку.
      Второй друг пришел в полный восторг, но тут же выяснилось, что у него в квартире идет ремонт. И надолго – "Ты же знаешь этих мастеров!" – на все лето.
      Третий друг – надо же такое совпадение! – как раз сегодня уезжал в отпуск...
      Затем друзья начали повторяться: отпуск, ремонт, командировка, ремонт, ремонт, отпуск...
      На десятом друге обозначился некоторый сдвиг: десятый чужим голосом сообщил, что он умер этой зимой.
      И только на одиннадцатом звонке, к концу второго рубля, Алексею Палычу повезло: Феликса согласился принять человек, который никогда не приезжал к Алексею Палычу и не обзывал его "стариной". Но они когда-то вместе были на практике, и у Алексея Палыча случайно сохранился его телефон.
      Значительно повеселев, Алексей Палыч направился в школу. Он решил увезти Феликса сразу же после экзамена. О том, что будет спустя десять дней, он пока не загадывал. Там посмотрим, может, обойдется...
      С задней стороны школы уже прогуливался Борис.
      – Он там? – спросил Борис, кивая на дверь подвала.
      – Конечно, – ответил Алексей Палыч. – Как у тебя?
      – Пока никак. Вчера я спать лег, а сегодня они на работу ушли. Вечером будут разбираться. Алексей Палыч, я думал, думал... Жутко не хочется опять в лагерь. Будем там дурачками ходить...
      – А в лагерь и не надо. Я все устроил. Идем к Феликсу.
      Когда они вошли, Феликс стоял возле лабораторного стола. Вид у него был невеселый. Алексей Палыч подумал, что Феликсу тоже не хочется возвращаться в лагерь, и поспешил его обрадовать:
      – Феликс, в лагерь больше вы не поедете.
      – Вообще-то жалко, – вздохнул Феликс. – Мне там нравилось. Но теперь это уже неважно.
      – Сегодня я отвезу тебя в город. Там ты поживешь с одним человеком всего десять дней. Он хороший человек. Он сведет тебя в музей, в кино, вы сходите в детский парк, покатаетесь на каруселях.
      – А Боря?
      – Боря пока останется здесь. У него сейчас, понимаешь, некоторые трудности... Но я уверен, что вы еще встретитесь.
      – А я уверен, что нет, – сказал Феликс. – Боря, я тебе очень надоел?
      – Вчера я на тебя здорово разозлился, – ответил Борис. – А сегодня встал – вроде ничего. Если бы ты не полез в речку, жили бы себе спокойно.
      – Разве в лагере ты жил спокойно?
      – Не очень, – признался Борис. – Но терпеть можно.
      – И ты согласился бы терпеть еще?
      – Ну... если нужно... не бросать же тебя одного.
      – Одного... – задумчиво повторил Феликс. – Да, одному, наверное, трудно. Я продержался дольше всех. Наверное, потому, что был не один.
      – Я тебя не понимаю, – сказал Алексей Палыч. – Что значит "продержался"?
      – Меня отзывают, Алексей Палыч.
      – Что значит "отзывают"? Феликс, ты подключился?
      – Конечно! – сказал Феликс. – Я подключился, когда вы ушли. Я не хотел подключаться, но это от меня не зависит. Меня хотели отозвать сразу, я еле упросил, чтобы мне разрешили с вами попрощаться.
      – А ты не мог попросить, чтобы тебя оставили?
      – А зачем? – невесело усмехнулся Феликс. – Чтобы вам опять со мной мучиться? Вам-то от меня нет никакой пользы.
      – А это уж не твое дело, – сказал Алексей Палыч. – И не все в нашем мире измеряется пользой.
      – Я это знаю, – сказал Феликс. – И у нас знают все, что со мной происходило, но они _не_понимают_, почему вы со мной возились. Алексей Палыч и Боря, вы на меня не очень обижайтесь. Иначе вести я себя не мог. Я был таким, каким вы меня видели, я ничего не делал нарочно. Если я причинял вам неприятности, то это не умышленно.
      – Ну, хоть на десять-то дней ты бы мог остаться, – сказал Алексей Палыч. – Я обо всем договорился.
      – Не имею права. Они уже меня ждут. Им кажется, что они узнали что-то важное, но без меня им этого не понять.
      – Феликс, а вы... они... какие они там? – спросил Борис.
      Феликс улыбнулся:
      – Не семиногие. Не пучеглазые. Не змееподобные. Не разумные насекомые. Не мыслящие растения. Не такие, каких выдумывают ваши фантасты. Мы очень похожи на вас. Но все остальное у нас сильно отличается. Мы далеко ушли от вас в науке. Но, уйдя вперед, мы кое-что позабыли. Мы утратили какие-то важные свойства разума. Мы даже забыли, как они раньше назывались. Если говорить вашим языком, мы утратили какие-то человеческие качества. Вот мы их и разыскиваем на других планетах. Наша техника нам это позволяет. Единственное, с чем нам еще не удалось справиться, – с пупком. Не получается, пятое солнце его забери!
      Уже без улыбки Феликс протянул Алексею Палычу руку.
      – Алексей Палыч, я еще раз прошу у вас прощения. Спасибо... Передайте, пожалуйста, мои извинения парикмахеру. Мне кажется, вы очень нам помогли. К сожалению, мы не можем прислать вам подарок, как это принято на Земле. Прислать – не проблема, но вам ничего не подойдет из наших вещей.
      – А вот сейчас ты уже говоришь глупости, – сказал Алексей Палыч. – У меня такое впечатление, что ты опять отключился.
      – Я бы с удовольствием... – вздохнул Феликс. – Пускай бы меня навсегда отключили. Я бы остался. Но я на работе. Я себе не хозяин, как, например, и ваши космонавты. Да, чуть не забыл. Алексей Палыч, меня просили поблагодарить вас за то, что вы меня отмыли. У нас нет средств, чтобы смыть эту краску.
      – Ага, – шутливо заметил Алексей Палыч, – я же говорил, что вы не все знаете. Кое-чему можно и у нас поучиться.
      – И еще одна просьба: можно мне оставить костюм?
      – Разумеется, не отпускать же тебя голым в такую дорогу.
      – Это мгновенно, – сказал Феликс. – Но им зачем-то нужен костюм.
      Феликс протянул руку Борису.
      – Ты никогда не вернешься? – спросил Борис.
      – Нет, дважды не посылают: нужна свежая голова. Будь здоров, старик. Спасибо тебе за все. Ты прекрасно меня воспитывал. Желаю тебе много детей, когда ты вырастешь. Ты замечательно их воспитаешь.
      – Ну уж нет, у меня детей не будет! Ни одного! Даже ни половинки! – Борис помолчал и сказал решительно: – А ты, Феликс, оставайся. Вернемся в лагерь... Я согласен – пускай нас обзывают героями. Мы еще успеем к завтраку.
      Феликс снова вздохнул.
      – Я же говорил: от меня уже ничего не зависит. Возвращайся один. Когда увидишь Тому, передай ей...
      И в это мгновение в комнате вспыхнул и погас голубой луч. Феликс исчез.
      – Вот и все, – сказал Алексей Палыч. – Он уже дома! Ты знаешь, Боря, мне сейчас кажется, что мне снился долгий-долгий сон. Я даже забыл, с чего все началось.
      – Вот с этого началось, – Борис взял в руки катушку. – Вы тогда верно сказали – сгорел наружный виток.
      – Ну и что из того, что наружный? При чем тут этот виток. И вообще... радиотелескопы... галактики... Мы-то с тобой тут при чем?
      Алексей Палыч взял из рук Бориса катушку, повертел ее в руках, поставил на стол. Они оба смотрели на эту катушку, потом взглянули друг на друга, и одна и та же мысль пришла к ним одновременно.
      – Спаяй, – попросил Алексей Палыч.
      – А ничего не будет, – сказал Борис.
      – А ты спаяй...
      Борис воткнул паяльник в розетку, подождал, пока он нагреется, разогнул перегоревший виток, соединил концы и ткнул в них паяльником. Затем обмотал место спайки изоляционной лентой.
      – Включить?
      Алексей Палыч кивнул.
      – А ничего не будет, – повторил Борис и воткнул вилку от катушки в розетку.
      И ничего не произошло.
      – Выключай, – сказал Алексей Палыч. – Мы с тобой действительно ни при чем. Пойдем. Мне пора на экзамен.
      Борис выключил катушку. Алексей Палыч подошел к щитку и выключил общий рубильник.
      – Я, Боря, зайду к вам сегодня. Если ты не возражаешь. Мне бы хотелось поговорить с твоими роди...
      Тонкий голубой луч возник вдруг в лаборатории на мгновение. Он вспыхнул и исчез.
      А рядом со столом, на том месте, где недавно стоял Феликс, возникла девочка в знакомом джинсовом костюме.
      – Здравствуйте, Алексей Палыч! Здравствуй, Боря! – весело сказала девочка. – Вам привет от Феликса.

ПОСЛЕСЛОВИЕ