Но Феликс не обращал внимания на все эти звуки: они ничего не говорили ему.
      Феликс шел прямо, туда, где, затаившись в извилистых берегах, текла речка Кулемка.
      Лес неожиданно расступился. Вниз побежал песчаный откос. А под откосом тихо, мирно и ядовито синели воды небольшой речки. Впрочем, не так уж они и синели. Кусты, деревья, небо и облака отражались в них так же чисто, как и в обычной воде.
      На вид это была вполне невинная речка. Еще не так давно в ней водились окуни и плотва и даже раки, которые, как известно, любят чистую воду. Но несколько лет назад фабрика игрушек начисто перевела в ней всякую живность. Дольше всех, говорят, продержалась старая щука. Но и она, не выдержав, сплыла вниз по течению и ушла в другую реку, где погибла от тоски и одиночества: у этой щуки была красная голова, зеленое брюхо, синий хвост, и другие щуки не хотели с ней разговаривать.
      Всего этого Феликс не знал. Но на той стороне реки он увидел множество белых цветов. Тома объяснила ему, что так цветет земляника.
      Феликс спустился с обрыва на берег. Речка была неширокой, и отсюда цветы показались совсем близкими. Феликс разделся и сложил одежду на берегу.
      Он решил, что сплавает на ту сторону и вернется с ягодами. Он не верил, что не умеет плавать: ведь все ребята умели, он сам это видел.
      Феликс ступил одной ногой в воду и похлопал себя по груди, как это делали сегодня ребята, прежде чем окунуться.
      С обрыва послышался крик:
      – Феликс, стой! Не ходи туда!
      Феликс обернулся, нога его оскользнулась на глине, и он бухнулся в речку...
      Тут следует на время остановиться и объяснить, почему героев всегда спасают в последнюю минуту.
      Ну, во-первых, пока еще никого не спасли...
      Во-вторых, ни один автор не имеет права топить своих героев без крайней необходимости, а эта необходимость еще не настала...
      В-третьих, давайте разберемся: а в какую же минуту вообще-то спасают тонущих людей? Ведь не за час до их гибели и не за два. И конечно, спасают их не после смерти, а хотя бы незадолго до нее. В общем, спасают как раз в ту самую минуту, когда они тонут...
      Но автор уже чувствует, что слишком много оправдывается. Когда человек приводит множество оправданий, то это означает, что у него нет ни одного серьезного.
      Поэтому автор мысленно зачеркивает все предыдущие оправдания и оставляет одно, но серьезное: все было так, как написано.
      И не случайно.
      Не случайно Борис встретил Феликса, хотя вышел на его розыск не сразу и двигался другим путем. Вот Феликс попал к речке случайно. А Борис понимал, что самую большую опасность для Феликса представляет не шоссе и не железная дорога, а речка Кулемка, потому что машинист и шофер могут посигналить или затормозить, а речка проглотит человека без всяких сигналов. Борис кратчайшим путем добежал до Кулемки и побежал вдоль нее по тропе.
      Итак, Феликс бухнулся в речку...
      Здесь так и хочется написать, что Феликс ударился о камень или его вынесло на стремнину, а впереди шумел водопад, а Борис, рискуя жизнью, вытащил его на берег.
      Но речка Кулемка мелка; стремнины и водопады не снились ей даже в ее лучшие годы.
      Когда Борис скатился вслед за Феликсом в речку, то воды в ней оказалось всего по грудь.
      Феликс в трусах, а Борис в рубашке и брюках стояли прямо друг против друга, и синие ручьи прямо текли по их шеям.
      – Допрыгался... – сказал Борис.
      Феликс молчал. Он чувствовал, что провинился.
      Борис на четвереньках выбрался на скользкий берег и протянул руку Феликсу.
      – Все, – сказал Борис. – Привет... Прощайся с лагерем.
      – Я хотел набрать земляники. Смотри, сколько ее на том берегу.
      Борис взглянул через реку и сплюнул синей слюной.
      – Это ромашка, – сказал он кратко и начал раздеваться.
      Одежда Бориса закрасилась неровно: в одних местах синий цвет лег погуще, в других посветлее. Но зато тело, руки, ноги, шея стали цвета морской волны – такой радостной синей волны, какую можно встретить на детских рисунках.
      Феликс выглядел не лучше или не хуже – кому как понравится.
      Ни ругать Феликса, ни объяснять ему что-то Борису не хотелось. Он понимал, что скрыть купание не удастся, для этого потребовались бы новые руки и шеи для них обоих, а для Бориса еще и новый костюм.
      Борис выжал белье и одежду, надел все мокрое.
      – Идем.
      – Боря, а почему ты сказал: "Прощайся с лагерем"?
      – Выгонят.
      – А куда мы с тобой пойдем?
      – Я домой. А ты не знаю куда.
      – Я тоже домой – к Палычу.
      Борис ничего не ответил. Разговаривать ему не хотелось.
      Они шли по тропе вдоль Кулемки. Сзади и немного сбоку от них похрустывали сучья, словно это шагов отражалось от леса. Борис остановился и придержал Феликса. Но эхо не умолкало. Невдалеке, за деревьями Борис заметил какое-то движение.
      – Серый, – негромко сказал Борис, – а ну выходи, а то башку оторву.
      Из-за дерева показался Серега с автоматом. Он следил за братом у озера, бежал за ним по тропе, видел купание.
      Он понимал, что сейчас с братом шутить не стоит.
      – Чтобы через полчаса дома был, – приказал Борис. – Отцу ничего не говори.
      – Борька, а я нарочно не прятался. Я тебе что-то сказать хочу.
      – Я сказал – домой! – повысил голос Борис.
      – Борька, за вами один дяденька следил.
      Борис остановился.
      – Сейчас?
      – Не-а... вчера... за тобой следил и за Феликсом.
      – За каким еще Феликсом?
      – А вон за ним, – кивнул головой Серега.
      – Откуда ты знаешь, как его зовут?
      – А у меня ухи есть, – сказал Серега.
      – Вот я тебе сейчас их и оборву. Кто следил?
      – Дяденька из парикмахерской. Хотел, чтобы я тебя увел. Хотел с Феликсом поговорить. А сам сказал, будто шпион. Только он притворялся.
      – Надо было вчера сказать.
      – А я пока его догнал, вы ушли. А я есть захотел...
      – Сгинь, – сказал Борис, и Серега растворился в кустах.
      – Боря, кто хотел со мной поговорить? – спросил Феликс.
      – Есть тут один... Не знаю даже, зачем ты ему нужен. Теперь это неважно. Нас все равно выгонят. Мне-то наплевать, а вот что с тобой делать... Говорили же на линейке – в реке не купаться. Полез...
      – Я не купался, я хотел перейти на ту сторону.
      – Какая разница, все равно – синий. Я-то отца не боюсь: он сам виноват...
      Борис остановился. Неожиданная мысль пришла к нему при упоминании об отце.
      – Феликс, кажется, я придумал! На обед мы все равно опоздали... Давай сбежим сейчас в Кулеминск к нам домой. Отцу скажем, что ты свалился в воду нечаянно, а я бросился тебя спасать. Вот мы и закрасились. А виноват-то он! Его уже два раза штрафовали за речку. Я переоденусь, а он пускай отвезет нас в баню. До ужина мы вернемся.
      – Я свалился не нечаянно, а пошел за земляникой, – сказал Феликс.
      – А сказать надо, что нечаянно.
      – Но это будет неправда.
      – Ты можешь молчать. Говорить буду я. И вообще, если родителям всегда правду говорить, то и жить невозможно.
      – Боря, ты говоришь "отец", "родители"... А где мои родители?
      – Чем больше будешь спрашивать, тем скорее их увидишь, усмехнулся Борис. – Пока твои родители – Алексей Палыч и я.
      – Я так и думал, – сказал Феликс. – Но говорить неправду я все равно не буду.
      – Никто тебя не заставляет. Молчи – и все.
      Но план Бориса, не такой уж сложный, выполнить не удалось. Обходя лагерь, Борис увидел небольшую толпу, направляющуюся к лесу через стадион.
      – Все, – сказал Борис. – Уходить нельзя. Нас идут искать... Девчонки все разболтали.
      Да, это поработали девчонки. И вряд ли можно винить их за это. Походив возле опушки до обеда, они направились в столовую. Ни Феликс, ни Борис к обеду не явились. Девочки подождали еще полчаса.
      А потом они решили, что если с ребятами что-то случится, то в этом будут виноваты только они.
      Девочки покаялись тренеру.
      Тренер пошел к начальнику лагеря.
      Начальник по трансляции объявил немедленный сбор всего персонала.
      И вот теперь толпа человек в двадцать направилась к лесу. Впереди вышагивал Вен-Вен с мегафоном в руках. Позади всех шел Алексей Палыч, который только что появился в лагере.
      Увидев толпу, Борис понял, что план сорвался. Нельзя было заставлять этих людей бродить до темноты в лесу. Тем более, что своими силами они бы никого не нашли, а значит, начались бы звонки в милицию, лесничество, к летчикам: сотни людей оторвались бы от своих дел, чтобы прочесывать лес, пока двое пропавших спокойно моются в бане.
      – Конец, – сказал Борис. – Кажется, всему конец. Но ты молчи. Может быть, еще поверят. Только они не поверят. Вон их сколько собралось.
      – Палыч идет! – радостно воскликнул Феликс.
      – Тут и Палыч не поможет, – вздохнул Борис. Двое синих вышли из зеленого леса и пошли по желтому песчаному полю навстречу толпе.
      – Вот они! – воскликнул кто-то весело, потому что страдал близорукостью.
      – Я бы сказал – не совсем они, – заметил Вен-Вен, близорукостью не страдавший.
      Мальчиков окружили кольцом.
      Женщины смотрели на них с жалостью: они знали, что грозило этим ребятам. Мужчины тоже знали, но жалости в их глазах не было, ибо именно мужчины на нашей планете призваны осуществлять справедливость.
      – Господи, до чего они синие! – вздохнула повариха, которую освободили от поисков, но она пошла из любопытства.
      Алексей Палыч скромно маячил в задних рядах. Он проклинал себя за то, что не освободился с утра и не успел вовремя. Он понимал, что при таком количестве свидетелей даже начальнику лагеря трудно будет что-нибудь сделать.
      Феликс, не обращая ни на кого внимания, бросился к Алексею Палычу.
      – Палыч, привет! – радостно сказал Феликс. – Ты почему так долго не приходил?
      Алексей Палыч, не поднимая глаз, пожал синюю ладошку, но тут же спохватился.
      – Безобразие! – сказал Алексей Палыч, косясь в сторону начальника лагеря.
      – Товарищи, спасибо, – сказал начальник лагеря нехорошим голосом. Таких голосов не бывает у людей, собирающихся простить. – Все свободны. Куликов и Солнечный пройдут со мной в канцелярию.
      – Концерт окончен, – сказал в мегафон Вен-Вен. – Граждане, расходитесь. Граждане, не толпитесь.
      Именно в эту минуту при виде синих мальчишек в голове Вен-Вена произошло короткое замыкание в творческом смысле. Он ясно увидел свою новую пьесу.
      Она была в синем цвете. Синие мальчики и синие девочки пели и танцевали на сцене. Синий оркестр играл "Голубой блюз". Все было дико тоскливо, невыносимо скучно, жутко одиноко. Смысл пьесы заключался в том, что в ней не было слов. Можно было петь только "на-на", "ла-ла", "ра-ра", "па-па" и... "ку-ку".
      "Ку-ку" было настоящей находкой, такого еще нигде не встречалось.
      Вен-Вен быстрым шагом направился в клуб – записывать идею, пока она еще дымилась.
      За ним потянулись остальные.
      Начальник лагеря, Борис, Феликс и Алексей Палыч пошли в канцелярию. Ребята, встречавшиеся им на пути, прилипали к этой группе, как железные опилки к магниту. Всем хотелось посмотреть, как ведут себя приговоренные перед казнью. Провожали Бориса и Феликса молча. Никто не смеялся и не злорадствовал. Один лишь Дегтярев забегал вперед и пятился задом, надеясь разглядеть слезы на лицах преступников.
      Все четверо поднялись на второй этаж над столовой – в небольшой кабинет начальника лагеря. Он молча подвинул стул Алексею Палычу и сел за стол.
      – Ну... – сказал начальник лагеря, и в этот момент в дверь постучали.
      – Войдите.
      В дверь просунулись Ира и Тома и остановились у порога.
      – Что скажете?
      – Они не виноваты, – сказала Ира.
      – Это мы виноваты, – сказала Тома.
      – В чем же ваша вина?
      – Мы послали их за земляникой, а они заблудились.
      – И все?
      – Все, – сказали девочки.
      – Хорошо, девочки, идите.
      – А вы их простите? – спросила Тома.
      – Идите.
      Девочки ушли. Теперь они чувствовали себя виноватыми еще больше, теперь им стало ясно, что не нужно было поднимать панику.
      – Ну, вот и все, – со вздохом сказал начальник лагеря. – Скажите мне, какой черт вас туда занес? – спросил он ребят. – Что за удовольствие купаться в этой канаве? Кроме того, в лес ходить тоже не разрешается.
      – Мы не купались, – ответил Борис. – Все получилось нечаянно.
      – Что значит нечаянно?
      – Он случайно упал в воду, а я... – Борис хотел сказать "спас", но подумал, что в слове этом слишком много геройства. – Я ему помог вылезти.
      – Значит, ты его спасал?
      Борис промолчал.
      – Вообще-то так могло быть, – робко вступился Алексей Палыч. Куликов мальчик довольно решительный.
      – Допускаю. Тогда пусть Куликов мне так же решительно объяснит, почему у него костюм крашеный, а у его друга нет.
      – Потому что он упал без костюма.
      – Случайно упал без костюма? Сначала разделся, а потом упал... Зачем он раздевался? Знал, что упадет?
      Борис молчал. Феликс видел, что Борису отвечать трудно. Он знал, что должен молчать, но все же бросился на выручку:
      – Я разделся, чтобы перейти на другой берег.
      – Зачем?
      – За земляникой.
      – Ясно. Дальше.
      – Боря говорит правду. Я упал, а он прыгнул и помог мне вылезти.
      – Что же, на другом берегу земляника слаще?
      – Там не было земляники. Там ромашка, – правдиво сказал Феликс.
      – А друг твой честнее тебя, Куликов, – сказал начальник лагеря. Вот уж действительно ирония судьбы: отец спускает в реку краску, а сына за это выгоняют из лагеря.
      Начальник лагеря подошел к окну и взглянул вниз.
      – Целая толпа стоит, – сказал он. – Ждут, чем кончится. И все знают, чем должно кончиться. Сто раз говорили: полез в речку – пощады не будет. В разное время мы уже выгнали одиннадцать человек. Если сейчас простить этих, то что сказать следующим? Вы же сами педагог, Алексей Палыч, вы должны меня понять.
      – Я-то понимаю, – покорно сказал Алексей Палыч. – Только мне мальчика деть совершенно некуда. Мальчик издалека...
      – Кстати, – сказал начальник лагеря, – что-то многие интересуются этим мальчиком. Тренер интересовался, откуда он приехал. Документов на него в канцелярии нет, но об этом я и сам знаю. Это уж наша с вами договоренность. Но вот почему им так интересуется парикмахер, это мне не совсем понятно.
      – Парикмахер? – удивился Алексей Палыч.
      – Да. Вы его знаете, наверное; Август Янович, кажется.
      – Чушь какая-то! С какой стати им должен интересоваться Август Янович?
      – Вот и я не пойму. Причем плел какую-то чепуху, будто вы с мальчиком ко мне приходили. У меня сложилось впечатление, что он хотел что-то выведать, но я так и не понял, что именно.
      – Август Янович – человек весьма любопытный, – деликатно заметил Алексей Палыч. – Очевидно, это свойство профессии...
      – Ну, оставим парикмахера. Вы старше меня и опытней, Алексей Палыч. Может быть, вы мне посоветуете, что делать? В семье Куликовых как-нибудь переживут. В этом есть даже определенный юмор. Мне было бы крайне жалко, если бы Куликов-старший не увидел своего синего сына. Но вот вы говорите, что Солнечного вам девать некуда...
      – Пока, – сказал Алексей Палыч. – Временно. До конца экзаменов. Но я понимаю ваше положение...
      – Есть один выход, – сказал начальник лагеря. – Я им еще не пользовался, не было необходимости. Но он существует. Наступление лучший способ обороны. Что про вас знают девочки? Где они были, когда вы купались? – спросил он Бориса.
      – Они в лес не ходили.
      – Значит, они знают только, что вы пошли за земляникой?
      – Пошел я, – сказал Феликс, – а Боря пошел меня искать.
      – Хорошо, Солнечный, я уже убедился в твоей честности. Сейчас ты убедишься в моей нечестности. Но если вы думаете, что я делаю это ради вас, то вы ошибаетесь. Девочки видели, как вы барахтались в речке?
      – Не видели.
      – Прекрасно. Способ заключается в том, – обратился начальник лагеря к Алексею Палычу, – что преступники объявляются героями. Они были вынуждены, чтобы спасти человека, броситься в воду. Кто-то тонул в этой речке, допустим – турист. Таким образом, провинность превращается в благородный поступок, и вопрос о наказании сам собой отпадает. Но не полностью. За побег в лес мы с первого раза не выгоняем. За это объявляется строгое предупреждение. За спасение туриста выносится благодарность. Все это, во избежание слухов, объявляется по трансляции. Нам с вами противно, мы плюемся от отвращения, но другого способа я не вижу.
      Алексею Палычу было стыдно. Он понимал, что все это делается ради него. Но уж слишком как-то выходило все откровенно нечестно. Особенно неловко было перед ребятами. Да и согласны ли они сами на это?
      Начальник лагеря, словно угадав мысли Алексея Палыча, спросил Бориса:
      – Ну, как тебе нравится моя идея?
      Борис промолчал.
      Идея ему не нравилась. Но не надо забывать, что он знал то, чего не знал начальник лагеря. Кроме того, он представлял себе, что свалится на Алексея Палыча.
      – Понятно. А тебе? – обратился начальник лагеря к Феликсу.
      – Это неправда, – сказал Феликс.
      – Разумеется. Я, кажется, этого не скрываю.
      – А нельзя ли как-то по-другому? – спросил Алексей Палыч. – Если без благородных поступков...
      – Никак не выходит. Героизм – единственное оправдание для синих, зеленых и красных. Если бы они были иностранцами и не понимали по-русски... Еще лучше, если бы они были с другой планеты. Но это уже фантастика. Скоро ужин. Нужно решать, Алексей Палыч. Я понимаю, что вам тоже нелегко сделать выбор. Выбирайте меньшее из двух зол.
      – Нельзя ли немного подумать? – попросил Алексей Палыч. – Мы с мальчиками все обсудим... Мне бы не хотелось решать одному.
      Начальник лагеря явно обрадовался, что есть повод немного помедлить.
      – Сейчас ужин, – сказал он. – Ну, на ужине им делать нечего в таком виде. Потом ночь... Знаете, Алексей Палыч, забирайте их до утра. Если они придут к завтраку, то будем считать, что вы согласны на героический вариант. Если не придут, пойдет вариант обычный. За вещами можно прийти в любое время.
      – Мне бы не хотелось появляться с ними в Кулеминске в таком виде.
      – Это уже проще, – сказал начальник лагеря. – В нашем душе их не отмыть – опыт есть. Я даю вам машину, и вы везете их в баню. Только не в Кулеминск, а на Старый Разъезд – так я вам советую. Впрочем, может быть, Куликов предпочтет, чтобы его отмывал отец?
      – Предпочту, – угрюмо сказал Борис.
      – Вот и прекрасно. Передавай ему привет. – Начальник лагеря вышел за машиной. По пути он разогнал уже сильно поредевшую толпу болельщиков, пообещав им, что завтра они все узнают по трансляции.
      – Вот так... – сказал Алексей Палыч. – Как же ты, Боря, прозевал? Я тебя не упрекаю. Но ты видишь, как все сложилось.
      – Девчонки... Он от них совсем обалдел.
      – В баню поедешь?
      – Нет, все равно костюм не отстирать. Алексей Палыч, а этот, парикмахер, он и за нами следил. Мне Серый сказал. Он его видел возле лагеря.
      – Совершенно непонятно, – сказал Алексей Палыч. – Чего старик добивается? Может быть, попробовать с ним поговорить?
      Алексей Палыч еще не знал, что поговорит с парикмахером гораздо раньше, чем ему бы хотелось.
      Возле канцелярии ребят уже не было. Лишь одинокая девочка в спортивном костюме маячила неподалеку. Она помахала рукой в сторону всех троих – Алексея Палыча, Бориса и Феликса, вышедших из канцелярии.
      Но подошел к ней один Феликс.
      – Вас оставили? – спросила Тома.
      – Оставят, если скажем, что будто спасали туриста.
      – Ну и скажите.
      – Тома, – сказал Феликс, – ты ведь знаешь, мы никого не спасали.
      – Ну и что? Соврешь чуть-чуть, зато останешься на целый месяц.
      – Ты хочешь, чтобы я говорил неправду?
      – Хочу.
      – Ты шутишь? – спросил Феликс.
      Тома нахмурилась.
      – Если вас выгонят, мы больше не увидимся. Через месяц мы с Ирой уезжаем в Москву на соревнования. Потом вернемся в город... Ты что, ничего не понимаешь?
      От канцелярии посигналила подъехавшая машина. Феликса позвали.
      – Куда ты уезжаешь? – спросила Тома.
      – В баню, – честно ответил Феликс.
      Тома резко повернулась и, не оглядываясь, пошла к столовой. Она не знала, что в здешнем душе краска не отмывается, и приняла слова Феликса за дурацкую и совершенно неуместную сейчас шутку.
      Высадив Бориса неподалеку от дома, Алексей Палыч попросил шофера отвезти их с Феликсом на Старый Разъезд. Еще по дороге Алексей Палыч понял, как изменился и повзрослел Феликс. Он рассказал и про Вен-Вена, и про девочек, и про тренировки. Лишь когда Феликс пытался рассказать о путешествии к речке, учитель показал ему, что нужно молчать.
      Алексей Палыч еще не решил, как поступить, и боялся, что услышит шофер.
      А шофер весело поглядывал через плечо. О причине синевы мальчика он догадывался, но ему непонятно было, почему мальчик называет учителя "Палыч" и на "ты".
      В бане Алексей Палыч взял отдельный номер с ванной. Но и тут не удалось уклониться от любопытства дежурной. Она мельком взглянула на Феликса и без труда поставила точный диагноз:
      – Никак в Кулемку ввалился?
      – Ввалился, – кратко ответил Алексей Палыч.
      – Это значит, сегодня у нас воскресенье... Ну, эту еще отмыть можно разов с пяти. Синяя, она еще ничего, сносная. Вот которые на неделе вваливаются, с теми хуже. Этих хоть в щелоке вари – не отмывается. Я тебе, хочешь, мыла дам? Такое у меня мыло есть, "черное", оно для собак употребляется. Вот оно с трех разов отмывает.
      – Буду очень благодарен, – сказал Алексей Палыч и попытался было сунуть дежурной рубль, но рука его была отведена спокойно и с достоинством. В отличие от больших городов, в Кулеминске и его окрестностях еще не привыкли брать деньги за помощь.
      Дежурная оказалась права: после третьей перемены воды Феликс принял вполне сносный вид. Запарившийся Алексей Палыч ополоснул его, велел одеваться, а сам вышел на свежий воздух.
      Становилось прохладно. Небеса над головой начали синеть. Оценит ли кто-нибудь в этих небесах хлопоты Алексея Палыча, отплатит ли чем-то за это? Забегая вперед, следует сказать, что и оценят и отплатят. Но – по своему, по небесному разумению.
      Возвращались в Кулеминск электричкой.
      Выбора у Алексея Палыча не было, и он повел Феликса в тот же подвал.
      Между тем, пока происходили все эти события, Август Янович отрабатывал свою смену в парикмахерской. Его постоянные клиенты отмечали, что был он в этот день неразговорчив, даже как будто сердит.
      Губы Августа Яновича беспрестанно шевелились, словно он что-то жевал или разговаривал сам с собой.
      После смены Август Янович не пошел домой, а направился прямо к Алексею Палычу. Того не оказалось дома. Парикмахер, похрустывая коленками, принялся курсировать между домом и школой. Неподалеку от школы он и встретил Алексея Палыча с Феликсом.
      – Алексей Палыч, – сказал парикмахер, – очень хорошо, что я вас встретил. Я вас, можно сказать, даже искал. Я все знаю.
      Только парикмахера еще не хватало сегодня Алексею Палычу! Обычно спокойный, Алексей Палыч сразу же почувствовал раздражение.
      Поначалу он сдержал себя лишь потому, что знал о болтливости парикмахера и боялся огласки.
      – Что же вы знаете, Август Янович?
      – Все. Джинсовый костюм, кеды, путевка в спортлагерь; жена ваша ничего не знает об этом мальчике.
      Алексей Палыч машинально отметил наиболее слабое место в заявлении парикмахера и уцепился за него.
      – Какое вам дело до моей жены?
      – До жены – никакого. Меня интересует, кто этот мальчик.
      – Август Янович, – сдерживаясь, сказал Алексей Палыч, – давайте говорить спокойно. Я никогда не вмешивался в ваши дела. Почему вы должны вмешиваться в мои? Почему я не имею права гулять со своим воспитанником?
      Алексей Палыч инстинктивно применил тот же метод обороны, что и с Анной Максимовной: на вопрос он отвечал вопросом. Но парикмахер был хоть и самодеятельным, но все же следователем, он сразу брал быка за рога.
      – Я вас очень уважаю, Алексей Палыч, – сказал парикмахер, – но этот мальчик не ваш воспитанник. Он вообще не из нашего города. Я хочу знать: кто этот мальчик?
      Последнюю фразу Алексей Палыч умышленно пропустил мимо ушей и прицепился к предпоследней.
      – Вы еще скажите, что он не с нашей планеты!
      – Этого я не скажу, я еще не сумасшедший. Вы мне ответьте на один вопрос: кто этот мальчик? И я уйду.
      – Я ведь тоже могу задавать вопросы, – с раздражением сказал Алексей Палыч. – Но я не понимаю, с какой стати вы ко мне привязались.
      – Бросьте, Алексей Палыч, – по-дружески сказал парикмахер, – вы все понимаете. Сам факт, что вы не посылаете меня к черту, а разговариваете со мной, говорит о многом. Неужели так трудно ответить на простой вопрос?
      Против этого возразить было трудно. Если бы рядом не было Феликса, то, может быть, Алексей Палыч как-нибудь и выкрутился бы. Но Феликс стоял рядом с ним, внимательно следил за разговором и не понимал, почему старик пристает к Алексею Палычу и почему тот не может ответить.
      – Может быть, я так и поступлю, – сказал Алексей Палыч. – Может быть, я вас и пошлю. Кажется, это единственный способ закончить наш разговор.
      Чем больше сердился Алексей Палыч, тем спокойней становился Август Янович. Он чувствовал уже, что почти оправдался за козлиные прыжки возле лагеря. Признайся сейчас Алексей Палыч, что Феликс его девятый сын от десятой жены, или выдумай еще какой-нибудь бред – и старик успокоился бы и даже сам предложил мировую. Но Алексей Палыч был раздражен, вилять перед парикмахером ему не хотелось.
      Тем более, что у парикмахера был отвратительно самоуверенный вид.
      – Есть еще один способ закончить наш разговор, – сказал Август Янович. – Можно признаться.
      – Вам?
      – Именно мне.
      Терять было нечего.
      – Значит, так, – сказал Алексей Палыч, – вы, Август Янович, идите, пожалуйста, к черту.
      Август Янович ни капельки не обиделся.
      – Может быть, вы мне разрешите поговорить с мальчиком? Мальчик, как тебя зовут?
      – Феликс.
      – Прекрасное имя. А где ты живешь?
      – В лагере.
      – А где ты жил до лагеря?..
      – В ла...
      Алексей Палыч загородил Феликса спиной.
      – Оставьте мальчика в покое и уходите!
      – Нет, я не уйду! – возвысил голос парикмахер. – Вам не удастся обмануть Августа Яновича! Август Янович не так прост, дорогой Алексей Палыч. Он прекрасно знает, что вы украли этого мальчика!
      Август Янович заговорил о себе в третьем лице – это с ним случалось, когда он волновался. А он разволновался неожиданно для себя: мысль о краже ребенка осенила его внезапно. Он уже не думал о том, что вся жизнь Алексея Палыча была посвящена занятию прямо противоположному.
      – Но Август Янович этого так не оставит! – воскликнул парикмахер. – Он защитит этого мальчика! Он поднимет на его защиту весь город! Весь народ!..
      Парикмахер не успел сказать все, что хотел. Он хотел сказать еще: "Всю страну!". Однако при словах "весь народ" Август Янович, воспламеняясь, поднял свой маленький кулачок и потряс им перед лицом Алексея Палыча.
      Для Феликса этого оказалось достаточно. Поняв этот жест как нападение на учителя, он высунулся из-за его спины и толкнул парикмахера в грудь.
      Август Янович сделал два шага назад и рухнул на землю. Алексей Палыч бросился его поднимать, но парикмахер оттолкнул протянутую руку.
      – Ножом, Алексей Палыч... – бормотал он, сидя на краю канавы. Бейте лучше сразу ножом. Где у вас нож? Почему я не вижу ножа, Алексей Палыч?
      Алексей Палыч схватил Феликса за руку и быстро пошел прочь.
      Уже стемнело.
      В школьном дворе никого не было. Отомкнув подвал, Алексей Палыч завел туда Феликса.
      – Побудешь тут до утра?
      – Хорошо, – согласился Феликс. – А утром мы пойдем в лагерь?
      – Еще не знаю, – сказал Алексей Палыч. – Ничего я сейчас не знаю. Зачем тебе нужно было толкать этого старика?
      – Я за тебя заступился.
      – Лучше бы ты не заступался. И в лагерь возвращаться неловко, и здесь тебя теперь не оставишь: старик шум поднимет. Да теперь он тебя и в лагере не оставит в покое. И жене моей про тебя расскажет. Просто не знаю, Феликс, что мне с тобой делать.
      – Палыч, – сказал Феликс, – я и раньше догадывался... Немножко... Боре я не говорил. Но сегодня я уже точно понял – я не такой, как все ребята. Почему ты не мог сказать этому старику, кто я?
      – Не хотел. Да и нельзя было.
      – А мне тоже нельзя сказать?
      – Тебе? – Алексей Палыч задумался. – Тебе, наверное, можно, ты уже взрослый. Только я боюсь, что если тебе рассказать, то... тебе легче не станет. Может даже стать тяжелее.
      – Я хочу знать правду, – сказал Феликс. – Я вижу – тебе тоже плохо. Я уже знаю: если нельзя сказать правду, всегда плохо. Но я не понимаю, как может стать плохо от правды.
      – Бывает правда, которую лучше не знать, – сказал Алексей Палыч. – Ладно, завтра я попробую тебе объяснить. Хотя я и сам не знаю, что будет завтра.
      – Завтра... – усмехнулся Феликс. – Мне все время говорят "завтра", "потом", "после". Иди, Палыч, отдыхай. Свет я зажигать не буду: я знаю, что ты меня прячешь.
      Алексей Палыч вернулся домой поздно. Его не спросили, где он был, Анна Максимовна промолчала: с некоторых пор она вообще старалась поменьше спрашивать.
      Алексей Палыч поставил будильник на семь, но будильник ему не потребовался: всю ночь он ворочался, думал, но, как можно догадаться, ничего не придумал.
      Наступило утро тяжелого дня – понедельника.

День последний – день 1-й
Конец и начало