– Я возражаю! – воспротивился Алексей Палыч. – Ведь мы уже решили, что группу разделять нельзя. Не вижу особой разницы – в какую сторону они пойдут. Сколько это займет времени? Сколько мы их должны ждать? Предположим, что они выйдут к железной дороге. Можно идти налево, можно направо. Ну, об этом мы договоримся. Но на железной дороге бывают перегоны между станциями и в двадцать и в тридцать километров. А это уже, если туда-обратно, не сутки и не двое. Я не говорю о том, что на таком длинном пути все может случиться. Даже если не говорить о каких-то чрезвычайных обстоятельствах... Идут двое. Представьте, что один всего-навсего подвернул ногу. Идти он не может. Что же им делать и кто им поможет? От озера до железной дороги нет даже тропы. Где мы их будем искать в лесу? Мне кажется... Нет, мне не кажется, я совершенно уверен: единственный выход – возвращаться всем вместе.
– Двое переправятся за полчаса, – настаивала Валентина, – а мы все потратим полдня.
– Согласен, – сказал Алексей Палыч. – Мы сэкономим несколько часов. Ты даже забыла умножить их на два, потому что предстоит обратная переправа. Но зато мы можем потерять все, если что-то случится с теми двумя.
Надо сказать, что произнося свою горячую речь, Алексей Палыч немного забылся. Такая настойчивость была ему не по чину: он не был даже рядовым членом группы, а всего лишь рядовым иждивенцем. Но горячность его и логика подействовали на ребят. В нем чувствовалась заинтересованность. Так оно и было. Только заинтересованность совсем другого рода, чем думали ребята. Они решили, что он хочет во что бы то ни стало продолжить поход; Алексей Палыч во что бы то ни стало хотел закончить его. Сейчас такая возможность появилась; Алексей Палыч, грешивший любовью к процентам, оценивал ее близкой к ста. Со станции он группу не выпустит. Он пойдет на все: объявит Лжедмитриевну сумасшедшей, группу неподготовленной или даже пошлет телеграмму тому самому министру, у которого сейчас находился. В телеграмме можно написать, что группа выходит в маршрут, имея в своем составе тяжело больных. Пускай удивятся. Пускай не поверят. Но проверять обязательно станут, и ребят задержат. А там видно будет...
Главное – вывести из лесу всех.
Ребята пошли в ловушку довольно охотно. Потеряют всего сутки, зато – с гарантией.
– Кто за? – спросил Стасик.
Проголосовали все, кроме Валентины и Лжедмитриевны.
– Вот и хорошо, – сказал Алексей Палыч голосом слишком бодрым для того, чтобы быть искренним. – Завтра пойдем, завтра и вернемся.
– Назад мы возвращаться не будем, – послышался голос Лжедмитриевны.
Ребята уставились на нее в изумлении. Правда, она не голосовала, но все уже привыкли к тому, что она не вмешивается; тем более – в такой повелительной форме.
– Почему? – спросил Стасик. – Все же решили...
– Назад возвращаться нельзя.
– Почему?
– Сейчас я тебе объяснить этого не могу.
Алексей Палыч понял, что наступил момент, когда авторитет Лжедмитриевны довольно сильно покачнулся. Он поспешил наклонить его еще больше.
– Извините, – сказал он, – но это нелогично. Впереди неизвестность, а вернуться – единственная возможность продолжить поход.
– Нелогично с вашей точки зрения, Алексей Палыч. Но вы же можете предположить, что я знаю то, чего не знаете вы.
Последняя фраза Лжедмитриевны ничего не сказала ребятам. Зато Алексей Палыч ощутил легкий холодок в предвидении новых инопланетных штучек и дрючек.
И уж совсем он растерялся, когда увидел, что Лжедмитриевна ему как бы якобы подмигнула; не то чтобы совсем подмигнула, но на мгновение левое веко ее слегка приспустилось и левый глаз стал чуть меньше правого.
Но переводить разговор в инопланетное русло Алексей Палыч не собирался; нужно было бить по ясно видимой и понятной ребятам цели.
– Я не руководитель похода, – схитрил он. – Конечно, могу чего-то не знать. Но я человек взрослый, много имел дела с ребятами, своими учениками, и знаю, что объяснить им можно практически все. Это зависит лишь от желания. Так объясните ребятам причину.
– Зато я руководитель, – сказала Лжедмитриевна и оглядела притихших ребят. – Я хочу всем объяснить, что в некоторых обстоятельствах я имею право решать единолично. Вот как командир у вас на войне...
Ухо Алексея Палыча цепко уловило словечко "у вас". Остальные оговорки не заметили. Видно, что-то изменилось в железной "мадам", если она стала оговариваться при "посторонних".
– И как руководитель, – продолжала Лжедмитриевна, – я решила, что назад мы возвращаться не станем. Почему – объяснять долго и не время. Скажу коротко: это опасно. Прошу группу на меня не обижаться. Это не просто мое желание, а самая настоящая необходимость. Это не значит, что остальные не имеют права высказывать свои мнения и советовать. В остальном все остается по-старому. С утра пойдем, как вы решили вначале. Во сколько будем вставать?
– Елена Дмитриевна, – сказал Гена, – мне непонятно, почему назад опасно, а вперед нет?
– Никто не гарантирует тебе безопасности впереди. Я об этом не говорила. Может что-то случиться, может – нет. Но если мы пойдем назад, то неприятности нам обеспечены.
– Какие?
– Я считаю, что говорить сейчас об этом не нужно. Так во сколько завтра подъем?
Ребята были слегка ошарашены. Кроме каких-то опасностей на обратном пути, о которых почему-то нельзя было сказать, их удивил самый тон. Это был тон решительного командира, что вообще-то было законно, но непривычно. С такой Еленой ребята еще дела не имели. Они понимали, что она имеет право отдавать приказы, но не понимали, с чего это она вдруг перевернулась на сто восемьдесят.
Алексей Палыч увидел во всем этом гораздо больше. Прежде всего, он поверил Лжедмитриевне. Он вспомнил, что и на станции она говорила, будто он и Борис обратно вернуться не могут. Из этого можно было понять, что и тогда и сейчас действовала одна и та же причина. Силы, запущенные в ход, были явно "не наши", и Лжедмитриевна или не могла, или не хотела с ними бороться.
Если она не хотела, то это выглядело странно: предложение Чижика давало возможность продолжить поход через сутки – двое. Правда, она могла догадываться о планах Алексея Палыча...
Если она не могла бороться, то это выглядело не только странно, но и преступно, учитывая заверения о "невмешательстве". О каком "невмешательстве" можно говорить, если человек, идя по своей земле, не имеет права выбирать направление?
И еще заметил Алексей Пальм, что новый командирский голос Лжедмитриевны был уже не железобетонным. Несмотря на решительность и твердость, железо из него исчезло, хотя примесь бетона еще оставалась. Можно даже предположить, что в нем появились намеки на человечность нечто вроде земной суровости вместо инопланетного равнодушия.
Еще несколько минут назад Алексей Палыч надеялся, что ребята взбунтуются и потребуют возвращения. Теперь, поверив в опасность обратного пути, он решил бунта не поддерживать.
Но никаких восстаний не намечалось. Ребята были дисциплинированными. А кто и что при этом думал, осталось тайной до поры до времени. До поры до времени...
Выходить решили с рассветом, как можно раньше.
Ребята, несмотря на пустые желудки, уснули быстро и почти одновременно.
Веник, чувствуя какой-то беспорядок в прошедшем дне, мучился в раздумьях, пытался осмыслить отсутствие любимого рюкзака, бродил возле стоянки, обнюхивая сложенные в котелок чашки и ложки. Он был, можно сказать, окружен спящими хозяевами, но отчего-то сегодня чувствовал себя одиноким.
Кое-где из палаток торчали ноги, но поговорить с ними не удавалось. Из одного чехла выглядывала шевелюра Алексея Палыча пятидесятипроцентная по его стандартам. Борис высунулся побольше. Веник подошел к нему, приведя в готовность мышцы хвоста и собираясь запустить его на полные обороты, но глаза Бориса были закрыты.
Веник покрутился на месте, улегся, прикрыв нос лапой от комаров.
Прежде чем заснуть, он вздохнул одиннадцать раз.
Он не мог объяснить, как порой грустно и беспричинно тоскливо бывает собакам. И как в эти минуты собаке хочется, чтобы ее кто погладил...
Совсем как человеку.
И даже больше.
НОЧЬ. ЛУНА. ОН И ОНА
Алексею Палычу снилось, что он плывет через неширокую, но бурную реку.
Течение – бурное, со злыми упругими гребешками – наваливалось на правый бок. Мимо проносились округлые вершины камней; берега уходили назад более плавно, но группа ребят, шедшая по берегу, к которому стремился Алексей Палыч, безнадежно удалялась. Почему-то вдруг на реке появились бревна; они плыли против течения, толкали в левое плечо.
Во сне Алексей Палыч понимал, что это сон: стоит только открыть глаза и он увидит себя в чехле, на подстилке лапника, рядом с Борисом. Он открыл глаза в первый раз и во сне понял, что не проснулся; группы уже не было видно, но река несла его все дальше и дальше; бревна продолжали толкать в плечо.
Алексей Палыч, сделав усилие, открыл глаза во второй раз, и река исчезла. Над ним начало прорисовываться серовато-синее небо, четко очерченные контуры сосновых ветвей.
Рядом кто-то тихонько дышал и трогал Алексея Палыча за плечо.
– Веник, уйди, – пробормотал Алексей Палыч.
– Алексей Палыч, – послышался шепот Веника, – мне нужно с вами поговорить.
Алексей Палыч резко приподнялся на локтях. Перед ним на коленях стояла Лжедмитриевна и осторожно тюкала пальчиками по его плечу.
– Я вас слушаю.
– Нас могут услышать. Давайте отойдем в сторону.
Алексей Палыч выбрался из чехла. Наверное, что-то важное хотела сообщить ему Лжедмитриевна, если подняла среди ночи. Лжедмитриевна направилась к озеру, и Алексей Палыч поплелся за ней.
– Здесь нет комаров, – сообщила Лжедмитриевна.
– Уж не обо мне ли вы заботитесь? – поеживаясь от свежего ветерка, спросил Алексей Палыч.
– О вас.
– Странный метод заботы, – сказал Алексей Палыч. – В чехле у меня тоже комаров не было.
– Там могли услышать.
– Значит, у нас с вами теперь появились какие-то общие тайны?
– Сейчас появятся.
– Говорите, но побыстрей: мне холодно.
– Вы все еще сердитесь?
– Сердитесь – не то слово. Неужели вы думаете, что я в восторге от вчерашних событий.
– Но с вашей точки зрения все получилось к лучшему: поход заканчивается; вы с самого начала к этому стремились...
– Он еще не закончен, – сказал Алексей Палыч. – И давайте договоримся: вы излагаете свою точку зрения, а свою я изложу сам.
– Перестаньте сердиться, Алексей Палыч, – попросила Лжедмитриевна. – В таком состоянии вам трудно будет меня понять. Кроме того, эмоции не способствуют доверию.
– Вы прекрасно знаете, я не доверяю вам с самого начала. А эмоции – это ваш хлеб, ради них вы сюда и прибыли.
– Мы с вами спорим, – сказала Лжедмитриевна. – Сейчас это не нужно.
Если бы Алексей Палыч был не спросонья, не замерз и не встревожен новым фокусом, который, кажется, собиралась выкинуть "мадам", он бы заметил, что тон ее необычно мягок, железа нет и следа, а от бетона остались мелкие крошки.
– Алексей Палыч, я решила прекратить поход.
– Именно поэтому вы запретили вернуться к железной дороге?
– Да. Я ведь имею право принимать такие решения единолично?
– С точки зрения вашей или нашей?
– Вашей.
– Формально – да. Но существуют положения, в которых опасно пользоваться формальным правом. Вы не можете не понимать, что кратчайший путь к населенному пункту – это путь назад. Почему же вы заставляете группу идти вперед? Это, по меньшей мере, путь в неизвестность.
– Согласна, впереди – неизвестность. Путь назад – путь в никуда. Назад идти нельзя.
– Опять начинаются ваши загадки!
– Никаких загадок. Чтобы вы мне поверили, я скажу – продукты я вчера столкнула умышленно. Ребятам об этом говорить было нельзя: они бы не поняли.
– Я тоже не понимаю, – холодно сказал Алексей Палыч. – Я все время требовал прекратить поход, вы отказывались. Теперь вы утопили продукты, до предела усложнили положение детей, говорите, что хотите закончить поход, и заставляете его продолжать. Где ваша любимая логика?
– Она на месте, Алексей Палыч. Группа осталась без продуктов... Это единственный способ прервать поход, ничего не объясняя ребятам.
– Вы могли просто приказать им вернуться, как вчера приказали идти вперед.
– Я должна была бы это как-то объяснить.
– Вчера вы ничего не объяснили.
– Это разные ситуации. Когда были продукты, поход проходил нормально, то с какой стати его прерывать? Сейчас ситуация исключительная, объяснять ничего не надо. Выбор направления – право руководителя.
– Ну и выберите обратное.
– Это опасно, а для вас особенно.
– Для меня лично?
– Для вас и Бориса.
– Опять какие-то ребусы! – рассердился Алексей Палыч. – Что там, за это время – мины расставили?
– Там все осталось по-прежнему.
– В чем же тогда дело?
– Обратный путь для вас очень опасен...
– Да что вы все твердите как сорока: опасен, опасен... Выходит, я уже по своей земле не могу ходить! Что же вы сказки рассказывали о каком-то невмешательстве?! Дети голодные – невмешательство, мы с Борисом впутываемся в какую-то историю, ходим полураздетые – тоже невмешательство! У меня такое ощущение, что я все время хожу в дураках: чего-то не понимаю, чего-то не знаю... Вроде тупого ученика, которому и объяснять бесполезно. А я, как вам известно, учитель; моя профессия – обучать, а это потрудней, чем обучаться.
– Алексей Палыч, – сказала Лжедмитриевна, – я ведь сама всего точно не знаю. Знаю, что – невмешательство, знаю, что обратный путь опасен более всего для вас. Но я не могу знать предстоящие события: тогда исследование теряет смысл. Думаю, что в конце похода я буду знать больше, тогда расскажу...
Алексею Палычу показалось даже, что в голосе Лжедмитриевны звучит искреннее сожаление. Конечно, оно могло быть и притворным, чтобы утихомирить Алексея Палыча, чтобы он особо не бунтовал. Но ведь до сих пор без такого притворства она обходилась.
– Зачем мне это потом? – сказал Алексей Палыч, убавив громкость на двадцать два децибела. – Мне нужно знать, что делать сейчас.
– Идти вперед, – вздохнула Лжедмитриевна. – Больше ничего не остается. Я уже жалею, что послали именно меня.
– Жалеете? Простите, но это ведь эмоция...
– Разве я сказала "жалею"? Очевидно, я употребила не то слово. Я уже говорила вам, что такие чувства известны нам чисто теоретически.
– Слушайте, – сказал Алексей Палыч, – а зачем все-таки вы меня сюда пригласили? Неужели по ночам со мной разговаривать интереснее?
– Я хотела попросить вас, чтобы вы мне помогли.
– Чем?
– Тем, чтобы не мешали. Не нужно настраивать против меня ребят. Не уговаривайте их вернуться – это все равно невозможно. Вы только все осложните...
– Я?! – Алексей Палыч чуть не подавился собственным возмущением. – Это я, по-вашему, усложняю! Можно подумать, что я все затеял!
– Забудьте все, что было. Сейчас начинается новый этап.
– Ясно, – зловеще сказал Алексей Палыч. – Конечно, новый этап, новые трудности, новые наблюдения. Ведь это очень интересно наблюдать, как будут выбираться из леса голодные ребятишки! Какие там у них будут эмоции?.. Может быть, кто-то погибнет геройской смертью тогда совсем прекрасно... Ценная информация!
– Этот этап начала я, – сказала Лжедмитриевна. – По собственной инициативе.
– Этого еще не хватало! Вашей инициативы! Если уж у вас там все продумали... я не знаю, с какой целью... надеюсь – с гуманной... то, может быть, все обойдется. Все-таки – коллективный опыт. А вы на Земле всего пятые сутки! Какая тут еще инициатива?! Кроме того, они же все слышат?
– Разумеется.
– И как они реагируют на вашу инициативу? Кстати, в чем она заключается?
– В решении прекратить поход.
– Разве вы не получили приказа?
– Я вообще с момента появления на Земле не получала никаких приказов.
– Так как же все-таки они относятся к вашему решению?
– Не знаю.
– А почему вы его приняли?
– Мне захотелось.
– Что значит "захотелось"?
– Об этом я хочу спросить вас, Алексей Палыч. Вы должны лучше понять такое состояние. Я вдруг почувствовала, что хочу, должна, обязана – называйте как хотите – это сделать. Мое желание было сильней любых приказов, даже сильней меня, что в принципе невероятно. У нас такое просто невозможно. Вот тогда я и...
Тут Лжедмитриевна сделала паузу. Можно было подумать, что от волнения у нее перехватило горло. Но столь абсурдное предположение Алексею Палычу в голову прийти не могло.
– И... – поторопил Алексей Палыч.
– ...и столкнула рюкзак. Это было неосознанное решение... какой-то импульс... Нельзя даже сказать, что я подумала и решила. Подумать... решить... для этого нужно время. Тут была короткая вспышка. Я сначала столкнула, а потом поняла, для чего это сделала. Что это такое, Алексей Палыч?
– Безобразие, – сказал Алексей Палыч.
– Я вас спрашиваю серьезно.
– Наверное, это и был приказ. Вы получили его в такой форме.
– Нет, – твердо сказала Лжедмитриевна, – приказ был бы совершенно ясным и коротким. На вашем языке он уместился бы в четыре слова: "Столкни рюкзак в воду".
– И вы бы его выполнили?
– Конечно.
– Не задумываясь?
– Разумеется. Но теперь я задумываюсь и не понимаю, что все это означает.
– Для вашего поступка была причина?
– Да...
– Какая?
– Этого я не хочу вам говорить.
– Не можете?
– Не хочу.
– Опять что-то новое... – сказал Алексей Палыч. – Но раз вы не понимаете, что означает ваш поступок, то вряд ли я могу вам помочь.
– Я не понимаю, почему я это сделала. А зачем – совершенно ясно: мне захотелось, чтобы вы и Борис как можно скорей вернулись домой. Но вот почему мне захотелось – непонятно.
– А ребята?
– Это неважно.
– То есть как неважно?! – вскинулся Алексей Палыч.
– Они тоже вернутся, – сказала Лжедмитриевна небрежно, как отмахнулась.
Уж как-то очень ловко Лжедмитриевна сумела так все повернуть, что теперь чуть ли не она нуждается в помощи. Если в ее кажущейся искренности заключалась какая-то новая каверза, то разгадать ее Алексей Палыч не мог. Но о главной своей задаче он не забыл.
– Вот и прекрасно. Я рад, что у нас с вами теперь общая цель вывести ребят из леса, – заявил он тоном вполне деловым, не желая дальше скользить по рельсам мнимых эмоций. – Все же мне непонятно, почему нельзя вернуться обратной дорогой. Если вы мне объясните, я буду вашим союзником на все сто процентов. Вы ведь этого добиваетесь?
– Господи, – сказала Лжедмитриевна, – ну как мне вам доказать?!
– Словами.
– Я сама не знаю почему. Я получила инструкции. Так это у вас называется? В них сказано, чего нельзя делать. Но там не говорится, что произойдет в случае нарушения инструкции. Произойти ничего не может, потому что инструкции никогда и никем не нарушаются.
– Если их не нарушаете вы, то почему не могу нарушить я? Вот сейчас разбужу Бориса, мы сядем на плот, переплывем на ту сторону и выйдем на железную дорогу. Компаса у нас нет, но я все же север от юга отличить смогу.
– Вы этого не сделаете.
– Вы нас свяжете? – не без ехидства спросил Алексей Палыч. Согласно принципам вашего невмешательства?
– Вы сами не захотите уйти. Иначе зачем вы сами пошли с нами в лес без продуктов и одежды... Вы хотели помочь ребятам, когда все шло нормально. Теперь вы тем более не уйдете.
– Значит, ваша инструкция запланировала даже мое поведение и для этого случая?
– Не думаю, – со вздохом сказала Лжедмитриевна. – Ваша реакция заложена в вас самом. Этот случай инструкцией не предусмотрен, приказов я не получала. Во всем, что произойдет дальше, виновата только я. Поэтому я и просила вас о помощи.
– Как же быть с Борисом? Я не имею права ничего от него скрывать: он – равноправный участник нашей авантюры.
– Борис и так меня не слишком любит.
Алексей Палыч подумал, что термин "не слишком" был, пожалуй, довольно мягок.
Но вслух высказываться не стал. Подобное правдолюбие было сейчас неуместным хотя бы потому, что никак не служило на пользу главному делу.
– Да и что не знает Борис из того, о чем мы с вами сейчас говорили? – сказала Лжедмитриевна. – Разве только, что я рюкзак столкнула умышленно. Можете ему сказать. Или как хотите...
Алексей Палыч мысленно пробежал по темам их с Лжедмитриевной беседы и осознал, что особенно нового он и в самом деле не узнал.
– Какой тогда смысл в этом разговоре? – спросил он. Действительно, получается нелогично. И по вашей и по моей логике ночью полезней всего спать. Тем более когда в животе пусто.
– Смысла нет, если вы не поняли меня по-человечески.
– По-человечески? – удивился Алексей Палыч. – Да я со всеми разговариваю по-человечески, иначе просто не умею.
– Значит, виновата я, – сказала Лжедмитриевна. – Кажется, я уже поняла. Я не до конца откровенна. Нет откровенности – нет доверия.
– Логично, – согласился Алексей Палыч.
Лжедмитриевна повернулась и медленно пошла к стоянке. Отойдя на несколько шагов, она обернулась.
– Спокойной ночи.
– А? Да-да... спасибо... – произнес Алексей Палыч в некоторой растерянности.
Ветерок, дувший вдоль озера, развевал его пятидесятипроцентную шевелюру. Под шевелюрой плавали ненужные в теперешнем положении мысли, в которых черный цвет Лжедмитриевниной души постепенно бледнел.
НА ГОРЕ СТОЯТ ДОМА
Утро наступило безрадостное, с какой стороны ни взгляни.
Ветер, дувший всю ночь, все-таки нагнал дождя. Это был не из тех летних ливней, что, взорвавшись и пошумев, почти целиком остаются в кронах деревьев. Дождь лил не сильно, но настырно и без намека на окончание.
Вчера палатки были натянуты без особой старательности – в складках скапливалась вода и местами просачивалась вовнутрь.
Ребята в палатках, подобно женщине в ящике, прокалываемом шпагами, извивались, чтобы на них не капало.
Но вылезать все же не хотелось: снаружи их ничего хорошего не ждало.
– Подъем! Подъем!
Лжедмитриевна, энергичная и деловая, обходила палатки. Тех, кто не хотел вылезать, она вытаскивала за ноги наполовину. Вторая половина выползала сама, ибо по частям мокнуть хуже, чем полностью.
Алексей Палыч и Борис тоже вылезли из своих чехлов-коконов.
Вечером было ясно, и никто не догадался спрятать рюкзаки в палатки. Теперь все отсырело. Штормовки насытились висящей в воздухе моросью. Они были пропитаны водоотталкивающим составом, но отталкивал он, очевидно, только нормальный дождь, а не сырость. Надевать их было противно.
"Завтрак съешь сам, обед раздели с другом, а ужин отдай врагу", так говорит восточная пословица. Мудрость ее относительна, как и все категорические утверждения. Обеда, например, вчера вообще не было, ужин утонул в озере, а завтрак мог быть приготовлен лишь по методу диверсантов.
– Быстро собираемся и пошли, – сказала Лжедмитриевна.
– А порубать? – осведомился Шурик. – Мне лично всю ночь снилось, что есть хочется. Проснулся – и правда хочется.
– Ты же знаешь, что у нас осталось.
– Вот давайте и зарубаем.
– Я думаю, это надо приберечь на крайний случай, – сказала Лжедмитриевна.
– ...думаю, что сейчас как раз крайний, – возразил Шурик. – Хуже все равно не будет.
– Надо хоть что-нибудь горячее... – сказал Алексей Палыч. – Хотя бы кипятку.
– Со сгущенкой, – уточнил Шурик.
– Хорошо, – согласилась Лжедмитриевна. – Все собираются, Алексей Палыч и Боря готовят чай.
Борис мог сходить за водой и один, но Алексей Палыч пошел вместе с ним. Он считал, что не имеет права ничего скрывать от своего соучастника. Борис выслушал сообщение о ночном разговоре. Возможно, в передаче Алексея Палыча кое-что потускнело, или Борис уже навсегда решил, что от Лжедмитриевны ничего хорошего ждать нельзя... Борис, как уже сказано, был человеком практическим.
– А что изменилось? – спросил он. – Стало еще хуже. Как шли, так и пойдем. Только голодные...
– Мне кажется, что изменилась она сама.
– А может, она врет.
– Зачем тогда ей было признаваться?
– Чтобы не идти назад. Может, у нее такое задание: посмотреть, как люди с голоду погибают.
– Это было бы слишком бесчеловечно, – возразил Алексей Палыч.
– Так она же не человек.
– Не знаю... – сказал Алексей Палыч. – Понимаешь, у меня ощущение... Доказать я тебе не могу.
– А давайте так: вы идете вперед, а я потихоньку смоюсь и переплыву. Доберусь до станции, наговорю там что-нибудь. Ну, скажу, что все погибают... Придумаю чего-нибудь по дороге. Вертолет пошлют это уж точно.
– Но она же сказала, что возвращаться опасно. Особенно для нас.
– Врет наверное.
– А если не врет? Ты уже немного привык к этим... инопланетным делам... Не забывай, что их присылают к нам в одно мгновение... Я, как физик, этого не понимаю. Мало ли какие еще могут быть фокусы... Может быть, возвращаясь, ты попадешь в какое-нибудь непроходимое поле. Но даже без фокусов: твое отсутствие заметят. Если она прикажет искать, ребята будут искать. А сейчас нельзя терять ни одного часа.
– Тогда давайте не терять, – сказал Борис, черпая воду. – Вообще, знаете, Алексей Палыч, если еще когда-нибудь... если кто-то еще прилетит... Я его чем-нибудь огрею.
– Боря, они ведь все слышат.
– Поэтому я и сказал.
Борис поднял голову и погрозил кулаком серым, освинцованным облакам.
– Поняли, нет?
Облака не ответили. Мелкий дождичек сыпался из них – нудный, затяжной и гораздо более мокрый, чем ливень.
Специалистом по разжиганию костра в мокреть оказался все тот же Чижик. Он наломал мелких сухих еловых веточек, содрал тонкую кожу с бересты и при помощи "пушки" Алексея Палыча разжег небольшой огонь.
Несмотря на сопротивление Шурика, семь конфет "Старт" и восемь печений делить не стали. В котелок высыпали полпачки чаю и вылили банку сгущенки. Всем досталось по полторы кружки светло-коричневого варева, что никого не насытило, но немного согрело.
Мокрый Веник выписывал кренделя вокруг ребят – всех вместе и каждого по отдельности. Его собачий разум отказывался понимать, почему хозяева ничего не едят и не кормят его. По мнению Веника, человек и еда были неразрывно связаны, а как и откуда еда добывается – это уже не его дело.
– Можно, я дам ему одно печенье? – спросила Валентина.
Никто не возразил: все понимали, что одна печенина никого не спасет. Веник не сопротивлялся: он прекрасно знал все производные от глагола "давать". Он уставился на Валентину и следил за каждым ее движением; для него время как бы замедлилось. Валентина протянула руку к рюкзаку – час; достала полиэтиленовый мешочек – сутки; сунула руку в мешочек – месяц; достала – год. Валентина бросила печенину, и тут же время ускорилось. Веник поймал, проглотил, ощутил – доля секунды.
Шурик следил за всеми этими действиями, сглатывая слюну. Мысленно он был сейчас на месте Веника.
– Дай и мне мою долю, – попросил он.
– Тебе одному?
– Я же говорю – мою долю. Может, я идти не могу. Во мне калорий совсем не осталось.
– Не ной, – сказал Стасик. – Если будешь ныть, мы тебя будем немножко вешать. Нам и так не сладко, а нытик для нас сейчас – самый опасный человек. Будешь ныть – пристрелим.
– А я тебя в упор не вижу!
– Прекратить разговоры! – сказала Лжедмитриевна. – Все шутки, подначки и остроумие – после выхода из леса. Стартуем через пять минут.
Алексей Палыч и Борис переглянулись. Борис – в том смысле, что такой Елены он еще не видел, Алексей Палыч в том, что ощущения его не так уж и обманули.
Во всем плохом присутствует хотя бы капля хорошего. Рюкзак с продуктами тихо лежал на дне озера, но зато освободилась одна спина. Пока это была спина Валентины. Она шла налегке, и ей это не нравилось. Она по очереди приставала к ребятам, но никто своей ноши ей не отдал.
Алексей Палыч и Борис несли свой обычный тючок, но сильно потяжелевший от сырости.
Радости туризма в дождливую погоду заключаются не только в том, что туристов поливает из облаков. Любая ветка, любой куст охотно делятся накопившейся влагой. Поначалу штормовки ее отталкивают, но потом это им надоедает. Сырость в одежде накапливается постепенно. Пока идешь, да еще с грузом, то это сравнительно теплая сырость. Но стоит остановиться, передернуть плечами, изменить положение одежды на теле, и кожа начинает отдавать тепло ненагретым участкам одежды.
Свитер Бориса впитывал влагу как промокашка. Пиджак Алексея Палыча продержался дольше, но, намокнув как следует, бережно хранил воду а если отдавал ее, то лишь вовнутрь, но никак не на землю.
Поскольку худа нет без добра, то добро заключалось в том, что сегодня комаров не было вовсе. Но так как добро тоже имеет обратную сторону, то появился лосиный клещ. Он пикировал на пятидесятипроцентную шевелюру Алексея Палыча, на затылки ребят, зарывался в волосы и ползал там, не кусая, но надоедая до крайности. Пока шли сосновым бором, все же удавалось как-то не цеплять ветви, но вот начался густой березняк, и душевая заработала вовсю.
Добро и тут не замедлило сказаться. Пересекая небольшую полянку, маленький пятачок, Алексей Палыч и Борис увидели нечто, похожее на сон. На полянке, совсем не скрываясь, стояли белые грибы. Их было много. Так много, как это грезится иногда грибникам: они мечтают об этом всю жизнь и мысленно "проигрывают" мечту примерно в таких словах:
"Иду, понимаете... ну, иду и иду... Попадается мало. Вижу – в стороне полянка. Думаю: свернуть – не свернуть. Как будто меня что толкнуло – свернул. Выхожу на край, а там... Куда ни посмотри шляпки, шляпки, шляпки... Все как на подбор! Не молоденькие, не старые, а самые средние – то что надо. Думаю – как же это другие мимо прошли?
