Когда Алексей Палыч и Гена поднялись наверх, там уже все проснулись. Ребята обувались, ежась со сна. Веник бродил между ними, жаловался, старался рассказать о происшествии на берегу, но его не понимали.
      Шурик сидел на корточках возле вчерашнего костра, пытаясь разыскать тлеющие угли. Ничего из этой затеи не получилось.
      – Алексей Палыч, давайте вашу пушку.
      Хотя история с пропавшими спичками по-прежнему не нравилась Алексею Пальму, она имела и хорошую сторону: конструктор "пушки" оказался небесполезным человеком в походе. Вот только Борис не принес еще ощутимой пользы. Он и сам это понимал. Дежурить сегодня была не его очередь, но он сходил за водой, за ветками и только потом пошел умываться к озеру.
      Лжедмитриевна уходила с берега последней. Возле Бориса она задержалась.
      – Как ты себя чувствуешь?
      – А что?
      – Вчера тебе было плохо...
      – А сегодня хорошо.
      – Боря, не надо на меня злиться, – сказала Лжедмитриевна. – Вы сами захотели пойти с нами.
      – А я вот возьму и скажу ребятам, кто ты такая.
      Лжедмитриевна не испугалась.
      – Не стоит. Себе же хуже сделаешь. Я ведь никому не говорю, что ты вчера притворялся.
      – А ты докажи! – вскинулся Борис.
      – Мне достаточно того, что ты сам это знаешь. У вас так быстро не выздоравливают.
      – А у вас? – спросил Борис, не зная, чем бы еще кольнуть Лжедмитриевну.
      – У нас вообще не болеют, – спокойно сказала Лжедмитриевна.
      – Тогда зачем же ты сюда прилетела?
      – Я не узнаю тебя, Боря. Откуда в тебе столько недружелюбия? Раньше ты был другим...
      Борис понял, что речь идет о мальчишке.
      – Он человек, а ты – машина.
      – Даю тебе честное слово, что я не машина.
      – Так я тебе и поверил.
      – А этому ты поверишь?
      Лжедмитриевна подняла с берега острый камушек и провела им по предплечью. Показалась кровь.
      – Тебе не больно, – заявил Борис.
      – Больно. И прошу тебя, не разговаривай со мной таким тоном. Ничего изменить сейчас не можем ни ты, ни я. И называй меня, пожалуйста, на "вы". Иначе ребята не поймут, а объяснить ты не сумеешь. Не сумеешь ни сейчас, ни потом. Это и тебе самому ясно.
      Да, это было ясно. Так же как и то, что никакая она не машина. Просто для Бориса было удобней так думать: с машиной можно не церемониться, можно испортить ее, разломать. С живым человеком такого не сделаешь, а если сделаешь, то это уже называется не "разломать", а совсем по-другому.
      Пока Борис размышлял на тему о неуязвимости Лжедмитриевны, на берег спустилась Мартышка. Что-то, видно, притягивало ее к Борису. Возможно, строптивость этого парня. Вроде того, как иногда хочется погладить дикое животное: не потому, что самому очень хочется, а потому, что животному этого не хочется.
      – Боря, иди завтракать.
      – Успею.
      – У тебя здесь какие-то дела?
      – Никаких.
      – Ну тогда иди. Я жду.
      Она ждет! Не они, а персонально она. А кто она такая? Замаскированная под человека змея, как все девчонки. Почему она ждет его? Кто он для нее такой? Никто. Тогда при чем тут – "жду"? Не слишком ли много хитрости, если сам в ней начинаешь путаться?
      В мозгу Бориса решалась сейчас несложная задача. Решалась она по двоичному коду: ноль – единица, да – нет, грубить – воздержаться. Грубить оснований не было, бросаться на шею – тоже. И все же витала в воздухе некая искусственность отношений. Нечто такое, что как бы их связывало, хотя на самом деле ничего не связывало.
      Как бы нагрубить так, чтобы не нагрубить, но так, чтобы разорвать невидимую нить биотоков, но так, чтобы к нему больше не приставали? А?
      Все это проигралось в голове Бориса в не вполне четком виде, но проигралось неумолимо, ибо, сам не сознавая, он уже вступил в период, когда девочку можно не любить потому, что она тебе нравится.
      – Сейчас, – сказал Борис.
      С таким же успехом он мог бы сказать "сдаюсь".
      Раздача каши уже состоялась. Сегодня была перловая. На сей раз котелок достался "спасателям". Пар у перловки был такой же вкусный, как и у гречи. Об этом совершенно откровенно заявил Веник. Он обходил ребят, присаживаясь около каждого, и гипнотизировал, глядя в рот. Просто совестно было проглотить кусок, не поделившись. При этом Веник ничего не просил и даже иногда отводил в сторону взгляд, притворяясь, что его интересует не пища, а сам процесс еды. Очень уж забавными казались ему хозяева, как они жуют-пережевывают, когда можно просто глотать.
      Валентина, которая была главной хозяйкой Веника, ибо она дала ему кличку, заявила, что горячее есть собакам нельзя: от этого они теряют чутье.
      "Можно", – с придыханием сказал Веник. Во всяком случае, так следовало понимать его зевок.
      – Мы тебе оставим, – пообещала Валентина. "Лучше не рисковать", отозвался Веник опусканием левого уха.
      – А из чего делают перловку? – спросил Шурик, у которого, как заметил Алексей Палыч, все, что относилось к еде, вызывало удвоенный интерес.
      Вопрос застал группу врасплох. Многое знали ребята: о космической технике, о ядерных реакторах, о сверхзвуковых самолетах, некоторые могли объяснить разницу между лазером и фазером. Гена знал даже кое-что о синхрофазотроне, но на крупе все споткнулись.
      – Из муки? – предположила Мартышка.
      – А мука – из хлеба, – сказал Стасик, но ирония его была не более чем самозащитной.
      – Гречневая – из гречи, – задумчиво сказал Шурик. – Пшенная – из пшена. А вот манная...
      Все снова задумались. Даже Алексей Палыч не мог ничего предложить, хотя у него имелся знакомый директор крупяного завода.
      Взгляды обратились к Лжедмитриевне.
      – Я этого не учила, – сказала она, и это было чистейшей правдой.
      На том все и успокоились. Раз никто не знает, значит, не так это важно. Было бы съедобно.
      Теперь каша достаточно остыла, и Веник получил свою долю на куске газеты. Отправив в рот первую порцию, он покосился на Гену. Кажется, тот не собирался снова лезть к нему в пасть. Тогда Веник решил не торопиться. Сначала он аккуратно выбрал из каши волокна тушенки. Потом спокойно доел кашу и вылизал газету. На закуску он сжевал промаслившуюся часть бумаги. При этом он брезгливо морщился, но все же проглотил газету вместе с информацией.
      Поняв, что надеяться больше не на что, Веник отошел в сторону и залег под кустом. Заснул он почти мгновенно, как засыпают собаки, которым нечего опасаться. Вскоре ноги его задергались: ему снился обычный собачий сон – кого-то он догонял или от кого-то удирал.
      – Что будем делать, Елена Дмитна? – спросил Стасик.
      – Надо как-то переправляться.
      – Просто так не переплыть. Только на плотах. А плоты мы не проходили.
      – Мы тоже, – сказала Лжедмитриевна.
      – Сообразим как-нибудь. Вот только гвоздей у нас нет.
      – Плоты на гвоздях не делают, – сказал Гена.
      – На один раз можно и на гвоздях.
      – Все равно же их нет.
      Борис в разговор не вмешивался. Он молча собрал посуду, ложки и отправился мыть. Роль кухонного мужика ему не нравилась, но надо было как-то отрабатывать казенный хлеб.
      – Алексей Палыч, – сказал Стасик. – Давайте идею.
      – Я тоже никогда не строил плотов. Я могу попытаться... теоретически.
      – Пускай теоретически.
      – Что ж, – сказал Алексей Палыч, – плот – это в принципе конструкция, способная держаться на воде и нести какой-то груз. Конструкция в наших условиях может быть сделана только из дерева, если учитывать, что она должна обладать положительной плавучестью. Кроме того, она должна быть жесткой – все ее элементы должны быть жестко связаны между собой. Значит, их надо как-то скрепить. Ни одно бревно не имеет права двигаться относительно другого вперед-назад, влево-вправо и вверх-вниз. Если мы решим эту задачу, то построим плот. Но может быть, лучше обойти озеро кругом? Неужели так уж необходимо двигаться напролом?
      – Нет, – вмешалась Лжедмитриевна, – условия нарушать нельзя.
      – Но вы рискуете больше всех, – простодушно заметил Алексей Палыч. – Вы, единственная из всех нас, не умеете плавать.
      Ребята с недоумением уставились на Алексея Палыча. Послышались смешки. Не могла инструктор Елена Дмитриевна, кандидат в мастера спорта, не уметь плавать. Без такого умения у них и простых туристов в поход не выпускали.
      – Да ведь я не шучу, – настаивал Алексей Палыч. – Не верите?
      Ему никто не ответил. Конечно, они не верили, но никто не хотел спорить с чудаком-теоретиком. За двое суток безропотный и покладистый сотворитель огня успел уже завоевать кое-какие симпатии. Умеет плавать Лжедмитриевна или нет – уплыл этот вопрос в туман, уже поднявшийся высоко над озером.
      Теоретическую поэму о плоте и его конструкции не выслушал лишь один человек – Чижик. На середине речи он встал и удалился в лес. Там он что-то разыскивал, хрустя сучьями. На него не обращали внимания, поскольку знали, что Чижик зря ничего не делает. Так оно и вышло. Чижик вернулся с пучком гладких веточек и принялся раскладывать их на земле. Он выложил плотный заборчик из веток потолще, обломал концы там, где они выступали, – получился прямоугольник, похожий на плот. Поперек прямоугольника легли три ветки потоньше. Тыкая пальцем в места, где поперечные ветки пересекались с продольными, он произнес:
      – В-веревка, в-веревка, в-веревка... Ясно?
      – С-совершенно в-верно, – сказал Алексей Палыч и похолодел от испуга. Сказал он так машинально, без всякого желания передразнить Чижика. Это получилось как раз оттого, что он слушал очень внимательно и невольно повторил интонацию парнишки.
      Чижик по-взрослому хмуро взглянул на него.
      – Прости, пожалуйста! – горячо произнес Алексей Палыч. – Это вышло абсолютно случайно! Прошу мне поверить!
      Лицо Чижика слегка разгладилось.
      – Я з-знаю, – сказал он, – это б-бывает.
      Чижик подобрал топорик и пошел в лес.
      – Я не нарочно... – еще раз попытался оправдаться Алексей Палыч, обращаясь к ребятам.
      – Да мы понимаем, – сказал Стасик. – У нас в классе, когда он урок отвечает, даже учителя иногда начинают заикаться. Шурик, иди помоги Чижику. Сколько у нас еще топоров? Два? Гена, пойдешь со мной. А ты можешь? – Вопрос был обращен к вернувшемуся Борису.
      – У вас какое в Городе отопление? – спросил Борис.
      – Батареи. А что?
      – А у нас печное. За зиму восемь кубометров уходит.
      – Ну и что?
      – Дровами я занимаюсь.
      – Молодец, – сказал Стасик. – Будешь у нас главным по дровам. Держи топор.
      – Боря, я с тобой, – сказал Алексей Палыч.
      Уже уходя, Борис услышал очередное распоряжение Стасика:
      – Марина, разберешь все веревки, какие есть.
      Не понимая, откуда вдруг появилась какая-то Марина, Борис оглянулся.
      – Ладно, – сказала Мартышка, – будет сделано, господин генерал.
      У затухающего костра остались только Лжедмитриевна и Валентина.
      Алексей Палыч и Борис медленно брели по лесу, выискивая подходящее дерево.
      – Она догадалась, что я притворялся.
      – Как же она реагировала?
      – Никак. Сказала, что раньше я был вроде лучше. А я сказал, что расскажу про нее ребятам.
      – Ну и что?
      – Ноль внимания. Все доказывала мне, что она живая – специально руку расцарапала. Кровь пошла...
      – В этом я уже не сомневаюсь, – сказал Алексей Палыч. – Сначала меня удивляла ее пассивность...
      – А ребята как будто ничего не замечают. Неужели другая была точно такая же?
      – А они не имеют возможности сравнивать. Я сегодня выяснил у Гены: другая занималась с ними подготовкой, но в поход не ходила. Может быть, они думают, что в походе руководитель должен вести себя именно так. И знаешь, что мне пришло в голову, – она вовсе не выглядит плохим руководителем. Со стороны она может показаться руководителем очень хорошим.
      – Это почему?
      – Мы с тобой знаем ее историю и потому подозреваем ее во всех грехах. А что увидел бы посторонний? А вот что: группа движется вперед, все идет нормально, без особых приключений. Руководитель не старается все сделать сам, не отдает пустяковых распоряжений. Ведь у хорошего руководителя подчиненные сами знают, что делать. Но так все в точности и у нас. Подумай об этом.
      – Да вроде бы так, – согласился Борис. – Но я никак не могу забыть, что она оттуда.
      – В этом все и дело, – сказал Алексей Палыч. – Все идет нормально, если не считать того, что поход возглавляет инопланетянка и мы не знаем, что она собирается выкинуть.
      Подходящее дерево оказалось найти не так просто. Нужно было сухое, не слишком тонкое, не слишком толстое, чтобы можно его было срубить маленьким туристским топориком.
      Здесь следует заметить, что, вступив две недели тому назад на путь обмана всего человечества, Алексей Палыч и Борис продолжали катиться по наклонной. На их счету уже числились: обман, мелкое воровство, симуляция и кое-какие другие проступки. Теперь они докатились до браконьерства.
      Лес нельзя рубить. Никакой. Ни живой, ни мертвый. Об этом написано на плакатах и щитах, расставленных у лесных опушек. Есть даже объявление в стихах, точнее, в одном стихе, столь часто встречающемся: "Не поднимай на лес руку – он служит тебе, сыну и внуку". Почему лес отказывается служить остальной родне – пока не выяснено. Но сам по себе призыв этот справедлив, и грамотные туристы не должны его нарушать. Именно об этом подумал Алексей Палыч, вонзая топорик в сухой ствол.
      Сосна сопротивлялась и после смерти. От удара на Алексея Палыча обрушился дождь из сухой хвои, мелких веточек и даже каких-то букашек. Все, что не уместилось на голове, попало за шиворот и начало царапать шею и спину. Алексей Палыч ударил еще несколько раз, выпрямился и передернул плечами.
      – Дайте мне, – сказал Борис. – Вы потом сучья обрубите.
      Это не так просто – свалить сухое дерево толщиной в тридцать сантиметров, да еще тупым топориком. Раза четыре сменялись Борис и Алексей Палыч, пока на стволе не образовалось утоньшение, нечто вроде бобрового погрыза. Сосна начала легонько потрескивать.
      – Ни одно дерево не может стоять вертикально, – заявил Алексей Палыч. – Давай посмотрим, в какую сторону его валить.
      Он отошел немного в сторону и, прищурившись, начал прикидывать.
      – Вон туда. А ты отойди в сторону, чтобы не зацепило.
      – Да я быстрей вас отскочу.
      – Не спорь. Главное не поспешность, а точный расчет. Подержи очки.
      Алексей Палыч отошел на несколько шагов, слегка разбежался, вытянул руки вперед и ринулся в атаку. Почему-то в дерево он не уперся. Ладони его скользнули мимо ствола; наклонившись, с протянутыми вперед руками, он пробежал несколько шагов и грохнулся. Любимый ученик смотрел на все это и кашлял от смеха.
      – Что смешного? – лежа спросил Алексей Палыч: была у него такая способность – много говорить в критических положениях.
      – А вы бы не смеялись?
      – Я бы – нет, – поднимаясь и отряхиваясь, сказал Алексей Палыч. Его нужно не толкать, а раскачивать. Просто я хотел, чтобы первый толчок был сильнее. Дай очки.
      Все же сосна наконец покорилась. Она улеглась на землю. Борис принялся обрубать сучья. Алексей Палыч вытряхивал мусор из своих одежд.
      Прибежал Веник с инспекторским визитом. Описал возле Алексея Палыча мертвую петлю – видно, еще помнил об утреннем издевательстве.
      – Не злись, – сказал ему Алексей Палыч, – для твоей же пользы все делалось. А то бы ходил с крючком в животе.
      "Зато и с рыбой", – ответил Веник, шаркнул задней ногой, послав в Алексея Палыча заряд лесного мусора, и удалился.
      Очистив от сучьев и коры, сосну разрубили на две части. Перенося на берег первую часть, Алексей Палыч продолжил разрушение пиджака: клин из плеча выдрался еще больше и его пришлось отрезать.
      Возвращаясь за второй частью, они прошли мимо стоянки. Там, над разбросанными прямо на земле банками, пачками, пакетами с продуктами, в задумчивости стояла Валентина. Веник был уже здесь и, хотя еще издали узнал дровосеков, тявкнул на них, чтобы они не подумали, что все это продуктовое богатство находится без охраны.
      Алексей Палыч услышал, как Валентина спрашивала Лжедмитриевну:
      – А как все это распределять?
      – Смотри сама.
      – Я разложу по разным рюкзакам.
      – Делай, как считаешь нужным.
      "Лжедмитриевна в своем репертуаре", – подумал Алексей Палыч. И все же чем-то была она похожа на говорящую куклу: даже в беседах с ним, казалось, была она чем-то ограничена, словно затвердила урок сколько-то там параграфов, но не более.
      Когда каждая пара лесорубов принесла по две половинки, на берегу собрались все. Куски стволов стащили в воду и обвязали веревкой, пока на живую нитку, чтобы попробовать. На воде плот казался хлипким и несерьезным.
      – Мало, – сказал Стасик.
      Шурик и Гена разделись, легли поперек бревен. Плот выдержал, но почти полностью погрузился.
      – Еще с-столько, – сказал Чижик.
      Уже подмоченные, Шурик и Гена решили заодно искупаться. Остальных тоже упрашивать не пришлось. Стасик, Чижик и Борис раздевались, Алексей Палыч пока раздумывал. Прибежавший на шум Веник наблюдал, но слишком близко не подходил: с этим местом у него были связаны кое-какие неприятности, а у собак хорошая память.
      Шурик отплыл метров на двадцать от берега. Внезапно он замолотил руками по воде и скрылся.
      – Тону! – этот крик Алексей Палыч расслышал совершенно отчетливо. Он похолодел и стал раздеваться.
      – Вы тоже купаться, Алексей Палыч? – спросил Стасик.
      – Плывите туда... я сейчас... – забормотал Алексей Палыч, борясь со своими брюками. – Он же тонет!
      – Пускай тонет, – спокойно сказал Стасик.
      Наконец Алексей Палыч справился с брюками, но кеды снимать было уже некогда. Так он и бросился в воду – в кедах. В месте падения тощего учительского тела всколыхнулась волна, и из этой волны возник Шурик. Он вдохнул воздух и захохотал. Но смеялся он не долго. Тут же возле него очутились Стасик и Чижик. Стоя на дне, они надавили на голову и плечи Шурика, и тот снова исчез.
      – Раз... два... три... – неторопливо считал Стасик, – четыре... пять... шесть... семь... восемь... девять... десять...
      Из-под воды выходили пузыри воздуха. Их становилось все меньше.
      – Он же задохнется, – сказал Алексей Палыч.
      Стасик кивнул, показывая, что слышит, и начал обратный счет:
      – Десять... девять... восемь... семь... шесть... пять... четыре... три... два... один... Пуск!
      Шурик ракетой вылетел из-под воды, вынеся на себе облако брызг. Глаза его были вытаращены. Выплюнув полведра воды, он часто задышал, хотел что-то произнести, но не смог выговорить ни слова.
      "Да, – подумал Алексей Палыч, – хорошо бы на время вернуться в свое детство, но все-таки не в это мгновение."
      Шурик понемногу отдышался, сообщил друзьям, что они "паразиты" и что он искупает их поодиночке. Ему объяснили, что такие шутки хороши дома, в ванне и с мамой, а не в походе, на озере и с товарищами.
      – Из-за тебя человек кеды промочил, – добавил Стасик.
      – Ничего, – сказал Алексей Палыч, – зато я искупался.
      – Нет, – возразил Стасик. – Сейчас вы надевайте его кеды, а он пускай ходит в ваших, пока не высохнут.
      – Не нужно. Сейчас не холодно.
      – Дело не в этом, Алексей Палыч. Это – в воспитательных целях.
      Но Алексей Палыч не хотел ссориться ни с кем из ребят, в том числе и с Шуриком.
      – Размер не подойдет, – продолжал сопротивляться Алексей Палыч.
      – А мы посмотрим. У вас Генкины? Генка, какой у тебя размер обуви?
      – Сорок один, – донеслось с озера.
      Стасик вылез из воды, подобрал кеды Шурика и посмотрел на подошву.
      – А у него сорок два. Акселерат паршивый!
      Шурик и вправду был выше всех в группе. Но Алексей Палыч от его обуви категорически отказался, подумав при этом, что не зря Стасика выбрали заместителем: есть в его характере решительность и справедливость.
      Стасик тут же подтвердил это мнение, швырнув кеды Шурика в воду.
      – Чтобы никому не обидно, – пояснил он.
      К сожалению, в характере Стасика отсутствовало такое важное для руководителя качество, как дипломатичность. К сожалению потому, что это еще аукнется Алексею Палычу. По свойственной всем эгоистам логике, Шурик не умел обижаться на себя и не любил расплачиваться за свои ошибки.
      После купания работать стало полегче, но опять же ненадолго. Комарье охотней липло к мокрому телу. Были истрачены остатки мази, но и она помогала плохо.
      Вторая порция обрубков была снесена на берег к вечеру. Всем хотелось побыстрей закончить, потому работали без обеда. Протестовал только Шурик. Возможно, его быстро растущие ноги требовали больше калорий.
      Уже было ясно, что сегодня переправа не состоится, но плот решили закончить. Его соорудили в два этажа, уложив один слой бревен поперек другого, обвязали веревками. Обвязывал Чижик.
      После пробы оказалось, что плот выдержит троих или двоих с двумя рюкзаками. Решили, что этого достаточно: озеро было шириной метров триста и за несколько рейсов все переправятся.
      Привязав плот к дереву, ребята отправились к стоянке, откуда вместе с дымом уже доносился запах очередной каши.
      Чижик пока остался на берегу: ему нужно было еще обтесать два весла, вернее, подобие весел. Алексей Палыч тоже остался. Он считал неудобным на равных со всеми стремиться к каше. Остался и Борис. Втроем закончили обтесывать не так быстро, потому что Чижику пришлось переделывать работу Алексея Палыча и Бориса, а переделывать всегда труднее, чем начинать сначала. Но Чижик их не ругал. У него был на редкость ровный характер. А может быть, так казалось, потому что он все делал молча.
      К стоянке все трое вернулись почти в темноте. У костра уже никого не было. Одна Лжедмитриевна сидела в сторонке и смотрела в небо: то ли просто задумалась, то ли советовалась со своим небесным начальством. Лицо у нее было привычное – застывшее, если так можно сказать про лицо с широко открытыми глазами. Словно говорящая кукла увидела что-то необычное в ночном небе...
      – З-закончили, – сказал Чижик.
      Лжедмитриевна не шелохнулась.
      – Гм... – сказал Алексей Палыч.
      Лжедмитриевна по-прежнему смотрела в небо. Алексей Палыч слегка встревожился: при всем своем немногословии Лжедмитриевна реагировала обычно мгновенно.
      – Алло... – сказал Алексей Палыч первое, что пришло ему на ум.
      Лжедмитриевна шевельнулась, тряхнула головой.
      – Так вот оно что... – сказала она и посмотрела на подошедших, словно просыпаясь.
      – А что? – спросил Алексей Палыч.
      – Ничего, – сказала Лжедмитриевна. – Для вас оставили еду в котелке. Чай на костре, он еще не остыл.
      О том, что в котелке была еда, она могла бы и не сообщать. Веник, почти упершись в котелок носом, гипнотизировал его и, кажется, о чем-то хотел с ним поговорить.
      – Веника покормили, – сказала Лжедмитриевна.
      Что-то необычное почудилось Алексею Палычу в ее тоне, какая-то мягкость. Вернее, не мягкость, а отсутствие жесткости. Это было так неожиданно, как если бы она вдруг запела.
      – Спасибо, – сказал Алексей Палыч. Ничего другого не пришло ему в голову, а не ответить ему показалось невежливым.
      После еды Борис полез в свой чехол. Вскоре он засопел. Алексей Палыч тоже прилег. Ему не спалось. Он лежал и думал о том, что узелок затягивается все туже, просвета никакого нет и не предвидится.
      Со стороны Лжедмитриевны донеслись какие-то шорохи, хруст можжевельника. Алексей Палыч повернулся и при неверном свете ночного неба увидел, что Лжедмитриевна тоже не спит. Но этого мало. Она занималась делом довольно странным для такого позднего времени.
      Сначала она вытряхнула на землю содержимое чьего-то рюкзака. Затем стала вынимать из других рюкзаков продукты и укладывать их в пустой.
      Алексей Палыч приподнялся на локте, Лжедмитриевна повернулась к нему, и... ему стало неловко. Ему не хотелось, чтобы она подумала, что он подглядывает, Хотя, по совести говоря, так оно и было.
      – Не спится, – сказал Алексей Палыч.
      – Мне тоже, – ответила Лжедмитриевна, и снова слабые признаки какой-то человечности послышались Алексею Палычу в ее голосе.
      Разговаривать с ней Алексею Палычу сейчас было не о чем. Не разговаривать казалось почему-то невежливым.
      Алексей Палыч молча встал, собрал посуду и направился к озеру. Оно было спокойным, но это было не дневное спокойствие. Озеро жило. Откуда-то с середины доносились всплески; в камыше, ставшем угольно-черным, казалось, кто-то бродил; со всех сторон доносились лягушачьи голоса – они не квакали, что впервые в жизни отметил Алексей Палыч, а пели; с той стороны отчетливо донесся пронзительный птичий крик – жертва кричала или охотник, понять было трудно.
      Алексей Палыч присел на край плота. Он смотрел на нежно-зеленый отблеск зари на воде, вслушивался в непонятные ему ночные звуки, и в нем зрела мысль, что в предыдущей своей жизни он был обворован. Он никого не винил – только себя. Теперь он понимал неистовых фанатиков-рыбаков: даже вернувшись без рыбы, они привозили что-то в себе. И быть может, стоит пройти целый маршрут ради одного вот такого вечера у воды. Никто не запрещал Алексею Палычу этого раньше, а начинать сейчас было поздно. А если не поздно? Пускай только все кончится хорошо с походом, и тогда он...
      Алексей Палыч собирался уже твердо наметить, какую жизнь он начнет потом, но не успел. Сзади послышались легкие шаги.
      – Алексей Палыч, – сказала Лжедмитриевна, – мне нужно с вами поговорить.

      Лжедмитриевна присела рядом с Алексеем Палычем. Он слегка отодвинулся, но тут же подумал, что это можно понять так, будто он боится. Тогда он придвинулся. Но Лжедмитриевна молчала.
      – Слушаю вас, – сказал Алексей Палыч нейтральным голосом.
      – Я вижу, что вы постоянно волнуетесь... – начала Лжедмитриевна.
      – А вы нет.
      – Разумеется. Прежде всего, это состояние мне незнакомо. К сожалению. Эмоции – прекрасное человеческое свойство. Но я пока ими не овладела.
      – Но есть надежда?
      – Возможно. Это будет мой конец как исследователя. Исследователь должен быть бесстрастным. Если на эксперимент влияет личность, эксперимент загрязняется.
      – Все ценное на Земле создано личностями, – сказал Алексей Палыч торжественно, но не слишком уверенно. – А эмоции – основа любого творчества. Впрочем, извините, в теории творчества я не силен. Кажется, основой все-таки является труд. Итак, вы проводите чистый эксперимент. В чем он заключается?
      – Точно не знаю. Я наблюдаю. Выводы делают другие.
      – Те, которые там? – Алексей Палыч указал пальцем в небо.
      – Сейчас они там, – Лжедмитриевна указала на землю.
      – Мало нам небесных пришельцев, теперь еще и подземные?!
      – Над противоположной стороной Земли тоже небо.
      – Извините. Я немного запуган и временами плохо соображаю, – с некоторым уже раздражением молвил Алексей Палыч. – Но это не моя вина. Какова же все-таки цель эксперимента?
      – Вам он ничего не даст. Он нужен нам. Тут я кое-что могу объяснить, но не полностью: я все-таки не машина.
      – Это новость! – удивился Алексей Палыч. – У вас что же, машинная цивилизация? Управляют машины, а вы их только смазываете?
      Лжедмитриевна слегка улыбнулась.
      – Машины лучше информированы. Наши машины не смазываются. Да и вообще они не машины, в вашем понимании. Это поля, и мы с ними взаимодействуем. Не требуйте у меня других объяснений, я не сумею вам объяснить.
      Но Алексея Палыча заинтересовал сейчас не смысл слов Лжедмитриевны, он обратил внимание на ее гримаску, похожую на улыбку.
      – Стоп! – сказал он. – Но вы сейчас улыбнулись. А ведь это эмоция!
      Лжедмитриевна как будто слегка встревожилась. На лице на этот раз никаких изменений не было, изменилась только манера речи.
      – Разве я улыбнулась? – быстро спросила она. – Не может быть. Это просто невозможно. Неужели я так быстро заразилась?
      – И сейчас вы встревожились. И это – эмоция.