Джиджи невольно залюбовалась мужем. При взгляде на его безупречный профиль ей всегда вспоминалась статуя Аполлона Бельведерского. Услышав шаги, он отвернулся от раскрытого окна и посмотрел в ее сторону. Но вставать не стал.
– Маркиза Тремейн? – промолвил он с шутливой учтивостью.
Джиджи подхватила Креза на руки и направилась к двери.
– Сегодня мне представили лорда Фредерика, – неожиданно сказал ее супруг. – Поучительная была встреча.
Маркиза тут же остановилась.
– Дай-ка угадаю… Тебе показалось, что у него вместо мозгов опилки, верно?
Пусть только попробует согласиться. Ее так и распирало от желания кого-нибудь ударить.
– Мне он не показался ни словоохотливым, ни красноречивым. Но ты не уловила суть моих слов.
– И в чем же суть твоих слов? – насторожилась Джиджи.
– Из него выйдет прекрасный муж. Он искренний, надежный и преданный.
Ошеломленная словами Камдена, Джиджи пробормотала:
– Спасибо… если ты не шутишь.
Маркиз снова повернулся к окну. По зимнему саду гулял приятный ветерок, ерошивший его густые волосы. Из парка же за окном потянулись вереницы экипажей, запрудившие улицу. Воздух звенел криками возниц, призывавших друг друга остерегаться затора.
Очевидно, разговор был окончен. Но щедрая похвала Камдена в адрес Фредди открыла перед Джиджи возможность, которую она не могла упустить.
– Может, поступишь как благородный человек и дашь мне развод? Я люблю Фредди, а он любит меня. Позволь нам пожениться сейчас, пока мы еще молоды и можем наладить совместную жизнь.
Внезапно от его неподвижной позы повеяло напряженностью.
– Ну пожалуйста… – продолжала маркиза. – Умоляю, отпусти меня.
По-прежнему глядя в окно, Камден проговорил:
– Но я же не сказал, что из Фредди выйдет хороший муж именно для тебя.
– Тебе-то откуда известно, что значит быть хорошим мужем?! – Джиджи пожалела о своих словах, как только они сорвались с ее губ.
– Ниоткуда, – ответил Камден, ни секунды не колеблясь. – Но я по крайней мере видел в тебе хоть какие-то недостатки. Я увлекся тобой вопреки, а может, и благодаря им. Но Фредди боготворит землю, по которой ты ступаешь, потому что у тебя есть сила воли, выдержка и решимость, о которых ему приходится только мечтать. Глядя на тебя, он видит только нимб, которым сам же тебя и наделил.
– Да, в глазах любимого я само совершенство. И что же в этом плохого?
Тремейн вновь повернулся к жене:
– Я смотрю на него и вижу человека, который думает, что наши с тобой отношения так же чисты и непорочны, как у Господа Бога и Девы Марии. Он знает, что ты оберегаешь его от горькой правды? Знает, что для тебя состряпать гнусную ложь во имя любви – сущие пустяки? Он знает, что твоя сила граничит с неумолимой жестокостью?
Джиджи сплюнула бы на пол, если бы Виктория не воспитала ее надлежащим образом.
– А я смотрю на тебя и вижу человека, который застрял в восемьдесят третьем году! Ты знаешь, что с тех пор прошло десять лет? Знаешь, что я изменилась и что жестокий и беспощадный из нас двоих теперь ты? Неужели ты действительно думаешь, что я расскажу любимому мужчине, что меня насильно хочет обрюхатить другой?
За окном засмеялась какая-то женщина. Засмеялась глупым и визгливым смехом. Крез заскулил и задергался у Джиджи на руках, потому что она с силой стиснула его. Камден же усмехнулся и ответил:
– Послушать тебя, дорогая, так я самый настоящий злодей. По-твоему, я не заслуживаю, чтобы мне тоже перепали какие-то крохи от этого брака, прежде чем ты заживешь долго и счастливо со своим возлюбленным?
– Не знаю. – Джиджи поморщилась. – Меня это не волнует. Я знаю только одно: Фредди – моя последняя надежда на счастье в этой жизни. И я выйду за него замуж, даже если мне придется уподобиться леди Макбет и уничтожить всех, кто стоит у меня на пути!
Зеленые глаза маркиза прищурились и стали мрачными, как заколдованный лес.
– Настраиваешься на старые фокусы?
– Как я могу стать честной и порядочной, когда ты постоянно твердишь о моей беспринципности? – Ее сердце превратилось в омут горечи и боли – за него и за себя. – Мы начнем отсчет года сегодня, а не в тот день, когда у тебя наконец-то появится настроение. Сегодня, и ни днем позже. И мне наплевать, если остаток ночи ты будешь обниматься с тазиком.
В ответ Тремейн лишь улыбнулся.
Глава 12
Январь 1883 года
Беккет, дворецкий в «Двенадцати колоннах», был высок, худ и лысоват. И он уже разменял шестой десяток. Как слуге ему не было цены, хотя порой он держался чересчур подобострастно. По-видимому, Каррингтон любил, чтобы все лебезили перед ним.
– Вы желали меня видеть, лорд Тремейн? – спросил Беккет.
Ни слова не говоря, Камден жестом велел ему сесть, а сам остался стоять. Пожилой дворецкий робко уселся на указанный стул.
Камден посмотрел на него в упор; он пока не знал, с чего начать, и потому хотел нагнать на дворецкого страху. Через двадцать секунд глаза Беккета беспокойно забегали. Через три минуты он заерзал на стуле, украдкой утирая пот со лба.
– Тебе ведь известно, Беккет, что злоупотребление доверием хозяина карается законом? – спросил наконец маркиз.
Беккет вскинул голову – на лице его отразился неприкрытый ужас. Но он бы не стоял во главе огромного штата герцогской прислуги, если бы не научился владеть собой. Поэтому через секунду он ответил совершенно обычным голосом:
– Разумеется, милорд. Мне ли не знать. Хранить верность хозяевам – мой долг.
Но маркиз прекрасно понимал, что дворецкий виновен. Только вот в чем именно?
– Восхищаюсь твоим самообладанием, Беккет. Должно быть, нелегко прикидываться спокойным, когда сердце уходит в пятки.
– К… к сожалению, сэр, я не понимаю, о чем вы говорите.
– А я думаю, понимаешь, Беккет. По-моему, ты испытываешь страх или хотя бы раскаяние. Ты попался и прекрасно это знаешь. И на твоем месте я бы приберег клятвенные заверения в невиновности для другого случая. Если ты не признаешься в своих грехах сейчас, без свидетелей, мне придется рассказать всем о твоих махинациях и вызвать констеблей.
Но Беккет не собирался так просто сдаваться.
– Если я чем-то прогневал вас, сэр, пожалуйста, объясните, чем именно.
В том-то и состояла трудность. Камден не мог предъявить Беккету никаких конкретных обвинений; он знал только одно: дворецкий нарушил установленный порядок доставки почты… И еще ему казалось, что письмо, которое он якобы получил от Теодоры, написала вовсе не Теодора.
Тремейн подошел: к картине над каминной полкой и сделал вид, что разглядывает морской пейзаж. Если между Беккетом и письмом Теодоры действительно существовала какая-то связь, то только косвенная. Бек кет был посредником, который за деньги выполнял чужую волю.
Камден повернулся к дворецкому, решив схитрить:
– Мне известно, почему ты приказал сперва доставлять всю почту тебе. Но видишь ли, Беккет, у меня, для тебя плохие новости. Мошеннику, под чью дудку ты пляшешь, ты больше не нужен. Вот он и решил, что выгоднее принести тебя в жертву, чем выплачивать оставшуюся половину вознаграждения.
Беккет, вскочив со стула, закричал:
– Неужели?! Негодяй, мерзавец!
Прерывистое дыхание дворецкого, казалось, заполнило всю комнату. Сообразив, что выдал себя с головой, он тяжело опустился в кресло и уткнулся лицом в ладони.
– Простите, милорд. Но я не сделал ничего дурного. Клянусь, ничего. Мне просто приказали отслеживать все письма, которые будут приходить вам из-за границы. Я должен был передавать их… одному человеку. Но он тоже не брал ваши письма, а просто просматривал их и все до единого возвращал мне.
Все письма, которые приходили ему из-за границы? В груди Камдена что-то мучительно, сжалось – как если бы его легкие сплющило взрывной волной.
– Ты точно ничего больше не делал?
– Один… – Беккет утер лицо носовым платком. – Один-единственный раз, в самом начале, этот человек вернул мне письма, и среди них было одно, которое я раньше не видел.
Одно письмо. Больше ничего и не требовалось – только одно письмо.
– Где и когда ты встречаешься с этим человеком?
– По вторникам и пятницам за главными воротами.
– А если ты по какой-то причине не сможешь прийти сам?
– Тогда я должен тщательно завернуть письма, положить сверток под куст крыжовника слева от ворот и придавить его камнем. За письмами приходят в три часа.
Сегодня была пятница. Часы показывали двадцать пять минут третьего.
– Какая жалость, – проворчал Камден. – Наверное, он больше не придет, не то я и его засадил бы в тюрьму.
Беккет побледнел как полотно.
– Но, милорд, вы же сказали… сказали…
– Я знаю, что я сказал. Завтра после обеда ты подашь прошение об отставке.
– Да, сэр. Спасибо, сэр. – Беккет чуть ли не целовал Камдену ноги.
– А теперь уходи.
Когда дворецкий нетвердой походкой направился к двери, Камден вспомнил, что забыл еще кое о чем спросить.
– Какой задаток ты получил?
Беккет замялся.
– Две тысячи фунтов. У меня внебрачный сын, милорд. Он попал в беду. Все деньги ушли на то, чтобы расплатиться с его долгами. Но я верну их при первой же возможности.
Камден изо всех сил сжал пальцами виски.
– Не нужны мне твои деньги. Убирайся – и чтобы я больше тебя не видел.
Две тысячи задаток и две тысячи после. Кто мог разбрасываться такими суммами? И зачем это кому-то понадобилось? Все улики указывали в одном направлении.
Но Камдену не хватало духу признать очевидное. Хоть бы он ошибся… Хоть бы страх, сковавший его, оказался не вестником неумолимо надвигавшейся беды, а просто следствием разыгравшегося воображения.
Может, еще есть надежда?
Через два с половиной часа все надежды рухнули. Камден завернул два письма от своих друзей, спрятал их, как это делал Беккет, и стал ждать. Человек все-таки появился. Им оказался шестидесятилетний старик с внешностью отъявленного греховодника. Он подъехал на повозке, тщательно осмотрелся и подошел к кусту крыжовника. Как и говорил Беккет, старик быстро просмотрел письма и положил их на то же место, откуда взял. Затем старый плут развернул повозку и тронулся в обратный путь.
Камден последовал за ним, держась на некотором расстоянии. Боль в его груди нарастала с каждой пройденной милей и достигла апогея, когда старик со своей тележкой исчез в воротах «Верескового луга». Да, теперь все стало ясно, теперь уже не могло быть сомнений.
Какое-то время Камден стоял у ворот. Затем пустился в обратный путь – сначала шагом, а потом бегом, бегом от «Верескового луга», от Джиджи, от очаровательной и насквозь лживой Джиджи. Неужели только сегодня утром он ехал по этой дороге, сгорая от желания порадовать ее?
Камден не знал, сколько времени он бежал и в какой момент рухнул ничком на землю. В глазах его не было ни слезинки, разум оцепенел, и только голова раскалывалась от чудовищной боли, словно адские наковальни выбивали из него остатки иллюзий.
Значит, это дело рук Джиджи. Именно она подделала письмо, почему-то решив, что он, Камден, должен принадлежать ей одной. Да, конечно, это она. А он-то, похотливый дурак, был рад, что попался на удочку. Сегодня утром она, наверное, лопалась от самодовольства и торжествовала полную победу, глядя, как он тает в ее объятиях.
Злоба – жгучая и черная, как бездна преисподней, – медленно поднималась в его душе, мало-помалу затопляя каждую клеточку его существа. Камден цеплялся за эту злость, потому что она загоняла боль внутрь и не давала ей выхода.
Месть – вот что ему нужно. Он отомстит. Джиджи была готова выложить за него четыре тысячи фунтов. Зачем же разочаровывать даму? Пусть же увидит, что он ничем не уступает ей в лицемерии и бессердечности.
Тремейн поднялся с земли и опять побежал. Он бежал, не останавливаясь, пока вдали не показался особняк «Двенадцати колонн». Когда же он размашистым шагом подходил к дому, то едва удерживался от слез. Ему безумно хотелось повернуть время вспять, хотелось сделать так, чтобы тетя Плони никогда не приезжала. И хотелось барабанить по стенам кулаками и кричать во все горло.
«О, Джиджи, о, глупая, глупая девчонка! Ну почему ты не захотела подождать? Теодора вышла замуж сегодня. Сегодня! Я бы…»
«Замолчи! Замолчи! Я пристрелю тебя собственными руками, если еще раз услышу, как ты убиваешься по этой девице!»
«Месть. Помни, только месть».
Глава 13
22 мая 1893 года
Лангфорд не находил себе места.
Последние пятнадцать лет его вечера сводились к обеду, сигаре и номеру «Таймс», а последний час отводился штудированию ученых книг. Тринадцать из этих пятнадцати лет к нему из Лондона дважды в неделю приезжала очередная любовница, переступавшая порог его дома, как только он откладывал в сторону Платона или Эсхила. В первый год после возвращения в Девоншир Лангфорд пытался завести необременительную связь в местных краях, но безуспешно. А последний год он вообще жил как монах.
Однако герцог никогда не приветствовал воздержание – ни прежде, ни теперь. Наверное, он просто слишком обленился и одичал, живя в провинции. А может, охладел, к постельным, упражнениям, потому что преждевременно утратил влечение к женщинам под действием одиночества и ученых изысканий.
Лангфорд нисколько не тосковал по былым подвигам на любовном поприще. Не тосковал до сегодняшнего вечера. А сегодня он бы совсем не возражал, если бы какая-нибудь дама навестила его в Ладлоу-Корте.
Ему наскучила убаюкивающая тишина библиотеки. Его скромные, вечерние развлечения, когда сигары чередовались с «Панчем» или подвернувшимся под руку романом, были стерильнее каплунов, которых повар подавал ему на стол по четвергам. Сегодня Лангфорд съел десерт перед обедом, но от этого однообразие вечеров не стало менее тягостным.
И конечно же, дело было не в апатии, одолевавшей его время от времени. Нет, Лангфорд скорее страдал от избытка энергии. Он вышагивал по комнате, точно заводной солдатик под присмотром пятилетнего карапуза.
В дверь библиотеки постучали – это дворецкий Ривз принес вечернюю почту. Герцог быстро просмотрел письма. Одно было из Германий, второе из Греции – от ученых, с которыми он вел переписку. А третье написала его кузина Каролина, то есть леди Эйвери. Дама эта питала страсть к чужим грехам и с удовольствием истинного филантропа делилась своими энциклопедическими познаниями – в основном рассказывала о последних светских бурях в стакане воды.
Лангфорд отпустил Ривза и распечатал письмо Каро, с радостью ухватившись за возможность хоть как-то развлечься. В прежние времена Каро и ее сестрица Грейс, леди Соммерсби, частенько наведывались к нему и выведывали у слуг, дом какой дамы он прошедшей ночью осчастливил своим посещением и не приводил ли к себе домой жриц любви. Однажды Лангфорд лично проследил за тем, чтобы сестриц «случайно» окатили ледяной водой, когда они стояли на пороге его дома и стучали в дверь. Но их устрашающая преданность своему делу была так велика, что на следующий день они вернулись с зонтиками.
Наверное, в память о тех временах Каро каждый месяц писала ему о последних пикантных новостях. В начале своей добровольной ссылки Лангфорд бросал ее письма в огонь нераспечатанными. Но годы шли, письма продолжали приходить как по расписанию, и в итоге упорство леди Эйвери сломило его сопротивление. Стыдно признать, но теперь он уже не мог обходиться без ежемесячной порции супружеских измен, тщеславия и глупости.
Подборка этого месяца включала в себя следующее: леди Саутуэлл родила еще одного ребенка, который не имел ни малейшего сходства с лордом Саутуэллом, но был как две капли воды похож на достопочтенного мистера Румфорда; сэр Роланд Джордж поселил двух своих любовниц в одном доме, а лорда Уитни Уайльда, по слухам, застукали в чулане с невестой его брата.
Однако самое интересное Каро приберегла напоследок. Речь шла о разводе, затеянном не кем-нибудь, а наследницей одного из самых крупных состояний в стране и наследником герцогского титула, который и сам считался богачом. Каро игриво и многословно писала, что маркиза полна решимости выйти замуж за своего юного поклонника; намерения же маркиза оставались тайной за семью печатями, а по городу ходили невероятные догадки о том, чем закончится вся эта история. На людях супруги строили из себя двух голубков, – но кто знает, что творилось за закрытыми дверями? Может, они подсыпали друг другу яд в кофе? Или, может быть, плели друг о друге небылицы? Не исключено, что вместе посмеивались над этим недотепой лордом Фредериком Стюартом.
«Наследница железнодорожной империи» – так называла Каро маркизу Тремейн. Эта дама чуть не вышла замуж за герцога, а когда ее нареченный приказал долго жить, умудрилась в непристойно короткий срок выйти за его двоюродного брата, но так и не успела надеть корону с земляничными листьями.
Герцог нахмурился. До него вдруг дошло, где он видел миссис Роуленд раньше. Он видел ее прямо здесь, на этой же самой улице, около того же самого коттеджа. Но с тех пор минуло добрых… лет тридцать. Он тогда приехал домой из Итона на каникулы и не знал, куда деваться от скуки. Его так и подмывало выкинуть какую-нибудь несусветную глупость, но совсем не хотелось, чтобы об этом узнали родители.
Его отец уже несколько лет был прикован к постели – ему оставалось жить всего несколько недель. Но тогда Лангфорд об этом не знал. Его раздражала бесконечно долгая и, как казалось, бессмысленная болезнь его родителя. В школе он отмахивался от постоянно витавшего над домом духа смерти, отпуская скабрезные шуточки насчет телесных отправлений своего папаши и пожилой круглолицей сиделки, которая терпела жуткую вонь с неприлично веселой улыбкой на лице. Но дома у него не было такой спасительной отдушины, поэтому он старался уходить как можно чаще и отсутствовать как можно дольше.
Каждый день он подолгу бродил по окрестностям. Во время одной из таких прогулок он и увидел миссис Роуленд – та вышла из коттеджа и направилась к ожидавшей ее на улице карете. Она была на редкость красива. Несколько месяцев назад Лангфорд расстался с невинностью и считал себя искушенным знатоком женщин. Но тут он замер, разинув рот. Прекрасные черты лица этой девушки дополнялись божественной фигурой. Она не шла, а плыла по воздуху – грациозно, изящно, словно морская нимфа.
Следом за ней в карету уселся мужчина, которого он поначалу принял за ее отца. Но потом к карете подошел другой мужчина – седовласый и сгорбленный. Девушка высунулась из окна и, поцеловав старика в щеку, сказала:
– До свидания, папа.
Незнакомка не выходила у него из головы еще несколько дней. Лангфорд выяснил, что она и впрямь вышла замуж за человека вдвое старше ее – за богатого фабриканта, который занимался производством рельсов и всевозможного промышленного оборудования.
«Какая жалость», – подумал Лангфорд, хотя так и не докопался до сути своих сожалений. Жениться на ней он определенно не собирался, а вот соблазнить был бы не прочь.
Но потом отец умер, и на Лангфорда навалилось чувство вины. А прекрасная незнакомка изгладилась из его памяти. Он пустился во все тяжкие и купался в разврате, пока не вернулся в Девон. Но когда же она успела вновь обосноваться в здешних краях? Подумать только, они столько лет были соседями без малейшего намека на соседские отношения!
Но так было раньше, до того как миссис Роуленд ворвалась в его жизнь с деликатностью мастодонта. Уму непостижимо, как легко он поддался на ее уловки. Наверное, его подсознание узнало ее раньше, чем разум. Или же госпожа судьба опять принялась за старые штучки. А может, он просто слишком долго пренебрегал отношениями с прекрасным полом? И может быть, она по-прежнему была самой красивой женщиной на свете?
Виктория Роуленд узнала о герцоге Перрине гораздо больше, чем ей хотелось.
Она пригласила Камдена на обед к себе в отель, в котором всегда останавливалась по приезде в Лондон. Встреча была сердечной, но не принесла ничего, кроме разочарования. Мальчишка изворачивался как угорь, и говорил уклончиво – все его слова ровным счетом ничего не значили.
Когда Камден ушел, Виктория отправилась в театр, где на нее с горячими приветствиями набросились леди Эйвери и ее сестра леди Соммерсби, с которыми Викторию связывало лишь знакомство, не более того. Разумеется, им не терпелось узнать последние новости о Джиджи.
И Виктория удовлетворила их любопытство. Она поведала, что Джиджи одолевают сомнения. А кого бы они не одолели? Вы только посмотрите на лорда Тремейна! Леди Эйвери и леди Соммерсби закивали. Да-да, конечно, лорд Тремейн бесподобен, просто бесподобен! Виктория поведала им, что Камден втайне ото всех готовит почву для того, чтобы вернуть себе Джиджи. Нет, не то чтобы он прямо ей в этом признался, но как-то вечером Камден обедал с ней (так мило с его стороны!), и она не заметила, чтобы он спешил с разводом. И вообще они вдвоем в скором времени собираются навестить ее в Девоне.
Ну никто же не обязывал ее говорить правду, не так ли?
Леди Эйвери и леди Соммерсби пришли в такой восторг от «новостей», что пригласили Викторию в свою ложу. Виктория, все еще досадовавшая на Джиджи, не задумываясь приняла приглашение.
– Мы так редко видим вас в городе, – посетовала леди Соммерсби в середине второго акта «Риголетто».
– Это потому, что Девон гораздо красивее Лондона.
– Наш кузен живет в Девоне! – воскликнула леди Эйвери.
– Совершенно верно! – подтвердила леди Соммерсби. – А где именно он живет?
– Между Тотнесом и деревушкой под названием Стоук-Гейбриел, – сообщила леди Эйвери. – Должно быть, вы о нем слышали. – Она повернулась к Виктории: – Наш кузен – герцог Перрин.
Впервые в жизни Виктория не знала, что сказать.
– Э-э… да. По-моему, я что-то о нем слышала.
– Еще бы не слышали! – воскликнула леди Соммерсби. – Она взглянула на сестру. – Господи, как мне не хватает этого негодника! В свое время он не давал нам скучать, да?
– Помнишь тот раз, когда он за одну ночь выиграл десять тысяч фунтов, за другую – спустил двенадцать, а в третью – выиграл еще девять тысяч?
– Еще как! В итоге он все-таки выиграл чистыми семь тысяч фунтов. И тогда он купил новую четверку гнедых лошадей, взял с собой всех девочек мадам Миньон и праздновал целую неделю.
– А помнишь, как из-за него сцепились та американка и леди Харриет Блейкли? Они лупили друг друга, как уличные торговки. А потом узнали, что он изменял им обеим с леди Фанкот!
– Разумеется… разумеется, эти слухи сильно преувеличены, не так ли? – пролепетала Виктория.
Леди Соммерсби и леди Эйвери переглянулись с таким видом, словно Виктория заявила, что принц Уэльский целомудрен, как непорочная девица.
– Моя дорогая миссис Роуленд, – проговорила леди Соммерсби, для пущей выразительности растягивая каждый слог. – Ведь это вовсе не слухи. Все, что мы вам поведали, происходило на самом деле, и это такая же непреложная истина, как те, что содержатся в Священном Писании. А если бы нам очень захотелось посплетничать, то мы бы рассказали вам историю о его интрижке с леди Фанкот.
Леди Эйвери радостно закивала:
– Да-да, о леди Фанкот. О веревках, плетках, цепях и прочих приспособлениях, описать которые у нас не поворачивается язык. Скажем только, что они иностранного производства и весьма непристойного свойства.
Миссис Роуленд почувствовала легкое головокружение. Джиджи, конечно, тоже не нашли в капусте, но веревки, плетки, цепи и те… другие приспособления?!
И тут Виктория в ужасе вспомнила, что пообещала устроить герцогу Перрину вечер карточных игр. Они будут сидеть друг против друга за карточным столом, совсем одни… Кто знает, что у него на уме? Вдруг им движет не только жажда сомнительных удовольствий от азартных игр? Вдруг он задумал связать ее по рукам и ногам и… И что потом?
Виктория ахнула и прикрыла рот ладонью.
– Вот именно, – не без удовлетворения промолвила леди Эйвери. – И я уже не говорю о том, как он поджег кровать леди Уимпи.
Глава 14
Январь 1883 года
Джиджи вскочила с постели на рассвете, вскочила, обливаясь холодным потом. Ей снился сон: она бежала в одной ночной рубашке, тщетно пытаясь догнать кого-то в кромешной тьме. Бежала и кричала: «Вернись! Вернись ко мне!»
Что это было? Дурное предзнаменование? Или это ее совесть, последние три недели томившаяся в темнице ее души, наконец-то вырвалась из заточения и, обезумев от злости, явилась поквитаться с ней?
Джиджи дотронулась, до обручального кольца, которое ей подарил Камден. Слава Богу, оно по-прежнему сидело на ее пальце. Золотой ободок был теплым, как ее кожа, а грани сапфира – прохладными, как шелк. У нее в ногах, в плетеной корзинке с подушечкой, посапывал Крез. Девушка наклонилась, так что ее голова оказалась вровень с мордочкой пса. От него пахло чистой шерсткой и теплом. Она взяла его за лапку и почувствовала, как страх понемногу отпускает ее.
Джиджи снова могла дышать полной грудью. «Все хорошо, все хорошо, – говорила она себе. – Зачем тебе нужна совесть, если ты счастлива?»
Этот кошмар не поддавался описанию. Камден словно тонул в водовороте радостных улыбок. Брачная церемония. Бесконечные поздравления. Свадебный завтрак. Ослепительные вспышки фотоаппарата, запечатлевающего знаменательное событие для последующих поколений. Море смеха. Море веселья. Кругом – сияющие неподдельным восторгом лица. Он чувствовал себя последним лицемером – во сто крат лицемернее Джиджи, хотя та по уши погрязла во лжи.
Несколько раз самообладание чуть не изменило ему. Все радовались за него. За них. У миссис Роуленд были слезы на глазах. У Клаудии – тоже. Гости, кружась в вихрях тюля, любовались «Вересковым лугом», по самую крышу разукрашенным тюльпанами и нарциссами, пахучими, как первый день весны. Гости думали, что им посчастливилось стать свидетелями брачного союза двух любящих сердец, – а он задыхался от лжи.
В конечном счете именно Джиджи не позволила Камдену отступиться от его мстительных намерений. Всякий раз, когда он смотрел на ее сияющее лицо, ее ликование обрушивалось на него сокрушительным ударом. Каждая торжествующая, самодовольная улыбка оборачивалась для него маленькой смертью, каждый радостный смешок кинжалом вонзался в сердце.
И все равно его решимость держалась на волоске.
После приема они отправились в другой дом Роулендов, который находился ближе к Бедфорду и в котором они намеревались провести первую брачную ночь. Пятнадцать миль в угнетающе замкнутом пространстве кареты, совсем одни, если не считать Креза. Его молодая жена, захмелевшая от шампанского и болтавшая без умолку, строила планы вечера-сюрприза для его друзей.
Квартира, которую ее представитель снял для них в Латинском квартале, выходила окнами на рю Муфтар и насчитывала десять комнат. Как он думает, сколько гостей там поместится? И как ее французский – подойдет ли для светской беседы? И если подать на стол паштет из гусиной печенки и икру, то, может, никто не заметит, что в квартире почти нет мебели?
Ее восторженные мечты о счастливой жизни нещадно терзали его сердце. Глаза Джиджи горели ярким огнем, огнем надежды и страсти. Это добавляло ей очарования и красоты, но он зная, что его жена лжива и порочна.
Камдену вдруг захотелось доказать свое мужское превосходство и взять ее силой, надругаться над ней самыми зверскими и гнусными способами, захотелось сломить ее дух и растоптать этот чудесный огонь. Да, он поступил бы мерзко, но в какой-то степени честно.
Но он сдерживался, потому что знал, что в таком случае и сам бы погрузился в омут порока. Но так легко она не отделается. Он хотел уничтожить ее, раздавить, но не сразу, а постепенно. Он не желал, чтобы она видела в нем зверя. Он хотел, чтобы она мучилась от страха и отчаяния, но все равно мечтала о нем и считала самым совершенным мужчиной на свете.
Он будет мучить Джиджи еще долго после того, как уйдет из ее жизни. Этот план, причудливый и коварный, одновременно приводил его в восхищение и вгонял в краску стыда.
Только бы пережить эту ночь, абсурдную и ужасную ночь.
Камден пил коньяк прямо из графина, когда дверь, соединявшая спальни, распахнулась. Он сделал еще один глоток – спиртное огненным потоком лилось ему в горло, но он ничего не чувствовал.
Джиджи стояла у порога, окутанная ослепительным облаком девственно-белых одеяний. Но ее волосы!.. Свободные от шпилек и заколок, они ниспадали по плечам щедрой россыпью блестящих прядей – словно водопад на реке Стикс. А из-под подола халата выглядывали кончики ее пальцев – необыкновенно трогательные. Камден почувствовал, что охмелел, и отставил графин.
– Ты не пришел, – жалобно пробормотала Джиджи.
Тремейн бросил взгляд на каминные часы – с тех пор как ушла ее горничная, не прошло и двух минут.
– Я ждал, что именно ты придешь ко мне.
– Ты такой странный, и мне стало не по себе. – Она теребила шелковый поясок халата. – Я решила… – Ее голос прервался.
– Что ты решила?
– Я подумала, что ты пожалел о том, что женился на мне.
Душу Камдена озарил луч надежды. Если она сейчас сознается, если она, горько раскаиваясь и не без основания трепеща от страха, все же найдет в себе мужество признаться в содеянном и понести заслуженное наказание, то он простит ее. Не сию же секунду, но простит. А взамен он раскроет ей свой злодейский замысел.
– С чего ты это взяла?
«Ну же, Джиджи. Поступи по совести». Она явно колебалась. На какой-то миг на ее лице отразилась внутренняя борьба. Но уже в следующую секунду она снова овладела собой – прямо-таки юная Клеопатра, готовая на все, лишь бы не упустить своей выгоды. Передернув плечами, она проговорила:
– Просто я ужасно нервничаю перед первой брачной ночью.
Вместо того чтобы чистосердечно во всем признаться, она прибегла к самому банальному и старому как мир средству – женским уловкам. Принимает его за идиота. Думает, он просто ухмыльнется, одурманенный похотью, и даже не заметит, что остался в дураках.
