Глава 23

Пауза длилась секунд пятнадцать, а потом ее прервал нервный смешок короля.

— Повернись, Падильо, — распорядился Крагштейн. — Руки держи за спиной.

Я скорее почувствовал, чем увидел, как повернулся Падильо.

— Так?

— Так. А теперь повтори, что ты только что сказал.

— Насчет того, что ты глупеешь.

Послышался звук оплеухи.

— Меня всегда тошнило от твоего остроумия. У тебя десять секунд на объяснения.

— В десять не уложусь.

— Сними пластырь со рта Скейлза и развяжи им руки, — эти указания относились к Гитнеру. Я услышал, как отдирается пластырь от лица Скейлза. Тот от боли не закричал.

— Хорошо, Падильо, начинай.

— Кто обратился к вам? — спросил Падильо. — Человек, которого мы оба знали по Англии?

— Кто тебе это сказал?

— Скейлз. Фамилии он не назвал, но упомянул, что рекомендовал меня бывший сотрудник британской разведки. Кто это мог быть?

— Клегг, — выдохнул Крагштейн.

— Гарольд Клегг, — уточнил Падильо. — Он же, как я понял со слов Скейлза, рекомендовал и Готаров. Как выглядел Гарольд, когда появился у тебя, Крагштейн? Надеюсь, у него все в порядке?

— Ерунда какая-то, — подал голос Гитнер. — Зачем брать кого-то для охраны и одновременно нанимать собственных убийц?

— Твои умственные способности, Гитнер, никого не вводили в заблуждение, но я всегда думал, что уж Крагштейну ума не занимать.

Крагштейн забыл отвесить Падильо вторую оплеуху. Вместо нее я услышал шаги. А затем одно слово Крагштейна: «Говори».

— Он лжет, — голос Скейлза. — Падильо сердит из-за того, что вы перехитрили его, и теперь ищет способа спасти свою... — оплеуха и вскрик Скейлза.

— Говори, — повторил Крагштейн.

— Это правда, — стоял на своем Скейлз. — Я... — новый удар, похоже, в область солнечного сплетения, не дал ему договорить.

— Он говорит, что ты лжешь, Падильо, — суммировал результаты допроса Скейлза Крагштейн.

— Тебе надо бы ударить его посильней. А еще лучше, спроси у короля.

— Не бейте меня! — заверещал король.

— Если будешь молчать, пожалеешь об этом, — предупредил Крагштейн. — Я хочу задать несколько вопросов. Для ответа достаточно да или нет. Если мне покажется, что ты лжешь, я применю меры физического воздействия. Это ясно?

— Да, — ответил король. — Ясно.

— Гарольд Клегг рекомендовал обратиться к Готарам и ко мне? Клегг посоветовал вам воспользоваться услугами Падильо?

— Клегг мне ничего не советовал, — едва слышно прошептал король. — Не знаю я никакого Клегга.

— А Скейлз знает?

— Понятия не имею.

Глухой удар и поросячий визг. Я понял, что Крагштейн как следует пнул короля.

— Я ничего не знаю.

— Это был Клегг, — вмешался Скейлз. — Он рекомендовал Готаров и Падильо. А также и вас, но уже через посредника. Клегг не подозревает, что я интересовался и вами.

— Почему ты нанял нас через посредника, Скейлз?

В голосе его слышалась боль, но тем не менее Скейлз попытался солгать. Лгать он не умел, знал, что не умеет, но все же попытался.

— Это была ошибка. Мне не следовало...

Ошибки Крагштейна не интересовали.

— Скажи нам, Падильо. Твоя версия.

— Пожалуйста. Допустим, вы — королевская особа, желающая путешествовать по стране инкогнито. Во-первых, вам надо ускользнуть от цепких рук госдепартамента. Во-вторых, избежать встреч с соотечественниками. Для этого вы нанимаете убийцу, известного профессионала, А еще лучше, двух, и через посредника. Вот вам и предлог для путешествия инкогнито. А так как умирать вам не хочется, то вы нанимаете пару первоклассных телохранителей, а чтобы подстраховаться, еще и меня, дабы я прикрыл и телохранителей. А когда Вашингтон официально предлагает охранять вас, вы, естественно, отказываетесь, утверждая, что служба безопасности некомпетентна или продажна, и приводите в пример братьев Кеннеди и Кинга. Пока все логично, не так ли, Крагштейн?

— Я тебя слушаю.

— Разумеется, риск велик. Угроза должна быть реальной. И ставка в игре — ваша жизнь. Ибо нельзя поручиться заранее, что телохранители возьмут верх над убийцами. Но в случае правильного выбора выигрыш составит пять миллионов.

В комнате повисла тяжелая тишина, которую разорвал хриплый голос Крагштейна.

— Когда ты это узнал, Падильо?

— Не думай, что меня осенило. Король допускал ошибки. Маленькие. Но они начали накапливаться.

Вновь упала тишина. Мне хотелось прокомментировать слова Падильо, кое-что уточнить, но никто не спрашивал моего мнения. Наверное, оно никого не интересовало.

— Еще кто-нибудь знает? — спросил Крагштейн.

— Только один человек.

— Знает что? — полюбопытствовал Гитнер.

— Падильо прав, Гитнер. Ты глуповат.

— А ты попробуй объяснить. Только попроще, а я, возможно, пойму. Что знает еще один человек?

Я услышал вздох Крагштейна.

— Что король — не король. Самозванец.

— О, черт, — вырвалось у Гитнера.

— Так кто знает об этом, Падильо?

— О нем можно не беспокоиться.

— Почему?

— Потому что он мертв. Потому что его убил король.

Я уловил ее движение. Периферийным зрением. Только что Ванда Готар стояла, прижавшись к стене, а мгновение спустя ее уже не было у стены, а комнату огласил пронзительный вопль. Я также почувствовал, как двинулся Гитнер, и обернулся. Она пыталась убить короля и знала, как это делается. Ее правая рука сомкнулась вокруг его шеи, и она заворачивала ему голову назад, чтобы сломать шею. Король сучил ногами по полу, а руками старался освободиться от захвата.

Я глянул на Падильо. Борьба короля и Ванды его не интересовала. Он наблюдал за Гитнером. Тот тоже не чувствовал себя зрителем. Он стоял у двери, чуть пригнувшись, нацелив револьвер в живот Падильо.

Крагштейн поспешил вмешаться и ребром ладони резко ударил по шее Ванды. От удара она отпрянула, и король остался жив лишь потому, что ее хватка ослабла. После второго удара Крагштейна королю удалось вырваться из захвата, но пришелся он не на шею, а на голову Ванды. Та уже вскочила, и, будь она поудачливее, Крагштейн отправился бы на тот свет. Рука ее резко пошла вперед. Крагштейн успел опустить подбородок, защищая шею, и костяшки пальцев ударили ему по носу. Мгновенно его борода и рот оросились кровью.

Дралась она превосходно, и я понял, почему ее услуги пользовались устойчивым спросом. Под ее охраной я бы понес в банк любую сумму. Но весила она только 120 фунтов против 180 Крагштейна, а за пятьдесят лет он выучил несколько грязных приемов, которых никто не удосужился показать ей.

Один он и применил, имитировав улар левой в голову. Вроде бы удар наносился в полную силу, поэтому она схватилась обеими руками за кулак и попыталась пальцами добраться до нерва между большим и указательным пальцами. Но, вместо того чтобы отдернуть левую руку, Крагштейн двинул ее вперед, одновременно ударив правой. Она попыталась подставить бедро, но удар достиг цели, и ее отбросило к стене. Она упала на колени, согнулась пополам, обхватив руками живот, не в силах вдохнуть.

Крагштейн быстро глянул на короля и Скейлза, затем повернулся к нам. В руке он вновь держал револьвер.

— Она едва не прикончила тебя, — и Падильо весело улыбнулся.

— Это точно, — Крагштейн вытер окровавленную бороду платком. — Ты знал, что она бросится на короля?

— Да.

— Но Гитнер оказался не так глуп, как ты думал.

Падильо пожал плечами.

— Осмотрительность не делает его умнее.

— Ум — это по моей части, так? — и Крагштейн вновь посмотрел на короля и Скейлза.

Король ощупывал шею, еще не веря, что она не сломана. Скейлз сидел, привалившись спиной к стене, уставившись в никуда.

— Кто он? — спросил Крагштейн Скейлза.

Скейлз даже не повернулся к королю. Он продолжал смотреть, может, в никуда, а может, на рушившуюся мечту.

— Актер. Безработный актер.

— Из Ллакуа?

— Да. Я познакомился с ним там. Потом он приехал в Лондон. Учиться на актера. Хотел стать вторым Омаром Шарифом. Да вот талантом не вышел.

— Что случилось с настоящим королем?

— Вы знаете, он послал за мной. Действительно послал. Как только покинул монастырь. Сказал, что я ему нужен. Я прилетел из Лондона. На третий день после моего приезда мы собирались на обед. Он принимал душ в квартире, которую снял, поскользнулся и сломал шею. Несчастный случай. Глупейший несчастный случай.

— Что произошло потом? — спросил Крагштейн.

— Я похоронил его той же ночью.

— Где?

— В Булонском лесу. И тогда же у меня в голове созрел план, — он искоса глянул на короля. Я по-прежнему воспринимал его как короля. — Я вспомнил, что они очень похожи. И никто не видел короля пять лет, что он провел в монастыре. За эти годы, от шестнадцати до двадцати одного, человек может сильно измениться. Все документы были у меня.

Стоило рискнуть.

— И сейчас стоит, — добавил Крагштейн.

Скейлз воззрился на него. Глаза его ожили. Он молчал, но на его лице застыл вопрос.

Крагштейн утвердительно кивнул.

— Никто из сотрудников нефтяных компаний не видел настоящего короля?

— Если только ребенком, а взрослым — нет.

— И вы уверены, что никто ничего не знает?

— Уверен. Да и кто может знать? Готар заподозрил неладное. Причина тому — наша небольшая оплошность. Поэтому мы послали ему телеграмму с просьбой приехать на квартиру Маккоркла. От имени Падильо, — он заговорил быстрее, наверное, надеясь, что признание облегчит его душу. — Прибыв туда, мы сказали, что тоже получили аналогичную телеграмму. Я показал ее ему, телеграмму мы сами послали на собственный адрес... и он... — Скейлз одарил короля долгим взглядом. — Он зашел Готару за спину и задушил гарротой. Этим я рассчитывал все окончательно запутать.

— Неплохо, — кивнул Крагштейн. — Весьма неплохо. А как обстоит дело с деньгами?

Скейлз пожал плечами.

— Погибший брат короля обо всем позаботился. Как только подписываются все необходимые документы, нефтяные компании переводят пять миллионов долларов на счет короля в швейцарском банке.

— Счет, зашифрованный цифрами?

— Естественно.

— На это уйдет два дня, — раздумчиво протянул Крагштейн.

— На что? — переспросил Скейлз.

— На получение денег, — пояснил Крагштейн.

— Ты собираешься довести дело до конца, не так ли? — спросил его Падильо.

Крагштейн усмехнулся в бороду.

— Естественно. Изменятся лишь условия нашего договора.

— В каком смысле? — Скейлз не отрывал от него глаз.

— Вы получите не четыре с половиной, а один миллион. Согласны?

Скейлз колебался не больше секунды.

— Я согласен.

— А твой дружок? — Гитнер указал на короля.

— Спросите его, — Скейлз не захотел брать ответственность на себя.

Король поднял голову и посмотрел на Гитнера.

— Мне без разницы. И зачем я только послушал его? Зачем?

— Вам следовало лучше вжиться в роль, — вставил Падильо.

— А в чем он ошибся? — в голосе Крагштейна слышался неподдельный интерес.

— Молитвы и рыба. Король был ревностным католиком. Провел пять лет в монастыре. Помолившись, он не крестился. Думаю, он не знает, как это делается. В Нью-Йорке мы ели мясо в пятницу. Ел и он. Настоящий католик к мясу бы не притронулся.

— Этого недостаточно, Падильо, — покачал головой Крагштейн.

— Для полной уверенности — да, но у меня зародились сомнения. А когда они убежали от нас, все стало ясно. Настоящий король после взрывов в мотеле помчался бы в полицию, какой бы продажной он ее ни считал. Раз он этого не сделал, значит, он что-то скрывал. А догадаться, что именно, труда не составило.

— По-моему, план по-прежнему хорош, — Гитнер взглянул на Крагштейна.

— Мне плевать, хорош он или плох, — заметил Падильо. — Главное, что будет дальше.

— С тобой? — уточнил Крагштейн.

— Совершенно верно. Со мной.

— Нам придется что-нибудь придумать, не так ли?

Глава 24

Они заставили короля и Скейлза помочь Ванде спуститься по восьми лестничным пролетам в подвал. По пути ее дважды вырвало. Остановились перед металлической дверью, запирающейся на засов и замок. Впрочем, и одного засова вполне хватало, чтобы сидящие внутри не могли выйти наружу.

За дверью оказалась клетушка восемь на десять футов, в которую кто-то притащил сверху стол и три стула.

Король и Скейлз ввели Ванду в клетушку, усадили на стул и скоренько попятились к двери. Ванда согнулась пополам, обхватив руками живот, ее голова едва не касалась коленей. Она не издала ни звука.

Освещала клетушку слабенькая лампа под потолком. Король и Скейлз вышли за дверь, встали рядом с Гитнером. Чувствовалось, что они напуганы. Крагштейн переступил порог, шагнул к Ванде, перебросил револьвер в левую руку, правой схватил ее за волосы и дернул вверх. Она вновь не застонала, лишь смотрела на него холодными ледяными глазами. Слез я не заметил, а вот ненависти хватало с лихвой.

— Как будет проходить подписание документов?

Она облизала губы.

— Торжественная церемония. Советы директоров во главе с председателями, президенты компаний. Почетные гости. Наверное, жены. Другие высшие чиновники.

— Репортеры? Телевизионщики?

— Их не будет. Но церемонию заснимут на пленку. Они хотят сделать фильм о том, какую пользу принесет этот договор Ллакуа. Подписание документов войдет в него составной частью. Прессу не пригласили по моему настоянию, но они могут передать телекомпаниям отснятый материал.

— Когда они должны подписать документы?

— Завтра, в десять утра. Вернее, уже сегодня. На двадцать девятом этаже. Их ждут в половине десятого.

— Кого они должны спросить?

— Арнольда Бриггса. Начальника представительского отдела.

— Какие меры предосторожности будут приняты?

— Я попросила их обеспечить надежную охрану. Они намеревались обратиться в одно крупное частное агентство.

— То есть мы с Гитнером не сможем туда попасть?

— Скейлз вас проведет.

Крагштейн отпустил голову Ванды, и она упала на колени. Крагштейн повернулся к двери, махнул револьвером.

— Заводи их.

Я шагнул вперед, прежде чем дуло револьвера Гитнера уперлось мне в спину. Падильо последовал за мной, огляделся, выбрал один из двух оставшихся стульев и сел. Посмотрел на Гитнера, потом на Крагштейна.

— Когда вы это сделаете?

— Не сейчас и не здесь, — последовал ответ. — Мы хотим, чтобы какое-то время вас не нашли.

Падильо согласно кивнул, показывая, что мысль Крагштейна ему ясна.

— Бухта тут большая.

— Ты бы ей воспользовался, не так ли?

— Естественно.

— До или после подписания?

Падильо задумался.

— До.

Крагштейн взглянул на часы.

— Почти два. Мы вернемся около семи, — он постоял, ожидая реакции Падильо, но тот предпочел промолчать.

А потому Крагштейн ретировался в коридор и приказал королю закрыть дверь. Что тот и сделал, не отрывая от нас глаз, словно хотел запечатлеть в памяти наши образы. Скейлз на нас даже не посмотрел.

Мы услышали, как лязгнул засов. Звук этот странным образом ассоциировался у меня с ударом молотка, вгоняющего в гроб последний гвоздь. Падильо тут же повернулся к Ванде. Она по-прежнему сидела согнувшись, обхватив руками живот.

— Плохо тебе?

— Ужасно, — она не подняла головы. — Когда сидишь согнувшись, боль слабее.

— Он ничего не сломал?

— Нет. Вроде бы нет.

— Слушать ты можешь?

— Могу.

И за следующие полчаса Падильо изложил нам план спасения, один из своих планов, простых и эффективных, если не обращать внимания на то, что при его реализации кто-то из нас, а то и двое могли получить пулю в лоб.

Нам потребовался почти час, чтобы вытащить гвоздь из стола. Падильо нашел его в одном из ящиков. Кто-то скрепил гвоздем расползающиеся стенки.

Когда мы наконец его вытащили, Падильо прокалил его в пламени спички.

— Как ты думаешь, польза от этого будет? — спросил он меня.

— Не знаю, но все так делают.

— Держи, — он протянул мне гвоздь.

Наклонился и закатал левую брючину. Я вернул ему гвоздь, а затем мы с Вандой наблюдали, как он загоняет гвоздь в голень.