Глава 20

Если Ванда Готар и хотела спросить Падильо, а кто, по его мнению, убил ее брата, она не успела бы этого сделать, потому что Падильо поднялся, повернулся и направился к двери, за которой, согласно указаниям официанта, находился кабинет доктора Ас-фура. Я последовал за Падильо.

За дверью мы увидели лестницу. Поднявшись, попали в длинный коридор, который давно не подметали. И тут же справа раздался густой бас: «Сюда, мистер Падильо».

Миновав коридор, мы оказались в комнате, напоминающей Египетский зал исторического музея. Нас встретила большая статуя Осириса, короля мертвых, которому составляла компанию его сестра-жена Исида, богиня плодородия, вспомнилось мне. Откуда — не знаю. Возможно, из какого-то фильма. И ковры были восточные, возможно, из Ливана, но, несомненно, дорогие.

Окон я не обнаружил, но их могли скрывать тяжелые портьеры из настоящего шелка, висящие вдоль двух стен. Понравился мне и большой барельеф, возможно, украшавший в свое время могилу Рамсеса VI, и голова Клеопатры, достойная Британского музея. Обстановку дополняли несколько удобных кресел и огромный стол, за которым стоял необъятных размеров мужчина. Доктор Асфур мог бы похудеть на сто пятьдесят фунтов, и этого никто бы не заметил. Таким же толстым был и король Фарук.

— Вы, должно быть, мистер Падильо, — бас Асфура напоминал раскаты весеннего грома. — В глазах у вас есть что-то испанское.

— Остальное — эстонское, — Падильо пожал протянутую руку. — Мой партнер, мистер Маккоркл.

— Шотландец? — рука Асфура оказалась на удивление маленькой, хотя и пухлой.

— Есть немного. А также англичанин и ирландец. Все перемешалось так давно, что теперь уже и не узнаешь.

Он указал на кресла.

— Присядьте, господа.

Сам доктор Асфур садился очень осторожно, словно сомневался, а выдержит ли его вес массивное кресло. Он крепко взялся за подлокотники, а уж затем опустился на сиденье.

Я прикинул, что ему лет сорок, максимум сорок пять. Впрочем, о возрасте толстяков судить особенно сложно. Его большая голова сидела на коротенькой шее, крючковатый, тонкий нос резко выделялся на круглом лице, с губ не сходила улыбка, и перед нами постоянно сверкали его белые зубы, а темные глаза, похоже, не упускали ни единой мелочи.

— Родился я, как вы, наверное, уже догадались, в Египте. Но принял американское гражданство, — он помолчал. — Так вы приехали из Вашингтона. Отдохнуть или по делам?

— По делам, — ответил Падильо. — У нас с мистером Маккорклом ресторан в Вашингтоне.

— Правда? Мне частенько приходится бывать в этом городе. Как он называется?

— "У Мака", — ответил я.

— Рядом с Коннектикут-авеню?

— Совершенно верно, — подтвердил Падильо.

— Хотя там я ни разу не обедал, мне его рекомендовали. И человек, который рассказывал мне о нем, был в полном восторге. У вас действительно превосходный ресторан?

— Во всяком случае, получше многих, — Падильо относился к тем, кто считает совершенство недостижимым. — Когда речь заходит о ресторанах, такие эпитеты, как превосходный, нужно употреблять крайне осторожно.

Доктор Асфур согласно покивал, пригладил венчик черных волос, окружавший его обширную лысину.

— Так чем вызван ваш приезд в Сан-Франциско? Вы ищете нового повара? Или метрдотеля? — ответить он нам не дал. — Нет, с этим вы бы не пришли в «Арабский рыцарь». Вы, разумеется, отметили, что это не первоклассный ресторан, — и он одарил нас очередной улыбкой.

— Мы думаем о расширении нашей фирмы. Уже побывали в Нью-Йорке и Чикаго. Теперь хотим ознакомиться с Лос-Анджелесом и Сан-Франциско.

— Города с процветающим ресторанным бизнесом, — доктор Асфур покивал, одобряя наш выбор. — Но я все-таки не пойму, с чего вы оказались здесь. Вам больше подошли бы «У Джека» или «У Эрни».

— Мы также ищем одного приятеля, — добавил я.

— Приятеля?

— Со Среднего Востока. Из Ллакуа.

— Нам сказали, что выходцы со Среднего Востока отдают предпочтение вашему ресторану, — уточнил Падильо.

— Из Ллакуа, — задумчиво протянул доктор Асфур. — Редко кто заглядывает сюда. И то обычно проездом. Им всегда чего-то надо. Бесплатный ужин. Или ночлег, — он пристально посмотрел на нас. — Иногда и убежище.

— Вы им помогаете? — полюбопытствовал Падильо. Доктор Асфур достал из коробочки на столе толстую сигару, неторопливо раскурил ее.

— Я не всегда хозяйничал в ресторане. В Александрии я был врачом. Позвольте отметить, хорошим врачом. Возможно, слишком хорошим. Мне пришлось эмигрировать. Сюда я приехал в надежде продолжить врачебную практику. Но не получилось. Причина тому — невероятная глупость моих коллег из Ассоциации американских врачей. Мне не разрешили практиковать в Соединенных Штатах, пока я не сдам никому не нужные экзамены. Мой рассказ не наскучил вам?

— Отнюдь, — заверил его я.

— Короче, я отказался выполнить эти требования и начал делать аборты. Это были самые счастливые, и наиболее прибыльные, годы моей жизни, — он помолчал, наверное, перебирая их в памяти один за другим. С нескрываемым удовольствием. — Состояние мое росло, но со временем, спасибо местным властям, мне пришлось бросить это дело. Ныне я управляю рестораном да помогаю арабам, у которых возникли определенные сложности.

— И делаете это из сострадания? — спросил Падильо.

Доктор Асфур печально покачал головой.

— Боюсь, что нет, сэр. Желание служить людям уступило другим чувствам. Более низменным. Жадности и, — он похлопал себя по громадному животу, — ...обжорству. Ныне все услуги я оказываю только за деньги.

— Вы помогли этим вечером низкорослому, лысому толстяку из Ллакуа? — прямо спросил Падильо.

Доктор вздохнул.

— Память у меня стала слабовата.

Падильо достал бумажник и положил его на край стола.

— Это лекарство всегда мне помогает, — кивнул Асфур.

— Сколько?

Доктор неопределенно махнул пухлой ручкой.

— Сначала я разожгу ваше любопытство. Чтобы вы стали щедрее. Его сопровождал англичанин, худой, высокий мужчина.

— Продолжайте, — вырвалось у меня.

— Им требовалось убежище на ночь. И на раннее утро. Я подумаю, эти сведения что-то да стоят.

— Сколько? — повторил Падильо.

— Скажем, сто долларов?

— Пятьдесят.

— Хорошо, пятьдесят.

Падильо вытащил из бумажника купюру в пятьдесят долларов и пододвинул ее к доктору. Тот радостно улыбнулся.

— Я назвал им адрес. Разумеется, не забесплатно.

Падильо кивнул.

— Сколько мы должны заплатить за этот адрес?

— Пятьсот долларов.

— Двести.

— Может, четыреста.

— Триста.

Асфур вздохнул.

— Я не люблю торговаться. Особенно с женщинами. Аборты я делал с удовольствием, а когда мы начинали обсуждать мое вознаграждение, хотелось на все плюнуть. Триста пятьдесят.

— Триста двадцать пять, — последовал ответ Падильо.

Доктор закрыл глаза и кивнул. Падильо выложил три сотенных, добавил двадцатку и пятерку. Доктор открыл глаза, с улыбкой потянулся к деньгам, но Падильо накрыл их рукой.

— Сначала адрес.

— Разумеется. К югу отсюда, на Майна-стрит. Записать?

— Если вас это не затруднит. И распишитесь внизу.

Доктор пожал плечами, выдвинул ящик, достал лист плотной, кремового цвета бумаги, написал адрес, расписался и вытянул перед собой обе руки, одну — с листком, вторую чтобы получить деньги. Лист Падильо передал мне, а доктор тем временем взял со стола пятьдесят долларов, добавил к остальным купюрам и убрал их во внутренний карман пиджака. С неизменной улыбкой: деньги вызывали у него теплые чувства.

Падильо и я встали и уже повернулись к двери, когда доктор откашлялся, словно хотел что-то сказать, но не знал, с чего начать.

Он посмотрел на Падильо, на меня, вновь на Падильо.

— Эти сведения я продал вам дешево, очень дешево.

— Я так не думаю, — возразил Падильо.

— Спрос всегда поднимает цену.

— Какой спрос?

Доктор сложил руки на животе.

— Это тоже информация, не так ли?

— Сколько?

— Сотня, — ответил он. — Цена окончательная.

Падильо повернулся ко мне.

— Наскребешь?

— С трудом.

— Расплатись с ним.

Я вытащил из кармана бумажник, раскрыл, достал две купюры по пятьдесят долларов, положил на стол.

— Какой спрос? — с нажимом повторил Падильо.

— За четверть часа до вашего прибытия два других господина справлялись об этом загадочном незнакомце из Ллакуа.

— И вы дали им адрес? — спросил я.

— Разумеется, нет, мистер Маккоркл, — он выдержал паузу, чтобы осчастливить меня очередной улыбкой. — Я его продал за пятьсот долларов. И они заплатили, не торгуясь.

Глава 21

Дом на Майна-стрит, номер которого написал нам Асфур, находился в квартале между Пятнадцатой и Шестнадцатой улицами. Сама Майна-стрит, застроенная мрачными двухэтажными домами, скорее напоминала проулок, и у меня возникло ощущение, что хорошие люди здесь жить бы не стали.

Последний раз дом красили белой краской. Но красили плохо, так что она облупилась, потрескалась и посерела от смога.

На подоконниках соседних домов красовались горшки с комнатными растениями, статуи Иисуса и девы Марии. Попадались и дома с плотно занавешенными окнами. К таковым относился и указанный нам доктором Асфуром.

Падильо и Ванда пристально оглядели его, пока я медленно проезжал мимо, ища место для парковки.

— Чикано, — процедил Падильо.

— Район? — переспросил я.

— Улица уж во всяком случае.

— Мне казалось, что добропорядочные люди называют их американцами мексиканского происхождения.

— Добропорядочные, возможно, — кивнул Падильо, — но только не мы, чикано.

— А, так ты хочешь сойти за своего.

— Что-то в этом роде. Давай еще раз объедем квартал. Постараемся поставить машину как можно ближе к дому.

Место для стоянки я нашел только на тротуаре, через три дома, рядом со знаком «Стоянка запрещена». Повернувшись, наблюдал, как Падильо снимает галстук, расстегивает три пуговицы рубашки.

— У тебя есть помада? — спросил он Ванду.

— Конечно.

— Намажь губы. Побольше. Взбей волосы. Я хочу, чтобы ты выглядела как можно вульгарнее, — он посмотрел на меня. — Ослабь галстук, прикинься пьяным. Нас всех должны принимать за пьяных. Мексиканец и двое его приятелей-гринго.

— Так уж получилось, что у меня есть початая бутылка виски, — заметил я.

— Пусти ее по кругу, — Падильо вытащил из-за пояса пистолет, проверил, заряжен ли он.

Я достал из-под сиденья бутылку, свинтил пробку, передал Ванде. Та глотнула виски и отдала бутылку Падильо. Он тоже выпил, затем вылил несколько капель на ладонь, втер в лацканы пиджака. Когда бутылка попала ко мне, в ней оставалось совсем ничего, на пару глотков, так что я допил виски, и настроение у меня сразу улучшилось.

— Ты и впрямь думаешь, что Кассим и Скейлз до сих пор живы, учитывая, что Крагштейн и Гитнер опережают нас на четверть часа? — Ванда ерошила свои волосы.

— А ты можешь предложить что-то получше?

Ванда размалевала губы светло-розовой помадой.

— С чего ты решил, что Крагштейн и Гитнер не убивали моего брата?

— Когда мы выйдем из этого дома, ты это узнаешь.

Она повернулась к нему.

— Полной уверенности у тебя по-прежнему нет?

— Я привык доверять своей интуиции.

— А еще чему-нибудь ты доверяешь?

— Конечно, — кивнул он. — Своим чувствам.

— Странно, — пожала плечами Ванда. — Я-то думала, что у тебя их нет.

У меня создалось впечатление, что препираться они могут до утра, а потому я счел необходимым вмешаться.

— Уже поздно. Может, займемся делом?

— Хорошо, — кивнул Падильо. — Я — мексиканский сутенер. И ищу комнату, чтоб мы могли бы поразвлечься втроем.

Ванда выругалась по-немецки. Получилось у нее хорошо.

— Вы оба следуете за мной. Если нас не будут пускать в дом, мы все равно войдем, так что держите оружие наготове.

— Не могу сказать, что это тщательно подготовленный план, — бросила Ванда.

Падильо усмехнулся.

— Иной раз полезна и импровизация.

— О Господи, — я открыл дверцу. — Пошли.

К двери, слева от окна, вели три деревянные ступени. Падильо поднялся по ним первым, я — за ним, покачиваясь и обнимая Ванду, которая прижимала сумочку к груди. Одна рука пряталась в сумочке, возможно, с пальцем на спусковом крючке «вальтера РРК».

Падильо оперся левой рукой о косяк двери. Правой постучал. Не получив ответа, забарабанил по двери со всей силой. По-испански потребовал, чтобы чокнутые козлы открыли дверь.

Слова его услышали. Дверь приотворилась на десять дюймов, в щели появилась голова юноши с аккуратно причесанными черными волосами. Юноша предложил Падильо заткнуться. Падильо тут же прекратил ругаться. Заулыбался, замахал руками, на лице его появилась похотливая улыбка. Несколькими фразами объяснил, что ему требуется — комната для него и двух его приятелей-гринго. Молодой человек пренебрежительно оглядел нас. Я лизнул правое ухо Ванды. Она улыбнулась молодому человеку. Он уже собрался нам отказать, но Падильо помахал перед его носом двадцаткой. Молодой человек вновь оглядел нас, пожал плечами, что-то сказал Падильо по-испански, слов я не разобрал, и кивнул.

Падильо занес ногу, чтобы переступить порог, но молодой человек загородил путь и отошел в сторону, лишь получив двадцать долларов. Вслед за Падильо мы вошли в холл. Справа находилась гостиная, окно которой выходило на Майна-стрит.

— Пройдите туда и подождите, — распорядился молодой человек. — Вас отведут куда надо.

— Долго ждать, приятель? — нетерпеливо спросил Падильо.

— Несколько минут.

— Так, может, мы пока промочим горло?

— За отдельную плату.

— Этот большой глупый толстяк заплатит за все.

Говорили они по-испански, но такой диалог я понимал и без переводчика. И отметил про себя, что он мог бы обойтись без описания моих габаритов. А Падильо повернулся ко мне и проворковал: «Мы сейчас выпьем, не так ли? Но спиртное здесь дорогое».

— Сколько, приятель? — пробасил я.

Молодой человек пожал плечами.

— Десять долларов.

— За десять долларов в этом городе можно купить целую бутылку, — проворчал я, достал из кармана несколько смятых купюр, вытащил десятку.

Падильо взял ее у меня и протянул молодому человеку. Тот сунул ее в задний карман черных джинсов. Их дополняла прозрачная белая нейлоновая рубашка, и сквозь нее мы могли полюбоваться вытатуированной на его безволосой груди свернутой в кольца гремучей змеей. Лет я бы дал ему девятнадцать, и более всего он напоминал мне скорпиона.

Гостиная не поражала размерами. Цветной телевизор, круглый стол с четырьмя стульями, диван. Еще одна дверь вела на кухню. Мы сели за стол.

— Я затею спор с тем, кто придет, — прошептал Падильо. — Потребую, чтобы к нам вновь спустился этот юнец. Когда они вернутся вдвоем, мы их возьмем.

Я кивнул. Ванда не отреагировала. Просто сидела с сумочкой на коленях и смотрела на дверь, словно не понимая, почему не подают чай.

Они пришли, вернее, ворвались в гостиную, стройный юноша с татуировкой на груди и мужчина постарше, коренастый, сурового вида. И тут же разделились: юноша остался у двери, мужчина метнулся к противоположной стене. Мы не шевельнулись, возможно, потому, что их револьверы смотрели на нас. Последовала немая сцена: мы смотрели на них, они — на нас. Юноша в прозрачной рубашке начал что-то говорить, то ли: «Руки на стол», то ли: «Держите их там, где они сейчас», но закончить фразу не успел, потому что Ванда прострелила ему грудь, попала аккурат в головку вытатуированной на ней змеи.

Сурового вида мужчина повернулся к юноше. Успел заметить изумление, отразившееся на его лице, прежде чем оно исказилось гримасой боли и юноша рухнул на пол.

Повернуться к нам мужчине уже не довелось. Потому что Падильо возник рядом с ним и ударил рукояткой пистолета по правой руке мужчины. Револьвер отлетел в сторону. Мужчина вскрикнул, схватился за правую руку и застыл, уставившись на дуло пистолета Падильо, которое отделяли от его носа лишь три дюйма.

Я искоса глянул на лежащего на полу юношу. Черты лица разгладились. Боль сменилась умиротворенностью. Умиротворенностью смерти. Ванда Готар даже не посмотрела на него. Она обозревала дырку в сумочке. Дырка была небольшая, так что она, похоже, раздумывала, чинить сумочку или покупать новую.

— Где они? — спросил Падильо.

— No comprehende[20], — пробормотал мужчина.

Дулом пистолета Падильо задрал подбородок мужчины кверху, так что тому не оставалось ничего другого, как разглядывать потолок, перешел на испанский и в двадцати пяти словах обрисовал мужчине, что с ним будет, если он не скажет правду. Из этих слов я смог перевести лишь несколько, но и они не сулили ничего хорошего.

Мужчина кивнул, вернее, попытался кивнуть, но уперся подбородком в металл.

Падильо убрал пистолет, мужчина опустил голову, бросил короткий взгляд на покойника и заговорил по-английски без малейшего акцента.

— Хорошо, хорошо. Своя шкура дороже.

— Где они? — повторил Падильо.

— Их тут нет.

— Были?

Мужчина кивнул.

— Один молодой, лысый толстяк, второй худой и постарше?

— Совершенно верно. Их послал сюда доктор Асфур, чтобы за ними приглядели до утра.

— Что произошло потом?

— Да ничего. Они провели здесь тридцать, может, сорок пять минут, а затем уехали.

— Так вот взяли и уехали?

Мужчина потер правую руку, там, где на нее опустилась рукоятка пистолета.

— Взяли и уехали, — врать он не умел.

— Рука болит? — участливо осведомился Падильо.

— Еще как болит.

— Хочешь, чтобы заболела и вторая?

Мужчина покачал головой.

— Как тебя зовут?

— Вальдес. Хосе Вальдес.

— Не ври.

Мужчина пожал плечами.

— Рохелио Кесада.

— Что ж, сеньор Кесада, давайте, вас послушаем. Мужчина огляделся.

— А что прикажете с ним делать? — он уставился на труп.

— Вызовите полицию, — предложил я.

— Дерьмо.

— С самого начала, — уточнил Падильо.

Кесада отвел глаза от трупа, вздохнул.

— Нет, своя шкура дороже.

— Мы это уже слышали.

— Мне позвонил доктор Асфур и спросил, сильно ли мы заняты. Я ответил, что нет, и он сказал, что хочет послать к нам двоих мужчин, которым надо где-то перекантоваться до завтрашнего утра. Я спросил, сколько мы за это получим, он назвал цену, которая меня не устроила, мы поторговались, пока не пришли к взаимоприемлемой сумме. Эти двое появились через четверть часа. Я велел парню, — он мотнул головой в сторону покойника, — отвести их наверх и оставить там, — тут он замолчал, ощупал карманы. — У вас есть сигареты? — спросил он Падильо.

— Дай ему сигарету, — Падильо посмотрел на меня.

Я зажег ее, подошел к Кесаде, отдал ему сигарету. Тот глубоко затянулся, опять пожал плечами.

— И черт с ними, — вырвалось у него.

— Продолжай, — Падильо не дал ему отвлечься. — Их отвели наверх.

— Да, они сидели тихо, как мышки, но вновь позвонил доктор Асфур. После приезда первой парочки не прошло и двадцати минут. Док сказал, что приедут еще двое, которые хотят повидаться с теми, кто уже сидит у нас, и мы не должны им мешать. — Кесада снова пожал плечами. — Мы и не мешали.

— И что было потом?

— Потом они приехали и...

— Как они выглядели? — прервал Кесаду Падильо.

— Один лет пятидесяти, с бакенбардами и бородой. Второй гораздо моложе. По их внешнему виду чувствовалось, что они не новички и знают, что почем. Вы понимаете, что я имею в виду?

— Продолжай.

— Они спросили, где первые двое, поднялись наверх и провели там минут десять. Я не обращал внимания. Может, и пятнадцать. Затем все четверо спустились вниз и уехали. Вот и все.

— Вторая парочка не угрожала первой оружием?

Кесада покачал головой.

— Не могу сказать, что они вели себя, как давние друзья, но оружия я не видел.

— А потом опять позвонил Асфур.

Кесада кивнул.

— Позвонил. Сказал, что могут приехать три человека, двое мужчин и женщина, и их надо бы задержать до десяти утра. И внакладе мы не останемся. Что произошло после этого, вы и так знаете. Зря вы застрелили парня. Он не сделал вам ничего плохого.

— Будем считать это случайностью.

Кесада повернулся к покойнику.

— Считайте, как хотите, но мне от этого не легче.

— Они что-нибудь сказали перед тем, как уехать? — спросил Падильо.

— Нет, — быстро ответил Кесада, слишком быстро.

— Постарайся припомнить.

— Я стараюсь.

— Пятьдесят долларов помогут освежить твою память?

Глаза Кесады блеснули жадностью.

— Пятьдесят — не знаю, но сто наверняка помогут.

Падильо глянул на меня, но я покачал головой.

— Сотни у меня не наберется, а кредитная карточка его не устроит.

— Возьми его на мушку, — распорядился Падильо. Я направил на Кесаду револьвер, а Падильо достал бумажник и вытащил из него две купюры по пятьдесят долларов. Протянул их Кесаде, который сложил купюры в маленький квадратик и засунул в брючный карман для часов.

— Я, конечно, не прислушивался к их разговору. Не мое это дело.

— Нас больше интересует, что ты услышал.

— Мужчина постарше, с бородой, упомянул «Критерион».

— Что такое «Критерион»?

— Раньше это был кинотеатр. Но так до сих пор называют административное здание, в котором он располагался.

Падильо повернулся ко мне.

— Ты знаешь, где это?

Я кивнул.

— К югу от Маркет. Бандитский район.

— Как раз во вкусе Крагштейна, — Падильо посмотрел на Кесаду. — Так что говорили о «Критерионе»?

— Откуда мне знать. Молодой парень спросил, куда теперь, а тот, что постарше, ответил — «Критерион». Больше я и не слушал. Какой мне с этого прок?

Падильо повернулся ко мне и Ванде Готар, безучастно сидевшей за круглым столом, с сумочкой на коленях.

— Поехали.

Она встала и направилась к двери. Я — за ней.

— Эй, — позвал нас Кесада.

Я и Падильо обернулись.

— Почему бы вам не забрать его с собой, раз уж вы застрелили его? — он указал на покойника.

— Нет уж, — ответил я.

— А что мне с ним делать?

— Как-нибудь выкрутишься.

Кесада подошел к телу, присел. О нас он вроде бы позабыл. Взял покойника за плечо, потряс, в надежде, что тот не умер, а спит.

— Ну почему вы не поехали в другое место и не убили кого-нибудь еще? — он посмотрел на нас. — Почему застрелили именно его?

— Не знаю, — честно ответил я.

Глава 22

Бывший кинотеатр «Критерион» располагался около Пятой авеню и Говард-стрит, в районе, облюбованном пьяницами и стариками, доживающими последние годы. Я, правда, заметил, что многие старые дома снесены, а их место заняли автостоянки. Но едва ли последнее прибавило району респектабельности.

Последний раз фильмы в «Критерионе» показывали много лет тому назад, а теперь залу нашли новое применение, о чем говорила размашистая надпись на фронтоне: