Глава 4

Они прибыли во всем блеске, с мерцанием маячков и воем сирен. Первыми в зал влетели двое полицейских в зеленой форме, в сапогах. Какое-то время они привыкали к полумраку, а затем один из них прошагал к бару и спросил меня, я ли звонил в полицию. Получив утвердительный ответ, он сообщил об этом второму полицейскому и мужчинам в штатском, вошедшим следом. Один из штатских кивнул мне, а затем все они обступили тело.

Я глянул на часы. Маленького иорданца застрелили семнадцать минут назад. Пока полицейские осматривали тело, я закурил. Карл уже стоял за стойкой, а Хильда у двери комкала в руках фартук.

— С Хильдой ты все уладил? — тихо спросил я.

Карл кивнул.

— Сегодня она его не видела.

Детектив в штатском отделился от группы и двинулся к стойке.

— Вы герр Маккоркл? — спросил он.

— Совершенно верно. Я позвонил, как только это произошло.

— Я — лейтенант Венцель.

Мы пожали друг другу руки. Я спросил, не хочет ли он чего-нибудь выпить. Он ответил, что не отказался бы от бренди. Карл налил ему рюмку, которую лейтенант и выпил за наше здоровье.

— Вы видели, как это случилось? — спросил Венцель.

— Что-то видел. Но не все.

Лейтенант кивнул, его синие глаза не отрывались от моего лица. В них не читалось ни симпатии, ни подозрения. С тем же успехом он мог спрашивать, видел ли я, как погнули бампер моего или чужого автомобиля.

— Пожалуйста, расскажите мне, что вы видели. Ничего не опускайте, даже самых тривиальных подробностей.

Я изложил ему всю цепочку событий, начав с отлета из Берлина, не упомянув лишь о присутствии в баре Падильо, хотя и не считал эту подробность тривиальной. Пока я говорил, появились эксперты. Убитого фотографировали, с пальцев снимали отпечатки, тело уложили на носилки, набросили на него одеяло и унесли. Скорее всего отправили в морг.

Венцель слушал внимательно, но ничего не записывал. Вероятно, полностью доверял памяти. Не пытался перебивать меня вопросами. Просто слушал, изредка поглядывая на свои ногти. Идеально чистые, как к белоснежная рубашка под темно-синим костюмом. Похоже, он недавно побрился, и от него пахло лосьоном.

Наконец поток моих слов иссяк, но он продолжал слушать. Тишина сгустилась, и я не выдержал. Предложил ему сигарету.

Венцель не отказался.

— Гм... этот мужчина... Маас...

— Да?

— Раньше вы никогда его не видели?

— Никогда.

— И тем не менее ему удалось попасть на тот же самолет в Темпельхофе, наладить дружеские отношения и даже доехать на вашем автомобиле до Годесберга. Более того, до вашего салуна, откуда он сбежал после того, как его собеседника застрелили. Не удивительно ли это?

— Все произошло, как я вам рассказал.

— Разумеется, — промурлыкал Венцель. — Разумеется. Но не кажутся ли вам, герр Маккоркл, не кажутся ли вам странными все эти совпадения? Незнакомый мужчина садится рядом с вами в самолете, вы предлагаете отвезти его до Годесберга, он, оказывается, едет туда же, куда и вы, то есть в ваше заведение, где должен встретиться с человеком, которого убивают.

— У меня тоже сложилось впечатление, что он подсел ко мне не случайно.

— Вашего компаньона, герра Падильо, в баре не было?

— Нет. Он уехал по делам.

— Понятно. Если этот Маас попытается связаться с вами, вас не затруднит незамедлительно уведомить нас?

— Уведомлю, можете не беспокоиться.

— А завтра вы сможете подъехать в участок и подписать ваши показания? Хотелось бы, чтобы приехали и ваши сотрудники. Одиннадцать часов вас устроит?

— Хорошо. Вас интересует что-либо еще?

Он пристально посмотрел на меня. Наверное, хотел запомнить мое лицо на ближайшие десять лет.

— Нет. На сегодня достаточно.

Я предложил выпить и остальным полицейским, двоим в форме, одному — в штатском. Они повернулись к Венцелю. Тот кивнул. Заказали они бренди и выпили одним глотком. Правда, Карл и налил им что подешевле. После многочисленных рукопожатий Венцель увел свою команду на улицу. Я посмотрел на угловой столик, за котором сидели Маас и его ныне покойный собеседник. Ничто не напоминало о трагедии. Наоборот, за этот столик так и хотелось сесть.

Если бы не деньги, сказал я себе, продать бы все да уехать куда-нибудь в Санта-Фе или Калиспелл, открыть там маленький бар да жить не тужить. Уж там-то не будет никаких проблем, кроме как в субботу вечером доставить домой перепившего фермера. Не то что здесь, на семи холмах, где когда-то жили Белоснежка и семь гномов, а еще раньше Зигфрид победил страшного дракона. Но здесь я неплохо зарабатывал и, возможно, уже, к сорока пяти годам мог бы отойти от дел, обеспечив безбедную старость. К тому же мне льстило, что мой компаньон выполняет какие-то задания секретной службы, возможно, добывает чертежи русского космического корабля для полета на Сатурн. И мне нравилось, что в наш салун заглядывают шпионы всех мастей, едят бифштексы, пьют коктейли, а по ходу обмениваются своими секретами.

И само появление двух убийц в масках, посланных в салун, чтобы убить маленького иорданца, на встречу с которым я привел толстяка незнакомца, лишь добавляло известности нашему заведению.

Оно приносило хорошие деньги, на которые покупались отличные машины. И дорогие костюмы, толстые бифштексы, марочные вина из Мозеля, Ара, долины Рейна. И женщины, я отогнал от себя мысль о продаже, велел Карлу следить за кассой, убедился, что шеф-повар трезв, вышел на улицу и поехал на квартиру к одной интересной даме. Звали ее Фредль Арндт.

Глава 5

Примерно в половине седьмого я прибыл в квартиру фрейлейн Арндт, на верхнем этаже десятиэтажного дома, из окон которой открывался прекрасный вид на Рейн, семь холмов и красный кирпич развалин замка Драженфельс.

Вдавил кнопку звонка домофона, прокричал в микрофон свое имя и толкнул дверь после того, как щелкнул замок, который она открыла соответствующей кнопкой в прихожей. Она ждала меня у двери, когда я вышел из лифта, который в этот день, на мое счастье, работал.

— Добрый день, фрейлейн доктор, — прошептал я, галантно склоняясь над ее рукой. Мой поклон и поцелуй отличались особой элегантностью, ибо учила меня светским манерам одна пожилая венгерская графиня, любившая заходить в наш салун в дождливые дни. Я не возражал, потому что она исправно платила по счету.

Фредль улыбнулась.

— Каким ветром тебя занесло сюда, Мак? Да еще трезвого.

— От этого есть лекарство! — Я протянул ей бутылку «Чивас Регал»[8].

— Ты как раз успел на раннее представление. Я собираюсь вымыть голову. А потом лечь в кровать.

— То есть на сегодня у тебя вечер занят?

— Этот вечер я рассчитывала провести в одиночестве. Обычное дело в этом городе для девушки, разменявшей четвертый десяток.

Действительно, в тот год женское население Бонна числом значительно превосходило мужское. И многие дамы, как и Фредль, сидели у телефона в надежде, что он зазвонит и вытащит их из квартиры в более многочисленную и шумную компанию. Следует сразу отметить, что Фредль отличала не только красота, но и ум. Она действительно защитила докторскую диссертацию и вела раздел политики в одной из влиятельных газет Франкфурта, а до того год провела в Вашингтоне, работая в пресс-центре Белого дома.

— Налей нам по бокалу. Виски помогает забыть о возрасте. Ты почувствуешь себя шестнадцатилетней.

— Шестнадцать мне было в сорок девятом, и в подростковой банде я промышляла сигаретами на черном рынке, чтобы платить за учебу.

— По крайней мере, в те дни ты не могла пожаловаться на одиночество.

С бутылкой в руках она удалилась на кухню. Квартира состояла из большой комнаты с балкончиком, выполнявшим роль солярия. Одну стену от пола до потолка занимали полки с книгами. Перед ними возвышался огромный антикварный письменный стол. Я мог бы жениться на Фредль только ради него. Пол устилал светло-бежевый ковер. Обстановку дополняли две кровати, хорошие шведские стулья и обеденный стол. Вдоль балкона тянулась стена из стекла, а две другие, по бокам, украшали весьма недурные репродукции и картины. Чувствовалось, что в этой квартире не просто ночуют, но живут.

Фредль поставила бокалы на низкий эбонитовый столик для коктейлей, который, казалось, плыл в воздухе, потому что ножек не было видно. Она села рядом со мной на диван и поцеловала в висок.

— Седины все прибавляется, Мак. Ты стареешь.

— И скоро у меня не останется ничего, кроме воспоминаний. Через несколько лет мы, старая гвардия, будем собираться в каком-нибудь баре, чихать, кашлять и рассказывать друг другу о тех женщинах, с которыми когда-то спали. И я, с навернувшимися на глаза слезами, буду шептать: «Бонн, о милый, милый Бонн».

— Кого ты знаешь в Штатах, Мак?

Я задумался.

— Пожалуй, что никого. Во всяком случае, ни с кем не хочу увидеться вновь. Двоих-троих репортеров, сотрудников посольства, но с ними я познакомился в Германии. У меня была тетушка, которую я очень любил, но она давно умерла. От нее мне достались деньги, на которые я смог открыть салун. Вернее, часть денег.

— А где сейчас твой дом?

Я пожал плечами.

— Я родился в Сан-Франциско, но не могу сказать, что это мой родной город. Мне нравятся Нью-Йорк и Чикаго. Нравится Денвер. И Вашингтон, а также Лондон и Париж. Падильо полагает, что нет города лучше Лос-Анджелеса. Будь его воля, он продолжил бы автомагистраль через центр Бонна и обсадил бы ее пальмами.

— Как Майк?

— Отлично. Уехал по делам.

— А что новенького в Берлине? Ты же знал, что у меня два свободных дня.

— Съездил я неудачно, выпил слишком много мартини, а к возвращению мне припасли убийство.

Фредль сидела, положив головку мне на плечо. Ее светлые волосы щекотали мое ухо. Пахло от них чистотой, женственностью, свежестью. Я никак не мог взять в толк, почему их снова нужно мыть. От моей последней фразы она дернулась, убрала голову. Я чуть не расплескал виски на ковер.

— Ты опять шутишь.

— На этот раз нет. Двое мужчин зашли в салун и застрелили третьего. Он умер.

Я достал сигарету, закурил. А Фредль в мгновение ока обратилась в репортера, она засыпала меня вопросами, так же ничего не записывая, и я уже не мог решить, кто лучше разбирается в убийствах, фрейлейн доктор Арндт или лейтенант Венцель.

— Майк знает? — спросила она напоследок.

— Я его не видел сегодня, — солгал я. — Он, наверное, скажет, что это хорошая реклама. Представляешь, сколько корреспондентов заявится к нам завтра на ленч. А уйдут они с дюжиной версий, от политического убийства до разногласий между бывшими эсэсовцами.

— Все зависит от того, для какой газеты они пишут, — подтвердила Фредль.

— И от количества выпитого, — добавил я.

— Как интересно. Пригласи меня завтра на ленч.

— Буду рад, если ты приедешь.

— А теперь ты можешь снова поцеловать меня.

— Сегодня я еще ни разу не целовал тебя.

— Я слишком горда, чтобы сознаться в этом.

Я поцеловал ее, и, как всегда, у меня возникло ощущение, что это наш первый поцелуй, и мы очень-очень молоды, и у нас все-все впереди.

— Погаси свет, дорогой, — прошептала Фредль.

— Обе лампы?

— Только одну. Ты знаешь, мне нравится видеть, что я делаю.

В четыре утра я с неохотой покинул Фредль. Она спала с легкой улыбкой на губах, с чуть раскрасневшимся, умиротворенным лицом. Теплая постель манила к себе. Но я устоял перед искушением вновь нырнуть в нее и босиком потопал на кухню. Глотнул виски, вернулся в гостиную-спальню, быстро оделся. Наклонился над Фредль и поцеловал ее в лоб. Она не пошевельнулась. Мне это не понравилось, и я поцеловал ее снова, на этот раз в губы. Она открыла глаза и улыбнулась.

— Ты уходишь, дорогой?

— Я должен.

— Ложись ко мне. Пожалуйста.

— Не могу. Утром у меня встреча с полицией. Не забудь про ленч.

Она ответила улыбкой, и я вновь поцеловал ее.

— Досыпай.

Она продолжала улыбаться, сонная и удовлетворенная, я же вышел из квартиры, спустился на лифте вниз, сел в машину.

В четыре утра Бонн выглядит как покинутая съемочная площадка в Голливуде. Подавляющее большинство добропорядочных бюргеров запирают двери на засов еще в десять вечера, словно и не зная о том, что их город — столица мирового уровня. Собственно, в этом Бонн очень напоминает Вашингтон. До своего дома я добрался всего за десять минут, достаточно быстро, если учесть, что мы живем в добрых шести милях друг от друга. Поставил машину в гараж, опустил и запер дверь, по лестнице поднялся в квартиру.

За восемь лет я переезжал пять раз, пока не нашел то, что полностью меня устроило. Двухэтажный дом, построенный на холме близ Маффендорфа владельцем велосипедной фабрики в Эссене, разбогатевшим в начале пятидесятых годов, когда велосипеды являлись основным средством передвижения для жителей послевоенной Германии. Овдовев, большую часть времени он проводил с девушками под жарким солнцем. Вот и теперь уехал то ли во Флориду, то ли в Мексику. Его частые и длительные отлучки только радовали меня, да и находясь в Германии, большую часть времени он проводил в Дюссельдорфе, вспоминая былые дни с давними приятелями или просто глазея на девушек. Он был социал-демократом, и иной раз мы сидели за пивом, прикидывая, когда же Вилли Брандт станет канцлером.

Дом был построен из красного кирпича, под черепичной крышей. Вдоль двух стен тянулась крытая веранда. Квартира владельца дома находилась на первом этаже, моя — на втором. Состояла она из спальни, маленького кабинета, кухни и просторной гостиной с камином. К входной двери вели двенадцать ступеней. Я преодолел их, вставил ключ в замок и повернулся на голос, раздавшийся из тени слева от меня.

— Доброе утро, герр Маккоркл. Я давно дожидаюсь вас.

Маас.

Я толкнул дверь.

— Вас разыскивает полиция.

Он выступил из тени. Со знакомым «бриф-кейсом» в одной руке, «люгером» — в другой. Пистолет не был направлен мне в грудь. Маас просто держал его в руке.

— Я знаю. Печальная история. К сожалению, мне придется напроситься к вам в гости.

— Пустяки. Ванная справа. Чистые полотенца в шкафчике. Завтрак в десять. Если хотите заказать что-нибудь особенное, предупредите служанку.

Маас вздохнул.

— Вы очень быстро говорите по-английски, мистер Маккоркл, но, кажется, вы шутите. Это шутка, да?

— Вы совершенно правы.

Маас вновь вздохнул.

— Давайте пройдем в дом. Вы первый, если не возражаете.

— Не возражаю.

Мы вошли, я — первым. Направился к бару, налил себе виски. Маас смотрел на меня с неодобрением. Возможно, потому, что я не предложил ему выпить. Ну и черт с ним, подумал я. Мое виски, что хочу, то и делаю.

За первой стопкой я налил вторую, сел в кресло, забросил ногу на подлокотник, закурил. Я буквально любовался собой. Само спокойствие, хладнокровие. Образец мужского достоинства. Маас застыл посреди комнаты, сжимая в одной руке ручку «бриф-кейса», в другой — «люгер». Толстый, средних лет, усталый. Коричневый костюм изрядно помялся, шляпа исчезла.

— О черт, — выдохнул я. — Уберите пистолет и налейте себе что-нибудь.

Он глянул на «люгер», будто только сейчас вспомнил о его существовании, и засунул в наплечную кобуру. Налил себе виски.

— Можно мне сесть?

— Пожалуйста. Располагайтесь как дома.

— У вас отличная квартира, мистер Маккоркл.

— Спасибо за комплимент. Я выбрал ее потому, что здесь не докучают соседи.

Он отпил из бокала. Огляделся.

— Наверное, вас интересует, чем вызван мой столь поздний визит.

Вопросительной интонации я не заметил, поэтому промолчал.

— Полиция разыскивает меня, знаете ли.

— Знаю.

— Это неприятное происшествие...

— Оно особенно неприятно, потому что имело место в моем салуне. Позвольте полюбопытствовать, кто выбрал место встречи: вы или ваш почивший в бозе приятель?

Маас задумчиво посмотрел на меня.

— У вас отличное виски, мистер Маккоркл.

Я заметил, что его бокал опустел.

— Если есть на то желание, повторите.

Он подошел к бару и, наливая виски, встал спиной ко мне. Я смотрел на его спину и думал, какая отличная цель для ножа, если б у меня был нож и я помнил, как его бросать. Конечно, я мог огреть его кочергой. Или уложить на землю хамерлоком[9]. Но все агрессивные мысли так и не материализовались. Я не сдвинулся с места, лишь отпил виски да глубоко затянулся сигаретой. Классический пример бездействия, помноженного на нерешительность. Маас повернулся, с полным бокалом пересек комнату, чтобы плюхнуться в кресло. Глотнул виски, одобрительно кивнул. В который уж раз тяжело вздохнул.

— Трудный выдался день.

— Раз уж вы затронули эту тему, не могу с вами не согласиться. Очень сожалею, но должен признаться, что чертовски устал. Завтра утром меня ждут в полиции, чтобы задать несколько вопросов. Кроме того, у меня много дел в салуне. Мое благосостояние целиком зависит от дохода, который он приносит. Так что, если вы не возражаете, я буду вам премного благодарен, если вы окажете мне любезность и выкатитесь отсюда.

Маас чуть улыбнулся.

— К сожалению, не могу. Во всяком случае, в ближайшие часы. Мне нужно поспать, а ваша кушетка так и манит к себе. К полудню меня здесь не будет.

— Отлично. К одиннадцати часам я вернусь с полицией. Я не из молчунов. Люблю поболтать. И не откажу себе в удовольствии сообщить им, что вы свернулись калачиком на моей кушетке.

Маас всплеснул руками.

— Но это невозможно. Мне очень жаль, что приходится стеснять вас, но я должен задержаться здесь до полудня. На этот час у меня назначена встреча. У вас я в полной безопасности.

— До тех пор, как я не заявлю в полицию.

— Вы этого не сделаете, герр Маккоркл, — мягко заметил Маас. — Я в этом уверен.

Я уставился на него.

— На чем основывается ваша уверенность?

— У меня есть источники информации, герр Маккоркл. В том числе и в полиции. И мне известно содержание донесения некоего лейтенанта, расследовавшего убийство в вашем салуне. Вы все указали правильно, за исключением одной детали. Запамятовали упомянуть о присутствии вашего компаньона... герра Падильо, не так ли? Это, мистер Маккоркл, серьезное упущение.

— Серьезное, но недостаточное для того, чтобы я предоставил вам постель и крышу над головой. Я просто скажу, что забыл об этом. Даже признаюсь, что солгал.

Маас вновь вздохнул.

— Позвольте мне предпринять еще одну попытку уговорить вас. Но сначала можно мне выпить еще капельку вашего чудесного виски?

Я кивнул. Он оторвался от кресла, проковылял к бару, снова повернулся ко мне спиной, вызвав те же мысли о ноже, кочерге и хамерлоке. А может, об обычном пинке под зад. Но и на этот раз я остался в кресле, наблюдая, как толстый немец пьет мое виски, оправдывая бездействие нарастающим любопытством.

Маас прошествовал к креслу.

— Так вот, вы не удосужились сообщить полиции о том, что ваш компаньон присутствовал при этом печальном событии. И теперь мне достаточно позвонить в полицию, даже не меняя голоса. Всего-то нужно сказать три-четыре слова. Это, по шахматной терминологии, шах. — Маас чуть наклонился вперед. Его лицо лоснилось и покраснело от виски и усталости. — Но мне известно и другое, герр Маккоркл. Я знаю, куда отправился герр Падильо и почему. А вот это, и вы, я думаю, согласитесь со мной, уже мат.

Глава 6

Если он и блефовал, я не стал выводить его на чистую воду. Дал одеяло, предложил катиться к чертовой матери и пошел спать. И выспался, как никогда, хорошо.

Следующим утром я прибыл в кабинет Венцеля. Лейтенант сидел за столом с телефоном и двумя одинаково пустыми папками для входящих и исходящих документов. В том же костюме, чистой белой рубашке и зеленом галстуке. Ногти его сверкали чистотой, и утром он вновь побрился.

Знаком он предложил мне сесть на стул перед столом. Другой мужчина, я видел его впервые, расположился на стуле у окна. На меня он не взглянул, поскольку неотрывно всматривался в окно. Из окна открывался дивный вид на кирпичную стену то ли фабрики, то ли склада. Возможно, он пересчитывал кирпичи.

Я продиктовал показания стенографистке, которую тут же пригласил Венцель. В подробности не вдавался, говорил коротко, только по существу. Когда я выговорился, Венцель, извинившись, вместе со стенографисткой вышел из кабинета. Я остался сидеть с дымящей сигаретой, стряхивая пепел на пол, поскольку пепельницы не обнаружил. Стены кабинета выкрасили зеленой краской, того оттенка, что очень любят картографы. Пол цвета темного дерева, грязно-белый потолок. Комната, предоставляемая государством для работы тем, кого оно нанимает. Чувствовалось, что это обитель временщиков, людей, или поднимающихся вверх по служебной лестнице, или спускающихся вниз, отдающих себе отчет, что их пребывание здесь ограничено пусть и не четкими, но рамками. Поэтому не было в кабинете ни фотографии жены и детей, ни других свидетельств того, что его хозяин обосновался всерьез и надолго.

Венцель вернулся с секретарем, когда от сигареты остался крошечный окурок. Прочитал мне мои показания, записанные по-немецки. Как выяснилось, наговорил я довольно много.

— Все правильно, герр Маккоркл?

— Да.

— Ваши сотрудники, бармен и официантка, уже приезжали к нам и дали показания. Желаете ознакомиться с ними?

— Нет, если они не отличаются от моих по существу.

— Не отличаются.

Я взял предложенную ручку и подписал все три экземпляра. Перо чуть царапало бумагу. Отдал ручку Венцелю.

— Как я понимаю, Маас не дал о себе знать.

— Нет.

Венцель кивнул. Другого он, похоже, и не ожидал.

— Ваш коллега, герр Падильо. Его встревожил вчерашний инцидент?

Не имело смысла попадаться в расставленную ловушку.

— Я еще не говорил с ним. Но думаю, ему не понравится происшедшее в нашем салуне.

— Понятно. — Венцель встал. Поднялся и я. Мужчина на стуле у окна остался сидеть, лицезрея кирпичную стену.

— С вашего разрешения, герр Маккоркл, мы свяжемся с вами, если потребуется что-нибудь уточнить.

— Разумеется, — кивнул я.

— А если этот Маас попытается выйти на вас, вы не забудете известить нас об этом?

— Обязательно извещу, — пообещал я.

— Хорошо. На сегодня, пожалуй, все. Благодарю вас. — Мы обменялись рукопожатием. — До свидания.

— До свидания, — ответил я.

— До свидания, — попрощался со мной мужчина у окна.

Маас спал на диване, когда я выходил из квартиры. Скорее всего он и теперь пребывал там, потому что полдень еще не наступил. Выйдя из полицейского участка в центре Бонна, я направился в ближайшую пивную, благо для этого мне пришлось лишь обогнуть угол.

Я сел к стойке среди других любителей утренней выпивки, заказал кружку пива и рюмку коньяка. Взглянул на часы. Одиннадцать двадцать пять. В кабинете Венцеля я пробыл менее двадцати минут, рюмка опустела, кружка стояла почти полная. Я решил, что вторая порция коньяка мне не повредит.

— Noch ein Weinbrand, bitte[10].

— Ein Weinbrand[11], — эхом откликнулся бармен и поставил передо мной вторую рюмку. — Zum Wohlsein[12].

Пришло время трезво оценить ситуацию, обдумать дальнейшие ходы. Маккоркл, доброжелательный владелец салуна, против одного из исчадий европейского ада, Мааса. Дьявольски хитрого Мааса. Но, как ни старался, я не мог вызвать в себе злобу, не то что ненависть, к этому низкорослому толстяку. Продвигаясь в этом направлении, я, должно быть, нашел бы достаточно доводов в его оправдание. И Падильо, уехавший Бог знает куда. Хорошо ли я знал Падильо? Ничуть не лучше родного брата, которого у меня не было. Вопрос громоздился на вопрос, и едва ли я мог отыскать ответы на них на дне пивной кружки. Поэтому я вышел на улицу, сел в машину и поехал в Годесберг.

Следующие полчаса ушли на подготовку салуна к открытию, просмотр счетов, заказ недостающих продуктов. Карл уже стоял за стойкой, более мрачный, чем обычно.

— Я никогда не лгал фараонам.

— Ты получишь премию.

— Какой с нее прок, если меня упекут за решетку.

— Не упекут. Не такая ты важная птица.

Карл прошелся расческой по длинным светлым волосам.

— Я вот обдумал случившееся и никак не могу понять, почему мы должны лгать насчет Майка.

— Что значит «мы»? — спросил я. — Ты опять болтаешь с прислугой?

— Вчера вечером я провожал Хильду домой. Она была расстроена, начала задавать вопросы.

— До и после того, как ты ее трахнул? Я говорил тебе, держись подальше от прислуги. Ты же, по существу, входишь в правление. — Я знал, что ему это нравится. — Если она опять раскроет рот, скажи ей, что у Падильо неприятности из-за женщины.

— Это похоже на правду.

— Скажи, что он уехал из-за ревнивого мужа. Скажи ей что угодно, лишь бы она угомонилась. И держись подальше от ее юбки.

— О Боже! Чего я ей только не говорил, но она все еще тревожится.

— Найди чем успокоить ее. Послушай, в Берлине я встретил одного парня, который знает, где находится «линкольн-континенталь» выпуска 1940 года. В Копенгагене. Его привезли туда до войны, и владелец спрятал его от наци. Разберись с Хильдой, и я прослежу, чтобы автомобиль стал твоим.

Карл обожал старые машины. Подписывался на все журналы, пишущие на эту тему. Ездил он на двухместном «форде» модели 1936 года, который купил у американского солдата за тысячу пятьсот марок. На нем стоял двигатель «олдсмобиля», и, я думаю, «форд» Карла мог легко обогнать мой «порше». Предложи я ему золотую жилу, едва ли он обрадовался бы больше.

— Вы шутите?

— Отнюдь. Мне говорил об этом один капитан ВВС. Владелец готов продать «линкольн» за тысячу баксов[13]. Когда закончится эта история, я дам тебе эту сумму, ты сможешь съездить туда и пригнать «линкольн» в Бонн. Вроде бы он на ходу.

— Вы одолжите мне тысячу долларов?

— Если ты успокоишь Хильду.

— Будьте уверены. Какого он цвета?

— Займись лучше «манхэттэнами»[14].

Карл сиял от счастья, а я сел за столик, закурил. Прикинул, не выпить ли мне, но решил воздержаться. Посетителей еще не было — кто пойдет в салун в первом часу дня, — поэтому мне не оставалось ничего иного, как считать, в скольких местах прожжен ковер слева от моего стула. Как оказалось, в шестнадцати, на четырех квадратных футах. Я подумал, сколько будет стоить новый ковер, и пришел к выводу, что игра не стоит свеч. Тем более что в городе была фирма, специализирующаяся на ремонте ковров. На прожженные места они ставили аккуратные заплаты из материи того же цвета. Созрело решение незамедлительно позвонить им.

Открылась дверь, в салун вошли двое мужчин. Одного, сотрудника посольства США, я знал, второго видел впервые. Из-за темноты меня они, естественно, не заметили. И прямиком направились к бару, отпуская обычные реплики насчет катакомб.

Они заказали по кружке пива. Когда Карл обслужил их, сотрудник посольства спросил:

— Мистер Маккоркл здесь?

— Он сидит по вашу правую руку, сэр, — ответил Карл.

Я повернулся на стуле.

— Я могу вам чем-то помочь?

С кружками они подошли к моему столику.

— Привет, Маккоркл. Я — Стэн Бурмсер. Мы встречались у генерала Хартселла.

— Я помню. — Мы обменялись рукопожатием.

— Это Джим Хэтчер.

Я пожал руку и второму мужчине.

Предложил им сесть и попросил Карла принести мне кофе.

— Отличное у вас заведение, мистер Маккоркл, — говорил Хэтчер, чеканя каждое слово, как в верхнем Мичигане.

— Благодарю.

— Мы с мистером Хэтчером хотели бы поговорить с вами. — А вот Бурмсер, похоже, рос в Сент-Луисе. Он огляделся, словно подозревал, что его подслушивает дюжина посторонних.

— Всегда к вашим услугам. У меня есть отдельный кабинет. Пиво возьмите с собой.

Гуськом, со мной во главе, мы прошли в кабинет, комнатушку с письменным столом, тремя бюро, пишущей машинкой и тремя стульями. На стене висел календарь, подаренный мне одним дортмундским пивоваром.

— Присаживайтесь, господа. — Я занял место за столом. — Сигарету?

Бурмсер взял одну, Хэтчер покачал головой. Какое-то время они пили пиво, я — кофе. Бурмсер еще и обкуривал Хэтчера. Последний, впрочем, не возражал.

— Давненько не видел вас в посольстве, — прервал молчание Бурмсер.

— Салун превращает человека в отшельника.

Хэтчер, похоже, посчитал, что светские приличия соблюдены и пора переходить к делу.

— Мы заглянули к вам, мистер Маккоркл, чтобы обсудить вчерашнее происшествие.

— Понятно.

— Возможно, для начала нам следует представиться, — они протянули мне забранные в черную кожу удостоверения, и я внимательно их прочел. Служили они не в ЦРУ, но в аналогичном учреждении. Я вернул удостоверения владельцам.