Потом мы поговорили еще минут пятнадцать-двадцать, но, скорее, о пустяках, после чего Джо, телохранитель и мастер на все руки, проводил меня к длиннющему «кадиллаку», в котором, к моему удивлению, не оказалось вежливого мистера Раффо. Вероятно, и выпускники Йеля не могли обойтись без ночного отдыха.
      В отеле я разделся, сел у окна и долго смотрел на огни Вашингтона. Я думал о Чарльзе Коуле, оставшемся в гигантском особняке с белыми колоннами, и гадал, почему у него нет семьи и жена не ждет в уютной спальне главу дома, размышляющего в библиотеке над тем, как бы сохранить себе жизнь. Думал я и о том, что хотел от меня Коул, об Анджело Сачетти. Почему-то в голову полезли мысли насчет того, как он потратил полученные от Коула деньги. Я решил, что, скорее всего, просто прокутил их. На этом мои раздумья закончились, я лег в постель и тут же заснул. Спал я хорошо, до восьми утра, когда меня разбудил стук в дверь номера. Я поднялся, накинул халат и пошел на шум.
      – Кто там?
      – ФБР. Откройте.
      – О боже, – выдохнул я и открыл дверь.
      Ему давно следовало побриться, а пиджак его синего костюма, мятый и в пятнах, едва сходился на животе. Он протиснулся мимо меня в номер, спросив попутно: «Как дела, Которн?» Я закрыл дверь.
      – Вы не из ФБР. Вы даже не детектив отеля.
      – Неужели вы принимаете меня за обманщика? – и он бросил на один из стульев бесформенную шляпу.
      Его высокий лоб переходил в бледную обширную лысину, к которой прилепилось несколько прядей черных волос. На висках и над ушами волосы изрядно поседели. Большое круглое лицо, двойной подбородок. Полопавшиеся сосуды на щеках и белках глаз. Проницательный, расчетливый взгляд.
      – Я – Сэм Дэнджефилд.
      – Тот самый Дэнджефилд из ФБР?
      – Вот именно.
      – Никогда не слышал о вас. Чем вы можете подтвердить ваши слова?
      Дэнджефилд посмотрел в потолок.
      – Ну это же надо, буквально все смотрят эти паршивые телесериалы, – его синие глаза уставились на меня, и на этот раз я отметил в них живость и глубокий ум. – У меня есть чем их подтвердить. Хотите взглянуть?
      – Даже тогда я вам не поверю.
      Дэнджефилд начал рыться в карманах, наконец, нашел черный бумажник и протянул его мне. В нем находилось удостоверение, подтверждающее, что меня посетил Сэмюель К. Дэнджефилд, агент Федерального бюро расследований. Я вернул бумажник хозяину.
      – Так чем я могу вам помочь?
      – Во-первых, можете предложить мне выпить, – и Дэнджефилд направился к бутылке виски, все еще стоящей на кофейном столике. – Хочется выпить, – в один бокал он налил виски, в другой – воды из ведерка, в котором вечером был лед, выпил виски, затем – воду, вновь плеснул в бокал виски, вернулся к столу, на котором отдыхала его шляпа, сбросил ее на пол и сел, удовлетворенно вздохнув. – Так-то лучше. Гораздо лучше.
      Я придвинулся к телефону.
      – Я как раз собирался заказать завтрак. Составите мне компанию или ограничитесь только виски?
      – Вы платите?
      – Я.
      – Яичницу из четырех яиц, с двойной порцией ветчины, жареный картофель, побольше тостов и кофе. Пусть принесут еще одну бутылку.
      – В восемь утра?
      – Ладно, попытаюсь уговорить коридорного, когда он заявится сюда, – он оценивающе глянул на бутылку. – Из этой не напьется и воробей.
      – Как насчет льда?
      – Привык обходиться без него.
      Пока я заказывал завтрак, Дэнджефилд отыскал в карманах смятую пачку сигарет, но она оказалась пустой.
      – У вас есть сигареты? – спросил он, когда я положил трубку.
      Я взял пачку с кофейного столика и бросил ему.
      – Что-нибудь еще?
      – Если у вас есть электрическая бритва, я ей воспользуюсь после завтрака, – он провел пальцем по щетине на подбородке.
      – Вы действительно хотели меня видеть или вам не хватило денег на завтрак? – поинтересовался я.
      – Я к вам по делу, – пробурчал Дэнджефилд.
      – Какому же?
      – Об этом мы еще успеем поговорить. А пока примите душ и оденьтесь. В этом глупом халате вы напоминаете мне альфонса.
      – Идите вы к черту, – я направился к спальне, но на пороге обернулся. – Если принесут завтрак, подделайте на чеке мою подпись. В этом вы, должно быть, мастер. И добавьте двадцать процентов чаевых.
      Дэнджефилд помахал мне рукой.
      – Пятнадцати процентов более чем достаточно.
      Гордость ведомства мистера Гувера поглощал завтрак, когда я вышел из спальни. Я придвинул стул, снял металлическую крышку с моей тарелки, без энтузиазма посмотрел на яйцо всмятку. Дэнджефилд налил виски в кофе и пил, шумно прихлебывая.
      – Давайте ешьте. Если не хотите, могу вам помочь.
      – Надо поесть, – ответил я и принялся за яйцо.
      Дэнджефилд расправился с яичницей, ветчиной, картошкой и тремя чашками щедро сдобренного виски кофе до того, как я покончил с одним яйцом и выпил одну чашку. Он откинулся на спинку стула и похлопал себя по животу.
      – Ну, теперь можно жить.
      Я положил вилку на стол и посмотрел на него.
      – Так что вам от меня нужно?
      – Информация, братец Которн, информация. Этим я зарабатываю на жизнь. Вы знаете, чего я достиг после двадцати семи лет службы в Бюро? Я – паршивый-13-й, вот кто я такой. А как вы думаете, почему? Потому что у меня нет, как они выражаются, задатков руководителя. Знаете, сколько зарабатывает 13-й? Мне пять раз повышали жалование и теперь дают аж 16809 долларов в год. О боже, столько же получают сопляки, только что закончившие юридический факультет! А что у меня есть, кроме этих жалких грошей? Домишко в Боувье, за который я еще не расплатился, двое детей в колледже, четыре костюма, машина, купленная пять лет назад, и толстая жена.
      – Вы забыли про жажду, – напомнил я.
      – Да, и жажда.
      – И жаждете вы не только виски.
      Дэнджефилд ухмыльнулся.
      – А вы не так глупы, как мне поначалу показалось, братец Которн.
      – Я прилежно учился в вечерней школе. Но одного я никак не возьму в толк. Зачем изображать пьянчужку? Вы – не алкоголик, даже не можете прикинуться алкоголиком. У вас отменный аппетит, а алкоголик едва притрагивается к еде.
      – А я думал, что у меня неплохо получается, – вновь ухмыльнулся Дэнджефилд. – Делаю я это для того, чтобы собеседник расслабился, подумал, что я слушаю невнимательно, да и едва ли понимаю то, что он говорит. Обычно этот прием срабатывает.
      – Только не со мной.
      – Ладно, – Дэнджефилд ногтем мизинца выковырял из зубов кусочек ветчины, оглядел со всех сторон, а затем бросил на ковер. – У вас неприятности, Которн.
      – У кого их нет.
      – Такие, как у вас, бывают не у всякого.
      – Может, вы выразитесь конкретнее.
      – Конечно. Ваша жизнь висит на волоске.
      – Какое счастье, что рядом со мной агент ФБР, готовый придти на помощь!
      Дэнджефилд зло посмотрел на меня.
      – Вам не нравится, да?
      – Кто?
      – Толстяк в дешевом костюме, который врывается к вам в восемь утра и пьет ваше виски.
      – Давайте обойдемся без этого. Будь вы пьяницей, вас бы в пять минут вышибли с работы.
      Дэнджефилд улыбнулся.
      – Тогда пропущу еще рюмочку, чтобы успокоить нервы, – он прошел к кофейному столику, налил себе виски и вернулся к стулу, на котором сидел, с бокалом и бутылкой. – Не хотите составить мне компанию? Коридорный принесет вторую бутылку в десять часов.
      – В десять у меня самолет.
      – Есть другой, в двенадцать. Полетите на нем. Нам надо поговорить.
      – О чем?
      – Не валяйте дурака, – Дэнджефилд поднял бокал и улыбнулся. – Мне редко удается выпить «Чивас Регал». Слишком дорогое удовольствие.
      – Для меня тоже.
      – Но Чарли Коул может себе это позволить, а?
      – Похоже, что да.
      Я встал из-за стола и перебрался на один из диванов. Дэнджефилд подождал, пока я сяду, одним глотком осушил бокал, вытер рот тыльной стороной ладони.
      – Пока хватит. Теперь давайте поговорим.
      – О чем? – повторил я.
      – О вас, Чарльзе Коуле и Анджело Сачетти. Для начала хватит?
      – Вполне.
      Дэнджефилд откинулся на спинку стула и вновь начал изучать потолок.
      – Вчера вы прилетели рейсом «Юнайтед», и в аэропорту Даллеса вас встретил Джонни Раффо с катафалком, на котором обычно разъезжает по Вашингтону Коул. В половине седьмого Раффо оставил вас в отеле, а часом позже увез оттуда. Без десяти восемь вы приехали в дом Коула и пробыли там до одиннадцати, а потом катафалк доставил вас обратно в отель. Вы никому не звонили. Я лег спать в два часа ночи, а встал в шесть утра, чтобы добраться сюда к восьми. Я живу в Боувье, знаете ли.
      – Вы мне говорили.
      – А вот кое-чего я вам не сказал.
      – Что именно?
      – Я не хочу, чтобы с Чарльзом Коулом что-то случилось.
      – Он тоже. Дэнджефилд фыркнул.
      – Можете поспорить на последний доллар, что не хочет. Положение у Чарльза Коула незавидное. Мало того, что Анджело сосет из него деньги, так он еще поссорился с Джо Лозупоне, а ссоры с ним я бы не пожелал и своему врагу. Чарли говорил вам об этом?
      – В самых общих чертах.
      – Я знал одного парня, с которым Джо Лозупоне поссорился в начале пятидесятых годов. Так Лозупоне прикинулся овечкой, обещал все забыть и пригласил этого парня на обед. Когда все наелись и напились, друзья Лозупоне достали ножи и разрезали этого парня на мелкие кусочки. А их жены, в роскошных туалетах, ползали по полу на руках и коленях, убирая то, что от него осталось.
      – И что вы после этого сделали?
      – Я? Ничего. Во-первых, не мог ничего доказать, а во-вторых, Джо не нарушил ни одного федерального закона.
      Я встал.
      – Пожалуй, все-таки выпью.
      – Прекрасная идея.
      Я взял два чистых бокала и прогулялся в ванную за водой. Вернувшись, спросил Дэнджефилда, разбавить ли ему виски. Он отказался. Я налил ему на три пальца чистого виски, себе – поменьше и добавил воды.
      – Вы не похожи на человека, который привык пить виски в восемь утра, – прокомментировал Дэнджефилд, когда я протянул ему бокал.
      – Только не говорите тренеру, – усмехнулся я.
      – У вас цветущий вид. Вот я и подумал, долго ли вы сможете сохранить его.
      – Я думал, вас заботит Коул, а не я.
      – Меня не заботит старина Коул. Я лишь хочу, чтобы с ним ничего не случилось до того, как он все принесет.
      – Что все?
      – Некую информацию, которую он уже два года обещает передать нам.
      – О ком?
      – О Джо Лозупоне, о ком же еще.
      – У него ее больше нет, – и я откинулся назад, готовый насладиться изумлением Дэнджефилда.
      Он, однако, отреагировал не так, как я ожидал. На мгновение оцепенел, затем поставил бокал на стол, оглядел гостиную, наклонился вперед, оперся локтями на колени и уставился в ковер.
      – Что значит, у него ее больше нет? – едва слышно спросил Дэнджефилд.
      – Информация у Анджело. В Сингапуре.
      – У Коула должны быть копии, – он не отрывал взгляда от ковра.
      – Как видите, нет.
      – Он сам сказал вам об этом, не так ли?
      – А как иначе я мог это узнать?
      – Вы не лжете, – сообщил он ковру. – Нет, вы не лжете. Вы не так умны, чтобы лгать.
      Он поднял голову, и мне показалось, что его глаза переполняла острая тоска. Но выражение глаз тут же изменилось, так что, возможно, я и ошибся.
      – Я никогда не был в том доме, знаете ли, – выдохнул он.
      – В каком доме?
      – Коула. Мы работаем вместе уже двадцать три года, и я ни разу не был в его доме. Я слушал его болтовню насчет взаимодействия и компромиссов в десятках баров самых захудалых городков Мэриленда, и слушал, не перебивая, потому что он всегда поставлял нам нужную информацию. Я сидел в этих паршивых барах, пил дрянное виски, а он трепался и трепался об «общих целях» и «саморегулировании преступного мира». Можно выслушать что угодно, если в итоге получаешь то, за чем приехал. И все это время я умасливал его ради одного. Только одного.
      – Джо Лозупоне, – вставил я. Дэнджефилд с упреком посмотрел на меня.
      – Вы думаете, это забавно, да? Вы думаете, я должен впасть в отчаяние, потому что кто-то украл сведения, за которыми я охотился двадцать пять лет? У вас отменное чувство юмора, Которн.
      – Двадцать пять лет – большой срок, и я не говорил, что это смешно.
      Дэнджефилд вновь продолжил беседу с ковром, обхватив руками свою большую голову.
      – Все началось во время Второй мировой войны. С талонов на бензин, которые циркулировали на черном рынке. Но вы, наверное, слишком молоды, чтобы помнить их.
      – Я помню. Моему отцу приходилось их добывать.
      – Тогда я вышел на Лозупоне. Талонов у него было на сто миллионов галлонов, и он потихоньку торговал ими, но успел сбыть всю партию какой-то мелкотне, прежде чем мы поймали его с поличным. Талоны, конечно, мы забрали, но Лозупоне вышел сухим из воды.
      – Выпейте еще, – предложил я. – У вас поднимется настроение.
      Но Дэнджефилд исповедовался ковру.
      – После войны он расширил сферу своей деятельности. Бюро поручило мне следить за ним. Мне одному. Я наладил отношения с Коулом, и на основе получаемой от него информации посадил за решетку многих и многих, но не мог и близко подступиться к Лозупоне, состояние которого росло как на дрожжах. Чем он только теперь ни занимается! Грузовые перевозки, фабрики по изготовлению одежды, банки, профсоюзы, даже инвестиционные фирмы, а деньги туда поступают от азартных игр, приема ставок, проституции и прочей преступной деятельности. Сейчас у него миллионы. Знаете ли, мы с Лозупоне практически одного возраста. Он послал свою дочь в Уэллсли, а я, с превеликим трудом, в университет Мэриленда. Он не окончил и восьми классов, а у меня диплом юриста. У него в заначке по меньшей мере тридцать пять миллионов, а у меня на банковском счету 473 доллара 89 центов, да еще на две тысячи облигаций, которые я никак не переведу в наличные.
      – Вы взяли не ту сторону.
      Тут он посмотрел на меня и покачал головой.
      – Может вы и правы, Которн, но уже поздно менять союзников. Приглядитесь ко мне. Двадцать пять лет я ловил жуликов, бандитов, мошенников. Я сам стал таким же, как они. Говорю на их языке. Иногда мне даже кажется, что я их люблю. О боже, вы наверняка представляли себе, кто окажется за дверью, когда я крикнул: «ФБР». Вы ожидали увидеть молодого супермена в строгом костюме, с безупречными манерами. А что получили. Старика пятидесяти одного года от роду, одетого в рванье, с манерами свиньи, не так ли?
      – Мне кажется, вам надо выпить.
      – Знаете, почему я так выгляжу?
      – Почему?
      – Потому что им это не нравится.
      – Кому?
      – Всем этим эстетам в Бюро. Ну и черт с ними. Я прослужил двадцать семь лет, осталось еще три года, и я знаю больше, чем все они, вместе взятые, поэтому попрекать меня они не станут. Я работаю с Чарли Коулом, и только поэтому им придется гладить меня по шерстке.
      Я подошел к нему, взял пустой бокал, налил виски и протянул ему.
      – Вот, выпейте, а потом можете поплакать у меня на плече.
      Дэнджефилд принял у меня бокал.
      – Я слышал, вы чуток свихнулись, Которн. Что-то у вас с головой?
      – Правда?
      – Парни с побережья говорят, что вы тронулись умом, потому что взяли на себя вину за смерть старины Анджело.
      – Что еще сказали вам эти парни?
      – Что Коллизи и Полмисано начали выкручивать вам руки.
      Я сел на диван, положил ногу на ногу.
      – Можете сказать парням, что они правы.
      – Так что хочет от вас Чарли Коул?
      – Во-первых, чтобы я освободил его от шантажа Анджело.
      – Анджело в Сингапуре. Я слышал, процветает.
      – Это вы передали Коулу его фотографии?
      Дэнджефилд кивнул.
      – Да. Мне стало известно, что Чарли переводит крупные суммы из Швейцарии в Сингапур. И предположил, что деньги идут к Анджело. Я оказался прав?
      – Безусловно.
      – Чем же Анджело прижал его?
      – Утащил всю информацию, которую Коул скармливал вам двадцать лет. И пообещал, что передаст все его друзьям в Нью-Йорке, если не будет регулярно получать деньги.
      Дэнджефилд почесал нос, нахмурился.
      – И компрометирующие материалы на Лозупоне тоже у Анджело?
      – Единственная копия, хотя, теперь уже копии.
      – А какова ваша роль?
      – Если я не привезу этих материалов, он намерен плеснуть кислотой в лицо жены моего партнера.
      – И что вы ему ответили?
      – Обещал побывать в Сингапуре. Но я полетел бы и так, узнав, что Сачетти жив. Если б он объявился в другом месте, полетел бы и туда.
      Дэнджефилд медленно кивнул.
      – Парни говорили, что вы чуток свихнулись. Они не ошиблись.
      – Почему?
      – Потому что вы не знаете, чем вам все это грозит.
      Я встал и вылил остатки шотландского в свой бокал.
      – Мне кажется, вы об этом уже упоминали.
      – Я не вдавался в подробности.
      – Пора перейти к ним?
      – Еще нет. Сначала нам надо спланировать операцию.
      – Какую?
      Дэнджефилд улыбнулся, раскованно, даже радостно.
      – Операция будет состоять в следующем: вы должны взять у Анджело компрометирующие материалы на Джо Лозупоне и передать их мне.

      В международном аэропорту Лос-Анджелеса я взял такси, которое доставило меня к старому супермаркету между Ла-Бреа и Санта-Моника. На ленч с Триплетом я опоздал, но у меня оставалось немало времени, прежде чем отправиться в «Беверли-Уилшир», где Карла Лозупоне хотела бы встретиться со мной в шесть вечера.
      – Кто-то позвонил час назад, – сообщил мне Триппет. – Голос звучал довольно враждебно.
      – Другого от них ждать не приходится.
      Триплет пожелал узнать обо всем, что произошло со мной, и я рассказал, опустив только угрозу Коула в отношении его жены. Рассказал я Триплету и о плане Дэнджефилда, посредством которого я мог заполучить у Сачетти необходимую тому информацию. В самолете полтора часа я обдумывал его план и пришел к выводу, что в результате скорее всего окажусь в одном из двух мест: то ли в больнице, то ли на кладбище.
      – Разумеется, вы на это не пойдете? – Триппет отбросил со лба прядь седых волос.
      – Другого мне просто не остается. Так что полечу в Сингапур и отыщу там Анджело Сачетти.
      – А компрометирующие материалы?
      – Не знаю. Если он отдаст их мне, прекрасно. Но я не думаю, что попытаюсь отнять их у него силой.
      Триппет оглядел письменный стол.
      – Где мы храним наши бланки?
      – В нижнем левом ящике.
      Он достал чистый бланк, вынул из кармана перьевую ручку и начал писать.
      – В Сингапуре вы никого не знаете, не так ли?
      – Только Анджело Сачетти.
      – Я дам вам рекомендательное письмо к Сэмми Лиму. Очень милый человек. Мы вместе учились в школе.
      – Первый раз слышу о нем.
      – Возможно. – Триппет продолжал писать, – Его дедушка вместе с моим основали одну из первых китайско-британских экспортно-импортных компаний в Сингапуре. «Триппет и Лим, лимитед». Тогда это произвело фурор. Полное имя Сэмми Лима – Лим Панг Сэм. Теперь он исполнительный директор, и ему принадлежит основной пакет акций, хотя часть их осталась и у меня. Мы не виделись уже много лет, но переписываемся регулярно.
      Триппет лихо расписался, спросил, есть ли у меня промокательная бумага, на что я ответил отрицательно, потому что не пользовался ею, так же как и перьевыми ручками. Триппет ответил на это, что терпеть не может шариковых, а я заявил, что он – враг прогресса. Пока мы препирались, чернила высохли, и он протянул мне письмо. Четким, разборчивым почерком он написал следующее:

      «Дорогой Сэмми!
      Письмо передаст тебе Эдвард Которн, мой добрый друг и деловой партнер. Он в Сингапуре по весьма конфиденциальному делу, и я буду очень признателен тебе, если ты сможешь оказать ему содействие.
      Ты задолжал мне письмо и все откладываешь и откладываешь давно обещанный визит в Штаты. Барбара жаждет увидеть тебя вновь.
      Твой Дикки».

      – Дикки? – переспросил я, возвращая письмо.
      Триппет нашел на столе конверт.
      – Мы же вместе ходили в школу, – он сложил письмо, положил его в конверт и протянул мне.
      – Премного благодарен, – и я сунул конверт во внутренний карман пиджака.
      – Пустяки. Когда вы отправляетесь?
      – Не знаю. Сначала мне надо сделать прививку от ветряной оспы, а остальное будет зависеть от благородной Карлы и ее желаний.
      Триппет покачал головой.
      – Я никак не пойму, Эдвард, почему вы согласились выступить в роли ее сопровождающего, или кавалера, или как это у них называется.
      – Потому что, как выяснилось, легче согласиться, чем отказаться. А может, мне просто нравится, когда о меня вытирают ноги.
      Триппет нахмурился.
      – Похоже на жалость к себе.
      – После поездки в Сингапур я от нее избавлюсь.
      – Вы многое ставите на эту поездку, не так ли?
      – Да, – кивнул я. – Многое. А вы не поставили бы?
      – Не знаю, – ответил он. – В моей, довольно бессистемной жизни я иногда пытался лечиться географией. Но у этого лекарства всегда оказывался негативный побочный эффект.
      – Какой же?
      – Мне приходилось брать с собой себя.
      Мы прогулялись в бар на углу, выпили, и Триппет рассказал мне, как идут дела у Сиднея Дюрана. Он навестил Сиднея утром, и наш главный специалист по жестяным работам сказал, что их было четверо. Они встретили его около пансиона, где он жил, и отвезли на тихую улочку рядом с бульваром Заходящего солнца. Двое держали его, третий зажимал рот, а четвертый захлопывал дверцу. Затем они попрыгали в машину и умчались, а Сидней, с переломанными руками, вышел на бульвар, где его и подобрали студенты. В темноте он не разглядел лиц бандитов и не мог описать их ни Триппету, ни полиции.
      – Я заверил его, что с руками все будет в порядке, – добавил Триппет. – Когда он выпишется из больницы, я возьму его к себе домой, чтобы Барбара приглядывала за ним.
      – Я, возможно, не сумею заглянуть к Сиднею, но вы скажите ему, что мы используем его в торговом зале, пока руки окончательно не заживут. Скажите, что мы будем готовить его на должность управляющего.
      – Знаете, Эдвард, иногда меня просто поражает переполняющий вас гуманизм.
      – Иногда, Дикки, он поражает и меня самого.
      Триппет не спеша зашагал домой, а я постоял на углу пятнадцать минут, прежде чем поймал такси, доставившее меня к «Беверли-Уилшир» в пять минут седьмого. Я спросил у портье, в каком номере остановилась мисс Лозупоне, но мне ответили, что в этом отеле таких справок не дают, и, если мне нужна мисс Лозупоне, я могу связаться с ней по внутреннему телефону. Я осведомился у портье, где эти телефоны, он показал, я снял трубку одного из них и попросил телефонистку коммутатора отеля соединить меня с мисс Карлой Лозупоне. Мне ответил мужской голос.
      – Мисс Лозупоне, пожалуйста.
      – Это Которн?
      – Да.
      – Поднимайтесь. Она вас ждет.
      Я спросил у голоса, в каком номере, получил ответ, поднялся на седьмой этаж, прошел по коридору и постучал в дверь. Ее приоткрыл высокий мужчина лет тридцати с длинными волнистыми черными волосами.
      – Вы Которн?
      – Я – Которн.
      – Заходите.
      Он приоткрыл дверь чуть шире, чтобы можно было протиснуться бочком.
      Я оказался в номере, обставленном в испанском стиле. Черное полированное дерево, красный бархат обивки, блестящие медные головки обойных гвоздей. Столики, то ли мавританские, то ли сработанные в Мексике, картины с крестьянами в сомбреро, подпирающими белые стены домов в ярко-желтом солнечном свете.
      Она сидела на длинном низком диване. В синем платье, оканчивающемся гораздо выше колен. Черные, коротко стриженные волосы обрамляли пару темных глаз, классический нос с чуть раздувающимися ноздрями и рот с полными, надутыми губками. Если б не надутые губки и очень маленький подбородок, ее при желании можно было бы считать красавицей. Но вот в ее чувственности никаких сомнений не было. И у меня создалось впечатление, что эту свою особенность она сознательно выпячивала.
      – Значит, вы – та самая сиделка, которую решил приставить ко мне дядя Чарли, – похоже, для нее желания дяди Чарли не являлись законом.
      – Дядя Чарли – это Чарльз Коул? – переспросил я.
      – Совершенно верно.
      – Тогда я – та самая сиделка, которую он решил приставить к вам.
      Она наклонилась вперед, чтобы взять с низкого, длинного столика, стоящего перед диваном, высокий бокал. Синее платье чуть распахнулось, чтобы показать мне, что Карла обходится без бюстгальтера. Она отпила из бокала и вновь посмотрела на меня.
      – Присядьте. Хотите что-нибудь выпить? Если да, Тони вам нальет. Это – Тони.
      Я сел на стул с высокой спинкой, придвинув его к столу перед диваном, и уже хотел поздороваться с Тони, но начались судороги, потом меня прошиб холодный пот, и Анджело Сачетти начал медленно падать в воду, заговорщически подмигивая мне. Потом все закончилось, и Карла Лозупоне с любопытством взглянула на склонившегося надо мной Тони.
      – Теперь я выпью, – я достал из кармана платок и вытер пот с лица.
      – Дай ему выпить, – приказала Карла. Тони с сомнением посмотрел на меня.
      – Что это с вами?
      – Спиртное – лучшее лекарство, – отшутился я.
      Он прошел к столику, заставленному бутылками, налил что-то в бокал, вернулся ко мне.
      – Бербон пойдет? – он протянул мне полный бокал.
      – Спасибо.
      – Что это у вас, какая-то форма эпилепсии? – спросила Карла.
      – Нет, у меня не эпилепсия.
      – А я думала, эпилепсия. Вы отключились на пять минут.
      – Нет, не на пять. На сорок секунд, максимум на минуту. Я засекал время.
      – Такое случается часто?
      – Каждый день. Только сегодня чуть раньше, чем всегда.
      Карла выпятила нижнюю губу.
      – Зачем же мне сиделка, которая ежедневно в шесть вечера бьется в судорогах?
      – Придется вам приноравливаться.
      – Как? Совать в рот деревяшку, чтобы вы не прикусили язык? Кажется, вы должны приглядывать за мной, мистер Которн или как вас там?
      – По-прежнему, Которн. Эдвард Которн.
      – Вы хотите, чтобы я вышвырнул его вон? – осведомился Тони, направляясь к моему стулу.
      – Скажите ему, что этого делать не следует, – предупредил я.
      Карла Лозупоне глянула на меня, потом – на Тони. Облизнула нижнюю губу розовым язычком.
      – Вышвырни его, Тони.
      Высокий мужчина с вьющимися черными волосами положил руку на мое левое плечо.
      – Вы слышали, что сказала дама.
      Я вздохнул и выплеснул содержимое моего бокала ему в лицо. Затем встал. Руки Тони взметнулись к лицу, и я ударил его дважды, чуть ниже пояса. Он согнулся пополам, навстречу моему поднимающемуся колену, которое угодило ему в подбородок, а пока он падал, я ударил его, не слишком сильно, ребром ладони по шее. И Тони распластался на полу. Я поднял с толстого ковра упавший бокал, прогулялся к столику с бутылками и налил себе шотландского виски. Вернулся к стулу, перешагнув через лежащего Тони, и сел.
      Карла Лозупоне следила за мной, раскрыв от изумления рот.
      Я поднял бокал, показывая, что пью за ее здоровье, пригубил виски.
      – Мне надоело, что мной все время помыкают. Меня уже тошнит от всех Лозупоне, Коулов, Коллизи. Но особенно меня тошнит от Анджело Сачетти, потому я и собираюсь в Сингапур. Возможно, наша встреча позволит мне избавиться от припадков. Если хотите поехать со мной, воля ваша. Если нет, Тони всегда составит вам компанию. Будет следить, чтобы в паспорт поставили визу и не украли багаж. С этим он вполне справится.
      Карла Лозупоне задумчиво смотрела на меня.
      – Как по-вашему, почему я лечу в Сингапур?
      – Как я понимаю, чтобы создать крепкую семью.
      – С Анджело? – она рассмеялась, как мне показалось, невесело. – Не болтайте ерунды. Я терпеть его не могу, а он – меня. У нас с детства взаимное отвращение.
      – Какого детства? Анджело старше вас минимум на десять лет.
      – На девять. Но он болтался в Нью-Йорке, когда мне было двенадцать, а ему – двадцать один. Вот тогда-то я и провела с Анджело один малоприятный день.
      – Могу себе представить.
      – Едва ли.
      – Но почему вы согласились на помолвку и все прочее? 
      Она осушила бокал.
      – Налейте мне еще, – я не шевельнулся, и она добавила. – Пожалуйста.