В тот день во всем Лос-Анджелесе, наверное, только он носил короткие, выглядывающие из-под брючин темно-темно-серого, едва ли не черного костюма перламутрово-серые гетры. Добавьте к этому белую рубашку, светло-серый, ныряющий под жилетку, вязаный галстук, и шляпу. Шляпа, правда, ничем не выделялась.
      Из двух мужчин, которые, вынырнув из пелены дождя, вошли в магазин, покупателем мог быть только один – крупный, с коротко стриженными седыми волосами и неестественно согнутой (словно он не мог до конца распрямить ее) левой рукой. Он медленно обошел машину, открыл и закрыл дверцу, довольно улыбнулся и что-то сказал своему спутнику, небольшого роста, в гетрах, который нахмурился и покачал головой.
      Смотрел он на «кадиллак» нежно-кремового цвета (выпуска 1932 года, модель V-16, кузов типа «родстер»), который стал моим после того, как его прежний владелец, занимавшийся куплей-продажей оптовых партий продовольствия, крепко ошибся, вложив немалые деньги в сорго, а цена на него вдруг неожиданно резко пошла вниз. Восстановление «кадиллака» обошлось в 4300 долларов, и оптовый торговец битый час извинялся за то, что не может оплатить счет. Три дня спустя он позвонил мне вновь, голос его звучал более оптимистично, даже весело, когда он уверял меня, что дела вот-вот пойдут на лад. Но утром следующего дня он сунул в рот дуло пистолета и нажал на курок.
      «Кадиллак», продающийся, как следовало из установленной на нем таблички, за 6500 долларов, занимал середину торгового зала. По его флангам застыли «форд» выпуска 1936 года, кабриолет с откидным верхом и «ягуар» SS 100, сошедший с конвейера в 1938 году. За «форд» я просил 4500 долларов, «ягуар» отдавал за 7000, но любой аккуратно одетый покупатель, в чистой рубашке, с чековой книжкой и водительским удостоверением мог уговорить меня снизить цену долларов на 500.
      Крупный мужчина, действительно крупный – ростом под метр девяносто, крепкого телосложения, все еще кружил у «кадиллака», словно не замечая растущего нетерпения своего спутника. Я решил, что ему уже не по возрасту двубортный синий блейзер с золотыми пуговицами, серые фланелевые брюки и белая водолазка.
      Мужчина в гетрах нахмурился, что-то сказал, и здоровяк бросил последний взгляд на «кадиллак», после чего они двинулись к моему, расположенному в углу, кабинету со стеклянными стенами, всю обстановку которого составляли стол, сейф, три стула и картотечный шкафчик.
      – Сколько вы хотите за «кэдди»? – тонкий, писклявый голос никак не соответствовал его солидной наружности.
      Видя в нем потенциального покупателя, я убрал нога со стола.
      – Шесть с половиной.
      Его спутник в гетрах нас не слушал. Бросив на меня короткий взгляд, он оглядел кабинет. Смотреть, в общем-то, было не на что, он, собственно, и не ожидал ничего сверхъестественного.
      – Раньше здесь был супермаркет – один из «Эй Энд Пи».
      – Был, – подтвердил я.
      – А что означает эта вывеска снаружи «Ла Вуатюр Ансьен»? – по-французски он говорил лучше многих.
      – Старые машины. Старые подержанные машины.
      – Так почему вы так и не напишете?
      – Тогда никто не стал бы спрашивать, не правда ли?
      – Класс, – здоровяк смотрел на «кадиллак» через стеклянную стену. – Настоящий класс. Сколько вы действительно хотите за «кэдди», если без дураков?
      – Он полностью восстановлен, все детали изготовлены точно по чертежам, и цена ему все те же шесть с половиной тысяч.
      – Вы владелец? – спросил мужчина поменьше. По произношению я, наконец, понял, что он – с Восточного побережья, из Нью-Джерси или из Нью-Йорка, но уже давно жил в Калифорнии.
      – Один из, – ответил я. – У меня есть партнер, который отвечает за производство. Сейчас он в мастерской при магазине.
      – И вы их продаете?
      – Случается.
      Здоровяк оторвался от «кадиллака».
      – Когда-то у меня был такой же, – воскликнул он. – Только зеленого цвета. Темно-зеленого. Помнишь, Солли? Мы поехали в нем в Хот-Спрингс, с Мэй и твоей девушкой, и наткнулись на Оуни.
      – Это было тридцать шесть лет назад, – откликнулся мужчина в гетрах.
      – Господи, неужели так давно!
      Мужчина, названный Солли, повернулся к одному из стульев, достал из кармана белый носовой платок, протер им сидение, убрал платок и сел. В его руках возник тонкий золотой портсигар. Раскрыв его, он вынул овальную сигарету. Возможно, из-за малой толщины портсигара круглые сигареты сминались в нем в овал. Прикурил от золотой зажигалки.
      – Я – Сальваторе Коллизи, – представился он, и тут я заметил, что на его пиджаке нет боковых карманов. – Это – мой помощник, мистер Полмисано.
      Он не протянул руки, поэтому я только кивнул.
      – Вас интересует какая-то конкретная машина, мистер Коллизи?
      Он нахмурился, не сводя с меня темно-карих глаз, и я обратил внимание, что они совсем не блестят. Сухие, мертвые, они разве что не хрустели, когда двигались.
      – Нет, меня не интересуют подержанные машины. Вот Полмисано думает, что они его интересуют, но это не так. На самом деле его интересует, что было тридцать пять лет назад, когда он мог ублажить женщину, и, возможно, думает, что «кэдди» вернет ему то, чего у него уже нет. Но едва ли тут поможешь автомобилем, которому тридцать шесть лет от роду, хотя, смею предположить, многие ваши покупатели убеждены в обратном.
      – Некоторые. По существу, я продаю ностальгию.
      – Ностальгию, – кивнул он. – Продавец подержанной ностальгии.
      – Мне просто понравилась эта машина, Солли, – подал голос Полмисано. – Неужели мне не может понравиться машина?
      Коллизи словно и не слышал его.
      – Вы – Которн, – обратился он ко мне. – Эдвард Которн. Красивое имя. Английское?
      Я пожал плечами.
      – Мы не увлекались изучением нашей родословной. Наверное, среди моих предков были и англичане.
      – А я – итальянец. Как и Полмисано. Мой отец был чернорабочим, не мог даже говорить по-английски. Его – тоже, – он кивнул в сторону Полмисано.
      Я бы дал им обоим лет по шестьдесят, плюс-минус два года, и Полмисано, несмотря на его странно изогнутую левую руку, не показался мне немощным стариком. Скорее наоборот, он был силен, как вол. Длинное лицо, рот с широкими губами, тонкий голос совершенно не вязался с ними, крючковатый нос над волевым подбородком, черные, часто мигающие глаза.
      – Вы что-то продаете, – спросил я, – или просто зашли, чтобы укрыться от дождя?
      Коллизи бросил окурок на пол и растер его в пыль начищенным черным ботинком.
      – Как я упомянул, мистер Которн, я – итальянец, а итальянцы придают большое значение семье. Дяди, тети, племянники, даже двоюродные и троюродные братья. Мы стараемся держаться друг друга.
      – Поддерживаете тесные отношения.
      – Вот именно. Тесные отношения.
      – Может, вы из страховой компании? Это только предположение.
      – Эй, Полмисано, ты слышал? Из страховой компании.
      – Я слышал, – Полмисано широко улыбнулся.
      – Нет, мы не имеем никакого отношения к страховым компаниям, мистер Которн. Мы лишь оказываем услугу одному моему другу.
      – И вы думаете, что я могу помочь?
      – Совершенно верно. Видите ли, мой друг живет в Вашингтоне и с годами не молодеет. Не то, чтобы он старик, но возраст уже солидный. А из всех родственников у него остался только крестник.
      – Только он один, – подтвердил Полмисано.
      – Вот-вот. Только он один, – продолжил Коллизи. – У моего друга процветающее дело, и естественно, что он хочет оставить его близкому человеку, раз уж родственников нет, а из близких у него только крестник, которого он никак не может найти.
      Коллизи замолчал, разглядывая меня сухими глазами. Когда он говорил, уголки его тонкогубого рта резко опускались. На правой щеке белел шрам.
      – А я, по-вашему, знаком с этим крестником? – спросил я.
      Коллизи улыбнулся, во всяком случае, я предположил, что это была улыбка. Уголки его рта поползли вверх, а не вниз, но губы он не разжал, полагая, что вид его зубов не доставит мне удовольствия.
      – Вы с ним знакомы.
      – У него есть имя?
      – Анджело Сачетти.
      – А-а-а.
      – Значит, вы его знаете?
      – Я его знал.
      – Вам известно, где он?
      Я положил ноги на стол, закурил и бросил спичку на пол. Она упала рядом с ботинком Коллизи, тем самым, что раздавил окурок.
      – Вы узнали обо мне много интересного, мистер Коллизи?
      Мужчина в гетрах выразительно пожал плечами.
      – Мы наводили справки. Кое-что выяснили.
      – Тогда вам, несомненно, известно, что я убил Анджело Сачетти два года назад в Сингапурской бухте.

      Моя последняя фраза не произвела эффекта разорвавшейся бомбы. Коллизи вновь достал золотой портсигар и закурил вторую овальную сигарету. Полмисано зевнул, почесал ногу и повернулся к «кадиллаку». Я взглянул на часы, ожидая, что кто-то из них скажет что-нибудь, заслуживающее внимания. Наконец, Коллизи вздохнул, выпустив струю дыма.
      – Значит, два года назад?
      Я кивнул.
      – Два года.
      Коллизи решил, что пора посчитать трещины на потолке.
      – И как это произошло?
      – Вы и так все знаете, – ответил я. – Раз уж наводили обо мне справки.
      Он помахал левой рукой, показывая, что не может согласиться с моим выводом.
      – Газетные статьи. Информация из вторых рук, подержанная, как ваши автомобили. Меня это не устраивает, мистер Которн.
      – Тогда просто скажите вашему крестному отцу, что Сачетти мертв, – предложил я. – Пусть он оставит свое состояние «Сыновьям Италии».
      – Может, вы недолюбливаете итальянцев? – встрепенулся Полмисано.
      – Отнюдь.
      – Так-так, мистер Которн? – не отступался Коллизи. – Как это произошло?
      – Картина была про пиратов, – казалось, говорю не я, а кто-то другой. – Мы снимали вторую часть. Я руководил группой каскадеров, в которую входил и Сачетти. Мы рубились на абордажных саблях на палубе китайской джонки, Она стояла на якоре в бухте, известной сильными подводными течениями. По сценарию от меня требовалось оттеснить его на корму. Там Сачетти должен был вспрыгнуть на ограждающий палубу поручень, схватиться за линь и, отражая удар, откинуться назад. Удара он не отразил, моя сабля перерезала линь, он упал за борт и исчез под водой. На поверхность он больше не выплыл. Утонул.
      Коллизи внимательно меня слушал и, когда я закончил, кивнул.
      – Вы хорошо знали Анджело?
      – Я его знал. Мы работали в нескольких картинах. Он владел всеми видами холодного оружия. Рапирой и шпагой, правда, лучше, чем саблей. Помнится, отлично ездил верхом.
      – Умел ли он плавать? – продолжил допрос Коллизи.
      – Умел.
      – Но, когда вы перерезали линь, он не вынырнул из воды, – вопроса я не уловил.
      – Нет. Не вынырнул.
      – Анджело плавал отлично, – подал голос Полмисано. – Я сам учил его.
      Под его настороженным взглядом я убрал ноги со стола, встал и хотел сунуть руку во внутренней карман пиджака, чтобы достать бумажник. Сделать это мне не удалось. Внезапно Полмисано оказался рядом со мной, схватил меня за правую руку и завернул ее за спину. При желании он мог тут же переломить ее пополам.
      – Скажите, чтобы он отпустил меня, – в моем голосе не слышалось ни возмущения, ни испуга.
      – Отпусти его, – рявкнул Коллизи. Полмисано пожал плечами и выполнил приказ.
      – А если он полез за пистолетом? – попытался он объяснить свою активность.
      Я же смотрел на Коллизи.
      – Где вы его нашли?
      – Он некоторое время отсутствовал. Теперь приглядывает за мной. Это его первая работа за долгое время, и он хочет произвести хорошее впечатление. Что вы хотели достать из кармана, мистер Которн, бумажник?
      – Именно. В нем визитная карточка.
      – Какая карточка?
      – С фамилией человека, который может показать вам пленку, на которой засняты последние минуты жизни Сачетти. Если хотите, можете посмотреть, как он умер. В цвете.
      – Едва ли нас это заинтересует, – Коллизи помолчал. – А что… что произошло с вами, мистер Которн, после того, как Сачетти утонул?
      – Что-то я вас не понимаю.
      – Полиция проводила расследование?
      – Да. Сингапурская полиция. Они согласились, что Сачетти погиб в результате несчастного случая.
      – Кто-нибудь еще проявил интерес к его смерти?
      – Один из сотрудников посольства. Он задал несколько вопросов. А потом, в Штатах, кредиторы Сачетти. Их оказалось более чем достаточно.
      Коллизи кивнул, удовлетворенный ответом. Вновь пристально посмотрел на меня.
      – А что произошло с вами?
      – Мне как-то неясен смысл ваших вопросов. Коллизи оглядел торговый зал и пожал плечами.
      – Я хочу сказать, что вы перестали работать в кино. – Ушел на заслуженный отдых.
      – Из-за гибели Сачетти?
      – В определенном смысле, да.
      В какой уж раз Коллизи пожал плечами.
      – И теперь вы продаете подержанные машины, – по голосу чувствовалось, что с переходом в продавцы мой социальный статус резко упал, и теперь в его глазах я котировался не выше врача, специализирующегося на криминальных абортах.
      На какое-то время в моем кабинете воцарилась тишина. Я взял со стола скрепку, разогнул, согнул вновь. Полмисано и Коллизи следили за движениями моих пальцев. Потом Коллизи прокашлялся.
      – Крестный отец.
      – Какой крестный отец?
      – Сачетти. Он хочет видеть вас. В Вашингтоне.
      – По какому поводу?
      – Чтобы заплатить вам двадцать пять тысяч долларов.
      Скрепка сломалась в моих руках.
      – За что?
      – Он хочет, чтобы вы нашли его крестника.
      – Его давно съели рыбы. Искать там нечего.
      Коллизи вытащил из внутреннего кармана пиджака белый конверт и бросил его на мой стол. Я раскрыл его и достал три фотографии. Одна, уже начавшая желтеть, снималась «Поляроидом», вторая – фотоаппаратом с 35-миллиметровой пленкой, третья, квадратная по форме, скорее всего, «Роллифлексом». Человек, изображенный на всех трех фотографиях, носил черные очки, волосы его стали длиннее, появились усы, но профиль узнавался безошибочно, особенно на «Поляроиде». Он принадлежал Анджело Сачетти, который всегда гордился своим профилем. Я сложил фотографии в конверт и протянул его Коллизи.
      – Ну? – спросил тот.
      – Это Сачетти.
      – Он жив.
      – Похоже, что так.
      – Крестный отец хочет, чтобы вы его нашли.
      – Кто его фотографировал?
      – Разные люди. У крестного отца широкий круг знакомых.
      – Так пусть они и найдут его крестника.
      – Так не пойдет.
      – Почему?
      – Дело очень уж деликатное.
      – Предложите ему обратиться к людям, которые занимаются деликатными делами.
      Коллизи вздохнул и закурил третью сигарету.
      – Послушайте, мистер Которн. Я могу сказать вам следующее. Во-первых, Анджело Сачетти жив. Во-вторых, вы получите двадцать пять тысяч долларов, когда найдете его. В-третьих, крестный отец хочет поговорить с вами в Вашингтоне.
      – То есть у этой истории есть продолжение?
      – Есть. Но крестный отец расскажет вам об этом сам. Давайте представим ситуацию следующим образом: вы найдете Анджело и смоете пятно со своего имени.
      – Какое пятно?
      – Тот самый несчастный случай.
      – Я могу пожить и с ним.
      – Почему вы не хотите поговорить с крестным отцом?
      – В Вашингтоне.
      – Совершенно верно. В Вашингтоне.
      – Он расскажет мне обо всем?
      – Обо всем, – Коллизи встал, полагая, что все уже решено. – Значит, вы едете, – в его голосе вновь не слышалось вопроса.
      – Нет, – возразил я.
      – Подумайте.
      – Хорошо. Я подумаю, но потом отвечу вам точно так же.
      – Я позвоню вам завтра. В это же время, – он направился к двери, оглянулся, прежде чем открыть ее. – Вы прекрасно организовали дело, мистер Которн. Надеюсь, оно приносит вам немалую прибыль, – открыв дверь, он вышел в торговый зал и направился к выходу из магазина. Полмисано последовал было за ним, но остановился и посмотрел на меня.
      – Назовите вашу окончательную цену за «кэдди».
      – Вам уступлю за шесть тысяч.
      Он улыбнулся, посчитав мое предложение выгодной сделкой.
      – Раньше у меня был такой же, но зеленый. Темно-зеленый. А на чем ездите вы?
      – На «фольксвагене», – ответил я, но он уже шагал по торговому залу и, думаю, что не услышал меня. Впрочем, едва ли его действительно интересовала марка моего автомобиля.

      Когда «Грей Этлентик энд Пасифик Ти Компани» решила, что супермаркет, расположенный между Ла-Бреа и Санта-Моника приносит одни убытки, то ли из-за обнищания района, то ли из-за воровства, она очистила полки от разнообразных продуктов, погрузила в фургоны холодильные прилавки и кассовые аппараты и перевезла все в один из торговых центров, с более честными покупателями и свободным местом для стоянки автомобилей.
      Здание нам сдали в аренду на пять лет, достаточно дешево, при условии, что мы не будем торговать продуктами в розницу или оптом. Не знаю, по какой причине владелец выставил это требование, но мы, естественно, согласились, потому что торговля продуктами не входила в наши планы. Против открытия «Ла Вуатюр Ансьен» не возражали и соседи: хозяева похоронного бюро, мойки автомашин, маленького заводика, изготовляющего узлы полиграфического оборудования, и трех баров.
      Перестройку зала мы свели к минимуму, и нам удалось сохранить атмосферу кошачьих консервов, венских сосисок и дезинфицирующих средств. Внутреннюю стену мы передвинули ближе к стеклянной стене, вокруг сейфа, который «Эй энд Пи» не стали выкорчевывать из фундамента, соорудили стеклянный кабинет, так что четыре пятых полезной площади заняли механический, красильный и отделочный цехи. В торговом зале мы держали три, иногда четыре машины на продажу, показывая случайному прохожему основное направление деятельности нашей фирмы – восстановление любого автомобиля, сошедшего с конвейера ранее 1942 года.
      Несмотря на довольно странное название, предложенное моим партнером в редкий для него момент помрачения ума, наша фирма начала процветать едва ли не с первого дня существования. Моим партнером был Ричард К. Е. Триппет, который в 1936 году участвовал в Берлинской олимпиаде в составе команды Великобритании. Он занял третье место в фехтовании на рапирах, уступив джентльмену из Коста-Рики. После того, как Гитлер и Геринг пожали ему руку, Триппет возвратился в Оксфорд, поразмышлять над положением в мире. Годом позже он присоединился к республиканцам Испании, потому что его увлекли идеи анархистов, и теперь заявлял, что является главой всех анархо-синдикалистов одиннадцати западных штатов. Не считая самого Триппета, в его организации насчитывалось семь членов. Кроме того, он являлся председателем окружной организации демократической партии в Беверли-Хиллз и, кажется, обижался, когда я иногда упрекал его в политическом дуализме.
      Я встретился с Триплетом и его женой Барбарой двумя годами раньше на вечеринке, устроенной одной из самых пренеприятных супружеских пар в Лос-Анджелесе, чье поместье занимало немалую территорию. Речь идет о Джеке и Луизе Конклин. Джек – один из лучших кинорежиссеров, Луиза – из актрис, снимающихся в телевизионных рекламных роликах, которые впадают в сексуальный экстаз при виде новых марок стирального порошка или пасты для полировки мебели. В свободное от работы время они обожали объезжать в своем «ягуаре» окрестные супермаркеты в поисках молодых, нагруженных покупками дам, которые желали бы, чтобы их отвезли домой, и не возражали по пути заехать к Конклинам, пропустить рюмочку-другую. Приехав домой, Джек и Луиза намекали даме, что неплохо бы трахнуться, и в трех случаях из четырех, по словам Джека, находили полное взаимопонимание, после чего проделывали желаемое в кровати, на обеденном столе или в ином месте. Но Джек частенько любил приврать, так что указанный им результат я бы уменьшил, по меньшей мере, процентов на тридцать. Был он также криклив, зануден, да еще жульничал, играя в карты. На его вечеринку в то воскресенье я пришел только потому, что больше идти мне было некуда. Подозреваю, что та же причина привела туда и многих других гостей.
      Конклин, должно быть, обожал наставлять рога другим мужчинам. Если ему и Луизе удавалось поладить с молодой дамой, она и ее муж оказывались в списке приглашенных на следующую вечеринку. Конклину нравилось беседовать с мужьями, Луизе – обсасывать происшедшее с женами. В то воскресенье, с третьим бокалом в руке, я случайно стал участником разговора, который вели мой будущий партнер Ричард Триппет, его жена, Барбара, и изрядно выпивший врач-педиатр, подозреваю, один из тех мужей, с которыми нравилось беседовать Конклину. Педиатр, низенький толстячок лет пятидесяти, сияя розовой лысиной, рассказывал Триплету подробности покупки за 250 долларов «плимута» выпуска 1937 года, который он собирался реставрировать в Нью-Йорке всего лишь за две тысячи долларов.
      – Знаете, как я его нашел? – его правая рука взлетела вверх, левая, с бокалом, осталась на уровне груди. – По объявлению в «Нью-Йорк таймс». Я снял трубку, позвонил этому парню в Делавер и в тот же день отправил ему чек.
      – Как интересно, – вежливо прокомментировала Барбара Триппет.
      Триппет, похоже, действительно заинтересовался рассказом доктора. Он положил руку ему на плечо, наклонился к нему и сообщил следующее: «После долгих размышлений я пришел к выводу, что ни одна из многочисленных моделей, изготовленных в Соединенных Штатах в тридцатых годах, не может сравниться с „плимутом“ выпуска 1937 года в вульгарности и низком качестве».
      Педиатр не сразу переварил его слова. Затем отпил из бокала и бросился защищать свое приобретение.
      – Вы так думаете? В вульгарности, значит? А скажите-ка мне, приятель, на какой машине ездите вы?
      – Я не езжу, – ответил Триппет. – У меня нет машины.
      В глазах педиатра отразилось искреннее сострадание.
      – У вас нет машины… в Лос-Анджелесе?
      – Иногда нас подвозят, – заметила Барбара.
      Педиатр печально покачал головой и обратился ко мне.
      – А как насчет вас, мистер? У вас есть машина, не так ли? – он буквально молил меня дать положительный ответ. – Вот у вашего приятеля машины нет. Ни одной.
      – У меня мотороллер, – ответил я. – «Кашмэн» выпуска 1947 года.
      Мой ответ тронул доктора до глубины души.
      – Вы должны купить автомобиль. Скопите деньги на первый взнос и сразу покупайте. У меня «линкольн-континенталь», у жены – «понтиак», у двух моих детей – по «мустангу», и теперь я собираюсь отреставрировать «плимут» и буду любить его больше всех остальных машин, вместе взятых. Вы знаете, почему?
      – Почему? – спросил Триппет, и по тону я понял, что он действительно хочет знать ответ.
      – Почему? Я вам скажу. Потому что в 1937 году я поступал в колледж и был беден. Вы, должно быть, знаете, каково быть бедным?
      – В общем-то, нет, – ответил Триппет. – Я никогда не был беден.
      Не могу сказать, почему, но я сразу ему поверил.
      – Вам повезло, приятель, – доктор-то, похоже, полагал, что человек, не имеющий автомобиля в Лос-Анджелесе, не просто беден, но нищ. – А я вот был тогда беден, как церковная мышь. Так беден, что меня однажды выгнали из моей комнаты, потому что я не мог уплатить ренту. Я бродил по кампусу и увидел эту машину, «плимут» тридцать седьмого года, принадлежащий моему богатому сокурснику. Мы встречались на лекциях по биологии. Я забрался в кабину и устроился там на ночь. Должен же я был где-то спать. Но этот подонок, простите меня за грубое слово, заявился в одиннадцать вечера, чтобы запереть дверцы, и обнаружил меня в кабине. И вы думаете, этот сукин сын позволил мне провести ночь в его машине? Черта с два. Он меня выгнал. Он, видите ли, боялся, что я испачкаю ему сидение. И знаете, что я пообещал себе в ту ночь?
      – Что придет день, – подала голос Барбара Триппет, – когда вы накопите достаточно денег, чтобы купить точно такой же, как у вашего друга, автомобиль, – она широко улыбнулась. – У богатого подонка, с которым вы изучали биологию.
      Доктор радостно покивал.
      – Верно. Именно это я и пообещал себе.
      – Почему? – спросил Триппет.
      – Что почему?
      – Почему вы пообещали себе именно это?
      – О господи! Мистер, я же вам только что все объяснил.
      – Но что вы собираетесь с ним делать? Я говорю о «плимуте».
      – Делать? А что я должен с ним делать? Это будет мой «плимут».
      – Но у вас уже есть четыре машины, – не унимался Триппет. – В чем заключается практическая польза вашего нового приобретения?
      Лысина доктора порозовела еще больше.
      – Не нужно мне никакой пользы, черт побери! Он просто должен стоять у моего дома, чтобы я мог смотреть на него. О господи, как же трудно с вами говорить. Пойду-ка лучше выпью.
      Триппет наблюдал за доктором, пока тот не исчез в толпе гостей.
      – Восхитительно, – пробормотал он, взглянув на жену, – Просто восхитительно, – потом повернулся ко мне. – У вас действительно есть мотороллер?
      Ответить я не успел, потому что на мое плечо опустилась мясистая рука Джека Конклина, первого лос-анджелесского соблазнителя.
      – Эдди, дружище! Рад тебя видеть. Как дела?
      Прежде чем я раскрыл рот, он уже говорил с Триппетами.
      – Кажется, мы не знакомы. Я – Джек Конклин, тот самый, что платит за все, съеденное и выпитое сегодня.
      – Я – Ричард Триппет, а это моя жена, Барбара. Мы пришли с нашими друзьями, Рэмси, но, боюсь, не успели представиться. Надеюсь, вы не в обиде?
      Правая рука Конклина легла на плечо Триппета, левая ухватила Барбару за талию. Та попыталась вырваться, но Конклии словно этого и не заметил.
      – Друзья Билли и Ширли Рэмси – мои друзья, Особенно Ширли, а? – и он двинул локтем в ребра Триплету.
      – Разумеется, – сухо ответил Триппет.
      – Если вы хотите с кем-то познакомиться, только скажите Эдди. Он знает тут всех и вся, не так ли, Эдди?
      Я начал было говорить, что Эдди всех не знает, да и не хочет знать, но Конклин уже отошел, чтобы полапать других гостей.
      – Мне кажется, – Триппет вновь повернулся ко мне, – мы говорили о вашем мотороллере. Вы действительно ездите на нем?
      – Нет, – признался я. – Езжу я на «фольксвагене», но у меня есть еще двадцать одна машина. Не хотите ли купить одну из них?
      – Нет, благодарю, – ответил Триппет.
      – Все изготовлены до 1932 года. В отличном состоянии, – как я уже упомянул ранее, в руке у меня был уже третий бокал, в котором оставалось меньше половины.
      – Зачем они вам? – удивился Триппет.
      – Я получил их по наследству.
      – И что вы с ними делаете? – спросила Барбара Триппет. – Ездите на каждой по очереди?
      – Сдаю их в аренду. Киностудиям, бизнесменам, агентствам.
      – Разумно, – кивнул Триппет. – Но возьмем джентльмена, с которым мы только что разговаривали… О «плимуте» 1937 года выпуска. Это же просто болезнь, знаете ли.
      – Если это болезнь, то ей поражены тысячи других.
      – Неужели?
      – Будьте уверены. К примеру, эти двадцать одна развалюхи, что я держу в гараже в восточной части Лос-Анджелеса. Никто их не видит, я не рекламирую их в газетах или на телевидении, моего телефонного номера нет в справочнике. Но раз или два на день мне звонят какие-то психи, которые хотят купить определенную марку машины или все сразу.
      – Почему вы их не продаете?
      Я пожал плечами.
      – Они дают постоянный доход, а деньги нужны всем, в том числе и мне.
      Триппет взглянул на часы с золотым корпусом.
      – Скажите, пожалуйста, вы любите машины?
      – Не особенно.
      – Вот и прекрасно. Почему бы вам не пообедать с нами? Я думаю, мне в голову пришла потрясающая идея.
      Барбара Триппет вздохнула.
      – Вы знаете, – обратилась она ко мне, – после того, как он произнес эти слова в прошлый раз, мы стали владельцами зимней гостиницы в Аспене, Колорадо.
      Покинув вечеринку Конклинов, мы отправились в один из маленьких ресторанчиков, владельцы которых, похоже, меняются каждые несколько месяцев. Я, Барбара Триппет, миниатюрная брюнетка моего возраста, лет тридцати трех, с зелеными глазами и приятной улыбкой, и Ричард Триппет, подтянутый и стройный, несмотря на его пятьдесят пять лет, с длинными седыми волосами. Говорил он откровенно, и многое из того, что я услышал в тот вечер, оказалось правдой. Возможно, все. Специально я не выяснял, но потом ни разу не поймал его на лжи.
      Помимо его политических пристрастий, анархо-синдикализма в теории и демократии – на практике, он получил американское гражданство, прекрасно фехтовал, прилично играл на саксофоне, считался специалистом по средневековой Франции, а кроме того, в свое время был капитаном в одном из «пристойных воинских подразделений», автогонщиком и механиком гоночных автомобилей, лыжным инструктором и владельцем гостиницы в Аспене, обладая при этом независимым состоянием.
      – Дедушка сколотил его в Малайзии, знаете ли, – рассказал он. – В основном, на олове. Уйдя на покой, он приехал в Лондон, но изменение климата за месяц свело его в могилу. Мой отец ничего не знал о бизнесе деда, да и не хотел вникать в его тонкости. Поэтому он нашел в Сити самый консервативный банк и передал ему управление компанией. Так продолжается и по сей день. Барбара тоже богата.
      – Пшеница, – пояснила Барбара. – Тысячи акров канзасской пшеницы.
      – В вашей компании я чувствую себя бедным родственником, – отшутился я.
      – Я рассказал вам об этом не потому, что хотел похвалиться нашим богатством, – успокоил меня Триппет. – Я лишь дал вам понять, что у нас есть возможности финансировать мою прекрасную идею, если она приглянется и вам.
      Но до сути мы добрались лишь после того, как нам принесли кофе и бренди.
      – Я хочу вернуться к нашему доктору с «гогамутом».
      – Зачем?
      – Трогательный случай, знаете ли. Но типичный.
      – В каком смысле?
      – Как я заметил, большинство американцев среднего возраста проникнуты сентиментальными чувствами к своему первому автомобилю. Они могут забыть дни рождения детей, но всегда назовут вам год изготовления своей первой машины, модель, цвет, дату покупки и ее стоимость, с точностью до цента.
      – Возможно, – согласился я.
      Триппет пригубил бренди.
      – Я хочу сказать, что на жизнь едва ли не каждого американца старше тридцати лет в той или иной степени повлияла марка или модель автомобиля, даже если он лишь потерял в нем девственность, несмотря на неудачно расположенную ручку переключения скоростей.
      – Это был «форд» с откидывающимся верхом выпуска 1950 года, и ручка переключения скоростей никому не мешала, – улыбнулась Барбара Триппет. – В Топеке.
      Триппет словно и не услышал ее.
      – Важную роль играют также снобизм, жадность и социальный статус. Я знаком с одним адвокатом в Анахейме, у которого восемь «эдзельсов» 1958 года. Он держит их в гараже, ожидая, пока цены поднимутся достаточно высоко. Еще один мой знакомый удалился от дел, похоже, приносящих немалый доход, в тридцать пять лет и начал скупать «роллс-ройсы». Почему? Потому что ему нравилось все большое – большие дома, большие собаки, большие автомобили. Такие особенности характера американцев можно и должно использовать в своих интересах.
      – Начинается, – предупредила меня Барбара.
      – Я весь внимание.
      – Я предлагаю, – Триппет и не заметил нашей иронии, – заняться самым ненужным, бесполезным для страны делом. Для молодых мы будем продавать снобизм и социальный статус, старикам и людям среднего возраста поможем утолить ностальгию по прошлому. Мы обеспечим им осязаемую связь с вчерашним днем, с тем временем, когда были проще и понятнее не только их машины, но и окружающий мир.
      – Красиво говорит, – заметил я, посмотрев на Барбару.
      – Он еще не разошелся, – ответила та.
      – Как вам нравится мое предложение? – спросил Триппет.
      – Полагаю, небезынтересное. Но почему вы высказали его мне?
      – Потому что вам, мистер Которн, как и мне, плевать на эти машины. У вас представительная внешность, и вы – владелец двадцати одного драндулета, которые мы можем использовать как приманку.
      – Кого же будем приманивать?
      – Простаков, – ответила Барбара.
      – Будущих клиентов, – поправил ее Триппет. – Моя идея состоит в том, что мы организуем мастерскую… нет, не мастерскую. Слишком плебейское слово. Мы организуем клинику. Да! Мы организуем клинику, специализацией которой станет восстановление развалюх до их исконного, первоначального состояния. Подчеркну еще раз, исконного! К примеру, если в «роллсе» 1931 года для переговорного устройства с шофером необходим микрофон, мы не будем ставить микрофон, который использовался в «роллсе» выпуска 1933 года. Нет, мы обыщем всю страну, если понадобится, весь мир, но найдем нужный узел. Будет установлен микрофон именно 1931 года. Нашим девизом будет гарантия подлинности.
      – К сожалению, – заметил я, – у меня нет независимого состояния.
      Триплета это не смутило.
      – Мы начнем с ваших двадцати одного автомобиля. Необходимый капитал вложу я.
      – Хорошо. Теперь понятно, почему вы обратились ко мне. Но вам-то это зачем?
      – Ему хочется пореже бывать дома, – пояснила Барбара.
      Триппет улыбнулся и откинул упавшую на глаза прядь, наверное, в двадцать третий раз за вечер.
      – Можете ли вы предложить лучший способ для изучения разложения всей системы, чем создание бесполезного предприятия, которое за баснословную плату предлагает глупцам услуги и товары, абсолютно никому не нужные?
      – С налету, наверное, нет, – ответил я. – Но мне все же не верится, что вы настроены серьезно.
      – Он настроен, – подтвердила Барбара. – Серьезным он бывает только в одном случае – когда предлагает что-то неудобоваримое.
      – Разумеется, я говорю серьезно, – продолжил Триппет. – Играя на сентиментальности и снобизме, я наношу еще один удар по основам системы и одновременно получаю немалую прибыль. Не могу сказать, что я не подниму доллар, лежащий под ногами. Это фамильная черта, которую я унаследовал от дедушки.
      – Предположим, мы войдем в долю, – я уже начал понимать, что разговором дело не кончится. – А кто будет делать всю грязную работу?
      На лице Триппета отразилось изумление, затем обида.
      – Я, разумеется. Я неплохо разбираюсь в автомобилях, хотя их больше и не люблю. Предпочитаю лошадей, знаете ли. Конечно, я найму пару помощников для самых простых работ. Между прочим, а чем занимаетесь вы, когда не сдаете в аренду ваши автомобили?
      – Я – безработный каскадер.
      – Правда? Как интересно. Вы фехтуете?
      – Да.
      – Чудесно. Мы сможем продемонстрировать друг другу свое мастерство. Но, скажите, почему вы безработный?
      – Потому что у меня был нервный срыв.
 
      В последующие два года все получилось, как и предсказал Триппет в тот вечер за ресторанным столиком. Он нашел пустующий супермаркет «Эй энд Пи» между Ла-Бреа и Санта-Моника, провел реконструкцию здания, закупил необходимое оборудование, обеспечил подготовку документов, посоветовал, чтобы мой адвокат просмотрел их, прежде чем я поставлю свою подпись. После окончания подготовительного периода Триппет взялся за восстановление «паккарда» выпуска 1930 года, одного из двадцати одного автомобиля, которые стали моим взносом в нашу фирму. Эта спортивная модель при желании владельца могла разгоняться на прямых участках до ста миль в час. Триппет покрыл корпус четырнадцатью слоями лака, обтянул сидения мягкой кожей, снабдил автомобиль новым откидывающимся верхом и колесами с выкрашенными белым боковыми поверхностями шин, включая и те, что устанавливались на крылья, а затем предложил мне продать его за восемь тысяч долларов.
      – И ни цента меньше, – предупредил он.
      В первый же день на «паккард» пришли посмотреть двадцать три человека. Двадцать третьим оказался семидесятилетний старичок, когда-то известный исполнитель ковбойских песен. Теперь он жил в Палм-Спрингс. Старичок дважды обошел «паккард» и направился в мой кабинет.
      – На нем можно ездить?
      – Естественно.
      – Сколько вы за него просите?
      – Восемь тысяч.
      Старичок хитро прищурился.
      – Даю семь. Наличными.
      Я самодовольно улыбнулся.
      – Извините, сэр, но мы не торгуемся.
      Бывший певец кивнул и вышел из кабинета, чтобы еще раз взглянуть на «паккард». Пять минут спустя он положил на мой стол подписанный чек на восемь тысяч долларов.
      Я размышлял об этом после того, как мужчина в гетрах и его спутник покинули магазин. А потом снял телефонную трубку и набрал номер. После третьего звонка мне ответил мужской голос, и я договорился о встрече тем же вечером. Мне хотелось задать несколько вопросов о мужчине в гетрах, а тот, с кем я разговаривал по телефону, возможно, мог на них ответить. Не исключал я и того, что ответов не получу.

      Дождь лил как из ведра, машины сплошным потоком еле-еле ползли по бульвару Уилшира, а водители скрежетали зубами, кляня на все лады идиота, который ехал впереди. Я успел нырнуть в просвет на крайней к тротуару полосе и достаточно быстро проехал два или три квартала. Затем повернул раз, другой и припарковался рядом с пожарным гидрантом, полагая, что с чистой совестью оплачу штраф, если полицейский покинет сухое нутро патрульной машины ради того, чтобы выписать квитанцию и прилепить ее на ветровое стекло моего «фольксвагена».
      Я остановился около относительно нового двухэтажного дома, выстроенного подковой вокруг бассейна и выкрашенного в желтый цвет, изрядно потемневший от дождя. Я посидел в «фольксвагене», выкурил сигарету, наблюдая, как запотевают стекла. Ровно в половине седьмого я накинул на плечи дождевик, выскочил из машины и метнулся к дому. Пробежал мимо кустов роз, растущих у лестницы, ведущей на второй этаж. Струи дождя сбили с цветков едва ли не все лепестки. Я практически не вымок, поднялся по ступеням, повернул направо и нажал на кнопку звонка над табличкой с надписью «Кристофер Смолл». Что-то скрипнуло, наверное, кто-то повернул закрылку глазка, чтобы взглянуть, кого принесло в такую погоду, и дверь распахнулась.
      – Заходи, Эдди. Промок?
      – Не очень. Как ты, Марси?
      – Отлично.
      Марси Холлоуэй, высокая, стройная брюнетка с синими глазами, большим ртом и чуть вздернутым носиком держала в одной руке сигарету, а в другой – наполовину опустевший бокал. Узкие брюки обтягивали ноги, белая блуза подчеркивала высокую грудь. Она жила с Кристофером Смоллом почти три года, что по меркам Лос-Анджелеса тянуло на рекорд.
      Я посетовал на погоду, она спросила, не хочу ли я выпить, и я не стал отказываться.
      – Крис будет с минуты на минуту. Шотландское с содовой пойдет?
      – Лучше с водой.
      Марси удалилась в другую комнату с моим дождевиком, а я сел на зеленый диван и начал разглядывать фотографии на противоположной стене. Они покрывали ее от потолка до пола. Каждая под особым, не отбрасывающим блики стеклом, в узкой черной рамке. Кристофер Смолл и кто-то из его друзей, которых у него было великое множество. В встроенном в стену книжном шкафу я насчитал шесть книг. Полки занимали керамика и коллекция фарфоровых кошечек и котят. В одном углу стоял цветной телевизор, в другом – стереокомбайн, под потолком висели два динамика.
      Те, кто обладал достаточно острым зрением, чтобы читать в титрах фамилии актеров, занятых «в эпизодах», наверняка запомнили Кристофера Смолла. Более тридцати лет он прожил в Голливуде, играя водителей такси, репортеров, сержантов, барменов, полицейских, гангстеров и многих других, появляющихся и тут же исчезающих с экрана.
      По грубым оценкам самого Смолла, он снялся более чем в пятистах полнометражных фильмах и телепостановках, но наибольшую славу принес ему фильм, снятый во время Второй мировой войны. Замысел фильма состоял в том, что члены некоей нью-йоркской банды решили, неизвестно по какой причине, что немцы представляют для них большую угрозу, чем фараоны. Гангстеры скопом записались добровольцами в армию, отправились за океан и, похоже, выиграли войну. В конце фильма все они дружно глотали слезы, окружив смертельно раненного главаря, который спешно умирал на руках Смолла, бормоча что-то о братстве, демократии и мире.
      Но звездным мигом Смолла стала более ранняя сцена, когда с автоматом наизготовку он ворвался в амбар, где засел немецкий штаб, с криком: «Не дергаться, фрицы!». Немцы, разумеется, тут же сдались в плен, а фразу подхватил радиокомментатор, и вскоре она стала крылатой, завоевав популярность в школах и колледжах. В середине шестидесятых Восточный университет решил организовать фестиваль Кристофера Смолла, но спонсоров не нашлось, и все закончилось пресс-релизом.
      Смолл вышел из спальни, пожал мне руку, поинтересовался, как идут дела. Я ответил, что все нормально.
      – Марси принесет тебе выпить? – он опустился в зеленое, в тон дивану, кресло.
      – Да.
      Он повернулся к кухне.
      – Марси, принеси и мне.
      Марси что-то крикнула в ответ, наверное, давала понять, что просьба Смолла не останется без внимания.
      – Что-нибудь делаешь? – спросил он, имея в виду работу в кино.
      – Ничего.
      – И не собираешься.
      – Не собираюсь.
      – Если бы ты предложил свои услуги, от них бы не отказались.
      – Спрос не так уж велик.
      – Черта с два.
      – Мне нравится то, чем я сейчас занимаюсь. Вернулась Марси с бокалами на алюминиевом подносе, обслужила нас и устроилась в уголке дивана, положив одну ногу под себя.
      – Вкушаешь обычную лекцию, Эдди? – спросила она.
      – Крис все еще полагает, что я оставил многообещающую карьеру.
      Смолл вытянул ноги, положил одну на другую. Был он в светло-коричневых брюках, желтой рубашке и коричневых туфлях. Волосы давно поседели, появился животик, но лицо осталось тем же: длинное, с выступающим подбородком, запавшими щеками, тонким носом и глубоко посаженными черными глазами, которые, в соответствии со сценарием, могли выражать хитрость, испуг или жестокость.
      – Но ты же не можешь не признать, что вложил немало сил и ума, чтобы выйти на достигнутый тобой уровень. Теперь получается, что все зазря. Твоему старику это не понравилось бы.
      – Он умер, – напомнил я.
      – Тем не менее. Я помню тебя мальчишкой, лет пяти или шести. Он частенько говорил мне, что придет день, когда ты станешь первоклассным каскадером.
      – Разумеется, – кивнул я. – А в десять лет я уже учился фехтовать. Как и хотел с самого детства.
      Мой отец был летчиком-каскадером, одним из первых, появившихся в Голливуде в двадцатых годах, готовых воплотить в жизнь любую причуду сценаристов, взамен требуя лишь десять долларов да место для ночлега. Всю жизнь он гордился тем, что в 1927 году участвовал в съемках «Ангелов ада» и принимал участие в воздушных боях над бухтой Сан-Франциско. Погиб он в возрасте шестидесяти одного года, врезавшись в пассажирский состав, над которым его просили пролететь на предельно малой высоте. От него мне достались двадцать одна машина, изготовленные до 1932 года, дом, заставленный мебелью, и воспоминания. Но, как и сказал Смолл, отец всегда хотел, чтобы я стал каскадером. В двенадцать он научил меня управлять автомобилем, в четырнадцать – самолетом, и к поступлению в университет я был уже признанным гонщиком, фехтовальщиком, гимнастом, боксером, членом Ассоциации каскадеров и Гильдии актеров кино и регулярно снимался в фильмах.
      – Я могу замолвить за тебя словечко в двух-трех местах, – добавил Смолл.
      – Нет, благодарю. Ничего не получится.
      – Ты должен попробовать еще раз, – настаивал он. – Нельзя же взять все и выбросить… все годы, которые ты провел в университете.
      – Только три. Меня вышибли.
      – Все равно надо попробовать.
      – Может, ему нравится его нынешнее занятие, – вступилась за меня Марси.
      – Может, он больше не хочет падать с лошадей.
      – Во всяком случае, я об этом подумаю, – я решил успокоить Смолла и, тем самым, положить конец лекции.
      – Дай мне знать, если я смогу помочь, – кивнул он.
      – Помочь ты можешь даже сейчас.
      – Я к твоим услугам, дружище.
      – Мне нужно кое-что выяснить.
      – О чем?
      Скорее, о ком. Меня интересуют два парня.
      – Кто именно?
      – Сальваторе Коллизи и некий Полмисано.
      Лицо Смолла стало бесстрастным. Он посмотрел на Марси.
      – Пойди куда-нибудь.
      – Куда?
      – О боже, какая разница. Куда угодно. Хоть на кухню. Приготовь что-нибудь.
      Марси быстро поднялась и направилась к кухне. Она явно рассердилась. И вскоре из кухни донеслось громыхание кастрюль.
      В действительности его звали не Кристофер Смолл, но Фиоре Смолдоре, родился он в Восточном Гарлеме на 108-й улице и к четырнадцати годам стал в школе букмекером. Его старший брат Винсент Смолдоре быстро поднимался в гангстерской иерархии, и ему прочили блестящее будущее, но одним октябрьским утром 1931 года его изрешеченное пулями тело нашли на углу 106-й улицы и Лексингтон-авеню. Винсент Смолдоре стал еще одной жертвой в жестокой битве за власть между Джо Массериа и Сальваторе Маранзано. Старший брат Фиоре Смолдоре (вскоре ставшего Кристофером Смоллом) настаивал, чтобы тот закончил школу, но семь пуль в теле Винсента убедили Фиоре, что счастья надо искать в другом месте. К Рождеству 1931 года он оказался в Лос-Анджелесе. Снимался в массовках, в эпизодах, затем выяснилось, что у него хороший голос. Так он нашел себя, а в Нью-Йорке его друзья и враги, завсегдатаи кинотеатров, подталкивали друг друга локтями, когда видели его на экране. Кроме того, им нравилось иметь знакомого, который при необходимости мог показать им Голливуд, даже если он и не был кинозвездой. И Смоллу не оставалось ничего другого, как водить по Голливуду тех, кто нажил в обход закона немалые состояния в Нью-Йорке, Кливленде, Чикаго, Детройте и Канзас-Сити.
      – В сороковых и пятидесятых не было никаких проблем, – как-то рассказывал мне Смолл. – Я водил их по самым фешенебельным ресторанам, и мы фотографировались, где только можно. Но знаешь, куда они хотят ехать теперь? В Диснейленд, вот куда. О господи! Я побывал в Диснейленде уже раз пятьдесят, – каждую фотографию приходится украшать подписью, вроде «Крису, отличному парню, от его друга, Ника» или «С благодарностью за чудесное время, Вито».
      Смолл наклонился ко мне, уперевшись локтями в колени, на его лице отразилась искренняя озабоченность.
      – Чего хотят Коллизи и Полмисано?
      – Ты их знаешь?
      – Знаю. Чего они хотят от тебя?
      – Чтобы я повидался в Вашингтоне с одним человеком.
      – Каким человеком?
      – Крестным отцом Анджело Сачетти. Они утверждают, что Сачетти не умер и что его крестный отец хочет, чтобы я его нашел.
      – Где?
      – Крис, этого я не знаю.
      – Почему ты?
      – Понятия не имею.
      Смолл поднялся, подошел к книжным полкам и взял одного из фарфоровых котят.
      – Знаешь ли, Марси собирает их.
      – Знаю. Я подарил ей пару штук.
      – Сальваторе Коллизи, – обратился Смолл к котенку. – Когда-то давно, в Ньюарке его звали Желтые Гетры.
      – Он все еще носит их, – вставил я.
      – Что?
      – Гетры. Только теперь они перламутрово-серые.
      – Он всегда будет их носить. Хочешь знать, почему?
      – Ладно, почему?
      – Потому что у него мерзнут ноги. А тебя интересует, почему у него мерзнут ноги даже в теплый день в Лос-Анджелесе? – он вернулся к зеленому креслу, сел и уставился на меня.
      – Так почему у него мерзнут ноги даже в теплый день в Лос-Анджелесе?
      – Потому что тридцать семь лет назад, когда он был обычной шпаной на 116-й улице, один парнишка с приятелями прихватил Сальваторе, когда тот трахал его сестру. Знаешь, что они сделали? Устроили небольшое торжество. Наполнили ванну льдом, добавили соли, поставили в нее бутылки с пивом, а потом сняли с Коллизи ботинки и носки и опустили его ноги в ледяную воду, чтобы охладить его любовный пыл. И так продержали его три часа, пока не выпили все пиво, а затем отвезли в Ньюарк и выбросили из машины. Он чудом не потерял ноги, но с тех пор они у него постоянно мерзнут, вот почему он всегда носит гетры, за что и получил соответствующее прозвище.
      – Что произошло потом?
      – Он выждал. Выждал, пока снова смог ходить. А потом начал действовать. Расправился со всеми. Одни угодили под автомобиль, других зарезали, третьих застрелили. Он потрудился на славу. Основательный парень, этот Коллизи, если уж что-то делает, то на совесть. Его труды не остались без внимания, Коллизи перебросили на Манхэттен, а затем сюда. С тех пор он здесь и живет.
      – А Полмисано?
      – Этот-то, – пренебрежительно фыркнул Смолл. – Джузеппе Полмисано, он же Джо Домино. Только что вышел из тюрьмы в Атланте, где отсидел шесть лет за торговлю наркотиками. Обычный солдат и не слишком умен. Хочешь знать, почему его иногда зовут Джо Домино?
      – Почему?
      – Ты заметил, как странно торчит у него левая рука, словно он не может ее разогнуть?
      – Заметил.
      – Так вот, его поймали как-то ночью, четверо, и сломали ему руку в четырех местах. Каждый по разу. А потом перерезали шею и оставили умирать. Только он не умер, хотя они повредили ему голосовые связки. Поэтому у него такой писклявый голос и он всегда носит свитера с закрытым горлом. На нем была водолазка, не так ли?
      – Я подумал, что он просто хочет следовать моде. Смолл покачал головой.
      – Нет, он носит их с тех пор, как ему перерезали горло.
      Я отпил из бокала, ожидая продолжения. Смолл разглядывал пол, держа свой бокал обеими руками. Мне показалось, что он уже забыл о моем присутствии.
      – Почему его прозвали Джо Домино? – я решил напомнить о себе.
      Смолл даже вздрогнул от неожиданности.
      – Почему? Видишь ли, все это происходило как раз после того, как Уоллес Бири снялся в «Да здравствует Вилья!» Ты его видел?
      – Видел.
      – Помнишь сцену, когда Бири решает сэкономить патроны и выстраивает своих пленников по три или четыре в затылок друг другу? А затем убивает их всех одной пулей. Так вот, Полмисано, когда поправился, увидел этот фильм, и идея ему понравилась. Он поймал этих четверых, заставил их встать в затылок друг другу и убил всех одним выстрелом из армейского ружья. Они попадали в стороны, как кости домино. Так, во всяком случае, говорили, и его прозвали Джо Домино.
      – Интересные у тебя знакомые.
      – Тебе известно, откуда я их знаю.
      – Да, ты мне рассказывал. А крестный отец Сачетти? Ты его знаешь?
      Смол помолчал, уставившись в пол.
      – Пожалуй, налью себе еще виски. Тебе добавить?
      – Нет, благодарю.
      Он поднялся и скрылся на кухне. Вскоре вернулся с полным бокалом, причем виски в нем на этот раз было больше, чем воды. Выпил не меньше половины, закурил.
      – Крестный отец, – повторил я.
      – В Вашингтоне.
      – Совершенно верно. В Вашингтоне.
      – Ты помнишь, как-то я рассказывал тебе о моем брате и о том, что он хотел, чтобы я закончил школу и так далее.
      – Помню.
      – Но я не говорил тебе, почему он этого хотел.
      – Нет.
      Смолл вздохнул.
      – Хочешь верь, хочешь – нет, но я готовился к поступлению в колледж. И поступил бы. Можешь представить себе такое… в Восточном Гарлеме! – он невесело рассмеялся. – Только двое из нас готовились в колледж, я и другой парень – он и есть крестный отец Анджело Сачетти.
      – Что-то я упустил нить твоих рассуждений.
      – Давным-давно, за семь или восемь лет до твоего рождения, они провели совещание в Атлантик-Сити.
      – Они?
      Он недовольно посмотрел на меня.
      – Ты хочешь, чтобы я назвал их?
      – А разве у них есть название?
      – Почему бы тебе не спросить у Эдгара Гувера ?
      – А чего его спрашивать. Он называет их «Коза Ностра».
      Смолл улыбнулся.
      – Давай и мы придерживаться этого названия, хотя оно и не соответствует действительности. Но вернемся к совещанию.
      – В Атлантик-Сити.
      – Именно. Там собрались все. Костелло, Лучиано, Вито Геновезе, даже Капоне и его братья. Все, кто играл сколько-нибудь заметную роль. Они собрались вместе и решили, что должны реорганизовать свою деятельность. Поделить страну на районы, прекратить междоусобные войны, улучшить свой образ в глазах общественности. Они захотели стать респектабельными и пришли к выводу, что для этого, среди всего прочего, им нужны ученые люди. Речь зашла о том, кого направить в колледж. Мой брат был там и предложил мою кандидатуру, пообещав, что сломает мне шею, если я вздумаю бросить учиться. Костелло сказал, что и у него есть на примете подходящий парень, с которым он поступит точно так же. Были еще предложения, но в результате они остановили свой выбор на мне и парне, предложенном Костелло.
      Смолл помолчал, вновь отпил из бокала.
      – Тот парень прошел путь до конца. Что случилось со мной, ты знаешь. Он же закончил школу, Гарвард, а затем и юридический факультет университета Виргинии.
      – Он-то и хочет видеть меня в Вашингтоне? – спросил я.
      – Он самый.
      – Как он стал крестным отцом Сачетти?
      – Анджело Сачетти – сын Сонни из Чикаго, а Сонни однажды спас жизнь этому парню.
      – Я опять потерял нить.
      Смолл тяжело вздохнул.
      – Не следует мне рассказывать тебе все это. Не накликать бы на тебя беду.
      – Из сказанного тобой следует, что беда уже постучалась мне в дверь.
      Он подумал и, похоже, принял решение. А может, просто делал вид, что думал. Точно я сказать не мог.
      – Хорошо. Сонни из Чикаго, никто так и не узнал его настоящего имени, появился в Нью-Йорке с годовалым ребенком на одной руке и футляром для скрипки в другой, – он замолчал, скептически взглянул на меня. – Наверное, ты думаешь, что футляр для скрипки – это шутка?
      – Я тебе верю.
      – Тогда не ухмыляйся.
      – Продолжай, Крис.
      – Вроде бы жена Сонни, проститутка, не поладила с одной из чикагских банд, и ее выловили из озера Мичиган.
      Я не знаю, в чем состоял конфликт. Но Сонни взял свой футляр для скрипки и уложил семерых парней, виновных, по его мнению, в смерти жены. А потом привез сына и «томпсон» в Нью-Йорк. В это же время парень, с которым я ходил в школу, окончил юридический факультет и вернулся в Нью-Йорк, где выполнял мелкие поручения Костелло. Он встретился с Сонни из Чикаго, который также работал на Костелло, и они подружились. Знаешь, почему?
      – Не могу даже догадаться, – ответил я.
      – Потому что Сонни из Чикаго, всегда аккуратный, ухоженный, выглядел, как студент колледжа. Говорил на правильном английском, строго одевался, а парень, с которым я ходил в школу, получив образование, зазнался, стал снобом. Тебе все понятно?
      – Пока да.
      – Так вот, парень, который учился в университете, попал в передрягу. У него возникли серьезные осложнения, не с Костелло, но с другим человеком, с кем, неважно. Короче, этого парня едва не отправили в мир иной, но Сонни из Чикаго спас ему жизнь, и он пообещал Сонни, что заплатит долг сторицей.
      Смолл в какой уж раз надолго замолчал.
      – Ну? – не выдержал я.
      – Две недели спустя Сонни поймали на том, что он шельмовал в карточной игре, буквально пригвоздили ножом к стене, да и оставили там. Спасенный Сонни парень узнал об этом и забрал годовалого ребенка к себе. И стал его крестным отцом.
      – И этим ребенком был Анджело Сачетти.
      – Совершенно верно.
      – А почему Сачетти?
      – Не знаю, но кто-то однажды сказал мне, что так назывался сорт лапши.
      – А что случилось с этим парнем из университета… крестным отцом?
      – Его послали в Вашингтон.
      – Зачем?
      – Зачем кто-то посылает кого-то в Вашингтон? В качестве лоббиста.
      – Я должен отметить, что он забыл зарегистрироваться.
      – Напрасно ты шутишь.
      – А что он там делает?
      Смолл скривился, как от зубной боли.
      – Скажем, присматривает за их интересами.
      – И этот парень воспитывал Анджело Сачетти?
      – Во всяком случае, пытался. Может, тебе это не известно, но у него было девять гувернанток и столько же частных учителей. Его выгоняли из четырех школ и трех колледжей. Анджело увлекал только спорт, поэтому он и оказался в Голливуде.
      – Его крестный отец замолвил словечко?
      – Точно, – ответил Смолл.
      – А у крестного отца есть имя и фамилия?
      – Раньше его звали Карло Коланеро. Теперь – Чарльз Коул. В определенных кругах он – Чарли Мастак.
      – Ты, похоже, в курсе всего.
      Смолл махнул рукой в сторону фотографий.
      – После нескольких стаканчиков они тарахтят, не переставая. Знают же, что говорят со своим.
      – Почему Коул хочет, чтобы я нашел Анджело?
      – Понятия не имею. Анджело не принимал в его делах никакого участия. Два года назад поступило известие, что он умер, но я не заметил, чтобы кто-то сильно горевал. А сейчас ты говоришь, что он жив.
      – И они хотят, чтобы я его нашел.
      – Не они. Чарльз Коул, и при встрече с ним я советую тебе поставить свои условия.
      – Ты думаешь, я с ним встречусь?
      Смолл замолчал, но ненадолго.
      – Коул всегда добивается выполнения своих пожеланий.
      – У тебя есть предложения?
      – Конечно. Измени фамилию и исчезни. Поиски пропавшего наследника – лишь предлог. Похоже, заварилась серьезная каша, иначе они не прислали бы Коллизи, да и он сам не стал бы заниматься пустяками. Если же ты не исчезнешь, они найдут способ переправить тебя в Вашингтон.
      Я задумался. Смолл пристально смотрел на меня.
      – Пожалуй, я отвечу «нет».
      – Они не понимают, что это означает.
      – Да что они могут сделать?
      – Только одно.
      – Что же?
      – Что конкретно, не знаю, но ты будешь просто мечтать о том, чтобы сказать «да».

      Кто-то постарался на славу. Изрезали все покрышки «форда» и «ягуара», разодрали в клочья брезентовый откидывающийся верх, у заднего бампера обеих машин на полу стояли пустые канистры из-под сиропа. Тут же лежали крышки от заправочных горловин. «Кадиллак» остался нетронутым.
      Когда я приехал следующим утром, Триппет ходил вокруг «форда», засунув руки в карманы брюк, и отдавал распоряжения Сиднею Дюрану, одному из наших молодых длинноволосых механиков, который разве что не плакал от отчаяния. Я видел, что расстроен и Триппет, иначе он никогда не сунул бы руки в карманы.
      – У нас побывали ночные гости, – приветствовал он меня.
      – Я знаю. Каков урон?
      – Шины и верх уничтожены, но это не беда, их легко заменить. Я надеюсь, что мы сможем очистить баки, но они включили двигатели, чтобы сироп попал в топливную систему. Сироп еще хуже, чем сахар.
      – Мерзавцы, – прокомментировал Сидней.
      – Загляни в салон, – предложил Триппет.
      – Сидения?
      – Именно.
      Я заглянул. Да, они не спешили. Мягкую кожу резали бритвой или острым ножом. Аккуратные вертикальные разрезы через каждые два дюйма. Затем не менее аккуратные горизонтальные. Профессиональный вандализм.
      – А мой кабинет?
      – Ничего не тронуто, так же, как и «кадиллак».
      – «Кадиллак» тронуть они не могли.
      Триппет изумленно воззрился на меня, затем повернулся к Сиднею.
      – Будь другом, приведи Джека и Рамона, и откатите эти машины в мастерскую.
      Сидней откинул со лба прядь белокурых волос, бросил на улицу сердитый взгляд, словно надеялся, что вандалы стоят у витрины, наблюдая за нашей реакцией, и пробормотал пару фраз о том, что бы он сделал с этими сволочами, попадись они ему в руки.
      – Мы бы тебе помогли, – заверил его я. – Но сначала давай уберем эти две машины. Они – не слишком хорошая реклама нашей фирмы.
      – Вы, похоже, не удивлены, – констатировал Триппет, когда Сидней скрылся за дверью.
      – Я думаю, кто-то хочет мне кое-что сказать. Учитывая, с кем мы имеем дело, они оказались более вежливыми, чем можно было ожидать.
      – Кто?
      – Я не знаю, кто это сделал, но, возможно, могу сказать, кто отдал такой приказ.
      – Ваши друзья?
      – Новые знакомые. Давайте выпьем чашечку кофе, и я вам все расскажу.
      Мы пошли в кафе быстрого обслуживания, расположенное за углом, где варили сносный кофе, и после того, как официантка обслужила нас, я рассказал Триппету о Коллизи и Полмисано, о том, кто они такие и чего от меня хотят.
      – То, что они сделали с «фордом» и «ягуаром», всего лишь дружеский намек, – заключил я. – Если я буду упорствовать, они все сломают или сожгут.
      – А если вы не измените решения?
      – Возможно, сломают руку или ногу.
      – Но тогда вы не сможете сделать то, что они хотят.
      – Я говорю не о своих руке или ноге, но о ваших.
      – Честно говоря, не могу себе этого представить.
      – Я вас понимаю.
      – Мне кажется, мы должны позвонить в полицию.
      – Мне тоже.
      Триппет потянулся к маленькому кувшинчику молока и вылил его содержимое в свою чашку. Сделал то же самое и с моим кувшинчиком. Добавил три ложки сахара, помешал.
      – А что они сделают, снимут отпечатки пальцев? – спросил он.
      – Не знаю. Возможно, начнут расспрашивать в округе, не видел ли кто-нибудь что-либо необычное в три часа ночи. К примеру, как кто-то режет шины острым ножом.
      – Да, толку от них не будет, – согласился Триппет. – Но мы все равно должны позвонить им, чтобы ублажить страховую компанию.
      – Это точно, – я пригубил кофе. Сегодня его сварили даже лучше, чем обычно. – Коллизи скорее всего зайдет ко мне в три часа или позвонит. Ему захочется узнать о моем решении.
      – И что вы собираетесь сказать ему?
      – Нет. Или есть другие предложения?
      Триппет внимательно разглядывал кофейную ложечку.
      – Я не так уж огорчен уничтожением моей личной собственности, Эдвард. Это риск, на который решается каждый предприниматель, ступивший в джунгли бизнеса, – он положил ложечку на стол и посмотрел на меня. – Мне это не нравится, но я не разъярен, как Сидней. Однако принуждением от меня ничего не добиться.
      – Значит, вы согласны с моим «нет»?
      – Абсолютно.
      – Отлично. Когда мы вернемся, надо сразу позвонить в полицию и страховую компанию.
      – Я это сделаю, – кивнул Триппет.
      – Тогда у вас будет еще одно дело.
      – Какое же?
      – Проверьте, уплачены ли взносы по противопожарной страховке.
      Коллизи позвонил в пять минут четвертого. Помнится, я записал время, полагая, что это может мне понадобиться. Во время разговора я делал короткие пометки. И напрасно. Коллизи не сказал ничего такого, что я не смог бы запомнить.
      – Вы можете взять билет на стойке «Юнайтед» в аэропорту, мистер Которн, – услышал я вместо приветствия. – Самолет вылетает завтра утром, в десять пятнадцать. У вас, разумеется, первый класс. Там же получите конверт с дальнейшими инструкциями и деньги на расходы.
      – Мне они не нужны.
      Последовала короткая пауза, затем я услышал, как мне показалось, короткий вздох. А может, Коллизи просто выдохнул дым от своей овальной сигареты.
      – Моя задача – отправить вас в Вашингтон, чтобы вы повидались с этим человеком. Вашингтону не отвечают «нет».
      – Другого ответа не будет.
      – Должно быть, мои доводы не показались вам убедительными.
      – Наоборот. Утром я нашел ваше послание. Прекрасная работа.
      Вновь последовала пауза.
      – Полагаю, придется придумать что-то еще, чтобы убедить-таки вас.
      – И не пытайтесь, – и я бросил трубку.
      Я нажал кнопку под столом, и в мастерской загудел клаксон. Вошел Триппет в белом комбинезоне с надписью «Les Voitures Anciennes» на спине. Такие же комбинезоны были у всех наших сотрудников. Я думаю, они ходили в них даже на свидание.
      – Он позвонил.
      – И?
      – Сказал, что постарается что-нибудь придумать, чтобы убедить меня.
      – Намекнул хоть, что это может быть?
      – Нет.
      Триппет вытащил из кармана пачку сигарет и предложил мне. Он всегда предлагал мне сигареты, а я всегда отказывался. Но из вежливости он не мог просто достать пачку сигарет и закурить.
      – Я сомневаюсь, что они рискнут появиться здесь вечером или ночью.
      – Почему?
      – Полиция. Следующие несколько дней за нами будут приглядывать.
      – Что еще сказали в полиции?
      – Поинтересовались, кто мог это сделать… может, недовольный покупатель. Я заверил их, что недовольных покупателей у нас нет.
      Когда приезжала полиция, я был на ленче с перспективным клиентом, владельцем сети закусочных, где посетителей кормили главным образом гамбургерами за двадцать центов. Он хотел, чтобы мы восстановили для него «стац DV-32 беакэт» выпуска 1933 года, который он нашел в чьем-то гараже в Сан-Франциско. Мы подъезжали к одной из его закусочных, он притормозил, и я было испугался, не собирается ли он покормить меня здесь, но оказалось, он хотел посмотреть, как там идет дело. Ели мы в «Скандии» на бульваре Заходящего солнца, и за столом он показал мне фотографии автомобиля. Я посмотрел на них, покивал и вернул назад.
      – Вы сможете это сделать? – с надеждой спросил он.
      – Возможно, – ответил я. – Но сначала надо взглянуть на автомобиль.
      – Его привезут на следующей неделе.
      – Если хотите, мы сразу осмотрим его. Он радостно кивнул.
      – Сколько времени потребуется вам на восстановление?
      Звали его Фред Купер, а свои гамбургеры он называл купербургерами. Я еще ни разу не пробовал их, но несколько миллионов человек, похоже, отдавали им предпочтение, иначе он не мог бы пригласить меня на ленч в «Скандию» и увлекаться старыми автомобилями.
      – У этой модели восьмицилиндровый двигатель с тридцатью двумя клапанами, – ответил я. – Одна из лучших тормозных систем и автоматическая система смазки. Стоила она около пяти тысяч долларов и появилась на рынке в тот год, когда редко кто мог потратить на автомобиль такие деньги. Компания разорилась в 1935 году. Найти запасные части сложно. Очень сложно.
      – А если вы не сможете их найти?
      – Тогда мы изготовим их по первоначальным чертежам… но это стоит дорого.
      Купер вновь кивнул, не столь радостно, и допил мартини.
      – Как дорого? За весь автомобиль?
      – Не могу назвать даже приблизительной цифры. Как я и говорил вам по телефону, мы берем за каждый час фактической работы. Цены у нас высокие, но мы гарантируем подлинность. Одну машину «испаносуизу» выпуска 1934 года мы реставрировали восемнадцать месяцев. Счет составил почти двенадцать тысяч долларов, но она попала к нам в крайне плачевном состоянии.
      Купер чуть скривился, а затем кивнул. Кивать, похоже, ему нравилось.
      – Говорят, что лучше вас на побережье никого нет. Может, вы сможете назвать приблизительную цифру после того, как осмотрите автомобиль.
      – Скорее всего, мы назовем вам минимальную сумму. Максимальная же будет зависеть от многих факторов.
      – Это была превосходная машина, – вздохнул Купер.
      – Немногие помнят ее, – заметил я. – Потому что путают с моделями «стац беакэт» двадцатых годов.
      – Я помню, – Купер махнул рукой официанту, показывая, что пора принести новый мартини. – На ней ездил мой отец. А иногда возил меня.
      – У вашего отца был хороший вкус.
      – В 1933 году мой отец был шофером и получал семнадцать долларов пятьдесят центов в неделю, – сухо пояснил Купер. – Я ездил только до заправки или гаража. Отец обслуживал шесть машин. А потом его уволили.
      Наверное, на этом история не кончилась, но я не стал задавать наводящие вопросы. Мне за это не платили.
      – Шесть месяцев назад я прочитал в газете, что скончался последний представитель этой семьи.
      – Той самой, что владела шестью автомобилями в 1933 году?
      – Именно. Я решил рискнуть, позвонил адвокату в Сан-Франциско и попросил его выяснить, не сохранился ли у покойника тот самый «стац». Газеты писали, что он долгие годы жил один, а соседи считали его чокнутым. Адвокат разузнал, что машина так и стоит в гараже, и купил ее для меня.
      – Должно быть, она многое для вас значит.
      – Вы правы, мистер Которн, многое, – и он уставился в какую-то далекую точку над моим левым плечом, а перед его мысленным взором, я в этом не сомневался, возникла самая роскошная машина его детства.
      После того, как я рассказал Триппету о звонке Коллизи, он вернулся в мастерскую, а я остаток дня провел в кабинете. Готовил ответы на поступившую ранее корреспонденцию, успешно выдержал натиск коммивояжера, желавшего продать нам новую упрощенную систему бухгалтерского учета, которую оказался не в состоянии понять, побеседовал с тремя шестнадцатилетними подростками о достоинствах «кадиллака», обсудил с семидесятидвухлетним стариком модели машин, когда-то принадлежавших ему, провел полчаса с владельцем процветающего завода сантехники, разрабатывая кампанию, в результате которой его жена могла бы придти к выводу, что покупка «кадиллака» – наиболее удачное вложение денег. И шесть раз отвечал на телефонные звонки.
      В пять часов я вновь нажал на кнопку под столом, на этот раз, чтобы сообщить Триппету и трем нашим сотрудникам об окончании рабочего дня. Подождал, пока Триппет снимет комбинезон, помоется и присоединится ко мне, чтобы пропустить по рюмочке в ближайшем баре.
      – Мы с женой обедаем сегодня в гостях, – сообщил он мне, когда мы уселись за столик. – Потом я намерен заехать сюда, посмотреть, все ли на месте.
      – Если вы найдете груду головешек, позвоните мне.
      – Обязательно.
      Мы поговорили о короле гамбургеров и его «стаце», выпили содержимое наших бокалов, а потом я спросил Триппета, не подвезти ли его домой.
      – Нет, – он покачал головой. – Я лучше пройдусь.
      Наш супермаркет и его дом в Беверли-Хиллз разделяли четыре с половиной мили, и я каждый вечер спрашивал, не подвезти ли его, но он всегда отказывался, говоря, что предпочитает пройтись.
      Расставшись с Триплетом, я поехал к Голливудскому бульвару, повернул налево. По бульвару я ехал до пересечения с Лоурел-Каньоном. Там я и жил, в доме моего отца, расположенном в тупичке, выходящем на Лоурел-Каньон. Дом, построенный перед Второй мировой войной, стоял на склоне холма, и из окон открывался прекрасный вид. Я жил в нем, потому что отец полностью оплатил его, а на налоги уходило меньше денег, чем на аренду квартиры. Да и переезд требовал бы больших хлопот. Я поставил «фольксваген» на маленькой автостоянке, вынул из ящика почту и вошел в дом. Этот вечер проводить в одиночестве не хотелось, и я прикинул в уме список молодых женщин, которые не отказались бы разделить со мной бифштекс и бутылку вина. Набрав два номера и не получив ответа, я отказался от дальнейших попыток, прошел на кухню, достал из морозилки бифштекс, намазал маслом несколько чищеных картофелин, завернул их в фольгу и поставил в духовку, приготовил овощной салат. В другие дни, когда делать салат не хотелось, я обходился сыром. Поджарил бифштекс, тут же подоспела и картошка, я вновь открыл холодильник, достал бутылку мексиканского пива, поставил ее и тарелку на поднос и отправился ужинать в гостиную. Компанию мне составил вестерн. За первые полчаса убили четверых, не считая индейцев и мексиканцев. Драка в баре, центральная сцена вестерна, мне не понравилась. Кулак героя, отметил я, мог бы приблизиться к челюсти злодея ближе, чем на шесть дюймов.
      Поставив тарелки в посудомоечную машину и выбросив мусор в контейнер у дома, я сел в кресло у окна, из которого открывался вид на огни Лос-Анджелеса. И все вернулось ко мне, как и возвращалось каждый вечер почти два года. Вновь я оказался на корме китайской джонки в Сингапурской бухте, и Анджело Сачетти завис над водой, держась за линь одной рукой и с абордажной саблей в другой. Я нанес удар, многократно отрепетированный ранее, но Сачетти не парировал его, и я почувствовал, как моя сабля режет линь. А потом Сачетти полетел в воду, лицом вверх, и я увидел, как он подмигнул мне левым глазом.
      Галлюцинация, или что-то иное, возникала каждый вечер, когда спускались сумерки, и сопровождалась судорогами и холодным потом, который пропитывал всю одежду. Этого никогда не случалось, когда я вел машину или шел пешком, только когда я спокойно сидел и лежал. И продолжалось от сорока пяти секунд до минуты.
      В тот вечер я прошел через все это, наверное, в семисотый раз. Впервые такое случилось после возвращения в Штаты, когда я начал работать в другом фильме. В критический момент я окаменел, и передо мной появился Анджело Сачетти, падающий и падающий, как в замедленной съемке, заговорщически подмигивая мне. Я попытался сняться еще в двух фильмах, но видение повторялось, и я прекратил новые попытки. Впрочем, известие о том, что я застывал в ходе съемок, быстренько распространилось по студиям, и вскоре мой телефон перестал звонить, а мой агент, если я хотел поговорить с ним, постоянно оказывался на совещании. Потом я вообще перестал звонить ему, а он, похоже, и не возражал.
      Я сорок раз просмотрел пленку, запечатлевшую падение Сачетти. Девять месяцев ходил к психоаналитику. Ничего не помогло. Сачетти падал и подмигивал мне каждый вечер.
      Моего психоаналитика, доктора Мелвина Фишера, не слишком удивили мои, как он их называл, повторяющиеся галлюцинации.
      – Они встречаются достаточно редко, но не представляют собой чего-то исключительного. Они исчезают, когда пациент больше не нуждается в них как в адаптационном механизме для обеспечения собственного благополучия.
      – То есть они ничуть не опаснее сильной простуды? – спросил я.
      – Ну, не совсем. У человека, который галлюцинирует так же, как вы, нарушена самая обычная схема восприятия. Фрейд как-то сказал, что галлюцинация – результат непосредственной передачи информации от подсознания к органам восприятия. То, что происходит с вами. Когда вы решите, что вам это не нужно, они прекратятся.
      – Они мне не нужны.
      Доктор посмотрел на меня грустными черными глазами и улыбнулся.
      – Вы уверены?
      – Абсолютно.
      Он покачал головой.
      – Сейчас идите и возвращайтесь только тогда, когда действительно будете готовы избавиться от них.
      Я к нему не вернулся, и галлюцинации продолжались. Судороги не усиливались, но и не ослаблялись, поэтому в этот вечер, когда все закончилось, я налил себе бренди и открыл роман о тридцативосьмилетнем сотруднике рекламного агентства, который внезапно решил оставить жену и троих детей и отправился в Мексику, чтобы найти свое истинное «я». К полуночи он еще продолжал розыски, но я уже потерял к ним всякий интерес. И лег спать.
      Часы на столике у кровати показывали три утра, когда меня разбудил телефонный звонок. Звонил Триппет, и по его отрывистому тону я понял, что он очень расстроен.
      – Извините, что разбудил, но я в «Маунт Синай».
      – С вами что-то случилось? – спросил я.
      – Нет. Несчастье с Сиднеем. С ним сейчас врач.
      – Что с ним?
      – Ваши друзья. Они сломали ему руки.
      – Как?
      – Раздробили их, захлопнув дверцу автомобиля.
      – О боже!
      – Каждую руку в двух местах.
      – Я сейчас приеду. Как он?
      – Они надеются, что руки удастся спасти.

      Сиднею Дюрану только-только исполнилось двадцать лет, когда машина, полная студентов Лос-Анджелесского университета едва не сшибла его на бульваре Заходящего солнца, по которому он шел в половине третьего ночи, держа перед собой изувеченные руки. Сначала они подумали, что он пьян, но потом увидели, что у него с руками, усадили в машину и домчали до больницы. Там Сидней назвал себя, упомянул Триппета и потерял сознание.
      Триппет рассказал мне все это, когда мы стояли у операционной и ждали, чтобы кто-нибудь вышел из нее и сказал, останется ли у Сиднея одна рука или две.
      – Я смог найти доктора Ноуфера, – пояснил Триппет.
      – Хорошо, – кивнул я.
      – Он – специалист по таким операциям, знаете ли.
      – Я помню.
      – Он знает Сиднея. Когда мы реставрировали ему «эстон мартин», он частенько приезжал и смотрел, как работает Сидней. В некотором смысле они даже подружились.
      – Что он говорит?
      – Пока ничего. Кости не просто сломаны, но раздроблены, повреждены нервы, вены, сухожилия. Оптимизма я не заметил.
      Сиднея Дюрана не ждали дома. И сообщать о случившемся несчастье было некому. Восемнадцать месяцев назад он просто пришел к нам в поисках работы, заявив, что он «лучший жестянщик в городе, особенно по работе с алюминием». Никаких рекомендаций или сведений о его прежней жизни он не предоставил, за исключением того, что приехал с востока. Учитывая местоположение Лос-Анджелеса, это могли быть как Сиракузы, так и Солт-Лейк-Сити. Триппет считал себя знатоком людей, поэтому Сиднея тут же взяли в «Ла Вуатюр Ансьен».
      Он действительно оказался превосходным жестянщиком, а когда наше дело стало расширяться, порекомендовал Района Суареса, «лучшего обшивщика города». Рамон в девятнадцать лет едва говорил по-английски, но творил чудеса с брезентом и кожей. Привел Сидней и нашего третьего сотрудника, Джека Дуферти, негра, двадцати двух лет от роду. Дуферти Сидней охарактеризовал одной фразой: «Он разбирается в двигателях почти так хорошо, как вы», – последнее, разумеется, относилось к Триппету.
      Доктор Бенджамин Ноуфер выглядел смертельно уставшим, когда вошел в комнату ожидания в половине шестого утра. Он плюхнулся в кресло, получил сигарету от Триппета, глубоко затянулся, выставил перед собой руки и долго смотрел на них.
      – Черт побери, ты молодец, Ноуфер, – промурлыкал он. – Ты действительно молодец.
      Лет тридцати пяти, длинный, худой, он постоянно пересыпал речь ругательствами.
      – Ну и дерьмецо же подсунули вы мне. Настоящее дерьмецо. Руки я ему спас, хотя ему еще долго не придется самому подтирать задницу. Что там произошло? Групповая драка?
      – Этого мы не знаем, – ответил Триппет. – Нам лишь известно, что руки ему сломали автомобильной дверцей.
      – Кому-то он крепко насолил, – покачал головой доктор Ноуфер. – Вы сообщили в полицию?
      – Еще нет, – ответил я.
      – Больница с ними свяжется. Завтра они, скорее всего, заявятся к вам, – он зевнул и посмотрел на часы. – О боже, половина шестого, а в десять у меня опять операция. Кто оплатит этот чертов счет?
      – Мы, – ответил я.
      – За все?
      – Да.
      – Я договорюсь в приемном покое. А то у дежурной сестры свербит в заднице, потому что она не знает, кому направить счет, – он снова вытянул перед собой руки и уставился на них. – Чертовская операция, но ты, Ноуфер, молодец.
      – Когда мы сможем повидаться с ним? – спросил Триппет.
      – Завтра. Около двух часов. Подбодрите его, ладно? Скажите ему, что с руками все будет в порядке. Он – отличный парень.
      После ухода доктора я повернулся к Триппету.
      – Я решил встретиться с этим человеком в Вашингтоне.
      Он кивнул, словно и не ожидал услышать от меня ничего другого.
      – Ваши друзья умеют убеждать.
      – Не в этом дело, – возразил я. – Совсем не в этом. Анджело Сачетти не дает мне покоя уже два года. Вам об этом известно. Вы же видели, как меня начинает трясти. Теперь они говорят, что он жив. Думаю, я должен найти его, если не хочу видеть его каждый день до конца жизни.
      Триппет молчал целую минуту.
      – Я думаю, теперь все закрутится помимо нас. Этим должна заняться полиция.
      – Она и займется, но к моей поездке в Вашингтон это не имеет ни малейшего отношения. Если они смогут найти бандюг, что изувечили Сиднея, я буду только рад. Но я-то знаю, кто отдал приказ, а этот человек в Вашингтоне, и едва ли его свяжут с этим преступлением. Но я нужен Чарльзу Коулу, он, во всяком случае, так думает, а он нужен мне, потому что через него я узнаю, где сейчас Анджело Сачетти. А в итоге, возможно, они все заплатят за руки Сиднея.
      – Если не победа, то месть, – пробормотал Триппет.
      – Сам придумал? Он покачал головой.
      – Милтон.
      – Тогда вы оба неправы. Я не жажду мести. Но они у меня в долгу. Во-первых, за Сиднея, а во-вторых – за два года холодного пота и судорог. Я хотел бы получить с них сполна.
      – Как?
      – Еще не знаю. И не узнаю, пока не встречусь с Коулом в Вашингтоне.
      Триппет пожевал нижнюю губу.
      – Они просто не могут обойтись без вас.
      – Судя по тому, что они сделали с Сиднеем, да. Если я снова откажусь, они повторят представление. Я не люблю больниц. Мне не нравится сидеть в палате и спрашивать, не давит ли гипс, когда его снимут, будет ли разгибаться полностью рука или нога?
      В комнату ожидания вошла сестра, с любопытством глянула на нас и скрылась за другой дверью. Триппет уселся поудобнее.
      – Вы действительно думаете, что в одиночку сможете справиться с этим Коулом из Вашингтона и его бандой? Вы, конечно, крепкий парень, Эдвард, но, поймите меня правильно… – он не закончил фразы, но я все понял без слов.
      – Что же, по-вашему, я задумал? Драку в вестибюле вашингтонского «Хилтона»?
      – Мне пришла в голову такая мысль – я же неисправимый романтик.
      – Я не сторонник насилия, хотя знаю, что насилие бывает настоящим и мнимым, и не так уж легко отличить одно от другого. Можно включить телевизор и в выпуске новостей увидеть, как южновьетнамский полицейский прикладывает пистолет к голове вьетконговца и нажимает на спусковой крючок. А полчаса спустя в вестерне шериф пристреливает заезжего громилу. Кто реальнее для зрителя? Полицейский или шериф? Я бы поставил на шерифа.
      – Но ваши новые знакомые реальны, – заметил Триппет.
      – Это точно.
      – И вы думаете, я могу оказаться их следующей жертвой, если они получат отказ… а может, Рамон или Джек?
      – Может, и кто-то еще.
      – Кто?
      – Ваша жена.
      Впервые со дня нашего знакомства хладнокровие изменило ему. Он нервно пробежался рукой по длинным, седым волосам.
      – Да, пожалуй, они способны и на это. Я как-то не подумал, – и помолчав, добавил почти извиняющимся тоном: – Слушайте, вас не очень затруднит подбросить меня домой?

      Для моей встречи в международном аэропорту Даллеса был организован специальный комитет. Он состоял из одного человека, который представился как Джон Раффо. Он настоял на том, чтобы нести мой чемодан, и мы вместе прошествовали к самому черному и длинному шестидверному «кадиллаку», который мне доводилось видеть, за исключением того, что принадлежал владельцу одного из похоронных бюро Лос-Анджелеса. Шофер буквально вырвал мой чемодан из руки Раффо, открыл одну из задних дверец, убедился, что мы уселись, закрыл дверцу и отправил чемодан в бездонную пещеру багажника.
      – Мистер Коул рад, что вы смогли приехать, – сообщил мне Раффо. – Вы остались довольны полетом?
      – Особенно мне понравилось шотландское виски.
      – Понятно, – кивнул Раффо. – Мы взяли на себя смелость снять вам номер в «Шератон-Карлтон». Конечно, это не «Сенчури-Плаза», но, уверяю вас, там очень удобно.
      – Я тоже отдаю предпочтение старым отелям. Служащие в них старше возрастом и обслуживание лучше.
      Как и обещал Сальваторе Коллизи, конверт ждал меня на стойке «Юнайтед» в международном аэропорту Лос-Анджелеса. Я получил билеты в Вашингтон и обратно, первым классом, десять стодолларовых банкнотов и напечатанную на машинке записку без подписи: «Машина мистера Чарльза Коула будет ждать вас в международном аэропорту Даллеса».
      И вот мы мчались по четырехполосной автостраде, практически одни, и мой сопровождающий, мистер Раффо, отличающийся безупречными манерами, объяснил мне, что это самый короткий путь в Вашингтон, но для обычного транспорта проезд по автостраде запрещен.
      – К сожалению, – вздохнул он, – аэропорт загружен не на полную мощность, как рассчитывали его проектировщики, но есть надежда, что со временем положение выправится.
      – Все это очень интересно, – вежливости мне, конечно, следовало поучиться у Раффо, – но я хотел бы знать, когда я увижусь с мистером Коулом? Это машина мистера Чарльза Коула, не так ли?
      – Да, – подтвердил Раффо. – Мистер Коул надеется, что вы сможете пообедать с ним сегодня у него дома.
      – Я с удовольствием, но не могли бы вы сказать заранее, о чем пойдет речь?
      Раффо добродушно рассмеялся.
      – Боюсь, об этом вы можете узнать только от мистера Коула.
      – На вас же возложены только встреча и доставка по назначению?
      – Похоже, что так, мистер Которн. – Раффо вновь рассмеялся. – Наверное, именно этим я сегодня и занимаюсь.
      Через тридцать пять минут после отъезда из аэропорта огромный «кадиллак» вкатился на полукруговую подъездную дорожку перед отелем «Шератон-Карлтон», возвышающимся на углу 16-й и К-стрит. Завидев машину, швейцар поспешил к ней.
      – Добрый вечер, мистер Раффо, – поздоровался он, открывая дверцу, и я заметил, что Раффо не дал ему чаевых. Скорее всего, швейцар получал к Рождеству стодолларовый банкнот, чтобы двенадцать или около этого раз в году не забывать сказать при встрече: «Добрый вечер, мистер Раффо».
      Шофер передал чемодан швейцару, тот – коридорному, который принял чемодан, как награду. Раффо, чуть обогнав меня, потребовал ключ от моего номера от сразу засуетившегося портье. Тот передал ключ коридорному, наказав обслужить мистера Которна по высшему разряду.
      Потом Раффо повернулся ко мне и одарил широкой белозубой улыбкой.
      – Думаю, вам хватит часа, чтобы устроиться и отдохнуть. Я позвоню вам, – он взглянул на часы. – Скажем, в половине восьмого. Вы не возражаете?
      – Отнюдь.
      – Я распорядился послать в ваш номер шотландское виски и содовую. Если вам потребуется что-то еще, позвоните в бюро обслуживания.
      – Вы очень предусмотрительны.
      – Пустяки. Все это входит в протокол встречи и доставки по назначению, – он улыбнулся вновь, милой белозубой улыбкой, но на мгновение потерял бдительность, и его смуглая кожа, аккуратно уложенные волосы, ямочка на подбородке и шесть футов мускулистой фигуры впервые не смогли скрыть презрения, промелькнувшего в брошенном на меня взгляде темно-карих глаз. Для вежливого мистера Раффо мой социальный статус равнялся нулю. А может, и отрицательному числу.
      Коридорный последовал за мной в лифт с чемоданом в руке, лифтер нажал на кнопку, и мы поднялись на шестой этаж.
      – Шесть-девятнадцать, – объявил коридорный, по возрасту уже почтенный дедушка. – Сюда, сэр, – он открыл дверь и ввел меня в двухкомнатный номер.
      – Номер вам понравится, – коридорный поставил чемодан и раздвинул портьеры. – Очень красивый вид, – я послушно подошел и выглянул из окна. Сбоку виднелся Лафайет-Парк, за ним – Белый Дом.
      – Действительно красиво, – согласился я и протянул коридорному доллар.
      Поблагодарив, он ушел, а я заглянул в ванную, сантехника показалась мне более новой, чем отель, расстегнул замки чемодана, откинул крышку, достал костюм и повесил его в шкаф. Покончив с этим, я мог выпить или кому-нибудь позвонить. Убежденный, что в Белом Доме никого не волнует, в Вашингтоне я или в Лос-Анджелесе, я решил выпить и отправился на поиски шотландского виски, о котором упоминал мистер Раффо.
      Виски я нашел в гостиной, на кофейном столике, рядом с бутылкой содовой, ведерком со льдом и шестью бокалами, на случай, что мне не захочется пить одному. Марка «Чивас Регал» указывала на отменный вкус мистера Раффо, пусть даже он не ценил меня слишком высоко. Помимо кофейного столика в гостиной стояли два дивана, три кресла и письменный стол, за которым виднелась высокая спинка стула.
      Я положил в бокал три кубика льда, плеснул виски и прогулялся в ванную, чтобы добавить воды. Возвращаясь в гостиную, я начал потеть, но успел поставить бокал на кофейный столик, прежде чем меня затрясло. Все происходило как обычно. Анджело Сачетти медленно падал вниз, сжимая саблю, с обращенным ко мне лицом, а затем подмигивал, словно хотел мне что-то сказать. Потом я сел на диван, осушил бокал и с облегчением подумал о том, что в ближайшие двадцать четыре часа больше не увижу перекошенную физиономию Анджело. Я принял душ, бриться не стал, но ради мистера Коула почистил зубы и надел свежую рубашку. И выпил уже половину второго бокала, когда зазвонил телефон и вежливый мистер Раффо сообщил, что ожидает меня внизу.
      Путь в резиденцию мистера Коула на Фоксхолл-Роуд занял двадцать минут, и мистер Раффо назвал мне несколько вашингтонских достопримечательностей, мимо которых проносился наш лимузин. Меня они ни в коей мере не интересовали, но он, вероятно, полагал, что просто обязан познакомить меня с Вашингтоном.
      Фоксхолл-Роуд находилась в северо-западной части Вашингтона, где селились богатые люди. Они жили и в других местах. В Джорджтауне, Виргинии, Мэриленде. А один вице-президент – в кооперативной квартире стоимостью 89 тысяч долларов на юго-западе Вашингтона, потому что ему нравилось иногда ходить на работу пешком. Он переехал в квартиру после того, как президент решил, что стране накладно предоставлять вице-президенту отдельный особняк. Вице-президент не был богачом, и я сомневаюсь, что он мог позволить себе Фоксхолл-Роуд. И уж наверняка он не смог бы купить дом, в котором жил Чарльз Коул.
      Наверное, поместье Коула занимало не менее десяти акров, но я всегда жил в городе, и акр для меня – понятие неопределенное. По меркам же Лос-Анджелеса поместье это по площади равнялось доброму городскому кварталу. Ровный травяной газон подступал вплотную к стволам сосен, дубов, кленов, и моих знаний в садоводстве вполне хватало на то, чтобы понять, что за поместьем следила целая команда умелых садовников. Усыпанная ракушечником подъездная дорога вывела нас к дому, словно сошедшему со страниц «Унесенных ветром» . Восемь белых колонн гордо вздымались на трехэтажную высоту. Два двухэтажных крыла, достаточно больших, чтобы в каждом свободно разместился персонал португальского посольства. Окна, обрамленные белыми деревянными ставнями, которые, несомненно, при необходимости закрывались. Красный кирпич стен, всем своим видом показывающий, что ему никак не меньше ста лет. Гаража я не заметил, но догадался, что вместе с бассейном и домиками для слуг он расположен в укромном месте, недоступном взгляду гостя.
      «Кадиллак» остановился перед парадной дверью, над которой на толстой металлической цепи висел огромный кованый фонарь. Шофер выскользнул из машины и открыл дверцу с моей стороны. Я ступил на землю и только тут обратил внимание, что Раффо не шевельнулся.
      – Вас не пригласили? – удивился я.
      – Дальше мне хода нет, мистер Которн, – ослепительно улыбнулся он. – Как вы сами сказали, я отвечаю за встречу и доставку по назначению.
      Мне не пришлось звонить в звонок у большой двухстворчатой двери. Одна из створок распахнулась, едва я поднялся по тринадцати ступенькам и ступил на выложенную кирпичом веранду. Я, конечно, ожидал увидеть седоволосого негра-дворецкого в белой ливрее, но меня ждало Разочарование. Дверь открыл молодой загорелый мужчина в черном костюме, белой рубашке и черном галстуке. Он пристально посмотрел на меня, прежде чем сказать: «Мистер Которн».
      – Да.
      Он кивнул и отступил назад, одновременно распахивая обе створки.
      – Мистер Коул ждет вас в библиотеке, – за спиной мягко заурчал двигатель «кадиллака», унося вежливого мистера Раффо.
      Я последовал за мужчиной в холл, выложенный квадратами белого и черного мрамора. С потолка свисала громадная хрустальная люстра, блики света играли на полировке мебели, старинной, хорошо ухоженной, несомненно, очень дорогой. Лестница, справа от люстры, вела на второй этаж, но до нее мы не дошли. Мужчина остановился у сдвижной двери, нажал на кнопку, и дверь послушно скользнула в стену. Мужчина прошел первым, я – следом за ним. Он отступил в сторону.
      – Мистер Коул, прибыл мистер Которн, – возвестил он.
      В большой прямоугольной комнате пахло кожей и горящим деревом. В огромном камине, с первого взгляда мне показалось, что в нем без труда разместился бы вертел со средних размеров бычком, весело потрескивали поленья. Из одного из обтянутых черной кожей кресел, стоящих перед камином, поднялся мужчина, уронил газету на пол и направился ко мне, вытянув правую руку. Я не двинулся с места, и прошло какое-то время, прежде чем он преодолел тридцать футов толстого коричневого ковра, разделяющие кресла и дверь.
      – Мистер Которн, я рад, что вы смогли приехать.
      – Рады все, кроме меня, – сухо ответил я и пожал протянутую руку. Другого просто не оставалось.
      Чарльз Коул повернулся к мужчине в черном костюме.
      – Мы будем обедать здесь, Джо, – не Джонатан, не Джейм, даже не Малькольм. Всего лишь Джо. – Но сначала, я полагаю, мы что-нибудь выпьем.
      – Да, мистер Коул, – Джо вышел через сдвижную дверь, которая беззвучно закрылась за ним. Только тут я заметил, что у двери нет ручки.
      – Сегодня довольно прохладно, – Коул взял меня под руку и увлек к камину. – Вот я и подумал, что у огня нам будет приятнее.
      Он указал, что я могу сесть в кресло, а сам опустился в другое. Положил руки на подлокотники и одарил меня добродушным взглядом умудренного опытом профессора, желающего помочь оказавшемуся на распутье школяру. Как я успел заметить, роста Чарльз Коул был среднего, волосы закрывали уши, возможно, чуть оттопыренные, розовая лысина блестела в свете камина и двух ламп, стоящих с каждой стороны кресла. Волосы его, так же как и брови, заметно тронула седина, а аккуратно подстриженные усики стали белоснежными. Под острым подбородком начал формироваться второй, тонкие губы чуть изогнулись в улыбке. Он носил большие, в черной оправе очки.
      – Говорят, некоторые называют вас Чарли Мастак, – прервал я затянувшееся молчание.
      Он рассмеялся, словно услышал от меня забавный анекдот.
      – Неужели? И кто, позволю спросить, это говорит? Наверное, мой давний друг Кристофер Смолл. Я подумал, что он мог упомянуть меня в разговоре.
      – Он сказал, что вы вместе ходили в школу… давным-давно.
      – Совершенно верно, ходили, – кивнул Коул. – Действительно, давным-давно. И я взял за правило смотреть все его фильмы. Некоторые были ужасными, но он всегда играл неплохо.
      Я оглядел комнату. Еще кресла, удобные диваны, все обитые кожей. Две стены уставлены полками с книгами и, похоже, время от времени их даже читали. В дальнем конце два стола и стеклянные двери, ведущие в сад.
      – Вы оба неплохо устроились, – я имел в виду его и Криса.
      – Внешний лоск бывает необходим, чтобы произвести впечатление, – философски заметил Коул. – Я разочаруюсь в вас, мистер Которн, если это впечатление окажется слишком глубоким.
      – Тогда зачем такой прием?
      – Прием? – одна из бровей чуть поднялась.
      – Ну конечно. Длиннющий «кадиллак», мальчик на побегушках с высшим образованием, номер в старом, но в комфортабельном отеле, телохранитель у парадной двери, обед в библиотеке у горящего камина. Я называю все это приемом.
      Коул хохотнул.
      – Кто мог вам сказать, что Джо – телохранитель? Насчет Раффо вы, разумеется, правы. Йельский юридический факультет скрыть трудно, но я думаю, что основное занятие Джо не бросается в глаза.
      – Вы упустили одну мелочь, – ответил я. – Одно время я работал каскадером и изучал жесты, телодвижения, манеру держаться. По Джо можно сказать, что он придется очень кстати в уличной ссоре. Хотя я сомневаюсь, что на вашей улице возможны ссоры.
      Коул вновь хохотнул.
      – Вы очень наблюдательны. Мне это нравится, мистер Которн.
      Дверь ушла в стену, и Джо вкатил заставленный бутылками и бокалами бар. Подвез его к нам, вопросительно посмотрел на Коула.
      – Вам как обычно, мистер Коул?
      – Как обычно означает очень сухой мартини, мистер Которн, – пояснил Коул. – Составите мне компанию?
      – Мартини так мартини, – ответил я.
      – Отдаете предпочтение какой-нибудь марке джина, мистер Которн? – спросил Джо.
      – Мне все равно.
      – Со льдом или без?
      – Не имеет значения.
      Джо кивнул и быстро смешал напитки. Думаю, он без труда нашел бы себе место бармена. Сначала он подал бокал мне, потом – Коулу.
      – Обед через двадцать минут, Джо, – распорядился тот.
      – Да, мистер Коул, – и Джо покатил бар по толстому ковру за сдвижную дверь, которая снова закрылась за ним.
      – Ну, мистер Которн, за что же мы выпьем?
      – Как насчет преступности?
      Коул в очередной раз хохотнул.
      – Очень хорошо, сэр. За преступность.
      Мы выпили, и я закурил, ожидая, когда же Коул перейдет к делу, если только он вызвал меня не для того, чтобы познакомиться. Ждать мне пришлось недолго.
      – Знаете ли, мистер Которн, я почти шесть недель не мог решить, приглашать ли вас в Вашингтон.
      – Если и другие ваши гости получают такие же приглашения, что и я, вам, должно быть, довольно одиноко.
      Коул нахмурился и покачал головой.
      – Да, я слышал об этом – ваши молодые сотрудники и вандализм. Я уже принял меры, чтобы вы получили соответствующую компенсацию. Как-то неудачно все вышло.
      – А если бы мальчик остался без руки? Во сколько у вас оценивается рука?
      Коул разгладил усы.
      – Старые методы очень живучи, особенно среди представителей старшего поколения. Но прогресс, уверяю вас, налицо, и еще раз прошу принять мои извинения за доставленные вам излишние волнения.
      – Однако эти методы весьма эффективны, – заметил я. – Они заставили меня приехать.
      Коул отпил из бокала.
      – Неужели, мистер Которн? Что в действительности заставило вас приехать, насилие и угроза дальнейшего насилия или известие о том, что Анджело Сачетти жив?
      – Я все гадал, когда же вы упомянете о нем. И решил, что после обеда, за бренди.
      – Я потратил на вас немало времени, мистер Которн. В моем столе лежит толстая папка, если предпочитаете, досье. Ваше досье. Как я понял, вы страдаете от легкого психопатического расстройства, истоки которого связаны с исчезновением Анджело в Сингапуре.
      – Об этом известно многим.
      – Разумеется. В этой папке, или досье, лежат также копии записей психоаналитика, которого вы посещали девять месяцев. Некоего доктора Фишера.
      – Фишер не мог дать их вам.
      – Не мог, – чуть улыбнулся Коул. – И не давал. Он даже не знает, что они у меня. Я же сказал, это копии.
      – Тогда вам известно обо мне все, что только можно.
      – Возможно, даже больше, чем вы знаете сами.
      – Понятно.
      – Должен отметить, мистер Которн, что вы восприняли сказанное мною весьма достойно.
      – Вам что-то нужно от меня, мистер Коул. Мне не терпится узнать, что именно, чтобы я мог тут же ответить «нет».
      – Знаете, мистер Которн, не надо забегать вперед. Будем идти шаг за шагом. Из записей вашего психоаналитика я понял, что вы страдаете периодическими припадками, в ходе которых вы испытываете судороги, обильное потоотделение и галлюцинации. Перед вами возникает падающий в воду Анджело, подмигивающий вам левым глазом. Доктор Фишер записал все это несколько иначе, но суть, я надеюсь, передал точно.
      – Вы совершенно правы.
      – В записях доктора Фишера отмечено, что вы взвалили на себя вину за смерть Анджело, и именно в этом кроется причина возникающих у вас галлюцинаций. Я взял на себя смелость, мистер Которн, показать записи доктора Фишера еще двум специалистам. Естественно, без упоминания вашей фамилии. По их мнению, вы избавитесь от этих припадков, если лично найдете живого Анджело Сачетти. В противном случае они могут усилиться. Я допил коктейль и поставил бокал на стол.
      – Итак мне предлагается найти для вас Анджело в обмен на собственное излечение. Но это лишь внешняя сторона, не так ли? Есть еще и подводные течения.
      – Несомненно.
      – Почему вы не попросите своих людей найти Анджело?
      – К сожалению, это невозможно.
      – Почему?
      – Потому что мой дорогой крестник шантажирует меня.
      – Мне кажется, ваши парни без труда могут это исправить.
      Коул поставил бокал на стол, посмотрел в потолок.
      – Боюсь, что нет, мистер Которн. Видите ли, если люди, к которым я обращаюсь в подобных случаях, выяснят, чем шантажирует меня Анджело, я едва ли проживу более двадцати четырех часов.

      Прежде чем Коул продолжил, открылась сдвижная дверь, и Джо, телохранитель, вкатил наш обед и быстренько сервировал маленький столик. Не телохранитель, а кладезь достоинств, решил я. Обед состоял из куска нежнейшего мяса, превосходного салата и запеченного в фольге картофеля. А также бутылки отменного бургундского.
      – Это ваш обычный домашний обед, не так ли, мистер Которн? – спросил Коул после ухода Джо.
      – Ваш шеф-повар лучше моего.
      – Давайте-ка покушаем, а потом продолжим нашу беседу, за бренди, как вы и предложили ранее.
      – Она становится все интереснее.
      – Мы еще не дошли до самого главного, – и Коул начал резать бифштекс.
      Ели мы молча, а когда наши тарелки опустели, вновь появился Джо, убрал посуду и поставил на стол бутылку бренди, чашечки для кофе, кофейник, кувшинчик со сливками, сахарницу. Затем мы опять остались вдвоем. Коул предложил мне сигару, а когда я отказался, неторопливо раскурил свою, пригубил бренди и посмотрел на меня.
      – Так на чем мы остановились?
      – Анджело Сачетти шантажировал вас.
      – Да.
      – Как я понимаю, вы платили.
      – Платил, мистер Которн. За последние восемнадцать месяцев я выплатил чуть меньше миллиона долларов.
      Я улыбнулся, наверное, впервые за вечер.
      – Вы действительно попали в передрягу.
      – Вас, похоже, это радует.
      – А какие чувства возникли бы у вас, окажись вы на моем месте?
      – Да, честно говоря, я бы, наверное, порадовался. Беды моих врагов – мое благо и так далее. Вы считаете меня своим врагом?
      – Во всяком случае я позволю себе усомниться, что мы станем близкими друзьями.
      Коул глубоко затянулся, выпустил струю голубоватого дыма.
      – Вы ведь слышали, что меня прозвали Чарли Мастак. Как по-вашему, откуда взялось это прозвище?
      – Может я и ошибаюсь, но связано оно с подкупом должностных лиц. Взятки, пожертвования на предвыборную кампанию, вот вы и стали специалистом по улаживанию Щекотливых дел.
      Коул чуть улыбнулся.
      – Понятно, – он помолчал, как бы отмеряя ту дозу информации, которую мог, без опаски, сообщить мне. – Я приехал в Вашингтон в 1936 году, в тот самый год, когда вы родились, если я не ошибаюсь. И, несмотря на мое блестящее образование, показал себя зеленым сосунком. Мне требовался учитель, поводырь в лабиринте бюрократии и политики. Я сказал об этом тем, кто послал меня, и они быстро подыскали нужного человека.
      – Вы говорите, «тем, кто послал меня», «они». Я уже задавал вопрос, кто же эти «они», но не получил четкого ответа. Кто это? Организация, банда, мафия, Коза Ностра. Есть у нее или у них название?
      Коул вновь улыбнулся, одними губами.
      – Это типичная американская черта, всему давать названия. Бедолага Джо Валачи назвал их Коза Ностра, потому что следствие настаивало на том, чтобы хоть как-то обозвать их. Вот один из агентов Бюро по борьбе с распространением наркотиков и произнес слово «cosa», а Валачи добавил «nostra», откуда все и пошло. Разумеется, если два человека итальянского происхождения обсуждают совместное дело, они могут сказать: «Questa e'una cosa nostra», что в действительности означает: «Это наше дело». Но они никогда не скажут: «Я – член нашего дела».
      – А как насчет мафии? – спросил я. – Или и это выдумка?
      – Под мафией подразумевается сицилийская организация, и хотя кое-кто поддерживал с ней связь, в частности, Лучиано во время Второй мировой войны, мафии, как таковой, в Соединенных Штатах нет.
      – А что же есть?
      – Группа абсолютно беспринципных бизнесменов итальянского и сицилийского происхождения, которые контролируют самые разнообразные сферы преступной деятельности в этой стране. Общего названия они себе не придумали.
      – И именно к ним вы обратились в 1936 году, когда вам понадобился учитель или поводырь?
      Коул стряхнул пепел с сигары на поднос.
      – Да. Именно они послали меня в колледж и университет. Когда я сказал, что мне нужен поводырь, они сделали меня партнером в одной из наиболее респектабельных юридических контор Вашингтона, той самой, в которой я теперь являюсь старшим партнером, «Харрингтон, Меклин и Коул».
      – О Меклине я слышал, – вставил я.
      – Он едва не стал членом Верховного Суда.
      – Что помешало?
      – Харрингтон умер до моего приезда в Вашингтон в 1936 году. Меклин, к его несчастью, питал слабость к азартным играм. Бриджу, покеру, особенно к покеру. Так вот, в одном известном вашингтонском клубе мои спонсоры, назовем их так, посадили за карточный стол шулера, и в тот вечер он обыграл мистера Меклина на пятьдесят тысяч долларов. Неделей позже проигрыш за вечер составил еще семьдесят пять тысяч. Шулер, который, естественно, держался очень уверенно, как принято среди них, и не вызывал ни малейших подозрений, согласился дать Меклину еще один шанс отыграться. Меклин воспользовался этим шансом неудачно, просадив девяносто тысяч и, разумеется, не смог их заплатить. Шулер начал проявлять нетерпение, грозил разоблачением, и мои спонсоры поспешили на выручку с заемом, который помог Меклину полностью выплатить долг. Когда же пришло время возвращать заем, денег у Меклина не оказалось, и они предложили ему взять нового партнера.
      – То есть за ваше вхождение в респектабельную юридическую контору они выложили двести пятнадцать тысяч долларов.
      Коул добродушно хохотнул.
      – Отнюдь. Им это обошлось в тысячу или чуть больше, которые заплатили шулеру. Они одалживали Меклину те самые деньги, что он отдавал шулеру.
      – А что было потом?
      – Как обычно, пошли разговоры, и Рузвельт изменил свое отношение к Меклину. И тот озлобился. С какой радостью использовал он любые юридические зацепки, чтобы досадить администрации. И во многих случаях достигал успеха. А я всегда был рядом. Он научил меня договариваться с казалось бы непримиримым противником, показал, когда и как нужно идти на компромисс, и, поверьте мне, мистер Которн, это целая наука.
      – Что-то я не понимаю, к чему вы клоните.
      – Довольно часто на вашингтонском горизонте возникает крестоносец, обнажающий меч против неверного, имя которому – организованная преступность. В начале пятидесятых годов такой поход организовал сенатор Кефовер. В шестидесятых ему на смену пришел сенатор Макклелленд, а еще через десять лет – Специальная группа по борьбе с организованной преступностью, назначаемая президентом.
      – Я помню, – кивнул я. – Я также помню, что особых Результатов не было.
      – Каждое расследование знаменовалось кричащими Разоблачениями, газеты выходили с огромными заголовками, публика вопила: «Мой бог, почему не предпринимается никаких мер! Положение же катастрофическое!» И так далее, в таком же духе.
      – На этом все и заканчивалось.
      – Практически, да, и не без причины. Видите ли, все правоохранительные организации, как местные, так и на уровне штата и государства, прекрасно понимают, что происходит и кто от этого выгадывает. За долгие годы кои спонсоры выработали неписанные договоренности относительно раздела территорий и масштаба проводимых операций. Они в целом придерживаются их, и правоохранительные органы, в свою очередь, идут на компромисс по второстепенным, но достаточно важным вопросам, поскольку знают, на кого ложится ответственность. Одна из основных задач, возложенных на меня, – поддерживать это хлипкое равновесие.
      – А несколько сот тысяч долларов могут сотворить чудеса, – ввернул я.
      – Я бы сказал, несколько миллионов.
      – И вы можете их предложить?
      – Да, могу, но не совсем так, как вы, возможно, себе это представляете. Допустим, моему клиенту нужно, чтобы некий сенатор повлиял на кого-то еще. Я никогда не буду обращаться к сенатору напрямую. К нему обратится его банк, или сборщик фондов на предвыборную кампанию, или даже другой сенатор, которого чуть прижал его банк. Как вы видите, мы стараемся выбрать кружной путь.
      – Но все-таки кто-то где-то получает взятку.
      – Взятки дают, потому что их берут, и за тридцать три года, проведенных в Вашингтоне, я видел немало уважаемых людей, даже членов кабинета, которые жадно тянулись к деньгам.
      – Вы прочитали интересную лекцию о моральных принципах Вашингтона, но я так и не понял, каким же образом Анджело Сачетти шантажирует вас? И почему вы поделились со мной всеми этими секретами? Я же не исповедальня.
      Коул помолчал. Прикрыл глаза, словно вновь размышлял, что еще можно мне доверить.
      – Я посвящаю вас в эти подробности, мистер Которн, потому что это единственный способ показать вам, сколь серьезно и важно то, о чем я хочу вас попросить. Я обещаю быть предельно кратким, но надеюсь, что выслушав меня до конца, вы осознаете, что мне необходима ваша помощь. И убедить вас в этом может только моя откровенность.
      – Хорошо, – кивнул я. – Я вас выслушаю.
      – Вот и отлично. Мой бывший партнер, ныне покойный мистер Меклин, быстро сообразил, что с ним произошло. Он был далеко не дурак, но из ненависти к администрации начал активно заниматься делами моих спонсоров. Его привлекло их всесилие во многих, если не во всех областях. А власть интересовала Меклина даже больше, чем азартные игры. И он посоветовал им вкладывать капитал в различные легальные предприятия.
      – Что они и сделали?
      – Поначалу, нет. Им не хотелось воспользоваться советом постороннего. После смерти Меклина я порекомендовал им то же самое, и на этот раз они оказались сговорчивее. Вложили свой капитал в акции, банки, заводы, некоторые другие сферы предпринимательства.
      Коул помолчал. Я также молча ожидал продолжения. Когда же он заговорил вновь, голос его переполняла задумчивость, словно он обращался к самому себе.
      – Меклин очень благоволил ко мне и едва ли не в первый год нашей совместной работы сказал: «Оберегай свои фланги, сынок. Веди записи. Записывай все. Вещественные доказательства, Чарли, станут твоей единственной защитой, когда они, наконец, решат покончить с тобой, а этот день (клянусь богом!) обязательно придет».
      – Как я понимаю, вы последовали его совету.
      – Да, мистер Которн, последовал. Я был советником, или, если вы предпочитаете более романтический титул, consigliere моих спонсоров почти тридцать лет. Разумеется, наши отношения не всегда развивались гармонично. Некоторые выступали против меня.
      – И что с ними стало?
      Коул улыбнулся, и я даже пожалел тех, о ком он подумал в этот момент.
      – Кое-кого выслали из страны, когда власти неожиданно выяснили, что эти люди родились совсем не в Соединенных Штатах, как они ранее утверждали. Других арестовали, судили и приговорили к довольно длительным срокам на основе улик, загадочным образом оказавшихся в распоряжении правоохранительных органов.
      – Под уликами вы подразумеваете подлинные документы.
      – Ну разумеется. В каждом случае обвинительный приговор не вызывал сомнений.
      – Приятно осознавать, что иногда вы сотрудничаете с защитниками правопорядка, – я позволил себе улыбнуться.
      – Они учились жить со мной, а я – с ними. Все-таки мы стремились к одной цели – создать рациональную структуру противозаконной деятельности.
      – Вот тут на сцену выходит Анджело Сачетти?
      – Именно так, мистер Которн. Вы, возможно, не знаете, что Анджело и я не были близки, несмотря на то, что я являлся его крестным отцом. Для моих спонсоров это означало очень многое. Я пытался дать ему образование, но потерпел жестокую неудачу. Его выгоняли из трех колледжей, и каждый раз он объявлялся в Нью-Йорке, где мои спонсоры баловали его деньгами и женщинами. Они восторгались им, я же – терпеть не мог, даже когда он был ребенком. У меня гора свалилась с плеч, когда он решил попробовать свои силы в кино. Стать актером. Внешностью его бог не обделил, а вот таланта не дал.
      – Это я слышал, – подтвердил я. – Актером он оказался никудышным. Поэтому, наверное, он и подмигнул мне, падая в воду. Не выдержал и показал, что все продумано заранее и помирать он не собирается.
      – Скорее всего, вы правы, – продолжал Коул. – Во всяком случае, перебравшись в Лос-Анджелес, он изредка прилетал в Вашингтон, обычно, чтобы занять денег, в которых я ему, из сентиментальности, никогда не отказывал. Но чуть больше двух лет назад между нами произошел конфликт.
      – Вы не дали ему денег?
      Коул пожал плечами.
      – Видите ли, я просто спросил, когда он намерен вернуть мне те суммы, что занял ранее. Он пришел в дикую ярость и выскочил из комнаты. Той самой, где мы сейчас находимся.
      – А потом?
      – Он улетел той же ночью, неожиданно для меня, но не с пустыми руками.
      – Он увез с собой то, что принадлежало вам?
      – Да.
      – И вы хотели бы, чтобы он вам это вернул?
      – Да.
      – Что именно?
      – В этой комнате стоял сейф. Анджело легко открыл его, вероятно, в поисках денег. Но нашел нечто лучшее. Мои микрофильмированные записи, которые я вел много лет. Очень подробные, как я уже отмечал.
      – Как он открыл сейф? Пилкой для ногтей?
      Коул вздохнул и покачал головой.
      – Анджело далеко не глуп. Он мог учиться, если хотел, и мои спонсоры и их помощники с удовольствием делились с ним своим мастерством, когда он бывал в Нью-Йорке. Он многое позаимствовал от них, в том числе и умение вскрывать сейфы. Меня внезапно вызвали в другой город, слуги спали, так что Анджело никто не мешал.
      Я поднялся, прошел к столику, на котором стояла бутылка бренди, плеснул из нее в свой бокал. Затем направился к камину, полюбовался горящими поленьями и, наконец, повернулся к Коулу. Тот не спускал с меня глаз.
      – В основном мне все понятно, – начал я. – Анджело узнал, что вы постоянно передавали информацию полиции, ФБР и еще бог знает кому. Если вашим коллегам или спонсорам, или как там вы их называете, станет известно об этом, вы проживете день, максимум, два. Поэтому Анджело шантажом выудил у вас чуть ли не миллион долларов. Но мне не ясно, почему Анджело решил убедить всех, что он умер? И почему вы пришли к выводу, что именно я могу снять вас с крючка?
      – Дело довольно запутанное, мистер Которн.
      – Когда речь заходит о миллионе долларов, простотой обычно и не пахнет.
      – Тут вы, конечно, правы. Но сначала давайте поговорим о вас. Я хочу, чтобы вы нашли Анджело Сачетти, взяли у него мои записи и вернули мне. За это я готов заплатить вам пятьдесят тысяч долларов.
      – В Лос-Анджелесе упоминалось двадцать пять тысяч.
      – Ситуация несколько изменилась.
      – И потребовала удвоения моего вознаграждения?
      – Да. Разумеется, плюс расходы.
      – Хорошо. Будем считать, что я готов принять ваше предложение.
      – Я надеялся, что так и будет.
      – Я еще не принял, но готов принять. Где я найду Анджело?
      – В Сингапуре.
      Я уставился на Коула.
      – То есть он так и оставался в Сингапуре?
      Коул покачал головой.
      – После того, как он исчез, и все решили, что он умер, Анджело объявился в Себу-Сити на Филиппинах. Оттуда отправился в Гонконг, а восемнадцать месяцев назад развернул активную деятельность в Сингапуре.
      – Какую деятельность?
      – Азартные игры, заключение пари, ссуда денег под грабительские проценты, в последнее время – страховка мелкого бизнеса.
      – По-простому – защита от предполагаемых налетчиков?
      – Если хотите, да, – Коул поднялся и тоже подошел к камину. Посмотрел на огонь. – В моих отношениях с государственными учреждениями, мистер Которн, как я и упоминал ранее, имеют место взаимные услуги. Государству известно, что Анджело не умер, что он побывал на Себу и в Гонконге и чем он занимается в Сингапуре.
      – Так вы и получили его фотографии. От государственных учреждений.
      – От государственных учреждений, – подтвердил Коул.
      – Хорошо, с этим все ясно. Но почему он решил прикинуться мертвым?
      – Потому что не хотел жениться.
      Кто-то глубоко вздохнул, и к моему крайнему удивлению я понял, что вздыхал я.
      – Вы сказали, что дело довольно запутанное.
      – Да, говорил.
      – Может, попробуем распутать этот клубок?
      – Все, возможно, не так уж и сложно, но требует разъяснений.
      – Я узнал уже довольно много. Так что еще какие-то подробности мне не повредят.
      Коул кивнул.
      – Я уверен, что нет, мистер Которн.
      Он вернулся к кожаному креслу, сел. Впервые за вечер сковывающее его напряжение прорвалось наружу. Его руки не находили себе места, он то и дело перекрещивал ноги.
      – Среди моих спонсоров и их помощников бракосочетанию придается очень важное значение. Практически все они католики, хотя бы номинально, и разводов не признают. Если женятся, то на всю жизнь, и в силу специфики их занятий стремятся к тому, чтобы дети одной группы моих спонсоров женились или выходили замуж за детей другой группы.
      – Я слышал, что их называют семьями, а не группами.
      – Хорошо. Давайте пользоваться этим термином. Анджело очень приглянулся членам одной нью-йоркской семьи, возглавляемой Джо Лозупоне. Вы, несомненно, слышали о нем?
      Я кивнул.
      – Сам Лозупоне даже прилетел в Вашингтон, чтобы повидаться со мной. Он предложил выдать свою дочь, Карлу, за Анджело.
      – А почему он не обратился к Анджело?
      – Потому что такие вопросы решаются родителями. За Карлу давали солидное приданое, а Анджело, будь на то его желание, мог бы занять достойное место в семейной фирме.
      – И что вы предприняли?
      – Когда Анджело приехал в Вашингтон, передал ему предложение Лозупоне. Он согласился и тут же вытянул у меня пятнадцать тысяч. Я думаю, он сильно проигрался, то ли в карты, то ли на бегах. Я сообщил о его согласии Лозупоне, а тот – дочери, она тогда училась на втором курсе, кажется, в Уэллсли . Сам Лозупоне не закончил и восьми классов.
      – И что потом?
      – Помолвка состоялась в Нью-Йорке. Лозупоне устроил званый обед. Девушка, которую Анджело не видел много лет, приехала из Массачусетса, Анджело прилетел из Лос-Анджелеса или Лас-Вегаса. Они невзлюбили друг друга с первого взгляда. Анджело сказал мне, что отказывается жениться, и в тот же вечер вернулся в Лос-Анджелес. Я тут же связался с Лозупоне и тактично предложил ему отложить свадьбу на какое-то время, чтобы дать девушке возможность получить диплом и, быть может, поездить по Европе. Лозупоне тут же согласился. Я позвонил Анджело, и хоть один раз он поблагодарил меня от души. Он даже позвонил Лозупоне и занял у него пять тысяч долларов, уже в качестве будущего зятя. Так вот, два года назад Карла заканчивала колледж, и семья Лозупоне начала подготовку к свадьбе.
      – Тогда-то Анджело и решил умереть.
      – Да. Но ему требовались деньги, поэтому он приехал в Вашингтон и вскрыл мой сейф. Затем исчез в Сингапуре, а несколько месяцев спустя начал шантажировать меня. У Лозупоне были свои источники информации, и он также выяснил, что Анджело не умер. Он пришел в ярость и обратил свой гнев на меня. Наши отношения резко ухудшились, а в конце концов дело дошло до полного разрыва. Лозупоне объявил своей семье и четырем другим семьям Нью-Йорка, что считает меня личным врагом, а ссориться с Джо Лозупоне я бы не посоветовал никому.
      Я пожал плечами.
      – Почему же вы не избавились от него, как от остальных?
      – Я еще отвечу на этот вопрос. Когда стало известно о смерти Анджело, Карла надела траур. Когда выяснилось, что он жив, Лозупоне поклялся, что он женится на Карле. Для него это вопрос чести, и тут он не пойдет ни на какие компромиссы. Одновременно предпринимались попытки погасить костер вражды между мною и Лозупоне. Ко мне приезжал представитель другой нью-йоркской семьи. Он предложил, что я подберу Карле сопровождающего, с которым та поедет в Сингапур, найдет Анджело и выйдет за него замуж. Я согласился. Согласился найти вас, мистер Которн.
      – Тогда вы допустили ошибку. Но вы все еще не сказали мне, почему не отправили Лозупоне за решетку, передав ФБР или кому-то еще соответствующие сведения.
      – Потому что, мистер Которн, у меня их нет. Анджело прихватил с собой единственный экземпляр. И мне необходим этот микрофильм. Он нужен мне позарез, и эта история с Карлой позволяет лишь выиграть время.
      – Но он по-прежнему будет шантажировать вас. Ему наверняка хватит ума снять копию.
      – Шантаж меня не волнует, мистер Которн. Я тревожусь из-за Лозупоне. Анджело можно купить, Лозупоне – нет. И не дай бог, чтобы что-то случилось с Анджело. Я не хочу, чтобы микрофильм попал в чьи-то руки. Если же он вернется в этот дом, никакой Лозупоне мне не страшен.
      – Вы в незавидном положении, мистер Коул, – подвел я итог. – Я уже чуть ли не жалею о том, что не могу вам помочь.
      Коул наклонился вперед, а когда он заговорил, в голосе его не осталось тепла, но зато появился акцент человека, выросшего в Восточном Гарлеме, где выживали сильнейшие.
      – Не болтайте ерунды, Которн. Видите вон тот телефон на моем столе? Стоит мне позвонить, и к завтрашнему утру жена вашего партнера окажется в больнице с кислотными ожогами, а они плохо поддаются лечению.
      – Не вздумайте!
      – Мне терять нечего, – бесстрастно ответил он.
      – Вы так и не выбрались оттуда, не так ли?
      – Откуда?
      – Из канавы.
      – Это не игра, дружочек. И ради вашего физического, а также умственного здоровья вы сделаете то, о чем я вас прошу. Отвезете Карлу в Сингапур и заберете документы у Анджело.
      – Как?
      – Мне все равно, как. Это ваше дело. Действуйте через Карлу. Очаруйте ее. Скажите Анджело, что в обмен на документы вы добьетесь, чтобы она и ее семья, самое главное, семья, отстали от него. Решите сами, что нужно делать. За это вы и получите пятьдесят тысяч долларов.
      Вот тут я принял решение, то самое решение, которое, я давно это знал, принять мне придется. Я встал и направился к двери.
      – Кислота, Которн, – крикнул вслед Коул. – Вы забываете про кислоту.
      Я остановился и повернулся к нему.
      – Я ничего не забываю. Я поеду, но не из-за того, что вы мне только что рассказали. Я еду сам по себе и не собираюсь брать с собой никаких женщин.
      – Это обязательное условие, – возразил он. – Мне необходимо выиграть время.
      – В этом я вам не помощник.
      – Она поедет.
      – Почему ей не поехать одной? Она сможет уговорить Анджело жениться на ней, и они проведут медовый месяц в Паго-Паго.
      – Я в этом сильно сомневаюсь.
      – Почему же?
      – Полтора года назад в Сингапуре Анджело женился на китаянке.

      Потом мы поговорили еще минут пятнадцать-двадцать, но, скорее, о пустяках, после чего Джо, телохранитель и мастер на все руки, проводил меня к длиннющему «кадиллаку», в котором, к моему удивлению, не оказалось вежливого мистера Раффо. Вероятно, и выпускники Йеля не могли обойтись без ночного отдыха.
      В отеле я разделся, сел у окна и долго смотрел на огни Вашингтона. Я думал о Чарльзе Коуле, оставшемся в гигантском особняке с белыми колоннами, и гадал, почему у него нет семьи и жена не ждет в уютной спальне главу дома, размышляющего в библиотеке над тем, как бы сохранить себе жизнь. Думал я и о том, что хотел от меня Коул, об Анджело Сачетти. Почему-то в голову полезли мысли насчет того, как он потратил полученные от Коула деньги. Я решил, что, скорее всего, просто прокутил их. На этом мои раздумья закончились, я лег в постель и тут же заснул. Спал я хорошо, до восьми утра, когда меня разбудил стук в дверь номера. Я поднялся, накинул халат и пошел на шум.
      – Кто там?
      – ФБР. Откройте.
      – О боже, – выдохнул я и открыл дверь.
      Ему давно следовало побриться, а пиджак его синего костюма, мятый и в пятнах, едва сходился на животе. Он протиснулся мимо меня в номер, спросив попутно: «Как дела, Которн?» Я закрыл дверь.
      – Вы не из ФБР. Вы даже не детектив отеля.
      – Неужели вы принимаете меня за обманщика? – и он бросил на один из стульев бесформенную шляпу.
      Его высокий лоб переходил в бледную обширную лысину, к которой прилепилось несколько прядей черных волос. На висках и над ушами волосы изрядно поседели. Большое круглое лицо, двойной подбородок. Полопавшиеся сосуды на щеках и белках глаз. Проницательный, расчетливый взгляд.
      – Я – Сэм Дэнджефилд.
      – Тот самый Дэнджефилд из ФБР?
      – Вот именно.
      – Никогда не слышал о вас. Чем вы можете подтвердить ваши слова?
      Дэнджефилд посмотрел в потолок.
      – Ну это же надо, буквально все смотрят эти паршивые телесериалы, – его синие глаза уставились на меня, и на этот раз я отметил в них живость и глубокий ум. – У меня есть чем их подтвердить. Хотите взглянуть?
      – Даже тогда я вам не поверю.
      Дэнджефилд начал рыться в карманах, наконец, нашел черный бумажник и протянул его мне. В нем находилось удостоверение, подтверждающее, что меня посетил Сэмюель К. Дэнджефилд, агент Федерального бюро расследований. Я вернул бумажник хозяину.
      – Так чем я могу вам помочь?
      – Во-первых, можете предложить мне выпить, – и Дэнджефилд направился к бутылке виски, все еще стоящей на кофейном столике. – Хочется выпить, – в один бокал он налил виски, в другой – воды из ведерка, в котором вечером был лед, выпил виски, затем – воду, вновь плеснул в бокал виски, вернулся к столу, на котором отдыхала его шляпа, сбросил ее на пол и сел, удовлетворенно вздохнув. – Так-то лучше. Гораздо лучше.
      Я придвинулся к телефону.
      – Я как раз собирался заказать завтрак. Составите мне компанию или ограничитесь только виски?
      – Вы платите?
      – Я.
      – Яичницу из четырех яиц, с двойной порцией ветчины, жареный картофель, побольше тостов и кофе. Пусть принесут еще одну бутылку.
      – В восемь утра?
      – Ладно, попытаюсь уговорить коридорного, когда он заявится сюда, – он оценивающе глянул на бутылку. – Из этой не напьется и воробей.
      – Как насчет льда?
      – Привык обходиться без него.
      Пока я заказывал завтрак, Дэнджефилд отыскал в карманах смятую пачку сигарет, но она оказалась пустой.
      – У вас есть сигареты? – спросил он, когда я положил трубку.
      Я взял пачку с кофейного столика и бросил ему.
      – Что-нибудь еще?
      – Если у вас есть электрическая бритва, я ей воспользуюсь после завтрака, – он провел пальцем по щетине на подбородке.
      – Вы действительно хотели меня видеть или вам не хватило денег на завтрак? – поинтересовался я.
      – Я к вам по делу, – пробурчал Дэнджефилд.
      – Какому же?
      – Об этом мы еще успеем поговорить. А пока примите душ и оденьтесь. В этом глупом халате вы напоминаете мне альфонса.
      – Идите вы к черту, – я направился к спальне, но на пороге обернулся. – Если принесут завтрак, подделайте на чеке мою подпись. В этом вы, должно быть, мастер. И добавьте двадцать процентов чаевых.
      Дэнджефилд помахал мне рукой.
      – Пятнадцати процентов более чем достаточно.
      Гордость ведомства мистера Гувера поглощал завтрак, когда я вышел из спальни. Я придвинул стул, снял металлическую крышку с моей тарелки, без энтузиазма посмотрел на яйцо всмятку. Дэнджефилд налил виски в кофе и пил, шумно прихлебывая.
      – Давайте ешьте. Если не хотите, могу вам помочь.
      – Надо поесть, – ответил я и принялся за яйцо.
      Дэнджефилд расправился с яичницей, ветчиной, картошкой и тремя чашками щедро сдобренного виски кофе до того, как я покончил с одним яйцом и выпил одну чашку. Он откинулся на спинку стула и похлопал себя по животу.
      – Ну, теперь можно жить.
      Я положил вилку на стол и посмотрел на него.
      – Так что вам от меня нужно?
      – Информация, братец Которн, информация. Этим я зарабатываю на жизнь. Вы знаете, чего я достиг после двадцати семи лет службы в Бюро? Я – паршивый-13-й, вот кто я такой. А как вы думаете, почему? Потому что у меня нет, как они выражаются, задатков руководителя. Знаете, сколько зарабатывает 13-й? Мне пять раз повышали жалование и теперь дают аж 16809 долларов в год. О боже, столько же получают сопляки, только что закончившие юридический факультет! А что у меня есть, кроме этих жалких грошей? Домишко в Боувье, за который я еще не расплатился, двое детей в колледже, четыре костюма, машина, купленная пять лет назад, и толстая жена.
      – Вы забыли про жажду, – напомнил я.
      – Да, и жажда.
      – И жаждете вы не только виски.
      Дэнджефилд ухмыльнулся.
      – А вы не так глупы, как мне поначалу показалось, братец Которн.
      – Я прилежно учился в вечерней школе. Но одного я никак не возьму в толк. Зачем изображать пьянчужку? Вы – не алкоголик, даже не можете прикинуться алкоголиком. У вас отменный аппетит, а алкоголик едва притрагивается к еде.
      – А я думал, что у меня неплохо получается, – вновь ухмыльнулся Дэнджефилд. – Делаю я это для того, чтобы собеседник расслабился, подумал, что я слушаю невнимательно, да и едва ли понимаю то, что он говорит. Обычно этот прием срабатывает.
      – Только не со мной.
      – Ладно, – Дэнджефилд ногтем мизинца выковырял из зубов кусочек ветчины, оглядел со всех сторон, а затем бросил на ковер. – У вас неприятности, Которн.
      – У кого их нет.
      – Такие, как у вас, бывают не у всякого.
      – Может, вы выразитесь конкретнее.
      – Конечно. Ваша жизнь висит на волоске.
      – Какое счастье, что рядом со мной агент ФБР, готовый придти на помощь!
      Дэнджефилд зло посмотрел на меня.
      – Вам не нравится, да?
      – Кто?
      – Толстяк в дешевом костюме, который врывается к вам в восемь утра и пьет ваше виски.
      – Давайте обойдемся без этого. Будь вы пьяницей, вас бы в пять минут вышибли с работы.
      Дэнджефилд улыбнулся.
      – Тогда пропущу еще рюмочку, чтобы успокоить нервы, – он прошел к кофейному столику, налил себе виски и вернулся к стулу, на котором сидел, с бокалом и бутылкой. – Не хотите составить мне компанию? Коридорный принесет вторую бутылку в десять часов.
      – В десять у меня самолет.
      – Есть другой, в двенадцать. Полетите на нем. Нам надо поговорить.
      – О чем?
      – Не валяйте дурака, – Дэнджефилд поднял бокал и улыбнулся. – Мне редко удается выпить «Чивас Регал». Слишком дорогое удовольствие.
      – Для меня тоже.
      – Но Чарли Коул может себе это позволить, а?
      – Похоже, что да.
      Я встал из-за стола и перебрался на один из диванов. Дэнджефилд подождал, пока я сяду, одним глотком осушил бокал, вытер рот тыльной стороной ладони.
      – Пока хватит. Теперь давайте поговорим.
      – О чем? – повторил я.
      – О вас, Чарльзе Коуле и Анджело Сачетти. Для начала хватит?
      – Вполне.
      Дэнджефилд откинулся на спинку стула и вновь начал изучать потолок.
      – Вчера вы прилетели рейсом «Юнайтед», и в аэропорту Даллеса вас встретил Джонни Раффо с катафалком, на котором обычно разъезжает по Вашингтону Коул. В половине седьмого Раффо оставил вас в отеле, а часом позже увез оттуда. Без десяти восемь вы приехали в дом Коула и пробыли там до одиннадцати, а потом катафалк доставил вас обратно в отель. Вы никому не звонили. Я лег спать в два часа ночи, а встал в шесть утра, чтобы добраться сюда к восьми. Я живу в Боувье, знаете ли.
      – Вы мне говорили.
      – А вот кое-чего я вам не сказал.
      – Что именно?
      – Я не хочу, чтобы с Чарльзом Коулом что-то случилось.
      – Он тоже. Дэнджефилд фыркнул.
      – Можете поспорить на последний доллар, что не хочет. Положение у Чарльза Коула незавидное. Мало того, что Анджело сосет из него деньги, так он еще поссорился с Джо Лозупоне, а ссоры с ним я бы не пожелал и своему врагу. Чарли говорил вам об этом?
      – В самых общих чертах.
      – Я знал одного парня, с которым Джо Лозупоне поссорился в начале пятидесятых годов. Так Лозупоне прикинулся овечкой, обещал все забыть и пригласил этого парня на обед. Когда все наелись и напились, друзья Лозупоне достали ножи и разрезали этого парня на мелкие кусочки. А их жены, в роскошных туалетах, ползали по полу на руках и коленях, убирая то, что от него осталось.
      – И что вы после этого сделали?
      – Я? Ничего. Во-первых, не мог ничего доказать, а во-вторых, Джо не нарушил ни одного федерального закона.
      Я встал.
      – Пожалуй, все-таки выпью.
      – Прекрасная идея.
      Я взял два чистых бокала и прогулялся в ванную за водой. Вернувшись, спросил Дэнджефилда, разбавить ли ему виски. Он отказался. Я налил ему на три пальца чистого виски, себе – поменьше и добавил воды.
      – Вы не похожи на человека, который привык пить виски в восемь утра, – прокомментировал Дэнджефилд, когда я протянул ему бокал.
      – Только не говорите тренеру, – усмехнулся я.
      – У вас цветущий вид. Вот я и подумал, долго ли вы сможете сохранить его.
      – Я думал, вас заботит Коул, а не я.
      – Меня не заботит старина Коул. Я лишь хочу, чтобы с ним ничего не случилось до того, как он все принесет.
      – Что все?
      – Некую информацию, которую он уже два года обещает передать нам.
      – О ком?
      – О Джо Лозупоне, о ком же еще.
      – У него ее больше нет, – и я откинулся назад, готовый насладиться изумлением Дэнджефилда.
      Он, однако, отреагировал не так, как я ожидал. На мгновение оцепенел, затем поставил бокал на стол, оглядел гостиную, наклонился вперед, оперся локтями на колени и уставился в ковер.
      – Что значит, у него ее больше нет? – едва слышно спросил Дэнджефилд.
      – Информация у Анджело. В Сингапуре.
      – У Коула должны быть копии, – он не отрывал взгляда от ковра.
      – Как видите, нет.
      – Он сам сказал вам об этом, не так ли?
      – А как иначе я мог это узнать?
      – Вы не лжете, – сообщил он ковру. – Нет, вы не лжете. Вы не так умны, чтобы лгать.
      Он поднял голову, и мне показалось, что его глаза переполняла острая тоска. Но выражение глаз тут же изменилось, так что, возможно, я и ошибся.
      – Я никогда не был в том доме, знаете ли, – выдохнул он.
      – В каком доме?
      – Коула. Мы работаем вместе уже двадцать три года, и я ни разу не был в его доме. Я слушал его болтовню насчет взаимодействия и компромиссов в десятках баров самых захудалых городков Мэриленда, и слушал, не перебивая, потому что он всегда поставлял нам нужную информацию. Я сидел в этих паршивых барах, пил дрянное виски, а он трепался и трепался об «общих целях» и «саморегулировании преступного мира». Можно выслушать что угодно, если в итоге получаешь то, за чем приехал. И все это время я умасливал его ради одного. Только одного.
      – Джо Лозупоне, – вставил я. Дэнджефилд с упреком посмотрел на меня.
      – Вы думаете, это забавно, да? Вы думаете, я должен впасть в отчаяние, потому что кто-то украл сведения, за которыми я охотился двадцать пять лет? У вас отменное чувство юмора, Которн.
      – Двадцать пять лет – большой срок, и я не говорил, что это смешно.
      Дэнджефилд вновь продолжил беседу с ковром, обхватив руками свою большую голову.
      – Все началось во время Второй мировой войны. С талонов на бензин, которые циркулировали на черном рынке. Но вы, наверное, слишком молоды, чтобы помнить их.
      – Я помню. Моему отцу приходилось их добывать.
      – Тогда я вышел на Лозупоне. Талонов у него было на сто миллионов галлонов, и он потихоньку торговал ими, но успел сбыть всю партию какой-то мелкотне, прежде чем мы поймали его с поличным. Талоны, конечно, мы забрали, но Лозупоне вышел сухим из воды.
      – Выпейте еще, – предложил я. – У вас поднимется настроение.
      Но Дэнджефилд исповедовался ковру.
      – После войны он расширил сферу своей деятельности. Бюро поручило мне следить за ним. Мне одному. Я наладил отношения с Коулом, и на основе получаемой от него информации посадил за решетку многих и многих, но не мог и близко подступиться к Лозупоне, состояние которого росло как на дрожжах. Чем он только теперь ни занимается! Грузовые перевозки, фабрики по изготовлению одежды, банки, профсоюзы, даже инвестиционные фирмы, а деньги туда поступают от азартных игр, приема ставок, проституции и прочей преступной деятельности. Сейчас у него миллионы. Знаете ли, мы с Лозупоне практически одного возраста. Он послал свою дочь в Уэллсли, а я, с превеликим трудом, в университет Мэриленда. Он не окончил и восьми классов, а у меня диплом юриста. У него в заначке по меньшей мере тридцать пять миллионов, а у меня на банковском счету 473 доллара 89 центов, да еще на две тысячи облигаций, которые я никак не переведу в наличные.
      – Вы взяли не ту сторону.
      Тут он посмотрел на меня и покачал головой.
      – Может вы и правы, Которн, но уже поздно менять союзников. Приглядитесь ко мне. Двадцать пять лет я ловил жуликов, бандитов, мошенников. Я сам стал таким же, как они. Говорю на их языке. Иногда мне даже кажется, что я их люблю. О боже, вы наверняка представляли себе, кто окажется за дверью, когда я крикнул: «ФБР». Вы ожидали увидеть молодого супермена в строгом костюме, с безупречными манерами. А что получили. Старика пятидесяти одного года от роду, одетого в рванье, с манерами свиньи, не так ли?
      – Мне кажется, вам надо выпить.
      – Знаете, почему я так выгляжу?
      – Почему?
      – Потому что им это не нравится.
      – Кому?
      – Всем этим эстетам в Бюро. Ну и черт с ними. Я прослужил двадцать семь лет, осталось еще три года, и я знаю больше, чем все они, вместе взятые, поэтому попрекать меня они не станут. Я работаю с Чарли Коулом, и только поэтому им придется гладить меня по шерстке.
      Я подошел к нему, взял пустой бокал, налил виски и протянул ему.
      – Вот, выпейте, а потом можете поплакать у меня на плече.
      Дэнджефилд принял у меня бокал.
      – Я слышал, вы чуток свихнулись, Которн. Что-то у вас с головой?
      – Правда?
      – Парни с побережья говорят, что вы тронулись умом, потому что взяли на себя вину за смерть старины Анджело.
      – Что еще сказали вам эти парни?
      – Что Коллизи и Полмисано начали выкручивать вам руки.
      Я сел на диван, положил ногу на ногу.
      – Можете сказать парням, что они правы.
      – Так что хочет от вас Чарли Коул?
      – Во-первых, чтобы я освободил его от шантажа Анджело.
      – Анджело в Сингапуре. Я слышал, процветает.
      – Это вы передали Коулу его фотографии?
      Дэнджефилд кивнул.
      – Да. Мне стало известно, что Чарли переводит крупные суммы из Швейцарии в Сингапур. И предположил, что деньги идут к Анджело. Я оказался прав?
      – Безусловно.
      – Чем же Анджело прижал его?
      – Утащил всю информацию, которую Коул скармливал вам двадцать лет. И пообещал, что передаст все его друзьям в Нью-Йорке, если не будет регулярно получать деньги.
      Дэнджефилд почесал нос, нахмурился.
      – И компрометирующие материалы на Лозупоне тоже у Анджело?
      – Единственная копия, хотя, теперь уже копии.
      – А какова ваша роль?
      – Если я не привезу этих материалов, он намерен плеснуть кислотой в лицо жены моего партнера.
      – И что вы ему ответили?
      – Обещал побывать в Сингапуре. Но я полетел бы и так, узнав, что Сачетти жив. Если б он объявился в другом месте, полетел бы и туда.
      Дэнджефилд медленно кивнул.
      – Парни говорили, что вы чуток свихнулись. Они не ошиблись.
      – Почему?
      – Потому что вы не знаете, чем вам все это грозит.
      Я встал и вылил остатки шотландского в свой бокал.
      – Мне кажется, вы об этом уже упоминали.
      – Я не вдавался в подробности.
      – Пора перейти к ним?
      – Еще нет. Сначала нам надо спланировать операцию.
      – Какую?
      Дэнджефилд улыбнулся, раскованно, даже радостно.
      – Операция будет состоять в следующем: вы должны взять у Анджело компрометирующие материалы на Джо Лозупоне и передать их мне.

      В международном аэропорту Лос-Анджелеса я взял такси, которое доставило меня к старому супермаркету между Ла-Бреа и Санта-Моника. На ленч с Триплетом я опоздал, но у меня оставалось немало времени, прежде чем отправиться в «Беверли-Уилшир», где Карла Лозупоне хотела бы встретиться со мной в шесть вечера.
      – Кто-то позвонил час назад, – сообщил мне Триппет. – Голос звучал довольно враждебно.
      – Другого от них ждать не приходится.
      Триплет пожелал узнать обо всем, что произошло со мной, и я рассказал, опустив только угрозу Коула в отношении его жены. Рассказал я Триплету и о плане Дэнджефилда, посредством которого я мог заполучить у Сачетти необходимую тому информацию. В самолете полтора часа я обдумывал его план и пришел к выводу, что в результате скорее всего окажусь в одном из двух мест: то ли в больнице, то ли на кладбище.
      – Разумеется, вы на это не пойдете? – Триппет отбросил со лба прядь седых волос.
      – Другого мне просто не остается. Так что полечу в Сингапур и отыщу там Анджело Сачетти.
      – А компрометирующие материалы?
      – Не знаю. Если он отдаст их мне, прекрасно. Но я не думаю, что попытаюсь отнять их у него силой.
      Триппет оглядел письменный стол.
      – Где мы храним наши бланки?
      – В нижнем левом ящике.
      Он достал чистый бланк, вынул из кармана перьевую ручку и начал писать.
      – В Сингапуре вы никого не знаете, не так ли?
      – Только Анджело Сачетти.
      – Я дам вам рекомендательное письмо к Сэмми Лиму. Очень милый человек. Мы вместе учились в школе.
      – Первый раз слышу о нем.
      – Возможно. – Триппет продолжал писать, – Его дедушка вместе с моим основали одну из первых китайско-британских экспортно-импортных компаний в Сингапуре. «Триппет и Лим, лимитед». Тогда это произвело фурор. Полное имя Сэмми Лима – Лим Панг Сэм. Теперь он исполнительный директор, и ему принадлежит основной пакет акций, хотя часть их осталась и у меня. Мы не виделись уже много лет, но переписываемся регулярно.
      Триппет лихо расписался, спросил, есть ли у меня промокательная бумага, на что я ответил отрицательно, потому что не пользовался ею, так же как и перьевыми ручками. Триппет ответил на это, что терпеть не может шариковых, а я заявил, что он – враг прогресса. Пока мы препирались, чернила высохли, и он протянул мне письмо. Четким, разборчивым почерком он написал следующее:

      «Дорогой Сэмми!
      Письмо передаст тебе Эдвард Которн, мой добрый друг и деловой партнер. Он в Сингапуре по весьма конфиденциальному делу, и я буду очень признателен тебе, если ты сможешь оказать ему содействие.
      Ты задолжал мне письмо и все откладываешь и откладываешь давно обещанный визит в Штаты. Барбара жаждет увидеть тебя вновь.
      Твой Дикки».

      – Дикки? – переспросил я, возвращая письмо.
      Триппет нашел на столе конверт.
      – Мы же вместе ходили в школу, – он сложил письмо, положил его в конверт и протянул мне.
      – Премного благодарен, – и я сунул конверт во внутренний карман пиджака.
      – Пустяки. Когда вы отправляетесь?
      – Не знаю. Сначала мне надо сделать прививку от ветряной оспы, а остальное будет зависеть от благородной Карлы и ее желаний.
      Триппет покачал головой.
      – Я никак не пойму, Эдвард, почему вы согласились выступить в роли ее сопровождающего, или кавалера, или как это у них называется.
      – Потому что, как выяснилось, легче согласиться, чем отказаться. А может, мне просто нравится, когда о меня вытирают ноги.
      Триппет нахмурился.
      – Похоже на жалость к себе.
      – После поездки в Сингапур я от нее избавлюсь.
      – Вы многое ставите на эту поездку, не так ли?
      – Да, – кивнул я. – Многое. А вы не поставили бы?
      – Не знаю, – ответил он. – В моей, довольно бессистемной жизни я иногда пытался лечиться географией. Но у этого лекарства всегда оказывался негативный побочный эффект.
      – Какой же?
      – Мне приходилось брать с собой себя.
      Мы прогулялись в бар на углу, выпили, и Триппет рассказал мне, как идут дела у Сиднея Дюрана. Он навестил Сиднея утром, и наш главный специалист по жестяным работам сказал, что их было четверо. Они встретили его около пансиона, где он жил, и отвезли на тихую улочку рядом с бульваром Заходящего солнца. Двое держали его, третий зажимал рот, а четвертый захлопывал дверцу. Затем они попрыгали в машину и умчались, а Сидней, с переломанными руками, вышел на бульвар, где его и подобрали студенты. В темноте он не разглядел лиц бандитов и не мог описать их ни Триппету, ни полиции.
      – Я заверил его, что с руками все будет в порядке, – добавил Триппет. – Когда он выпишется из больницы, я возьму его к себе домой, чтобы Барбара приглядывала за ним.
      – Я, возможно, не сумею заглянуть к Сиднею, но вы скажите ему, что мы используем его в торговом зале, пока руки окончательно не заживут. Скажите, что мы будем готовить его на должность управляющего.
      – Знаете, Эдвард, иногда меня просто поражает переполняющий вас гуманизм.
      – Иногда, Дикки, он поражает и меня самого.
      Триппет не спеша зашагал домой, а я постоял на углу пятнадцать минут, прежде чем поймал такси, доставившее меня к «Беверли-Уилшир» в пять минут седьмого. Я спросил у портье, в каком номере остановилась мисс Лозупоне, но мне ответили, что в этом отеле таких справок не дают, и, если мне нужна мисс Лозупоне, я могу связаться с ней по внутреннему телефону. Я осведомился у портье, где эти телефоны, он показал, я снял трубку одного из них и попросил телефонистку коммутатора отеля соединить меня с мисс Карлой Лозупоне. Мне ответил мужской голос.
      – Мисс Лозупоне, пожалуйста.
      – Это Которн?
      – Да.
      – Поднимайтесь. Она вас ждет.
      Я спросил у голоса, в каком номере, получил ответ, поднялся на седьмой этаж, прошел по коридору и постучал в дверь. Ее приоткрыл высокий мужчина лет тридцати с длинными волнистыми черными волосами.
      – Вы Которн?
      – Я – Которн.
      – Заходите.
      Он приоткрыл дверь чуть шире, чтобы можно было протиснуться бочком.
      Я оказался в номере, обставленном в испанском стиле. Черное полированное дерево, красный бархат обивки, блестящие медные головки обойных гвоздей. Столики, то ли мавританские, то ли сработанные в Мексике, картины с крестьянами в сомбреро, подпирающими белые стены домов в ярко-желтом солнечном свете.
      Она сидела на длинном низком диване. В синем платье, оканчивающемся гораздо выше колен. Черные, коротко стриженные волосы обрамляли пару темных глаз, классический нос с чуть раздувающимися ноздрями и рот с полными, надутыми губками. Если б не надутые губки и очень маленький подбородок, ее при желании можно было бы считать красавицей. Но вот в ее чувственности никаких сомнений не было. И у меня создалось впечатление, что эту свою особенность она сознательно выпячивала.
      – Значит, вы – та самая сиделка, которую решил приставить ко мне дядя Чарли, – похоже, для нее желания дяди Чарли не являлись законом.
      – Дядя Чарли – это Чарльз Коул? – переспросил я.
      – Совершенно верно.
      – Тогда я – та самая сиделка, которую он решил приставить к вам.
      Она наклонилась вперед, чтобы взять с низкого, длинного столика, стоящего перед диваном, высокий бокал. Синее платье чуть распахнулось, чтобы показать мне, что Карла обходится без бюстгальтера. Она отпила из бокала и вновь посмотрела на меня.
      – Присядьте. Хотите что-нибудь выпить? Если да, Тони вам нальет. Это – Тони.
      Я сел на стул с высокой спинкой, придвинув его к столу перед диваном, и уже хотел поздороваться с Тони, но начались судороги, потом меня прошиб холодный пот, и Анджело Сачетти начал медленно падать в воду, заговорщически подмигивая мне. Потом все закончилось, и Карла Лозупоне с любопытством взглянула на склонившегося надо мной Тони.
      – Теперь я выпью, – я достал из кармана платок и вытер пот с лица.
      – Дай ему выпить, – приказала Карла. Тони с сомнением посмотрел на меня.
      – Что это с вами?
      – Спиртное – лучшее лекарство, – отшутился я.
      Он прошел к столику, заставленному бутылками, налил что-то в бокал, вернулся ко мне.
      – Бербон пойдет? – он протянул мне полный бокал.
      – Спасибо.
      – Что это у вас, какая-то форма эпилепсии? – спросила Карла.
      – Нет, у меня не эпилепсия.
      – А я думала, эпилепсия. Вы отключились на пять минут.
      – Нет, не на пять. На сорок секунд, максимум на минуту. Я засекал время.
      – Такое случается часто?
      – Каждый день. Только сегодня чуть раньше, чем всегда.
      Карла выпятила нижнюю губу.
      – Зачем же мне сиделка, которая ежедневно в шесть вечера бьется в судорогах?
      – Придется вам приноравливаться.
      – Как? Совать в рот деревяшку, чтобы вы не прикусили язык? Кажется, вы должны приглядывать за мной, мистер Которн или как вас там?
      – По-прежнему, Которн. Эдвард Которн.
      – Вы хотите, чтобы я вышвырнул его вон? – осведомился Тони, направляясь к моему стулу.
      – Скажите ему, что этого делать не следует, – предупредил я.
      Карла Лозупоне глянула на меня, потом – на Тони. Облизнула нижнюю губу розовым язычком.
      – Вышвырни его, Тони.
      Высокий мужчина с вьющимися черными волосами положил руку на мое левое плечо.
      – Вы слышали, что сказала дама.
      Я вздохнул и выплеснул содержимое моего бокала ему в лицо. Затем встал. Руки Тони взметнулись к лицу, и я ударил его дважды, чуть ниже пояса. Он согнулся пополам, навстречу моему поднимающемуся колену, которое угодило ему в подбородок, а пока он падал, я ударил его, не слишком сильно, ребром ладони по шее. И Тони распластался на полу. Я поднял с толстого ковра упавший бокал, прогулялся к столику с бутылками и налил себе шотландского виски. Вернулся к стулу, перешагнув через лежащего Тони, и сел.
      Карла Лозупоне следила за мной, раскрыв от изумления рот.
      Я поднял бокал, показывая, что пью за ее здоровье, пригубил виски.
      – Мне надоело, что мной все время помыкают. Меня уже тошнит от всех Лозупоне, Коулов, Коллизи. Но особенно меня тошнит от Анджело Сачетти, потому я и собираюсь в Сингапур. Возможно, наша встреча позволит мне избавиться от припадков. Если хотите поехать со мной, воля ваша. Если нет, Тони всегда составит вам компанию. Будет следить, чтобы в паспорт поставили визу и не украли багаж. С этим он вполне справится.
      Карла Лозупоне задумчиво смотрела на меня.
      – Как по-вашему, почему я лечу в Сингапур?
      – Как я понимаю, чтобы создать крепкую семью.
      – С Анджело? – она рассмеялась, как мне показалось, невесело. – Не болтайте ерунды. Я терпеть его не могу, а он – меня. У нас с детства взаимное отвращение.
      – Какого детства? Анджело старше вас минимум на десять лет.
      – На девять. Но он болтался в Нью-Йорке, когда мне было двенадцать, а ему – двадцать один. Вот тогда-то я и провела с Анджело один малоприятный день.
      – Могу себе представить.
      – Едва ли.
      – Но почему вы согласились на помолвку и все прочее? 
      Она осушила бокал.
      – Налейте мне еще, – я не шевельнулся, и она добавила. – Пожалуйста.
      Я встал и взял у нее бокал.
      – В Уэллсли должны были хоть чему-то научить вас. Что вы пьете?
      – Водку с тоником.
      Я налил водки, добавил тоника, принес Карле полный бокал.
      – Вы не ответили на мой вопрос.
      – Тут продают «Нью-Йорк таимс»?
      – Уже нет, – ответил я. – Обходимся местными газетами.
      – Тогда вам не доводилось читать, что пишут о моем отце.
      – Я знаю, кто он такой.
      – А мне приходится читать о нем постоянно. Как его только ни называют! Если верить репортерам, в Соединенных Штатах он – гангстер номер один. Как вы думаете, приятно читать такое о собственном отце?
      – Не знаю. Мой отец умер.
      Она помолчала, закурила, выпустила струю дыма в свой бокал.
      – Наверное, он и есть.
      – Что?
      – Гангстер номер один Америки. Но он еще мой отец, и я его люблю. Знаете, почему?
      – Почему?
      – Потому что он любит меня, и я видела от него только добро.
      – Веская причина.
      – А теперь он попал в беду.
      – Ваш отец? – спросил я.
      – Да, и во всем виноват Чарльз Коул.
      – Как я слышал, заварил кашу ваш отец.
      – Вас ввели в заблуждение. Его заставили, а Анджело используют, как предлог.
      – Вы всегда так рассказываете?
      – Как?
      – Урывками. Что-то отсюда, что-то – оттуда. А не попробовать ли вам начать сначала? Хорошая идея, знаете ли. Потом перейдете к середине, а в конце поставите точку. При удаче я смогу не потерять ход ваших мыслей.
      Она глубоко вздохнула.
      – Ладно. Давайте попробуем. Все началось несколько лет тому назад. Я училась на втором курсе в Уэллсли и приехала домой на уик-энд. Дело было в субботу, и они сидели в кабинете отца.
      – Кто?
      – Мой отец и его друзья. Или партнеры. Четверо или пятеро.
      – Ясно.
      – Я подслушивала. Из любопытства.
      – Ясно, – повторил я.
      – Дверь из кабинета в гостиную была открыта, и они не знали, что я там. Иногда они говорили по-итальянски, иногда переходили на английский.
      – О чем шел разговор?
      – О Чарльзе Коуле, или дяде Чарли. Они убеждали отца, что от него надо избавиться. Точнее, убить.
      Карла прервалась и отпила из бокала.
      – Я читала об этом. Я читала все, что могла найти, о моем отце, но никогда не слышала, чтобы они так говорили. И не смогла заставить себя уйти из гостиной.
      – И что вы услышали?
      Она снова глубоко вздохнула.
      – Те, кто хотел убрать Коула, говорили, что он приобрел слишком большую власть, обходится чересчур дорого, а толку от него – пшик. Мой отец возражал, спор разгорался, они даже перешли на крик. Я даже не представляла себе, что мой отец может так говорить. В тот день они не смогли найти общего решения, но я видела, что мой отец обеспокоен. Он убеждал их, что Чарльз Коул знает слишком много, что у него полным-полно компрометирующих документов. И после смерти Коула они могут попасть не в те руки. Его партнеры не хотели его слушать.
      – Но им пришлось? – вставил я. Карла кивнула.
      – Он же номер один, так его называют. Им пришлось согласиться с ним, хотя бы на какое-то время. А шесть месяцев спустя, в родительский день, мой старик приехал в Уэллсли, – она уставилась в бокал. – Забавно, не правда ли?
      – Что именно?
      – Мой отец, въезжающий в Уэллсли на «мерседесе 600» в сопровождении Тони. Они все, разумеется, знали, кто он такой.
      – Кто?
      – Мои однокурсницы.
      – И как они реагировали?
      – А чего вы от них ожидали?
      – Вас унижали?
      Карла улыбнулась и покачала головой.
      – Наоборот. Я купалась в лучах его славы. У них отцами были биржевые маклеры, юристы, президенты корпораций. И только у меня – живой, всамделишный гангстер, за рулем машины которого сидел настоящий бандит. То был мой отец, низенький толстячок, лысый, с восемью классами образования, говорящий с заметным акцентом. А мои сокурсницы вились вокруг него, словно он был знаменитым поэтом или политиком. Ему это понравилось. Очень понравилось.
      – Но он приезжал не для того, чтобы повидаться с вами? – спросил я.
      – Нет. Он приехал, чтобы попросить меня обручиться с Анджело. Раньше он не обращался ко мне ни с какими просьбами. Не просил ничего для себя. Я пожелала узнать причину, и он все мне объяснил. Впервые он говорил со мной серьезно. Как с взрослой.
      – Чем же он аргументировал свою просьбу?
      Карла ответила долгим взглядом.
      – Что вы об этом знаете?
      – Больше, чем мне следовало бы, но в изложении другой стороны.
      Она кивнула.
      – Тогда вы должны знать правду.
      Правда состояла в следующем: Джо Лозупоне попросил свою дочь обручиться с крестником Чарльза Коула совсем не потому, что благоволил к Анджело Сачетти, как утверждал Чарльз Коул. Пять нью-йоркских семей разделились: три выступили против Коула, две остались на его стороне. Лозупоне полагал, что помолвка его дочери с Сачетти станет формальным предлогом, если он возьмет сторону Коула. Карла Лозупоне согласилась. О помолвке было объявлено, и дальнейшее в целом совпало с тем, что рассказал мне Коул, за исключением одного. После того как стало известно, что Анджело Сачетти жив, но не собирается возвращаться и жениться на Карле, Лозупоне уже не мог выступить против трех семей, выразивших недоверие Коулу. Ему пришлось встать на их сторону.
      – Я делала все, что он просил. Даже надела траур, когда пришло сообщение о смерти Анджело. А потом, когда выяснилось, что он жив, я сказала, что поеду в Сингапур и выйду за него замуж. Насчет поездки я с отцом не советовалась. Но знаю, что мое решение позволит ему выиграть время. Пока они будут думать, что я еще могу выйти за Анджело, мой отец сможет сдержать их, и Чарльз Коул останется жив.
      – А если он не женится на вас?
      Карла пожала плечами.
      – Моему отцу придется согласиться с убийством Чарльза Коула, смерть которого погубит и его самого. В архивах дядюшки Чарли достаточно документов, которые упекут моего отца в тюрьму на долгий-долгий срок. У него больное сердце, тюремное заключение быстро доконает его, – в ее бокале звякнули кубики льда. – У него, разумеется, есть и другой вариант.
      – Какой же?
      – Он может начать войну. Это просто, и пока она будет продолжаться, о Коуле забудут. Если он победит, Коул будет в безопасности. Если проиграет, вопрос станет несущественным. Потому что отцу едва ли удастся остаться в живых.
      – Значит, поездкой в Сингапур вы выигрываете отцу время.
      – Получается, что да. Две недели, максимум три. Может, он сумеет что-то придумать. В этом он мастер.
      – Вы, должно быть, очень любите его.
      Карла вновь пожала плечами.
      – Он – мой отец, и, как уже говорилось, я видела от него только добро. Единственное, что я не смогу сделать для него – выйти замуж за Анджело Сачетти. Просто не смогу.
      – Я бы на вашем месте об этом не беспокоился, – тут на полу зашевелился Тони. – Думаю, что выходить замуж вам не придется.

      Сингапур отделяло от Лос-Анджелеса 9500 миль. Туда летали самолеты разных авиакомпаний, но мы с Карлой смогли заказать билеты первого класса только на рейс 811 «Пан-Америкэн», с вылетом в 9.45 вечера.
      Большую часть субботы я ухлопал на то, чтобы заказать билеты, сделать прививку от ветряной оспы и получить заверения туристического бюро, что в отеле «Раффлз» в Сингапуре нам забронированы два номера.
      Карла Лозупоне, сопровождаемая Тони, встретила меня в вестибюле «Беверли-Уилшир». Путешествовать она решила в брючном костюме в черно-белую клетку. Не удивили меня и ее капризно надутые губки.
      – Мы, что, будем лететь всю ночь? – спросила она, не поздоровавшись.
      – Всю ночь и часть послезавтрашнего дня, – ответил я. «Пан-Америкэн» явно не торопилась с доставкой пассажиров к пункту назначения.
      – Лучше б полетели из Сан-Франциско. Оттуда прямой рейс в Сингапур.
      – В следующий раз мы так и сделаем.
      Тони присоединился к нам после того, как заплатил по счету, передал багаж Карлы коридорному и распорядился, чтобы арендованную им машину подали к парадному входу.
      – Припадок уже прошел? – спросил он.
      Я взглянул на часы.
      – Примерно два часа назад. Благодарю.
      – Этот фокус с выплескиванием виски в лицо – я видел такое по телевизору сотню раз.
      – Там я этому и научился.
      Он кивнул, в голосе не чувствовалось злобы.
      – Вы не причинили мне особого вреда. Бывало и хуже.
      – Я не старался бить в полную силу. Иначе вы оказались бы в больнице с переломами челюсти, а то и основания черепа.
      Он на мгновение задумался.
      – Спасибо и на этом.
      – Пустяки, не стоит об этом и говорить.
      – Но живот у меня все еще болит.
      – Потому что кулаком я бил от души.
      – Да, – снова кивнул он. – Похоже, что так.
      Мы сели в новенький «крайслер» и отправились в аэропорт. По пути разговор не клеился, наконец, мы приехали, Тони подкатил к входу в секцию «Пан-Америкэн» и повернулся к нам.
      – Наверное, я могу не идти туда, Карла?
      – Можешь, – она достала из сумочки пудреницу.
      – Что мне сказать боссу? Я лечу домой завтра.
      – Что хочешь, то и скажи.
      – То есть вы хотите, чтобы я сказал ему, что с вами все в порядке?
      – Да, – кивнула она. – Именно это.
      Тони посмотрел на меня.
      – Я бы не хотел выглядеть в глазах босса лжецом. Позаботьтесь о ней.
      – Будьте спокойны, – ответил я.
      Мы приземлились в Гонолулу сразу после полуночи, опоздав на четверть часа, пересели на рейс 841, вылетевший в 1.45 ночи, опять же на четверть часа позже, и прошла, кажется, целая вечность прежде, чем достигли острова Гуам. Затем, в сплошных облаках, долетели до Манилы, оттуда направились в Тан-Со-Нат, в четырех с половиной милях от Сайгона, а уж оттуда попали в международный аэропорт Пайа-Лебар. Самолет коснулся колесами посадочной полосы в 1.10 пополудни, в понедельник, в семи с половиной милях от центра Сингапура, опоздав лишь на сорок минут.
      Карла Лозупоне не стала ломать голову, чем занять себя в самолете. После взлета в Гонолулу она выпила подряд три мартини, закусила двумя красными таблетками и заснула. Пробудилась она в Маниле, спросила, где мы находимся, заказала двойной мартини, осушила бокал и снова заснула. Вьетнам не заинтересовал ее, но за тридцать минут до посадки в Сингапуре она удалилась в женский туалет, взяв с собой «косметичку».
      Этот долгий-долгий полет позволил мне хорошенько обдумать создавшуюся ситуацию. Поначалу мысли мои вернулись к Чарльзу Коулу, и я пришел к выводу, что мой вызов в Вашингтон наглядно показал, сколь перепуган Коул. Он хватался за меня, как утопающий – за соломинку, в отчаянном желании прожить чуть дольше, на год, на месяц, даже на день. Он, похоже, убедил себя, что только я могу забрать у Сачетти похищенные из его сейфа материалы. И я действительно мог их забрать, реализовав план, предложенный Сэмом Дэнджефилдом, агентом ФБР. О плане Дэнджефилда я думал недолго, в основном вспоминал, есть ли у меня шесть друзей, которые понесут мой гроб. К сожалению, требуемого количества не набралось. И Коул, и Дэнджефилд желали получить информацию, находящуюся в данный момент в руках Анджело, или в его сейфе, или под подушкой, информацию, на основе которой Джо Лозупоне отправили бы в Ливенуорт или Атланту на многие годы. Но если девушка с надутыми губками, спавшая сейчас рядом со мной в самолете, несущемся над Тихим океаном, говорила правду, только Джо Лозупоне стоял между Чарльзом Коулом и пулей, ножом или купанием в океане с камнем на шее.
      Так или иначе, цепочки моих рассуждений каждый раз замыкались на Анджело Сачетти и, где-то за Гуамом, я заснул, думая о нем. Приснилось мне что-то ужасное – что, точно не помню, но проснулся я в холодном поту, когда мы приземлились в Маниле, городе, когда-то называемом Жемчужиной Востока.
      В Сингапуре к самолету подогнали автобус, на котором нас доставили к залу для прибывших пассажиров. Было жарко, обычная для Сингапура погода. Мы предъявили паспорта, сертификаты с перечнем сделанных нам прививок, получили багаж и нашли улыбающегося носильщика-малайца. Он поймал нам такси, пока я менял чеки «Америкэн Экспресс» на сингапурские доллары.
      Такси, старый «мерседес» с желтым верхом и водителем-китайцем, вырулил на Серангун-Роуд, свернул налево, на Лавандовую улицу, затем направо, на Бич-Роуд, и наконец остановился перед отелем «Раффлз», белоснежный фасад которого слепил глаза в ярком солнечном свете. Я заплатил по счетчику три сингапурских доллара, добавил еще пятьдесят центов, показывая, что я – не скряга, и вслед за Карлой вошел в прохладный, полутемный вестибюль отеля. Сияющий портье-китаец радостно известил нас, что мы можем подняться в забронированные нам номера. По пути из аэропорта Карла Лозупоне произнесла только одно слово: «Жарко».
      В вестибюле она огляделась.
      – Я слышала об этом отеле еще в детстве.
      – Мне нравятся старые отели, – заметил я.
      Она еще раз оглядела столетний вестибюль.
      – Думаю, этот вас не разочарует.
      Наши номера находились на втором этаже, напротив друг друга. У двери Карла повернулась ко мне.
      – Сейчас я намерена принять ванну. Потом оденусь, а потом вам придется угостить меня коктейлем. Особым коктейлем.
      – Каким же?
      – Не зря же я пролетела чуть ли не девять тысяч миль. Вы угостите меня «сингапурским слингом» в баре этого отеля. После этого займемся делами. Но начнем с бара.
      – Отличная мысль, – кивнул я.
      Коридорный-малаец ввел меня в номер – большую комнату с высоким потолком, обставленную старомодной, но, по первому взгляду, удобной мебелью. Я дал ему сингапурский доллар, на что он широко улыбнулся и горячо поблагодарил меня. Распаковав чемоданы, побрившись и приняв духа, я надел костюм из легкой ткани, раскрыл телефонный справочник, нашел нужный номер и позвонил мистеру Лим Панг Сэму, единственному человеку, помимо Анджело Сачетти, которого я знал в Сингапуре. Я полагал, что телефона Анджело в справочнике не будет, но, тем не менее, попытался его найти. Мои предположения оправдалась. Прежде чем Лим взял трубку, я поговорил с двумя его секретаршами, не после того, как я представился партнером Ричарда Триплета, он оживился и спросил, как поживает Дикки. Я заверил его, что у Дикки все в порядке, и мы договорились встретиться в десять утра следующего дня в кабинете Лима, Уже положив трубку, я начал сомневаться, а уместно ля спрашивать респектабельного сингапурского бизнесмена об американском шантажисте. С тем же успехом я мог обратиться и к швейцару-сикху у дверей отеля. Но другого выхода у меня не было.
      Сингапур, изо всех сил стремящийся к статусу Нью-Йорка Юго-Восточной Азии, основан в 1819 году сэром Томасом Стэмфордом Бингли Раффлзом. Если не считать того факта, что в 1877 году рейд яванцев уничтожил поселение, находящееся на месте нынешнего города, Сингапур моложе Нью-Йорка и Вашингтона, но старше Далласа или Денвера. Город хвалится, что предлагает туристам, приезжающим, к примеру, из Рэпид-Сити, что в штате Южная Дакота, увидеть «настоящую Азию». В действительности Сингапур представляет собой «Азию без слез», потому что вода подается из водопроводного крана, улицы довольно чистые, нищих нет, но много миллионеров, и практически каждый, с кем общаются туристы, понимает по-английски.
      Все это я рассказал Карле Лозупоне, пока мы потягивали «сингапурский слинг» в маленьком, уютном баре.
      – А что тут еще есть? – спросила она.
      – Один из крупнейших портов мира и гигантская военно-морская база, от которой англичане намерены отказаться, потому что не могут ее содержать.
      – Та самая, пушки которой во время Второй мировой войны смотрели не в ту сторону?
      – На море, – подтвердил я. – Японцы же прошли через малайские джунгли, считавшиеся непроходимыми, и захватили Сингапур почти без единого выстрела.
      – Что здесь теперь?
      – Где?
      – В Сингапуре.
      – Теперь здесь республика. Восемь или девять лет назад Сингапур был британской колонией, затем превратился в протекторат, после этого вошел в Федерацию Малайзии, из которой его вышибли в 1965 году. Теперь Сингапур – республика.
      – Довольно маленькая, не так ли?
      – Совершенно верно.
      Карла отпила из бокала, закурила, оглядела бар, практически пустой в три часа дня пополудни.
      – Как вы думаете, он приходил сюда?
      – Сачетти?
      – Да.
      – Не знаю. Я лишь четыре дня назад узнал, что он жив. Если он может появляться в городе, не опасаясь, что окажется за решеткой, то наверняка приходил. Этот бар пользуется популярностью, а, насколько я помню, Анджело любил бывать в людных местах.
      – Я узнала, что он жив, шесть или семь недель назад.
      – Как вам это удалось?
      – Один из деловых партнеров отца услышал об этом. Вместо «деловых партнеров» вы можете использовать любое другое слово.
      – Вы не выбирали родителей.
      – Нет, но один из них пытался выбрать мне мужа.
      – На то были причины.
      – Причины, – кивнула она. – Но мне от этого не легче.
      В бар она пришла в простеньком, без рукавов, желтом платье, по всей видимости, стоившем немалых денег. Когда она повернулась ко мне, платье плотно обтянуло грудь, и я заметил, что Карла вновь обошлась без бюстгальтера.
      – Что произойдет после того, как вы найдете Анджело? – спросила она. – Вы собираетесь избить его в кровь?
      – А какой от этого толк?
      – Не знаю, – она пожала плечами. – Может, вам это поможет. Избавит вас от пляски святого Витта, или вы называете свою болезнь иначе?
      – Сначала его надо найти.
      – Когда вы начнете его искать?
      – Завтра.
      – Отлично, – она осушила бокал. – Тогда у нас есть время выпить еще.
      Я вновь заказал нам по бокалу «сингапурского слинга». Когда их принесли, Карла пригубила коктейль и зажгла очередную сигарету. В пепельнице лежало уже шесть окурков, а мы не провели в баре и сорока пяти минут.
      – Вы слишком много курите, – заметил я.
      – Я нервничаю.
      – По какому поводу?
      – Из-за Анджело.
      – А стоит ли? Если исходить из того, что вы мне рассказали, вы приехали сюда просто за компанию.
      – Анджело может придерживаться другого мнения.
      – И что?
      – Сколь хорошо вы его знаете?
      – В последнее время буквально все задают мне этот вопрос.
      – Пусть так. Но я прошу мне ответить.
      – Плохо. Совсем не знаю. Мы работали в нескольких картинах. Кажется, один раз он угостил меня виски, другой раз – я его.
      Она обнаружила на языке табачную крошку, сняла ее и положила в пепельницу.
      – Значит, вы его не знаете.
      – Нет.
      – А я знаю.
      – Ладно, не буду с вами спорить.
      – Насколько я понимаю, он не сидит сложа руки в Сингапуре, так?
      – Вы, безусловно, правы.
      – И хорошо зарабатывает. Иначе он бы тут не остался.
      – Я слышал и об этом.
      – Так вот, исходя из того, что мне известно об Анджело, зарабатывает он их незаконным путем. Это первое.
      – А второе?
      – Если кто-то встанет у него на пути, он переступит через любого.
      – Только не говорите мне, что намерены встать у него на пути.
      Карла ответила не сразу. Посмотрела на меня, лицо ее моментально потеряло девичью прелесть. Она словно натянула бледную маску, отображавшую лишь одно чувство – ненависть.
      – Пока я не знаю, встану ли у него на пути. Это зависит от ряда обстоятельств.
      – Например?
      – Например от того, что он скажет мне при нашей встрече.
      – Когда вы собираетесь встретиться с ним?
      – Как можно скорее.
      – И о чем вы будете говорить? Делиться воспоминаниями о Нью-Йорке?
      Она покачала головой.
      – Нет. Я хочу задать ему несколько вопросов.
      – Только несколько?
      – Три. Может, даже четыре.
      – А если он ответит правильно?
      Она посмотрела на меня, как на незнакомца, обратившегося к ней с непристойным предложением.
      – Вы не понимаете, Которн?
      – Не понимаю чего?
      – На мои вопросы ответить правильно нельзя. Невозможно.

      В тот вечер мы, как пара богатых американских туристов, решивших открыть для себя настоящий Сингапур, пообедали на Буджис-стрит, в одном из китайских районов рода. В каждом из двух-и трехэтажных домов жили, по крайней мере, спали, человек по пятьдесят, пищу они готовили прямо на тротуаре. На лотках выставлялись блюда, на которых специализировался тот или иной дом. Подавали их тут же, на маленькие столики, накрытые чистыми белыми скатертями.
      После обеда улица превращалась в рынок, где с тех же лотков продавали рубашки спортивного покроя, бритвенные лезвия и прочую мелочь.
      Мы быстро нашли пустой столик, сели. Тут же рядом с нами появился молодой китаец, держа в деревянных щипцах два горячих надушенных полотенца.
      – Это еще зачем? – спросила Карла.
      – Вам жарко, вы вспотели, – пояснил я. – Полотенцем вы можете вытереть лицо и руки.
      Я спросил китайца, принесшего полотенце, какое у него фирменное блюдо. Он ответил, что прекрасно готовит жареную утку. Мы решили попробовать утку, а также пау – тефтели из риса и мяса и креветки под острым соусом. Начали мы с супа, приготовленного неизвестно из чего, но восхитительно вкусного. Суп и пау нам принесли от других домов, специализировавшихся именно на этих блюдах. Не хуже оказалась и утка. Обслуживали нас быстро, денег взяли всего ничего, мешали разве что треск мотоциклов да рев доброй сотни транзисторных приемников, настроенных на разные станции.
      После обеда я спросил Карлу, не хочет ли она прокатиться в отель на велорикше.
      – То есть мы будем сидеть, а он – крутить педали?
      – Да.
      Она покачала головой.
      – Всему есть предел, Которн. У меня, возможно, много грехов, но я не хочу, чтобы кто-либо получил инфаркт, потому что вез меня на себе.
      – Вы имеете в виду рикш, – улыбнулся я. – В Сингапуре их давно нет. Я думаю, рикши выдерживали максимум пять лет, прежде чем умирали от туберкулеза.
      – А сколько протягивают они, крутя педали велосипедов?
      – Не знаю.
      – Неужели? Какой приятный сюрприз.
      Прежде чем я нашелся с ответом, показалось такси; я замахал рукой. Таксист едва не сшиб старушку, «подрезал» длинноволосого юношу-китайца на «хонде» и в визге тормозов остановился рядом с нами.
      Я придерживаюсь мнения, возможно и безосновательно, что в странах с левосторонним движением процент аварий выше, чем там, где движение правостороннее. Короткая поездка до «Раффлза» убедила меня в этом еще больше, ибо расстояние между бамперами нашего такси и идущей впереди машины никогда не превышало четырех дюймов, а пару раз мы проехали там, где места для проезда просто не было. Несмотря на мою прежнюю профессию, я закрывал глаза в критические моменты, повторявшиеся через каждые пятьдесят футов. Карла Лозупоне спокойно воспринимала лихачество нашего водителя.
      У отеля я расплатился с ним, добавив щедрые чаевые, в благодарность за то, что остался жив, и предложил Карле выпить бренди на свежем воздухе. Она согласилась, мы сели за столик под пальмой, восхищаясь зелененькой травкой под ногами.
      – Что у нас завтра? – спросила она. – Опять местные достопримечательности?
      – Мне надо встретиться с одним человеком.
      – Зачем?
      – Он, возможно, скажет мне, где найти Анджело Сачетти.
      – А если нет?
      – Тогда не знаю. Наверное, дам объявление в местной газете.
      – Когда у вас встреча?
      – В десять утра.
      Она посмотрела на часы.
      – Пожалуй, пора и на покой. Я что-то устала, – я начал подниматься, но она остановила меня, – Допейте бренди. Постучитесь ко мне, когда вернетесь от этого человека.
      Она пересекла лужайку и вошла в отель. Трудно сказать, по какой причине я оставил на столе несколько купюр и последовал за ней. В вестибюле Карла Лозупоне направилась к парадному входу, поговорила с бородатым сикхом-швейцаром, тот остановил такси, и Карла села в машину. Посмотрел на часы и я. Половина одиннадцатого. Оставалось только гадать, куда в столь поздний час могла поехать девушка, не знающая в городе ни единой души. Я все еще размышлял об этом, когда заснул вскоре после полуночи.
      Кабинет Лим Панг Сэма находился на девятом этаже Эйше-Билдинг на набережной Раффлза. Из окон приемной открывался прекрасный вид на бухту. Секретарь распахнула дверь. Лим поднялся из-за стола и пошел мне навстречу. Он крепко пожал мою руку, сказав, что рад моему приезду в Сингапур; причем чувствовалось, что говорит он искренне.
      – У меня для вас письмо от Триппета, – я передал ему конверт. Письмо он прочел стоя, потом улыбнулся.
      – Никак не могу понять, почему Дикки занялся торговлей машинами.
      – Как утверждает его жена, чтобы почаще бывать вне дома.
      Лим перечитал письмо и вновь улыбнулся.
      – Я как раз собрался выпить чая. Составите мне компанию или предпочитаете кофе?
      – Лучше чай.
      Он снял телефонную трубку, нажал на кнопку и что-то сказал по-китайски. Небольшого роста, с круглым лицом, уже наметившимся животиком, он был одного возраста с Триплетом. Ему удалось сохранить свои волосы, которые оставались такими же черными, как и в детстве. Очки, в золотой оправе, съехали на середину его широкого носа, а одеждой он ничем не отличался от любого сингапурского бизнесмена: те же белая рубашка, галстук, брюки. По-английски он говорил с тем же акцентом и интонациями, что и Триппет, не зря же они учились в одной школе, а когда улыбался, что случалось довольно часто, я не мог отделаться от мысли, что он с удовольствием делает то, чем ему приходится заниматься.
      Секретарь принесла чай, Лим разлил его по чашкам, отпил из своей, затем предложил мне сигарету, от которой я не отказался, дал прикурить от настольной серебряной зажигалки.
      – Американские сигареты – одна из моих слабостей, – признался он, любовно глядя на пачку «Лаки страйк». – На душе сразу становится легче, когда я вижу, что есть курящие люди. Многие мои друзья и знакомые бросили курить.
      – Они поступили мудро.
      – Несомненно, – он вновь улыбнулся. – Но так приятно уступать собственным слабостям.
      Тут улыбнулся и я, пригубил чай.
      – Дикки пишет, что вы прибыли по сугубо личному делу.
      – Да, – кивнул я. – Ищу одного человека. Американца.
      – Могу я спросить, кого именно?
      – Его зовут Анджело Сачетти.
      – Понятно, – бесстрастно произнес Лим, его пальцы забарабанили по столу.
      – Как я понимаю, вы его знаете.
      – Нет, я его не знаю. Давайте считать, что я слышал о нем. Он… – Лим не закончил фразы и повернулся к окну, чтобы посмотреть, все ли в порядке в бухте. Убедившись, что ничего сверхъестественного не произошло, он вновь взглянул на меня. – Мистер Которн, не сочтите мой вопрос за грубость, но позвольте спросить, не связаны ли вы с ЦРУ или с какой-либо другой разведывательной организацией, которые так любят создавать американцы и англичане?
      – Нет, с ЦРУ я не связан, – честно признался я.
      В наступившей паузе Лим решил пересчитать стоящие на рейде корабли.
      – Я убежден, что Дикки не дал бы вам рекомендательного письма, если бы вы поддерживали связь с ЦРУ, но хотел знать наверняка.
      – Может, письмо поддельное.
      Лим повернулся ко мне и улыбнулся.
      – Нет. После того, как вы позвонили вчера, я перезвонил Дикки в Лос-Анджелес. Вы тот, за кого себя выдаете. Еще чая?
      – Благодарю. Странно, конечно, что бизнесмен взваливает на себя лишние хлопоты, но судя по вышесказанному, вы не просто бизнесмен.
      – Да, похоже, что так, – подтвердил Лим, наливая мне чай.
      Лим, решил я, скажет мне все, что сочтет нужным, и без наводящих вопросов, поэтому приступил ко второй чашке чая, ожидая, пока он заговорит.
      – Мы – маленькая страна, мистер Которн. Нас всего два миллиона, и семьдесят пять процентов из них – китайцы. Среди нас есть очень богатые и очень бедные, хотя нищета здесь не так бросается в глаза, как в других азиатских странах. Полагаю, после Японии, у нас самый высокий в Азии жизненный уровень. Мы – ворота Юго-Восточной Азии, по крайней мере нам хочется так думать, и наша экономика основывается, главным образом, на международной торговле, хотя мы и движемся по пути индустриализации. Однако у нас нет ни времени, ни денег, чтобы активно включиться в разведывательную деятельность. Но мы проявляем определенное любопытство в отношении тех, кто приезжает в Сингапур и остается здесь жить. Не то что мы не приветствуем иностранный капитал, но, скажем так, пытаемся выяснить, каково его происхождение.
      Лим замолчал и вновь улыбнулся.
      – Остается только признать, что я – Секретная служба Сингапура.
      – Похоже, это не такой уж секрет.
      – О нет. Разумеется, нет. Все об этом знают и иногда подтрунивают надо мной. Но кто-то должен этим заниматься, и премьер-министр остановил свой выбор на мне.
      – Почему на вас?
      – Потому, что я могу себе это позволить. Я глубоко вздохнул.
      – Извините, мистер Лим, но связано ли сказанное вами с Анджело Сачетти?
      Лим кивнул.
      – Разумеется, связано. Я заинтересовался мистером Сачетти, когда он появился в Сингапуре через полтора года после того, как утонул в нашей бухте, – Лим потянулся к лежащей на столе папке и пролистнул лежащие в ней бумаги. – Вы, кажется, тоже приняли участие в том так называемом инциденте, мистер Которн.
      – Вам же это известно.
      – Да. Тут есть рапорт полиции, да и Дикки освежил мою память в ходе нашего вчерашнего разговора. Освежил мою память! Мой бог, я заговорил, как полицейский или шпион.
      – Так что насчет Сачетти? – мне не хотелось уклоняться от главной темы.
      – Он объявился здесь, воскреснув из мертвых, полтора года назад. Прилетел из Гонконга, а отметки в его паспорте указывали, что какое-то время он провел на Филиппинах. В Себу-Сити, по-моему. Да, тут так и записано, – палец Лима спустился еще на несколько строк. – Он открыл счет на крупную сумму, деньги поступили из швейцарского банка, снял роскошную квартиру и начал вести светский образ жизни.
      – А потом?
      – Потом стало твориться что-то непонятное. Чуть ли не все жители Сингапура начали выбирать комбинацию из трех цифр и ставить на нее небольшие суммы денег в расчете на то, что именно эти цифры окажутся последними в тотализаторах, то ли в Сингапурском скаковом клубе, то ли на ипподромах Малайи и Гонконга.
      – Тотализаторах? – переспросил я.
      – Да. Видите ли, до тех пор азартные игры, а мы, китайцы, пылаем к ним неистребимой страстью, контролировались нашими так называемыми тайными сообществами. По последним подсчетам их число не превышало трехсот пятидесяти. Помимо азартных игр они получали доходы от проституции, остатков торговли опиумом, контрабанды и прочих сфер преступной деятельности, не исключая и пиратства.
      – Вы сказали, до тех пор.
      – Да, – кивнул Лим. – Но маленькие ставки на комбинации цифр в тотализаторе принимались безработными подростками, которые сбиваются в группы, называя себя «Банда Билли», или «Янки-Бойз», или «Ангелы Ада».
      – Мы стараемся распространить нашу культуру на весь мир.
      Лим улыбнулся.
      – Этому способствуют фильмы. И телевидение. Во всяком случае, этим делом заинтересовался Отдел по расследованию уголовных преступлений, и там подсчитали, какие огромные суммы собираются ежедневно этими подростками.
      – Есть конкретные цифры?
      – Порядка ста тысяч долларов в день.
      – То есть тридцать три тысячи американских долларов.
      – Да.
      – А выплаты были?
      – Простите? – не сразу понял меня Лим.
      – Кто-нибудь выигрывал?
      – Да, конечно. Люди выигрывают каждый день.
      – Каков процент?
      Лим вновь склонился над папкой.
      – Сейчас посмотрю. Ага. Выигравшие получают четыреста процентов.
      – Мало.
      – Как?
      – Действительное соотношение – шестьсот к одному. Те, кто организуют прием ставок, снимают по двести долларов с каждого выигравшего доллара.
      – Интересно, – пробормотал Лим. – Я это запишу, – и сделал соответствующую пометку.
      – Позвольте мне высказать одну догадку. Вы выяснили, что организовал эту новую лотерею Анджело Сачетти.
      Лим кивнул.
      – Да, и организовал основательно. Однако этим его деятельность не ограничивается. К примеру, если торговец не хочет еженедельно платить определенную сумму, в один прекрасный день он обнаруживает, что в его лавочке все разбито и покорежено.
      – А как же ваши тайные общества? Их не возмутило появление нового человека?
      Лим вновь предложил мне «Лаки страйк», и я взял сигарету, чтобы доставить ему удовольствие.
      – Почему вы не вышвырнули его отсюда? – спросил я.
      – Сачетти?
      – Да.
      Лим затянулся, выпустил тонкую струю дыма.
      – К сожалению, мистер Которн, сделать это не так-то легко.
      – Почему? Он – иностранец. Вы можете просто не продлить его визу.
      – Да, он иностранец. Но мистер Сачетти женился сразу после прибытия в Сингапур.
      – Об этом я слышал.
      – И вы знаете, на ком он женился?
      – Нет.
      – Его жена – дочь одного из наших известных политических деятелей. И он использует свое немалое влияние, чтобы предотвратить любую попытку воздействия на его зятя.
      – Как это произошло, любовь с первого взгляда? Лим покачал головой.
      – Нет, в это я не верю. Насколько мне известно, мистер Сачетти заплатил чуть больше трехсот тысяч американских долларов за руку своей невесты.

      Лим рассказал мне обо всем. Вернувшись из царства мертвых, через Себу-Сити и Гонконг, Анджело Сачетти закатил марафонский пир, продолжавшийся чуть ли не месяц. Он не прекращался ни днем, ни ночью, и двери его роскошной квартиры были открыты для друзей, которые приводили своих друзей. В итоге Сачетти встретился с теми кого хотел повидать, мелкими политиками, не возражавшими против того, чтобы их купили, и преступниками, не отказывающимися от лишнего доллара. Сачетти лишь показал им, что надо делать, чтобы этих долларов стало больше, и как можно быстрее.
      Разумеется, он приобрел и врагов, но оппозиция быстро пошла на попятную после того, как двух наиболее упрямых соперников Анджело выловили из реки Сингапур. Тайные общества поддержали Сачетти, потому что он не вмешивался в их дела и согласился выплачивать им часть прибыли. По-настоящему противостояли Сачетти лишь правительственные учреждения, но он обошел и эту преграду, женившись на младшей дочери То Кин Пу, политика левых взглядов, имевшего многочисленных последователей. Так уж вышло, что в тот момент от То Кин Пу отвернулась удача, и он сидел на мели.
      – Теперь же мистер То выражает свои политические взгляды с заднего сидения «роллс-ройса», подаренного зятем на день рождения, – продолжал Лим.
      – И мы подозреваем, хотя и не можем этого доказать, что часть прибыли мистера Сачетти перетекает в партийную кассу, контролируемую его тестем. Я склонен думать, что на текущий момент эта касса набита битком.
      – А куда он направит эти деньги? Будет покупать голоса избирателей?
      Лим покачал головой.
      – Нет, до выборов еще четыре года, и партия премьер-министра контролирует в парламенте все места, пятьдесят одно из пятидесяти одного. О чем можно только сожалеть.
      – Почему?
      – Оппозиция необходима, знаете ли. Иначе политикам будет некого поносить. Представьте себе, что демократы завоевали все места в конгрессе.
      – Они сцепятся друг с другом.
      – Вот именно. Поэтому То и полезен для правительства. На него всегда можно вылить ушат помоев.
      – Но реальной власти у него нет?
      Есть, мистер Которн, власть у него есть. Имея в своем Распоряжении большие деньги, он в любой момент может организовать расовый бунт. Это тот камень, который тесть Анджело Сачетти держит за пазухой, и уверяю вас, камень этот очень увесистый. Мы просто не можем позволить себе еще одного расового бунта.
      – Один, припоминаю, у вас уже произошел.
      – Да. В 1964 году, – Лим покачал головой и вновь обратил взор к бухте.
      – Мы в Сингапуре гордимся нашими гармоничными межнациональными отношениями. Нам нравится думать, что мы прежде всего сингапурцы, а потом уже китайцы, которых подавляющее большинство, малайцы, индусы, пакистанцы и европейцы, и можем жить в мире и согласии. Так мы думали и в 1964 году, когда произошли жестокие столкновения на межнациональной почве. Первый раз в июле, второй – в сентябре. Тридцать пять человек погибло, многие сотни получили ранения, материальный ущерб исчислялся десятками миллионов долларов. Первый бунт начался из-за пустяка: во время малайской религиозной церемонии кто-то из зрителей-малайцев затеял драку с полицейским-китайцем. В сентябре началу столкновений положило убийстве рикши-китайца. Но, полагаю, мне нет нужды объяснять вам, с чего начинаются расовые бунты, мистер Которн. В вашей стране они не редкость.
      – Полностью с вами согласен.
      Лим повернулся ко мне.
      – Тогда вы, несомненно, понимаете, что угроза расового бунта – очень мощное оружие.
      – Разновидность шантажа, не так ли?
      – Я думаю, вы недалеки от истины. Но цена, которую мы платим, неизмеримо меньше урона, вызванного столкновениями на расовой почве.
      – А не могли бы вы забрать его паспорт через посольство США?
      – Сачетти?
      – Да.
      Лим опять покачал головой и закрыл папку.
      – Для таких людей, как Анджело Сачетти, паспорт или гражданство ничего не значат. Если ваше государство отберет его, Сачетти на следующий день получит новый у другого государства, которое торгует своим гражданством. Таких я могу назвать вам четыре или пять. Видите ли, мистер Которн, гражданство важно для тех, у кого нет денег. Если же человек обладает практически неограниченными средствами, если он привык жить вне, вернее, над законом, одна страна ничем не отличается для него от другой. Хотя доказательств у меня нет, я сомневаюсь в том, что мистер Сачетти намерен в обозримом будущем возвращаться в Соединенные Штаты. Но я что-то слишком много говорю. Теперь вы скажите мне, почему вас заинтересовал Сачетти?
      – Я думал, что убил его. Меня это тревожило. Тревожит и по сей день.
      Лим пристально посмотрел на меня и улыбнулся. Сухо, а не так, как обычно, во весь рот.
      – Жаль, что вы его не убили. Вы избавили бы многих от лишних забот.
      – Многих, но не себя.
      – Когда вы узнали, что он живехонек?
      – Несколько дней назад.
      – Правда? – удивился Лим. – Странно, что ваш Государственный департамент не известил вас об этом.
      – Не вижу ничего странного, от нашего Государственного департамента ничего другого ждать не приходится.
      На этот раз Лим просиял.
      – Признаюсь вам, что я придерживаюсь того же мнения. Судя по всему, вы намерены найти Сачетти и лично убедиться, что он жив и здоров.
      – Только в том, что он жив, – ответил я. – Вы представляете, где можно его найти?
      Лим сунул руку в ящик стола и достал большой бинокль.
      – Я даже могу показать вам, где он живет.
      Он поднялся, подошел к окну, поднес бинокль к глазам, оглядел бухту. Я присоединился к нему, и он указал на одну из яхт.
      – Вон та большая, белая, с радаром.
      Лим передал мне бинокль. Я увидел белую яхту футов в сто пятьдесят длиной, стоимостью под миллион долларов. Впрочем, я давно не приценивался к таким яхтам. Она мерно покачивалась на якоре, по главной палубе ходили какие-то люди, но бинокль не позволял разглядеть, пассажиры ли это или команда. Я отдал бинокль Лиму.
      – Отличная яхта.
      – Я не сомневался, что она вам понравится. Раньше яхта принадлежала султану Брунея. Сачетти купил ее за бесценок.
      – И сколько стоит бесценок на Северном Борнео?
      – Примерно два миллиона сингапурских долларов. Я слышал, что ее первоначальная стоимость составляла четыре миллиона.
      – У султана возникли денежные затруднения?
      – Да, нефтяные запасы иссякают, а ему потребовались наличные.
      – Мистер Лим, – я протянул руку, – вы мне очень помогли. Премного вам благодарен.
      – Пустяки, мистер Которн, – он пожал мою руку. – И еще. Как глава сингапурской Секретной службы… – он хохотнул. – Я хотел бы знать, каковы ваши планы в отношении мистера Сачетти. Вы понимаете, я не могу не спросить об этом.
      Я оглянулся на яхту.
      – Полагаю, я его навещу.
      – Не хотите ли, чтобы один из моих сотрудников сопровождал вас? Пожалуйста, не думайте, что у меня большой штат. Их всего трое, и, если они не занимаются контршпионажем, простите меня за этот расхожий термин, а такое случается более чем часто, то работают в моей конторе. Один из них управляющий, двое других – бухгалтеры.
      – Думаю, что я обойдусь. Но за предложение – спасибо.
      – Дело в том, что Сачетти давно отказался от политики «открытых дверей». Он больше не устраивает приемов, а незваным гостям тут же указывают на дверь. С другой стороны, более-менее официальный визит… – Лим не закончил фразы.
      – Я понимаю, что вы хотите сказать. Но я уверен, что Сачетти захочет повидаться с давним другом, особенно с давним другом, который помог ему умереть на некоторое время.
 
      Я ловил такси на площади Раффлза, неподалеку от Чейндж-Элли, когда к тротуару свернул «шевроле»-седан. Я решил, что это такси, тем более, что водитель затормозил до трех-четырех миль в час, а пассажир на заднем сидении опустил стекло. Поднятые стекла указывали на то, что машина снабжена системой кондиционирования, и я уже приготовился высказать пассажиру благодарность за то, что он решил разделить со мной прохладу салона, когда увидел направленный на меня револьвер. За моей спиной раздался голос: «Поберегись, приятель!» – но я и так все понял. И уже складывался вдвое, чтобы прыгнуть в сторону. При падении я сильно ударился правым плечом, но мне и раньше приходилось ударяться об асфальт, когда главный герой не желал рисковать своим драгоценным здоровьем, и на съемочную площадку вызывали каскадера. Прогремел выстрел, мне показалось, что пуля впилась в асфальт рядом со мной, но, возможно, у меня просто разыгралось воображение. Второго выстрела не последовало. Я еще катился по мостовой, когда стекло поднялось и «шевроле», набирая скорость, влился в транспортный поток. Я встал, отряхнулся под любопытными взглядами пешеходов. Никто не произнес ни слова, не позвал полицию, не поинтересовался, не порвал ли я брюки. Но, возможно, они приняли выстрел за взрыв шутихи. Шутихи рвались в Сингапуре днем и ночью. Сингапурцы любили устраивать фейерверки.
      – Чисто сработано, – прокомментировал тот же самый голос, что предложил мне поберечься.
      Обернувшись, я увидел крепенького, дочерна загоревшего мужчину неопределенного возраста, от тридцати пяти до пятидесяти с гаком, в выцветшей рубашке цвета хаки, брюках, перетянутых широким кожаным поясом с медной бляхой, и теннисных туфлях, когда-то бывших белыми, но заметно посеревших от времени и грязи.
      – Да, повезло. Отклонись пуля на пару ярдов, и никакая реакция мне бы не помогла.
      Он стоял, засунув руки в карманы, щуря зеленые глаза от яркого солнца.
      – Я как раз шел на ту сторону площади выпить пива. У меня такое впечатление, что и вам не вредно промочить горло.
      – Скорее всего, вы правы.
      Мы устроились за столиком в баре, плохо освещенном, почти пустом, но с кондиционером. Официант принес нам две бутылки пива и вновь уткнулся в газету. Мужчина в хаки, не обращая внимания на стакан, поднял бутылку ко рту и начал пить прямо из горлышка. Утолив первую жажду, он поставил бутылку на стол, достал из кармана плоскую оловянную коробочку с табаком, папиросную бумагу и свернул себе сигарету. По его автоматическим движениям чувствовалось, что это дело для него привычное. Закурив, он пристально посмотрел на меня, и я заметил, что морщинки в уголках глаз не исчезают, даже когда он не щурится. Тут я решил, что ему скорее пятьдесят с гаком, чем тридцать пять.
      – Я – полковник Нэш, – представился он.
      – Полковник чего? – переспросил я и назвался сам.
      – Филиппинской партизанской армии.
      – Но она распалась несколько лет назад.
      Он пожал плечами.
      – Если вам не нравится полковник, можете звать меня капитан Нэш.
      – Капитан филиппинского партизанского флота?
      – Нет, «Вилфреды Марии».
      – Что это такое?
      – Кампит.
      – Что?
      – Корабль водоизмещением восемь тонн. Я купил его у пирата с Моро. Я – контрабандист.
      – Всем нам приходится так или иначе зарабатывать на жизнь, – ответил я, – но мне кажется, совсем не обязательно рассказывать кому-либо, как мы это делаем.
      Полковник Нэш вновь глотнул пива.
      – А что такого, мы оба – американцы, не так ли?
      – Я, во всяком случае, да.
      – В Сингапур я контрабанду не привожу. Тут я продаю обычный груз.
      – Какой же?
      – Лес, главным образом с Борнео, из Тауа. Загружаю корабль копрой на Филиппинах, продаю ее в Тауа, где мне дают хорошую цену в американских долларах, покупаю лес и везу его сюда. Тут из него изготавливают фанеру.
      – А когда же находите время для контрабанды?
      – Когда плыву отсюда на Филиппины. Я загружаюсь часами, фотокамерами, швейными машинками, английскими велосипедами, сигаретами и виски и сбываю их на Лейте или на Себу.
      – Вас никогда не ловили?
      – В последнее время нет. На «Вилфреде Марии» четыре двигателя, и тридцать узлов для нее не скорость. А если уж запахнет жареным, я могу укрыться на островах Сулу.
      – Где вы живете на Филиппинах?
      – Себу-Сити.
      – Давно?
      – Двадцать пять лет. С сорок второго года я воевал в партизанах, потом поддерживал связь между партизанами и американцами, да так и остался на островах.
      – Я знаю человека, который был в Себу-Сити примерно два года назад. Американца.
      – Как его звать?
      – Анджело Сачетти.
      Нэш как раз собирался поднести бутылку ко рту, когда я произнес имя и фамилию. Его рука застыла в воздухе, глаза сразу насторожились.
      – Ваш друг?
      – Знакомый.
      Нэш поднес-таки бутылку ко рту и осушил ее до дна.
      – Вы его ищете?
      – В некотором роде.
      – Или вы его ищете, или нет.
      – Ладно, ищу.
      – Зачем?
      – По личному делу.
      – Не думаю, что он захочет встретиться с вами, – Нэш махнул официанту рукой, требуя вторую бутылку.
      – Почему вы так думаете?
      Нэш подождал, пока официант принес бутылку, и вновь уткнулся в газету.
      – Сачетти появился в Себу-Сити примерно два года назад без гроша в кармане. Ну, возможно, пара долларов у него завалялась, но он не ел в ресторанах, и звали его совсем не Анджело Сачетти.
      – А как?
      – Джерри Колдуэлл.
      – Сколько он пробыл в Себу-Сити?
      – Три или четыре месяца. Он пришел ко мне с предложением. Ссужать деньги под большие проценты. Вы знаете, взял пять песо, отдай шесть. Меня это не заинтересовало, но он занял у меня пару тысяч.
      – Почему у вас?
      – Черт, я же – американец, как и он.
      – Извините. Забыл.
      – Я дал ему пару тысяч, а он ссудил их двум азартным игрокам на неделю. Ему они должны были заплатить уже две с половиной, но денег не отдали. Колдуэлл, или Сачетти особо и не настаивал, по крайней мере, две последующие недели. А потом купил бейсбольную биту. Знаете, что он с ней сделал?
      – Нет, но могу догадаться.
      – Он переломал этим парням ноги, вот что. И они немедленно расплатились, а потом я не знал ни одного человека, занявшего у Сачетти деньги, кто медлил бы с их возвратом.
      – Почему он уехал?
      – С Себу? Не знаю. Он крутился главным образом у ипподрома. Завсегдатаи и составляли, в основном, его клиентуру. А в один прекрасный день он пришел ко мне. Меня не было дома, но жена была, и она рассказала мне следующее. Он достал из кармана толстенную пачку денег и вернул две тысячи, которые когда-то одолжил у меня. А потом покинул город. Исчез. Вновь я увидел его лишь через два или три месяца. Здесь, в «Хилтоне», с симпатичной китаянкой. Я поджидал одного парня, тот все не показывался, поэтому я подошел к Колдуэллу и сказал: «Привет, Джерри». Он смерил меня холодным взглядом и ответил: «Извините, мистер, но вы ошиблись. Меня зовут Сачетти. Анджело Сачетти». Я не стал спорить: «Хорошо, Джерри, если тебе так больше нравится». И мы разошлись. Потом я узнал от парня, которого в тот вечер так и не дождался, что Сачетти в Сингапуре стал большим человеком. Поэтому я стараюсь быть в курсе его дел.
      – Зачем?
      – А почему бы и нет? В конце концов, я помог ему сделать карьеру. Все началось с моих двух тысяч. Нынче же он женат на дочери местного политика и живет на яхте, которую назвал «Чикагская красавица». Ничего себе название для яхты, а?
      – Может, он просто сентиментален.
      – Я-то думал, он из Лос-Анджелеса. Во всяком случае, так он мне сказал. Говорил, что снимался в фильмах, но я не видел его ни в одном.
      – В фильмах он снимался, – подтвердил я.
      – Так вы знаете его по Лос-Анджелесу?
      – Совершенно верно.
      – И вы – его друг.
      – Давайте считать, что мы знакомы.
      Нэш отпил из второй бутылки.
      – Полагаю, едва ли ему захочется повидаться с вами.
      – Почему вы так думаете?
      – Парень на заднем сидении такси, который стрелял в вас.
      – При чем тут он?
      – Он работает на Сачетти.
      Слов от меня не потребовалось. Все, должно быть, отразилось на моем лице, и мне пришлось приложить определенное усилие, чтобы закрыть рот. Нэш усмехнулся.
      – Не привыкли к тому, что в вас стреляют?
      – В жизни, нет.
      – Если вы хорошенько все обдумаете и решите, что по-прежнему желаете повидаться с ним, я подброшу вас к его яхте на своей лодке. Вы найдете меня по этому телефону, – шариковой ручкой он написал несколько цифр на клочке бумаги и протянул его мне.
      – Зачем вам впутываться в это дело? – спросил я. Нэш пожал плечами.
      – Черт, мы же оба американцы, не так ли?
      – Извините. Я снова забыл об этом.

      Я только разделся и манипулировал с кранами холодной и горячей воды в огромной ванной комнате, смежной со спальней, когда услышал стук в дверь. Завернувшись в полотенце, я подошел к двери и спросил: «Кто там?» – Карла.
      Я открыл дверь.
      – Заходите. Я как раз собирался принять душ. Можете составить мне компанию, если хотите.
      Она вошла. В платье, которого я еще не видел, из светло-коричневого шелка, подчеркивающего достоинства ее фигуры. Села в кресло, положила ногу на ногу так, чтобы я не упустил ничего интересного, неторопливо оглядела меня с головы до ног, словно картину, заслуживающую большего внимания, чем показалось с первого взгляда.
      У вас красивые плечи. И плоский живот. Мне нравятся плоские животы. У большинства знакомых мне мужчин толстое брюхо, даже у молодых. Нависает над поясом, как арбуз.
      – Им нужно нанять нового портного, чтобы он сшил брюки по фигуре.
      – Я думала, вы постучитесь ко мне, когда придете.
      – Я не хотел, чтобы от меня плохо пахло, и решил помыться, прежде чем придти к вам.
      – Как мило. У вас есть что-нибудь выпить?
      – Нет, но вы можете заказать бутылку. Нажмите вот эту кнопку, и коридорный принесет ее, – я повернулся и направился в ванную.
      – Можете не спешить, – донеслось мне вслед.
      Я стоял под душем, направив горячую струю на плечо, которое ушиб, падая на тротуар, когда чья-то рука коснулась моей спины. Карла Лозупоне отдернула занавеску и ступила в ванну.
      – Я решила принять ваше приглашение.
      Причин возражать у меня не нашлось, поэтому я просто обнял ее и поцеловал в приоткрывшиеся губы. Мы не стали выключать воду и, не отрываясь друг от друга, добрались до кровати, где она посмотрела на меня, облизнула губы розовым язычком и прошептала: «Скажи мне их».
      – Что?
      – Слова.
      И я сказал те слова, которые, полагал, она хотела услышать, в большинстве своем, из четырех букв , даже изобрел несколько новых. Ее глаза заблестели, руки стали неистовыми, рот – требовательным…
      Потом она лежала на спине, всматриваясь в потолок.
      – Ты мужик что надо. Даже лучше. Так мне нравится.
      – Как?
      – В отеле, как бы случайно. Это очень возбуждает. Но не питай никаких иллюзий, Которн.
      – Каких?
      – В отношении меня.
      – Я только хотел сказать, что в постели вы на высоте. Даже не знаю, может ли кто сравниться с вами.
      – Мы же попробовали не все.
      – Нет, пожалуй, что нет.
      Она приподнялась на локте, и ее правая рука легла мне на бедро. Я заметил, что губки она уже не надувала, а меж белоснежных зубов вновь показался розовый язычок.
      – А ты хотел бы попробовать все?
      – Почему бы и нет?
      И мы попробовали. Если не все, то многое, о чем смогли подумать.
      Воображение у Карлы оказалось богатое.
      Потом мы оделись, коридорный принес бутылку «Баллэнтайна» и сэндвичи, мы выпили по бокалу, налили по второму, и тут Карла посмотрела на меня.
      – Ну?
      – Что ну?
      – Что вы узнали?
      – Вы хотите сказать, что с сексом покончено, и пора переходить к делу?
      – Сексом я занимаюсь, когда и где хочу, Эдди.
      – Все равно что принять горячую ванну?
      – А для тебя все по-другому?
      – Пожалуй, что нет.
      – Так что ты узнал?
      – Выяснил, где живет Анджело. Особых усилий от меня не потребовалось. Я мог бы спросить у портье, и сэкономил бы себе массу времени. Здесь Анджело – заметная личность. Он, к тому же, женат, но вы знали об этом еще до отлета из Соединенных Штатов, не правда ли? И лгали мне, говоря о том, что цель вашей поездки в Сингапур – выигрыш двух-трех недель для вашего отца.
      – Пусть так. Да, я знала, что он женился. Но все равно должна повидаться с ним.
      – Перестаньте, Карла. Вы уже виделись. Встречались вчера вечером, после того как оставили меня допивать бренди. Вы сказали ему, что я здесь, разыскиваю его, и на десять утра у меня назначена какая-то встреча. Вы подставили меня, дорогая, потому что едва я вышел из здания, где проходила встреча, какой-то человек, посланный Анджело, выстрелил в меня. Выстрел этот следует расценивать, как предупреждение, намек. Он и не старался попасть в цель.
      Мои слова не вызвали у нее нервного потрясения. Она даже не расплескала бокал. Но внимательно изучала ногти на левой руке. Потом подняла голову и улыбнулась, словно я только что похвалил ее новую прическу.
      – Знаешь, как повел себя Анджело, узнав о твоем приезде в Сингапур? Рассмеялся. Он полагает, что это шутка. Пусть и не слишком забавная. Мне кажется, он не хочет, чтобы ты здесь крутился.
      – Я в этом уверен.
      – Так зачем оставаться?
      – Потому что я хочу повидаться с ним.
      – И это все?
      – Этого достаточно.
      Карла покачала головой.
      – Ты не хочешь раскрывать карт, не так ли? Анджело смеялся, пока я не сказала ему, что ты связан с его крестным отцом. Вот тут ему стало не до смеха. Почему дядя Чарли выбрал тебя, Которн? Наверное, дело не только в том, что ему нравится ямочка на твоей щеке, появляющаяся при улыбке, хотя я слышала, что в свое время он отдавал предпочтение мальчикам.
      – Я мог поехать и хотел встретиться с Анджело.
      – Нет, – Карла покачала головой, – дело в другом. Наш дядя Чарли не стал бы высовываться наружу, не будь иной причины.
      – Высовываться откуда?
      – А как ты думаешь?
      – Я думаю, что вы преданы своей семье.
      – Я делаю то, что должна.
      – В том числе и подставлять меня под пулю?
      – Это твои трудности.
      – Но и вы, похоже, не обходитесь без своих.
      – Хорошо, – вздохнула она. – Давай сыграем в открытую. У Анджело оказались бумаги, принадлежащие моему отцу. Я прилетела сюда, чтобы выкупить их.
      И все встало на свои места. Анджело шантажировал не только Чарльза Коула, много лет доносящего на своих друзей и знакомых. Заполучив микрофильм, украденный из сейфа Коула, он шантажировал и Джо Лозупоне. Анджело Сачетти, решил я, захотелось грести деньги лопатой.
      – Почему вы? – спросил я.
      – Потому что больше послать было некого.
      – То есть нет человека, которому ваш отец мог бы доверить обмен денег на компрометирующие его документы?
      – Совершенно верно.
      – Сколько?
      – Миллион.
      – Где вы его держите, в косметичке?
      – Это не смешно, Которн. Деньги в панамском банке. Теперь Панама предпочтительнее Швейцарии. Там задают меньше вопросов. Мне достаточно передать Анджело письмо, и он станет на миллион долларов богаче.
      – Очень уж все просто. Вы могли отдать письмо вчера вечером, получить то, что вам нужно, и улететь сегодня первым же самолетом.
      – Так и намечалось.
      – Но что-то помешало?
      – Именно.
      – Анджело захотел что-то еще. Наверное, больше денег.
      – Нет. Он согласился на миллион.
      – Сегодня да, а в следующий раз?
      – Следующего раза не будет, – твердо заявила Карла.
      – Если это шантаж, то будет. Ваш отец, похоже, оказался легкой добычей.
      – С моим отцом этот номер не пройдет. Анджело об этом знает. Он готов рискнуть один раз, но не более того.
      – Шантажисты – люди особенные, – возразил я. – Их жертвы во многом помогают им, а жадность у них патологическая, иначе они не были бы шантажистами.
      Карла пронзила меня взглядом.
      – Мой отец попросил меня передать Анджело несколько слов. Я их заучила. И вчера вечером передала Анджело.
      – Что это за слова?
      – «Один раз плачу я, во второй – ты мертв».
      – Действительно, предельно просто.
      – Анджело меня понял.
      – Значит, все счастливы.
      – Все, кроме Анджело. Как я и упомянула, ему нужно кое-что еще.
      – Что же?
      – Он хочет, чтобы ты покинул Сингапур.
      – Почему? Я же ни для кого не представляю опасности.
      – Анджело так не думает.
      – А что он думает?
      – Он считает, что Чарльз Коул держит тебя на коротком поводке.
      – И это его беспокоит?
      – Он нервничает.
      – Мне представляется, Анджело никогда в жизни не нервничал.
      Карла нетерпеливо махнула рукой.
      – Ладно, Которн, мы можем сидеть здесь и обмениваться колкостями или любезностями, но дело от этого не сдвинется с места. Анджело не даст мне то, зачем я приехала, пока ты не покинешь Сингапура. Я не знаю, чем в действительности обусловлена необходимость твоей встречи с Анджело, да меня это и не волнует. Подозреваю, что он прав, и ты в самом деле работаешь на Чарльза Коула, то ли за деньги, то ли за что-то еще. Мне наплевать. Но если ты взаправду хочешь рассчитаться с Анджело, то ли по своим личным причинам, то ли по поручению дорогого дяди Чарли, который держит тебя за горло, я советую тебе забыть об этом. Видишь ли, если что-то случится с Анджело, если его застрелят, утопят в бухте или раздавят автомобилем, копия имеющихся у него документов полетит в Вашингтон, а мой отец отправится в тюрьму, вернее, в могилу, потому что тюрьма доконает его, – она помолчала и вновь посмотрела на меня. – Но ты умрешь раньше, чем он.
      – Знаете, Карла, у вас это неплохо получается.
      – Что?
      – Передавать угрозы третьих лиц. Более того, вам это нравится. Но я не придаю значения тому, что, по вашим словам, обещает сделать со мной кто-то еще. Во-первых, потому, что вы – лгунья, хорошенькая, но все же лгунья. А во-вторых, я прилетел в Сингапур по одной причине – найти Анджело Сачетти.
      – Зачем он тебе?
      – Потому что я ему кое-что должен.
      – Что именно?
      – Я не узнаю, пока не расплачусь с ним.
      – Анджело не хочет тебя видеть.
      – Я не спутаю его планы на уик-энд.
      Она встала, направилась к двери, но обернулась, не дойдя до нее пары шагов.
      – Анджело попросил передать тебе несколько слов.
      – Я весь внимание.
      – Он дает тебе три дня.
      – А что будет потом?
      Она задумчиво посмотрела на меня.
      – Он не сказал. Я спросила, но он не произнес ни слова.
      – Что же он сделал?
      – Подмигнул. И все. Просто подмигнул.

      Несмотря на все разговоры о интернационализме, Сингапур остается китайским городом. Старшее поколение еще, возможно, мечтает о том, чтобы, выйдя на пенсию, уехать в Шанхай, Кантон или Квантунг. Но большую половину населения Сингапура составляет молодежь, забывшая или никогда не знавшая уз, связывающих стариков с материком, будь то Китай, Малайя или Индия.
      Однако и молодые, и старые помнят, как плакал их премьер-министр, мистер Ли, частенько поднимавший тему третьего Китая, когда ему пришлось объявить, что Сингапур, вследствие политического и межнационального конфликта, более не является частью Малазийской Федерации. Именно тогда родилась новая республика, неуверенная в своих силах, робкая, балансирующая на тонкой струне политики, протянувшейся с востока на запад.
      Как я понял со слов Лим Панг Сэма, тесть Анджело Сачетти мог вызвать весьма опасные вибрации этой струны, контролируя воинственные ультралевые группировки, готовые в любой момент спровоцировать межнациональные столкновения. Затяжной конфликт между китайцами, малайцами и индусами мог нанести серьезный ущерб экономике Сингапура и свергнуть правительство, Анджело Сачетти, отец которого умер молодым, оставив после себя лишь надпись на надгробном камне – «Сонни из Чикаго», держал Сингапур за горло. И мне пришлось согласиться с Лим Панг Сэмом: в обозримом будущем Сачетти не собирался возвращаться в Соединенные Штаты.
      Конечно, у Сингапура оставалась надежда на спасение. С холмов Голливуда в город прибыл могучий рыцарь, страдающий судорогами и галлюцинациями. Более того, на его сторону встала Секретная служба республики, состоящая из четырех человек, готовых помочь ему в свободное от основной работы время. Да еще дружелюбно настроенный контрабандист, предложивший свои услуги, поскольку он, как и рыцарь, был американцем.
      Но я перечислил не все вовлеченные в конфликт силы. Был еще нервничающий советник мафии, или как она там называлась, меряющий шагами бесчисленные комнаты особняка на Фоксхолл-Роуд и гадающий, предадут ли гласности его многолетние доносы. Был и Джо Лозупоне, одинокий, лишившийся друзей, испуганный, который мог доверить контакт с шантажистом только своей дочери. И Сэм Дэнджефилд, прослуживший двадцать семь лет в ФБР, который все еще удивлялся, что можно зарабатывать на жизнь, и зарабатывать неплохо, преступлениями. Я задумался, чем он занят в этот вечер, и решил, что, скорее всего, пьет чье-то виски.
      Что поражало меня более всего, так это отпущенный Сачетти срок – три дня, по прошествии которых мне надлежало покинуть Сингапур. Почему три дня, а не четыре или два, а то и вообще двадцать четыре часа? Ответ на эту загадку я мог получить только в одном месте, поэтому достал из кармана клочок бумаги и позвонил по записанному на нем номеру.
      Мне ответила женщина, и ей пришлось кричать, чтобы я мог разобрать произнесенные ею слова на фоне гремящей музыки. Она проорала: «Слушаю», и я попросил капитана Нэша.
      – Кого?
      – Нэша. Капитана Нэша.
      – Минуту.
      – Нэш слушает.
      – Это Которн.
      – Привет. Я чувствовал, что вы позвоните.
      – Вы, кажется, говорили, что у вас есть лодка.
      – Ну, не такая уж большая, но на воде держится.
      – Она доплывает до «Чикагской красавицы»?
      – Конечно. Сегодня вечером?
      – Я бы не стал откладывать наше путешествие на завтра.
      – Вы получили приглашение?
      – Нет.
      – Понятно.
      – Что это должно означать?
      – Ничего особенного. Мы, конечно, оба американцы, но придется пойти на определенные…
      – Сто долларов вас устроят? – я сразу понял, к чему он клонит.
      – Американских?
      – Американских.
      – Тогда слушайте. Я – в Чайнатауне. На такси вы доберетесь до угла Саутбридж-Роуд и Гросс-стрит. Там пересядьте на велорикшу и попросите отвезти вас к Толстухе Анни. Вас доставят по назначению.
      – Хорошо. Когда?
      – Приезжайте к восьми часам, и мы сможем перекусить перед дорогой.
      – А что у Толстухи Анни, ресторан?
      Нэш хохотнул.
      – У нее публичный дом, приятель, или вы ожидали чего-то другого?
      – Публичный дом, – повторил я и положил трубку.
 
      Сингапур не засыпает круглые сутки, а в Чайнатауне, квадратной миле земли, застроенной домами под черепицей, жизнь бьет ключом и днем, и ночью. На этой квадратной миле теснилось более ста тысяч человек, и один из старожилов, родившийся в Шанхае в 1898 году, как-то сказал мне, что Чайнатаун более всего похож на Китай, каким тот был до падения императорской династии в 1912 году. Я думаю, что в Чайнатауне можно найти все, что душе угодно, от опия до бродячего музыканта, который споет за десятицентовик древнюю песню. Лишь уединению в Чайнатауне места нет – постоянно используется каждый квадратный фут, и койка, бывает, арендуется на несколько часов, если кто-то хочет отдохнуть. Краски слепят, и маленькие китайчата, в красном, золотом, фиолетовом, на все лады расхваливают достоинства молодой собачатины и прошлогодних яиц.
      Велорикша вез меня по улице Чин-Чу, криками разгоняя пешеходов, которые весело кричали что-то в ответ. Выстиранное белье, развешанное на длинных бамбуковых шестах, образовывало навес над мостовой, а уличные торговцы совали мне в лицо свои товары.
      На лотках продавали и пирожные, и наживку для ловли рыбы, и рис, и обезьянок. Мастера по изготовлению ключей и кузнецы били молотками по металлу, иногда в такт музыке, китайской, американской или английской, льющейся из никогда не умолкающих транзисторных приемников. Запахи грязи и пота смешивались с ароматами благовоний, сандалового дерева, жарящегося мяса, а над всем стоял гул человеческих голосов.
      Заведение Толстухи Анни меня не впечатлило, и я даже спросил велорикшу, китайца среднего роста, потерявшего почти все зубы, туда ли он меня привез. Китаец закатил лаза, как бы описывая тысячу и одно удовольствие, ожидающие меня внутри, поэтому я заплатил ему доллар, хотя моя пятнадцатиминутная поездка стоила раза в три меньше, толкнул красную дверь и оказался в маленькой клетушке, где старуха сидела на низкой скамье и курила трубку с длинным-предлинным чубуком.
      – Капитан Нэш, – назвал я пароль.
      Она кивнула и указала трубкой на другую дверь. Вторая комната превосходила размерами первую, там были столы, стулья, посетителей, правда, я не заметил, и бар в одном углу, за которым на полке красовались бутылки. Левую часть бара занимал новенький блестящий кассовый аппарат. Рядом с ним на низком стуле сидела женщина, весом никак не меньше трехсот фунтов.
      Пока я пересекал комнату, она не сводила с меня черных, прячущихся в жирных складках, глаз.
      – Я ищу капитана Нэша.
      – Он в гостиной, – она чуть шевельнула головой, указывая на дверь слева от бара. Затем голова вернулась в прежнее положение. Меня удивил ее голос, не только американским акцентом, но мягкостью, даже мелодичностью.
      – Вы из Штатов? – спросила она.
      – Лос-Анджелес.
      Она кивнула.
      – Я так и думала. Потому-то Нэш и приходит сюда. Я сама из Штатов.
      – Сан-Франциско? – предположил я.
      Она засмеялась, и все триста фунтов ее тела колыхались, как ванильный пудинг.
      – И близко не бывала. Из Гонолулу. Вы хотите девочку? Они еще не пришли, но я могу пообещать вам молоденькую красотку.
      – Вы, должно быть, Анни.
      – Не Анни, Толстуха Анни, – она вновь засмеялась. – Так как насчет девочки?
      – Может, позже. А сейчас мне нужен капитан Нэш.
      – Так идите, он за дверью.
      Толстуха Анни не ошиблась, называя третью комнату гостиной. Мебель темного дерева, мягкий свет настольных ламп, восточный ковер на полу, светло-зеленые стены с вызывающими ностальгию английскими пейзажами. В центре гостиной Нэш и юная, очень красивая китаянка в мини-юбке склонились над шахматной доской. Чувствовалось, что ход Нэша, и он не может выбрать лучший.
      – Привет, Которн, – поздоровался Нэш, не поднимая головы. – Я сейчас.
      Наконец, он решился и двинул слона. Королева девушки метнулась через всю доску.
      – Шах и мат в два хода.
      Нэш несколько мгновений не отрывал взгляда от доски, затем вздохнул и откинулся на спинку стула.
      – Три раза подряд, – вздохнул он.
      Девушка показала ему четыре пальца.
      – Четыре. Ты должен мне четыре доллара.
      – Хорошо, четыре, – согласился Нэш, достал деньги из нагрудного кармана и расплатился с китаянкой. – А теперь иди, Бетти Лу.
      Девушка грациозно поднялась, улыбнулась мне и исчезла за дверью, через которую я только что вошел.
      – Бетти Лу? – переспросил я.
      – Именно, – подтвердил Нэш.
      – Когда мы отплываем?
      – Давайте сначала поедим, – он крикнул что-то по-китайски, и в гостиную, волоча ноги, вошел старик в черной блузе и в черных же брюках. Нэш сказал что-то еще, дал старику деньги, тот задал вопрос, Кэш ответил, и старик поплелся прочь.
      – Сейчас он принесет нам что-нибудь с улицы.
      – Где вы учили китайский? – спросил я.
      – У меня жена – китаянка. Самые лучшие жены, не считая, быть может, японок, но я до сих пор недолюбливаю японцев, потому что близко познакомился с ними во время войны. Жестокие мерзавцы. Давайте-ка выпьем, – он встал и направился к столику, на котором стояли бутылка виски и несколько бокалов. Я качал говорить «отлично», но не успел произнести этого слова, потому что начались судороги, и передо мной появился Анджело Сачетти, медленно падающий в Сингапурскую бухту. Когда я пришел в себя, Нэш стоял надо мной с двумя бокалами в Руках.
      – Малярия? – спросил он. – Никогда не видел таких тяжелых приступов.
      Я вытащил из кармана носовой платок, вытер лицо и руки. Моя рубашка насквозь промокла от пота.
      – Это не малярия.
      – Случается часто?
      – Достаточно часто.
      Он покачал головой, как я понял, выражая сочувствие, и протянул мне бокал.
      – Все-таки поплывем?
      – Больше этого не случится. Во всяком случае, сегодня.
      Мы выпили, а десять минут спустя появился старик с подносом еды. Он принес рис, лапшу в густом коричневом соусе, гигантских креветок, жареную свинину. На двух тарелках блюда показались мне незнакомыми. Ели мы палочками, и я, несмотря на недостаток практики, управлялся с ними довольно ловко.
      – Что это? – я взял кусочек мяса незнакомого мне блюда и тщательно прожевал его. – Телятина?
      Нэш попробовал, нахмурился, покачал головой, взял еще кусок.
      – Молодая собачатина, – объяснил он. – Вкусно, не правда ли?
      – Объеденье, – согласился я.
      Лодка Нэша, вернее, относительно новый скоростной катер длиной пятнадцать футов, с фиберглассовым корпусом и подвесным мотором, покачивалась на волнах у набережной реки Сингапур меж двух самоходных барж с нарисованным на корме огромным глазом, как объяснил Нэш, отгоняющим злых духов. Мы спустились к воде, и Нэш ногой разбудил спящего индуса, от большого пальца ноги которого тянулась веревка к носу катера.
      – Мой сторож, – пояснил он.
      – Где вы держите ваш кампит? – спросил я.
      – Подальше от лишних глаз. Одна из этих барж завтра или днем позже привезет груз в Сингапур.
      Сторож придерживал катер, пока мы поднимались на борт. Затем улегся поудобнее на нижней ступени у самой воды и вновь заснул. Нэш завел мотор, задним ходом вывел катер на чистую воду и взял курс на бухту и «Чикагскую красавицу».
      – Что вы собираетесь делать, когда мы доберемся туда? – прокричал он, перекрывая рев мотора.
      – Попрошу провести меня к Сачетти.
      Он покачал головой и пожал плечами, словно показывая, что ему и раньше приходилось иметь дело с дураками. По мере приближения к яхте она росла прямо на глазах.
      – Красавица, не так ли? – прокричал Нэш.
      – Я плохо разбираюсь в яхтах.
      – Построена в Гонконге, в 1959 году.
      Я мог лишь сказать, что по виду яхта большая, быстроходная и дорогая. Мы подошли к забортному трапу, его нижняя ступень зависла в футе от воды. Я завязал за нее конец, брошенный мне Нэшем, и уже начал подниматься по трапу, когда мне в лицо с палубы ударил ослепляющий луч сильного фонаря.
      – Что вам угодно? – спросил мужской голос.
      – Меня зовут Которн. Я хочу увидеться с мистером Сачетти.
      – Я же говорил, что ничего не получится, – проворчал сзади Нэш.
      Я отвернул голову и прикрылся рукой от слепящего света.
      – Мистера Сачетти здесь нет, – сообщил мне голос. – Пожалуйста, уходите.
      – Я поднимаюсь на борт, – ответил я.
      Луч фонаря ушел в сторону, я поднял голову. Высокий, стройный китаец стоял над трапом, освещенный огнями яхты. Вид его показался мне знакомым, и этому я ничуть не удивился: последний раз мы виделись совсем недавно, когда он целился в меня с заднего сидения такси на площади Раффлза. Он опять держал в руке нацеленный на меня пистолет, похоже, тот же самый, что и раньше.

      В создавшейся ситуации возможности для маневра у меня не было, поэтому я принял единственное оставшееся мне решение. И поднялся еще на одну ступеньку.
      – Вы сумасшедший, – пробасил снизу Нэш.
      – Я знаю.
      – Ни с места, – предупредил китаец.
      – Скажите Сачетти, что я хочу его видеть.
      Мужчина с пистолетом что-то крикнул по-китайски, не отрывая от меня взгляда. Ему ответил другой мужской голос, на том же языке, и мужчина чуть кивнул.
      – Подождите здесь, – сказал он мне и чуть шевельнул пистолетом, как бы подчеркивая весомость своего нового предложения.
      – Что он сказал? – спросил я Нэша.
      – Он за кем-то послал.
      – Сачетти?
      – Я не расслышал. Но на вашем месте дальше бы не поднимался.
      Мы ждали две минуты. Я стоял на третьей ступени трапа, схватившись за поручень и глядя на китайца; его пистолет смотрел в четвертую пуговицу моей рубашки. На этот раз он бы не промахнулся.
      Вновь послышался мужской голос, который я уже слышал, мужчина с пистолетом ответил. Разговор, естественно, шел на китайском. Затем мужчина махнул мне пистолетом.
      – Вы можете подниматься. И он тоже, – последнее относилось к Нэшу.
      – Я лучше останусь и присмотрю за катером, – ответил Нэш.
      – Поднимайтесь, – дуло пистолета переместилось с меня на Нэша.
      – Хорошо, – пожал тот плечами.
      – Он умеет убеждать, не так ли? – вскользь заметил я, ставя ногу на следующую ступень.
      – Я взял с вас сто долларов не за то, чтобы в меня стреляли, – пробурчал Нэш.
      Когда я достиг последней ступени, мужчина с пистолетом отступил в сторону.
      – Следуйте за ним, – и указал на коренастого китайца со шрамом на левой щеке, также вооруженного пистолетом.
      Поднялся на палубу и Нэш, после чего мы подошли к другому трапу, ведущему вниз, спустились и оказались в длинном коридоре, его стены были отделаны панелями из тика, пол выстлан серым ковром. Мужчина со шрамом и пистолетом постучал в одну из дверей. Затем открыл ее и обернулся к нам.
      – Заходите.
      Я вошел, следом за мной – Нэш и оба китайца. Темно-красный ковер на полу или палубе большой каюты, вернее салона, занавеси того же цвета, скрывающие иллюминаторы. Мебель из черного резного дерева, ножки и подлокотники оканчивались пастью дракона или его когтями. В дальнем конце – низкий столик с серебряным чайным сервизом. За столом, в одном из двух одинаковых кресел, которые вполне могли послужить тронами в небольших королевствах, сидела женщина, чуть наклонившись вперед, положив руки на подлокотники. В темно-синем платье с высоким воротом, подчеркивающим белизну ее грациозной шеи, и подолом, оканчивающимся на несколько дюймов выше колен. Грудь украшали две нитки жемчуга. Черные волосы она забрала наверх, возможно, для того, чтобы казаться выше ростом и чуть удлинить круглое лицо. Но суровый взгляд никак не гармонировал с ее утонченной внешностью. На мгновение она перевела его на Нэша, затем ее глаза вернулись ко мне.
      – Кто ваш друг, мистер Которн? – спросила она.
      – Он говорит по-английски.
      – Я – капитан Джек Нэш.
      – Капитан чего?
      – «Вилфреды Марии».
      – Теперь я вспомнила, – судя по голосу, она уже сожалела об этом. – Мой муж однажды говорил с вами. Вы, кажется, контрабандист.
      – Вы – миссис Сачетти? – спросил я.
      – Да, мистер Которн.
      – Где ваш муж?
      – Его здесь нет.
      – Где же он?
      Роста она была маленького, но с прекрасной фигурой. А по произношению чувствовалось, что она или получила образование в Англии, или жила там не один год.
      – Сегодня утром мой муж достаточно ясно дал вам понять, что не хочет вас видеть. Он надеялся, что вы не пойдете против его воли.
      – Намек я понял, но все равно должен увидеть Анджело.
      – Это невозможно, мистер Которн. Мой муж не желает встречаться с вами, и его решение окончательное.
      – По-моему, все ясно, приятель. Пошли отсюда, – подал голос Нэш.
      – Почему бы вам не последовать совету вашего друга, мистер Которн?
      – Я здесь по двум причинам. Одна – личная, вторая – крестный отец Анджело попросил меня передать ему несколько слов.
      – Вы можете передать их мне. Я обо всем расскажу моему мужу.
      – Хорошо, – кивнул я. – Анджело дал мне три дня, чтобы уехать из Сингапура. Вы можете сказать вашему мужу, что его крестный отец отпустил ему тот же срок, чтобы тот возвратил украденное.
      – Что?
      – То, что Анджело украл у своего крестного отца.
      Китаянка мелодично рассмеялась.
      – Забавная вы личность, мистер Которн. Силой врываетесь на борт яхты, угрожаете. Я надеюсь, что ваши слова подкреплены чем-то более существенным.
      – Несомненно. Анджело не поздоровится, если он не выполнит требование его крестного отца.
      – А что с ним может случиться?
      – В номере одного из отелей Лос-Анджелеса три человека ждут телеграмму. Если в течение трех дней ваш муж не возвратит то, что принадлежит его крестному отцу, они не получат телеграммы и первым же рейсом вылетят в Сингапур.
      – Эти трое – ваши друзья? – поинтересовалась китаянка.
      – Нет. Их нанял крестный отец.
      – Зачем?
      – Чтобы убить Анджело Сачетти.
      Это был первый этап плана Дэнджефилда, и она рассмеялась. На ее месте я поступил бы точно также. Чего ей бояться, если на того, кто грозит ее Анджело, направлены два пистолета.
      – Остается только сожалеть, что Анджело не видит вас сейчас. Он бы вдоволь повеселился.
      – Не вижу ничего смешного. Я лишь передаю то, что сказал его крестный отец.
      – Вы закончили?
      – Да.
      Она забарабанила пальчиками по подлокотнику.
      – Мой муж предположил, что в отношении вас одного намека окажется недостаточно.
      – Вы имеете в виду ту пулю, что попала в асфальт, а не в меня?
      – Совершенно верно. На этот случай он дал мне четкие инструкции. Как видите, мистер Которн, мы оба получили по поручению.
      – Пошли, – повернулся я к Нэшу.
      Она что-то сказала по-китайски, и оба мужчины с пистолетами шагнули ко мне. Я отступил назад.
      – Мой муж сказал, что вас необходимо убедить в истинности его намерений. Надеюсь, эти два джентльмена сумеют внушить вам, что он действительно не хочет встречаться с вами.
      – Вы шутите.
      Она встала и направилась к двери.
      – Нет, не шучу, мистер Которн. Честно говоря, я даже не знаю, что они будут делать, чтобы убедить вас. Да и не хочу знать, – она открыла дверь, обернулась, дала какое-то указание мужчинам с пистолетами и ушла.
      – О чем речь? – спросил я Нэша.
      – Что она им сказала?
      – Да.
      – Попросила не ломать мебель, – и он попятился в угол.
      Высокий стройный китаец посмотрел на Нэша.
      – Сядь туда, – и Нэш быстренько опустился в одно из резных тяжелых кресел.
      – Что вы собираетесь делать, просто смотреть? – спросил я.
      – Дружище, ничего другого мне не остается.
      Коренастый китаец со шрамом на щеке засунул пистолет за пояс брюк. Второй, высокий, стройный, убрал свой в карман. Я пятился, пока не уперся спиной в стену. А оба китайца двинулись на меня.
      Первый ход сделал коренастый, попытавшись разбить мне кадык ударом левой руки. Но я успел перехватить руку, повернул, дернул, он вскрикнул от боли, а я ударил его в голову, но промахнулся и попал в шею. Высокий китаец оказался сноровистей, куда как сноровистей. Ребро его правой ладони угодило мне в челюсть чуть ниже правого уха. Я махнул левой рукой, целя в основание носа, но он пригнулся, и удар пришелся в лоб. Он отшатнулся и наступил на сломанную руку коренастого, который лежал к тому времени на полу. Тот вновь вскрикнул и, похоже, лишился чувств. А высокий китаец выхватил пистолет. Рукоятка опустилась на мое правое плечо, и рука онемела. Удар левой он блокировал, а затем рукоятка опустилась вновь, на этот раз на мою шею. Потом, наверное, она опускалась еще и еще, но я этого уже не чувствовал, потеряв сознание.
      Индус в грязном, когда-то белом тюрбане сидел на пятой от воды ступеньке и щерился на меня желтыми зубами.
      – А-а-а-х! – вырвалось из него, когда он увидел, что я открыл глаза.
      Я попытался сесть, и к горлу подкатила тошнота. Меня вырвало молодой собачатиной и остатками обеда, съеденного у Толстухи Анни. Когда приступ прошел, я в изнеможении откинулся на спину. До моих ушей донесся чей-то жалобный стон, и я, несомненно, мог бы и пожалеть этого человека, если б сам чувствовал себя чуть лучше. Потом понял, что стонал-то я, и порадовался, что еще могу жалеть себя.
      Кто-то протер мне лицо влажной тряпкой. Я вновь открыл глаза и увидел склонившегося надо мной Нэша.
      – Как вы себя чувствуете? – озабоченно спросил он.
      – Ужасно.
      – Вы были без сознания больше получаса.
      – Что произошло?
      – Вас избили.
      – Сильно?
      – Он знал, что делает. После удара рукояткой пистолета вы повалились на палубу, и он несколько раз ударил вас ногой. Дважды в живот. Болит?
      – Болит.
      – Вы едва не убили второго – Коренастого?
      – Вы сломали ему руку.
      – Хорошо.
      – Но высокий-то озверел, и вы получили пару лишних пинков.
      – А что потом?
      – Потом он помог мне вынести вас на палубу. По трапу мне пришлось спускать вас одному, поэтому вы несколько раз ударились головой.
      – Ничего не сломано?
      – Я думаю, нет. Я осмотрел вас и ничего не заметил. По голове он вас не бил, поэтому вы, скорее всего, обошлись без сотрясения мозга, если только не получили его, стукнувшись о трап, когда я стаскивал вас в катер.
      Я медленно сел и потер руками глаза. Правая рука болела, но слушалась. Острая боль в животе едва не складывала меня пополам, когда я хотел глубоко вздохнуть. Он, должно быть, бил меня по ногам, потому что я их не чувствовал.
      – Как же мне плохо, – признался я.
      – Хотите выпить? – спросил Нэш.
      – А у вас есть?
      – Немного шотландского. Но смешивать не с чем.
      – Давайте сюда, – я глотнул виски, но оно тут же вышло обратно.
      – Со спиртным придется подождать, – вздохнул я, вновь вытерев лицо влажным полотенцем.
      – Может, вам обратиться к доктору?
      – Я вызову его в отеле.
      Нэш послал сторожа за велорикшей. Тот вернулся через десять минут, и вдвоем они помогли мне подняться на набережную. Сторож на прощание улыбнулся мне, спустился вниз, обмотал веревку вокруг большого пальца ноги и свернулся калачиком, отходя ко сну. С помощью Нэша я забрался на сидение. Нэш сел рядом.
      – Я сойду у Толстухи Анни. Если только вы не хотите, чтобы я проводил вас до отеля.
      – Нет, доберусь сам. Я и так доставил вам немало хлопот, – сунув руку в карман, я нащупал бумажник. Достал его, раскрыл, вытащил пять двадцатидолларовых купюр, подумав, добавил шестую. – Возьмите. Вы их отработали.
      Нэш взял купюры, сложил, убрал в нагрудный карман.
      – Сачетти и вправду что-то украл у своего крестного? А что это за три человека, которые должны прилететь из Лос-Анджелеса?
      – Вы действительно хотите знать об этом? – спросил я.
      Он посмотрел на меня.
      – При здравом размышлении, я прихожу к выводу, что нет. Какое мне до этого дело. Но вот что я хочу вам сказать. Вы – счастливчик.
      – Почему?
      – Ну, вам же ничего не сломали.
      – Поэтому меня можно считать счастливчиком?
      – Это, во-первых, а во-вторых, вам повезло, что Сачетти не было дома.
      – А если б он был?
      – Тогда, будьте уверены, вы бы не отделались так легко.

      Я уже проснулся, когда в мою дверь постучали. Я проснулся так рано, часы показывали только восемь, потому что болела голова, живот отзывался на каждый вдох, а по ногам словно проехал грузовик.
      Молодой доктор-китаец, перебинтовав мне ребра, мимоходом заметил: «У вас очень низкая чувствительность к боли, мистер Которн. Чем вы зарабатываете на жизнь?»
      – Я – поэт.
      – А, тогда все понятно.
      Стук не прекращался, поэтому я прокричал: «Одну минуту», – и стал выбираться из постели. По наивности я не предполагал, что для этого требовалась тщательная подготовка. Не помешали бы и умудренные опытом консультанты. Предстояло найти способ наиболее безболезненного отбрасывания простыни. Разработать методику касания ногой пола. А уж последняя задача: пересечь комнату и открыть дверь и вовсе казалась неразрешимой.
      На этот раз он явился в другом костюме, темно-зеленом. В соломенной шляпе с выцветшей синей лентой, белых туфлях и с широкой улыбкой на лице, как обычно, небритом.
      – Вы когда-нибудь спите? – пробурчал я.
      – А вы до сих пор в Сингапуре, Которн? – и Дэнджефилд протиснулся мимо меня в номер.
      – Как видите.
      – Где выпивка?
      Я двинулся в долгое путешествие к кровати.
      – Там.
      Дэнджефилд направился к комоду, на котором стояла бутылка шотландского виски, налил полстакана, выпил, и меня чуть не вывернуло наизнанку.
      – Чертовски длинный перелет, – и он вновь наполнил стакан.
      – Вам не кажется, что вы сбились с привычного маршрута? – спросил я, осторожно укладываясь на кровать.
      Дэнджефилд снял шляпу и небрежно бросил ее на софу. Шляпа приземлилась на пол, но поднимать ее он не стал.
      – Сигареты есть?
      Я глянул на комод, он нашел пачку, достал сигарету, закурил и сел в кресло.
      – У вас отличный номер.
      – Вы остановились здесь?
      – Я плачу за себя сам, Которн. И остановился в «Стрэнде» на Бенсулен-стрит. Шесть долларов в сутки, американских.
      – А почему Бюро не оплачивает ваши расходы?
      Дэнджефилд презрительно фыркнул.
      – Я даже не просил об этом. Взял отпуск на две недели, обратил облигации в наличные и мотанул в Сингапур. Вы плохо выглядите.
      – А чувствую себя того хуже.
      – Что случилось?
      – Выполнял план Дэнджефилда. Блестящая идея, знаете ли.
      – Так что все-таки произошло?
      – Вчера утром человек Сачетти стрелял в меня. А вечером его люди избили меня, когда я заглянул к нему на яхту.
      – Куда?
      – К нему на яхту. «Чикагскую красавицу». Только его там не оказалось.
      – Кого же вы застали?
      – Его жену и двух приятелей. Но не волнуйтесь, я передал ей все, что требовалось. Насчет трех парней в Лос-Анджелесе.
      – Что еще? – не отставал Дэнджефилд.
      – Еще Карла Лозупоне.
      – Где она?
      – В номере напротив.
      – Почему вы ее вспомнили?
      – Она говорит, что виделась с Анджело. Но она постоянно лжет.
      – Когда?
      – Позавчера. Хотела уплатить ему миллион долларов.
      – Черт побери, Которн, переходите, наконец, к делу.
      – Хорошо. Сачетти шантажировал не только Чарльза Коула, но и Джо Лозупоне. Его дочь прилетела сюда только по одной причине: заплатить Сачетти за имеющиеся у него компрометирующие документы и предупредить, что вторая попытка шантажа закончится его смертью. Она сказала, что Сачетти согласился, но при одном условии. Условие это следующее: я должен покинуть Сингапур через семьдесят два часа… полагаю, теперь уже через сорок семь. И она просветила меня в одном вопросе. Ее отцу, видите ли, не понравится, если из-за меня с Сачетти что-то приключится.
      – Что еще вы выяснили?
      – Сачетти пустил здесь глубокие корни.
      – Каким образом?
      – Он удачно женился.
      – И его тесть – важная шишка.
      – Вот именно.
      В хронологическом порядке я изложил ему весь ход событий, с отлета из Лос-Анджелеса до того, как он постучался в дверь моего номера. Я говорил почти полчаса, а потом Дэнджефилд поднялся и зашагал по комнате. Шагал он минут пять, но, видимо, устал, и остановился у кровати.
      – Вы не собираетесь одеваться?
      – Знаете, Дэнджефилд, мы только прошли первую часть вашего плана, а в меня уже стреляли и избили до потери сознания. Я, пожалуй, пропущу вторую. У меня такое ощущение, что она закончится водяной пыткой и бамбуком, прорастающим через задницу.
      – Где мы можем поесть?
      – Вот с этим здесь никаких проблем. Позвоните вон в тот звонок и скажите коридорному о ваших желаниях, когда он войдет в номер.
      – Вам что-нибудь заказать?
      – Кофе. Много кофе. Но сейчас я намерен одеться. После того, как выберусь из постели. Затем приму душ и, если смогу, почищу зубы, даже, возможно, побреюсь. Как видите, я не собираюсь сидеть сложа руки. Я распланировал себе все утро.
      Дэнджефилд нажал кнопку звонка.
      – Вы уверены, что вас не били по голове?
      – Я уверен лишь в том, что главные события еще впереди.
      – Что вы имеете в виду?
      – Вторую часть плана Дэнджефилда, к которой мы должны перейти. Кстати, как мы это сделаем?
      – Просто, – Дэнджефилд выудил из моей пачки вторую сигарету. – Мы скажем Анджело то, что должны были сказать ему вы.
      – Мы?
      – Вы попали в передрягу, Которн. Вам нужен напарник.
      – С этим я не спорю. Но где мы найдем Сачетти, если он не хочет, чтобы его нашли?
      – Он живет на яхте, не так ли?
      К этому времени я уже сидел на краю кровати. Еще час, и я смог бы добраться до ванной.
      – Хорошо. Мы отправимся на яхту. Там не любят гостей, но мы все равно отправимся туда. С чего вы взяли, что нас пустят на борт?
      Дэнджефилд зевнул, потянулся.
      – Иногда, Которн, мне кажется, что у вас вместо мозгов дерьмо. Он знает о трех парнях и телеграмме. Вы сказали об этом его жене, так?
      – Сказал.
      – Он в это не поверит. Но захочет выяснить, почему мы хотим, чтобы он вам поверил.
      – То есть он все-таки встретится с нами?
      Дэнджефилд даже поднял глаза к потолку.
      – Клянусь богом, прошлой ночью они-таки ударили вас по голове.
      В ванной комнате я задержался. Струйки воды из душа иглами впивались в мою спину, а бритва весила не меньше десяти фунтов. Когда же я, наконец, вышел из ванной, Дэнджефилд добивал остатки непомерного завтрака.
      – Теперь вы совсем другой человек. Чистенький, свеженький. Я расписался за вас на счете.
      – Еще немного практики, и вы сможете подписывать мои банковские чеки. Кофе остался?
      – Сколько хотите.
      Зазвонил телефон, я снял трубку.
      – Мистер Которн? – голос я узнал сразу же. Миссис Сачетти, хотя она и не назвалась. – Я передала мужу ваши слова.
      – А я после вашего ухода получил то, что он обещал передать мне. С лихвой.
      Извиняться она не стала.
      – Мой муж передумал, мистер Которн. Он хотел бы встретиться с вами как можно быстрее.
      – Сегодня утром?
      – Если вы не возражаете.
      – Хорошо. Где?
      – В доме моего отца. Там удобнее, чем на яхте.
      – Договорились. Давайте адрес.
      Она продиктовала мне адрес, и мы назначили встречу на одиннадцать часов. Положив трубку, я повернулся к Дэнджефилду. Тот как раз наливал себе виски.
      – Жена Сачетти, – пояснил я.
      – Он хочет видеть нас, так?
      – Так.
      – План Дэнджефилда, – удовлетворенно улыбнулся он. – Похоже, все идет как надо.
      После того как Дэнджефилд побрился моей бритвой и выпил еще стакан виски, мы взяли у отеля такси и выехали на Садовую улицу. Путь наш лежал мимо Инстана Негара Сингапура.
      – Кто же там живет? – спросил Дэнджефилд, оглядываясь на роскошный дворец.
      – Раньше это была резиденция английских губернаторов. Теперь это дом президента Сингапура.
      – Этого Ли?
      – Нет. Ли – премьер-министр. Президент здесь Инж Юсеф бин Исхак.
      – Как вы можете запоминать такое?
      – Мне нравятся иностранные имена.
      Проехав еще с милю, водитель повернулся к нам.
      – А это дом короля Тигрового бальзама, – пояснил он.
      Такого смешения архитектурных стилей видеть мне еще не доводилось. Круглые мавританские башенки по углам, коринфские колонны, поддерживающие крышу. Всего два этажа, но каждый в добрых пятнадцать футов. Белые стены и огромные буквы на крыше: «Музей нефрита».
      – Что это за тигровый бальзам? – переспросил Дэнджефилд.
      – Лекарство от всех болезней, которое изготовлял О Бун Хо, – водитель резко вывернул руль, чтобы избежать столкновения с «хондой». – Заработал на нем миллионы долларов. Покупал газеты, а когда умер, в его доме открыли музей.
      – Музей нефрита?
      – Да. На основе его коллекции. Более тысячи экспонатов. Некоторые очень древние. И дорогие.
      Еще через полторы мили мы оказались в районе Танглин, где, по словам водителя, на квадратную милю приходилось больше миллионеров, чем в любом другом месте земного шара. Водитель, возможно, преувеличивал, но чувствовалось, что люди вокруг живут состоятельные. Дом тестя Сачетти, То Кин Пу, внушительное двухэтажное сооружение под красной черепичной крышей, отделял от шоссе ухоженную зеленую лужайку с многочисленными цветочными клумбами. Асфальтированная подъездная дорожка привела нас к крытой веранде и небольшому фонтанчику, окруженному прудом. Шофер усердно полировал тряпкой коричневые бока «роллс-ройса».
      Я расплатился с водителем. Вместе с Дэнджефилдом поднялся на веранду. Нажал кнопку. Где-то вдалеке послышалась трель звонка, но дверь открылась немедленно. Китаец в белом смокинге вопросительно посмотрел на меня.
      – Я – мистер Которн, – представился я.
      – Миссис Сачетти ждет вас.
      Вслед за китайцем мы вошли в холл. Несмотря на систему кондиционирования, ладони моих рук вспотели, и я почувствовал, как капельки пота под мышками сбиваются в струйки и текут вниз. Боль пронзала тело при каждом шаге и вздохе, но не она вызвала дрожь в руках и обильное потовыделение. Их вызвала захватившая меня навязчивая идея – во что бы то ни стало найти Анджело Сачетти. До нашей встречи оставалось, возможно, лишь несколько секунд, потому что мужчина в белом смокинге уже открывал дверь.
      Я вошел первым, Дэнджефилд – за мной, наступая на пятки.
      – Спокойнее, приятель, – прошептал он. – Никуда он не денется.
      Мы оказались в гостиной, обставленной безликой мебелью: две софы, несколько кресел, ковер на полу, картины на стенах, вазы с цветами на столах. Жена Анджело Сачетти сидела в одном из кресел, точно так же, как и вчера, чуть наклонившись вперед, положив руки на подлокотники, плотно сжав колени и скрестив ноги в лодыжках. Китаец средних лет, в белой рубашке и темных брюках, Униформе сингапурских бизнесменов, поднялся нам навстречу.
      – Мистер Которн, это мой отец, мистер То.
      Он чуть поклонился, но не протянул руки.
      – Мой коллега, мистер Дэнджефилд, – откликнулся я. – Миссис Сачетти и мистер То.
      Дэнджефилд формальностей не признавал и сразу взял быка за рога.
      – Где ваш муж, миссис Сачетти?
      Она словно и не услышала его, вновь обратившись ко мне.
      – Вы не говорили, что приведете с собой коллегу, мистер Которн.
      – Нет, не говорил. Но мистер Дэнджефилд не менее меня заинтересован в скорейшем завершении этого дела.
      – Какого?
      – Речь идет о краже, совершенной Анджело. Я говорил вам об этом вчера вечером. Как только появится Анджело, мы все обсудим в деталях.
      – Боюсь, мне придется вас разочаровать, – вмешался мистер То.
      – Почему?
      – Потому что, мистер Которн, его ищет полиция, – ответила миссис Сачетти.
      – Почему? – повторил я.
      – Вчера ночью убили женщину. Полиция утверждает, что убийца – мой муж. Разумеется, это абсурд, – голос ее оставался совершенно бесстрастным.
      – И Анджело сбежал? – спросил Дэнджефилд.
      – Не сбежал, мистер Дэнджефилд, – поправил его мистер То. – Просто решил, что до выяснения обстоятельств убийства ему лучше не встречаться с полицией.
      – Кого убили? – я, впрочем, мог и не задавать этого вопроса.
      – Кажется, американку, – ответила жена Анджело Сачетти. – Ее звали Карла Лозупоне.

      Тело Карлы Лозупоне нашли вдали от отеля «Раффлз», в придорожной канаве на восточном побережье, в сотне ярдов от малайской деревни. Ее задушили веревкой или проводом, а в правой руке она держала бумажник с американским паспортом, просроченным водительским удостоверением, выданным в Калифорнии, карточкой службы социального обеспечения и 176 сингапурскими долларами. Пальцы Карлы сжали бумажник мертвой хваткой, и полиции пришлось потрудиться, чтобы высвободить его. В паспорте, водительском удостоверении и на карточке службы социального обеспечения стояло имя Анджело Сачетти.
      На тело наткнулся поднявшийся поутру рыбак-малаец. Он тут же переполошил всю деревню, и вскоре у тела собралась большая толпа мужчин, женщин и детей, долго решавших, что же делать дальше. Наконец, они посадили одного из подростков на велосипед и отправили за полицейским. На поиски последнего ушло немало времени, так что сотрудники отдела уголовного розыска Сингапура прибыли на место происшествия лишь в десятом часу утра. Еще час ушел и у них, чтобы связаться с большими отелями и выяснить, не без помощи портье «Раффлза», что убитая – Карла Лозупоне.
      Дэнджефилд споро взялся за дело после того, как жена Сачетти рассказала нам о смерти Карлы. По его коротким, но точным и логичным вопросам я сразу понял, что специалист он отличный. С подробностями мы ознакомились позднее: миссис Сачетти и ее отец знали лишь о том, что Карла Лозупоне убита, а полиция разыскивает Анджело Сачетти. У То были в полиции осведомители, и они предупредили его, что подозрение в убийстве падает прежде всего на его зятя. То сообщили об этом за двадцать минут до прибытия полиции, то есть Сачетти хватило времени, чтобы скрыться.
      – Где он сейчас? – спросил Дэнджефилд.
      – Не знаю, – ответила миссис Сачетти. – Но полагаю, что он вскоре даст о себе знать.
      – Когда, по мнению полиции, убили девушку?
      – И это мне не известно.
      – Они спрашивали, где был ваш муж прошлой ночью?
      – Да.
      – Что вы ответили?
      – Что он был со мной на яхте.
      – Они вам поверили?
      – Нет.
      – Почему?
      – Потому что они уже побывали на яхте и допросили команду.
      – И матросы сказали, что Сачетти на яхте не было?
      – Да.
      – Всю ночь?
      – Да.
      – Где же он был?
      – Не знаю, Вечером у него было назначено деловое свидание. Если он задерживался допоздна, то обычно оставался в городе. У нас есть небольшая квартира, которой он часто пользуется.
      – Где вы виделись сегодня с Анджело?
      – Здесь.
      – Как он с вами связался?
      – По радиотелефону, рано утром. На яхте.
      – О чем вы говорили?
      – О мистере Которне. О том, что сказал мистер Которн вчера вечером.
      – Он не упомянул, что у него пропал бумажник?
      – Нет.
      – Почему?
      – Не знаю.
      – Что он сказал о Которне?
      – Сказал, что хочет увидеться с ним. Я предложила встретиться здесь, и он согласился.
      – Карла Лозупоне виделась с вашим мужем позавчера. Она говорила об этом Которну. Вы знали, что они виделись, не так ли?
      То заерзал в кресле.
      – Моя дочь достаточно долго отвечала на ваши вопросы. Больше она отвечать не будет.
      – Еще как будет, – Дэнджефилд повернулся ко мне. – У вас есть сигареты? – я дал ему пачку, он вытряс из нее сигарету, закурил.
      То поднялся.
      – Раз моего зятя здесь нет, я полагаю, что продолжение нашей беседы бессмысленно. Это полицейское дело, а вы, мистер Дэнджефилд – не из полиции. Во всяком случае, не из сингапурской полиции.
      – Сядьте, – предложил ему Дэнджефилд. – Мы еще не закончили.
      – Мне не остается ничего иного, как уйти. Извините, но вы не оставляете мне другого выхода, – и он направился к двери.
      – Я сказал, сядьте, – такой резкости в голосе Дэнджефилда я еще не слышал.
      То обернулся, задумчиво посмотрел на Дэнджефилда.
      – Почему я должен сесть? – вкрадчиво осведомился он, показывая, что рассчитывает услышать вескую причину.
      – Потому что у вашего зятя есть нечто, нужное мне, и я расскажу полиции, по какому поводу Карла Лозупоне вчера виделась с Анджело, если не получу это нечто.
      То вернулся к креслу, осторожно сел.
      – Так что это за повод?
      – Анджело шантажировал отца Карлы Лозупоне, при ней было письмо, позволяющее Анджело или кому-либо еще получить миллион американских долларов в одном панамском банке, где не задают лишних вопросов. Я думаю, полицию очень заинтересует это письмо.
      Миссис Сачетти и ее отец переглянулись. То едва заметно кивнул. Похоже, миссис Сачетти сразу поняла, куда поворачивать разговор.
      – Что значит кому-либо еще, мистер Дэнджефилд?
      – То и значит, – сухо ответил тот. – Это письмо – все равно, что облигации на предъявителя. Кто его приносит, тот и получает деньги. Панамские банки уже несколько лет пользовались такой системой. Она позволяет без труда осуществлять анонимный перевод крупных сумм. К тому же, это письмо – отличный мотив для убийства Карлы Лозупоне.
      – Но для чего моему мужу…
      Дэнджефилд перебил ее нетерпеливым взмахом руки с сигаретой. Пепел посыпался на ковер.
      – Вы хотите спросить, с какой стати было ему убивать Карлу, если он все равно получил бы письмо после отъезда Которна из Сингапура?
      Жена Анджело Сачетти опять посмотрела на отца, и тот вновь кивнул.
      – Такой вопрос представляется мне весьма уместным.
      – Значит, вы знали о письме?
      – Я не знала, что оно на предъявителя.
      – Об этом, однако, знал убийца.
      – Вы хотите сказать, мистер Дэнджефилд, – вмешался То, – что убийца этой молодой женщины взял письмо и подстроил все так, чтобы ни у кого не осталось сомнений, что ее убил мой зять?
      – Совершенно верно. Именно об этом я и говорю. Но Анджело этим не поможешь, не так ли? Он же не сможет прийти в полицию и заявить: «Послушайте, я шантажировал одного типа в Соединенных Штатах, а кто-то еще убил его дочь и подставил меня». Он же не пойдет с этим в полицию?
      То и его дочь молча смотрели на Дэнджефилда. А он оглядывался в поисках пепельницы. Наконец, увидел на столе какое-то блюдо, поднялся и вдавил в него окурок. Затем повернулся к миссис Сачетти.
      – Готов поспорить, я знаю, чем занимается сейчас Сачетти, – продолжил Дэнджефилд. – Держу пари, он ищет сейчас двух-трех свидетелей, которые поручатся за каждую минуту, проведенную им вчера вечером и ночью. А потом ему придется найти еще двух, которые присягнут, что бумажник украли или он потерял его неделей раньше, может, даже двумя. Вполне возможно, что так оно и было. Так что он еще может снять с себя подозрение в убийстве. Впрочем, мне до этого нет никакого дела. Меня интересует только одно – документы, которыми он шантажировал Джо Лозупоне, и у меня есть основания полагать, что они будут лежать у меня в кармане, когда я выйду из этого дома.
      – У вас очень богатое воображение, мистер Дэнджефилд, – пророкотал То.
      – А ваши угрозы нам не страшны.
      Дэнджефилд рассмеялся, но веселья в его смехе я не заметил.
      – Вам нравится этот дом, не так ли, приятель, и вам нравится «роллс», что стоит на подъездной дорожке, и деньги, которые, по словам Которна, вы получаете ежемесячно от вашего зятя. Я слышал, до появления Анджело вы жили несколько иначе. Не было ни дома, ни машины, ни денег, ни яхты. Вы, конечно, пользовались политическим влиянием, но лишь Анджело показал вам, как обратить это влияние в звонкую монету. А для операций, что ведет здесь Анджело, нужны деньги, большие деньги, – он помолчал и взглянул на меня. – Дайте мне сигарету.
      Я дал ему сигарету.
      – А теперь у Анджело неприятности, и серьезные, – закурив, Дэнджефилд вновь заговорил. – Потребуется время, чтобы выпутаться из них, если это ему вообще удастся. А пока ему нужно много денег. Если он хочет снять с себя обвинение в убийстве. И еще больше, если он не сможет оправдаться. Добыть их он может только в одном месте – у своего крестного отца, Чарльза Коула. Вам известно, что у Анджело есть крестный отец, не так ли?
      В какой уж раз отец и дочь переглянулись.
      – Мы знаем, чем занимается в Сингапуре мой муж, мистер Дэнджефилд, – ответила миссис Сачетти. – От нас у него секретов нет.
      – Вот и отлично, – кивнул Дэнджефилд. – Потому что в ближайшие две минуты вам придется принять решение. Посоветоваться с Анджело вы не сумеете, так что мне остается лишь надеяться, что присущий вам здравый смысл подскажет вам правильный выход.
      – Какое решение? – спросил То.
      – Если я не получу компрометирующих материалов на Джо Лозупоне, Анджело не сможет припасть к единственному для него денежному источнику.
      – Я вам не верю! – воскликнула женщина.
      Я смотрел, как ведет Дэнджефилд свою партию, и радовался, что воюет он с ними, а не со мной. Он провел рукой по лысине и ухмыльнулся.
      – Что ж, я скажу вам, какие действия придется мне предпринять, если я не получу то, что мне нужно, а уж поверите вы мне или нет – дело ваше. Если компромат на Лозупоне не попадет мне в руки, я сообщу ему, что Чарльз Коул долгие годы был осведомителем ФБР. После того, как Лозупоне узнает об этом, Чарльз Коул проживет максимум два дня, а шантажировать мертвеца едва ли удастся даже Анджело.
      В этом и заключалась сердцевина плана Дэнджефилда, простого, как апельсин. Так что меня не удивило, что тесть Анджело быстро пришел к решению.
      – Принеси, – приказал он дочери.
      – Но как мы узнаем… – большего ей сказать не удалось.
      – Принеси, – повторил мистер То.
      Женщина поднялась и подошла к безликой картине Сингапурской бухты, со слишком синим небом и чересчур зеленой водой. За картиной оказался маленький сейф. Она несколько раз повернула диск, набирая нужную комбинацию цифр, открыла сейф, достала желтую коробочку размером с пачку сигарет. Закрыла дверцу, вновь повернула диск, вернула картину на прежнее место. Желтую коробочку она отдала отцу.
      – Микрофильм, – в голосе Дэнджефилда не слышалось вопроса.
      – Микрофильм, – подтвердил То.
      – Полагаю, есть и другие копии.
      – Но так ли это важно? – спросил То.
      – Пожалуй, что нет. Во всяком случае, мне на это наплевать.
      – Как я понимаю, мистер Дэнджефилд, вы в некотором роде полицейский.
      – Это заметно, да?
      – Сразу бросается в глаза. А на основе этой информации, – мистер То чуть приподнял желтую коробочку, – вы намерены отправить в тюрьму отца убитой девушки?
      – Вам-то что до этого?
      Впервые после нашего прихода мистер То улыбнулся.
      – Вы – умный человек, мистер Дэнджефилд. И без труда найдете другие способы использования подобной информации.
      – Вы хотите сказать, что я могу сам начать шантажировать Лозупоне? Или потребовать свою долю в том миллионе, о котором только что шла речь?
      – Такая мысль приходила мне в голову.
      – Какая вам разница?
      – Пожалуй, что никакой, при условии, что мистер Коул останется на своем месте. Часть средств, которые он перевел моему зятю, помогли борьбе за светлые идеи.
      – Я не хочу, чтобы с Коулом что-то случилось, – ответил Дэнджефилд.
      – Но вы хотите, чтобы этот Лозупоне оказался за решеткой. Вы так этого хотите, что готовы пожертвовать Коулом, если сочтете это необходимым.
      – Совершенно верно, – кивнул Дэнджефилд. – А теперь можете отдать мне коробочку.
      Я встал, пересек комнату, взял коробочку из руки То и положил в карман брюк.
      – Я оставлю ее у себя, Сэм.
      Дэнджефилд вскочил.
      – Что значит у себя?
      – То, что я сказал. Она останется у меня. Мне нужны гарантии.
      – Послушайте, приятель, отдайте ее…
      – Замолчите! – прервал я Дэнджефилда. – Я уже полчаса слушал вас троих. Вы обо всем договорились и всем довольны. Сачетти будет по-прежнему получать деньги от Коула, То – расплачиваться ими за дом и покупать бензин для «роллса» и пиво для сингапурского варианта Красной гвардии. А вы тоже довольны, Дэнджефилд, не так ли? Вы получили то, что хотели, за чем посылали меня. План Дэнджефилда сработал! Короче, у всех все в порядке, кроме меня.
      – Ладно, парень, чего ты хочешь? – пробурчал Дэнджефилд. – Пятьдесят тысяч от Коула?
      – Я хочу увидеть Анджело. Ради этого я и прилетел в Сингапур.
      – Зачем это вам нужно? – взревел Дэнджефилд. – Только потому, что вас трясет каждый вечер, когда Анджело падает за борт и подмигивает вам? Вы думаете, что излечитесь, увидев его? Да вы просто псих, Которн.
      – Вы упускаете одну мелочь, – добавил я.
      Дэнджефилд лишь качал головой.
      – Угораздило же меня связаться с психом.
      – Вы забываете, что мне поручили приглядывать за Карлой, а теперь она мертва, и едва ли ее отец встретит меня с распростертыми объятиями.
      – Отдайте мне коробочку, и я упрячу его за решетку до того, как он узнает о смерти дочери.
      То поднялся и посмотрел на Дэнджефилда.
      – Я полагаю, эта дискуссия не касается ни меня, ни моей дочери. Если позволите, господа, я попрошу моего шофера отвезти вас в отель.
      – Извините, но вас она касается, – возразил я. – Коробочка останется у меня, пока я не увижу Анджело. Таково мое условие. Дэнджефилд как-то забыл упомянуть об этом, не так ли, Сэм?
      Дэнджефилд сверлил меня взглядом.
      – Я могу забрать ее у вас, Которн, так или иначе.
      – Лучше и не пытайтесь. Проще предложить им устроить нашу встречу.
      – Вы допускаете ошибку.
      – Пусть это будет моей ошибкой.
      Дэнджефилд повернулся к То.
      – Организуйте им встречу.
      – Я не думаю, что…
      – Думайте, что хотите. Сделайте так, чтобы этот парень увиделся с Анджело. Это его условие.
      То и его дочь снова переглянулись. Теперь заговорила младшая по возрасту.
      – Хорошо, мистер Дэнджефилд. Я все устрою. К вам придет человек, который скажет, где и когда.
      – И еще, – вставил я.
      – Да?
      – Не затягивайте с нашей встречей.
      Мы уже проехали полпути к отелю, прежде чем Дэнджефилд заговорил со мной.
      – Клянусь богом, из-за вас все могло пойти насмарку.
      – Анджело у меня в долгу.
      Дэнджефилд хмыкнул.
      – Вы же не думаете, что Анджело действительно убил Карлу Лозупоне?
      – Этого я не знаю.
      – Этого я не знаю, – передразнил меня Дэнджефилд, – До чего же вы тупы, Которн.
      – Ладно, будем считать, что я тупой.
      – Как я и говорил, все подстроено. Это же ясно, как божий день. А знаете, кто его подставил?
      – Я знаю, какой ответ вы хотели бы услышать.
      – Какой же?
      – Его тесть и жена, так?
      Дэнджефилд посмотрел на меня и улыбнулся, Потом откинулся на мягкую спинку заднего сидения «роллса» и повернулся к окну.
      – Вы правы, приятель, – только сказал он это, похоже, себе, а не мне.

      Портье-китаец «Раффлза» не улыбнулся мне, как обычно, когда я попросил у него ключ и большой конверт из плотной бумаги.
      – Вас ждут, мистер Которн.
      – Где?
      – В вашем номере.
      – Разве вы пускаете кого-то в номер в отсутствие хозяина?
      Тут он выдавил из себя улыбку.
      – Полиции не принято отказывать.
      – Понятно. Вы дадите мне конверт?
      Получив конверт, я вложил в него желтую коробочку, заклеил его, написал свою фамилию и протянул портье.
      – У вас есть сейф, не так ли?
      – Разумеется.
      – Вас не затруднит положить туда этот конверт?
      Он кивнул, а помолчав, добавил:
      – Я очень расстроился, узнав, что мисс Лозупоне…
      – Понимаю, – прервал я его, прежде чем он успел выразить мне соболезнование. – Благодарю вас. Это ужасно.
      – Ужасно, – подтвердил он и направился к сейфу, чтобы запереть в него микрофильм, с помощью которого Дэнджефилд собирался отправить в тюрьму отца Карлы Лозупоне.
      Я думал о Карле, пока шел к номеру, где ожидала меня полиция, чтобы спросить, кто такая Карла и почему она умерла. Наверное, они не стали бы спрашивать, кто будет скорбеть о ней, хотя и на этот вопрос я не смог бы дать им исчерпывающего ответа. Ее отец будет скорбеть, решил я. Джо Лозупоне, по ее словам, низенький лысый толстячок. Он, однако, не ограничился бы посыпанием головы пеплом, но сделал бы все возможное, чтобы отомстить. Наверное, какое-то время будут скорбеть ее любовники, к ним я отнес и себя, мужчины, которые помнили, как она говорила, как выглядели ее волосы на подушке, как она ходила по комнате.
      Меня ждали двое. Один стоял у окна, второй сидел в кресле. Стоявший у окна повернулся, когда я открыл дверь. Худощавый, с высоким лбом, шапкой черных волос с пробором посередине, в очках с черной пластмассовой оправой и пиджаке, предназначенном для того, чтобы скрыть кобуру с пистолетом на поясе.
      – Мистер Которн? – спросил он.
      – Да.
      – Я – детектив-сержант Хуанг из Отдела уголовного розыска. Это детектив-сержант Тан, – представил он своего напарника.
      Я положил ключ на комод.
      – Портье сказал, что вы ждете меня.
      Сержант Тан выглядел помоложе, но едва ли кому-либо из них было больше тридцати. Он тоже носил пиджак, хотя в Сингапуре редко кто надевал его даже по вечерам. При моем появлении Тан встал. Ростом под шесть футов, высокий для китайца. Губы его разошлись в вежливой улыбке, но глаза остались суровыми.
      – Мы хотели бы задать вам несколько вопросов в связи со смертью Карлы Лозупоне, – объяснил свое присутствие сержант Хуанг. – Я правильно произнес фамилию?
      – Да, – коротко ответил я.
      – Вы знаете, что она мертва, – добавил сержант Тан.
      – Я слышал об этом по радио, – так оно, собственно, и было. По пути в отель Дэнджефилд попросил водителя включить радио. «Полицейские обязательно наведаются к вам, – заметил он. – Если вы услышите по радио, что она убита, вам не придется разыгрывать изумление, когда они скажут вам, что с ней произошло».
      Хуанг кивнул.
      – Да, об убийстве сообщили в одиннадцать часов.
      – Я услышал об этом в двенадцатичасовом выпуске новостей. Вы не возражаете, если я сяду? Я также хотел бы выпить кофе. А что предпочитаете вы, чай или кофе?
      – Чай, пожалуйста, – ответил сержант Хуанг.
      Я нажал кнопку звонка, и в дверях мгновенно возник коридорный. Я попросил его принести чай и кофе, сержант Тан опустился в кресло, сержант Хуанг остался у окна, а я сел на софу слева от Хуанга.
      – Вы сопровождали мисс Лозупоне из Соединенных Штатов, мистер Которн? – спросил Хуанг.
      – Да.
      – Вы были близкими друзьями?
      – Нет, мы познакомились в день отлета.
      – В самолете?
      – Нет. Ее отец хотел, чтобы кто-нибудь приглядывал за ней в Сингапуре, и наш общий знакомый предложил меня. Впервые мы встретились в Лос-Анджелесе, в номере отеля, где она остановилась.
      – Когда вы в последний раз видели мисс Лозупоне? – подключился Тан.
      – Вчера. Сразу же после полудня. Она заглянула ко мне, мы вместе пошли на ленч и выпили по паре коктейлей.
      – Больше вы ее не видели? – продолжил допрос Хуанг.
      – Нет.
      – Мистер Которн, – обратился ко мне Тан, – вчера вечером вы послали за доктором. Согласно его записям, вас жестоко избили.
      – Да. Это произошло в Чайнатауне. Не могу точно сказать, на какой улице.
      – Вас ограбили?
      – На несколько долларов. Если я гуляю по незнакомому городу, то не ношу с собой больших денег и даже бумажника.
      – Вы поступаете мудро, – кивнул Хуанг. – Но почему вы не сообщили об ограблении в полицию?
      – Стоило ли поднимать шум из-за нескольких долларов?
      – Сколько их было? – спросил Хуанг. – Разумеется, я имею в виду грабителей, а не доллары.
      Мы все улыбнулись шутке и они, как мне показалось, сразу поняли, что я лгу. Однако не стали уличать меня во лжи.
      – Их было трое, – на всякий случай я добавил одного.
      – Вы, должно быть, сопротивлялись?
      – Только для вида. Им это не помешало.
      – Вы были выпивши? – спросил Хуанг и тут же добавил: – Извините, мистер Которн, что мы задаем личные вопросы, но, надеюсь, вы понимаете, что это наш долг.
      – Разумеется, – кивнул я. – Я выпил несколько бокалов и, возможно, почувствовал себя слишком храбрым.
      – Вы пили в одном месте?
      – Да. У Толстухи Анни.
      – Это заведение вам рекомендовали друзья?
      – Нет. Велорикша.
      – Когда вы вернулись в отель?
      – В начале двенадцатого ночи.
      – Вы не заглянули к мисс Лозупоне?
      – Нет.
      – Почему?
      – Мне требовался доктор, а не сочувствие.
      В дверь постучали, я пересек комнату, открыл дверь, и коридорный внес заказанные мною чай и кофе. Мы получили полные чашки на блюдечках, перекинулись парой Фраз о погоде, потому что за окном внезапно зарядил дождь, а затем вернулись к вопросам и ответам.
      – Вы знакомы с мистером Анджело Сачетти, не так ли, мистер Которн? – спросил Тан.
      – Знаком.
      – Вы были непосредственным участником несчастного случая, происшедшего с ним почти два года назад?
      – Я думаю, в ваших архивах хранится исчерпывающая информация по этому делу.
      – Мисс Лозупоне знала его?
      – Да. Одно время они были помолвлены и собирались пожениться.
      – Вы виделись с мистером Сачетти? – спросил Хуанг.
      – Нет.
      – Вы разыскивали его?
      – Да.
      – Почему?
      – Ранее я думал, что он умер по моей вине, а потом узнал, что он жив. Его смерть не давала мне покоя, поэтому я решил убедиться, что он действительно остался в живых.
      – И вы прилетели в Сингапур только ради этого? – осведомился Тан.
      – Совершенно верно.
      – Вы виделись с Сачетти? – повторил Хуанг, опустив «мистера».
      – Нет.
      – Мисс Лозупоне тоже искала его? – добавил Тан.
      – Да.
      – Почему?
      Я пожал плечами.
      – Как я говорил, они были помолвлены.
      – Но Сачетти женат.
      – Я слышал об этом.
      – Так зачем же молодой женщине…
      Тут я прервал Тана.
      – Как вы правильно заметили, она была молода. Трудно, знаете ли, предугадать, что может сделать молодая женщина с темпераментом Карлы Лозупоне после того, как ее бросили ради другой.
      – Вы полагаете, что она оскорбилась?
      – Она не говорила со мной на эту тему.
      Хуанг отлепился от окна и поставил пустую чашку и блюдце на кофейный столик.
      – Позвольте сказать, как я понимаю ваши отношения с мисс Лозупоне, – он вернулся к окну. – Вы оба, благодаря случайному стечению обстоятельств, прибыли в Сингапур одновременно, чтобы найти Анджело Сачетти. Вы, мистер Которн, чтобы увериться, что он жив и невредим. Мисс Лозупоне, возможно, чтобы отомстить. Но вы не обсуждали друг с другом причины, побудившие вас отправиться в столь далекое путешествие. Но уж об Анджело Сачетти вы говорили?
      – Да.
      – Если можно, поконкретнее.
      – Мы сошлись в том, что он – сукин сын.
      – Как по-вашему, могла мисс Лозупоне ненавидеть Сачетти до такой степени, чтобы решиться на какую-нибудь глупость? – спросил Хуанг.
      – Что еще за глупость?
      – К примеру, попытаться убить его, – подсказал Тан.
      – Нет, – я покачал головой. – Думаю, что нет.
      – Вы знали, что мы разыскиваем Анджело Сачетти в связи с ее убийством?
      – Нет, – по радио об этом не сообщили.
      – Когда мы нашли мисс Лозупоне, она держала в руке бумажник Сачетти.
      – Если б он убил ее, едва ли он оказался бы столь беззаботным, чтобы оставить в ее руке свой бумажник, – заметил я.
      – Мы тоже подумали об этом, мистер Которн, – не без сарказма ответил Хуанг.
      – Но вы все равно разыскиваете его?
      – Да, – кивнул Хуанг. – Разыскиваем.
      Они рассказали мне все остальное, во всяком случае, о том, что, по их мнению, мне следовало узнать. Карлу Лозупоне убили около полуночи, часом раньше или часом позже, затем отвезли к малайской деревне и бросили в придорожную канаву. Как отметил Тан, ее не изнасиловали. Установив личность Карлы, они сразу же послали телеграмму ее отцу.
      – Ее сумочка и паспорт исчезли, – добавил Тан. – Она носила с собой крупные суммы?
      – Я думаю, только туристские чеки. Как вы узнали адрес ее отца?
      – Из регистрационной книги отеля и документов иммиграционной службы в аэропорту.
      Наступившая пауза затянулась минуты на две. Хуанг смотрел в окно, Тан разглядывал пуговицу на пиджаке. Ни один из них не вел записей, и я чувствовал, что услышанная от меня ложь не представляет для них особого интереса.
      Первым заговорил Хуанг.
      – Вы знаете, чем занимается в Сингапуре Сачетти, мистер Которн?
      – Да.
      – Лим Панг Сэм рассказал нам сегодня утром, что он ввел вас в курс текущих событий.
      – Так вы говорили с ним?
      – Конечно. В противном случае мы беседовали бы не здесь, а в полицейском управлении, – Хуанг отвернулся от окна и посмотрел на меня. – Сингапурская полиция, мистер Которн, подчиняется Министерству обороны и безопасности, – он помолчал. – Главная задача министерства – противостоять угрозам безопасности Сингапура, угрозам внешним и внутренним, хотя не так-то просто отличить первые от вторых. Поэтому, собственно, ему предоставили определенную степень свободы. Хотя его деятельность классифицируется как угроза нашей внутренней безопасности. Однако ее прекращение могло вылиться в еще большую угрозу извне.
      – Из-за его тестя?
      Хуанг кивнул.
      – Да, из-за его тестя. Я вижу, мистер Лим дал вам полную информацию.
      – Он сказал, что этот То может организовать межнациональные столкновения.
      – Совершенно верно. И такие столкновения могут привести к катастрофическим последствиям. В частности, к вмешательству других стран.
      – Малайзии?
      – Или Индонезии, хотя наши отношения в последнее время значительно улучшились.
      – Значит, вы оставили Сачетти в покое, ради мира в своем доме? Логичное решение. Точно так же поступают и в других местах.
      – Логичное, мистер Которн, но унизительное. Особенно для полицейского.
      – Я вас понимаю.
      – Но убийство – совсем иное дело, – продолжал Хуанг. – Мы не можем пройти мимо убийства.
      – Или замять его?
      – Или замять его, – кивнул детектив-сержант.
      – А если Сачетти не убивал?
      – Улики не оставляют ни малейшего сомнения в том, что убийца – Сачетти.
      – Только не для полицейского.
      – Не для полицейского, – согласился Хуанг. – Для общественности.
      – Значит, вы намерены повесить на него это убийство.
      – Обязательно.
      – Даже если он невиновен?
      – Он виновен, мистер Которн. По нашему отделу проходят шесть убийств, напрямую связанных с деятельностью Сачетти.
      – Но убивал не он?
      – Нет. Мы ни разу не допрашивали его.
      – Но вы уверены, что ответственность лежит на нем?
      – Да, уверены.
      – Разве вы не следите за ним?
      – Мы следим за его яхтой, – ответил Тан. – Наблюдение ведется круглые сутки, – он помолчал, посмотрел на меня и улыбнулся, демонстрируя идеально ровные белоснежные зубы. – У него бывают интересные гости.
      – Разве он не покидает яхты?
      – В последнее время нет. Во всяком случае, открыто. Но это ничего не значит. К яхте может подойти весельная лодка ночью, без огней, и увезти его вверх по реке Сингапур.
      – Раньше он часто принимал гостей.
      – Купив яхту, Сачетти стал затворником. Предпочитает находиться в кругу семьи.
      – За исключением прошлой ночи, – и я тут же пожалел, что произнес эти слова.
      – Почему вы решили, что прошлой ночью его не было на яхте? – спросил Тан.
      Теперь пришла моя очередь улыбаться.
      – Он не мог убить Карлу Лозупоне, отвезти ее на восточное побережье и бросить в придорожную канаву, не покидая яхты, не так ли?
      – Скажите мне, мистер Которн, будете ли вы протестовать, если Сачетти признают виновным в убийстве Карлы Лозупоне? – спросил Тан.
      – Даже если он не убивал ее?
      – Даже в этом случае.
      На мгновение я задумался.
      – Нет, протестовать я не буду.
      – Я так и думал, – кивнул Тан, встал и направился к Двери. Сержант Хуанг последовал за ним.
      – Как долго вы намерены оставаться в Сингапуре, мистер Которн? – спросил он.
      – Пока не увижусь с Анджело Сачетти.
      – Не подумайте, что мы отказываем вам в гостеприимстве, но я надеюсь, что ваше пребывание в Сингапуре не затянется.
      Тан открыл дверь, кивнул мне и вышел в коридор. Хуанг задержался на пороге.
      – Спасибо за чай, мистер Которн.
      – Какие пустяки.
      – И за ваши ответы, – добавил он. – В том числе чистосердечные.

      Я уже было собрался выпить, чтобы скоротать время и заглушить боль, когда зазвонил телефон. Лим Панг Сэм, глава сингапурской Секретной службы, интересовался, как я себя чувствую.
      – Отвратительно, – ответил я.
      – Детектив Хуанг придерживается того же мнения. Он позвонил мне несколько минут назад.
      – Они удовлетворены?
      – Чем?
      – Моими ответами на их вопросы.
      Лим хохотнул.
      – По-моему, они не поверили не единому вашему слову, но вы уже не подозреваетесь в совершении убийства.
      – Они полагали, что Карлу убил я?
      – Поначалу да, но оказалось, что вчера ночью вас видело много людей.
      – Да, я кое с кем встречался.
      – Но не с тем, кого искали.
      – Нет, с ним я не виделся.
      Лим продолжил после короткой паузы:
      – Я думаю, вам следовало бы заглянуть ко мне в контору, Скажем, в половине третьего? Это время вам подойдет?
      – Годится.
      – У меня для вас будут новости. А может, и что-то еще.
      – Тогда до встречи.
      Положив трубку, я налил себе виски, добавил воды и постоял у окна, наблюдая за тугими струями тропического ливня.
      Думал я о Карле Лозупоне, о том, кто мог убить ее и почему. Где-то в глубине сознания начала формироваться интересная идея, но заметила, что я пытаюсь глянуть на нее хоть одним глазком, покраснела, испугалась и исчезла, Так что мне оставалось лишь смотреть на дождь да перебирать всех моих новых знакомых, от Коллизи и Полмисано до Хуанга и Тана. Но откровение не посетило меня, истина мне не открылась, хотя я и чувствовал, что разгадка где-то рядом.
      Наконец я сдался и вызвал коридорного. Он согласился принести тарелку сэндвичей, полный кофейник, и я отметил про себя, что надо будет увеличить размер его чаевых, если мне посчастливится выписаться из этого отеля. Я неторопливо ел сэндвичи, жевать я мог только левой половиной рта, правая еще болела после удара ребром ладони высокого китайца, запивая их кофе. Перед моим мысленным взором вновь прокрутилось вчерашнее сражение, и мне вспомнились времена, когда я дрался с тремя, четырьмя и даже пятью противниками, легко побеждая их на глазах восхищенных операторов, актеров, помощников режиссера, гримеров и просто зевак, толкущихся на съемочной площадке. Тогда, правда, каждая драка предварялась парой репетиций, и сценарий требовал моей победы, вчерашний же эпизод не имел сценария и прошел без репетиций, отсюда и противоположный результат.
      В два часа дождь еще не кончился. Я отправился на поиски швейцара, чтобы узнать, сможет ли он поймать мне такси. Пять минут спустя такси стояло у парадного входа, швейцар, раскрыв большой зонт, проводил меня до машины и подождал, пока я усядусь на заднее сидение. Я назвал водителю адрес конторы Лима, и он рванул с места сквозь дождь, очевидно, не зная, для чего предназначены щетки на ветровом стекле.
      Лим Панг Сэм широко улыбался, обходя стол и протягивая мне руку, которую я искренне пожал.
      – Если не считать правой челюсти, выглядите вы неплохо. Но синяк отвратительный.
      – Он еще и болит, – пожаловался я.
      Лим вернулся за стол и снял телефонную трубку.
      – Принесите, пожалуйста, чай, – затем посмотрел на меня. – Чай – целебный напиток. Не зря же англичане говорят: «Нет ничего лучше чашки чая».
      – Это точно, – согласился я.
      После того как нас обслужили, Лим откинулся на спинку стула, держа блюдце и полную чашку над кругленьким животиком.
      – Расскажите мне, что произошло.
      Я рассказал, начиная с того момента, как покинул его кабинет, и до визита детективов. Опустил я лишь те минуты, что мы с Карлой провели в моей постели, но едва ли кто связал бы их со смертью Карлы.
      Когда я закончил, Лим поставил чашку и блюдце на стол и развернулся к окну, чтобы убедиться, что корабли, несмотря на дождь, по-прежнему в бухте.
      – Получается, кто-то предпринял неуклюжую попытку представить дело так, будто убийца – Сачетти. Подтасовка фактов, как вы сказали.
      – У меня сложилось такое впечатление, но я не специалист.
      – В отличие от вашего мистера Дэнджефилда.
      – Он – агент ФБР. И его компетенция в подобных делах не вызывает сомнений.
      – Но в Сингапуре он неофициально?
      – Да.
      – Не могу сказать, что мне нравится ситуация, когда агент ФБР шныряет по Сингапуру, официально или нет, но еще меньше мне нравится его версия о причастности То и его дочери к смерти Карлы Лозупоне.
      – Не думаю, что и он от нее в восторге. Скорее всего, ему хочется ее придерживаться.
      – Почему?
      – Не знаю. Возможно, он не любит, когда остаются свободные концы.
      Лим вытащил пачку своих любимых «Лаки страйк» и предложил сигарету мне. Мы закурили.
      – Очень неприятная история, мистер Которн, – он покачал головой. – Побои, шантаж, убийство. Однако, как говорится, нет худа без добра.
      – Под добром вы подразумеваете возможность избавиться от Сачетти и от То?
      Лим кивнул.
      – Думаю, мы сможем это сделать, если проведем операцию без особых ошибок.
      – И вам не помешают дилетанты вроде меня.
      Лим улыбнулся.
      – Напрасно вы так, мистер Которн. Наоборот, благодаря вам мы получили этот шанс. Кстати, у меня есть к вам предложение. Но сначала я должен задать вам один вопрос. Согласны?
      – Я слушаю.
      – Вы по-прежнему не отказываетесь от намерения найти Анджело Сачетти?
      – Нет.
      – Хорошо. Тогда, если не возражаете, мы используем вас как ширму.
      – Не могу сказать, возражаю я или нет. Но от меня, похоже, ничего не зависит.
      Лим снова улыбнулся, вероятно, ему понравился мой ответ.
      – Мое предложение состоит в следующем: мы хотим, чтобы вы продолжали вести себя так, будто действуете в одиночку, – он выдвинул ящик стола, достал пистолет и положил его перед собой. – Мы хотим, чтобы вы вооружились.
      – Зачем?
      – Для защиты.
      Я наклонился вперед и взял пистолет. Он оказался на удивление легким.
      – Корпус из алюминиевого сплава, – пояснил Лим. – В Азии он становится очень популярным.
      Это был полицейский «смит и вессон», стреляющий специальными патронами 38-го калибра, и весил он не более полуфунта. Я положил пистолет на стол.
      – Что произойдет, если я нажму на курок и подстрелю кого-либо?
      – Это зависит от ряда факторов.
      – Например?
      – В кого вы попадете.
      – Предположим, я застрелю Анджело Сачетти.
      – Тогда ваши действия будут считаться самообороной.
      – И меня не потащат в суд?
      – Нет. Я, правда, не смогу убедить премьер-министра наградить вас медалью, но, надеюсь, вы не будете на этом настаивать.
      – Не буду, – кивнул я. – Значит, вы не против того, чтобы я убил Анджело Сачетти и избавил вас от лишних хлопот.
      – Разумеется, не выходя за пределы самообороны.
      – Разумеется.
      Я покачал головой и пододвинул пистолет к Лиму. Он же вернул его на прежнее место.
      – Мистер Которн, прошу вас учесть, что в Сингапуре не раздают оружие кому попадя. Я надеюсь, вы мне поверите. Оружие вам необходимо. Один раз в вас уже стреляли.
      – Тот выстрел расценивался как предупреждение.
      – Возможно, – Лим нахмурился. – Но потом вас избили до потери сознания. Если вы будете продолжать поиски Сачетти, с вами может случиться что-то еще, уже с фатальным исходом.
      – То есть предупреждений больше не будет?
      – Нет.
      – Ладно, я его возьму, но что я с ним буду делать?
      – Простите?
      – Пиджака у меня нет, как же я понесу его – за ствол?
      – О-о-о, – Лим поцокал языком. – Кажется, у меня есть бумажный пакет, – он порылся в ящиках стола и нашел пакет. Я положил в него «смит и вессон».
      – Очень удобно.
      – Думаю, вам все-таки придется надеть пиджак, – с сомнением заметил он.
      – Я как-нибудь выкручусь. По телефону вы сказали, что у вас есть новости для меня.
      Лим снял очки и начал протирать стекла носовым платком.
      – Речь пойдет о Дикки. Я разговаривал с ним сегодня.
      – С Триплетом?
      – Да. Он позвонил из Лос-Анджелеса. Он волнуется из-за вас.
      – Почему?
      Лим надел очки, и они привычно сползли на середину его широкого носа.
      – Кажется, я упомянул, что на вас напали.
      – О чем еще вы упомянули?
      – Об убийстве Карлы Лозупоне.
      – И что он сказал?
      – Я пытался отговорить его.
      – От чего?
      – Боюсь, он собрался в Сингапур.
      – О боже, – простонал я. – Можно мне воспользоваться вашим телефоном?
      – Телефон в вашем полном распоряжении, мой дорогой друг, но звонить бесполезно.
      – Я смогу убедить его остаться в Лос-Анджелесе. Лим глянул на часы.
      – Едва ли вам это удастся. Сейчас он как раз вылетает из Гонолулу и прибудет завтра в половине первого.
      – Что же мне делать с Триплетом?
      – Вы можете встретить его в аэропорту и перепроводить ко мне. Я давненько его не видел, знаете ли.
      Я встал и обошел стол Лима, чтобы взглянуть на бухту. Прижался лбом к прохладному стеклу.
      – Мистер Лим, вы дали мне пистолет в бумажном пакете и объяснили, что я волен расправиться с Анджело Сачетти. Вы расстроили моего партнера до такой степени, что он сорвался с места и полетел сюда, за десять тысяч миль от Лос-Анджелеса, хотя я предпочел бы, чтобы он оставался дома и руководил фирмой, от процветания которой зависит мое благополучие. Мы закончили с сегодняшней порцией сюрпризов или вы приберегли еще один напоследок?
      – К сожалению, приберег, мистер Которн.
      – Какой же?
      – Посмотрите налево и вниз.
      – Я ничего не вижу.
      – Это не удивительно. Три часа назад «Чикагская красавица» снялась с якоря.
      Я круто повернулся к Лиму.
      – С Сачетти на борту?
      Лим покачал головой.
      – Нет. Как только мы заметили, что якорь поднят, к яхте был послан полицейский катер. Полиция тщательно осмотрела все помещение. На борту только команда.
      – Куда она направляется?
      – Капитан не знает. Он следует указаниям.
      – Кто же указывает?
      – Миссис Сачетти.
      Я вернулся к своему стулу и сел.
      – Что-нибудь еще?
      – Могу только предложить выпить.
      – Вот с этим я спорить не буду.
      Лим вытащил из стола бутылку джина и два стакана, и мы выпили за здоровье друг друга. Потом еще несколько минут поговорили ни о чем, обменялись рукопожатием, и я двинулся к двери.
      – Мистер Которн, – остановил меня голос Лима.
      Я обернулся.
      – Да?
      – Кажется, вы что-то забыли.
      – Действительно, – я вернулся к столу, подхватил бумажный пакет с пистолетом марки «смит и вессон», стреляющим специальными патронами 38-го калибра, и унес его с собой в лифт, на улицу, в такси и, наконец, в номер отеля «Раффлз».

      Я разговаривал сам с собой, когда зазвонил телефон. В молчании я прождал с половины четвертого до семи, когда начался ставший уже привычным ежевечерний припадок, ничем не отличавшийся от вчерашнего или позавчерашнего. К половине восьмого я уже разошелся вовсю, проводя безжалостный анализ собственного характера, доминантой которого несомненно являлось слабоволие. В начале девятого, когда раздался звонок, я просто сорвал трубку с телефонного аппарата. Я поговорил бы и с дьяволом, но такой чести меня не удостоили, поэтому пришлось удовольствоваться Дэнджефилдом.
      – Как дела, Которн? Вы получили сигнал?
      – Нет.
      – Я так и думал. Сачетти, похоже, хочет, чтобы вы изрядно попотели.
      – Он этого добился.
      – Я тут разведывал обстановку.
      – И?
      – Думаю, нашел кое-что интересное.
      – Что же?
      – Я промок.
      – Должно быть, попали под дождь.
      – Поэтому зашел в портняжную мастерскую, чтобы мне высушили и прогладили костюм. Сидя там, я заметил парня, который принимал ставки.
      – И что?
      – Когда мне принесли костюм, пришел другой парень, скорее всего, курьер, и унес с собой собранные первым деньги. Я последовал за ним.
      – Куда?
      – В Чайнатаун. В забегаловку на Рыбной улице.
      – Вы и сейчас там?
      – Именно.
      – Зачем вам это нужно?
      – Потому что, если я не ошибаюсь, забегаловка на Рыбной улице – промежуточная станция. Когда они все подсчитают, деньги перекочуют в штаб-квартиру.
      – То есть туда, где должен быть Сачетти?
      – Точно, Которн.
      – А если он-таки там?
      Я услышал, как тяжело вздохнул Дэнджефилд.
      – Иногда, Которн, мне приходит в голову мысль о том, что у вас вместо мозгов опилки. Сачетти не жаждет вас видеть, не так ли?
      – Вроде бы нет.
      – Когда жена свяжется с ним, он, конечно, вас примет, но как вы собираетесь выбираться от него?
      – А в чем проблема?
      – В чем проблема? – передразнил меня Дэнджефилд. – Анджело в розыске, Которн. В розыске… Он может решить лечь на дно и утащит вас с собой. Поэтому, когда вы пойдете к нему, кто-то должен поджидать вас у дверей.
      – И это будете вы.
      – Совершенно верно.
      – С чего такое благородство, Дэнджефилд?
      – Мне нужен микрофильм.
      – Вы его получите.
      – Лишь после того, как вы увидитесь с Анджело. Если во время встречи с вами что-то случится, его у меня не будет.
      Я уже собрался сказать, что он может придти в отель и забрать микрофильм, но он не дал мне открыть рта.
      – Этот парень уходит. Мне пора, – и в трубке раздались гудки отбоя.
      Мне не оставалось ничего другого, как ждать, пока телефон зазвонит вновь или кто-то постучит в дверь. Ожидать – так с комфортом, решил я. Послал коридорного за обедом, потом долго лежал в постели, глядя в потолок, прежде чем заснуть. Следующим утром я просидел в номере чуть ли не до полудня, но мне так и не позвонили. Поэтому я поймал такси и поехал в аэропорт встречать моего партнера, который неизвестно по какой причине пришел к выводу, что я должен ждать телефонного звонка непременно в его компании.
      Иммиграционный контроль Триппет прошел четвертым. Следом за ним появился знакомый мне мужчина с Длинными вьющимися волосами, которого Карла Лозупоне называла Тони. Он глянул на меня, нахмурился и повернулся к своему спутнику, худому, среднего роста, с близко посаженными глазами, острыми носом и подбородком чем-то похожему на лиса.
      Триппет заметил меня и помахал рукой. Я поспешил к нему.
      – Эдвард, – улыбнулся он, – я очень рад, что вам удалось выкроить время и встретить меня.
      Мы обменялись рукопожатием.
      – Почему вы прилетели, Дик?
      – Разве Сэмми не сказал вам?
      – Он сказал, что вас обеспокоило мое здоровье или что-то в этом роде.
      На лице Триппета отразилось удивление.
      – Так и сказал?
      – Именно так, – подтвердил я.
      – Я ни о чем не волновался. Он поднял меня с постели телефонным звонком в четыре часа утра, чтобы сказать, что вы влипли в какую-то историю, и мне следует поспешить вам на помощь.
      – И в чем же, по его мнению, вы могли бы мне помочь?
      Ответить Триппет не успел.
      – Что случилось, Которн? – голос я узнал. В последний раз я слышал его в аэропорту Лос-Анджелеса, когда мне рекомендовали позаботиться о Карле Лозупоне. Теперь голос желал знать, почему я не исполнил поручение.
      Я повернулся.
      – Привет, Тони.
      В отличие от Триппета в его строгом, хотя и из легкой ткани, синем костюме, Тони оделся для тропиков: желто-оранжевый двубортный пиджак из льняного полотна с белыми пуговицами, темно-зеленые брюки, желтая рубашка с зелеными, шириной в дюйм, полосками и коричневые туфли. Я решил, что одевался он в Майами-Бич. Его приятель с лисьим лицом отдал предпочтение черному костюму, а на жару отреагировал лишь тем, что чуть ослабил узел галстука.
      – Это он, – пояснил Тони своему спутнику. – Которн. О котором я тебе говорил.
      Мужчина с лисьим лицом кивнул и надел черные очки, наверное, чтобы лучше рассмотреть меня.
      – Это Терлицци, – продолжил Тони. – Он тоже хочет знать, что произошло. Поэтому босс и послал его.
      – Это мой деловой партнер, мистер Триппет, – ответил я. – Мистер Терлицци и… по-моему, я так и не знаю вашей фамилии.
      – Чиа, – пробурчал он. До рукопожатий дело как-то не дошло. – Что случилось с Карлой, Которн? Босс хочет знать все.
      – Ее задушили.
      Терлицци снял очки и сунул их в нагрудный карман. Чуть кивнул, словно предлагая мне продолжать. А потом я впервые встретился с ним взглядом и тут же пожалел, что он снял очки. Глаза у него были цвета мороженых устриц, теплом они могли бы соперничать с полярной ночью, и у меня возникло ощущение, что я могу углядеть в них, чего не следовало бы, если тут же не отведу взгляд.
      – Где были вы? – спросил Тони Чиа.
      – Меня как раз били.
      – Кто это сделал?
      – Бил меня или душил Карлу?
      – Плевать мне, кто вас бил. Кто душил Карлу?
      – Полиция ищет Сачетти.
      – Сачетти, а? – Чиа вытащил из кармана пачку сигарет, достал одну, закурил. – Его работа?
      – Откуда мне знать?
      – Кое-что, Которн, вам знать все-таки нужно. К примеру, почему я и Терлицци прилетели в Сингапур. Мы здесь, потому что нам поручено найти убийцу Карлы, а потом я отдам его Терлицци, который немного не в себе. Совсем немного. Надеюсь, вы меня понимаете?
      – Стараюсь, – ответил я.
      – Действительно, чего тут не понять, – вставил Триппет.
      – Кто, вы сказали, он такой? – Чиа указал кулаком на Триппета.
      – Мой деловой партнер, или, если угодно, компаньон.
      – Скажите ему, чтобы он заткнулся.
      – Скажите сами.
      Чиа посмотрел на Триппета и одарил его вежливой, даже дружеской улыбкой.
      – Если мы или фараоны в течение сорока восьми часов не найдем убийцу Карлы, знаете, что мне поручено сделать?
      – Наверное, что-то ужасное, – предположил Триппет.
      – Ты, – произнес Терлицци, сопровождая возглас резким взмахом левой руки.
      – Так он может говорить? – искренне удивился я.
      – Естественно, может, – подтвердил Чиа. – Он, конечно, слегка тронулся умом, но говорить может. Но я все-таки намерен сказать вам, что я сделаю, если убийцу Карлы не поймают.
      – Хорошо, – вздохнул я. – Что же?
      – Нам придется заменить его другим. И более всего для этого подойдет человек, которому было предложено приглядывать за Карлой. Это вы, Которн.
      – Ты, – отозвался Терлицци.
      – А он у нас мастер. Изрежет вас на мелкие кусочки, – Чиа рассмеялся, а на губах Терлицци заиграла довольная ухмылка, и он пристально оглядел меня, словно примериваясь, с чего начать.
      – Ты, – в третий раз повторил он.
      – Боюсь, вы упускаете некоторые мелочи, мистер Чиа, – вмешался Триппет.
      – Угомонится он или нет? – спросил у меня Тони.
      – Мне кажется, вам лучше послушать, – посоветовал ему я.
      – Видите ли, мы не в Нью-Йорке и не в Нью-Джерси, даже не в Лос-Анджелесе, – ровным голосом продолжал Триппет. – Одно слово мистера Которна или мое, и вы оба окажетесь в местной тюрьме. Надо отметить, что сингапурские чиновники, ведающие тюрьмами, крайне забывчивы, и вы можете просидеть там год, а то и два, прежде чем о вас вспомнят. Такое уже случалось.
      – Кто он такой? – поинтересовался у меня Чиа.
      – Его отцу когда-то принадлежала половина Сингапура, – ответил я. – Теперь по наследству она досталась ему.
      Мой компаньон скромно улыбнулся.
      – Только треть, Эдвард.
      – Плевать мне, что тут ему принадлежит. Волноваться надо вам, а не ему, потому что теперь я с вас не слезу. Я и Терлицци.
      Я пожал плечами.
      – Вы всегда сможете найти меня в «Раффлзе».
      – Мне говорили, что это старая развалюха.
      – Насчет старой ошибки нет.
      – Вы забронировали мне номер? – спросил Триппет.
      – Вы будете жить в номере Карлы.
      – Отлично.
      – Вы остановитесь в этом номере? – Чиа, похоже, шокировали слова Триппета.
      – Я не имел чести знать эту женщину, не правда ли?
      – Да. Пожалуй. Мы с Терлицци будем в «Хилтоне».
      – Где же еще? – риторически заметил я.
      – Это что, шутка?
      – Конечно. Если вы хотите пообщаться с полицией, обратитесь к детективам-сержантам Хуангу и Тану.
      – Запишите их, ладно?
      Я написал фамилии детективов на авиационном билете Чиа.
      – Благодарю. Я с ними поговорю. И помните, Которн, каким бы влиянием ни пользовался тут ваш компаньон, мы с Терлицци от вас не отстанем. Боссу не понравилось известие о смерти Карлы. Он просто слег, получив телеграмму. Он плохо себя чувствует, и мы надеемся, что его настроение улучшится, если мы найдем убийцу.
      – Еще как улучшится, – ввернул Триппет.
      Чиа злобно глянул на него.
      – Помните о том, что я сказал вам, Которн.
      – Не забуду до конца жизни, – успокоил его я.
      – Ты, – выкрикнул Терлицци.
      – Отнеситесь к моим словам серьезно, – Чиа повернулся и направился за своим багажом.
      – Напыщенный мерзавец, а? – пробурчал Триппет.
      – Знаете, что я вам скажу?
      – Что?
      – Должно быть, его впервые охарактеризовали таким эпитетом.
      Мы взяли чемодан Триппета, нашли носильщика, который рассмеялся, когда Триппет сказал ему что-то по-малайски, а затем проследовали к такси, водитель которого, бородатый сикх, пообещал в мгновение ока доставить вас в «Раффлз».
      – Так что сказал вам Лим? – спросил я, когда такси тронулось с места.
      – Во-первых, что вас сильно побили, и, судя по синяку На челюсти, сказал правду… собственно, он обычно не лжет.
      – Что еще?
      – Что убили Карлу Лозупоне, а вы отвергаете всякое предложение о сотрудничестве. Поэтому он настоятельно советовал мне приехать и помочь вам.
      – В чем же?
      – Должен признать, что он не сказал ничего конкретного.
      – Дэнджефилд в Сингапуре.
      – Тот самый агент ФБР?
      – Да.
      – А что он здесь делает?
      – Помогает мне.
      – О, – Триппет повернулся к окну, разглядывая индийский квартал, мимо которого мы как раз проезжали. – Тут ничего не изменилось.
      Мы помолчали, а такси тем временем свернуло на Балестьер-Роуд. Машин поубавилось, и наш водитель разогнался чуть быстрее. Неожиданно с нами поравнялся четырехдверный «шевель». Наш водитель притормозил, но «шевель» и не думал обгонять нас, продолжая ехать рядом. Когда стекло в задней двери «шевеля» начало опускаться, я схватил Триппета за плечо и столкнул его на пол, а сам упал на заднее сидение. Одна из пуль угодила в заднюю дверцу примерно в восьми дюймах над моей головой, вторая разбила заднее стекло. Осколки посыпались мне на голову.
      Наш водитель что-то прокричал и резко нажал на педаль тормоза. Я скатился с сидения на Триппета. Тот заворочался подо мной, но мне удалось быстро сесть. Вокруг машины уже собиралась толпа.
      – Народ здесь любопытный, – заметил я.
      – Это точно, – согласился Триппет. – Каков урон?
      – Разбитое заднее стекло и мои потраченные впустую нервные клетки.
      – У вас есть деньги?
      – Конечно.
      – Дайте мне пятьдесят долларов.
      Водитель уже давно выскочил из кабины и объяснял зевакам, что произошло, отчаянно размахивая руками. Триппет открыл левую дверцу, подошел к водителю и прошептал что-то на ухо, одновременно отдавая ему деньги. Водитель взглянул на их номинал, улыбнулся и поспешил открыть Триппету заднюю дверцу. Толпа проводила нас взглядами. Какой-то четырех-или пятилетний мальчик помахал нам рукой, и я ответил ему тем же.
      – Это произошло случайно, сэр, – сказал водитель.
      – Я в этом не сомневался, – ответил Триппет.
      – Но заднее стекло…
      – Печально, конечно, но его можно легко заменить.
      – Может, все-таки следует уведомить полицию.
      – Стоит ли доставлять им лишние хлопоты.
      – Если бы я знал наверняка, что это случайность…
      Триппет протянул ко мне руку, ладонью вверх, и я положил на нее две купюры по двадцать сингапурских долларов. Триппет сложил их и похлопал водителя по плечу.
      – Я надеюсь, теперь у вас не останется сомнений.
      Правая рука водителя оторвалась от руля, его пальцы сомкнулись на купюрах. К нам он даже не повернулся. Лишь взглянул на деньги, засовывая их в нагрудный карман.
      – Вы, разумеется, совершенно правы.

      Триппет постучал в дверь моего номера после того, как распаковал вещи, принял душ и переоделся. Температура на улице перевалила за тридцать градусов, не говоря уже о влажности. Наши рубашки промокли от пота, когда мы подъехали к отелю.
      – Джин и тоник? – спросил я. – Коридорный принес и пару лимонов.
      – Мне все равно.
      Я смешал напитки и протянул ему бокал.
      – Выпьем за первую пулю, выпущенную в вас в Сингапуре, – произнес я тост.
      – Я все жду, когда же придет осознание того, что произошло. А вы, однако, даже не испугались. Наверное, уже привыкли к тому, что в вас стреляют.
      – Наоборот, перепугался до смерти. Это вы проявили выдержку и хладнокровие.
      – Я просто ошалел от ужаса. И едва, извините, не обделался. Кто это мог быть?
      – Кажется, на площади Раффлза в меня стреляли из того же автомобиля. Но полной уверенности у меня нет.
      – Может, мне позвонить Сэмми? – предложил Трип- Лиму?
      – Да. Вы возражаете?
      – Что-то я в нем сомневаюсь.
      – Вы засомневались, потому что Сэмми сказал вам, что я позвонил ему, а я говорю, что он звонил мне. Я бы не придавал этому особого значения.
      – Почему?
      – Он лишь сказал вам то, что вы хотели бы услышать, Эдвард. Это же вопрос престижа. Ему не хотелось говорить, что, по его мнению, вам необходима поддержка.
      – Извините. Забыл, какой я обидчивый.
      – Расскажите мне об этом.
      – О чем?
      – Начните с самого начала.
      – О женщине-драконе и всем остальном?
      – Святой боже, еще одна женщина?
      – Китаянка – жена Сачетти. А кто, кстати, присматривает за магазином?
      – Сиднея и мою жену я отправил к ее родителям в Топеку. Их самолет улетел за несколько минут до моего. А управление фирмой взяли на себя Джек и Рамон.
      – Кто сидит в моем кабинете?
      – Они оба, по очереди.
      – Рамон может принести немалую пользу, особенно, если покупатель говорит по-испански.
      – Именно на это я и рассчитывал.
      – Где вы выучили малайский язык? – спросил я.
      – Здесь и в Малайе. Я прожил в Сингапуре год в тридцать восьмом и служил здесь после войны.
      – И что вы тут делали?
      Триппет улыбнулся.
      – Так, по мелочам.
      – Лим говорил, что в войну вы работали в британской разведке.
      – Какое-то время.
      – После войны тоже?
      – Да.
      – Впрочем, меня это не касается.
      – Вы правы, Эдвард, не касается. Лучше расскажите мне о женщине-драконе. Она куда интереснее моего прошлого.
      И я рассказал ему ту же самую историю, что Дэнджефилду и Лиму, но так как рассказывал я уже в третий раз, мне стало казаться, что случилось все это давным-давно, с другими людьми и в другом месте. Триппет слушал внимательно, ни разу не перебив, лишь кивая, чтобы показать, что он понимает все перипетии сюжета. Слушатель он был прекрасный, и я подумал, не выучился ли он этому искусству в британской разведке.
      Когда я закончил, Триппет посмотрел в потолок, затем пробежался по длинным седым волосам.
      – Пистолет. Пистолет мне не нравится.
      – Почему?
      – На Сэмми это не похоже.
      – Он так и сказал.
      – Что…
      – В Сингапуре, мол, оружием, не разбрасываются.
      – Где вы его держите?
      – В бумажном пакете. А пакет – в чемодане.
      – Этот Нэш. Опишите его поподробнее.
      – Среднего роста, лет пятидесяти-пятидесяти пяти, крепко сбитый, загорелый дочерна, светлые волосы, тронутые сединой, сам сворачивает себе сигареты.
      – Зеленые глаза? Именно зеленые?
      – Да. Вы его знаете?
      – Точно сказать не могу, но возможно. Это было так давно.
      – Он весьма кстати оказался под рукой.
      – Похоже, что так.
      – Но, в конце концов, Нэш и я – американцы.
      – Узы крови, – кивнул Триппет.
      Я зевнул и потянулся.
      – Как насчет ленча?
      – Мне кажется, дельное предложение.
      Поели мы в моем номере, и Триппет составил мне компанию в ожидании телефонного звонка. Мы ждали до четырех, но никто не позвонил, не постучал, не сунул записку под дверь. Я нажал кнопку звонка, коридорный пришел, чтобы убрать грязную посуду, мы встретили его лучезарными улыбками, а Триппет даже поинтересовался, здоровы ли его родные и близкие.
      По ходу нашего ожидания Триппет делился со мной последними новостями. Вновь звонил король гамбургеров и пообещал доставить купленную им в Сан-Франциско развалюху на следующей неделе или неделей позже. Владелец завода сантехники приводил жену, чтобы та взглянула на «кадиллак». Жена взглянула, но не запрыгала от удовольствия. Мне звонили две, судя по голосу, молодые женщины. Одна назвалась Джуди, вторая не представилась и не пожелала оставить свой номер телефона. Пару минут я пытался угадать, кто же это мог быть, но потом сдался. Кто такая Джуди, я знал.
      Телефон зазвонил без четверти пять. И столь сладостен показался мне этот звук, что я снял трубку лишь на четвертом звонке.
      – Слушаю.
      – В семь вечера в ваш номер зайдет мужчина, мистер Которн, – жена Сачетти, как обычно, решила, что она может не представляться.
      – Кто говорит? – изобразил я неведение.
      – Убедитесь, что за вами нет слежки, – она словно не расслышала.
      – Что за мужчина?
      – Вы его узнаете, – и повесила трубку.
      Положил трубку и я, вернулся на диван.
      – Женщина-дракон. В семь вечера за нами придет мужчина.
      – За нами?
      – А разве вы не составите мне компанию?
      – Я хотел бы знать, сказала она «за вами» или «за тобой».
      – Она сказала «за тобой», но я перефразировал это – «за нами». Кстати, позвоню-ка я Дэнджефилду.
      Я вновь подошел к телефонному аппарату, набрал номер отеля «Стрэнд», попросил телефонистку коммутатора соединить меня с мистером Дэнджефилдом. Она попыталась, но никто не снимал трубку. Она спросила, не хочу ли я что-нибудь передать. Я попросил передать ему, что Которн ждет его звонка.
      – Нет дома?
      – Нет.
      – Как вам понравилась его теория относительно штаб-квартиры, куда стекаются все ставки?
      – Я от нее не в восторге.
      – Я тоже, но лучше искать эту штаб-квартиру, чем сидеть в номере отеля.
      – Но нам-то иного не оставалось.
      Триппет ушел в свой номер, как он сказал, написать письмо жене и позвонить Лим Панг Сэму. Я же остался лежать на диване и считать трещины в потолке. Конечно, это время я мог бы использовать с большей пользой для себя, читая газету или изучая китайский, но я лежал и считал трещины, пятнадцать больших и шесть едва заметных, только намечающихся. Я жду, говорил я себе, мужчину, который должен отвести меня к Анджело Сачетти. И сам этому не верил. В действительности я ждал, когда Сачетти начнет падать в воду с китайской джонки, подмигивая мне левым глазом. Он упал в четверть седьмого, с присущими его падению судорогами и обильным потоотделением. Когда приступ прошел, я направился в ванную и принял душ, в третий раз за день. Одевался я медленно, чтобы убить побольше времени. Надел белую рубашку из египетского хлопка, полосатый галстук, темно-синий поплиновый костюм, черные носки и туфли. Довершил мой наряд «смит и вессон» 38-го калибра, который я засунул за пояс брюк с левой стороны. Без четверти семь я уже сидел на стуле, ожидая мужчину, от которого требовалось отвести меня к человеку, в настоящий момент подозреваемому полицией Сингапура в убийстве Карлы Лозупоне.
      Триппет постучался ко мне без десяти семь, и мы налили себе по бокалу джина с тоником.
      – Вы говорили с Лимом? – спросил я.
      – Несколько минут.
      – И что он сказал?
      – Ничего. Практически ничего.
      Стук раздался ровно в семь, но я не подпрыгнул, как ожидал сам. Поставил бокал на стол, прошел к двери, открыл ее. Миссис Сачетти пообещала, что я узнаю мужчину. Она не ошиблась. На пороге стоял капитан Джек Нэш.
      – У меня не было выбора, Которн, – Нэш проскользнул в комнату, быстро глянул на Триппета.
      – Что вы имеете в виду?
      – То, что сказал.
      – Сколько она предложила вам, учитывая, что вы с Анджело – американцы и все такое?
      – Кто это? – Нэш мотнул головой в сторону Триппета.
      – Я не слишком уж изменился, не правда ли, Джек? – подал голос Триппет.
      Нэш всмотрелся в него.
      – Эй, да я вас знаю!
      – Должны знать.
      – Конечно, знаю. Северное Борнео. Джесселтон. Вы… постойте-ка, сейчас вспомню, хотя виделись-то мы давным-давно… Вы – Триппет. Точно, майор Триппет, – он повернулся ко мне. – При чем здесь британская разведка, Которн?
      – Абсолютно ни при чем, – ответил Триппет.
      – Я рад, что вы знакомы друг с другом, – я даже не пытался улыбнуться.
      – Ваш приятель, капитан Нэш, был полковником Нэшем, когда мы впервые встретились. Вернее, подполковником филиппинской партизанской армии, до тех пор, как он попал под трибунал.
      – Обвинительного приговора мне не вынесли, – напомнил Нэш.
      – Он продавал оружие на Северное Борнео.
      – Доказать это не удалось.
      – Оружие он добывал на Филиппинах. По его словам, покупал на черном рынке, но, скорее всего, выкрадывал с многочисленных американских складов. Дело было в 1946 году, сразу же после войны.
      – Давняя история, – пробурчал Нэш.
      – Во время войны, – невозмутимо продолжал Триппет, – Нэш захватил в плен японского вице-адмирала, а затем освободил его. Это произошло на Себу, не так ли, Джек?
      – Вы знаете, почему я освободил его.
      – Потому, если исходить из моей информации, что вы получили от него сто тысяч долларов.
      – Вранье, – отрезал Нэш. – Я освободил его, потому что японцы грозились истребить на острове всех филиппинцев.
      – Изящная выдумка. В нее поверили даже многие филиппинцы. Джек стал тогда чуть ли не национальным героем. Так уж получилось, что из-за неисправности двигателя гидроплану адмирала пришлось совершить вынужденную посадку, и он аккурат угодил в руки Джека, вместе с девятью старшими офицерами и схемой оборонительных укреплений островов. Джек и адмирал быстро нашли общий язык. Адмирал получил свободу в обмен на схему обороны и сто тысяч долларов, при условии, что широкой общественности станет известно о ложной угрозе массовой резни.
      – Угроза была не ложной и никто не говорил о ста тысячах долларов, – Нэш достал металлическую коробочку с табаком и свернул себе сигарету. – Да и какая разница, с тех пор прошло уже двадцать пять лет.
      – Продолжайте, – посмотрел я на Триплета.
      – Хорошо. Американское командование в Австралии каким-то образом прознало, что Джек собирается освободить адмирала, и ему приказали не обращать внимания ни на какие угрозы. Но Джек не подчинился прямому приказу, переправил схему оборонительных сооружений в Австралию, исхитрился получить сто тысяч долларов, освободил адмирала, филиппинское правительство объявило ему благодарность, а американцы отдали под суд.
      – Хотите выпить? – спросил я Нэша.
      – Конечно.
      – Джин пойдет?
      – Только со льдом. Это все выдумки, – он взял у меня полный бокал. – Филиппинцы дали мне медаль, а не объявили благодарность.
      – Почему вы рассказали все это? – спросил я Триплета.
      – Потому что не доверяю бывшему полковнику, – ответил тот.
      – Меня даже не разжаловали, – пояснил Нэш. – Правда, понизили в звании до майора.
      – Вернемся к моему первому вопросу, Нэш, – предложил я. – Сколько она вам платит?
      Он посмотрел в бокал, словно рассчитывал, что сумма написана на одном из ледяных кубиков.
      – Пять тысяч долларов. Американских.
      – За что?
      – Я укрываю Сачетти от полиции.
      – Где?
      – На моем кампите. Куда я собираюсь отвезти вас.
      – Сачетти сейчас там? – спросил я.
      – Час назад был там.
      – А где ваш кампит?
      – К югу от военно-морской базы, в проливе, недалеко от Селетара.
      – Почему там? – спросил Триппет.
      – Послушайте, я надеюсь, этот лайми с нами не едет? – спросил Нэш.
      – Он теперь стопроцентный американец, – возразил я. – И едет с нами.
      – Сэмми был прав, – заметил Триппет. – Я рад, что он вызвал меня.
      – О чем это он? – переспросил Нэш.
      Я предложил ему не обращать внимания на слова Триппета, а он объяснил, что «Вилфреда Мария» стоит в проливе, потому что они скоро снимаются с якоря.
      – Где она вас нашла? – осведомился я.
      – Жена Сачетти?
      – Да.
      – У Толстухи Анни.
      – Когда?
      – Вчера утром.
      – И вам платят пять тысяч долларов только за то, что вы приютили его на несколько дней?
      Нэш вдавил окурок в пепельницу и взглянул на часы.
      – Не только. Сразу после вашей встречи я должен доставить его на яхту.
      – Где назначена встреча?
      – Они платят мне пять тысяч, чтобы я доставил его туда. Заплатите мне столько же, и вы узнаете, куда именно.
      – И лишь потому, что мы оба американцы и все такое, – добавил я.
      – Да, – кивнул Нэш. – Только поэтому.

      Группа американских туристов, все среднего возраста, потные, увешанные фото-и кинокамерами, получали ключи у портье. Их руководитель, суетливый мужчина в ярко-синей рубашке, сурово выговаривал что-то одному из туристов, пожелавшему узнать, почему они остановились здесь, а не в «Сингапуре», как его сестра Ванда, в прошлом году.
      Триппет и я следом за Нэшем протиснулись сквозь толпу, вышли на улицу и направились к стоянке велорикш.
      – Я думал, мы едем на другую сторону Острова, – сказал я Нэшу.
      – Всему свое время, – ответил тот. – Вы берете второго рикшу и прикажите ему следовать за первым.
      – Куда?
      – К Толстухе Анни.
      Я сказал «К Толстухе Анни» нашему рикше-китайцу, и он понимающе улыбнулся.
      Сотню ярдов спустя я высунул голову из-под брезентового полога и оглянулся. Третий велорикша отставал от нас не более, чем на пятьдесят футов, но я не смог разглядеть его пассажиров.
      – Я думаю, за нами следят, – поделился я своими наблюдениями с Триплетом.
      – Кто?
      – Не могу узнать.
      – В данной ситуации трудно предложить прибавить ходу.
      – Тогда удовольствуемся тем, что нас везут и не нужно идти самим.
      Заведение Толстухи Анни не произвело впечатления на Триппета, о чем он и сказал, когда мы остановились у тротуара.
      – Там хорошая гостиная, – вступился я за соотечественницу и расплатился с рикшей.
      Нэш поджидал нас у двери.
      – Пошли.
      Старуха с длинной трубкой все так же сидела на низкой скамье. Нас она словно и не заметила. Мы прошли в следующую комнату, с баром, новеньким кассовым аппаратом и Толстухой Анни, все триста фунтов которой затряслись от радости при виде Нэша.
      – Привет, капитан!
      – Он готов? – спросил Нэш.
      – Ждет, – она посмотрела на меня. – Вы недавно были у нас. Может, успеете перепихнуться? По-быстрому?
      – Не сегодня, – ответил я.
      – А как ваш симпатичный приятель?
      – Благодарю, нет времени, – и Триппет вежливо улыбнулся.
      Нэш двинулся к двери в задней стене, мы – за ним.
      – Мальчики, приходите еще, – крикнула вслед Толстуха Анни.
      Мы оказались в тускло освещенном коридоре. Следующая дверь вывела нас в узенький проулок, по которому мог проехать лишь один велорикша. Китаец с заостренными чертами лица поджидал нас, жадно затягиваясь сигаретой.
      – Кому-то придется ехать на чьих-то коленях, – заметил Нэш. – Я не знал, что нас будет трое.
      – Я сяду на ваши, – сказал мне Триппет.
      – Кто следил за нами, Нэш? – спросил я.
      – Наверное, фараоны.
      – Думаете, мы оставим их с носом?
      – Анни их задержит.
      Я сел рядом с Нэшем, а Триппет плюхнулся мне на колени, и я чуть не взвыл от боли, потому что «смит и вессон» надавил как раз на то место, куда пришелся один из ударов высокого китайца. Наш рикша что-то сказал Нэшу, тот рявкнул в ответ, и мы тронулись с места.
      Выехав из проулка, мы повернули налево. Некоторые прохожие хихикали, видя, что рикша везет трех человек, и Нэш начал бубнить насчет того, что Триппету ехать не стоило. Десять минут спустя рикша свернул на улицу, как я помнил, ведущую к реке Сингапур. На набережной рикша перестал крутить педали, и Нэш спрыгнул на землю.
      – Приехали, – сказал я Триппету.
      – Извините, – улыбнулся он и слез с моих коленей.
      После короткого спора Нэш расплатился с рикшей, спустился по лестнице, ведущей к воде, и дал пинка индусу с желтыми зубами. Тот улыбнулся, просыпаясь, начал развязывать веревку, тянущуюся от его большого пальца к катеру.
      – На борт, – приказал Нэш.
      Мы перелезли на катер, в том числе и сторож-индус, Нэш завел мотор, вывел катер на чистую воду и взял курс к истокам реки. Когда я оглянулся, двое мужчин стояли на той ступеньке, где совсем недавно спал индус, и смотрели на нас. В сумерках я не мог разглядеть их лиц.
      Мы проплыли с милю, и Нэш направил катер к правому берегу. Индус спрыгнул на землю, привязал одну веревку к металлическому кольцу, вторую – к большому пальцу ноги, сверкнул в улыбке желтыми зубами, свернулся калачиком и заснул.
      Мы поднялись на набережную, прошли мимо складов и свернули в какую-то узкую аллею. Нэш остановился то ли у сарая, то ли у гаража, достал ключ, нащупал в темноте замок, отомкнул его, убрал ключ обратно в карман и открыл ворота. Ни я, ни Триппет не вызвались ему помочь.
      В гараже стоял относительно новый «ягуар-240».
      – Ваш? – спросил я.
      – Мой.
      – Контрабанда, похоже, приносит неплохой доход.
      – Я не жалуюсь, – Нэш протянул мне ключ от гаража. – Когда я выеду, закройте ворота и заприте на замок.
      Заурчал двигатель, и «ягуар» медленно выкатился из гаража. Я закрыл ворота, повернул ключ в замке и влез на заднее сидение. Триппет устроился на переднем. Нэш включил фары, выехал на улицу с односторонним движением, через три квартала свернул направо. Чувствовалось, что водитель он никудышный.
      Мы пересекли торговый район Сингапура, выехали на Апэ-Томпсон-Роуд. Поворачивая налево, Нэш едва не столкнулся с «фольксвагеном», а потом чересчур долго ехал на второй передаче.
      – Нам далеко? – спросил я.
      – Одиннадцать, может, двенадцать миль.
      Последующие пятнадцать или двадцать минут мы молчали, Нэш же то и дело ругался, когда мотоциклисты обходили его справа. Оглянувшись в четвертый раз, я заметил, что фары идущей за нами машины не приблизились ни на ярд.
      На Ю-Чу-Канг-Роуд черный «шевель» чуть подрезал нас, но на этот раз Нэш не выругался.
      – Ваш приятель? – спросил я.
      – Не мой.
      – А как насчет того, что едет позади?
      – Кто?
      – Последние двадцать минут за нами едет какая-то машина. Миссис Сачетти просила не привозить хвоста.
      Нэш глянул в зеркало заднего обзора, наверное, впервые за всю поездку, и «ягуар» бросило влево. Триппет схватился за руль и выровнял автомобиль.
      – Я от него оторвусь.
      – Сначала дайте мне выйти из машины, – попросил Триппет.
      – Думаете, у вас получится лучше?
      – Я в этом не сомневаюсь.
      Нэш вдавил в пол педаль газа. Когда нас отделяло от «шевеля» тридцать или сорок ярдов, он трижды мигнул Фарами. В ответ дважды мигнули задние фонари «шевеля». Нэш полностью выключил освещение «ягуара», нажал на тормоза, и машину вынесло на левую обочину шоссе. Затем он заглушил мотор.
      – От этого мы не станем невидимыми, – хмыкнул Триппет.
      – Смотрите.
      Впереди светились задние фонари двух машин, проехавших мимо. Огни первой машины сверкнули, водитель нажал на тормоза, метнулись вправо, пересекая разделительную полосу, затем сместились влево. Потом тормозные фонари погасли, и задние внезапно поднялись вверх, перевернулись три раза и исчезли. Вторая машина подалась вправо, притормозила, затем вновь набрала скорость. Четырехдверного черного «шевеля» давно уже не было видно.
      Мы почти подъехали к машине, слетевшей с дороги. Она перевернулась три раза и лежала на крыше, привалившись к пальме. Около нее начала собираться толпа.
      – Остановитесь, – сказал я Нэшу.
      – Не могу. Мы уже опаздываем. Хотите вы видеть Сачетти или нет?
      – Остановитесь, а не то я сломаю вам шею.
      – Не командуйте мною, Которн.
      Я наклонился вперед, вытянул правую руку и нажал ребром ладони на адамово яблоко Нэша.
      – Остановитесь, – в третий раз повторил я.
      Нэш нажал на педаль тормоза, сбросил скорость, свернул на обочину. Я выскочил из кабины и поспешил к месту аварии. Триппет следовал за мной. Пока мы преодолели пятьдесят ярдов, отделявшие нас от разбитого автомобиля, его пассажиров уже вытащили из-под обломков. Из бака сочился бензин, стекла разлетелись вдребезги, корпус покорежило. Луч фонаря упал на лица пассажиров. В одном я признал детектива-сержанта Хуанга, правда, он лишился одного глаза. В другом – детектива-сержанта Тана. Оба были мертвы.
      – Знаете, кто они? – спросил Триппет.
      – Сингапурская полиция. Те, что допрашивали меня.
      – Представляете, как это произошло?
      – Нет. А вы?
      – Я не уверен, но, скорее всего, «шевель» заставил их резко взять вправо. Он внезапно возник на левой полосе. А потом, должно быть, лопнула шина.
      – Или ее прострелили.
      – Я ничего не слышал, да и выстрел чертовски сложный.
      – Когда сегодня днем в нас стреляли, я тоже не слышал выстрелов.
      – Похоже, Нэш дал сигнал «шевелю», когда мигнул фарами, – заметил Триппет.
      – Я в этом не сомневаюсь.
      – Значит, они все подстроили заранее.
      – Они не могли не принять меры предосторожности, чтобы отсечь хвост.
      – Теперь Сачетти обвинят и в смерти двух полицейских.
      – Едва ли. Мне кажется, тут ничего не удастся доказать.
      Помочь Хуангу и Тану мы ничем не могли, поэтому вернулись к «ягуару» и залезли в кабину.
      – Оба убиты, – информировал Нэша Триппет.
      – Плохо. Можно ехать?
      – Поехали, – разрешил я.
      Еще через две мили Нэш свернул на проселок, который уперся в болото.
      – Дальше пойдем пешком, – обрадовал нас Нэш. Тропа вывела к маленькой, сколоченной из досок пристани.
      – Что теперь? – спросил я.
      – Подождем. Кто-нибудь объявится.
      Мы ждали пять минут, а потом послышался скрип уключин. Кто-то плыл к нам на весельной лодке. Нэш сказал что-то по-китайски, и ему ответили. Голос показался мне знакомым.
      – Сюда, – показал Нэш и направился к дальнему краю пристани. Мы с Триппетом двинулись следом. Лодка уже стояла бортом к пристани. – Вы двое садитесь на корму.
      Мужчина, сидевший на веслах, включил фонарь, и мы с Триппетом слезли на корму.
      – Пусть они мне посветят, – попросил Нэш.
      Мужчина передал фонарь Триппету, и тот осветил нос лодки. Когда Нэш перебрался на лодку, Триппет перевел луч на мужчину, и я понял, почему голос показался мне знакомым. Он принадлежал высокому китайцу, который сначала стрелял в меня на площади Раффлза, а затем избил рукояткой пистолета до потери сознания в каюте «Чикагской красавицы». Без пистолета он выглядел чуть ли не голым.
      Китаец оттолкнулся от пристани и опустил весла на воду. Греб он пятнадцать минут. Наконец, мы оказались борт о борт с кораблем.
      – Теперь вверх по трапу. Зажгите фонарь, – скомандовал Нэш.
      Триплет включил фонарь и поводил лучом по борту, пока не нашел веревочную лестницу с деревянными перекладинами.
      – Вы, парни, поднимаетесь первыми, – продолжил Нэш.
      – Это ваш кампит? – спросил я.
      – Так точно, – ответил Нэш.
      Я поднялся первым, затем помог Триппету перелезть с лестницы на палубу «Вилфреды Марии». Нэш управился сам. Палубу освещали пять или шесть ламп. Длиной «Вилфреда Мария» была футов под семьдесят. Светились также окна каюты в палубной надстройке. Туда и направился Нэш. Мы пошли следом, а китаец, поднявшийся последним, замыкал шествие.
      – Вы уверены, что Сачетти здесь? – голос у меня сломался, как у тринадцатилетнего подростка.
      Нэш ухмыльнулся.
      – Вам действительно не терпится его увидеть, Которн?
      – Я ждал достаточно долго.
      – Его величество в каюте. За этой дверью.
      Я взялся за ручку, замер, на мгновение мне показалось, что сейчас начнется припадок, но все обошлось, и я открыл дверь. Внутри я увидел две койки, несколько стульев, карточный столик, на котором стояли бутылка джина и стакан. Мужчина в синей рубашке, сидевший за столом, долго и пристально смотрел на меня.
      – Привет, Которн, – наконец, поздоровался он, но ни голос, ни лицо не имели никакого отношения к Анджело Сачетти.
      За столом сидел Сэм Дэнджефилд.

      Триппет, Нэш и высокий китаец вошли вслед за мной в каюту, провонявшую запахами пота, гниющей копры, грязного белья и заношенных носков.
      – Привет, Сэм, – ответил я.
      – Присаживайтесь, – предложил Дэнджефилд. – Хотите выпить? Кажется, я еще ни разу не угощал вас.
      – Своей выпивкой нет.
      – Так как?
      – Спасибо, не хочу.
      – Это ваш компаньон? – он кивнул в сторону Триппета.
      – Совершенно верно.
      – Триппет, не так ли?
      – Да.
      – Присаживайтесь, мистер Триппет.
      Сели все, кроме высокого китайца, который привалился к переборке, сложив руки на груди.
      – Вы слишком глубоко копнули, Которн, – синие глаза Дэнджефилда уставились на меня. – Вы туповаты, но копнули слишком глубоко.
      – Мне и сейчас не все ясно, – ответил я.
      – Вы – Дэнджефилд? – вставил Триппет.
      Мужчина за столом кивнул большой лысой головой.
      – Именно так, мистер Триппет. Сэм Дэнджефилд из ФБР. Двадцать семь лет безупречной службы.
      – Это большие деньги, не правда ли, Сэм? Хватит с лихвой, чтобы заплатить по закладной за домик в Боувье.
      – Вы даже не представляете, какие большие, – он посмотрел на Нэша. – Все в порядке?
      Прежде чем ответить, Нэш закончил сворачивать сигарету.
      – Да. Двое полицейский попали в аварию.
      – Погибли?
      – Погибли.
      – Значит, покойников уже трое, – заметил я.
      Дэнджефилд хищно улыбнулся.
      – Вы догадались насчет дочери Лозупоне, так?
      – Две минуты назад. Но вы правы, Сэм, я действительно туповат. Мне следовало раскусить вас в доме То, когда вы с подробностями рассказывали о письме в панамский банк. Я не знал того, что знали вы, а почерпнуть эти подробности вы могли, лишь прочитав это письмо. Следовательно, вы виделись с Карлой. Более того, вы, должно быть, были последним человеком, кто виделся с ней.
      – Одним из последних, Которн, – поправил меня Дэнджефилд. – Одним из последних.
      – Ладно, – кивнул я, – а теперь ближе к делу. Где Сачетти?
      – Скажи ему, кузен Джек.
      Я повернулся к Нэшу.
      – Сачетти на Себу.
      – И что он там делает?
      – Лежит в могиле.
      – Лежит в могиле почти двадцать месяцев, не так ли, кузен Джек? – вмешался Дэнджефилд.
      Нэш поднял глаза к потолку, словно подсчитывая месяцы.
      – Примерно.
      Дэнджефилд налил себе джина.
      – Я намерен рассказать вам обо всем, Которн. Рассказать вам, потому что вы впутались в это дело случайно, да и приглянулись мне. Действительно, приглянулись. Просто вы не так уж умны.
      – Еще я не умею хранить секреты.
      Дэнджефилд отхлебнул джина, посмотрел на меня, поставил стакан на стол, рыгнул и потянулся за сигаретами.
      – Этот вы сохраните. Сколько у нас еще времени? – спросил он Нэша.
      Нэш глянул на часы.
      – Минут сорок.
      – Больше нам и не нужно, – Дэнджефилд посмотрел на китайца. – Открой дверь, тут чертовски жарко.
      Китаец открыл дверь и вновь застыл у переборки.
      – Вы собирались рассказать мне, что случилось с Сачетти, – напомнил я Дэнджефилду. – Я сгораю от любопытства.
      Дэнджефилд хмыкнул.
      – Я знаю, Которн. Знаю, что сгораете. Так вот, прыгнув за борт, Сачетти проплыл под водой к поджидающему его сампану и отправился на Филиппины. Там он никого не знал, но полагал, что все устроится само по себе.
      – Благодаря микрофильму Коула.
      – Совершенно верно. С помощью микрофильма Чарли. Но так уж получилось, что у него кончились деньги. Наведя справки, он узнал, что кузен Джек ссужает жаждущих, правда, под большие проценты, и обратился к нему. Кузен Джек одолжил ему… сколько? Пять тысяч?
      – Шесть, – поправил его Нэш.
      – Шесть. Джек одолжил ему шесть тысяч в расчете получить назад семь, но Анджело просадил все деньги на скачках и не смог заплатить. Джек, естественно, потерял терпение, взял Анджело за руку и отвел его к двум своим бывшим клиентам, которые также не хотели отдавать долг. Они передвигались по Себу на инвалидных колясках, потому что уже не могли ходить на собственных ногах.
      – Нэш рассказывал мне о бейсбольных битах. Только использовал их сам Анджело.
      – Джек – большой выдумщик.
      – Это точно, – согласился я.
      – Заплатить Анджело не мог, поэтому решил взять Джека в долю. Анджело всегда хотелось быть боссом. Вы знаете, в Нью-Йорке и Лос-Анджелесе его и близко не подпускали к руководству, оставляя ему мелочевку. Деньги он собирался получить от крестного, а основную деятельность вести в Сингапуре. Он уже понял, что одному не справиться, и взял в долю Джека, который чувствовал себя на востоке, как рыба – в воде. Короче, Анджело рассказал Джеку, как он намерен шантажировать Чарли Коула, а Джек сказал ему, что нужно для того, чтобы открыть сингапурский филиал. Потом Джек получил возможность внимательно изучить микрофильм и понял, что в руках у него золотая жила. И вот тут Джека обуяла жадность.
      – Не очень-то я и пожадничал, – подал голос Нэш. – Я же взял тебя в долю.
      – Я – твой кузен, – возразил Дэнджефилд. – Так что вся прибыль осталась в семье.
      – Что случилось с Сачетти? – спросил я.
      – Попал под автомобиль, когда переходил улицу. Его задавило насмерть. Ужасно, конечно, но такое может случиться с каждым.
      – Вы с Нэшем действительно двоюродные братья?
      – Да, и росли вместе.
      – В Балтиморе, – добавил Нэш.
      – Сколько осталось времени? – спросил Дэнджефилд Нэша.
      – Двадцать минут.
      – Придется закругляться, Которн. Мы должны поймать прилив.
      – Вы куда-то плывете?
      – Все мы. Путешествие будет коротким.
      – Я вас не задержу.
      – Вы слишком часто шутите, Которн.
      – Вы уверены, что Сачетти мертв?
      – Абсолютно.
      – Кто же тогда женился на дочери То?
      – Мой двоюродный племянник, – ответил Дэнджефилд. – Сын Джека. Отрастил усы, длинные волосы, и кто мог сказать, что он – не Сачетти. Особенно в Сингапуре, где Сачетти никто и не знал.
      – Где он сейчас?
      – Сын Джека? В Панаме.
      – Забирает из банка миллион Лозупоне?
      – Вижу, вы все поняли, Которн.
      – А я, к сожалению, нет, – подал голос Триппет.
      Дэнджефилд одарил нас еще одной малоприятной улыбкой.
      – Сейчас я вам все объясню. Мы с Джеком выросли вместе, как он и сказал, в Балтиморе. В тридцать девятом он не поладил с полицией, но сумел завербоваться в матросы и удрать в Манилу. Перебивался с хлеба на воду, пока не осел на Себу. Я же поступил на юридический факультет. Всегда считался паинькой. Вы в этом не сомневаетесь, Которн, не так ли?
      – Разумеется, – ответил я.
      – Мы постоянно переписывались, а после войны я ему кое в чем помог. В Бюро стекается всякая информация, и я этим воспользовался.
      – А заработанное вы делили пополам?
      – Прибыль была невелика. Но когда Джек заполучил микрофильм Коула, а Анджело угодил под автомобиль, Джек связался со мной. Он не мог обойтись без помощника в Штатах, который знал, как работают Коул, Лозупоне и им подобные, и сколько из них можно выжать. То есть без меня он бы не получил ни цента. Кроме того, только я мог сказать ему, как организовать сеть букмекеров и все остальное. А Джек взял на себя защиту наших интересов в Сингапуре и решил эту проблему, заплатив То триста тысяч долларов.
      – То и его дочь знали, что это сын Нэша, а не Сачетти?
      – Знали, – кивнул Дэнджефилд, – но особо не возражали. Женитьба, к тому же, была чисто номинальной. Сын Джека не жаловал женщин.
      – Он предпочитает мальчиков, – вставил Нэш. – Чертова мамаша слишком его баловала.
      – Это он о своей первой жене, – пояснил Дэнджефилд. – Сейчас он женат на китаянке.
      – Я слышал.
      – Так что в Сингапуре все шло как по маслу. Деньги лились рекой, а То держал правительство за горло угрозой межнациональных распрей. Сачетти и пальцем не трогали, никто не выказывал неудовольствия, как вдруг Чарли Коул взбрыкнул и, не посоветовавшись со мной, позвонил Коллизи в Лос-Анджелес.
      – Вот тут на сцену вывели и меня.
      – Коул запаниковал и не нашел никого другого, к кому он мог бы обратиться.
      – И довериться.
      – Совершенно верно. И довериться.
      – А Коллизи был всего лишь посыльным.
      – Высокооплачиваемым, но посыльным, – подтвердил Дэнджефилд. – Я продумал все детали, но Коул испортил мне игру. Я собирался выжать миллион из Лозупоне, а затем упрятать его за решетку. Если б его перепроводили в Атланту, остальные отстали бы от Коула, и тот продолжал бы платить.
      – А что случилось с Карлой? – спросил я. – Зачем понадобилось убивать ее?
      – Я ее не убивал, – ответил Дэнджефилд. – Я вообще никого не убивал.
      – Тогда ваш приятель у двери.
      – Полицейские утверждают, что ее убил Анджело Сачетти, – ввернул Нэш.
      – Хорошо, – кивнул я. – Это ловкий ход, но зачем потребовалось убивать ее?
      – Карла разбушевалась, узнав, что всем заправляем я и Нэш, а Анджело Сачетти давно в могиле. Она угрожала рассказать обо всем своему старику, спутать нам все планы. Она питала к вам слабость, Которн.
      – Карлу мне жаль, – пожалуй, тут я мог бы добавить что-то еще.
      – Так что мы договорились с ней еще об одной встрече, она принесла письмо, мы взяли его, а затем передали ее тому господину, что стоит у вас за спиной. Мы также позаботились о том, чтобы в ее руке оказался бумажник Сачетти.
      – Все выглядело так, будто полицию сознательно выводили на ложную цель.
      – Мы к этому и стремились. Пусть теперь гадают. Анджело Сачетти исчез той же ночью. Сын Джека подстриг волосы, сбрил усы и улетел в Панаму под своей настоящей фамилией.
      – Потрясающе, – прокомментировал Триппет.
      – Раньше он служил в британской разведке, – пояснил Кэш своему кузену.
      – И теперь работаете на то же ведомство, мистер Триппет? – осведомился Дэнджефилд.
      – Нет. Я продаю старые автомобили.
      – Как Которн, да?
      – Кое-что для меня по-прежнему неясно, – заметил я.
      – С дальнейшими разъяснениями придется подождать, – ответил Дэнджефилд.
      – Нам пора сниматься с якоря. Возьми у этих джентльменов пиджаки, – обратился он к китайцу. – Им, похоже, очень жарко.
      – Мне пиджак не мешает, – возразил я.
      Дэнджефилд покачал головой.
      – Удивляюсь вам, Которн. Пиджак у вас сшит отлично, но пистолет больно уж выпирает из-за пояса. Если вы взглянете под стол, то увидите, что я держу вас на мушке с той секунды, как вы вошли в каюту.
      Китаец подошел, и я позволил ему взять мой пиджак. Захватил он с собой и пистолет.
      – Что теперь?
      – Теперь? Мы совершим небольшую прогулку и встретимся с яхтой. То и его дочь, должно быть, уже на борту, и я сожалею, что вам не удастся повидаться с ними.
      – Вы хотите сказать, что обратно нам придется идти пешком?
      – Всему хорошему приходит конец. То получит яхту и кое-какие деньги, а нам придется свернуть нашу деятельность в Сингапуре. Вы даже представить себе не можете, как хорошо все шло. А когда закрываешь дело, приходится принимать определенные меры предосторожности, вы меня понимаете, не так ли?
      – Чего уж тут не понять. Но при этом… – фразы я не закончил. Тот же трюк я выполнял в трех картинах, так что репетиции мне не потребовалось. – «Триппет!» – взревел я и опрокинул карточный столик Дэнджефилду на колени. Он действительно держал под столом пистолет, раздался выстрел, пуля впилась в палубу, но к тому времени я уже летел через стол, ногами вперед, и ударил ими в грудь Дэнджефилда. Он завопил от боли, снова выстрелил, но, похоже, ни в кого не попал. Я двинул ему по руке, он выронил пистолет, я его поднял, успел заметить, что это точно такой же «смит и вессон», стреляющий специальными патронами 38-го калибра. Триппет уже схватился с Нэшем, а китаец у двери целился в меня, поэтому мне не оставалось ничего иного, как пристрелить его. Он схватился за живот, и на его лице отразилось изумление. Ранее при всех наших встречах оно являло собой бесстрастную маску. Он все еще силился нажать на спусковой крючок пистолета, который отобрал у меня, поэтому я выстрелил в него второй раз, но патрон заклинило. Тогда я швырнул в него пистолет, но не попал, потому что он сложился вдвое, колени его подогнулись, голова склонилась к животу, словно он хотел повнимательнее рассмотреть рану. Наконец, он свернулся калачиком на полу и начал стонать.
      Дэнджефилд в это время ударил меня по плечу бутылкой из-под джина и метнулся к двери каюты. Я устремился за ним, попытался на ходу поднять «смит и вессон», оброненный китайцем, но Нэш вырвался из рук Триплета и пинком зашвырнул его под койку. Оба они нырнули за пистолетом, а я побежал за Дэнджефилдом.
      Что-то крича, он отступал к корме. Остановился у кипы копры, вытащил из-под нее устрашающего вида мачете и повернулся ко мне с красным, потным лицом.
      – Не приближайся ко мне, – прохрипел он, – а не то я перережу тебе горло.
      Я огляделся в поисках чего-нибудь тяжелого, чтобы бросить в Дэнджефилда. Вроде бутылки или булыжника. Но увидел только короткую палку с крюком на конце, лежащую на палубе неподалеку от кипы копры. Я медленно наклонился, не отрывая глаз от Дэнджефилда, и подхватил ее.
      – Вы слишком старый для этого, Сэм. Старый и толстый.
      Палку с крюком, должно быть, оставил кто-то из докеров, разгружавших лес, который Нэш привозил в Сингапур.
      Дэнджефилд двинулся на меня, тяжело дыша, подняв мачете в правой руке. Я не стал объяснять ему, что в фехтовании не рекомендуется высоко поднимать оружие. Имитировал удар, он махнул мачете, пытаясь перерубить палку, не попал, и я легонько ткнул его в живот. Он сказал: «Уф» или что-то вроде этого и отпрянул назад.
      Сначала он пятился, но затем передумал и бросился на меня, размахивая мачете. Как и в обычном «бою» на съемочной площадке, я потерял чувство времени и пространства. Я видел перед собой только мачете, и палка поднималась, чтобы встретить его в нужный момент, причем руководили моими движениями доведенные до автоматизма рефлексы, а не мысль. Думал я о другом. О том, как сильно ненавижу я Дэнджефилда, и понял, к собственному изумлению, что степень ненависти уже достигла критической отметки.
      В спортивных боях, что проводятся на белой полосе шириной в шесть и длиной в сорок футов, фехтовали иначе. Ничем не походили мы на участников театрализованного поединка на шпагах, которые прыгают с лестницы на балкон и качаются на портьерах. Нет, мужчина с мачете в руке хотел меня убить, и инстинкт самосохранения тут же взял верх. А ненависть к Дэнджефилду заглушила последние угрызения совести.
      Дэнджефилд начал-таки уставать, и я шаг за шагом теснил его на корму. Он беспорядочно махал мачете, каждым ударом стремясь снести мне голову. Уже на корме после очередного удара его правая рука опустилась на дюйм, и я с силой ткнул его в живот закруглением крюка. Руки Дэнджефилда взлетели вверх, он замахал ими, пытаясь удержать равновесие. Отступать дальше он не мог, низкий поручень ограждения уперся ему под колени. Он махал руками, и, наверное, устоял бы, но я вновь толкнул его крюком в живот. Тут он уже понял, что падения в воду не избежать. Наши взгляды встретились, он пробурчал: «Черт побери», – и перед тем, как он упал, его левый глаз закрылся, теперь уж не знаю, показалось ли мне это или произошло на самом деле, а уголок рта пошел вверх, то есть он заговорщически подмигнул мне, точь-в-точь, как Сачетти.

      Я склонился над низким поручнем и уставился на черную воду, но ничего не увидел, даже пузырей на поверхности.
      – Дэнджефилд, где вы? – крикнул я пять или шесть раз, но ответа не получил. Наверное, мои крики отражались от поверхности воды и не достигали дна.
      Два выстрела прогремели в каюте, и я обернулся, держа наготове палку с крюком. В освещенном дверном проеме возник Триппет, с пистолетом в правой руке. Я двинулся к нему, и он поднял пистолет, так что его ствол оказался на уровне пряжки моего поясного ремня.
      – Насколько мне помнится, вы получили его у Сэмми, – и он отдал мне пистолет.
      – Что произошло? – спросил я.
      Он искоса глянул на освещенный дверной проем.
      – Мы залезли под койку. Я нашел пистолет, Нэш попытался отобрать его у меня, так что мне пришлось выстрелить в него. Дважды. Полагаю, он мертв.
      – Как и Дэнджефилд.
      – О?
      – Утонул.
      – Я слышал, как вы кричали ему, но не понял, что именно.
      – Уговаривал его не тонуть.
      Весельная лодка ударилась о борт кампита, и до нас донесся приглушенный мужской голос. Слов я не разобрал. Протянул пистолет Триплету, знаком предложил ему встать с другой стороны веревочной лестницы. И сам присел у борта. Кто-то поднимался по лестнице, тяжело дыша. Ахнул, наверное, соскользнула рука или нога, выругался, вновь обретя опору, и наконец над бортом показалась голова с шапкой длинных вьющихся черных волос, принадлежащая Тони Чиа. Я встал.
      – Вы припозднились.
      Тони посмотрел на меня, затем на нацеленный на него пистолет в руке Триппета.
      – Раньше не могли, Которн, – он перелез через борт. За ним последовал Терлицци, глаза которого, даже в тусклом свете ламп, оставались безумными.
      – Как вы нашли нас? – спросил я.
      – Мы следили за фараонами до тех пор, пока «шевель» не спихнул их с шоссе, – ответил Чиа. – Затем следили за «шевелем». Потом пришлось подождать, пока не появились вы с каким-то человеком и не уплыли на лодке. Остальное время мы искали лодку для себя. Где Сачетти?
      – Мертв.
      – Дайте мне взглянуть на него. Я должен знать наверняка.
      – Он мертв уже два года, – ответил Триппет. – Но в каюте два других трупа, на них вы можете смотреть, сколько угодно.
      – Кто?
      – Те, кого вы искали. Убийцы Карлы.
      – Вы уверены?
      – Мы уверены, – кивнул я.
      – Пошли, Терлицци, – повернулся к тому Чиа. – Поглядим.
      Они вошли в каюту и оставались там две или три минуты. Потом вновь появились на палубе, Чиа – первым, Терлицци – следом за ним, что-то заворачивая в большой носовой платок.
      – Вы точно знаете, что именно эти двое убили Карлу? – спросил Чиа.
      – Да, – заверил его я.
      – Терлицци отрезал им уши, чтобы показать боссу. Мы должны что-то показать, когда вернемся, понимаете? Терлицци хотел отрезать им что-нибудь еще, но я его отговорил, потому что они уже покойники.
      – Похоже, им повезло, – пробормотал Триппет.
      – Уши, во всяком случае, порадуют босса, – добавил Чиа.
      – Подбодрят его.
      – Совершенно верно. Подбодрят, – Чиа оглядел палубу кампита и чуть скривился. Наверное, ему не понравился запах гниющей копры. – Жарко, не правда ли?
      – Довольно-таки, – согласился с ним Триппет.
      – Полагаю, что больше нам тут делать нечего. Спасибо, Которн, что поработали за нас.
      – Не стоит благодарностей, – отмахнулся я.
      – Ладно, – Чиа кивнул нам обоим, – рад был пообщаться с вами. Пошли, Терлицци.
      Терлицци глянул на меня и резко взмахнул рукой, словно вспарывал мне живот.
      – Ты! – он хихикнул и похлопал рукой по карману, в котором, завернутые в носовой платок, лежали отрезанные уши. Сумасшедший, что с него возьмешь.
      На следующий день, в два часа пополудни Триппет и я вошли в кабинет Лим Панг Сэма. Я вытащил из бумажного пакета «смит и вессон» и положил его на стол.
      – Все-таки он оказался весьма кстати.
      Лим улыбнулся.
      – Я в этом не сомневался.
      – Что-нибудь новенькое с прошлой ночи? – спросил я.
      – Утром состоялось экстренное заседание кабинета министров. Принято решение посадить То в тюрьму.
      – И ради этого стоило собирать министров?
      – Откровенно говоря, речь шла не о том, сажать То в тюрьму или нет. Куда больше их занимал вопрос, кого выпускать.
      – Что-то я вас не понял.
      – Правящей партии нужна оппозиция, мистер Которн, а за исключением То, все ее лидеры сидели в тюрьме. Теперь посадили его, но выпустили двух других.
      Секретарь-китаянка внесла поднос с чайными принадлежностями, и на некоторое время наша беседа прервалась. Наконец все мы получили по полной чашке, и Лим откинулся на высокую спинку стула, держа блюдце и чашку над пухлым животиком.
      – Дело они организовали блестяще. Продумали все до мелочей.
      – Другого и быть не могло, – ответил Триппет. – Они же профессионалы, особенно Дэнджефилд и Нэш. И не забывай, Сэмми, сколь велики были ставки. А требовалось от них совсем немного – никому не давать повода усомниться, что Анджело Сачетти жив и здоров. Почувствовав же, что обман вот-вот раскроется, они решили, что он должен исчезнуть, взяв на себя ответственность за все большие и малые преступления, совершенные в Сингапуре за последние полтора года. Едва ли кто смог бы сыскать лучшего козла отпущения, и не представлялось возможным связать его с Нэшем и Дэнджефилдом.
      Лим поставил блюдце с чашкой на стол, рядом с пистолетом. Взял в руки несколько квадратиков из плотной бумаги и просмотрел их.
      – После того, как сегодня утром мы арестовали То и его дочь, возникли некоторые вопросы, которые хотелось бы разрешить. Во-первых, я не знал, что делать с сыном Нэша, улетевшим в Панаму, поэтому связался с англичанами, и они направили туда агента из Мексики.
      – С англичанами? – переспросил я.
      – Кажется, я говорил вам, мистер Которн, что наши отношения с ЦРУ оставляют желать много лучшего.
      – И что там произошло?
      – Он нашел молодого Нэша и отобрал у него миллион долларов наличными. Теперь надо понять, что с ними делать. Английский агент очень встревожен, – Лим поглядел на меня поверх очков. – Едва ли мы сможем вернуть деньги мистеру Лозупоне.
      – Пожалуй, что нет.
      – Ваши предложения?
      Я пожал плечами.
      – У вас есть благотворительная организация, которую вы предпочитаете остальным?
      – Даже несколько, все очень достойные.
      – Поделите миллион между ними.
      – Ясно, – и он подсунул верхнюю карточку под низ стопки. – Далее. Мы, вернее, друзья-коллеги детективов-сержантов Хуанга и Тана поговорили с То. Он с готовностью ответил на все их вопросы.
      – Могу себе представить, – хмыкнул Триппет.
      – Вас интересовала некая информация, мистер Которн. Микрофильм?
      – Да. Я заглянул в коробочку, которую дал мне То. Там была лишь засвеченная пленка.
      – Меня это не удивляет. Сам микрофильм мы нашли в сейфе. То клянется, что дубликатов не было, только оригинал, украденный Сачетти у своего крестного отца. Они собирались сделать копии, но как-то не дошли руки. Учитывая сложившуюся ситуацию, я склонен верить, что То не лжет.
      – Где он?
      – Микрофильм?
      – Да.
      – Как я и говорил, он лежал в сейфе То, – Лим выдвинул ящик стола и вытащил перевязанный сверток, размером с коробку из-под сигар.
      – Он даже назвал нам шифр замка. Еще чаю?
      – Нет, благодарю.
      – Я думаю, эта информация будет более полезна вам, мистер Которн, чем правительству Сингапура, – и Лим пододвинул сверток ко мне. Я взял его и положил на колени.
      – Благодарю.
      – Пустяки, – Лим вновь откинулся на спинку стула, на его лице заиграла довольная улыбка. – Рискованная была операция, не правда ли, Дикки? Но успех полный.
      – Мне открылась истина, – ответил Триппет, – и состоит она в том, что я староват для подобных приключений. И продавать старые автомобили мне куда приятнее.
      – Чепуха, – возразил Лим. – Ты же в расцвете сил. А я так горд и доволен собой, что не могу отпустить вас, не выпив за нашу удачу.
      Возражений не последовало, и мы выпили, не только за удачу, но и за здоровье всех присутствующих.

      Когда наш самолет приземлился в Лос-Анджелесе, мы с Триплетом отправились на поиски автомата, торгующего почтовыми марками. И скормили ему разменной монеты почти на три доллара. Потом Триппет помогал мне облизывать марки и клеить их на перевязанный сверток, полученный от Лима.
      Я взял у Триплета его перьевую ручку и написал печатными буквами адрес: «Мистеру Дж. Эдгару Гуверу. Федеральное Бюро Расследований, Вашингтон, округ Колумбия».
      – Вы знаете почтовый индекс? – спросил Триппет.
      – Нет.
      – А как насчет обратного адреса?
      – Ну, с этим все просто.
      И в верхнем левом углу я аккуратно вывел: «Сэмюель С. Дэнджефилд, Боувье, Мэриленд».

      Спустя десять дней я сидел в своем стеклянном кабинете, положив ноги на стол, и пытался вспомнить, как же выглядел Анджело Сачетти. Но память в которой уж раз выдавала мне чистый лист бумаги.
      Они вошли вдвоем, и здоровяк вновь замер у «кадиллака» выпуска 1932 года, чтобы окинуть его восхищенным взглядом. Правда, на этот раз у машины они задержались ненадолго. Коллизи прошествовал в мой кабинет и вопросительно посмотрел на меня.
      – Что случилось, Которн?
      – Анджело Сачетти в конце концов умер. Только и всего.
      – Этим дело не кончилось.
      – Как так?
      – Арестовали Чарли Коула.
      – Кто?
      – ФБР. Вчера.
      Полмисано любовался «кадиллаком» через стеклянную стену моего кабинета.
      – Они взяли и Джо. Скажи ему о Джо.
      – Они арестовали Лозупоне. В Нью-Джерси.
      – Это ваши трудности, – ответил я.
      – И еще шестерых, – добавил Полмисано. – А может, и семерых.
      – Я думаю, эти аресты связаны с вами, – продолжил Коллизи.
      – Вы ошибаетесь, – ответил я.
      – Если я ошибаюсь, считайте, что вам повезло.
      – Я обдумаю ваши слова. В свое время.
      Уголки его рта чуть поднялись вверх. Должно быть, это означало улыбку. Он достал из кармана золотой портсигар, закурил одну из своих овальных сигарет. Затем сел и положил ногу на ногу, чтобы я мог посмотреть на его перламутрово-серые гетры.
      – Сейчас мы это проверяем, Которн. Я лишь хотел, чтобы вы были в курсе.
      – Что будет после того, как вы закончите проверку?
      – Мы можем вновь заглянуть к вам.
      – Вы найдете меня на этом самом месте.
      Полмисано все еще смотрел на «кадиллак», когда открылась дверь, и в магазин вошли двое мужчин. Лет по тридцать с гаком, в простых темных костюмах. Они равнодушно взглянули на «кадиллак» и, не останавливаясь, направились к моему кабинету.
      – Выгоните их, – приказал Коллизи.
      – Это мои первые покупатели за весь день.
      – Выгоните их, – повторил он. – Мы еще не закончили.
      – А мне кажется, говорить больше не о чем.
      Мужчины вошли в кабинет, посмотрели на Коллизи, затем на Полмисано.
      – ФБР, – представился один из них, и они раскрыли свои удостоверения, чтобы Коллизи и Полмисано убедились, что так оно и есть. Те не удосужились даже взглянуть на документы.
      – Что это значит? – спросил Коллизи.
      – Вам придется проехаться с нами, мистер Коллизи, – разъяснили ему.
      Коллизи пожал плечами, бросил окурок на пол и растер его в пыль черной сверкающей туфлей. Встал и глянул на меня.
      – Я вернусь.
      – Буду ждать, – ответил я.
      У двери Полмисано обернулся.
      – Этот ваш «кэдди». Сколько вы за него просите?
      – По-прежнему шесть тысяч.
      Он кивнул и улыбнулся, словно вспомнив что-то приятное, хотя и происшедшее давным-давно.
      – Когда-то у меня был такой же. Знаете, какого цвета?
      – Зеленого, – ответил я. – Темно-зеленого, как бутылочное стекло.