Следуя карте, составленной Артуром Дейном, я проехал по скоростному шоссе мимо Аннаполиса, пересек по мосту Залив Чизпик и свернул к югу на Истон. От Истона я повернул к западу на 33-е шоссе. Оно идет по центру длинного выступа, глубоко уходящего в тело залива. Таким образом, я оказался в округе Талбот, том самом округе Талбот, где на душу населения приходится больше миллионеров, чем в любом другом округе штата Мэриленд. Это о чем-то говорит, поскольку в Мэриленде миллионеры просто роятся. И большинство все же — в районе залива Чизпик.
      Я свернул с 33-го шоссе и поехал по узкой извилистой дороге, ведшей прямо к воде. Усадьбы, мимо которых я проезжал, как оказалось, все имели названия. Некоторые были довольно остроумны, например «Причуда старой леди» или «А почему нет?» Я стал высматривать название «Приют налогового инспектора», но так его и не обнаружил.
      Вилла госпожи Эймс называлась «Французский Ручей». Об этом извещала гравированная стальная табличка с выпуклыми буквами, вделанная в одну из двух одинаковых каменных колонн при въезде на территорию усадьбы. На них держались большие железные ворота, распахнутые настежь. По-видимому, они были открыты всегда.
      Я проехал через ворота и двинулся дальше по длинной извилистой дорожке из голубоватого гравия. Дорожка переходила в аллею между двумя рядами английских вязов с побеленными стволами. На гребне небольшой возвышенности стоял дом. Я его одобрил. Да почти любой бы одобрил. Он был сделан из длинных и узких плит серого камня. На крыше было медное кровельное покрытие, которое соленый воздух превратил в темную, тусклую зелень — и оно, уж будьте уверены, прослужит века. Дом был хоть и одноэтажный, но большой, размашистый, стоящий слегка под углом, вероятно с целью обеспечить для каждой своей комнаты прекрасный вид из окна на залив.
      При доме был гараж на четыре машины. Отдельно от него стояла каменная конюшня и обнесенный белым забором загон для лошадей. По соседству с конюшней располагался длинный низкий ряд клеток собачьего питомника. Лужайка перед домом представляла собой пару акров великолепно подстриженного газона. Еще там была парочка каких-то старых сосен — видимо, для тени, несколько кустарников — для обрамления, а за пределами всего этого, уже за домом, было пастбище, которое сбегало вниз к болотистой земле у самой кромки залива.
      Я припарковал свой «Пинто» и подошел к тускло-красному бетонному крыльцу перед парадной дверью. Это была старая дверь, высокая и широченная, и ее изборожденные веками резные панели явно хранили историю. Времен Крестовых Походов, не иначе.
      Я нажал звонок и стал ждать. Ждать пришлось недолго. Дверь открыл гибкий молодой человек с лицом оливкового цвета — тот самый, что помогал миссис Эймс выйти из машины на похоронах дочери. Он был все в том же сером костюме — походившем на униформу, но не являвшимся ею в действительности.
      Впрочем, откуда мне знать, были ли это тот самый костюм? Может, у него таких было семь. Сам юноша, видимо, являлся этаким гибридом дворецкого, личного шофера и камердинера. Мастер на все руки — и машиной рулить, и лошадь седлать, и бокал налить, — а надо, так и магазин зарядить. В наше время в Штатах осталось не так уж много личных слуг. Этот был из их числа. Многих его собратьев все еще можно встретить в зажиточных, тихих усадьбах, расположенных по берегам залива Чизпик.
      У него было вежливое неподвижное лицо, — не сказать, чтоб очень симпатичное. Он позволил себе поднять свои черные глаза и некоторое время изучающе в меня вглядываться. Не похоже, чтоб увиденное произвело на него большое впечатление. Поэтому я, не дожидаясь вопроса типа что мне угодно, заявил:
      — Госпожа Эймс меня ждет.
      — Мистер Лукас?
      — Совершенно верно.
      — Сюда, пожалуйста.
      Я вошел вслед за ним в широкую залу. Ее обстановка — панели орехового дерева, толстый коричневый ковер, тяжелая мебель, угрюмые краски — быстро заслужили мое одобрение. Это было как раз то, на что, по-моему, надо тратить деньги — при условии, что у вас их действительно много. Все было из хорошего, солидного материала, из разряда «прослужит вечно».
      Молодой человек в темно-сером костюме открыл дверь, отошел в сторону и провозгласил:
      — Прибыл мистер Лукас, госпожа Эймс!
      Я вошел в большую прямоугольную комнату. Одна из стен у нее практически отсутствовала. Ее заменяло огромное, от пола до потолка термостекло. Через него открывался прямо-таки сногсшибательный вид на залив, где посреди майской синевы под порывами ветра вспыхивали редкие белые барашки волн. В такой комнате неизбежны трудности с обстановкой — ибо что, казалось бы, выдержит конкуренцию с таким роскошным видом моря и ветра? Однако огромный камин, доминирующий у другой стены, делал это с легкостью. Приподнятый сантиметров на 30 над уровнем пола, он был достаточно высок для того, чтобы человек баскетбольного роста мог не сутулясь войти в него, а его глубины и ширины вполне хватило бы на устройство в нем стойла для небольшого пони.
      А еще он выглядел древним, очень древним. Оставалось предположить, что хозяйка выломала его из стены в том самом рыцарском замке, откуда она сняла свою входную дверь.
      И ведь в нем горел огонь! Три полена под два с половиной метра длиной, толщиной почти что с телефонный справочник, мирно, этак по-рождественски потрескивали на каминной подставке из потемневшей бронзы, отгоняя прочь холодный воздух, которым даже в этот майский день ощутимо веяло с голубой глади залива.
      Обстановку самой комнаты составляли низкие кресла и кушетки, обитые тканью в теплых осенних тонах. Расположены они были с таким расчетом, чтобы хозяева в зависимости от настроения могли или охватывать взором безбрежную даль залива, или мечтательно дремать, поглядывая на мерцающее пламя в камине. Фортепиано «Кнабе» в углу стояло как раз так, чтобы можно было собираться вокруг него пронизывающими зимними ночами — с бокалами в одной руке, с песней у кого-то на устах, отгородясь от целого мира, оставленного далеко-далеко за плотно закрытыми дверями…
      Она стояла напротив камина и смотрела на меня через комнату. Когда я был уже полпути по направлению к ней, она сказала:
      — Здравствуйте, мистер Лукас. Я — Луиза Эймс.
      По виду ей едва ли можно было дать сорок пять лет — разве только зная, о том, что у нее была дочь 22 лет от роду. Выглядела она моложе: достаточно молодо и элегантно, чтобы носить обтягивающие желтовато-коричневые слаксы, подчеркивающие плотные, с приятными округлостями ягодицы, а также плоский живот — незаметно, чтобы она его специально втягивала. Еще на ней был желтый свитер, по-видимому, кашемировый, и в нужных местах он тоже очень даже соблазнительно натягивался.
      В общем, передо мной была статная женщина, можно даже сказать хорошенькая. Волосы короткие, вьющиеся, золотисто-рыжие, седеющие на кончиках. Лицо в форме сердечка, с нежным подбородком; темные карие глаза, обрамленные тенями или печалью; кожа с прекрасным загаром, и совсем не огрубевшая; хороший прямой нос — и губы, по-видимому, забывшие, как делается улыбка.
      — Благодарю вас за разрешение прийти при таком коротком предуведомлении, — сказал я.
      Она слегка склонила голову на бок и некоторое время смотрела на меня изучающе — подольше, чем она разглядывала бы неуклюжую мазню своего хорошего друга.
      — Ну хорошо, вы, по крайней мере, не кажетесь совсем уж отъявленным лгуном, — сказала она после долгой паузы.
      — Это именно то, что вы предполагали увидеть?
      — Ну, вы же работаете на Френка Сайза.
      — Совершенно верно.
      — Я как-то всегда думала, что для работы ему нужны именно лгуны — первостатейные, разумеется. Но вы почему-то не производите впечатления человека такого сорта.
      — Я пока еще только учусь, — ответил я.
      Она почти улыбнулась, но, очевидно, передумала.
      — Садитесь, мистер Лукас. По-моему, вот в этом кресле вам будет вполне комфортно.
      Я послушно сел туда, куда она указала. Сама она осталась стоять напротив камина.
      — Не хотите ли немного выпить? Я как раз собиралась освежить горло.
      — Выпивка — это было бы замечательно, — сказал я.
      — Скотч?
      — И скотч — очень даже неплохо.
      Она сдвинулась на шаг-другой влево. Я было подумал, что она идет к кнопке или звонку, но буквально секундой спустя юноша с оливковым лицом вошел в комнату, держа в руках серебряный поднос, на котором стояли: графин, сифон с содовой, серебряный же кувшин с водой, серебряное ведерко со льдом и два стакана. Должно быть, это у них было отрепетировано.
      Меня обслужили первым. Я смешал свою выпивку, Эймс смешала свою, и юноша испарился — обратно на свой пост в буфетной, надо полагать. Жена сенатора Эймса слегка приподняла свой стакан и сказала:
      — За счастливые браки, мистер Лукас. Вы женаты?
      — Уже нет.
      — Много ссорились?
      — Да нет в общем-то.
      Она кивнула.
      — Знаете, по-моему, есть верный признак, когда брак летит к чертям. Это когда понимаешь, что уже нет смысла собачиться ни по какому поводу.
      — Да, — согласился я, подумав о Саре. У нас был не вполне брак, но собачиться мы пока продолжали с большим энтузиазмом.
      — Вы ведь пришли поговорить со мной о моем муже, не так ли?
      — О нем и о других вещах… и людях.
      — О ком, например?
      — Об Артуре Дейне, — сказал я. — Зачем вы его наняли?
      Она сделала глоток из своего стакана.
      — Чтобы присматривать за моими капиталовложениями.
      — Какими капиталовложениями?
      — Вы знаете, чем занимался мой муж до того, как я за него вышла?
      — Он преподавал.
      — Он был инструктором в ректорате Университета Индианы, и с его манерами и везением он бы, пожалуй, добрался до места ассоциированного профессора годам к пятидесяти. Вместо этого, он стал к сорока шести годам сенатором Соединенных Штатов. Я покупала ему все это шаг за шагом, от госпредставителя до сенатора штата, оттуда до заместителя губернатора — потому что он говорил, что он этого хочет! Это стоило мне более двух миллионов долларов, считая и то, что я потратила на оплату его пути в Сенат. Значительные вложения, мистер Лукас, и что вышло? Какая-то тухлятина. Вот поэтому я наняла Артура Дейна. Хочу выяснить, почему?
      — И это все?
      — «И это все» что?
      — И это все, ради чего вы его наняли?
      — А вы с ней уже поговорили, как я понимаю.
      — С кем?
      — С этой чертовой Мизелль.
      Я кивнул.
      — Да, я с ней говорил.
      — Это все из-за нее! Если б не она, мой муж и сейчас был бы сенатором Соединенных Штатов, а моя дочь была бы жива! Она наложила на него свое заклятье.
      Она посмотрела мне в лицо.
      — Именно, мистер Лукас, я сказала «заклятье». Тут никакое другое слово не подходит.
      — Я предложил Дейну иной вариант, — сказал я.
      — Какой?
      — Слово «секс».
      Раздался смех. Она так и не начала улыбаться, но при этом умудрялась издавать смех. Откинув назад голову, она выпускала его из себя. В нем звенели насмешка, презрение, но не было и капли юмора. Уродливый звук. Даже жестокий.
      — Секс, вы сказали?
      — Совершенно верно.
      — Она ведь просто сочится им, не так ли?
      — Это свойство некоторых женщин, — сказал я. — Но у нее оно проявляется как-то совсем по-особому.
      Она вглядывалась в меня еще несколько долгих мгновений.
      — Вы были бы способны на это, — наконец произнесла она.
      — Способен на что?
      — Бросить все ради такой, как она — дом, семью, детей, карьеру — все, что у вас есть. Вы могли бы сказать: «А, черт со всем этим — вот то, что я хочу, к чему я стремлюсь!» Вот то, с чем мне придется остаться… Вы могли бы это сделать. Да любой нормальный мужчина на это способен. Но не Бобби.
      — Сенатор?
      — Абсолютно верно. Сенатор Бобби.
      — Почему же?
      — А знаете что?
      — Что?
      — Я думаю, что я скажу вам, почему.
      — Замечательно.
      — Но только вы это не напечатаете. Ни вы, ни даже этот ваш Френк Сайз.
      — Почему нет?
      — Потому что это информация о сексуальной жизни сенатора Бобби. Или, возможно, об отсутствии таковой. Вам все еще интересно?
      — Мне интересно.
      Она засмеялась снова. Смех был такой же жестокий, как и раньше, может быть, даже еще более.
      — Еще б вам не было интересно! Вы делаете себе какие-нибудь пометки?
      — Нет, я не делаю никаких пометок.
      — И тем не менее помните почти все, что вам рассказывают?
      Я кивнул.
      — Похоже на трюк, — сказал я. — Но довольно простой.
      — Ну хорошо, тогда давайте пойдем с самого начала. Не возражаете против начала?
      — Прекрасная отправная точка.
      — Ладно. Поначалу у нас была нормальная сексуальная жизнь. Вполне нормальная. Я бы даже сказала, чересчур нормальная. Не думаю, что до брака у него был большой опыт. Что-то было, конечно, но немного. Ну, и после рождения Каролины все вроде продолжалось по-старому. Два или три раза в неделю, а постепенно все реже и реже. Наконец, к его сорока годам и моим тридцати трем мы занимались любовью по большей части раза два в месяц.
      — И что произошло тогда?
      — Наши дни рождения приходятся на один день. Тринадцатое октября. Вы знаете, что я подарила ему на сорокалетие?
      — Миллион долларов, — ответил я.
      — Совершенно верно. Миллион долларов. Он уже был тогда сенатором штата. Уже решил, что будет делать политическую карьеру. Я была согласна. Университетская жизнь никогда меня особенно не привлекала. Так что поначалу мы планировали это вместе. Что, куда, какие шаги ему следует предпринимать — словом, все-все. А вы знаете, о чем мечтал этот слабак и сукин сын?
      — О чем?
      — Что когда-нибудь он еще станет Президентом! И знаете, что хуже всего?
      — Нет.
      — Я ему верила. Мои деньги и его внешность. Выигрывающая комбинация, разве нет?
      Она сделала еще один глоток, на этот раз большой. Пожалуй, за сегодняшний день это у нее не первый стакан, подумал я. Да, впрочем, и у меня тоже. А вообще, если уж хочется сидеть весь день и лакать виски, то лучше этого места не придумать.
      — Где мы остановились?
      — На праздновании его сорокалетия.
      — Прекрасно. Я подарила ему миллион долларов. Угадайте, что он подарил мне?
      — Ни имею ни малейшего понятия.
      — Фартук. Клетчатый передник с маленькими кружевными оборками. И знаете, где он попросил меня надевать это?
      — В постели, — сказал я.
      — Вот именно. В постели! Сказал, что его это возбуждает. Ну как, Френк Сайз будет такое печатать?
      — Так вы его надевали?
      — Надевать?! Будь я проклята, нет, ЭТО я не надевала!
      — Тогда я не думаю, что Френку Сайзу захочется это напечатать. Тут маловато сюжета. Я вот слышал об одном конгрессмене, так у него был целый гардероб белья. Одна беда, что белье все было женское. Но его. Ему надо было его надеть, чтобы возбудиться. А жена его в этом вполне поддерживала. Я так понимаю, что они были вполне счастливой парой.
      Она смотрела в свой стакан.
      — Сайз бы не стал это публиковать, даже если бы я это надевала, разве нет?
      — Нет.
      — Но дело не в этом.
      — А в чем же?
      — Мы вообще перестали заниматься сексом. По крайней мере вместе. Он находил себе проституток, которые соглашались ходить в его переднике, а я себе нашла… ну, вы видели, кого я себе нашла.
      — Как его зовут?
      — Этого? Этого зовут Джонас. Джонас Джоунс, и он умеет все штучки, какие надо.
      — А знаете, что я вам скажу, миссис Эймс?
      — Что же?
      — Вы слишком много болтаете. Я не против послушать, но вы действительно слишком много болтаете.
      Она пожала плечами.
      — Может и так, — сказала она, взбалтывая свой стакан. — Я еще и пью слишком много. Но главного я еще не сказала. Вы хотите, чтобы я вам рассказала главное, или нет?
      — Продолжайте.
      — Так вот, якшался он со всякими потаскухами, готовыми для него ходить в передничке, а потом нашел то, что хотел с самого начала: этакий миленький пуховый клубочек, ту, которая всегда была готова нянькаться с ним, носилась с ним, как курица с яйцом, обращалась с ним как с ребенком — ну и конечно, не имела ничего против ношения передничка для постели. Бог знает, какие еще прелестные игрушки были у них в ходу! Халатик медсестры, наверно.
      — Вы говорите о его экс-секретаре, не так ли? О Глории Пиплз?
      Она кивнула.
      — Вы ведь были на похоронах моей дочери? Артур Дейн сказал, что вы там были. Тогда вы должны были видеть малышку Глорию. А также слышать. Миленькая скромная мышка, уютная малышка Глория. Это продолжалось пять лет. На самом деле еще дольше — и он даже не догадывался о моих подозрениях. Ну, не о ней речь… она просто доказывает главное.
      — Что же именно?
      — Что секс — это не то, чем Конни Мизелль держит моего мужа. Трудно точно определить… Понимаете, в каком-то смысле я имею гораздо больше общего с этой Мизелль, чем с бедняжкой Глорией. Однако он предпочел Глорию. А когда она ему надоела, он должен был бы запасть еще на кого-то, кто был бы еще больше похож на… да черт, почему не сказать прямо?! На мамочку, конечно же!
      — Вы думаете, в этом суть?
      Она осушила свой стакан.
      — Я это знаю. Артур Дейн — не первый частный детектив, которого я наняла. У меня есть несколько любопытных пленок. Может быть, заглянете сюда как-нибудь ненастным днем — послушаете. Как вы думаете — они могли бы… как это говорится… завести вас?
      — Не думаю.
      — Давайте еще выпьем по стаканчику?
      — Прекрасная идея.
      На этот раз ей не сразу удалось нащупать ногой кнопку под ковром, но все ж она ее нашла, и снова возник Джонас Джоунс с подносом. Склонившись ко мне, он оказался спиной к Луизе Эймс — и использовал момент, чтобы одними губами — так, чтобы один я мог слышать — произнести:
      — Это чужая территория, приятель.
      — Твоя? — шепнул я.
      Он подождал, пока я смешаю себе выпивку. Затем он выпрямился и нормальным голосом сказал:
      — Совершенно верно, сэр. Премного благодарен.
      Когда Джоунс ушел, она сказала:
      — Вообще-то он был неплохим сенатором. Он даже мог бы стать великим… Голова у него хорошая… Или, по крайней мере, была.
      — А что ж, на ваш взгляд, случилось?
      — Она. Вот что случилось.
      — Я имею в виду — до того?
      Она поставила свой стакан на каминную полку, достала пачку сигарет, выбила одну, закурила.
      — Хотите одну? — спросила она, протягивая мне пачку. Я уже почти забыл, что снова курю.
      — Нет, спасибо, — сказал я. — У меня свои пристрастия.
      И закурил «Лаки Страйк» — седьмую за день.
      — До того, — повторила она. — Что ж, до того у нас был небольшой разговор. Примерно четыре года назад. Это еще тогда, когда у него еще оставались намерения стать президентом, а у меня фантазии насчет того, как я буду Первой леди. Они мне грели душу, знаете ли.
      — Еще бы!
      — Да, и у нас случился тот небольшой разговор. Мы еще не общались прежде настолько вежливо и настолько официально. Мы решили, что хотя развод и не сможет сломать его карьеру — он, конечно же, и не поможет ей. Поэтому лучше, если я куплю для себя апартаменты в достаточном удалении от Вашингтона — таком, чтобы ему было крайне неудобно регулярно ездить туда-сюда. Это позволило бы ему спокойно приобрести квартиру в городе, не вызывая лишних пересудов. Он так и сделал. Купил квартиру в Шорхеме, а я купила «Французский ручей». После этого мы пошли каждый по своей дорожке — он со своей малюткой Глорией, и я с… ну, и я со своими собаками, лошадьми… и личными жеребцами. У нас тут, знаете ли, минимум развлечений, а на всякие мероприятия в Вашингтоне мы приезжали вместе, когда уж этого никак нельзя было избежать. Да таких там бывает на самом деле немного. Политика — мужской мир.
      — А как к такому положению дел относилась Каролина?
      Луиза Эймс швырнула сигарету в огонь. Ко мне она повернулась спиной.
      — Каролина сочувствовала отцу. Не думаю, что она вообще когда-нибудь меня любила.
      Она повернулась и теперь снова смотрела мне в лицо.
      — Отец любил ее до безумия. Может, дело в том, что мы просто ревновали с ней друг к другу?
      Она улыбнулась мне в первый раз за все время. Горькая и печальная вышла улыбка.
      — Профукаешь жизнь ни за что… Так ведь всегда бывает, да, мистер Лукас?
      — Некоторые прилагают специальные усилия, — сказал я. — Речи произносят занятные… Не так ли?
      Она кивнула.
      — Ах да, эта речь… Выступление, за которое он якобы получил пятьдесят тысяч долларов. Потом они превратились в две тысячи, потом пошли разговоры о специальном сенатском расследовании, а потом он ушел в отставку.
      Она помолчала, а потом добавила, как будто самой себе:
      — Она заставила его сделать это. Конни Мизелль.
      — Зачем?
      — Это ж ее работа.
      — Вы имеете в виду — на Организацию Баггера?
      — Это ее место работы. Но у нее вполне мог бы быть и еще один работодатель.
      — Кто?
      — В Индиане есть по меньшей мере дюжина таких, кто не прочь стать сенатором Соединенных Штатов.
      — Вы подозреваете, что все это организовал кто-то из них?
      Она была слишком напряжена, чтобы стараться изображать коварство и хитроумие. Она и не старалась.
      — У меня есть свои собственные теории.
      — Напрасно вы за них держитесь.
      — Они вам не нравятся?
      — По-моему, они весьма вшивенькие. Сами же говорите, что муж у вас умен — почти что интеллектуал. Тем не менее он выступает с этой речью и губит карьеру. У политических соперников не было никакого мыслимого способа принудить его к этому — будь он даже вполовину так умен, как вы сказали. Некоторое время я полагал, что здесь мог быть замешан секс. Или, возможно, даже любовь. Я видел Конни Мизелль. Такая может любого заставить выйти в парадную дверь и навсегда забыть дорогу назад. Она и меня могла бы подвигнуть на это, если б ей в этом был бы какой-то интерес. Но я ей без интереса, поскольку я человек маленький.
      А из вашего рассказа выходит, что вашего мужа этим не проймешь. Это не его опера. Секс для него — это кружевной передник, мягкое воркование и горячий попкорн с маслом перед телевизором. Вы говорите, что это все связано с мамочкой, но я в этом совсем не так убежден. Может быть, он просто искал чего-то, что нельзя купить даже за восемнадцать миллионов долларов. К примеру — счастливую семейную жизнь, которая если подразумевает один или даже два кружевных передника — то вы весело повязываете оба и прыгаете к нему в постель! Возможно, он бы и сейчас оставался сенатором на расстоянии прыжка от Белого Дома.