В течение всех этих двенадцати дней Майнард много думал о девочке, на которую смотрел через зеркало, - множество мыслей было о том, как же она к нему относится.
      Но вот на горизонте показался Мыс Клеар, а он так и не приблизился к пониманию ее мыслей ни на йоту, со времени, когда увидел ее впервые у Санди Хука! Ничего не изменилось и в его собственных мыслях. Когда он стоял на палубе парохода, проплывавшего вдоль южного берега его родной земли, с Австрией на другой стороне, он повторил те же самые слова, которые произнес за пределами видимости Исландии:
      - У меня есть предчувствие, что эта девочка все же будет моей женой!
      И снова он повторил эти слова в заливе Мерсей, когда судно-челнок, пришвартовавшись к большому океанскому пароходу, принимало на борт пассажиров, среди которых были сэр Джордж Вернон и его дочь, и они вскоре должны были исчезнуть из поля зрения Майнарда, исчезнуть, чтобы, возможно, никогда больше не появиться.
      Что же дало основание для этого предчувствия, такого с виду абсурдного? Первый пристальный взгляд на палубе, где он впервые ее увидел; долгие многократные взгляды в обеденной комнате через зеркало; прощальный взгляд, когда она покидала пароход, чтобы подняться по лестнице в челнок, - могло ли все это иметь какое-либо значение для него?
      Даже он, тот, кто ощущал все это на себе, не мог ответить на такой вопрос. Он мог только повторить себе слова, которые слышал у мексиканцев: "Кто знает?"
      Пока он раздумывал, произошел случай, и его предчувствия получили неожиданное подтверждение.
      Случилось одно из тех происшествий, которые так часто могут окончиться несчастьем в то время, когда пассажиры переходят с парохода на челнок.
      Аристократ экс-губернатор, растерявшийся от того, что толпа оттеснила его, ждал своей очереди и был одним из последних; его багаж был уже погружен ранее. Только Майнард, Розенвельд и немногие другие, все еще находившиеся на пароходе, вежливо уступили ему место.
      Сэр Джордж вступил на лестницу, его дочь следом; мулатка с мешком, делавшим из одного пассажира двоих, должна была подниматься за ними.
      Довольно свежий бриз дул в заливе Мерсей, вызывая сильный поток воды; и неожиданно буксир, удерживающий два судна вместе, совершил очень неудачное движение. Стоящий на якоре пароход удержался на месте, в то время как челнок стал быстро дрейфовать в направлении кормы. Лестница стала стремительно разворачиваться, ее внешний конец соскользнул с колесного кожуха, едва сэр Джордж убрал с нее обе ноги. В следующее мгновенье лестница с грохотом опустилась на палубу ниже.
      Служанку, находившуюся рядом с перилами, легко втянули обратно. Но девочке, которая была уже на полпути к лестнице, грозила серьезная опасность упасть за борт, в воду. У пассажиров одновременно на обоих судах, увидевших это, вырвался громкий крик ужаса. Бедняжка ухватилась руками за веревку и висела на ней; наклонная доска трапа под ногами лишь очень слабо поддерживала ее.
      И следующее мгновенье доска отделилась от челнока, который все еще быстро двигался к корме. Это сбросило ее второй конец прямо вниз, в бурлящую воду; но прежде, чем это случилось, человек, скользнувший вниз, обхватил подвергавшуюся опасности девочку сильной рукой и перенес ее назад, за перила парохода!
      Вся неприязнь, накопившаяся между сэром Джорджем Верноном и капитаном Майнардом, бесследно исчезла, ибо именно последний был тем, кто спас ребенка.
      Когда они расстались после высадки в Ливерпуле, джентльмены крепко пожали друг другу руки и обменялись визитными карточками - на карточке английского баронета, приглашавшей революционного лидера посетить его имение, был адрес: "Вернон Парк, Севеноакс Кент."
      Излишне было сказать, что Майнард обещал принять приглашение в свое время, а адрес этот зафиксировался в его памяти.
      И вот теперь, сильнее чем когда-либо, он чувствовал, что странный прогноз реален, поскольку видел лицо девочки, ее глубокие синие глаза, смотревшие с благодарностью из окна вагона, который увез сэра Джорджа и его семью с пристани.
      Его пристальный взгляд отражал его розовые мечты; и еще долго, уже после того, как англичане исчезли из поля зрения, стоял он, думая о них.
      Как же далеко от приятного было пробудиться от этих розовых мечтаний, даже голосом такого друга, как Розенвельд!
      Граф шел к нему, держа в руке газету.
      Это была лондонская "Таймс", и новости она содержала крайне неприятные.
      Они не были неожиданными. Журналы, принесенные на борт курьером, - как обычно, трехдневной давности - уже подготовили их к неприятным известиям. То, что они читали теперь, только подтверждало это.
      - Это правда! - сказал Розенвельд, показывая на набранный крупным шрифтом заголовок:
      ПРУССКИЕ ВОЙСКА ВЗЯЛИ РАСТАД!
      РЕВОЛЮЦИЯ В БАВАРИИ ПОДАВЛЕНА!
      Когда он показал этот кричащий заголовок, грубое ругательство, достойное шиллеровского студента-разбойника, сорвалось с его губ, и он с силой пнул пяткой плавающую пристань, как будто стремился разбить ее нижнюю доску.
      - Проклятие! - кричал он. - Будь трижды проклят этот клятвопреступник, король Пруссии! И эти глупцы, северные немцы! Я знал, что он нарушит клятву, данную им!
      Майнард, хотя ему также было невесело, не так сильно был возбужден. Возможно, это разочарование было для не него не таким чувствительным из-за не покидавших мыслей о золотоволосой девочке. Она была все еще в Англии, где и он, похоже, вынужден теперь будет задержаться.
      Это было его первой мыслью. Она еще не повлияла на его решение, он лишь вскользь подумал об этом.
      Продолжалось это лишь мгновение, пока не раздалось восклицание Розенвельда, прочитавшего следующую новость из газеты.
      - Кошут все еще удерживает власть в Венгрии, хотя русская армия, как сообщают, окружила Арад!
      - Слава Б-гу! - закричал Розенвельд. - У нас все еще есть шанс подоспеть к ним на помощь вовремя!
      - Может, нам стоит подождать остальных? Я боюсь, что без них от нас там будет мало толку.
      Воспоминание об этом ангельском ребенке сделало из Майнарда ангела!
      - Мало толку! Сражающиеся мечи в таких руках, как твоя и моя, многого стоят! Прошу прощения! Кто знает, дорогой мой капитан, не мне ли доведется воткнуть нож в это черное сердце Габсбурга? Давай отправимся в Венгрию! Это вполне достойная причина для нас.
      - Я согласен, Розенвельд. Я только колебался, не решаясь подвергать тебя опасности на австрийской земле.
      - Пусть они повесят меня, если смогут. Но они не смогут, если мы сможем добраться до Кошута и его храбрых соратников, Аулича, Перезеля, Дембински, Надя, Сандора и Дамджанича. Майнард, я знаю их всех. Если мы однажды окажемся среди них, нам не страшна никакая веревка. Если мы умрем, то с мечом в руке и в компании героев. Итак, мы едем к Кошуту!
      - К Кошуту! - повторил Майнард, и золотоволосая красавица была забыта!
      ГЛАВА XXV
      ДОМ НА ПЯТОМ АВЕНЮ
      Пляжный сезон в Ньюпорте закончился. Миссис Гирдвуд вернулась в свой роскошный особняк на Пятом Авеню и вскоре принимала гостей; среди них такого, кто не часто появляется на Пятом Авеню, - английского лорда мистера Свинтона, приглашенного на обед.
      Это должно было быть скромное семейное застолье. У миссис Гирдвуд не было выбора, поскольку круг ее знакомых, соответствующих рангу столь высокого гостя, был весьма ограничен. Она довольно недолго жила в доме на Пятом Авеню - она переехала туда незадолго до смерти ее последнего мужа, покойного владельца магазина, который купил этот дом, уступив ее настойчивым просьбам.
      Ходили слухи, что этот великолепный особняк и стал причиной его смерти. Он был слишком роскошен для лавочника и требовал коренного изменения его привычек; возможно, также, он был слишком огорчен таким крупным денежным расходом, соответствующим оптовой покупке, в то время как он всю свою жизнь занимался мелкими розничными продажами.
      Так или иначе, он совершенно пал духом, оказавшись в этом доме с высокими потолками, и после трехмесячного блуждания по просторным комнатам, слушая лишь собственные одинокие шаги, прилег на одну из роскошных кушеток и умер!
      После его кончины в доме стало более оживленно, однако сюда все еще не заглядывали представители элиты. Мистер Свинтон был первым посетителем такого ранга, способным открыть дорогу миссис Гирдвуд в высший свет; более того, он был по своему положению на голову выше других. Хорошее начало, думала вдова Гирдвуд.
      - У нас некому будет встретить вас, мой лорд. Мы слишком заняты подготовкой к отплытию в Европу. Только девочки и я сама. Я надеюсь, вы не будете возражать против этого.
      - Прошу вас, мадам, оставьте эти разговоры. Ваша семья сама по себе интересна мне; вы представляете образец людей, которых я очень уважаю. Мне совсем не нравятся многолюдные встречи - большие приемы, как мы их называем в Англии.
      - Я рада этому, мой лорд. Тогда мы ждем вас в следующий вторник. Имейте в виду, мы обедаем в семь.
      Этот короткий диалог произошел в Океанхаузе в Ньюпорте, в тот момент, когда миссис Гирдвуд садилась в экипаж, доставивший ее к пароходу в Нью-Йорк.
      Наступил вторник, и вот мистер Свинтон с пунктуальной точностью, в семь часов пополудни, вошел в особняк на Пятой Авеню.
      Дом был обставлен и украшен в самом изысканном стиле, как и его гости, надевшие свои лучшие наряды. Как всегда, блестяще выглядели хозяйка, ее дочь и племянница.
      Однако столовая еще не была заполнена гостями; двое из них только ожидались, и вот вскоре прибыли и они.
      Это были мистер Лукас и его помощник, также вернувшиеся в Нью-Йорк, тот, кто рекомендовал миссис Гирдвуд посетить Ньюпорт, где она и познакомилась с мистером Свинтоном, - они также были приглашены.
      В результате прием вышел компактным и пропорциональным: трое леди и столько же джентльменов - всего шесть человек, - хотя, вполне возможно, те считали саму хозяйку лишней. Лукас имел мысли относительно Джулии, в то время как его друга заинтересовали синие глаза Корнелии. Все устраивалось достаточно хорошо; мистер Свинтон, конечно, был главным героем, королем вечера. Потому что он был приезжим, истинным англичанином. Это была вполне естественная любезность, оказываемая ему. И снова, миссис Гирдвуд очень хотела бы пролить свет на то, насколько важной персоной он был. Но мистер Свинтон взял с нее клятву держать это в тайне.
      За столом гости вели непринужденную беседу. Людям различных национальностей, говорящим на одном языке, не составляет труда найти общую тему. Страны, откуда они родом, в изобилии снабжают их такими темами. Об Америке уже поговорили, и теперь обсуждали Англию. Миссис Гирдвуд должна была уплыть туда следующим пароходом - каюты уже были заказаны. Вполне естественно поэтому, что разговор перешел на Англию.
      - Что касается ваших лондонских гостиниц, мистер Свинтон. Конечно, мы остановимся там в гостинице. Какие из гостиниц вы нам можете порекомендовать?
      - "Кларендон", конечно. "Кларендон" на Бонд-стрит. Там все останавливаются, мадам.
      - "Кларендон", - повторила миссис Гирдвуд, доставая свою визитную карточку и записывая на ней название гостиницы. - Бонд-стрит, вы говорите?
      - Бонд-стрит. Это наш фешенебельный район для променада, кроме того, на этой улице наши лучшие торговцы держат свои магазины.
      - Мы остановимся там, - сказала миссис Гирдвуд, записывая адрес и возвращая визитную карточку в сумочку.
      Нет необходимости воспроизводить всю последующую беседу в деталях. Это обычная дежурная беседа не знакомых друг с другом гостей за обеденным столом; а гости, собравшиеся у миссис Гирдвуд, относились именно к такой категории.
      При этом все прошло достаточно гладко и даже живо, одна лишь Джулия время от времени глядела довольно отрешенно, и это несколько огорчало как Лукаса, так и Свинтона.
      Время от времени, однако, каждый из них ловил взгляды ее темно-коричневых глаз, и эти взгляды им льстили и внушали надежду на будущее.
      Это были опасные глаза, внушающие благоговейный страх, глаза Джулии Гирдвуд. Эти взгляды тревожили таких восприимчивых людей, как Луи Лукас или Ричард Свинтон.
      Званый обед закончился; трое гостей джентльменов готовились к отъезду.
      - Когда мы сможем увидеть вас в Англии, мой лорд? - спросила хозяйка, разговаривавшая с мистером Свинтоном с глазу на глаз.
      - Я отправляюсь следующим пароходом, мадам. К сожалению, я не смогу составить вам компанию на вашем пароходе. Я должен задержаться в этой стране из-за некоторых дел, связанных с Британским правительством. Мне очень хотелось бы уехать вместе с вами, но я не могу оставить эти дела.
      - Мне очень жаль, - ответила миссис Гирдвуд. - Нам было бы так приятно провести время вместе на корабле. И моим девочкам также это чрезвычайно пришлось бы по душе. Но я надеюсь, что мы будем иметь удовольствие видеть вас по ту сторону океана.
      - Несомненно, мадам. Я был бы очень плохим, ничтожным человеком, если бы думал, что мы больше не должны встречаться. Вы едете прямо в Лондон, конечно. Как долго вы собираетесь оставаться там?
      - О, достаточно долго, возможно, всю зиму. После этого мы поднимемся по Рейну - в Вену, Париж, Италию. Мы собираемся совершить небольшое путешествие.
      - Вы говорите, что остановитесь в "Кларендоне"?
      - Мы так решили, потому что вы нам ее рекомендуете. Мы будем жить там, пока будем оставаться в Лондоне.
      - Я обязательно нанесу вам визит вежливости, как только прибуду в Англию.
      - Мой лорд! Мы будем вам очень рады!
      * * *
      Дверь гостиной закрылась, и леди остались внутри, за дверью. Трое гостей джентльменов находились в вестибюле, лакей и дворецкий подали им шляпы и пальто. Хотя все трое пришли по отдельности, ушли они вместе.
      - Ну, куда теперь? - спросил Лукас, когда они стояли под флагами на Пятом авеню. - Еще слишком рано ложиться спать.
      - Очень разумная мысль, друг мой Лукас, - сказал Свинтон, вдохновленный обилием выпитых у вдовы вин. - Куда ты предлагаешь пойти?
      - Ок, я могу предложить одно развлечение. У тебя есть с собой какие-нибудь деньги, мистер Свинтон?
      Мистер Лукас еще не был в курсе, что его друг - лорд.
      - О, да-да. Тысяча ваших проклятых долларов, я думаю.
      - Простите меня за этот бестактный вопрос. Я только спросил на случай, если ты захочешь сделать ставку. Если ты ее сделаешь, я могу немного помочь тебе.
      - Благодарю-благодарю! Я готов сделать ставку, ставку на всю сумму.
      Лукас пошел впереди, указывая дорогу, от Пятого Авеню к Бродвею, и вниз по Бродвею - в "притон", одно из аккуратных небольших заведений со двором, где подают ужин, который посетители едва отведывают.
      Свинтон стал одним из таких посетителей. Лукас имел причины на то, чтобы привести его в это заведение. Он рассуждал так:
      - У этого англичанина, кажется, водятся денежки - и он порой даже не знает, куда их девать. Он далеко не все свои деньги потратил в Ньюпорте. Более того, он, должно быть, увеличил свой капитал, ощипав тех голубей, которых я ему предоставил. А теперь мне интересно будет посмотреть, как он обойдется с ястребами. Ведь он теперь попадет в их компанию.
      Приведший Свинтона в этот "притон" также припомнил то, что касалось Джулии Гирдвуд.
      - Надеюсь, что они доберутся до его долларов - хорошенько почистят эту злую собаку - и обслужат его по высшему разряду. Я полагаю, этот интриган, плетущий свои дьявольские сети, хорошо им заплатит.
      Подобное стремление было вызвано ревностью.
      И задолго до того, как крупье объявил о закрытии банка за эту ночь, мнимый друг Свинтона имел удовольствие увидеть, что его надежды полностью оправдались.
      Несмотря на свою обычную проницательность, экс-гвардеец потерял свою бдительность после выпитых стаканов. Бесплатный ужин с дешевым шампанским довел его до состояния наивного простодушия, он стал похож на одного из голубей, которых он так любил ощипывать, и в результате покинул гнездо ястребов без доллара в кармане!
      Лукас дал ему один, чтобы оплатить экипаж, который отвез Свинтона в гостиницу; и, таким образом, эти двое расстались!
      ГЛАВА XXVI
      ДА ЗДРАВСТВУЕТ КОШУТ!
      Осеннее солнце едва поднялось над равнинами желтого Тэйса, когда два путешественника, выехав из ворот старинного города-крепости Арад, начали свой путь к поселку Вилагос, расположенному приблизительно в двадцати милях от нее.
      Излишне было говорить, что они совершали это путешествие верхом. На равнинах Пузты не передвигаются иначе.
      Военные мундиры на них вполне соответствовали нынешней обстановке. Правда, их одежда совершенно отличалась от той, что обычно носят в этой стране в мирное время, когда крестьяне пасут своих свиней, а пастухи едут галопом вслед за своими стадами диких жеребцов и крупного рогатого скота. Но теперь в Араде размещался штаб Венгерской армии, и дороги вокруг него ежечасно топтали сапоги солдат армии Гонведа и копыта гусарских лошадей.
      Армия патриотов силой менее тридцати тысяч солдат выдвинулась в Вилагос, чтобы встретить там австро-русскую армию, в четыре раза превосходящую их по численности; генерал Георгий командовал с одной стороны, и Рюдигер - с другой.
      Два вышеупомянутых всадника достигли Арада накануне вечером, прибыв с Запада. Они приехали слишком поздно, не успев выступить вместе с армией патриотов, и вот теперь, на рассвете, спешили догнать ее.
      Их униформа, как мы уже отмечали, не походила ни на один из видов одежды, которую носят обычно венгры. Не походила она также ни на любой из видов военной амуниции, которую можно увидеть на их врагах из армии союзников. Оба они были одеты почти одинаково: простые темно-синие пиджаки, панталоны с золотым шнурком ярко-синего цвета и полосатые фуражки.
      Вооружены они были револьверами Кольта - в то время еще мало известными, - находившимися на изношенном поясном ремне, стальными саблями, удобно подвешенными на бедрах, и короткоствольными винтовками Джагера, бандольерами, позади них; их снаряжение выглядело достаточно воинственно, очевидно, что эти два путешественника собирались принять участие в войне.
      Об этом говорили также их беспокойные взгляды, устремленные вперед, и путь, по которому они гнали своих лошадей, словно опасаясь опоздать к началу сражения.
      Их отличала разница в возрасте: одному из них было более сорока, в то время как другому около двадцати пяти.
      - Не нравятся мне эти окрестности Арада, - сказал старший, когда они через какое-то время остановились, чтобы дать лошадям передохнуть.
      - Почему, Граф?
      - Кажется, в воздухе скопились отрицательные заряды - своего рода всеобщее недоверие.
      - Недоверие к чему или к кому?
      - К Георгию. Я видел, что люди потеряли доверие к нему. Они даже подозревают, что он - предатель и думает о капитуляции врагу.
      - Как! Георгий - их любимый генерал!? Разве это не так?
      - В старой армии - да. Но не в армии нового призыва. По-моему, с ним произошла самая неприятная история, какая только могла случиться. Это старая неприязнь регулярных солдат к добровольцам. Он ненавидит солдат Гонведа и Кошута, создавшего это войско, так же, как в нашей маленькой Мексиканской перестрелке были натянутые отношения между выпускниками Вест-Поинта и недавно сформированными полками.
      Тысячи ослов как в Венгрии, так и в Соединенных Штатах, полагают, чтобы стать солдатом, человек должен пройти некое обучение по традиционной, установившейся методике, - они забывают о Кромвеле из Англии, Джексоне из Америки и о многих других, которые подобное обучение не проходили. Итак, эти средние умы, привыкшие к подобным мыслям, полагают, что Георгию следует доверять только потому, что уже служил когда-то офицером в Австрийской регулярной армии, вот поэтому они и поручили ему ведение нынешней компании без всяких сомнений. Но я-то хорошо его знаю. Мы вместе обучались в военной школе. Это хладнокровный и коварный товарищ, с головой химика и сердцем алхимика. Из себя он ничего не представляет. Блестящие победы, достигнутые венграми, - а они на самом деле были блестящими, - это энтузиазм пламенных мадьяров и заслуга таких генералов, как Наги Сандор, Дамджанич и Гуйон. Нет никаких сомнений, что после успехов на Верхнем Дунае армия патриотов была способна без всякого риска дойти до Вены, и там смогла бы продиктовать свою волю Австрийской Империи. Охваченные паникой войска императора полностью освободили дорогу, и вот, вместо того чтобы преследовать врага, как сообщали в новостях, победивший генерал со своей армией повернул обратно, чтобы приступить к осаде крепости Офен! Чтобы захватить незначительный гарнизон менее чем из шести тысяч солдат! Шесть недель было потрачено на эту абсурдную осаду, вопреки советам Кошута, который никогда не отказывался от мысли поскорее начать поход на Вену. Но Георгий делал только то, чего как раз желали австрийцы, - он дал северным союзникам время, чтобы прийти на помощь врагам, и они пришли.
      - Но Кошут ведь был командующим армией - Главнокомандующим! Разве он не мог отдать команду к походу на Вену, о котором ты говоришь?
      - Да, формально он командовал всеми, он мог дать команду, но фактически ему не подчинялись. Георгий сумел подорвать его влияние, настраивая военных против него - то есть тех из них, кто имел зуб на Кошута, старых вояк, кого он настроил против новых налогов и Гонведа. "Кошут - не солдат, он всего лишь адвокат", - сказали они, и этого было достаточно. При всем при этом Кошут дал гораздо больше доказательств владения военным искусством и искусного руководства военными действиями, чем Георгий и вся его клика. Он организовал двухсоттысячную армию, вооружил и оборудовал ее. И все это он создал абсолютно на пустом месте! У патриотов имелось только две сотни фунтов пороха и явно недостаточное количество оружия, когда все это начиналось. Но отыскалась селитра, и железо было выплавлено, и орудия были доставлены. Да, за каких-нибудь три месяца появилась сильная армия, такая же как у Наполеона, и этим можно было гордиться. Мой дорогой капитан, это лучшее доказательство гениальности военного, чем в победа в дюжине сражений. Все это сделал один Кошут. Он сам делал все это, каждую мелочь. Луи Кошут не генерал, так оно и есть! На самом деле, не было еще ни одного такого гения, включая Наполеона. Даже в последней истории с Офеном, как теперь ясно, он был прав; и они обязаны были прислушаться к его призыву "На Вену!"
      - Да, теперь ясно, что это была неудача, грубая ошибка.
      - Не так уж и ясно, Капитан, не так уж и ясно. Мне очень жаль, но это не так. Есть причины опасаться, что все это гораздо хуже.
      - Что ты хочешь сказать, Граф?
      - Я хочу сказать, что это измена.
      - Измена!?
      - Да, возвращение назад с целью бессмысленной осады - это очень напоминает измену. И все эти постоянные отступления правого фланга у Тейса, без того, чтобы перейти его и совершить бросок на Сандор. Каждый день армия буквально тает, уменьшаясь на тысячи! Черт побери! Если это действительно так, наша долгая поездка бессмысленна, и несчастная Свобода скоро вступит в свое последнее безнадежное сражение на равнинах Пузты, возможно, последнее и для всей Европы! Ах!
      И, завершив свою речь этим восклицанием, Граф вонзил шпоры в бока лошади и пустил ее галопом, как будто решил принять участие в той самой последней безнадежной борьбе.
      Более молодой его спутник, вдохновленный, по-видимому, тем же самым импульсом, быстро поскакал следом.
      Эта скачка галопом продолжалась, пока не показались крыши домов Вилагос, рассеянных среди рощ маслин и акаций, покрывавших равнину Пузты.
      На окраинах открывшегося их взору поселка можно было видеть палатки, установленные на ровных местах; штандарты, плывущие среди них, - это конница передвигалась эскадронами; пехоту, стоявшую плотными сомкнутыми рядами; всадников в гусарских униформах, снующих тут и там, - их доломаны* свободно развевались по ветру вслед за гусарами.
      ______________ * Доломан - гусарский мундир.
      - Стой, кто идет? - раздался резкий окрик караульного на мадьярском языке, и солдат в одежде Гонведа показался на пороге хижины пастуха. Это был представитель отряда охраны, размещавшейся внутри дома.
      - Друзья! - ответил австрийский Граф на том же самом языке, на котором его окликнули. - Друзья по общему делу. Да здравствует Кошут!
      При этих волшебных словах солдат опустил карабин, и полдюжины его товарищей вышли из дома и приблизились к вновь прибывшим.
      После чего, не тратя времени на долгие разговоры, Граф и его спутник направились в штаб, в Арад, сопровождаемые криками "Да здравствует Кошут!"
      ГЛАВА XXVII
      СЛОМАННЫЕ МЕЧИ
      Через полтора часа Граф Розенвельд и Капитан Майнард достигли Вилагоса - чтобы уложиться в указанное время, им нужно было скакать достаточно быстро - и въехали в лагерь Венгерской армии.
      Они остановились прямо в его центре, перед шатром, где располагался главнокомандующий. Они пришли как раз вовремя, чтобы стать свидетелями замечательной сцены, как нельзя характеризующей положение дел в армии.
      Вокруг них собрался офицерский состав всех видов и родов войск. Они собирались в группы и беседовали, взволнованно и нервно, одновременно и поочередно, торопливо перебивая один другого.
      Все говорило о подготовке к сражению, но создавалось впечатление, что имелся некий сдерживающий момент. Об этом можно было судить по нахмуренным взглядам и мятежному бормотанию.
      В отдалении слышался несмолкающий гул артиллерии.
      Они хорошо знали, откуда он идет и что это означает. Они знали, что сражение происходит в Темесваре, где Наги Сандор со своим героическим, но поредевшим корпусом сдерживает превосходящую армию Рюдигера.
      Да, их лучший и любимый товарищ, Наги Сандор, прекрасный офицер кавалерии - в свое время даже во Франции его считали вторым по силе саблистом-рубакой, - вел этот неравный бой!
      Мысль об этом и вызывала хмурые взгляды и недовольное роптание.
      Подойдя к группе офицеров, Граф попросил разъяснений. Эти офицеры были в униформах гусаров и выглядели более возбужденными, чем другие.
      Один из них выскочил вперед и пожал руку Графа, воскликнув:
      - Розенвельд!
      Это был старый товарищ, узнавший своего друга.
      - У вас есть какая-то проблема? - спросил Граф прежде, чем ответил на приветствие. - Что у вас происходит, мой дорогой друг?
      - Вы слишите эти пушки?
      - Конечно, слышу.
      - Это храбрый Сандор ведет смертельный бой. А этот специалист сражаться по картам не дает нам приказа прийти ему на помощь! Он расположился внутри своей палатки как некий Оракл Дельфийский. Немой к тому же, потому что он ни на что не реагирует. Поверишь ли ты, Розенвельд, но мы подозреваем его в измене!
      - Если это действительно так, - ответил Граф, - то вы наивные глупцы, что ждете его приказов. Вы должны выступить без его приказаний. Со своей стороны скажу, что я, также как и мой друг, не буду оставаться здесь, в то время как битва происходит там. По той же причине, что и вы; мы как раз и приехали сюда, преодолев несколько тысяч миль, чтобы обнажить свои мечи. Мы прибыли слишком поздно, чтобы участвовать в баденском деле; и мы не хотели бы проторчать здесь, с вами, и снова разочароваться. Ну, Майнард! Нам больше здесь, в Вилагос, делать нечего. Разрешите нам отправиться в Темесвар!
      Сказав все это, Граф быстрым шагом направился назад, к своей лошади, все еще оседланной, капитан последовал его примеру. Но прежде чем они успели взобраться на коней, возникла сцена, которая заставила их остановиться рядом с лошадьми, держа поводья в руках.
      Офицеры-гусары, некоторые из которых были более высокого ранга, генералы и полковники, услышали слова Розенвельда. Друг Графа передал им содержание его речи.
      Достаточно им было уловить лишь краткую суть его слов, чтобы решиться на более смелые действия. Эти слова были подобны нагретому докрасна пеплу внутри бочки с порохом, и почти мгновенно произошел взрыв.
      - Георгий должен отдать приказ! - закричали они все разом, - или мы выступим без этого. Что скажете, товарищи?
      - Мы все согласны! - отреагировал хор голосов; говорившие брали в руки оружие и направлялись к палатке главнокомандующего.
      - Послушайте! - сказал их лидер, старый генерал с металлически-серыми усами и бакенбардами, протянувшимися до ушей. - Слышите этот гул? Это пушки Рюдигера. Мне слишком хорошо знаком их проклятый язык. У Сандора было мало боеприпасов, а теперь они совсем закончились. Он вынужден будет отступить.
      - Мы остановим его отступление! - воскликнула одновременно дюжина бойцов. - Разрешите нам потребовать приказ, чтобы выступить! Вперед, к его палатке, товарищи! К его палатке!
      Невозможно было ошибиться, к какой палатке следует идти, и офицеры-гусары, продолжая кричать, устремились к шатру, другие же группы за ними, и вскоре все они плотно обступили палатку главнокомандующего.
      Несколько офицеров вошли внутрь, им удалось проникнуть туда благодаря громким словам и уговорам.
      Но вот они вышли, и с ними вышел Георгий. Он выглядел бледным и наполовину испуганным, хотя, возможно, это был не просто страх, а сознание своей вины.
      Но у него сохранилось достаточно присутствия духа, чтобы скрыть это.
      - Товарищи! - сказал он, обращаясь к собравшимся. - Дети мои! Я надеюсь, что вы можете положиться на меня. Не я ли рисковал своей жизнью ради нашего общего дела - ради нашей любимой Венгрии? Я говорю вам, что нам нет никакого резона сейчас выступать. Это будет безумием и окончится плачевно. Мы здесь находимся в выгодном положении. Мы должны укреплять и защищать нашу позицию. Поверьте мне, это наше единственное спасение.
      Его речь, столь убедительная и искренняя, произвела впечатление на мятежников. Кто мог сомневаться в этом человеке, хотя он и скомпрометировал себя в австрийском деле?