Гораздо больше было людей с европейской внешностью, в основном тевтонского типа, хотя и смешанного с латинским. Радом с северным немцем, светлокожим и с огромными желтовато-коричневыми усами, стоял его смуглый кузен с Дуная; а рядом - еще более смуглый итальянец с темными блестящими глазами и пышной светло-черной шевелюрой. Еще можно было отметить большое число французов, некоторые из все еще носили блузы, привезенные с родной земли; большинство из них представляли тот храбрый контингент рабочего класса, которых еще год или два назад можно было увидеть на баррикадах Парижа.
      Только изредка можно было заметить лицо американца или услышать фразу на английском - говоривший был лишь зрителем и просто случайно оказался здесь.
      Основную массу участников собрания составляли совсем другие люди - те, кто прибыл сюда далеко не из праздного любопытства. Были здесь и женщины, а также - молодые девушки с волосами льняного цвета и глубокими синими глазами, как у их предка Ринеланда, и другие, с более темной кожей, но такие же симпатичные - из Коринфа.
      Большинство каютных пассажиров - а, кроме них, других на "Канарде" и не было - поднялось на верхнюю палубу, как обычно происходит при отплытии парохода. Для всех из них это было лишь естественное желание взглянуть в последний раз перед отплытием на землю, которую они покидали со различными чувствами.
      Вне зависимости от личных чувств каждого, радостных или печальных, они с любопытством могли наблюдать за целым морем лиц, расположившихся перед ними на причале.
      Стоя группами на палубе или плотными рядами вдоль перил ограждения, они невольно спрашивали друг друга, в чем причина такого наплыва народа, а также кто те люди, которые пришли на причал.
      Было очевидно для всех, что большинство в толпе были не американцы; так же как и то, что никто из них не собирался сесть на пароход. У них не было никакого багажа, хотя последний мог быть уже на борту парохода. Однако большинство из них вряд ли могли себе позволить плыть пароходами класса "Канард". Кроме того, не было никаких признаков того, что они собираются уезжать - не было объятий или рукопожатий, которые обычны для расставания друзей - перед тем, как их разделит океан. Не для того, чтоб уехать, все они находились по ту сторону Атлантики.
      Они стояли плотными группами, касаясь друг друга; мужчины курили сигары, многие из них - знаменитые пенковые трубки, говорили друг с другом серьезным тоном или шутили с девушками - серьезные, но все же веселые люди.
      Легко было также заметить, что и вид парохода не привлекал их внимания. Большинство из них не глядели на него, а бросали вопросительные взгляды на причал, как будто ждали чего-то, того, что должно было вот-вот появиться там.
      - Кто эти люди? - таков был вопрос, который занимал пассажиров судна.
      Джентльмен, который казалось, знал об этом больше других - а такой всегда найдется в компании - удовлетворил всеобщее любопытство.
      - Это беженцы, - сказал он. - Французы, немцы, поляки и другие - все те, которые активно участвовали в последних революциях в Европе.
      - Они собираются вернуться туда? - спросил его один из наиболее любопытных собеседников.
      - Некоторые из них, я думаю, да, - ответил первый. - Но не пароходом, добавил он. - Эти бедные черти не могут себе позволить такую роскошь.
      - Тогда почему они собрались здесь?
      - Они ждут своих лидеров, которые сейчас должны появиться. Один из них - господин по имени Майнард, который сделал себе имя на последней Мексиканской войне.
      - О, капитан Майнард! Но он не входит в их компанию! Он не иностранец.
      - Нет, не иностранец. Но люди, которыми он командовал в Мексике, - да, большинство из них! Именно поэтому они и выбрали его лидером.
      - Капитан Майнард, должно быть, глуп, - вставил третий собеседник. Эти революции, происходящие в Европе, не имеют ни малейшего шанса на успех. Он лишь схлопочет петлю себе на шею. Еще и другие американцы, которые принимают участие в этом движении?
      Тот, кто казался больше информированным, ответил, что нет.
      Он предположил правильно, хотя такая правда не делала чести его стране - которая, как декларировалось, была не более, чем "Штатами".
      Когда вспыхнула революция в Европе, и американские флибустьеры могли принять участие в борьбе за свободу, единственным американцем, откликнувшимся на это, был Майнард, причем он был американским ирландцем! Однако в этой большой стране он вдохновился, наблюдая за ее свободными людьми и ее свободными институтами, и стал истинным приверженцем идей Свободы, Равенства и Братства.
      Невольными слушателями этой беседы были трое: человек в возрасте около пятидесяти лет, девочка лет четырнадцати и женщина, чей возраст составлял нечто среднее между этими цифрами.
      Человек был высокого роста, в его облике угадывались аристократические черты. Строго говоря, он не был стопроцентным аристократом, но он производил впечатление почтенного господина, что подчеркивал почти белый цвет волос, пробивавшихся из-под его кепки - непременного атрибута путешественника.
      Девочка была довольно интересным созданием. Она была все еще ребенком, обычным ребенком, и была одета в простое платье без рукавов и короткую юбку, распущенные волосы волнами спускались ей на плечи. Но под ее платьем угадывались линии тела, характер которых говорил о приближающейся женской зрелости; в то время как ее роскошные локоны, блиставшие поразительным цветом, казалось, нуждались в булавках и гребнях.
      Несмотря на кажущуюся трудность определения сходства человека пятидесяти лет и ребенка четырнадцати, можно было уловить достаточно деталей в обоих, чтобы признать их отцом и дочерью. И это подтверждалось тем, что он стоял рядом с ней, по-отечески придерживая ребенка своей рукой.
      Между ними и женщиной было достаточно много различий, легко улавливаемых даже поверхностным взглядом. Цвет лица последней и "белый тюрбан" на ее голове говорили о том, что она была их служанкой.
      Стояла она несколько сзади, пропустив вперед отца с дочерью.
      Только отец проявлял интерес к разговору; девочка и служанка больше интересовались тем, что происходит на причале.
      Когда непродолжительная беседа закончилась, он подошел к говорившему первым и полушепотом спросил:
      - Вы утверждаете, что нет американцев в этом движении. Но разве капитан Майнард не в счет?
      - Я полагаю, что нет, - прозвучал ответ. - Он действительно служил в Американской армии, но я слышал, что он ирландец. Так что в моих словах нет ошибки.
      - Конечно, нет, - сказал аристократически выглядевший джентльмен. - Я спросил из чистого любопытства.
      Любопытство это, однако, было столь сильным, что заставило его вскоре отойти в сторону, достать записную книжку и внести в нее запись, касающуюся очевидно, революционного лидера.
      Кроме того, полученные таким образом сведения, очевидно, усилии его интерес к собравшейся внизу толпе.
      Отпустив руку дочери и пробравшись вперед, к перилам ограждения, он с интересом наблюдал за развитием событий внизу.
      К этому моменту собравшиеся оживились и пришли в лихорадочное волнение. Люди стали говорить громче, энергично жестикулировать, некоторые достали часы и нетерпеливо поглядывали на них. Было около двенадцати часов - время отплытия парохода. Он уже подавал сигналы, призывая пассажиров подняться на борт.
      Внезапно громкие разговоры и жестикуляция прекратились, и толпа затихла; если кто-то и разговаривал, то шепотом. Напряженное ожидание некоего приближающегося события витало над толпой.
      Что это за событие, стало ясно, когда послышался выкрик откуда-то с краю толпы:
      - Он едет!
      И сразу же сотни голосов подхватили этот крик, который волной пробежал по толпе, от края к центру и далее - к пароходу.
      Затем послышались громкие возгласы "Ура!", а также крики: "Долой тиранов!", "Да здравствует республика!" на немецком, французском и других языках.
      Кто же это приехал? Чье появление вызвало столь бурный искренний порыв патриотических чувств у многих людей, говорящих почти на всех европейских языках?
      И вот подъехал и остановился экипаж. Это был обычный наемный экипаж, который подвозил пассажиров к причалу. Но собравшиеся, быстро расступившись, смотрели на него с таким благоговением, как будто это была позолоченная карета с королем внутри!
      И таких людей было большинство. В десять, в двадцать раз быстрее чем обычно, и с почтением в тысячу раз большим, чем обычно, расчистили они путь экипажу. Если бы в карете был король, не нашлось бы ни одного человека, кто бы крикнул: "Да благословит Господь Его Величество!" И очень немногие, кто сказал бы: "Да поможет ему Бог!"
      Если бы король находился в том экипаже, у него было бы немного шансов добраться до парохода невредимым.
      В экипаже находились двое - один в возрасте почти тридцати лет и другой более старшего возраста. Это были Майнард и Розенвельд.
      На одного из них - на Майнарда - были устремлены глаза всех присутствующих, для него бились преданные сердца. Это его прибытие вызвало возгласы "Он едет!"
      И теперь, когда он приехал, приветственные возгласы от берега Джерси эхом отозвались на холмах Хобокен и были слышны на улицах большого Эмпайр-сити.
      Чем же был вызван такой необыкновенный энтузиазм к тому, кто не был с ними одной нации и даже не являлся гражданином их стран? И наоборот, он был жителем страны, люди которой относились к ним очень враждебно?
      Но для них мало значило происхожение этого человека. Важно было то, что он разделял их взгляды и принципы - те, за которые они боролись и погибали и за которые готовы были вновь вступить в смертельную схватку. Они избрали его своим лидером, тем, кто поведет их на борьбу за права рабочих и свободу, разделит с ними все опасности, рискуя попасть в тюрьму или на виселицу. Именно поэтому они удостоили этого человека таких почестей.
      Карета экипажа медленно продвигалась через плотную толпу, она почти что была поднята вместе с колесами. Казалось, что в порыве восторга люди, окружившие ее, поднимут и понесут на своих плечах повозку и лошадей прямо к пароходу.
      И они действительно готовы были сделать это ради Майнарда. Люди с длинными бородами протянули к нему руки, целовали его, как будто он был красивой девушкой; а в то же время красивые девушки обнимали его или махали платками, посылая нежное "прощай".
      Героя, подняв на руки, отнесли на палубу парохода, мимо приветствовавшей его толпы.
      И под возгласы приветствий, долго еще не стихавших, пароход покинул причал.
      - Замечательно, как эти люди были искренни в своем порыве, - сказал Майнард, сердце которого пылало от гордости и триумфа, поскольку он все еще слышал возгласы, где его имя перемежалось с громким "ура!"
      Он повторил эти слова снова, когда пароход проплывал мимо Батареи, где он мог видеть Немецкий Артиллерийский Корпус, расположенный на Кастен Гарден, - этих бравых солдат, которые так много сделали для принявшей их страны.
      И он еще раз повторил это, услышав на прощание их удаленные приветственные возгласы, посланные ему через все расширяющуюся полосу воды.
      ГЛАВА XIX
      БЛАНШ И САБИНА
      После того как пароход удалился от пирса, большинство пассажиров оставило верхнюю палубу и разошлось по своим каютам.
      Некоторые из них, однако, задержались наверху, и среди них джентльмен, отец золотоволосой девочки, и темнокожая служанка.
      Он остался не для того, чтобы на прощание подольше поглядеть на родную землю. Очевидно, это было не так. Все в нем, а также в его дочери безошибочно говорило об его английском, благородном происхождении.
      Цветная служанка скорее напоминала американку, но все же она не была уроженкой "Штатов". При более детальном рассмотрении ее внешности и, особенно, обратив внимание на специфический блеск глаз, можно было предположить, что она уроженка Вест-Индии, негритянка по матери, дочь ее от брака с белым человеком, возможно, испанцем или французом.
      Любые сомнения относительно национальной принадлежности джентльмена с дочерью будут рассеяны, если послушать его краткий диалог с новым, четвертым персонажем, появившемся на сцене.
      Этот человек был молодым парнем в темном пальто и брюках; пальто имело внешние откидные карманы. Подобный стиль одежды говорил о том, что он слуга; это подчеркивала и черная кожаная кокарда на его шляпе.
      Он только что поднялся на палубу.
      Остановившись перед джентльменом, он почтительно его приветствовал, объявив имя своего господина.
      - Сэр Джордж!
      - Что они делают, Фримен?
      - Они убирают багаж, находящийся между палубами, сэр Джордж; и они хотели бы знать, какую часть вашего багажа мы желаем оставить в каюте. Я отложил черный мешок и желтое портмоне, а также большой чемодан с вещами мисс Бланш. А как насчет чемодана из воловьей кожи? Спустить его вниз, сэр Джордж?
      - Ну да... нет! Постой! Чёрт возьми! Я сам должен спуститься туда. Сабина! Посмотри за ребенком. Иди сюда, Бланш! Садись на это плетеное кресло; и Сабина подержит зонтик над тобой. Не уходите далеко отсюда, пока я не вернусь.
      Трогательная забота сэра Джорджа о собственной дочери вполне была понятна, ведь это его единственный ребенок.
      Держась рукой за медные перила лестницы, ведущей вниз, он спустился по ступенькам, сопровождаемый Фрименом.
      Бланш села, как ей было сказано; мулатка, раскрыв легкий шелковый зонтик, стала держать его над головой девочки. Дождя не было, зонтик защищал только от солнца.
      Если взглянуть на Бланш, возникает вопрос, почему сэр Джордж так о ней заботился. Для него она была словно дорогая вещь, которую надо оберегать. Нельзя сказать, что она была от рождения слаба здоровьем или хрупким и нежным созданием. Наоборот, она была на вид сильной и цветущей девушкой, и выглядела старше своих тринадцати лет. Она немного опережала в развитии свой возраст.
      Можно было предположить, что это забота о цвете ее лица. Наверное, отец оберегал ее от палящих солнечных лучей.
      И все же солнце не так сильно палило, чтобы испортить цвет ее кожи. Наоборот, легкий загар только красил ее, как легкий румянец расцвечивает кожу абрикосового цвета. Солнце словно играло локонами ее волос, и они были подобны его собственным великолепным лучам.
      Она не покидала место, где оставил ее отец. Отсюда открывался великолепный вид на залив и его прекрасные берега, на Остров Исланд и его виллы, живописно расположенные среди зеленых изумрудных рощ.
      Она смотрела на эти пейзажи, но была далека от того, чтоб любоваться прекрасным видом. И суда, проплывавшие мимо, и все, что находилось на палубе парохода вокруг, - ничего не вызывало ее интереса. Ее глаза пристально смотрели только в одну точку - на лестницу, по которой поднимались и спускались люди и куда спустился и ее отец.
      Устремив взгляд туда, она сидела безмолвно, хотя и не отрешенно. Очевидно, она хотела увидеть кого-то - того, кто должен там пройти.
      - Мисс Бланш, - сказала мулатка, наблюдавшая за своей подопечной. - Не стоит вам туда смотреть, ваш отец вернется нескоро. Вы знаете, сколько проблем с багажом может быть у пассажира в Вест-Индии? Приходится тратить много времени, чтобы управиться с ними.
      - Я и не пытаюсь поскорее увидеть отца, - ответила девочка, все еще не отводя взгляда от лестницы.
      - А кого же тогда? Вы, наверное, о ком-то думаете.
      - Да, Сабби, я думаю о нем. Я хочу разглядеть его, когда он подойдет поближе. Он, конечно, придет сюда?
      - Он! О ком вы говорите, мисс Бланш? Он капитан судна?
      - Капитан судна? О, нет, не он! Капитан уже здесь. Мне папа так сказал. Кому интересно смотреть на такого старика, как он? - ответила девочка, показывая на Шкипера Шеннона, находившегося на капитанском мостике.
      - Тогда кого вы имеете в виду? - спросила озадаченная Сабина.
      - О, Сабби! Я была уверена, что ты знаешь.
      - Ваша Сабби не знает.
      - Хорошо. Этот тот самый джентльмен, которого так приветствовали. Один человек сказал папе, что это они все прощались с ним. Разве не странно, что они так с ним прощались? Ну, когда люди с огромными бородами поцеловали его. Я видела, они поцеловали его. И молодые девушки! Ты видела, что они делали, Сабби? Они просто рвались к нему.
      - Они были ничего, но плохо, что белые девушки.
      - Но джентльмен? Интересно, кто он? Как ты думаешь, это принц?
      Такой вопрос был вызван некоторым воспоминанием. Однажды в ее детской жизни была подобная сцена. Выглянув из окна в Лондоне, она увидела церемонию: мимо проходил принц. Она слышала крики "ура", видела, как машут шляпами и носовыми платками. Подобно недавним проводам, возможно, лишь меньше страсти и искреннего энтузиазма. С тех пор, в своей спокойной жизни на одном из островов на Малых Антиллах, губернатором которого был ее отец, она видела немного сборищ толпы и еще меньше - такого возбужденного скопления людей, какое было совсем недавно. Таким образом, ничего странного не было в том, что она вспомнила церемонию прохождения принца.
      И все же как радикально отличались ее чувства, которые вызвали в ней эти две сцены! Настолько, что даже женщина из Вест-Индии - ее служанка поняла это различие.
      - Принц! - отвечала Сабина, презрительно качнув головой и выражая тем самым свое лояльное отношение к королевским особам. - Принц в этой стране, Америке! Как бы не так! Этот господин собрал вокруг себя столько народу только потому, что он бармен.*
      ______________ * Сабина, не вполне владеющая английским, произносит слова republic, republican (республика, республиканец) как public, publican (бар, бармен).
      - Бармен?
      - Да, мисс. Вы слышали, как они кричали "Да здравствуют бары!" Все они бармены в этих Соединенных Штатах.
      Дочь губернатора пришла в некоторое замешательство; она знала, что из себя представляют бармены. Она жила в Лондоне, где на каждой улице был по крайней мере один бар или таверна - в том числе и недалеко от ее знаменитого дома. Но чтобы существовала целая нация барменов?
      - Все бармены! - воскликнула она в удивлении. - Ну и небылицы, Сабби, ты сочиняешь!
      - Совсем нет, мисс Бланш. Сабби говорит вам правду. Правда, потому что в евангелии написано, что все жители Америки - бармены.
      - Кто же тогда пьет все это?
      - Что пьет?
      - Ну, то, что они продают! Вино, пиво, джин? В Лондоне они ничего кроме этого не делают, эти владельцы баров.
      - О! Теперь до меня дошло, мисс. Я вижу, что вы меня не совсем поняли, девочка. Я не хотела сказать, что все они продают спиртное. Совсем наоборот. Они рес-публиканцы, поскольку они не доверяют королям и королевам - даже в нашей славной Виктории. Они доверяют только простым людям, плохим и злым.
      - Оставь, Сабби! Я знаю, что ты ошибаешься. Этот молодой человек не злой. По крайней мере, он не выглядит злым, и все они в него верят. Вы видели, как они его носили на руках, и, хотя это довольно смелый поступок, те девушки поцеловали бы его, если бы приблизились к этому человеку. Да и я тоже. Он выглядел таким гордым, таким красивым, таким замечательным! Он в десять раз лучше, чем принц, которого я видела в Лондоне. Вот он какой!
      - Замолчите, девочка! Не дай Б-г, если ваш отец, королевский губернатор, услышит подобные речи. Он сильно рассердится. Я знаю, что он не любит республиканцев, и будет недоволен, если услышит, как вы их хвалите. Он их ненавидит, как ядовитых змей.
      Бланш ничего не ответила на это. Она даже не слышала это мудрое предостережение. Ее уши перестали воспринимать слова Сабины, поскольку один человек в этот момент поднимался по ступенькам лестницы.
      Это был тот, о котором они говорили.
      Поднявшись на палубу недалеко от места, где сидела девочка, он устремил свой взгляд на залив.
      Поскольку его лицо не было обращено к ней, Бланш имела возможность внимательно его рассмотреть без опасения быть обнаруженной.
      И она делала это с истинным детским любопытством.
      Он был не один. Его спутником был человек, которого она видела рядом с ним в экипаже.
      Но она не обращала внимания на джентльмена средних лет с огромными серыми усами. Только на того, чью руку так стремились пожать и поцеловать те девушки.
      Она сидела, смотря на него с удивлением и вопросом в глазах, как голубка Зинаида на луч света, пробивающийся снаружи в щель темной пещеры. Сидела, осматривая своего героя с головы до пят, не обращая внимание на речи Сабины, полагавшей, что от него исходит обаяние змеи, с которым была знакома по Вест-Индии.
      Это было всего лишь удивление, вошедшее в жизнь девочки - что-то новое и необычное - нечто большее, чем простая игрушка - и даже более яркое, чем детское воображение, вызванное рассказами Аладдина.
      ГЛАВА XX
      "ЭТИ НЕОБЫКНОВЕННЫЕ ГЛАЗА"
      Снова стоял Майнард на палубе океанского судна и глядел на белый след, оставляемый пароходом позади себя.
      Эмпайр Сити, если смотреть на него со стороны океана, выглядел малопривлекательно и не представлял собой объект, достойный наблюдения. Также не представляют никакого интереса большой купол Св. Паула в Лондоне, Триумфальная Арка в Париже или даже Отель имени Св. Чарльза, когда вы огибаете Англию по морю, как считают жители Нового Орлеана. Если вы подплываете к Нью-Йорку, ваш взгляд выхватывает из открывающейся картины два-три острых шпиля, которые скорее предназначены скрасить архитектуру большой деревни, а также возвышающийся купол, который скорее всего является крышей цирка или просто миражом, воздушным замком. Привлекающий наибольшее внимание объект - любопытный круглый Замок с садом позади него; но лишь отдаленный взгляд не способен заметить его запущенное состояние, и, только приблизившись, можно увидеть такое, что заставит прекратить его рассмотрение.
      Нужно однако отметить, что Нью-Йорк имеет замечательную возможность искупить свою запущенность, если взглянуть на побережье. Это все еще собственность городских властей, как я полагаю; и если бы это принадлежало Хаусману, вместо Хоффмана, мера города, Манхеттен вскоре представился бы заливу во всем своем великолепии, достойный прекрасного устья реки с тем же названием.
      Завершим наше краткое отступление на гражданские, экономические и архитектурные темы и вернемся к пароходу компании Камбрия, на скором ходу прокладывающему путь в океан.
      Революционный лидер не думал ни о чем подобном, когда стоял на палубе и бросал свой прощальный взгляд на Нью-Йорк. Его мысли были совсем о другом, и одна из них - правильно ли он поступил, приняв приглашение возглавить революционный поход в Европу?
      Он оставлял землю, на которой долго жил и которую любил, любил ее людей и ее институты. Он пускался в весьма рискованное предприятие, чреватое большой опасностью; не как легально воюющий солдат, который ничем не рискует, если проиграет на поле битвы, - он сохранит свою жизнь и попадет в плен; но как революционер и мятежник, который, если будет побежден, не может надеяться на снисхождение, - его ожидает только позорная смерть, и он даже не будет похоронен.
      В то время, однако, все было по-другому, мятежник и патриот означало одно и то же, пока первое не было опозорено крупным восстанием - первым в истории, жестоким и бесполезным, первым, которое по праву может называться бесславным.
      А до этого таким званием можно было гордиться, это была священная обязанность; и, вдохновленный этими мыслями, он смотрел вперед без опасений, а назад - без большого сожаления.
      Было бы неправдой утверждать, что он был совсем безразличен к тому, что оставлял. Много истинных друзей осталось в покидаемой им стране, множество рук, которые он тепло пожимал, возможно, никогда более не встретятся в рукопожатии!
      И, кроме того, был еще один разрыв, переживаемый острее остальных.
      Правда, всплеск эмоций, охвативший его на палубе покидавшего Ньюпорт парохода некоторое время назад, уже поутих.
      Неделя прошла с тех пор, неделя в бурных сценах вольного обращения со спиртными напитками в комнате, окруженной храбрыми флибустьерами, неделя в пивных барах вместе с сосланными республиканскими патриотами, неделя в звоне бокалов, наполненных рейнским вином и осушенных под песни Шиллера и дорогой немецкой родины.
      Таким образом, эта бурная жизнь, сменившая спокойствие ньюпортской гостиницы, была на пользу Майнарду. Это позволило ему меньше думать о Джулии Гирдвуд. И все же воспоминание о ней посетило Майнарда, когда пароход миновал Остров Исланд и проследовал через пролив Нарровс.
      Но прежде чем Санди Хук скрылся из глаз, мысли об этой гордой девушке окончательно его покинули, причем раз и навсегда!
      Эта решительная перемена нуждается в разъяснении.
      Последний взгляд на землю, где осталась возлюбленная, не способен успокоить влюбленное сердце. Не это привело к такому резкому изменению состояния влюбленности.
      Не мог быть такой причиной и разговор с Розенвельдом, стоявшем в стороне и излагавшем ему на ухо революционные идеи, которыми Граф был увлечен.
      Перемена имела под собой причину, совершенно отличную от всего этого, возможно, единственную, способную привести к такому результату.
      "Un clavo saca otro clavo," - говорят испанцы, более всех остальных народов преуспевшие в использовании крылатых выражений. "Клин клином вышибают". Прекрасное лицо может быть забыто, только если вместо него появится другое лицо, еще более прекрасное.
      Именно это и произошло с капитаном Майнардом.
      Повернувшись, чтобы спуститься по ступенькам лестницы, он увидел лицо настолько прекрасное, и в тоже время такое необыкновенное, что почти механически изменил свое намерение и задержался на палубе.
      Не прошло и десяти минут после этого, как он всей душой полюбил ребенка!
      Найдется тот, кто сочтет такое неправдоподобным; возможно, объявит это неестественным.
      Однако это было именно так, поскольку мы опираемся на подлинные факты.
      Майнард повернулся лицом к тем немногим пассажирам, которые оставались на верхней палубе; большинство из них устремило взгляд на землю, которую они покидали. Но среди них он заметил пару глаз, которые смотрели на него. Сначала он заметил в них не более, чем простое любопытство, - он также выразил это своим ответным взглядом, и мысли его были такими же.
      Он увидел ребенка с великолепными золотыми волосами - это заставило его снова взглянуть на девочку. И уже повторный взгляд сказал ему: есть кто-то, рассматривающий его с чувством, далеким от простого любопытства.
      Переместив свой взор с волос на ее глаза, он заметил в них необыкновенный вопросительный взгляд - как у газели или молодого оленя, гуляющих по зоопарку, взгляд животного, покорного своему хозяину.
      Если бы такой взгляд был мимолетным, Майнард мог бы его уловить, но не запомнить.
      Однако это было не так. Ребенок продолжал глядеть на него, не обращая внимания больше ни на кого другого.
      Все это продолжалось до тех пор, пока человек с благородным лицом, седыми волосами и облеченный отеческой заботой, не подошел к ней; он взял ее нежную ручку и увел с собой вниз.
      Подойдя к лестнице, она еще раз оглянулась назад и бросила тот же самый удивительный взгляд; и затем снова, перед тем как ее прекрасное лицо с золотыми красивыми волосами скрылось, когда она спустилась вниз и исчезла за линией пола палубы.
      - Что с тобой, Майнард? - спросил Граф, заметив, что его товарищ неожиданно стал тихим и задумчивым. - Кажется, ты так глядел на эту молодую поросль, как будто она твоя собственная!
      - Мой дорогой Граф! - отозвался Майнард, говоря вполне серьезным тоном. - Я прошу тебя, не шути надо мной, ты сейчас перестанешь смеяться, если я скажу тебе, что ты в точности угадал мое желание.
      - Какое желание?
      - То, чтобы она принадлежала мне.
      - То есть как?
      - Как моя жена.
      - Жена! Ребенок, которому нет еще и четырнадцати лет! Дорогой капитан! Ты становишься озорником! Такие мысли не подобают революционному лидеру. Кроме того, ты обещал, что у тебя не будет никакой другой возлюбленной, кроме твоего меча! Ха-ха-ха! Как скоро ты забыл свою наяду из Ньюпорта!
      - Я признаю это. Я рад, что сумел забыть ее. Мое настоящее чувство отличается от прежнего. То не было истинной любовью, а только не более чем увлечением. Не теперь я чувствую иное - не смейся надо мной, Розенвельд. Я ручаюсь тебе, что это воистину так. Тот ребенок вызвал во мне чувства, которые я не испытывал никогда прежде. Ее необыкновенный взгляд совершил это. Я не знаю, почему, по какой причине она так на меня смотрела. Я чувствую, что она словно проникла ко мне в душу. Это, может быть, судьба, судьба - независимо от того, как ты хотел бы это назвать - но поскольку я жив, Розенвельд, у меня есть предчувствие - она все же будет моей женой!
      - Если это так и если она - твоя судьба, - отвечал Розенвельд, - не думай, что я сделаю что-то, чтобы помешать тебе осуществить эту мечту. Она, кажется, дочь джентльмена, хотя я должен признать, что мне не очень нравится его внешность. Он напоминает мне о классе, против которого мы собираемся бороться. Но это неважно. Девочка - единственный ребенок; и прежде, чем она будет готова выйти за тебя замуж, вся Европа, может быть, станет республикой, а ты - президентом! А теперь, дорогой капитан! Давай спустимся, и попросим стюарта достать наши прекрасные Гаваны из-под люков; ведь мы должны будем курить эти сорняки в течение долгого рейса!
      Смена высокого чувства на прозаические сигары была довольно резкой.
      Но Майнард не был таким уж романтичным мечтателем. Исполнив просьбу своего товарища по путешествию, он спустился в купе, чтобы проследить за выполнением распоряжения касательно чемоданов.
      ГЛАВА XXI
      НЕДОЛГИЙ ТРИУМФ
      В то время как герой С... отправился в дорогу, в поисках новой славы за пределами Америки, его имя довольно скоро покрылось позором там, откуда он уехал!
      Если в шумном Нью-Йорке его имя вызывало восторженные крики, то в тихом Ньюпорте оно произносилось с презрением.
      У многих оно ассоциировалось со словом "трус".
      Мистер Свинтон наслаждался своей победой.
      Это длилось недолго, хотя вполне достаточно для этого карточного шулера, чтобы сделать удачный ход.