- Дорогой папа! Не говори так!
      - Это правда, Бланш. Доктора сказали мне, что я умираю, я и сам чувствую это по своему состоянию.
      - О папа! Дорогой папа! - воскликнула она, спрыгнув со своего места и падая на колени около дивана, закрыв свое лицо своими локонами и заливаясь слезами.
      - Не плачь, дитя мое! Как ни больно думать об этом, такие вещи неизбежны. Это судьба всех нас, рано или поздно мы оставляем этот мир; и я не мог надеяться, что избегну этой участи. Мы попадем в лучший мир, где сам Бог будет с нами, и где, как нам говорят, не слышно никакого плача. Ну, дитя мое! Возьми себя в руки. Вернись на свое место и послушай, поскольку у меня есть кое-что сказать тебе.
      Продолжая плакать, она повиновалась - при этом она рыдала так, как будто ее сердце разрывалось на части.
      - Когда я уйду, - продолжал он после того, как она немного успокоилась, - ты, дочь моя, получишь в наследство мое состояние. Оно не имеет большой ценности, поскольку мне неприятно говорить, что на мое имущество сделан значительный заклад. Однако в конце концов можно расплатиться за него, и будет некоторый остаток - достаточный для твоего безбедного существования.
      - О, отец! Не говори о таких вещах. Это причиняет мне боль!
      - Но я должен, Бланш, я обязан. Это необходимо, ты должна знать об этом, и, кроме того, я должен знать...
      Что он должен знать? Он сделал паузу, как будто не решался сказать об этом.
      - Что, папа? - спросила она, вопросительно глядя на его лицо, и в то же время румянец, появившийся на щеках, показал, что она наполовину предугадала ответ.
      - Что ты должен знать?
      - Дорогая дочь моя! - сказал он, избегая прямого ответа. - Вполне разумно предположить, что ты однажды поменяешь свою фамилию. Я был бы несчастен, если бы оставил этот мир, полагая, что это не так, и я был бы счастлив, зная, что ты изменишь фамилию на фамилию достойного человека, того, кто будет достоин дочери Вернон, - человека, которого и я буду считать своим сыном!
      - Дорогой отец! - вскричала она, снова заливаясь слезами, - умоляю тебя, не говори мне об этом! Я знаю, кого ты имеешь в виду. Да, я знаю это, я знаю это. О, отец, этого не будет никогда!
      Она думала о фамилии Скадамор и что эта фамилия никогда не станет ее фамилией!
      - Возможно, что ты ошибаешься, дитя мое. Возможно, я не имел в виду никакую конкретную фамилию.
      Ее большие синие глаза, ставшие еще синее от слез, вопросительно глядели в лицо ее отца.
      Она не сказала ничего, но, казалось, ждала его объяснений.
      - Дочь моя, - сказал он, - я думаю, что догадываюсь, что ты имела в виду сейчас. Ты возражаешь против фамилии Скадамор? Это так?
      - Я скорее навсегда останусь одинокой, чем соглашусь на это. Дорогой отец! Я сделаю все что угодно, что ты прикажешь мне - даже это. О, отец! Ведь ты же не заставишь меня совершить такое, после чего я буду несчастной всю мою жизнь? Я не смогу, я не полюблю никогда Франка Скадамора, а без любви - как смогу я... как сможет он...
      Женский инстинкт, который руководил молодой девушкой, казалось, внезапно оставил ее. Ее слова утонули в судорожном рыдании, и она снова заплакала.
      Сэр Джордж также не мог более сдержать слез и свою симпатию к той, кто вызвала их.
      Уткнув свое лицо в подушку, он заплакал также безумно, как и она.
      Горе не может продолжаться вечно. Самое полное и самое тяжелое горе когда-то заканчивается.
      И умирающий подумал об утешении, не только для себя, но для его дорогой, благородной дочери - еще более дорогой и благородной благодаря жертве, на которую она была готова пойти ради него.
      Его взгляды на ее будущее в последнее время были пересмотрены. Мрак могилы для того, кто знает, что она близка, затеняет гордость прошлого и усиливает блеск собственного подарка. И в то же время все это умеряет амбиции в будущем.
      Все это повлияло на представления сэра Джорджа Вернона - как с точки зрения социальной, так и политической. Возможно, он представил себе в будущем зарю нового - когда республиканский строй будет единственным, признанным на Земле!
      На самом ли деле повлиял на его мнение в тот момент человек, который представлял эту идею, человек, к которому он питал ранее неприязнь и даже презрение? На своем смертном одре он не чувствовал более презрения, отчасти потому что раскаивался, отчасти потому, что он видел, что человек этот владел мыслями его дочери - он владел ее сердцем. И отец знал, что она никогда не будет счастлива, если не будет с ним вместе!
      Она обещала, что пойдет на самопожертвование - она благородно обещала это. Приказ, просьба, наконец, простое слово привели бы к этому! Но должен ли он произнести это слово?
      Нет! Позволить гербу Вернон быть стертым из геральдической книги! Позволить ему смешаться с плебейскими знаками отличия республики, но не обречь свою собственную дочь, своего дорогого ребенка на пожизненное горе!
      В этот критический час он решил, что она не должна страдать.
      - Значит, ты не любишь Франка Скадамора? - сказал он после долгого печального перерыва, возвращаясь к ее последним словам.
      - Я не люблю его отец, я не смогу его полюбить никогда!
      - Но ты любишь другого? Не бойся, скажи откровенно - искренне, мое дитя! Ты любишь другого?
      - Да, я люблю, люблю!
      - И этот другой - капитан Майнард?
      - Отец, я однажды уже призналась в этом. Я сказала тебе, что я полюбила его всем сердцем. Ты думаешь, мои чувства когда-нибудь изменятся?
      - Довольно, моя храбрая Бланш! - воскликнул инвалид, гордо поднимая свою голову с подушки и в восхищении смотря на свою дочь. - Довольно, дорогая, самая дорогая моя Бланш! Приди в мои объятия! Подойди поближе и обними своего отца - твоего друга, который недолго еще будет рядом с тобой. Я не сделаю ошибки, если передам тебя в другие руки - если не более дорогие, то, возможно, более способные защитить тебя!
      Бурный взрыв дочерней привязанности наградил умирающего родителя, давшего это разрешение, в горячих чувствах и словах.
      Никогда еще объятия Бланш Вернон, обвившей руками шею своего отца, не были такими горячими как сейчас! Никогда еще такие горячие слезы не лились на его щеку!
      ГЛАВА LXXXII
      ПРИМИРЯЮЩЕЕ ПИСЬМО
      - Никогда не видеть её - чтобы никогда больше не слышать о ней! От нее я ничего не должен ждать. Она не осмелится написать мне. Без сомнения, на это был наложен запрет. Он запретил это родительской властью.
      - И я также не осмеливаюсь ней писать! Если бы я это сделал, то той же родительской властью мое письмо было бы перехвачено - оно бы еще более скомпрометировало её - и сделало шансы на примирение с ее отцом еще более призрачными!
      - Я не осмеливаюсь делать это - я не имею права!
      - Почему я не имею права? Или это, в конце концов, ненужная галантность?
      - И при этом не обманываю ли я себя - и её? Разве веление сердца не выше, чем его собственные убеждения? Что касается руки дочери - только первое имеет значение. У кого есть право вмешиваться в диалог между двумя любящими сердцами? У кого есть право запретить их счастье?
      - Родитель претендует на такое право и слишком часто делает это! Возможно, это мудрый контроль, но на самом ли деле такой контроль справедлив?
      - И есть такие случаи, когда это уже не мудрость, а безумие!
      - О, гордость и высокомерие титула! Сколько счастья было загублено благодаря твоему вмешательству, сколько разбитых сердец стали жертвами святынь твоих пустых претензий!
      - Бланш! Бланш! Тяжело осознавать, что есть между нами барьеры, которые невозможно сломать! Преграда, которую никакие мои заслуги, усилия, никакой триумф и испытания не сумеют преодолеть! Это так тяжело! Так тяжело!
      - И даже если я преуспею, добьюсь триумфа, не будет ли это слишком поздно? Сердце, которое отдано мне, будет передано в чьи-то руки!
      - Ах! Оно уже, возможно, в чьих-то руках! Кто знает...
      Такие мысли переполняли душу и сердце капитана Майнарда. Он находился в своем кабинете и сидел за письменным столом. Но последняя мысль была слишком болезненной для него, чтобы оставаться спокойным; он вскочил с места и стал в волнении ходить по комнате.
      То радостное, сладкое предчувствие более не владело его мыслями - по крайней мере, не настолько убедительно. Тон и настроение его монолога, особенно последние фразы, говорили о том, что он потерял веру в это. И его поведение, когда он шагал по комнате, - его взоры, восклицания, его взгляд отчаяния и долгие вздохи, - все это говорило, насколько Бланш Вернон заполняла его мысли, как сильно он любил ее!
      - Да, действительно, - продолжал он, - она могла таким образом забыть меня! Ребенок, она, наверное, воспринимала меня как игрушку, - и если меня нет более рядом, она перестала думать обо мне. Ну, и моя дискредитация, само собой, - без сомнения, они сделали все, чтобы опорочить меня!
      - О! Разве можно полагаться на обещание, данное мне в час нашего расставания - даже записанное на бумаге! Позвольте мне еще раз взглянуть на эту сладкую конфету!
      Сунув руку в карман жилета - тот, который расположен как раз у его сердца, - он вынул крошечный листик, которым так долго и с нежностью дорожил. Расправив его, он снова прочитал:
      "Папа очень сердит, и я знаю, что он никогда не согласится на то, чтобы я снова увидела вас. Мне грустно от того, что мы, возможно, никогда больше не встретимся, и вы забудете меня. Но я никогда вас не забуду, никогда!"
      Чтение этой записки оставило в нем странную смесь чувств - боли и наслаждения, как это было в предыдущие двадцать раз, поскольку не менее двадцати раз он перечитывал это торопливо набросанное послание.
      Но теперь болезненное чувство преобладало над наслаждением. Он начинал всерьез верить в слова "мы, возможно, никогда больше не встретимся" и сомневаться в последней фразе "я никогда вас не забуду, никогда!" Он продолжал неистово шагать по комнате, в полном отчаянии.
      Его совсем не успокоил визит друга, Розенвельда, когда тот вошел в комнату, как он обычно имел обыкновение делать по утрам. Это было слишком рутинное посещение, чтобы отвлечь Майнарда, особенно от таких грустных мыслей. Граф сильно изменился в последнее время. Он также имел несчастье подобного рода - он влюбился, вот только в кого, он пока хранил это в секрете.
      В таких вопросах друг-мужчина может посочувствовать, но не утешить. И то - только в том случае, если он умеет это делать.
      Розенвельд задержался ненадолго, и при этом он был немногословен.
      Майнард не знал предмета его поздно родившейся страсти - даже ее имени! Он только полагал, что это могла быть довольно необычная леди, которая сумела так изменить его друга - человека, до этого настолько безразличного к прекрасному полу, что он часто говорил о том, что умрет холостым!
      Граф удалился весьма поспешно, не без того, чтоб сделать намек, почему. Майнард обратил внимание, что одет он был с необычной изысканностью - усы были напомажены, а волосы источали аромат!
      Он признал, что причина всего этого - свидание с леди. Кроме всего прочего, он собирался задать ей некоторый вопрос.
      Он не сказал, какой, но у его старого товарища осталось впечатление, что речь идет о предложении.
      Перерыв был не без ряда веселых моментов, и это на некоторое время отвлекло Майнарда от его болезненных мыслей.
      Но лишь на весьма короткое время. Очень скоро они возвратились к нему, и снова, наклонившись, он перечитал письмо Бланш Вернон, записку, которая оставалась лежать на столе.
      Едва он закончил чтение, как раздался стук в дверь - знакомый звук "ра-та", - который выдал почтальона.
      - Письмо, сэр, - сказал слуга, обслуживавший меблированные комнаты, когда вошел в комнату к Майнарду.
      Не было необходимости вести лишние переговоры, стоимость пересылки была оплачена, и Майнард принял письмо.
      Адрес на конверте выдавал почерк джентльмена. Это было новым для него. Впрочем, ничего странного в этом не было. Писатель, быстро добившийся известности, он получал такие письма регулярно.
      Однако он все же перевернул конверт, чтобы вскрыть его. В глаза ему бросился герб, который он узнал сразу. Это был герб Вернон!
      После этого он вскрыл тщательно запечатанный конверт дрожащей рукой, медленно и осторожно.
      Затем пальцами, дрожащими как листья осины, развернул вложенный лист бумаги, также помеченный гербом.
      Пальцы перестали дрожать, когда он прочел:
      "Сэр,
      Вашими последними словами ко мне были: - 'Я НАДЕЮСЬ, ЧТО ПРИДЕТ ВРЕМЯ, КОГДА ВЫ БУДЕТЕ МЕНЕЕ СТРОГО СУДИТЬ МЕНЯ ЗА МОЕ ПОВЕДЕНИЕ!' Моим ответом Вам, если я запомнил верно, было: - 'ВРЯД ЛИ!'
      Будучи старше Вас, я считал себя более мудрым. Но даже самый старый и самый мудрый человек может иногда ошибаться. Я не считаю для себя унизительным признаться, что это было так, именно я по отношению к Вам ошибался. И если, сэр, Вы можете простить меня за мое резкое - я бы даже сказал варварское - поведение, то меня бы очень обрадовало Ваше появление здесь, чтобы я снова мог приветствовать Вас как моего гостя. Капитан Майнард! Я очень изменился с тех пор, как Вы в последний раз видели меня, изменился в душе и как человек. Я нахожусь на своем смертном одре, и я хотел бы увидеть Вас перед тем, как покину этот мир.
      Есть еще один человек, который ухаживает за мной и который желает того же. Добро пожаловать!
      ДЖОРДЖ ВЕРНОН."
      Во второй половине того же дня в поезде из Лондона до Танбридж Веллс ехал пассажир, который направлялся в Севеноакс Кент.
      Фамилия этого джентльмена была Майнард!
      ГЛАВА LXXXIII
      ДВЕ ПОМОЛВКИ
      Менее недели прошло с тех пор, как состоялся печальный разговор между графом Розенвельдом и капитаном Майнардом в комнате последнего, и вот эти двое мужчин снова встретились в той же самой квартире.
      На этот раз - при изменившихся обстоятельствах, что было видно по настроению обоих.
      Оба выглядели веселыми и радостными, как будто во всей Европе победила Республика!
      Они не только выглядели так, они на самом деле имели все основания для радости.
      Граф вошел в комнату. Капитан как раз собирался уходить.
      - Какая удача! - вскричал последний. - Я как раз собирался отправиться искать тебя!
      - И я пришел, потому что искал тебя! Капитан, я, пожалуй, скучал без тебя. Я не пожалел бы и пятидесяти фунтов, чтобы только увидеть тебя!
      - Я не пожалел бы для тебя и ста, граф! Я хочу сказать тебе об очень важном деле.
      - Я хочу сообщить об еще более важном!
      - Ты поссорился с ней, граф? Мне очень жаль. Я боюсь, что не сумею тебе помочь.
      - Оставь свои сожаления для себя. Это больше подойдет тебе - всякие неприятности. Черт побери! Я полагаю, что у тебя случилась одна из таких?
      - Совсем наоборот! Во всяком случае, если по-твоему у меня неприятности, то это одна из самых лучших в своем роде. Я собираюсь жениться!
      - Мой Бог! Я тоже!
      - Так она согласилась?
      - Да, согласилась. А твоя? Мне не стоит спрашивать, кто она. Это тот самый золотоволосый ребенок, я полагаю?
      - Я когда-то говорил тебе, граф, что эта девочка в конце концов станет моей женой. И теперь я имею счастье сообщить, что так оно и будет!
      - Матерь Божья! Это замечательно! Теперь я тоже буду верить в предчувствия. У меня было такое же предчувствие, когда я увидел её!
      - Её? Ты имеешь в виду будущую графиню Розенвельд? Но ты не сказал мне, кого ты собираешься удостоить такой чести?
      - Теперь я скажу тебе, дорогой капитан, что она самая прекрасная, самая дорогая, самая сладкая маленькая прелестница, которую только я видел в жизни. Ты будешь приятно удивлен, когда увидишь ее. Но ты не должен ее видеть, пока не встанешь справа от нее перед алтарем, куда ты должен пойти со мной. Я пришел, чтобы поручить тебе эту роль.
      - Какое странное совпадение! Это как раз то, ради чего я разыскивал тебя!
      - Чтобы нанять меня в качестве шафера?
      - Конечно, ты ведь когда-то согласился стать моим секундантом. Я знаю, что ты не откажешь мне и сейчас?
      - Я был бы весьма неблагодарным, если бы отказал, - прося тебя при этом о подобной услуге. Я полагаю, что и ты не откажешься отплатить мне тем же?
      - Безусловно. Ты можешь рассчитывать на меня.
      - И ты на меня. Но когда ты должен "выключиться", как англичане называют это?*
      ______________ * Turn off - (англ., шутл.) жениться.
      - В следующий четверг, в одиннадцать часов.
      - В четверг в одиннадцать часов! - повторил граф удивленно. - Да ведь это - тот же самый день и час, в который я сам должен стать Бенедиктом!* Матерь Божья! Мы оба будем заняты одним и тем же делом в одно и то же время! Мы будем не в состоянии помочь друг другу!
      ______________ * См. примечание 3.
      - Да, странное совпадение, - заметил Майнард, - и очень неудобное!
      - Досадно! Как жаль, что мы не можем помочь друг другу!
      При наличии сотен церквей в большом Лондоне было крайне маловероятно, чтобы их свадьбы были сыграны в одной и той же церкви.
      - Что делать, дорогой мой капитан? - спросил австриец. - Я здесь чужестранец, и я не знаю никого, точнее, никого настолько, чтобы доверить эту роль! А ты - хотя язык этой страны для тебя родной - кажется, находишься не в лучшем положении, чем я! Кто сможет помочь нам обоим?
      Майнард удивился словам графа. Чужестранец, так же как и граф, он тем не менее не опасался за себя. В большом Лондоне он знал достаточно людей, которые согласились бы стать его шаферами - особенно при его бракосочетании с дочерью баронета!
      - Есть! - вскричал Розенвельд после некоторого раздумья. - У меня есть к кому обратиться! Есть граф Ладислос Телекай. Он сделает это для меня. И у него есть кузен, граф Фрэнсис! Почему бы ему не помочь тебе? Я знаю, что вы друзья. Я видел вас вместе.
      - Да, верно, - сказал Майнард, вспоминая. - Хоть я и не думал о нем, граф Фрэнсис - самый подходящий для этого человек! Я знаю, что он согласится сделать мне одолжение. Не прошло и десяти дней с тех пор, как я помог ему в получении гражданства великой Британской Империи, и теперь я смею надеяться, что он в свою очередь поможет мне женится на леди, которая занимает достойное место среди гордой аристократии нашей страны. Спасибо, дорогой граф, что ты предложил мне его кандидатуру. Он вполне подходит, и я воспользуюсь его услугами.
      На этом двое счастливых джентльменов разошлись: один - чтобы искать графа Ладислоса Телекай, другой - Фрэнсиса, призванных стать свидетелями в их приятной церемонии - самой важной церемонии, которая когда-либо проходила в их жизни.
      ГЛАВА LXXXIV
      ВСТРЕЧА В ЦЕРКВИ
      Для Майнарда наступило счастливое утро!
      Это было утро того дня, когда Бланш Вернон должна была стать его невестой!
      Сбывалось его предчувствие о том, что девочка станет его женой!
      Не тайным браком, не путем похищения, а открыто и прилюдно, с согласия её отца!
      Сэр Джордж уступил - он устроил всё, включая все детали свадебной церемонии.
      Она должна была состояться сразу, без промедления.
      Будучи на пороге смерти, он желал видеть свою дочь выданной замуж и находящейся под защитой любимого человека.
      Хотя не он выбрал руку, призванную защитить её, он более не выступал против её собственного выбора.
      Теперь он освятил этот выбор своим формальным одобрением. Его будущий зять более не был гостем, посторонним в особняке Севеноакс Кент.
      Бракосочетание должно было состояться не там. Не потому, что сэр Джордж полагал зазорным устраивать такое празднество, но потому, что он не считал это место подходящим.
      Он знал, что длинные соболиные перья и черная гербовая доска на стене неуместны к торжеству. Он не желал, чтобы эти траурные признаки бросили тень своего губительного воздействия на оранжевые цвета свадьбы.
      Этого можно было легко избежать. У него была сестра, живущая в Кенсингтон Гор, и из её дома от мог отправить свою дочь на свадебную церемонию.
      Кроме того, старая приходская церковь Кенсингтона была именно тем местом, перед алтарем которой около двадцати лет назад стоял он сам с матерью Бланш.
      Были сделаны соответствующие приготовления.
      Все было оговорено, и капитана Майнарда пригласили прибыть в определенный день и час в церковь Св. Марии, Кенсингтон.
      Он прибыл в сопровождении графа Фрэнсиса Телеки и встретил там свою невесту, окруженную горничными.
      Их было немного, поскольку Бланш выразила желание избежать показной роскоши. Она хотела лишь сочетаться браком с человеком, который завоевал её сердце!
      Но было также несколько подруг невесты, благородного происхождения, каждая из которых имела титул.
      И все они были прекрасны собой, каждую можно было назвать красавицей.
      Жених смотрел на них и не замечал их красоты. Приветствуя каждую обычным поклоном, он устремлял свои глаза в сторону невесты и не отрывал своего взора от нее.
      Никакие цвета не могли сравниться по гармонии с золотым и розовым. Никому так не шел свадебный наряд, как ей.
      Бланш Вернон не требовалась искусственная краска. Её естественного цвета было вполне достаточно.
      Но, пристально посмотрев на него, услышав его голос, который словно ключ, открывающий замок, предвещал окончание её девичества, она почувствовала, как странно трепещет ее сердце, в то время как красный цвет оттенил её щеки.
      Она была слишком счастлива сдаться ему в плен.
      Никогда еще в глазах Майнарда она не была такой прекрасной, как сейчас. Он стоял, очарованный её красотой, с одной только мыслью - страстным желанием обнять её!
      Тому, кто привык к церквям с современной архитектурой, интерьер церкви Св. Марии в Кенсингтоне может показаться весьма необычным. Глубокие скамейки и тяжелые нависающие галереи, темные проходы между столбами и пилястрами дают впечатление священного антиквариата, и на Майнарда все это произвело впечатление.
      Он думал о тысячах тысяч, склонившихся в стенах этой церкви, рыцарей и благородных дам, ставших на колени перед алтарем, чьи щиты и гербы отражались в цветном стекле его окон, так же как и в медных палимпсестах* на флагах под их ногами. Эти свидетельства рыцарской чести, всплывая из далекого прошлого, наводили на размышления и оказывали мистическое влияние на настоящее!
      ______________ * ПАЛИМПСЕСТ, палимпсеста (от греч. palin - опять и psestos соскобленный) - древняя рукопись на пергаменте, написанная по счищенному, еще более древнему письму.
      Таковы были мысли Майнарда, находившегося сейчас среди них.
      ГЛАВА LXXXV
      КРАХ ПРЕСТУПНОЙ СХЕМЫ
      Несмотря на археологические достопримечательности церкви Св. Марии, жених начал беспокоиться. С такой невестой, стоящей перед ним, неудивительно, что он желал поскорее попасть к алтарю!
      Правда, была причина такой долгой задержки. Однако в таком состоянии трудно вынести даже самую короткую задержку.
      Несмотря на то, что он знал ее причину.
      Дело в том, что он был вызван к одиннадцати часам, и он пришел в назначенное время, однако обнаружил, что он и его невеста были не единственной парой, которой предстояло обрести свое счастье в тот же самый день и час! Была пара, которая сочеталась браком перед ним!
      Посмотрев на главный вход в церковь, он увидел признаки этого - женщин в белых платьях и накинутых покрывалах, с цветочными лентами в волосах.
      Регистрируя свое имя в ризнице, он случайно узнал, что не одна, а сразу две пары должны были сочетаться браком перед ним, обе в то же самое время! Ему сказали, что стороны были друзьями.
      Эти сведения сообщил совершавший богослужение викарий, после этого он поспешно удалился, чтобы исполнить церемонию соединения четырех сердец, обретавших счастье почти одновременно.
      Поскольку Майнард и его шафер вернулись в церковь, они могли наблюдать происходящее перед алтарем, - леди и джентльменов, расположившихся перед ним полукругом. Всего их было восемь - две невесты, два жениха и столько же еще мужчин и женщин.
      Майнард обратил на них внимание только после того, как вновь приветствовал собственную невесту и насладился взглядом на её красоту, - и лишь затем он решил посмотреть на тех, чье счастье будет оформлено священником примерно на десять минут раньше, чем его самого.
      Первый взгляд на них вызвал у него сильное удивление. Такое странное совпадение просто поразило его.
      Граф Розенвельд стоял перед святыней, и с одной стороны находился его шафер Ладислос Телекай, который был в то же время кузеном шафера самого Майнарда!
      Но кто находился слева от Розенвельда, кого тот держал под руку в качестве невесты? Корнелию Инскайп!
      Другое наблюдение, еще более удивившее его, одновременно странное и потрясающее!
      Скользя взглядом по лицам людей, стоявших полукругом, он внимательно рассмотрел пару, находившуюся справа от графа Розенвельда. Это была вторая пара, венчавшаяся сегодня в церкви.
      С огромным трудом Майнарду удалось сдержать восклицание, едва не сорвавшееся с его уст, когда он признал Джулию Гирдвуд в качестве невесты и Ричарда Свинтона в качестве жениха!
      Усилием воли Майнарду удалось сдержать свои чувства. В конце концов, это его не касалось, и он лишь пробормотал вполголоса:
      - Бедная девочка! Есть в ней что-то благородное. Как жаль, что она отдает себя такому проходимцу, как Дик Свинтон!
      Майнард знал только о некоторых обстоятельствах из жизни Дика Свинтона в прошлом. Капитан даже подозревать не мог, что бывший гвардеец в этот момент собирался оформить свое двоебрачие!
      Это еще не свершилось. Это должно было произойти сию минуту. Поскольку Майнард наблюдал за священнодействием в полном молчании, он хорошо слышал, как священник задал торжественный вопрос, бывший частью церемонии бракосочетания:
      - Я требую ответа и взываю к вам... если кто-либо из вас знает какое-либо обстоятельство, препятствующее законному соединению их в супружестве, он обязан сообщить об этом сейчас.
      После этого воцарилась обычная в таких случаях тишина, но, в отличие от стандартной церемонии, она продолжалась недолго. Тишина эта была прервана репликой, что случается крайне редко! Голос принадлежал не невесте и не жениху, а третьему лицу, которое внезапно появилось на сцене!
      Женщина, молодая и красивая, хорошо одетая, но с неистовым взглядом, в гневе, который выдавало каждое её движение, выскочила из-за колонны и торопливо приблизилась к алтарю! Её сопровождало двое мужчин, которые пришли сюда и действовали по её поручению.
      - Если у них нет никакого препятствия, то у меня зато есть! - закричала она. - Препятствие, которое помешает им соединиться в супружестве. Я имею в виду эту пару! - добавила она, указывая на Свинтона и Джулию!
      - На каком основании вы вмешиваетесь? - воскликнул в изумлении священник, как только он оправился он первого потрясения. - Говорите, женщина!
      - На том основании, что этот человек уже женат. Он - мой муж, и он едва не стал моим убийцей, для того, чтобы... Сюда, мужчины! - скомандовала она, закончив объяснение и обратившись к сопровождавшим её двум полицейским в штатском. - Арестуйте этого джентльмена и будьте с ним осторожны. Это ваша работа.
      Два представителя закона не стали задерживаться, чтобы изучить лист гербовой бумаги, который она передала священнику. Они уже были знакомы с этим документом, и прежде чем жених, собиравшийся совершить двоебрачие, успел сказать слово протеста, их крепкие руки легли на его плечи, и эти руки были готовы в случае сопротивления надеть на него наручники!
      Он не сделал даже попытки сопротивления. Свинтон являл собой человека, потрясенного внезапным разоблачением - дрожащего с головы до пят, и его дрожащего - блюстители закона вывели из церкви!
      Нет слов, чтобы описать сцену, которую он с такой неохотой оставил. Идиллия красочного свадебного обряда, частью которого он являлся, была разрушена его вынужденным отъездом. Участники церемонии превратились в толпу беспорядочно говорящих мужчин и кричащих женщин.
      Джулии Гирдвуд не было среди них. В самом начале инцидента, когда церемония была прервана взволнованной незванной гостьей, она поняла все. Некий внутренний голос, казалось, предупредил её о предстоящем скандале, и, подчиняясь этому инстинкту, она выскользнула из церкви и нашла убежище в экипаже, который вскоре возвратил её в дом невесты, в то время как "муж" её уехал совсем в другую сторону!
      Новая свадебная церемония, с совсем другими лицами, вскоре возникла перед алтарем.
      Эта церемония не была сорвана, и по её окончании капитан Майнард надел кольцо на палец Бланш Вернон, приветствовал её как свою законную жену и выслушал молебен, освятивший их союз!
      Со всех сторон начались дружеские рукопожатия, поцелуи от симпатичных подружек невесты, затем раздался шелест шелковых платьев, когда они покидали церковь и садились в парадные экипажи, доставившие их к месту жительства тети в Кенсингтоне Гор!
      В тот же вечер джентльмен отправился в Танбридж Веллс со своей леди, палец которой украшало простое золотое кольцо, недавно надетое. Им не было одиноко, хотя они занимали целый вагон. Они были самой счастливой парой в поезде!
      ГЛАВА LXXXVI
      НЕКОТОРОЕ ВРЕМЯ СПУСТЯ
      Со смешанными чувствами завершаем мы наше повествование. Некоторые из сцен, возможно, вызвали у читателя неприятные ощущения, в то время как другие, как можно надеяться, - удовольствие от прочитанного.
      И с такими же чувствами мы вынуждены расстаться с главными фигурами романа, оставляя одних с сожалением, а других с радостью.
      Есть такие из них, чья дальнейшая судьба не может не причинить боль. Прежде всего это касается Джулии Гирдвуд.
      В нескольких словах можно сказать так: отвращение ко всему человечеству, решение никогда не выходить замуж - и, как следствие, судьба старой девы!
      Она все еще живет одна, и кто знает, сможет ли она когда-нибудь полюбить? Если не сейчас, то, может быть, когда её мать покинет этот мир, оставив ей в наследство миллион долларов.
      Но миссис Гирдвуд жива и говорит, что собирается прожить еще много лет!
      Она бы вышла замуж сама, но она не может нарушить особый пункт завещания покойного владельца магазина, это обстоятельство сильнее её!