Но старый офицер, который привел их сюда, не остановился на этом.
      - Ну что ж, тогда! - крикнул он, чувствуя, что они готовы сдаться, тогда я буду защищать это вот так!
      С этими словами он выдернул саблю из ножен и, схватив за рукоятку и лезвие, резким движением сломал ее о колено, а обломки бросил на землю!
      Это был друг Розенвельда.
      Его примеру последовали и другие, сопровождая это проклятиями и слезами. Да, сильные мужчины, старые солдаты, герои в этот день, в Вилагосе, плакали.
      Граф снова поставил ногу на стремя, но тут раздался крик из-за пределов лагеря, который снова заставил Розенвельда остановиться. Все напрягли слух, стараясь услышать, кто кричал и почему. Кричал не наблюдатель, крик раздавался извне.
      Вдали показались бегущие люди. Они бежали беспорядочно, группами, рассеявшись в длину на большое расстояние, их флаги волочились по земле. Это были остатки корпуса, героически защищавшего Темесвар. Их доблестный командир был с ними, в арьергарде, все еще сражаясь буквально за каждый метр и преследуемый кавалерией Рюдигера!
      Старый солдат не успел еще пожалеть о том, что так поздно сломал свой меч, когда головной отряд переместился на улицы Вилагоса, и вскоре после этого туда вошла и последняя группа отступающих.
      Это была заключительная сцена борьбы за Венгерскую независимость!
      Впрочем, нет! Мы ведем хронику этих событий недостаточно последовательно. Была еще одна сцена - совсем другая, которая вошла в историю, и которая, несмотря на длительное время, прошедшее после этого события, вспоминается с грустью и болью.
      Я не задавался целью написать хронологию Венгерской войны - героической борьбы венгров за независимость; их доблесть и преданность идеям Свободы не шло ни в какое сравнение с другими подобными войнами. Иначе мне пришлось бы детально описывать все уловки и отговорки, к которым прибегал предатель Георгий, чтобы обмануть предаваемых им героев и обеспечить свою безопасность, - предоставляю сделать это их бесчестным врагам. Я хочу только упомянуть о страшном утре дня шестого октября, когда тринадцать офицеров руководителей этой борьбы, каждый из которых имел на своем счету немало побед на поле боя, были повешены, как обычные разбойники или убийцы!
      Среди них был храбрый Дамджанич, повешенный несмотря на то, что уже лишился ноги; тихий серьезный Перезель; благородный Аулих; и, самое печальное, - блестящий герой Наги Сандор! Это был воистину ужасный акт мести - казнь через повешение героев, каких мир не знал прежде!
      Какой контраст между этой жестокостью монархов, руководимых низменными чувствами и ненавистью к революционерам, и помилованием, которое в последнее время было даровано республиканцам - предводителям бунта безо всякой причины!
      Майнард и Розенвельд не остались в стране и избежали участи жертв этого трагического финала. Графу грозила опасность на Венгерской земле - тем более, что она вскоре вошла в состав Австрии, - и с тяжелым сердцем оба революционных лидера обратили свои взоры на Запад, с грустью зачехлив свое оружие, которое уже не сможет пролить кровь предателя или тирана!
      ГЛАВА XXVIII
      В ПОИСКАХ ТИТУЛА
      - Мне до-смерти надоела Англия - да, надоела!
      - Но, кузена, ты говорила то же самое про Америку!
      - Нет, только про Ньюпорт. И даже если я говорила, какое это имеет значение? Я жалею, что вернулась сюда. Куда-нибудь в другую страну, только не сюда, не к этим булям и бульдогам. Дайте мне Нью-Йорк или любой город в мире.
      - Ах! Я с тобой согласна в этом - мне нравятся те же города, что и тебе.
      Говорившей первой была Джулия Гирдвуд, а ее собеседницей - Корнелия Инскайп.
      Обе они находились в прекрасных апартаментах - тех, что размещаются в гостинице "Кларендон", в Лондоне.
      - Да, - отвечала первая собеседница, - там каждый может найти для себя подходящее общество, это не элита, которая так щепетильна в выборе друзей. Здесь нет никого - абсолютно никого - вне пределов аристократического круга. Эти жены и дочери лавочников, с которыми мы постоянно имеем дело, богатые и важные персоны, меня просто не выносят. Они думают только о своих королях.
      - Да, это так.
      - И я говорю тебе, Корнелия, что если только супруга пэра, или кто-то еще с титулом "леди" встретится им на пути, они запомнят об этом на всю жизнь и каждый день будут говорить о своих связях. Вспомни хотя бы этого старого банкира, о котором рассказывала мама и у которого мы обедали на днях. Он хранит одну из тапочек королевы в стеклянной коробке, и эту коробку он поместил на видном месте в гостиной, на каминной полке! И с каким удовольствием этот старый сноб рассказывает об этом! Как он пришел, чтобы приобрести это, сколько он за это заплатил и какую замечательную и ценную семейную реликвию он оставил своим детям - такую же снобистскую как он сам! Тьфу! Это поклонение вещам невыносимо! У американских лавочников нет ничего подобного. Даже самые скромные владельцы магазинов не опустились бы до такого!
      - Верно, верно! - согласилась Корнелия, которая вспомнила своего отца, скромного владельца магазина в Поукипси, и она знала, что он также не опустился бы до этого.
      - Да, - продолжила Джулия, возвращаясь к основной теме, - из всех городов мира мне нравится только Нью-Йорк. Я могу сказать о нем, как Байрон говорил об Англии: "Несмотря на все его недостатки, я все же его люблю!", хотя я думаю, что когда великий поэт сочинял эту строку, он, возможно, очень устал от Италии и от глупой Контессы Гуичьоли.
      - Ха-ха-ха! - засмеялась кузина из Поукипси, - эта девушка точно ты, Джулия! Но я рада, что ты так любишь наш дорогой Нью-Йорк.
      - Кто же его не любит, с его веселыми, приятными людьми, не унывающими никогда? У него есть много недостатков, я допускаю, плохая мэрия и процветающая политическая коррупция. Но это всего лишь пятна на коже общественной жизни, пятна, проступающие наружу, и рано или поздно они будут выведены. Его большое и щедрое ирландское сердце все еще не испорчено пагубными пороками.
      - Браво! Браво! - закричала Корнелия, вскакивая с места и хлопая в ладоши своими маленькими ручками. - Я очень рада, кузина, услышать от тебя такие добрые слова об Ирландии!
      Стоит напомнить, что она была дочерью ирландца.
      - Да, - сказала Джулия в третий раз. - Из всех городов больше всего мне по душе Нью-Йорк! Я убеждена, что это самый прекрасный город в мире!
      - Не торопись со своими выводами, любовь моя! Подожди, ты еще не видела Париж! Возможно, после посещения Парижа ты изменишь свое мнение!
      Это сказала миссис Гирдвуд, войдя в комнату и услышав от своей дочери последнюю из хвалебных фраз в адрес Нью-Йорка.
      - Я уверена, что не изменю, мама. Так же как и ты. Мы увидим в Париже то же самое что и в Лондоне, тот же эгоизм, те же самые социальные различия, то же самое поклонение вещам. Я думаю, все монархические страны одинаковы.
      - О чем ты говоришь, дитя мое? Франция теперь республика.
      - Хороша республика, с племянником Императора в роли Президента точнее говоря, диктатора! Ежедневно, как пишут газеты, он урезает права граждан!
      - Хорошо, дочь моя, но с этим мы ничего не можем поделать. Без сомнения, мы видим, как остужают горячие революционные головы, и Наполеон, наверное, имеет большой опыт в этом деле. Я уверена, что мы найдем Париж очень приятным местом нашего путешествия. Старинные титулованные семейства, чтобы не допустить новой революции, снова поднимают голову. Все говорит о том, что там вводятся новые правила. Мы не можем упустить такой шанс и должны познакомиться с некоторыми из них. И это отличает Францию от холодной аристократичной Англии.
      Последняя фраза была сказана с горечью. Миссис Гирдвуд была в Лондоне уже несколько месяцев; она остановилась в отеле "Кларендон" - там, где останавливаются аристократы, но она не сумела войти в аристократическое общество носителей титулов.
      В Американском Посольстве были с ней учтивы, оба - Посол и Секретарь, особенно последний, - отличались учтивостью ко всем, но особенно - к своим соотечественникам или соотечественницам, без различий в социальном положении. Посольство сделало все, чтобы американская леди могла путешествовать без бюрократических проблем. Но, несмотря на богатство и хорошее образование, несмотря на двух красивых девушек, сопровождавших ее, миссис Гирдвуд не могла быть представлена ко двору, поскольку ее родители и прародители не были известны там.
      Безусловно, это препятствие могло было быть устранено при наличии протекции, но Американский Посол в те дни лебезил перед английской аристократией, намереваясь сам войти в клуб избранных, кроме того, он боялся скомпрометировать себя неудачной рекомендацией.
      Мы не станем называть его имя. Читатель, знакомый с дипломатическими отчетами того времени, без труда поймет, о ком мы говорим.
      Вот эти обстоятельства сильно огорчали честолюбивую вдову.
      Ей было бы понятно, если бы возникли трудности при получении рекомендации в общество простых англичан. Этому могло бы помешать ее богатство. Но не быть представленной среди дворянства! Это было еще сложнее, чем в Ньюпорте с этими Дж., Л. и Б. Есть или нет титула - все равно. Она обнаружила, что простой сквайр ей также не доступен, как и пэр или соответствующий по положению граф, маркиз или герцог!
      - Не принимайте это близко к сердцу, девочки мои! - утешала она дочь и племянницу, когда удостоверилась в истинном положении дел. - Его светлость скоро будет здесь и все устроит.
      Под "его светлостью" понимался мистер Свинтон, прибытия которого ждали следующим за ними пароходом.
      Однако когда прибыл следующий пароход, никакого пассажира с именем Свинтон в его списках не оказалось, и тем более пассажира с титулом "лорд".
      И последующий, и пришедший следом за ним, и еще около полдюжины прибывших пароходов, - никакого Свинтона ни в списках, ни среди поселившихся в отеле "Кларендон"!
      Уж не произошла ли какая-нибудь неприятность с лордом, путешествующим инкогнито? Или он просто забыл свое обещание, что очень огорчало миссис Гирдвуд?
      В любом случае, он должен был написать. Джентльмен поступил бы именно так, если только он не мертв.
      Однако никаких сообщений о смерти в газетной хронике не появлялось. Подобное сообщение не было бы пропущено вдовой лавочника, которая каждый день читала лондонскую "Таймс" и обращала особое внимание на списки прибывших.
      Она пришла к убеждению, что представившийся ей дворянин, случайно встреченный в Ньюпорте и затем посетивший ее на Пятом Авеню в Нью-Йорке, либо никаким дворянином не был, либо в одиночку вернулся в свою страну под другим именем и теперь почему-то избегал продолжения знакомства.
      То, что многие из ее знакомых соотечественников, путешествующих в одиночку, регулярно прибывали в Англию, было для нее слабым утешением; среди них были мистер Лукас и Спиллер - такова была, кажется, фамилия друга Лукаса, - которые подобно песку высыпались обратно в Англию.
      Но ни один из них не мог удовлетворить интереса миссис Гирдвуд. Никто из них ничего не знал о местонахождении мистера Свинтона.
      Они не видели его со времени обеда в доме на Пятом Авеню, и при этом они ничего о нем больше не слышали.
      Было совершенно ясно, что он прибыл в Англию и скрылся от них, - то есть от миссис Гирдвуд и ее девушек. Так думала их мать.
      Это был вполне достаточный повод, чтобы покинуть страну; так она и решила, отчасти потому, чтобы продолжить поиски титула для своей дочери, с целью которых она прибыла в Европу, отчасти для того, чтобы завершить создание "Европейской башни", как это называли многие из ее соотечественников.
      Дочь отнеслась к этому с безразличием, в то время как племянница, конечно, никак не возражала.
      И они продолжили свое путешествие.
      ГЛАВА XXIX
      ПРОПАВШИЙ ЛОРД
      Десять дней спустя после того, как миссис Гирдвуд покинула отель "Кларендон", некий джентльмен появился перед гостиничным портье и спросил:
      - У вас остановилась семья по фамилии Гирдвуд - леди средних лет и две молодые, ее дочь и племянница, а также негритянка, их служанка?
      - Да, у нас останавливалось семейство с такой фамилией - приблизительно две недели назад. Но они уже оплатили счет и уехали.
      Портье сделал акцент на оплате счета. Этим он хотел подчеркнуть состоятельность уехавших постояльцев.
      - Вы знаете, куда они уехали?
      - К сожалению, у меня нет никаких сведений об этом. Они не оставили адреса. Скорее всего, они янки - точнее, американцы, я думаю, - сказал он, поправляя себя, чтобы ненароком их не обидеть. - Очень красивые леди, на самом деле, особенно молодые. Я могу предположить, что они вернулись в Штаты. Так они, я слышал, называли свою страну.
      - В Штаты! Да, нет, разве это возможно? - сказал посетитель, задавая сам себе вопрос-сомнение. - Как давно они покинули гостиницу?
      - Около двух недель назад, что-то вроде этого. Я могу посмотреть в книгу регистрации и сказать вам точно!
      - Прошу вас, посмотрите и скажите!
      Смотритель "Кларендона" - для скромного кандидата в аристократическое общество это было так же естественно, как если бы он был важным клерком открыл ящик регистраций и начал его просматривать.
      На него произвел впечатление внешний вид господина, обратившегося к нему с просьбой. И он не мог отказать этому "важному джентльмену".
      - Выехали 25-го, - сказал он, глядя на регистрационную запись. - Лорд С. и Леди С.; Хон. Аугуст Стэйшен; Герцогиня П.; Миссис Гирдвуд и ее семья это они. Они уехали 25-го, сэр.
      - 25-го? В котором часу?
      - О нет, я этого не запомнил. Вы сами видите, как много было въезжающих и отъезжающих. Но, судя по тому, что их имена в списке одни из первых, я полагаю, они уехали утренним поездом.
      - Вы уверены, что они уехали и не оставили ни для кого сообщения?
      - Я могу спросить. Как ваше имя, сэр?
      - Свинтон. Мистер Ричард Свинтон.
      - Кажется, они спрашивали это имя, несколько раз. Да, пожилая леди спрашивала вас - она мать молодых леди, я полагаю. Я узнаю, не оставила ли она сообщение.
      Портье покинул свое место и направился внутрь отеля, оставив растерянного мистера Свинтона одного.
      Но вот лицо экс-гвардейца, который было совсем пал духом, снова просветлело. По крайней мере, ему было приятно узнать, что о нем спрашивали. И можно надеяться, что ему оставили сообщение, которое наведет его на их след.
      - Нет, они ничего не оставили, - вернулся с этим разочаровывающим ответом портье. - Никакого сообщения.
      - Так вы говорили, что они искали мистера Свинтона? Можно узнать, они спрашивали обо мне непосредственно у вас? - этот вопрос мистер Свинтон сопроводил сигарой, которую предложил гостиничному слуге.
      - Спасибо, сэр, - сказал польщенный портье, принимая подарок. - Вопросы насчет вас присылали мне из их комнат. Они спрашивали, прибыл ли мистер Свинтон и оставил ли свою визитную карточку. Они также спрашивали о лорде. Они не назвали его имя. Но у нас не было никаких лордов, ни до, ни после них.
      - Какой-нибудь джентльмен посещал их за это время? Вы можете убедиться, что эти сигары одни из лучших - я привез их с другой стороны Атлантики. Желаете еще одну? Такие вы не найдете здесь, в Лондоне.
      - Вы очень любезны, сэр. Спасибо! - и гостиничный слуга взял себе еще одну сигару.
      - О, да! Было несколько господ, которые их навещали. Я не думаю, что кто-то из них был лордом, хотя всё может быть. Леди производили впечатление респектабельных людей. Я бы сказал, довольно респектабельных.
      - Вам известен адрес хотя бы одного из этих джентльменов? Я спрашиваю, потому что эти леди мне близки, и я мог бы расспросить у посещавших их джентльменов, куда они могли уехать.
      - Они были совершенно мне не знакомы, и никто в отеле их не знает. Я работаю здесь уже десять лет, и никогда не видел их прежде.
      - Вы могли бы вспомнить, как выглядит кто-то из них?
      - Да, был тот, кто появлялся здесь часто, и выходил из отеля вместе с дамами. Коренастый джентльмен со светлыми волосами и округлым полным лицом. Иногда также появлялся человек с худым лицом, более молодой джентльмен. Они сопровождали двух молодых леди на прогулку на лошадях - на Роттен Роу, и, я думаю, также в оперу.
      - Вам известны их имена?
      - Нет, сэр. Они приходили и уходили, не оставляя визитные карточки. Только в самый первый раз, но я не обратил внимания, что на них было написано. Они спросили миссис Гирдвуд и затем поднялись по ступенькам в их комнату. Они выглядели как их близкие друзья.
      Свинтон понял, что этим исчерпывается вся информация, которую он мог получить от портье. Он развернулся, чтобы уйти, и портье подобострастно открыл ему дверь.
      В это время он задал еще один вопрос.
      - Миссис Гирдвуд говорила что-либо о возвращении назад, в эту гостиницу?
      - Не знаю, сэр, но если вы подождете минуту, я могу спросить.
      И снова портье направился внутрь отеля, и снова принес отрицательный ответ.
      - Вот невезение! - прошипел Свинтон сквозь зубы, когда спустился по лестнице вниз и вышел из отеля. - Вот невезение! - повторил он, подавленный, когда медленной, нерешительной походкой направился к улице с "нашими лучшими магазинами".
      - Лукас и они были в полной уверенности, что я прибуду следующим пароходом! Мне следовало иметь это в виду при отъезде из Нью-Йорка, когда я советовал им, где остановиться. Они должны были отплыть ближайшим пароходом, и, пусть меня повесят, но я думаю, что меня завлекли в этот игорный дом специально, чтобы лишить возможности последовать за ней. И они преуспели в этом! Я потратил несколько месяцев, чтобы собрать деньги на билет! И вот, их уже нет, Б-г знает, где они! Проклятое невезение!
      Размышления мистера Свинтона объясняют, почему он не дал знать о себе в отель Бонд Стрит, - миссис Гирдвуд ошибалась, думая, что он прервал связь с ними.
      Тысяча долларов, которые он просадил в игорном доме Нью-Йорка, были все его деньги; после этого всё, что он смог выручить за драгоценности своей жены, большинство из которых уже были заложены за три золотых шара, - было достаточно для оплаты поездки на океанском пароходе только одного человека.
      Поскольку Фан не желала быть одной - Бродвей ничем не хуже чем Регент Стрит, - оба они вынуждены были остаться в Америке, пока не отыщется сумма, достаточная для покупки двух билетов за океан.
      При всем таланте мистера Свинтона в "манипулировании картами" требовалось несколько месяцев, чтобы собрать нужную сумму.
      Его друг Лукас уехал, и он не мог больше найти голубей в Америке остались только ястребы!
      Страна свободы не подходила для него. Птицей ее свободы был сокол, и люди, которых он встречал, были отмечены этим символом; поэтому как только Свинтону удалось собрать деньги, достаточные для оплаты билетов второго класса на пароходе "Канард", он поспешил отплыть в страны, более благоприятные для него и его возлюбленной.
      Когда они прибыли в Лондон, у них было ненамного больше средств, чем стоимость одежды на них; они остановились в дешевом отеле с соседями-полуджентльменами, в районе, где почти каждая улица, площадь, парк, место или терраса назывались одним и тем же именем Вестборн.
      К этому кварталу и направился мистер Свинтон после того как покинул Бонд Стрит; взяв экипаж за два пенни, он вскоре оказался в Роял Оак, что было недалеко от его загородной квартиры.
      * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *
      - Они уехали! - воскликнул мистер Свинтон, входя в снятые ими комнаты и обращаясь к красивой женщине, единственной, кто кроме него жил там.
      Это была Фан, в шелковом платье, несколько потертом и перекрашенном, но все же украшавшем эту женщину. Фан, с ее прекрасными волосами, как будто подросла - она не была более одета как слуга и снова выросла до титула жены!
      - Уехали? Покинули Лондон, как ты полагаешь? Или только гостиницу?
      Эти вопросы говорили о том, что она все еще доверяла мужу.
      - И то и другое.
      - И ты не знаешь, куда, верно?
      - Да, я не знаю.
      - Ты думаешь, они покинули Англию?
      - Я не знаю. Они выехали из "Кларендона" 25 числа прошлого месяца - 10 дней назад. И знаешь, кто был там, встречал и провожал их?
      - Не знаю.
      - Но кто, как ты думаешь?
      - Не знаю, нет.
      Она могла кое-что предполагать. У нее была мысль, но она не высказывала ее, так же как и прочие мысли относительно этого человека. Если бы она все же высказалась, прозвучало бы имя Майнард.
      Но она ничего не сказала, предоставив мужу возможность объяснить всё.
      Он так и сделал, отрезвив супругу.
      - Хорошо, я скажу. Это был Лукас. Та самая тупоголовая скотина, которую мы встретили в Ньюпорте и затем в Нью-Йорке.
      - Да, лучше бы мы не встречали его ни там и ни здесь. Это человек, с которым не следовало иметь никаких дел, Дик.
      - Мне это хорошо известно. Возможно, у меня еще будет шанс отплатить ему за все вдвойне.
      - Итак, они уехали; и, я полагаю, тем самым на них можно поставить крест. Хорошо, пусть будет так, меня они больше не интересуют. Я вполне довольна возвращению в старую и дорогую мне Англию.
      - И в эти дешевые комнаты?
      - Мне все равно. Лачугу здесь я предпочитаю дворцу в Америке! Я лучше бы жила на чердаке в Лондоне, здесь, в этих дешевых комнатах, которые ты так любишь, чем стала хозяйкой того дома на Пятом Авеню, где мы так вкусно пообедали. Я ненавижу их республиканскую страну!
      Такие чувства были свойственные женщине, произнесшей эти слова.
      - Я получу все это, - сказал в ответ Свинтон, имея в виду, конечно, не страну, а дом на Пятой Авеню. - Я завладею всем этим, даже если мне потребуется десять лет на выполнение такой операции.
      - Ты по-прежнему намерен продолжать это дело?
      - Конечно, почему я должен отступить?
      - Но, возможно, ты упустил свой шанс. Этот мистер Лукас может завоевать расположение леди?
      - Вах! Я не вижу у него ничего такого, что могло бы понравиться ей, он обычная ничем ни примечательная скотина. Он сейчас вертится вокруг нее, без сомнения. Но что с этого? Я не думаю, чтобы у него что-нибудь вышло с мисс Джулией Гирдвуд. Кроме того, я знаю, что ее мать будет против этого. Если я и потерял шанс добиться ее, так только благодаря тебе, милая.
      - Благодаря мне? И как же это, хотела бы я знать?
      - Если бы не ты, я был бы здесь несколько месяцев назад, и я мог бы предотвратить их отъезд, или, еще лучше, сумел бы поехать вместе с ними. Я смог бы это сделать. Мы потеряли время на то, чтобы собрать деньги на билеты для нас обоих.
      - Замечательно! И я одна виновата в этом, как я понимаю? Я думаю, что я внесла свою долю. Ты, наверное, забыл, что были проданы мое золото, мои кольца и браслеты, и даже моя великолепная шкатулка?
      - А кто подарил тебе все это?
      - Замечательно! Вполне достойно тебя - напомнить мне об этом сейчас! Как жаль, что я так и не приняла у тебя эти подарки.
      - И мне жаль, что я так и не подарил их тебе.
      - Негодяй!
      - Ах! Ты, как всегда, знаешь как меня назвать, ты всегда можешь подобрать для меня гадкое слово!
      - Да, я буду называть тебя жалким ничтожеством, трусом!
      Это задело его за живое. Возможно, это был не единственный обидный и вполне оправданный для него эпитет, но ему было особенно неприятно, что жена знала его слабое место.
      - Что ты имеешь в виду? - спросил он, внезапно покраснев.
      - Что я имею в виду? Что ты трус, и ты это знаешь. Ты герой безнаказанно оскорблять женщину, но когда мужчина встанет у тебя на пути нет! Ты ничего не можешь ему сказать, только шипишь как гусь! Вспомни Майнарда!
      В первый раз за все время был брошен такой упрек открыто, хотя уже не раз после памятных сцен в Ньюпорте она высказывала разнообразные намеки по поводу схемы, позволившей ему избежать дуэли. Ранее он предполагал, что для нее это не более чем подозрения, поскольку она никак не могла знать о послании, доставленном якобы слишком поздно. Он приложил немало усилий, чтобы скрыть это обстоятельство. Однако из того, что она сейчас сказала, было ясно, что она знает все.
      И это было действительно так. Джеймс, официант и другие слуги рассказали ей о всех сплетнях и слухах, ходивших в гостинице; все это, дополненное ее собственными наблюдениями, составило цельную картину. И если ее подозрение только неприятно беспокоило Свинтона, то ее уверенность просто бесила его.
      - Повтори, ну-ка еще раз повтори свои слова! - закричал он, вскакивая со стула. - Повтори это снова, и я, клянусь Б-гом, достойно отвечу на этот грязный пасквиль!
      Подтверждая свою угрозу, он схватил деревянный стул и занес его над головой своей супруги.
      Во всех их многочисленных перепалках никогда еще не доходило до такого - их отношения дошли до критической точки.
      Она не была высокой или сильной - только красивой, в то время как задирами были оба. Но она не верила в то, что он способен ее ударить; и в то же время она чувствовала, что если она дрогнет, то тем самым признает себя побежденной. Пускай даже если ее ответ оскорбит его.
      Поэтому она ответила с особенной издевкой.
      - Говоришь, повторить? Помнишь Майнарда? Я не должна напоминать тебе о нем, ты и так навряд ли его забудешь!
      Едва эти слова успели слететь с ее губ, как она горько пожалела об этом: стул опустился на ее красивую головку, и от сильного удара она рухнула на пол как подкошенная!
      ГЛАВА XXX
      В ТЮИЛЬРИ
      Этот день в истории Парижа запомнится как самый позорный, отмеченный горем и гневом.
      И не только парижанам, но и всем французам - тем, кто в этот день потерял свободу.
      Для парижан этот день стал днем слез; и теперь каждая его годовщина никогда не проходит для французов без того, чтобы не услышать плач в каждом доме, плач, идущий из глубины сердца.
      Это было второго декабря 1851 года.
      Утром этого дня пять человек встретились во дворце Тюильри. Это была та же самая комната, о которой мы уже писали, где собрались заговорщики несколько месяцев назад.
      Настоящая встреча имела ту же самую цель, но, несмотря на то же число собравшихся, как и в прошлый раз, только один из них был участником также и предыдущей встречи. Это был президент страны-хозяина - Президент Франции!
      И еще одно достаточно странное совпадение - в титулах собравшихся: там были граф, фельдмаршал, дипломат и герцог, - с той только разницей, что все они представляли только одну нацию - французов.
      Это были граф де М., маршал Ст. А., дипломат ля Ж. и герцог С.
      Хотя, как было сказано, цель собрания была та же, люди сильно отличались, как по составу, так и по характеру обсуждения. Прежняя пятерка была похожа на банду грабителей, которые занимались приготовлениями к очередному ограблению. К собравшимся теперь больше бы подошло сравнение с подельниками, уже приступившими к своей "работе".
      Предыдущие заговорщики вступили в сговор с целью осуществления тщательно разработанного плана - подавления Свободы во всей Европе. Нынешние собрались с аналогичной целью, только речь шла на этот раз о свободе Франции.
      В прошлый раз компания только намечалась и должна была быть проведена храбрыми солдатами на поле битвы. На этот раз действия должны были последовать немедленно, и их осуществление было поручено жалким трусам, специально подобранным для этих целей.
      Способ осуществления их грязных дел станет понятен, если мы прислушаемся к беседам участников этого сговора.
      Не было слышно ни одной шутки или легких и веселых разговоров, как в предыдущем собрании, которое развлекали речи английского виконта. В этот момент было не до шуток; приближалось время насилия и убийств.
      Не наблюдалось также в компании спокойствия, подобного предыдущему собранию. Люди входили и выходили; офицеры были в полной униформе и вооружены. Генералы, полковники и капитаны допускались сюда, как если бы они были свободными гражданами, однако они заходили только для того, чтобы отдать рапорт или получить задание, и затем покидали комнату.
      Тот, кто отдавал эти приказы, был не Президентом Франции и главнокомандующим ее армией. Это был другой человек из пятерки, и в этот момент он был важнее Президента!
      Этого человека звали Граф де М.
      Ему, как казалось, не удавалось осуществить этот дьявольский заговор, и Франция могла остаться свободной!
      Это был странный, непонятный кризис, и человек, на которого была возложена эта миссия, стоял спиной к огню, в расстегнутом мундире и имел весьма подавленный вид. Несмотря на неоднократный прием крепких напитков и беспрерывное выкуривание сигар, он не мог скрыть дрожь, которая охватила его.
      Де М. понимал серьезность момента, поэтому он взял пример с убийцы алжирских арабов, бродячего актера, а ныне фельдмаршала Франции.
      - Имейте в виду! - крикнул грешный, но храбрый Граф. - Никаких полумер - никаких, даже малейших послаблений! Мы должны покончить с этим делом, и мы пройдем через это! Кто-нибудь из вас сомневается и трусит?
      - Только не я, - ответил Ст. А.
      - И не я, - сказал ля Ж., бывший биллиардный шулер Лестер-сквера в Лондоне.
      - Я не боюсь, - сказал герцог. - Но вы уверены, что это правильный шаг?
      Он был единственным из всей пятерки, в чьем сердце еще оставались некоторые искры человечности. Его связывали с остальными только тесные дружеские отношения, сам же он был скромным и нерешительным человеком.
      - Правильный шаг? - отозвался ля Ж. - Что здесь может быть неправильным? Может быть, будет правильным допустить, чтобы это сборище демагогов, эти канальи взяли власть в Париже и во всей Франции? Вот что произойдет, если мы не будем действовать. Сейчас или никогда - говорю я!
      - И я!
      - И каждый из нас!
      - Мы должны сделать даже больше, чем говорим, - сказал де М., и в его орлиных глазах сверкнула молния, что было полной противоположностью герцогу, смотревшему растерянно и нерешительно. - Мы должны поклясться в этом.
      - Ну, Луи! - продолжил он, обращаясь непосредственно к Принцу-Президенту. - Мы все здесь в одной лодке. Это вопрос жизни и смерти, и мы должны быть откровенны друг перед другом. Я предлагаю произнести клятву.