В дебрях Южной Африки (Буры 1)

      Итак, равнина вся была усеяна конусообразными и цилиндрическими термитниками. Либо тот, либо другой попадался через каждые двести ярдов, и я вообразил, что под их прикрытием легко подберусь на расстояние выстрела к молоденькому гну.
      Я пошел в обход, чтобы напасть на стадо спереди, и притаился за большим конусовидным холмом, близ которого пощипывала траву значительная часть стада. Но, заглянув в просвет между двумя башенками, я увидел, к своему огорчению, что маток с телятами уже угнали, они вне пределов досягаемости, а между мной и стадом скачут по-прежнему два старых быка.
      Я повторил попытку и засел за другим высоким конусом, возле которого паслись животные. Когда я выпрямился, чтобы стрелять, меня опять постигло разочарование. Стадо снова снялось, и два быка по-прежнему охраняли тыл.
      Мне это начало надоедать. Поведение быков раздражало меня до крайности, и мне чудилось, что они это знают. Они производили самые странные маневры, и казалось - с нарочитой целью раздразнить меня. Временами быки, грозно нагнув голову, подходили ко мне почти вплотную, и, должен признаться, глядя на их косматые темные груди, на острые рога и красные горящие глаза, я чувствовал себя не совсем уютно в этом соседстве.
      В конце концов они меня до того разозлили, что я решил положить конец такому издевательству. Что ж, если они не дают мне подстрелить никого другого, подумал я, им это даром не пройдет, они сами поплатятся за свою дерзость и упрямство. По крайней мере один из них познакомится с моей пулей!
      Только я поднял ружье, как увидел, что они опять стали в позу для новой драки. Они это делают так: опускаются на колени и скользят вперед, покуда не столкнутся лбами; тогда они вскакивают и неожиданно делают прыжок вперед, стараясь каждый первым наскочить на противника и затоптать его копытами. Если не удалось, оба проскачут дальше, пока не разойдутся на несколько ярдов, потом опять оборачиваются, опять подгибают колени и снова сближаются.
      До сих пор эти драки казались мне просто игрой; я полагаю, так оно обычно и бывает. Но на этот раз быки, по-видимому, подрались всерьез. Громкий треск, с которым сшибались их крепкие лбы, их свирепое фырканье и мычанье, а главное, их злобная повадка - все убеждало меня, что они поссорились не на шутку.
      Наконец один оказался опрокинутым несколько раз подряд. И каждый раз, едва успевал он стать на ноги, противник кидался на него и снова валил наземь.
      Видя, что они поглощены дракой, я надумал, воспользовавшись этим, подойти поближе и выстрелить. Я выступил из-за термитника и подошел к дерущимся. Быки не заметили моего приближения - один увертывался от жестоких ударов, другой рьяно их наносил.
      В двадцати шагах я поднял ружье и прицелился. Жертвой я наметил победителя, отчасти в наказание за жестокость, с какою бил он поверженного противника, но больше, пожалуй, потому, что он стоял ко мне боком и представлял удобную мишень.
      Я выстрелил.
      Дым на минуту скрыл обоих. Когда он рассеялся, я увидел, что побежденный все еще находится в коленопреклоненной позе, а тот, в которого я метил, к великому моему удивлению, стоит по-прежнему на ногах и, очевидно, цел и невредим. Я не сомневался, что заряд попал в него, но было ясно, что пуля не причинила ему значительного вреда.
      Нельзя было тратить время на догадки о том, куда я ранил быка. Терять нельзя было ни секунды. Когда рассеялся дым, быки, вы думаете, пустились наутек? Ничуть не бывало! Тот, в которого я целился, тотчас задрал хвост, низко пригнул свою косматую голову и помчался прямо на меня. Глаза его горели злобой, а рев устрашил бы и более смелого человека.
      В первую минуту я не знал, что делать. Я думал стать в оборонительную позицию и бессознательно перевернул свое ружье - теперь уже не заряженное, - собираясь орудовать им, как дубинкой. Но я тотчас понял, что мой слабый удар не остановит такого сильного и свирепого животного; бык, несомненно, забодает меня.
      Я повел вокруг глазами, высматривая, нельзя ли спастись бегством. К счастью, мой взгляд упал на термитник - тот самый, за которым я только что сидел в засаде. Я сразу сообразил, что, если мне влезть на него, бык до меня не доберется. Но добегу ли я до термитника или враг настигнет меня на полпути?
      Я бежал, как испуганная лиса. Ты, Гендрик, при обычных обстоятельствах побиваешь меня в беге. Но я думаю, что и ты не домчался бы до термитника быстрей моего.
      Еще секунда - и было бы поздно. Только я ухватился за башенки и вспрыгнул наверх, как услышал за спиной топот копыт, и мне почудилось даже, что я ощутил на пятках горячее дыхание зверя. Однако я благополучно влез на вершину термитника и тут обернулся и глянул вниз, на гнавшегося за мной быка. Я сразу понял, что он не может следовать за мною дальше. Как ни остры были его рога, теперь они для меня были неопасны.
      
      Глава XXXII
      В ОСАДЕ
      
      - Я поздравил себя с благополучным избавлением, - продолжал Ганс, выдержав некоторую паузу, - так как не сомневался, что, не будь термитника, бык растоптал и растерзал бы меня насмерть. Он был из самых крупных и свирепых и очень старый, как я мог судить по основанию его толстых черных рогов, почти сходившихся над лбом, и по темной его шерсти. У меня было достаточно времени, чтобы разглядеть его по всем статьям. Я чувствовал себя в полной безопасности - гну ко мне не подберется, и, сидя на вершине центрального конуса, с полным хладнокровием следил за движениями врага.
      Правда, бык делал все, чтобы выбить меня из моей позиции. Снова и снова кидался он на холм, и несколько раз ему удавалось удержаться какое-то время на вершине одной из нижних башенок, но главный конус был для него слишком крут. Неудивительно - я и сам с трудом залез на него. Иногда в своих отчаянных попытках гну подскакивал ко мне так близко, что я мог бы достать стволом ружья до его рогов. И я готовился нанести ему удар при удобном случае. Я никогда не видывал, чтобы какая-нибудь тварь проявляла столько злобы. Дело в том, что моя пуля поранила его - попала ему в челюсть, и из раны обильно струилась кровь. Боль бесила быка, но ярость его вызвана была не только ею, как я уяснил себе вскоре.
      После нескольких безуспешных попыток влезть на конус гну изменил свою тактику и начал бить рогами в термитник, как будто желая его сокрушить; отступит немного назад и опять со всей силой ринется на него. И, по правде говоря, временами казалось, что бык в конце концов добьется своего.
      Некоторые из малых конусов были уже опрокинуты его мощным натиском; твердая глина подалась под ударами острых рогов, которыми он пользовался, как киркой, только не так повернутой. Я видел, что в нескольких местах он расковырял камеры насекомых или, вернее, коридорчики и галереи во внешней коре холма.
      При всем том я не испытывал страха. Я был уверен, что гну скоро успокоится и уйдет и я тогда спущусь, не подвергаясь опасности. Но, понаблюдав за ним подольше, я был немало удивлен, увидав, что ярость его не только не слабеет, но, напротив, возрастает. Я вынул из кармана платок и держал его в руках, то и дело отирая пот с лица. На термитнике было жарко, как в печке. В воздухе ни ветерка, а солнце палило нещадно, да еще лучи отражались от белой глины, так что пот лил с меня в три ручья. Он мне заливал глаза, и я должен был поминутно вытирать их.
      Так вот, перед тем как провести платком по лицу, я каждый раз встряхивал его; и каждый раз, как я это делал, я замечал, что мой бык кидается на приступ с удвоенным рвением. В такие минуты он переставал раскапывать рогами термитник, делал новую попытку добраться до меня и с ревом бросался на крутую стену.
      Я был смущен и озадачен. Почему, едва я оботру лицо, дикий бык опять приходит в ярость? Сомневаться между тем не приходилось: стоило мне поднять руку, как им, по-видимому, овладевал новый порыв бешенства.
      Дело наконец объяснилось. Я увидел, что бесит его не то, что я отираю пот, - он приходил в неистовство оттого, что я взмахиваю платком. Платок у меня, как вы знаете, ярко-алого цвета. Я об этом вспомнил и только тут сообразил, что все красное, как мне доводилось слышать, сильнейшим образом действует на гну и возбуждает в нем раздражение, граничащее с бешенством.
      Мне не хотелось поддерживать в нем этот воинственный пыл. Я скомкал платок и засунул в карман, предпочитая обливаться потом, чем оставаться на термитнике лишний час. Я надеялся, что, когда я спрячу красную тряпку, мой бык вскоре успокоится и уйдет.
      Но когда ты вызвал черта, не так-то просто с ним сладить. Бык не успокаивался. Наоборот, он по-прежнему наскакивал, тыкал рогами и ревел так же злобно, как раньше, хотя перед его глазами не было больше ничего красного.
      Мне это надоело до смерти. Я никогда не представлял себе, что гну так неугомонен в своей ярости. Бык, несомненно, чувствовал свою рану. Временами он словно жаловался. И, казалось, он отлично понимал, что это я причинил ему боль.
      Он, видимо, решил, что не даст мне уйти от возмездия. Ни единым признаком не выдавал он намерения удалиться, а рога и копыта его работали вовсю, как будто он надеялся разнести подо мной термитник.
      Мне становилось сильно не по себе. Хотя я нисколько не опасался, что бык возьмет приступом мое убежище, меня смущала мысль, что я так долго не возвращаюсь домой. Мне не следовало покидать лагерь. Я думал о сестренке и братце. Там могла стрястись какая-нибудь беда. Меня сильно удручала эта мысль, а за себя я до сих пор почти не тревожился. Я еще не терял надежды, что быку надоест и он уйдет, а я тогда быстренько побегу домой.
      Да, до сих пор мне не пришлось испытать серьезный страх за свою собственную персону, если не считать тех нескольких мгновений, пока бык гнался за мной до термитника, но тогда испуг быстро прошел.
      Теперь, однако, явился новый предмет ужаса - новый враг, не менее грозный, чем разъяренный бык, враг, в страхе перед которым я в первую минуту чуть не прыгнул вниз, прямо быку на рога!
      Я упоминал, что гну своротил несколько малых башенок - наружные укрепления термитника - и раскрыл пустые желобки внутри них. В главный купол он не проник, развалив только извилистые галереи и коридорчики, проложенные в его наружных стенах.
      И вот я вижу, что из каждой новой трещины выползают тучи термитов. Еще когда я впервые приблизился к термитнику, я обратил внимание на множество насекомых, сновавших во всех направлениях по его склонам, и сильно удивился: я помнил, что термиты, когда им надо выйти из термитника или войти в него, пользуются обычно подземными ходами. Это я тогда приметил совершенно безотчетно, так как слишком был поглощен своей непосредственной задачей и не мог помышлять ни о чем постороннем. А последние полчаса я наблюдал за маневрами осаждавшего меня быка и не сводил с него глаз ни на минуту.
      Но что-то копошившееся прямо подо мной привлекло наконец мое внимание, и я глянул вниз, любопытствуя, что бы это могло быть. При первом же взгляде я невольно вскочил на ноги и, как уже говорил, чуть не спрыгнул прямо быку на рога.
      Мой конус весь кишел тучами рассерженных термитов; они заползали все выше и выше и уже лепились гроздьями возле моих башмаков. Каждая пробоина, сделанная рогами быка, извергала несчетное множество злых насекомых, и, казалось, все они устремились ко мне! Как ни малы эти твари, мне чудилось в их движениях определенное намерение. Всеми ими владело, казалось, одно стремление, один импульс - напасть на меня. Тут не могло быть ошибки, их намерение было очевидно. Они двигались дружной массой, как будто руководимые сознательными вожаками, и неуклонно приближались к тому месту, где я стоял.
      Я видел также, что это были воины. Воина отличает от работника более крупная голова с длинными челюстями. Я знал, что они кусаются злобно и больно. Меня охватила дрожь. Признаться, я отроду не испытывал подобного ужаса. Недавняя встреча со львом была ничто по сравнению с этим.
      Первой моей мыслью было, что термиты меня загрызут. Мне доводилось слышать о подобных случаях. Эти воспоминания нахлынули на меня, наполнив уверенностью, что, если я не найду способа поскорей сойти с этого места, термиты искусают меня до полусмерти и съедят живьем.
      
      Глава XXXIII
      БЕСПОМОЩНЫЙ ЗВЕРЬ
      
      - Что было делать? Как мог я избежать двух врагов сразу? Если спрыгнуть, дикий бык убьет меня наверняка. Он все еще стоял внизу, не сводя с меня ни на миг свирепых глаз. Если остаться на месте, меня всего покроет скоро отвратительная кишащая масса насекомых и сожрет дочиста.
      Я уже чувствовал их страшные челюсти. Тех, что первые всползли на мои башмаки, мне удалось смести, но некоторые успели добраться до щиколоток и теперь кусали меня сквозь толстые шерстяные носки. Одежда, я знал, не послужит мне защитой.
      Я вскарабкался выше по конусу и стоял уже на самой его вершине. Она была настолько остра, что я и так едва удерживал равновесие, а между тем от болезненных укусов насекомых я еще приплясывал с ноги на ногу, точно скоморох.
      Но что значили эти укусы по сравнению с тем, что меня ожидало вскорости, когда несметные полчища термитов вонзят в меня свои челюсти! Вот они взбираются уже на последнюю террасу... Скоро они покроют вершину конуса, на которой я стою. Поползут мириадами по моим ногам... начнут меня...
      Мне страшно было даже представить себе, что сделают со мной термиты. Бык показался мне в ту минуту все-таки менее ужасным. Лучше прыгнуть вниз! Может быть, вызволит меня какой-нибудь счастливый случай! Буду отбиваться от гну прикладом ружья. Может быть, удастся добраться до другого термитника... Может быть...
      Я уже действительно приготовился к прыжку, когда новая мысль осенила меня; удивительно даже, как это я сразу не догадался. Что мешало мне держать термитов на подобающем расстоянии? У них ведь нет крыльев. Термиты не могут взлететь на меня. Они только могут ползти вверх по конусу. Я же могу сметать их вниз своею курткой! Конечно, могу! Как это я раньше не подумал?
      Скинуть куртку было делом одного мгновения. Бесполезное ружье я отбросил в сторону, оно скатилось на нижнюю террасу. Держа куртку за воротник и пользуясь ею, как пыльной тряпкой, я в несколько секунд очистил склоны конуса; термиты тысячами скатывались вниз.
      Я даже присвистнул: как это просто! Что бы мне сразу догадаться? Одно легкое движение - и мириады врагов сметены; прилагая самые небольшие усилия, я хоть до ночи буду держать муравьев на расстоянии.
      Правда, те, что успели заползти мне под брюки, еще напоминали о себе укусами, но и от них я мог теперь избавиться, улучив время.
      Итак, я остался на вершине, теперь уже в склоненном положении - отбивая термитов-воинов, которые все еще толпами устремлялись вверх, а в минуты передышки стараясь освободиться от тех, что ползали по мне. Насекомые теперь не смущали меня своей численностью, зато гну по-прежнему подстерегал внизу. Впрочем, теперь мне казалось, что он начинает проявлять признаки утомления и скоро снимет осаду; эта перспектива поддерживала во мне бодрость.
      Но тут снова произошло нечто неожиданное. Снова пришлось мне узнать, что такое страх.
      Приплясывая на вершине термитника, я вдруг почувствовал, что она подается у меня под ногами. Мгновение - свод надломился с оглушительным треском, и я провалился сквозь крышу. Мои ноги болтались теперь в пустом пространстве под куполом - я подумал, что потревожил, верно, самое "великую царицу" в ее покоях, - и вот уже я стою, засыпанный по шею.
      Я был удивлен, да и напуган изрядно, но не моим внезапным падением - в нем не было ничего неестественного и я быстро оправился бы, - меня смутило другое: когда ноги мои коснулись, как мне показалось, почвы, под ними что-то задвигалось, всколыхнулось и затем быстро выскользнуло из-под них, предоставив мне лететь дальше в глубину.
      Что бы это могло быть? Уж не пролетел ли я сквозь кишащую массу живых термитов? Нет, вряд ли. Судя по ощущению, это были не они. Мои ноги встретили на пути нечто цельное и сильное - ведь когда я навалился на это "нечто" всем весом, оно продержало меня на себе две - три секунды, перед тем как исчезнуть.
      Что бы это ни было, я здорово перетрусил. Я и пяти секунд не продержал ноги в яме. Нет. Самая жаркая печь не успела бы опалить их - так быстро я выдернул их из провала. Пять секунд - и ноги мои снова были на стене, куда я поспешил выбраться и где стоял теперь, онемев от изумления.
      Что дальше? Я больше не мог отбиваться от термитов. Я заглянул в черную дыру, зиявшую подо мною: термиты густыми тучами надвигались оттуда. Их теперь не стряхнешь!
      В эту минуту мои глаза случайно остановились на быке. Мой враг стоял в трех-четырех шагах от термитника. Стоял боком, вполоборота к конусу, и уставился диким взглядом в его основание. Вся поза его совершенно изменилась, как и выражение глаз. Вид у него был такой, как будто он только что отскочил на свою новую позицию и готовился еще отбежать. Бык, видно, тоже чего-то сильно испугался.
      Так оно и было: еще через мгновение он громко взревел и бросился прочь. На скаку он обернулся, остановился и замер на месте, опять уставившись на термитник.
      Что бы это значило? Уж не смутили ли его провал крыши и мое внезапное исчезновение?
      Так я сперва и подумал, но вскоре заметил, что гну не смотрит на вершину. Взгляд его был прикован к какому-то предмету у основания конуса, хотя, глядя сверху, я не видел ничего такого, что могло бы его напугать.
      Не успел я остановиться на какой-либо догадке, как гну опять взревел и, высоко задрав хвост, пустился во весь опор по степи.
      Обрадованный этим зрелищем, я не стал раздумывать долго о том, что избавило меня от его общества. Наверно, решил я, гну испугался моего странного падения. Впрочем, не все ли равно, почему мой противник обратился в бегство! Подобрав ружье, я приготовился спуститься со своей позиции, которая мне порядком надоела.
      Сойдя до половины склона, я глянул нечаянно вниз и тут понял, что повергло в ужас старого быка. Да что тут было удивительного? Всякий испугался бы при виде этакой твари! Из отверстия в глиняной стене торчала длинная голая морда с цилиндрическим рылом и парой ушей, тоже очень длинных; уши эти стояли стоймя, как рога у горного козла, придавая их обладателю дикий и страшный вид. Я и сам, наверно, струсил бы, если б не был знаком с этим животным; я сразу узнал в нем самое безобидное создание в мире - земляного поросенка.
      Не проронив ни слова, стараясь не шуметь, я перевернул ружье и, низко наклонившись, стукнул прикладом по высунутому рылу. Удар был самый зловредный, и, учитывая, какую услугу оказал мне только что аард-варк, прогнав назойливого гну, я, следует признаться, поступил крайне неблагородно. Но в ту минуту я не владел своими чувствами. Я не раздумывал. Мне помнилось только, что у земляного поросенка вкусное мясо.
      Бедный аард-варк! Удар сделал свое дело. Слегка лишь дернув ухом, муравьед упал мертвым в яму, которую сам же прорыл своими когтями.
      Однако на этом мои приключения не завершились. Они, казалось, никак не хотели прийти к концу. Я взвалил тушу на плечи и уже собрался двинуться в обратный путь, когда заметил, к своему удивлению, что старый гну, не тот, что держал меня в осаде, а его недавний противник, все еще лежит среди поля, на том самом месте, где я видел его в последний раз. Мало того: я заметил, что он сохранял свое странное положение - не то лежал, не то стоял на коленях, пригнув голову к земле.
      Но нелепее всего были его движения. Я подумал, что он сильно ранен в драке и не может бежать.
      Сперва я боялся приблизиться к нему, помня, с каким трудом унес ноги от его сородича, и решил идти своей дорогой. Хоть и раненый, он мог оказаться достаточно сильным и напасть на меня, а мое незаряженное ружье, как я уже в том убедился, представляло сомнительную защиту.
      Подойти или нет? Я колебался. Однако, наблюдая странные движения гну, я все больше поддавался любопытству и вот наконец приблизился к нему и остановился, не доходя двенадцати ярдов.
      Как же я удивился, когда открыл причину его несуразных движений! Бык не получил никакого ранения, ни даже царапины, и тем не менее он был совершенным калекой, как если бы лишился пары ног.
      Беспомощным сделало его самое глупое обстоятельство. В борьбе с другим быком одна из его передних ног каким-то образом перекинулась через рог и там застряла, не только лишив его возможности пользоваться этой ногой, но вдобавок так прижав ему голову к земле, что он нипочем не мог сдвинуться с места.
      Первой моей мыслью было помочь быку в его беде и вернуть ему способность движения. Потом мне вспомнился рассказ про пахаря и замерзшую змею, и я отказался от такого намерения.
      Второй мыслью было убить его. Однако мне вряд ли удалось бы прикончить его своим незаряженным ружьем. К тому же мне едва было под силу дотащить до дому аард-варка, а я знал, что шакалы съедят убитого гну, прежде чем мы успеем вернуться за ним. Я решил, что, пожалуй, вернее оставить его в таком положении: маленькие трусливые хищники, видя, что он еще жив, не осмелятся к нему подойти.
      И я его оставил, как он был, "с головой под мышкой", в надежде, что мы еще и завтра найдем его там.
      Так закончил Ганс рассказ о своих приключениях.
      
      Глава XXXIV
      СПАЛЬНЯ СЛОНА
      
      Ван Блоом был далеко не удовлетворен тем, что сделал за день. Первый опыт охоты на слона оказался неудачным. Что, если так пойдет и дальше?
      При всем интересе к рассказу Ганса он слушал сына с чувством неловкости, вспоминая собственную неудачу. Слон так легко ушел от охотников! Пули их, по-видимому, не причинили ему никакого вреда. Они только разъярили его, пробудили в нем опасного врага. Обе попали в такое место, где рана должна быть смертельна, и все же не произвели ожидаемого действия. Слон ушел как ни в чем не бывало, точно стреляли по нему не пулями, а горохом. Неужели так будет всегда?
      Правда, охотники дали по слону только два выстрела. При хорошем прицеле двумя пулями можно уложить слониху, а иногда и самца, но требуется не две, а двадцать пуль, чтобы крупный, старый слон "глотнул земли". Только станет ли слон ждать, пока его преследователь столько раз перезарядит ружье? Нет, не станет. Слон в таких случаях мчится, не останавливаясь, много миль, и только верхом на коне человек может его догнать.
      Как вздыхал ван Блоом, вспоминая о бедных своих лошадях! Никогда еще он так не жалел о них, не чувствовал так остро их утрату.
      Но он слышал, будто слоны не всегда убегают при нападении. Да ведь и вчерашний "старый бродяга" не проявил готовности к отступлению, получив первую пулю. Только неожиданная выходка Черныша обратила его в бегство. Случись иначе, он вряд ли оставил бы поле сражения раньше, чем охотники всадили бы в него новую пулю, быть может, смертельную.
      Эта мысль несколько утешила ван Блоома. Возможно, что следующая встреча кончится иначе. Возможно, в награду за труды он получит пару бивней. Надежда на такой исход, да и охотничье рвение побудили ван Блоома, не теряя времени, предпринять новую попытку. И вот на другое утро, еще до восхода солнца, охотники снова отправились выслеживать свою исполинскую дичь.
      Они, правда, приняли свои меры - сделали кое-что, о чем не подумали раньше. Всем им случалось слышать, что обыкновенная свинцовая пуля не может пробить плотную шкуру огромного толстокожего. Не в этом ли причина вчерашней их неудачи? Если так, им не придется потерпеть неудачу вторично. Они отлили новую партию пуль, из более твердого материала. Нужно было сделать сплав, но у них не было олова на привар. Зато ту же службу с успехом могло сослужить им старое "серебро", украшавшее стол ван Блоома в более счастливые времена, в Грааф-Рейнете. Это были подсвечники, подносы, колпаки для блюд, судки и прочие вещи - все из так называемого голландского металла, то есть сплава меди с цинком.
      Кое-что из этой утвари пошло в тигель, и с добавлением обыкновенного свинца получился сплав, из которого отлили пули, достаточно твердые даже для шкуры носорога. На этот раз охотники не опасались потерпеть неудачу из-за слишком мягких пуль.
      Они пошли в том же направлении, что и накануне, то есть лесом, или, как они говорили, кустами. Не сделали они и мили, как напали на довольно свежий след слона. Он вел через самую чащу тернистых зарослей, где ни одно существо, кроме слона, носорога или вооруженного топором человека, не проложит пути. Там прошла, по-видимому, целая семья, состоявшая из слона-отца, одной или двух слоних и нескольких слонят различного возраста. Шли они, по слоновьему обыкновению, вереницей и проломили настоящую просеку в несколько метров ширины, совершенно свободную от кустов и хорошо утрамбованную их большими ногами. Старый самец, объявил Черныш, шел впереди и хоботом и бивнями расчищал дорогу. Так оно, по-видимому, и было, потому что охотникам не раз попадались большие обломанные сучья, иногда на земле, а иногда еще державшиеся на стволе и отведенные в сторону точно рукой человека.
      Черныш утверждал, что подобные слоновьи тропы обычно ведут к воде, и притом самой легкой и краткой дорогой, словно обдуманно проложенной искусным инженером, что указывает на редкое чутье и догадливость слонов. Основываясь на этом, охотники рассчитывали прийти вскоре к какому-нибудь водопою; но могло быть и так, что след вел не к воде, а от воды.
      Не прошли они и четверти мили, как вышли на другую такую же тропу, пересекавшую ту, по которой они следовали. Вторая дорожка тоже была проложена несколькими слонами, вероятнее всего - семьей слонов; отпечатки на ней были так же свежи, как и на первой.
      С минуту охотники колебались, по какой тропе им пойти, но решили все же не сворачивать и держаться прежнего следа.
      К их великому огорчению, тропа в конце концов привела к более открытому месту, где слоны разбрелись, и, безуспешно попробовав проследить сперва одного, потом другого слона, охотники запутались и совсем потеряли след.
      Направившись в поисках его туда, где кусты росли реже, Черныш вдруг пустился бегом, крикнув остальным, чтобы они шли за ним. Ван Блоом и Гендрик устремились за бушменом - поглядеть, что там такое. Они подумали, что Черныш увидал слона, и оба в сильном волнении уже стянули чехлы со своих ружей. Однако никакого слона не оказалось. Когда они догнали Черныша, тот стоял под деревом и тыкал пальцем в землю у корней. Охотники посмотрели вниз. Они увидели, что землю с одной стороны дерева сильно потоптали, как будто несколько лошадей или других животных стояли здесь долгое время на привязи и, разворотив копытами дерн, превратили его в пыль. Кора дерева густолиственной развесистой акации - была на одной стороне до известной высоты словно бы отполирована, как будто животные часто приходили и терлись о нее.
      - Отчего это? - вырвалось сразу у ван Блоома и Гендрика.
      - Спальное дерево слона, - ответил Черныш.
      Объяснения были излишни. Охотники вспомнили все, что им рассказывали о любопытном обычае слона спать, прислонившись к дереву. Перед ними было, очевидно, одно из таких "спальных деревьев" толстокожего великана.
      Но что проку в том? Разве что потешить немного свое любопытство? Слона тут нет!
      - Старый непременно придет сюда опять, - сказал Черныш.
      - Гм! Ты так думаешь? - спросил ван Блоом.
      - Да, баас, поглядите: свежий след - большой слон спал тут вчера.
      - И что же? Ты думаешь, нам следует подстеречь его и пристрелить, когда он вернется?
      - Нет, баас, не стрелять. Лучше мы ему сделаем постельку, а потом посмотрим, как он ляжет.
      Черныш, подавая свой совет, хитро улыбнулся.
      - Сделаем постель слону? Что ты хочешь сказать? - спросил ван Блоом.
      - Говорю вам, баас: слон у нас в руках, если вы дадите Чернышу сделать дело. Я вас научу, как взять его без пороха, без пули.
      Бушмен стал развивать свой план, и ван Блоом, памятуя вчерашнюю неудачу, с готовностью дал согласие.
      К счастью, у охотников нашлись под рукой все принадлежности, необходимые для выполнения этого плана: острый топор, крепкий ремень из сыромятной кожи и у каждого по ножу. Не теряя времени, они приступили к делу.
      
      Глава XXXV
      СТЕЛЮТ ПОСТЕЛЬ СЛОНУ
      
      Охотникам нельзя было упускать ни минуты. Слона, если б он захотел в тот день вернуться, надо было ждать к самым жарким, полуденным часам. В их распоряжении осталось не больше часа, чтобы приготовиться к встрече "сделать постельку", как в шутку сказал Черныш. И они с жаром принялись за работу. Бушмен был за главного, двое остальных беспрекословно подчинялись его указаниям.
      Прежде всего Черныш велел им срезать и обтесать три кола из твердого дерева. Каждому колу надлежало быть в три фута длиной, в человеческую руку толщиной, и с одного конца его надо было заострить.
      Колы вскоре были готовы. В изобилии росшее кругом железное дерево представляло самый подходящий материал. Срубили топором три деревца повыше, укоротили их до нужной длины и заострили охотничьими ножами.
      Черныш тем временем не сидел сложа руки. Прежде всего он срезал ножом широкую полоску коры со "спального дерева", с той его стороны, где слон обыкновенно приваливался к нему, на высоте примерно трех футов от земли, потом в том месте, где снята была кора, он сделал топором надсечку - такую глубокую, что дерево неминуемо упало бы, будь оно предоставлено самому себе. Но оно не упало, так как Черныш заблаговременно принял меры: он заставил дерево держаться, привязав к верхним его сучьям сыромятный ремень, который он затем провел к ветвям другого дерева, стоявшего поодаль. Таким образом, "спальное дерево" удерживал от падения только ремень; при самом легком толчке оно должно было повалиться.
      Теперь Черныш приложил к старому месту срезанный им кусок коры, который он приберег, и, когда все щепки были тщательно собраны, никто не сказал бы с первого взгляда, что дерево познакомилось с лезвием топора. Осталось произвести еще одну операцию - установить колья, уже заготовленные ван Блоомом и Гендриком. Чтобы закрепить их как следует, надо было вырыть довольно глубокие ямки. Черныш отлично справился и с этой задачей. Не прошло и десяти минут, как он выкопал три ямы, каждая больше фута глубиною и ни на полдюйма не шире, чем требовалось по толщине кольев.
      Вам, может быть, любопытно было бы узнать, как он умудрился это сделать? Доведись вам рыть яму, вы бы стали рыть ее лопатой, и яма неизбежно получилась бы с эту лопату шириной. Но у Черныша не было лопаты, а если бы и была, он все равно пренебрег бы ею, так как яма получилась бы шире, чем нужно.