Майн Рид
      В дебрях Борнео
      или
      Приключения потерпевших кораблекрушение
      
      Глава I
      ЭКИПАЖ ЗАТОНУВШЕГО КОРАБЛЯ
      
      Необозримая гладь океана. Утлое суденышко, затерявшееся в его волнах. Жгучее тропическое солнце, медленно катящее по небосводу свой огненный шар. И хоть бы какой-нибудь клочок земли!
      Размеры и форма судна говорят о том, что это пинасса1 с торгового корабля. Она лишилась паруса, а весла ее неподвижно повисли в уключинах, погрузившись лопастями в воду. Грести некому. Но суденышко не пусто. В нем шесть человек пока еще живых людей и один покойник. Четверо взрослых мужчин и двое детей - мальчик и девочка. Трое мужчин принадлежат к белой расе, у четвертого кожа темно-коричневая.
      Один из белых - человек высокого роста, темноволосый и с бородой. Судя по всему, это европеец или американец. Продолговатая форма лица и классическая правильность черт заставляют, однако, предполагать, что вернее последнее и что он уроженец Нью-Йорка.
      Так оно и есть.
      Полную противоположность ему - как общим обликом, так и по цвету волос и кожи - представляет человек, сидящий возле него. У этого ярко-рыжая шевелюра, а когда-то красное лицо его с крупными веснушками от долгого пребывания под тропическим солнцем приобрело буроватый оттенок. Подобная физиономия может принадлежать только человеку ирландского происхождения. Действительно, рыжий человек - ирландец.
      Третий из людей с белой кожей очень высок, худ, как щепка, и бледен, как мертвец. Его глубоко запавшие глаза блуждают в темных орбитах. Это один из типов, не поддающихся определению; его можно принять и за англичанина, и за ирландца, и за шотландца, и даже за жителя Америки. Судя по одежде, он моряк - простой матрос.
      Четвертый мужчина, труп которого лежит на дне лодки, тоже при жизни был матросом. Он умер совсем недавно, да и у живых людей такой вид, будто они вот-вот последуют за ним.
      У темнокожего человека широкий приплюснутый нос, сильно выдающиеся скулы, иссиня-черные гладкие волосы и раскосые глаза. Все ясно говорит о его восточном происхождении; видимо, он малаец.
      Дети, примостившиеся на корме, почти ровесники: девочке четырнадцать, а мальчику пятнадцать лет, они очень похожи друг на друга. И неудивительно: это брат и сестра.
      Все люди истощены до последней степени - они совсем умирают от голода.
      Мальчик и девочка лежат, обнявшись, на корме; высокий бородач сидит на одной из скамеек, бессмысленно глядя на мертвое тело матроса у его ног.
      Остальные трое мужчин также смотрят на тело. Но как различно выражение их глаз! В глазах ирландца светится печаль об утрате старого товарища; малаец взирает на труп с присущей его нации бесстрастностью; а в черных орбитах человека неопределенной национальности можно прочесть страшное вожделение людоеда.
      Необходимо, однако, пояснить только что описанную сцену и предшествовавшие ей обстоятельства. Тем более что сделать это совсем нетрудно.
      Высокий темнобородый человек - Роберт Редвуд, капитан торгового судна, курсирующего между островами Индийского океана; ирландец - его судовой плотник; малаец - лоцман, остальные двое мужчин - матросы его экипажа. Мальчик и девочка - дети капитана Редвуда. Ему пришлось взять их с собой в плавание, потому что у них нет ни матери, ни близких родственников.
      Судно капитана Редвуда, шедшее из Манилы, столицы Филиппин, в Макассар голландскую колонию на острове Целебес - было застигнуто тайфуном и затонуло почти посредине Целебесского моря. Экипажу корабля удалось спастись на пинассе. Но, избегнув кораблекрушения, большинство людей не миновали смерти в волнах океана; один за другим медленно гибли они от голода и жажды в ужасных страданиях, пока из целого экипажа не осталось всего-навсего шестеро, да и те больше походят на обтянутые кожей скелеты, чем на живых людей.
      По мере того как люди умирали, тела их выбрасывали за борт, и тем, которые сидят сейчас в лодке, тоже недолго осталось влачить жалкое существование.
      На первый взгляд может показаться странным, что юная пара на корме, оба совсем еще дети - и особенно девочка - оказались не менее выносливыми, чем самые крепкие из всех этих дюжих моряков. Но, в сущности, здесь нечему удивляться, особенно если знаешь, что в борьбе с голодной смертью побеждают наиболее молодые и что там, где сильный мужчина часто гибнет от истощения, нежный и слабый ребенок выживает.
      Капитан Редвуд, пожалуй, самый крепкий из уцелевших людей. Но этим он обязан не только своему более сильному по сравнению с товарищами организму. Немалую роль играет присутствие его детей; постоянная тревога о них заставляет его забывать о безнадежности собственного положения и укрепляет в нем волю к жизни.
      А если признать, что любовь действительно способна продлить жизнь человека, то, очевидно, она же поддерживает и матроса-ирландца, который, хотя и служит у капитана Редвуда простым плотником, питает к своему начальнику самую братскую привязанность. Он - старейший и самый преданный помощник капитана, и долгая совместная служба крепко сдружила старого шкипера с его матросом.
      Это благородное чувство распространяется у ирландца и на детей капитана.
      Что же касается малайца, то, разумеется, голод и жажда не пощадили и его, но следы страданий выражены у него гораздо слабее, чем у жителей Запада. Быть может, причиной тому бронзовый цвет кожи, из-за которого не так заметна смертельная бледность лица. Как бы там ни было, он все еще сохраняет гибкость тела и уверенность движений, и мускулы его не утратили своей упругости. Так и кажется, что он вот-вот наляжет на весла и будет грести до тех пор, пока в груди его не угаснет последнее дыхание. И если всем людям в пинассе суждено погибнуть, он, несомненно, будет последним. Первым же, судя по его взгляду, умрет человек с запавшими глазами.
      Сверху, со знойного тропического неба, на эту жалкую горсточку людей, затерявшихся в необъятном океане, льются огненные потоки солнца; вокруг них, куда ни глянь, простирается водная гладь, безмятежная и сверкающая отраженными лучами солнца, словно море жидкого пламени, а под ними, глубже, в прозрачной воде, сияет как бы второе небо, в котором, словно птицы, быстро мелькают какие-то причудливые формы. Но это не птицы. Нет! Они больше походят на сказочные чудовища. Среди них можно различить отвратительного осьминога и еще более ужасную рыбу-молот.
      Хрупкое суденышко будто висит между небом и землей над всеми этими страшилищами, и его отделяет от них лишь небольшой слой воды, толщиной в несколько футов, сквозь который они в любой момент могут проскочить с молниеносной быстротой и напасть на беззащитных людей. А люди! Как они одиноки в этой водной пустыне! Ни земли на горизонте, ни паруса - ничего, что могло бы дать им хоть слабую надежду на спасение.
      Все вокруг - море и небо - ярко сияет, а в их душах страх и смертельное отчаяние.
      
      Глава II
      РЫБА-МОЛОТ
      
      Люди с затонувшего корабля сидели в мрачном молчании, время от времени поглядывая на лежащее у их ног мертвое тело; они были не в силах отделаться от мысли, что скоро им предстоит вот так же лежать, на этом самом месте.
      Иногда взгляды их встречались, не с надеждой, а с тоской немого отчаяния.
      И вот в один из таких моментов капитана Редвуда поразил странный блеск в глазах матроса трудно определимой национальности. Ирландец, посмотревший на матроса одновременно с капитаном, тоже заметил этот блеск. Они многозначительно переглянулись.
      Последние сутки матрос вообще держал себя как-то странно, и его товарищи начали подозревать, что он сошел с ума. Правда, после смерти матроса, лежащего теперь на дне лодки, он как будто успокоился и тихо сидел, опершись локтями о колени и поддерживая руками голову. Но мрачный огонь в его зловещих глазах казался еще мрачнее, когда он устремлял их на покойника.
      Во взгляде этого человека таилось нечто гораздо худшее, чем безумие: то был кровожадный взгляд людоеда.
      Заметив это, капитан Редвуд на минуту задумался и, кивнув ирландцу на покойника, сказал вполголоса, не желая, чтобы его услышал безумный матрос:
      - А ну-ка, Муртах, похороним его, как подобает быть похороненным честному матросу. Он вполне того заслужил.
      - Да, что и говорить, - откликнулся ирландец, - матрос был исправный! И подумать только, девятого парня бросаем на съеденье акулам! Из всего экипажа только и остались мы трое, если не считать малайца и детей. И если бы не ваша честь, так сказал бы я, что лучшие люди всегда вперед помирают. Вот хоть бы этот негритос! Чего ему делается! Да он еще всех нас...
      Капитан, которого раздражала эта болтовня, нетерпеливым жестом оборвал ирландца. Он не столько опасался обидеть малайца, как боялся, что слова Муртаха привлекут внимание безумного матроса. Но тот, казалось, ничего не слышал или не понимал, о чем идет речь.
      Редвуд шепотом объяснил ирландцу, что надо сделать:
      - Я возьму его за ноги, а ты бери под мышки. Опускай в воду осторожней, без шума... Нет, нет, Сэлу, оставайся на своем месте, ты нам не нужен!
      Последние слова относились к малайцу и были сказаны на его родном языке, чтобы их понял только он. Объяснялся же приказ тем, что малаец сидел позади безумного матроса и, проходя мимо, мог его потревожить и вызвать кризис, которого опасался капитан.
      Малаец, очень сообразительный, прекрасно понимал все, однако не подал виду и в ответ только кивнул капитану.
      Ирландец и капитан Редвуд тихонько встали и, приблизившись к телу, осторожно подняли его. И как ни слабы они были, тело не показалось им слишком тяжелым. Да тела-то, собственно, и не было, а только плотно обтянутый кожей скелет.
      Положив его на край борта и слегка придерживая, чтобы оно не упало, оба немного помолчали, возведя глаза к небу, словно читая про себя молитву. А ирландец, ревностный блюститель обрядов, поднял руку и набожно перекрестился.
      Потом они плавно опустили труп в воду. Послышался легкий всплеск, будто на воду шлепнулся какой-то плоский деревянный предмет. Но даже этот звук, как ни слаб он был, оказал потрясающее действие на безумного матроса.
      Испустив пронзительный вопль, далеко разнесшийся над безмолвной гладью океана, он вскочил и одним прыжком очутился на том самом месте, откуда только что опустили в волны мертвое тело.
      Безумец уже устремился было вперед с поднятыми над головой руками, готовый прыгнуть вслед за трупом, но то, что он увидел в этот момент под водой, заставило его отпрянуть.
      Он увидел, как навстречу медленно опускавшемуся в глубь океана трупу, синяя матросская рубашка которого становилась все бледней и бледней, по мере того как он погружался в голубовато-зеленую воду, приближалось вынырнувшее из мрачных недр пучины отвратительное чудище. То была самая страшная из акул Целебесского моря, так называемая рыба-молот2. Хищные глаза этого страшилища торчат на огромных щекообразных наростах по бокам головы, придающих ей сходство с кузнечным молотом; отсюда и ее название.
      Акула неслась так стремительно, что, когда она подплыла к трупу, оба они живое чудовище и труп человека - исчезли на миг в чем-то похожем на голубоватый жемчужный фонтан. У наблюдавших за нею людей осталось лишь смутное представление о формах ее отвратительного тела. В сверкающем облаке блеснуло, словно молнии в туче, несколько вспышек фосфорического света, после чего на поверхности моря появились розоватая пена и пузыри.
      То было невообразимо жуткое зрелище, оно длилось всего мгновение. А когда облако рассеялось, люди, напряженно вглядывавшиеся в прозрачную глубину, уже не увидели там ни человека, ни чудовища. Рыба-молот утащила свою добычу в мрачные недра океана.
      
      Глава III
      АЛЬБАТРОС
      
      При виде этого страшного зрелища ирландец, капитан Редвуд и дети в ужасе отшатнулись. Даже бесстрастный малаец, которого жизнь давно уже приучила к тяжелым сценам и кровопролитию, и тот не мог подавить смятения. Только один человек из находившихся в лодке продолжал вглядываться в воду, словно еще раз желая увидеть все происшедшее. Однако взгляд его выражал отнюдь не удовольствие от виденного, а с мрачным и зловещим упорством, будто стремясь проникнуть в глубочайшие недра океана, неотступно впивался в то место, где исчезло тело матроса. То был взгляд безумного. И если до сих пор кто-нибудь еще сомневался в его безумии, этот взгляд рассеял все сомнения. Так смотреть мог только маньяк.
      Но состояние это длилось недолго. Едва остальные успели сесть на свои места, безумец издал еще более дикий, пронзительный вопль и вскочил на скамью. Вытянув над головой руки и всем корпусом устремившись вперед, он замер в позе пловца, приготовившегося нырнуть вниз головой.
      Товарищи, увидев, как напряглись все его мускулы, поняли, что он хочет прыгнуть за борт.
      Все трое - капитан Редвуд, Муртах и малаец - бросились к безумцу, чтобы удержать его. Но было поздно. Прежде чем кто-либо из товарищей успел к нему прикоснуться, он сделал роковой прыжок и скрылся под водой. Ни один из оставшихся в лодке не чувствовал себя настолько сильным, чтобы попытаться спасти безумца. Да и кто знает, чем бы еще окончилась такая попытка! Безумие, толкнувшее этого человека на самоубийство, могло заставить его увлечь за собой и своего спасителя. Мысль об этом принудила находившихся в лодке остановиться. Они стояли, глядя на море и ожидая, пока матрос вынырнет.
      Наконец над волнами показалась его голова. Но довольно далеко, ярдах в ста от пинассы. Поднялся легкий ветер, и, пока матрос был под водой, суденышко отнесло вперед.
      Несмотря на это, все явственно видели выражение его лица. Оно изменилось, как по волшебству, и вместо безумия выражало теперь не менее дикий, чем безумие, ужас перед смертью. Холодная вода отрезвила его лихорадочно возбужденный мозг, и жалобные вопли о помощи показывали, что он вполне осознал опасность, которой себя подверг.
      И вопли его не были оставлены без внимания. Муртах и малаец тотчас же ринулись - вернее, рухнули на весла, а капитан бросился к рулю и схватился за румпель3.
      Он круто повернул пинассу и повел ее к утопающему, который, в свою очередь, плыл ей навстречу, выбиваясь из сил.
      Никто не сомневался в возможности спасения матроса. Помешать этому могла лишь рыба-молот. Все, однако, надеялись, что она еще не покончила со своей последней добычей и ей не до них.
      Разумеется, в океане могли оказаться и другие акулы, но за последнее время поблизости от судна люди видели только одну и думали, что именно эта акула сожрала тело их товарища.
      Стараясь утешиться этой мыслью, люди из последних сил налегали на весла, и лодка, несмотря на встречный ветер, медленно, но верно приближалась к несчастному матросу.
      Вот она прошла уже половину расстояния; между нею и пловцом оставалось теперь не более полукабельтова4. Все вокруг было спокойно: ни акул, ни каких-либо других рыб - чистое море. Только высоко в небе парила большая птица, в которой по ее изогнутым в виде турецкой сабли крыльям и мощному крючковатому клюву можно было признать альбатроса5. То был огромный индооксанский альбатрос, равный по размаху крыльев американскому кондору крупнейшему из всех орлов.
      Но люди спешили спасти товарища и лишь мельком взглянули на птицу. Все их внимание было поглощено высматриванием акулы. Они обшаривали глазами поверхность моря и зорко впивались в его глубины, стремясь разглядеть в темно-синей пучине уродливые формы рыбы-молота.
      Но акула не появлялась. Все вокруг было спокойно. И, несмотря на то что несчастный пловец теперь уже окончательно выбился из сил и жалобными воплями взывал о помощи, люди в лодке твердо верили, что успеют его спасти.
      Между ними и утопающим оставалось всего четверть кабельтова.
      Пинасса, шедшая на веслах, успешно преодолевала это расстояние.
      Еще каких-нибудь несколько минут - и они вытащат из воды своего товарища.
      - Бедняга! Он совсем пришел в себя. Мы во что бы то ни стало должны его спасти! - сказал капитан Редвуд.
      Ирландец уже раскрыл было рот, собираясь подбодрить своего начальника, как вдруг раздался громкий крик Сэлу, который бросил весла и застыл на месте, будто парализованный.
      Дело в том, что малаец, так же как и Муртах, сидел спиной к утопающему. Внезапно его внимание привлекла промелькнувшая над лодкой тень. Он быстро обернулся, и тут у него вырвался тот резкий крик, который прервал на полуслове Муртаха и встревожил остальных.
      Следуя за взглядом малайца, все находившиеся в лодке посмотрели на небо.
      Но там они не увидели ничего, кроме большого альбатроса, который теперь уже не парил, а камнем летел вниз, как сокол, устремившийся на свою жертву. Причем падение его казалось направленным не отвесно, а по круто изогнутой параболе, подобно тому, как падает метеорит, с тою лишь разницей, что птица, издававшая при полете шум, похожий на жужжание веретена, мчалась по точно намеченной траектории и ее целью была, очевидно, голова несчастного матроса.
      Над океаном пронесся страшный крик, в котором слились воедино и возглас изумления и отчаяния сидевших в лодке людей, и дикий вопль ужаса обреченного на гибель матроса, и хриплое карканье хищной птицы, тут же, впрочем, сменившееся как бы торжествующим и насмешливым хохотом. Потом послышался треск сломанной кости - это альбатрос своим острым и мощным клювом, словно ядром из шестифунтового орудия, пробил череп матросу, и его безжизненное тело пошло ко дну. Оно так и не появилось больше на поверхности - по крайней мере, люди в лодке никогда его больше не видели. А сами они теперь окончательно пали духом и, опустив весла, предоставили свою лодку произволу ветра, который медленно относил ее от места рокового происшествия.
      
      Глава IV
      КРИК ДЮГОНЯ6
      
      С тех пор как умер от голода девятый матрос капитана Редвуда и был убит альбатросом десятый, никто из оставшихся в живых членов экипажа не брался за весла. Слабость и отчаяние совсем их одолели. Да и к чему, в самом деле, было грести? Впереди не было видно ни клочка земли. И никто не знал, далеко ли она. Судьба людей зависела теперь от случая: если им посчастливится, судно достигнет берега, независимо от того, будут они грести или нет.
      Так думал каждый, и потому, оставив в покое весла, они сидели, не двигаясь, уныло опустив голову на грудь. И только малаец еще боролся с отчаянием, зорко вглядываясь в даль блестящими черными глазами.
      Наконец длинный, душный день, бывший свидетелем гибели их товарищей, окончился, а в положении этих людей так ничего и не изменилось.
      Жестокое южное солнце погрузилось в лоно вод. Наступили короткие тропические сумерки. И когда ночь окутала их своим мраком, отец и его дети преклонили колени перед тем, в чьих руках была жизнь их всех, и стали горячо молиться. Муртах провозгласил "аминь", а бронзовокожий малаец, который был магометанином, зашептал про себя молитву Аллаху. Так они делали каждое утро и вечер, с тех пор как покинули корабль и, рискуя жизнью, носились по океану.
      Но в этот вечер они молились ревностнее, чем когда-либо до сих пор, потому что каждый из них думал о близком конце.
      И вот ночью, на удивление всем, небо покрылось вдруг облаками, что предвещало им либо скорую гибель, либо спасение. Если поднимется шторм, волны разбушевавшегося океана могут поглотить утлое суденышко; но, если шторм будет сопровождаться дождем, они смогут набрать в лежащий на дне лодки брезент хоть немного пресной воды.
      Однако дождь не пошел. Зато начавшийся еще с утра и усилившийся к вечеру легкий бриз перешел в сильный ветер. Началось что-то вроде небольшого шторма.
      Ветер дул как раз в том направлении, в котором они хотели грести, пока у них были еще силы.
      Это было первое мало-мальски значительное событие с момента их водворения на пинассе.
      По мере того как ветер крепчал и капитан Редвуд ощущал на лице его свежее дыхание, в нем оживала слабая надежда.
      То же самое испытывали Муртах и малаец.
      - Парус бы теперь! - со вздохом пробормотал капитан.
      - Смотли, капитан! Блезент есть - палус есть! - воскликнул Сэлу на своем ломаном английском, указывая на дно лодки.
      - А правда, чем не парус? - подхватил Муртах.
      - Иди, Мультах! Ты мне помогать. Мы взять весло, делать масьта. Сколо, сколо есть палус!
      - Верно, Сэлу! Молодец! - ответил Муртах.
      Он перегнулся за борт и выдернул из уключины одно весло. Малаец тем временем поднял брезент, развернул его и расправил.
      Потом с проворством и ловкостью опытного матроса Муртах установил весло вертикально посреди лодки, воткнул его нижний конец, вместо "гнезда", меж двух шпангоутов7 и накрепко привязал к одной из банок. И, наконец, при помощи капитана к этой мачте был прилажен брезентовый парус со шкотом8. Штормовой ветер тотчас же надул парус, и пинасса помчалась, рассекая волны и оставляя за собой сверкающую фосфорическим светом струю.
      Люди в лодке не знали точно, куда гнало их суденышко: у них не было компаса. Но когда ветер начал крепчать, он дул в ту сторону, где только что закатилось солнце и еще виднелась узкая полоска желтоватого света. А зная, что подобные ветры часами не меняют направления, нетрудно было догадаться, что пинасса мчится на запад.
      Когда затонул их корабль, они пытались вести суденышко именно в этом направлении, зная, что ближайшая к ним земля - большой остров Борнео находится к западу от места, где это произошло.
      И вот благодаря парусу они могут теперь за одну только ночь пройти расстояние, на которое потребовалось бы много дней тяжелой работы на веслах.
      Стояла длинная двенадцатичасовая ночь - ведь известно, что ночь над экватором равна дню, а они были всего в трех градусах от экватора. И все это время ветер не изменял направления. Плотный и толстый брезент отлично выполнял роль паруса. Размер его, пропорционально судну, был вполне достаточен для того, чтобы при столь свежем ветре он мог служить пинассе превосходным штормовым трайселем9.
      У руля стоял сам капитан Редвуд. Всех радовала та быстрота, с какой шло их суденышко, и, по мере того как оно удалялось от места кораблекрушения, люди становились бодрее. За ночь прошли, вероятно, не менее сотни миль. А едва забрезжил рассвет, они услышали звук, переполнивший всех еще большей радостью. Он пролетел над мрачной пучиной моря, перекрывая шум волн и свист ветра, и был похож на человеческий голос. И хотя в голосе этом звучала смертельная тоска, им отрадно было его слушать. Он вселял в них надежду встретить людей. Как бы тяжка ни оказалась участь этих людей, возможно, подобно им самим, пострадавших от кораблекрушения, она не может быть столь плачевной, как их собственная. Эти люди, разумеется, сильнее и крепче живых скелетов в пинассе.
      - Что бы это могло быть? - спросил ирландец капитана. - Уж не тонут ли они?
      Прежде чем Редвуд успел ответить, над океаном снова пронесся странный звук, еще более протяжный.
      - Дюгонь!10 - крикнул Сэлу, узнавший голос этого крупного морского животного по характерным для него жалобным ноткам, придающим ему сходство с человеческим стоном.
      - Ты прав, - подтвердил капитан. - Это всего лишь дюгонь.
      В голосе капитана слышалось отчаяние. Дюгонь, или, как его называют малайцы, морская корова, был им решительно ни к чему, а его громкий рев верный предвестник шторма - сулил новые беды.
      Вот почему, признав голос этого китообразного, капитан Редвуд и Муртах бессильно опустились на сиденья, снова предавшись чувству безнадежности и отчаяния, из которого их ненадолго вывел крик дюгоня.
      Только Сэлу, который лучше других был знаком с этим животным, не пал духом. Он объяснил, что, раз они слышат голос дюгоня, значит, где-то поблизости должна быть земля. Его слова вернули товарищам по несчастью покинувшую было их надежду.
      Едва рассвело, люди в лодке увидели на быстро светлеющем горизонте ясные очертания голубоватых гор. То был остров Борнео.
      - Земля! - вырвался у всех радостный крик.
      - Да, благодарение Господу, это земля! - повторил капитан Редвуд тоном глубокой благодарности.
      И в то время как подгоняемая ветром пинасса быстро приближалась к земле, он преклонил колени, велев детям сделать то же самое, и вознес к небу горячую благодарственную молитву за спасение свое и близких ему людей от гибели в морской пучине.
      
      Глава V
      КОРАЛЛОВЫЕ РИФЫ
      
      И все же некоторое время гибель казалась неизбежной. Подойдя к острову настолько, чтобы различать очертания береговой линии, они увидели длинный, белый, будто из снега, барьер, протянувшийся между берегом и пинассой на много миль вправо и влево. Путники знали, что барьер состоит из цепи коралловых рифов, возводимых крошечными морскими животными вокруг островов Индийского океана как бы для защиты этих райских садов от исступленных штурмов водной стихии. Хотя большей частью океан бывает спокоен, в нем разражаются порой страшные тайфуны11, и тогда вокруг рифов, словно полчища злых демонов, с ревом беснуются мрачные волны.
      Подплыв ближе, капитан Редвуд опытным глазом моряка сразу же оценил положение и понял, что пытаться проскочить рифы, идя на парусах,- значило бы рваться навстречу верной гибели. По его команде парус мгновенно спустили, и брезент занял свое прежнее место на дне лодки. Мачту, которая была сделана из весла, оставили на месте: весел и без того было достаточно. Муртах и Сэлу вооружились четырьмя из них. Редвуд стал у руля, и судно оказалось в полной готовности к борьбе с бурунами. Капитан думал теперь уже не о том, как бы скорее пристать к берегу, - главной его заботой было уберечь пинассу от рифов, вздымавшихся перед ними белоснежным барьером и суливших верную гибель каждому, кто попытался бы к ним приблизиться.
      Гребцы, изнуренные долгими страданиями и голодом, напрягали все свои слабые силы, чтобы удержать лодку в равновесии и не дать бурунам увлечь ее на рифы. То была жестокая и неравная борьба, в которой противостояли друг другу могучая стихия и слабые усилия троих умирающих от голода и жажды людей.
      Но вдруг, словно тронутое их непосильной борьбой, им улыбнулось восходящее солнце, обласкав их своими первыми лучами.
      Шторм тотчас же присмирел; ветер, всю ночь свистевший в ушах, как бы повинуясь велению дневного светила, успокоился, а вместе с ним улеглись мало-помалу и волны. Управлять пинассой стало гораздо легче, и, проплыв с милю вдоль рифов, путники заметили в них более или менее безопасный проход.
      Гребцы напрягли остатки сил, и лодка, управляемая со всем искусством, на какое способен опытный шкипер, повернула и пошла к этому проходу.
      Опасная попытка! Несмотря на то что ветер стих, мертвая зыбь была еще высока. Огромные массы воды, обрушиваясь на коралловые рифы, с невероятным грохотом разбивались о них, вздымая фонтаны брызг, похожие на столбы водяного смерча.
      Проход, к которому они устремились, представлял собой узкую полоску сравнительно спокойной воды между рифами. Да, сравнительно, ибо даже обычная, хорошо управляемая лодка не была бы здесь в безопасности. Что же говорить о громоздкой пинассе, очень мелко сидевшей в воде благодаря малочисленности своего экипажа! Так и казалось, что, несмотря на удачу, капитану Редвуду и жалким остаткам его экипажа предстоит погибнуть среди бурунов, после чего их тела пожрут ненасытные акулы, для которых эти ужасные рифы были вполне подходящим жильем.
      Но случилось иначе. Капитан Редвуд смело направил пинассу в узкий проход, а Муртах и малаец отчаянно налегли на весла, зная, что от этого зависит жизнь их всех.
      И вот благодаря усилиям гребцов и рулевого опасная попытка увенчалась успехом.
      Через несколько секунд лодка была за барьером и плавно, будто по безмятежной глади озера, скользила к острову.
      А минут через десять ее киль уже мягко врезался в песчаную отмель. Люди были спасены.
      
      Глава VI
      ГИГАНТСКАЯ УСТРИЦА
      
      - Воды! Воды! - были их первые слова, когда они ступили на землю.
      Голод-одно из величайших страданий человека; но жажда переносится еще тяжелее. Сначала трудно бывает решить, что хуже, но в дальнейшем, по мере того как голодающий слабеет, голод постепенно утрачивает остроту; тогда как жажда мучит свою жертву до конца. А у наших путников она усугублялась еще длительным голодом - ведь они почти целую неделю ничего не ели. И потому вполне естественно, что едва они почувствовали под ногами твердую землю, мысли всех обратились к воде:
      - Воды! Воды!
      Люди инстинктивно оглядывались по сторонам, в надежде увидеть какой-нибудь ручеек или родник. Перед ними простирался целый океан, но их так измучил вид этой необъятной массы соленой воды, непригодной для питья! Взор их устремился к лесу, отделявшемуся от океана узкой и длинной песчаной косой, концы которой уходили из поля зрения.
      Немного подальше от того места, где они стояли, берег пересекала темная полоска: то ли вдававшийся в него небольшой заливчик, то ли устье реки. Вот было бы счастье, если бы эта полоска оказалась рекой!
      Малаец, самый энергичный из всех, поспешил туда; остальные провожали его нетерпеливыми взглядами.
      В душах людей надежда боролась со страхом, и сильнее всех волновался капитан Редвуд. Он знал, что в этой части острова иногда месяцами не выпадает ни капли дождя; если не посчастливится найти реку или хотя бы родник, все могут погибнуть от жажды.
      Вот Сэлу, подойдя к предполагаемому заливу, зачерпнул из него пригоршней и попробовал. И тотчас донесся его радостный крик:
      - Айер! Айер манис! Сюнхи! - что означало: "Вода! Сладкая вода! Река!"
      И как ни отрадно прозвучало для них на рассвете слово "Земля!", слова малайца, возвещавшие близость воды, были, пожалуй, не менее отрадны. Капитан Редвуд, знавший малайский язык, перевел желанные для всех слова.
      Малаец назвал воду сладкой. Поистине такой она была для истомленных жаждой людей.
      Все бросились к реке и, распростершись на ее берегу и погрузив лицо в воду, стали жадно пить.
      Эта река спасла их от смерти, и притом во второй уже раз. В самом деле, ведь проход, которым они проникли за рифовый барьер, образовался лишь благодаря потоку пресной воды, изливаемому рекой в океан. Мадрепоры12 не могут возводить свои коралловые постройки в пресной воде. Именно этим и объясняется существование в коралловых барьерах проходов, которые бывают иногда настолько широки, что через них свободно проплывают даже очень крупные корабли. Не будь реки, пинасса погибла бы при первой же попытке прорваться сквозь буруны.