Крики, мои и слезы вызывали только смех негров, стоявших на берегу и издевавшихся надо мной на своем непонятном мне языке. Даже мои товарищи, сидевшие вместе со мной в лодке, и те мало заботились о моих чувствах.
      Только бедный Бен сострадал мне, но что он мог сделать, чтобы спасти меня? Я понимал его бессилие - он был бы строго наказан, осмелься поднять голос в мою защиту.
      Тем не менее я удивился его бездействию, считая, что он должен был выразить мне более живое сочувствие. Я был неправ: пока я обвинял Бена в равнодушии, он думал обо мне, стараясь отыскать способ, который мог бы помочь мне бежать.
      Когда капитан и король Динго отошли, Бен придвинулся ко мне и сказал тихо на ухо, чтобы никто не услышал:
      - Ничего не поделаешь, малыш! Он продал тебя за шесть негров. Ты не можешь помешать этому. Не сопротивляйся им, не то они свяжут тебя веревками. Сделай, напротив, вид, что ты доволен, но не спускай глаз с "Пандоры" и, когда она снимется с якоря, беги... Это легко будет сделать в темноте. Беги вдоль реки, бросайся в воду, когда ты будешь возле устья, и плыви прямо к судну. Я буду там, не бойся, я брошу тебе веревку. Что касается остального, не бойся, старый негодяй не рассердится, когда ты вернешься к нему, напротив! Я уверен, он будет доволен, что ты провел Динго-Бинго... Делай то, что я тебе говорю и... тс! Вон они возвращаются.
      Несмотря на то что Бен говорил еле слышно и урывками, я все же прекрасно понял его и поспешил ответить, что последую его совету. В ту же минуту я увидел шкипера, спешившего к шлюпке.
      Он был не один. Его сопровождал Динго, еле стоявший на ногах, а за ними шли шесть здоровенных негров, скованных попарно; их сопровождала толпа вооруженных людей.
      Взамен этих трех пар капитан отдавал меня своему ужасному другу. Десять минут тому назад эти жертвы каприза своего властелина носили оружие и находились в его армии, готовые по первому приказу хватать в плен соседей и даже его подданных. Но счастье человеческое непостоянно, и товарищи, более счастливые, чем они, схватили их и вели к капитану.
      Минуту спустя их без всяких церемоний столкнули в лодку, а меня высадили на берег, к моему новому хозяину. Шкипер, само собой разумеется, был очень удивлен, увидев, что я не оказываю ни малейшего сопротивления. Что касается короля Динго, то он был в восторге от моей кротости и вежливо повел меня в королевскую хижину, где настаивал, чтобы я выпил с ним стакан его лучшего рому.
      Сквозь щели между пальмами, из которых состояли стены хижины, я увидел шлюпку, плывущую по реке к "Пандоре". Негров отправили к остальным невольникам, гребцы направились к задней части судна и водворили лодку на место.
      XXIII
      Я помнил советы Бена и старался как можно любезнее отнестись к гостеприимному предложению короля Динго. Храбро проглотил я стакан рома и даже притворился, что мне чрезвычайно весело, хотя на самом деле мне было не до веселья. Мое поведение привело в восторг моего нового хозяина. Он был очень доволен такой удачной покупкой, несмотря на то, что капитан "Пандоры" стянул с него значительно большую плату, чем он предполагал дать: Динго хотел сначала дать за меня всего только одного негра, а кончилось тем, что он отдал шесть. Шесть взрослых человек за одного мальчика!
      Что он хотел сделать со мной? Невольника, принадлежащего лично ему одному? Пажа, чтобы подавать ему тарелку, когда он захочет есть, ром, когда он захочет пить; который будет отгонять от него москитов во время его сна и забавлять его, когда он проснется? Или, быть может, он хотел дать мне более высокое положение? Быть может, он сделает меня своим секретарем или первым министром? Не вздумает ли он женить меня на одной из своих чернокожих дочерей? Возвести меня в княжеское достоинство?
      Судя по тому, как он обращался со мной, я мог надеяться, что если я все время буду нравиться ему, мне легко будет здесь жить. Я слышал много рассказов о том, как белые становились любимцами негритянских принцев, которые делали их своими доверенными лицами. Не ждала ли и меня такая судьба, если я останусь у короля Динго?
      Но дай мне этот ужасный человек даже самую великую должность в своем государстве, предложи мне разделить трон с самой красивой из его дочерей - и тогда я предпочел бы вернуться на "Пандору". Она не была, разумеется, райским садом, и, быть может, я бежал из огня, чтобы попасть в полымя. Но теперь со мной там не обращались уже так плохо, как вначале, и самое главное - я рассчитывал на обещание Бена, что мы недолго будем оставаться там.
      Что касается короля Динго - он внушал мне отвращение, которого я никак не мог преодолеть. Мне казалось, что здесь мне угрожает страшная опасность, и я твердо решил: если мне не удастся попасть на "Пандору", я лучше убегу в лес, чем останусь в обществе этого гнусного дикаря. Да, несмотря на львов и мандрил, несмотря на все опасности, я предпочитал пустыню хижине этого чудовища, которому меня продали.
      У меня был уже составлен план: я думал о конторе, о которой говорили крумены, когда докладывали о крейсере. Эта контора находилась на берегу моря в пятидесяти милях от реки, и я рассчитывал добраться до нее. Директором конторы был англичанин, и несмотря на то, что он был другом короля Динго, его компаньоном или соучастником, я надеялся, что он мне поможет - не может же он остаться безучастным к судьбе своего соотечественника. К тому же, туда должен вернуться крейсер и он возьмет меня под свою защиту. Да что я говорю: он заставит взлететь короля на воздух в наказание за его постыдную торговлю, если я только дам знать об этом капитану крейсера!.. Но это было невозможно. С рассветом крейсер должен пуститься в погоню за "Пандорой".
      Пока я придумывал разные способы побега, ужасный Динго старался быть любезным, и этим только увеличивал отвращение, которое я питал к нему. Он осыпал меня знаками внимания и угощал ромом, который я не пил, а делал вид, что пью. Все время он говорил со мной на языке, которого я не понимал, хотя он немного знал английский, или вернее воровской язык, с которым я познакомился во время своего пребывания на "Пандоре". Но гнусный дикарь был так пьян, что даже подданные не понимали его.
      Я с радостью следил за тем, как он пьянеет все сильнее и сильнее. Я испытал чувство истинного счастья, когда он встал и, сделав несколько неверных шагов, пошатнулся и рухнул на какую-то подстилку, заменявшую ему постель.
      Спустя минуту Динго спал глубоким сном и храпел, как бык; никакая музыка не казалась мне до тех пор такой прекрасной, как этот храп.
      В ту же минуту я услышал стук ручного ворота и лязг якорной цепи. Все люди короля Динго устремились на берег, желая посмотреть, как будет отправляться судно, очертания которого смутно вырисовывались в темноте.
      Я подождал еще несколько минут. Я боялся бежать раньше времени, опасаясь, что меня поймают прежде, чем я доберусь до устья реки. Я знал, что судно будет спускаться по реке медленно, потому что из-за многочисленных поворотов реки нельзя распускать парус, и мне легко будет догнать его.
      Никто из служителей короля не подозревал о моих намерениях, они считали, что я очень доволен своей судьбой, и я уверен, большинство из них завидовало моему счастью. Я был уже любимцем его величества, я мог претендовать на первые места в его королевстве. Можно ли было подумать, что я захочу бежать от такой блестящей перспективы? Такая мысль не могла прийти в голову черным вельможам, которыми я был окружен. Поэтому, когда король уснул, мне позволили идти, куда я хочу. Я воспользовался этим и направился к невольничьему бараку, чтобы оттуда пройти в лес, окружавший его. Повернув затем наискось к реке, я дошел до воды и пустился вперед так быстро, как только позволяли мне густые кусты.
      Я шел вдоль реки в нескольких метрах от берега, время от времени приближаясь к воде, чтобы определить, опередила меня "Пандора" или нет. Я ясно видел судно даже сквозь деревья - вопреки желанию капитана небо было безоблачно, и луна лила ясный свет на поверхность реки.
      Хотя "Пандора" двигалась медленно, я еле-еле поспевал за ней. Если бы дорога была более проходимой, это было бы легко, но тропинки никакой не было, я шел по следам, проложенным дикими зверями между стелющимся виноградом и лианами; большей частью мне приходилось ползти по земле или перелезать через препятствия. Все это замедляло мой путь, а мне необходимо было опередить судно, чтобы переплыть реку в ту минуту, когда оно станет приближаться к берегу моря.
      Несколько раз я видел каких-то диких зверей, очертания которых смутно рисовались в темноте среди больших деревьев. Некоторые из них, показавшиеся мне гигантскими, убегали при моем приближении. Я боялся их, но этот страх был ничто в сравнении с ужасом, который охватил меня - мне показалось, что я слышу, как король Динго приказывает своим солдатам привести меня обратно, и я остановился, задыхаясь, чтобы прислушаться к звукам, долетавшим до моего слуха.
      Через несколько секунд я понял, что Динго должен был стоять рядом со мной, чтобы я мог различить его голос. Лес был наполнен таким количеством разнообразных криков и голосов, что вряд ли существовали у кого-нибудь такие легкие, которые издали бы звук, способный заглушить их. Дрожа от страха, я удерживал дыхание и прислушивался, не раздается ли голос негра среди этого хора. Но я ничего не слышал, кроме пронзительного стрекотания кузнечиков и кобылок, кваканья лягушек, рыканья львов, разнообразных криков обезьян, воя шакалов и многих других, незнакомых мне животных.
      Мне казалось самым вероятным, что меня будут искать на реке. Они должны будут броситься к лодкам, как только заметят мое отсутствие. Король, быть может, сам руководит преследованием. Я уже упомянул о том, что улизнул в тот момент, когда судно двинулось вперед; это должно было вселить предположение, что я догнал "Пандору", и король Динго наверняка поспешит, чтобы потребовать меня обратно. Удрученный этой мыслью, я с беспокойством смотрел на реку, когда видел ее, но не замечал ничего, что подтверждало бы мои опасения.
      Но не только это беспокоило меня. В устье реки находились крумены, которые следили за движениями крейсера. Эти люди были преданы королю Динго, они могли заметить меня, когда я буду плыть, захватить и вернуть обратно моему гнусному хозяину. Они слышали, как была заключена сделка. Поэтому я должен был следить за лодкой круменов и избегать ее. Эта мысль заставила меня бросить взгляд на реку; мне показалось, что судно двигается гораздо быстрее, и, скользнув сквозь лианы, я ускорил свои шаги.
      Наконец, я достиг того места, где река делала значительный изгиб. Я был возле устья, которое несколько дальше расширялось таким образом, что получалась бухта. Дальше мне не нужно было идти, иначе мне пришлось бы проплыть слишком большое расстояние, чтобы добраться до судна. К тому же, "Пандора" начинала уже распускать паруса, скоро ход ее настолько ускорится, что мне трудно будет ее догнать. Наступила критическая минута. Я снял обувь и почти всю одежду, спустился с берега и бросился в воду.
      XXIV
      Судно находилось не напротив меня, но по его ходу можно было предположить, что мы встретимся с ним на самой середине реки. Бен советовал мне плыть к передней части судна, где он будет ждать меня с веревкой, а рядом будет находиться какой-нибудь матрос с другой веревкой, на тот случай, если я не успею схватиться за веревку Бена. Я был уверен, что кто-нибудь из экипажа непременно подхватит меня, но предпочтительнее всего, конечно, было плыть к передней части судна, потому что с этой стороны я не рисковал встретить ни капитана, ни боцмана, и явись даже сам король требовать моего возвращения, меня могли спрятать так хорошо, что капитан смело мог отрицать мое присутствие на борту.
      Я был лучшим пловцом из всего экипажа, за исключением Бена. Я много плавал, еще когда жил в доме отца, и мне ничего не стоило проплыть целую милю, а потому сотня метров, которые мне приходилось преодолеть до встречи с судном, были для меня сущим пустяком. Несмотря на это, я все же сильно беспокоился. До сих пор я не думал об этом - волнение во время бегства, трудность пути среди лиан заставили меня забыть о предстоящих мне впереди опасностях. Только когда я бросился в реку, я вспомнил и несчастного Детчи и крокодилов.
      Дрожь ужаса пробежала по моему телу, и я почувствовал, как кровь стынет у меня в жилах. Что, если в эту самую минуту я нахожусь вблизи одного из этих ужасных чудовищ? Не мелькнул ли в моих глазах, когда я спускался с берега, какой-то темный предмет метра два длины, который я принял за большой древесный ствол? Этот предмет зашевелился, когда я входил в воду; я подумал, что его несет течением... Но это было заблуждение, он двигался, как живое существо... Нет сомнения, это крокодил!
      Как я не подумал об этом раньше? Кусок дерева не мог оставаться без движения на том месте, где я его заметил, течение унесло бы его. Я теперь был уверен, что это было отвратительное чудовище, питающееся человеческим мясом. Я обернулся и поднял голову. Луна освещала реку, и все видно было, как днем.
      Боже милостивый! Я был прав... Это было не бревно, а громадный крокодил, я видел его чудовищное тело, спину, покрытую чешуей, длинную голову, открытую пасть... Я разбудил его, бросившись в воду, и теперь он хотел узнать причину шума.
      Сомнения крокодила скоро рассеялись. Когда я снова поплыл, он забил хвостом по воде и бросился за мной. Тело его было в воде, но ужасная раскрытая пасть торчала над поверхностью реки.
      Страх подгонял меня, и я быстро продвигался вперед. "Пандора" также приближалась ко мне и была всего метрах в сорока от меня. Крокодил находился дальше от меня, чем я от судна, но эти чудовищные амфибии плавают быстрее человека. Я знал это и был уверен, что крокодил настигнет меня...
      Какой ужас! Я плыл и кричал... Чей-то голос ответил мне... Я заметил очертания каких-то фигур, бежавших к бушприту, и услышал громкий голос Бена, который успокаивал меня и указывал направление, по которому я должен был плыть.
      Я находился у самого бушприта, но не видел веревку... Ее не было... О Боже! Что со мной будет! Я снова приподнял голову, чтобы взглянуть в сторону своего врага. Черная голова крокодила виднелась не более чем в четырех метрах от меня. Я ясно различал его неправильные зубы, короткие сильные лапы, которые с необыкновенной быстротой гребли воду.
      Еще минуту, и я почувствую его острые зубы; он потащит меня на дно реки и съест, как бедного Детчи. Но в ту минуту, когда я уже считал себя погибшим, сильная рука схватила меня за пояс и подняла вверх. Крокодил прыгнул из воды, стараясь схватить меня, но тут же грузно шлепнулся обратно, не задев. Еще несколько минут он бил хвостом по воде, но видя, что жертва ускользнула от него, куда-то исчез, проплыв мимо "Пандоры".
      Я не сразу понял, кому и чему обязан своим спасением. Ужас до того сковал меня, что я сообразил все лишь после того, как попал на борт и увидел возле себя Бена Браса. И на этот раз он спас меня. Добежав до края бушприта, Бен скользнул вниз по мату, и, спустившись к реке на веревке, связанной петлей, схватил меня в тот момент, когда я приподнял голову, чтобы взглянуть на крокодила.
      Отделался я во всяком случае счастливо и дал себе с тех пор слово никогда по собственной воле не плавать по рекам Африки.
      Шкипер знал, вероятно, что я вернулся на борт; матросы подняли такой шум, когда увидели, что крокодил преследует меня, что он не мог не узнать причины этого. Я тем не менее занял свое место на койке, и ничто не показывало, чтобы меня хотели отправить обратно. Дело в том, что капитан, как и думал Бен Брас, ничего не имел против того, что я надул короля Динго, а так как он нуждался в моих услугах, то ему и в голову не приходило отсылать меня. Он исполнил все условия торга, совесть его была спокойна, и он был очень доволен, что я вернулся.
      Но пироги короля могли нагнать нас, меня могли потребовать обратно, и шкипер не преминул бы отдать меня. Поэтому я успокоился только тогда, когда судно вышло из реки и, распустив паруса, направилось к открытому морю. С какой тревогой смотрел я на реку, пока мы не вышли из нее! Не крокодил пугал меня, я с ужасом думал о том, что вот-вот покажется пирога с двойным рядом гребцов, а в ней я увижу Динго-Бинго.
      Мысль попасть снова в руки этого гнусного дикаря приводила меня в отчаяние. Я знал, что он заставит меня дорого поплатиться за бегство и за то, что я обманул его, тогда как он так благосклонно относился ко мне. Я вздохнул с облегчением, когда мы прошли мимо шлюпки круменов, продолжавших следить за крейсером. Когда же судно наше закачалось на волнах океана, вся тревога моя улетучилась, и спустя минуту я забыл короля Динго и его ужасных телохранителей, тем более что новое обстоятельство поглотило все мое внимание.
      Выйдя из устья реки, "Пандора" вся, до самых верхушек мачт, предстала перед крейсером, который в свою очередь был также виден с нее, потому что небо было чистое и луна светила ярко. Матросы крейсера, однако, не замечали, по-видимому, невольничьего судна; быть может, очертания "Пандоры" терялись на фоне деревьев, быть может, часовой не был внимателен, но прошло несколько минут, а мы все еще не замечали никакого движения на английском судне. Но вслед за этим враг проснулся... Послышался барабанный бой, и паруса крейсера распустились с такой быстротой, с какой это всегда делается на военных судах благодаря большому количеству матросов.
      Несмотря на то, что наше судно своей смелостью и неожиданным появлением имело преимущество над крейсером, оно было далеко не в благоприятных условиях. После того как час или два тому назад крейсер стал на якорь, ветер несколько изменился и дул теперь не с берега, а параллельно ему. Капитан "Пандоры" сразу заметил эту роковую для него перемену. Дуй ветер по-прежнему с востока, он мог бы с уверенностью сказать, что уйдет от крейсера, но теперь все шансы были против него. Я стоял в это время вблизи шкипера и боцмана, которые изрыгали самые страшные проклятия на своего врага. Я прислушивался с большим интересом к выражениям их тревоги и жадно следил за всеми движениями крейсера, но волнение наше было разного рода. Пока они проклинали крейсер, я в душе молился, чтобы "Пандора" была взята в плен. Даже мысль о возможности погибнуть под выстрелами англичан не умаляла моего желания. Крики негров, которые задыхались в пространстве между деками, мольбы их, смешанные с угрозами, доказывали, какое ужасное существование должны они будут переносить в течение недель, а может быть, и месяцев. Как хотел я, чтобы нас взяли в плен!
      XXV
      Надежда моя увеличивалась пропорционально росту беспокойства капитана. Крейсер распустил паруса и уже несся по волнам. Матросы нашего судна думали, что он оставил свой якорь на дне, а канат был просто перерублен. Наш боцман уговаривал капитана принять какие-то отчаянные меры.
      - Мы не можем пройти мимо него, - говорил он, - нечего даже и пытаться. Надо воспользоваться приливом. Черт... это наш единственный шанс. Да и какая опасность нам грозит?
      - Что ж, попробуем, - ответил шкипер. - Нас захватят, конечно, если мы не сделаем этого и... черт!.. Я готов разбиться о скалы, чем попасть в руки этих чертей...
      Этим закончился разговор, и боцман отправился к матросам, чтобы дать им необходимые указания для исполнения задуманного им плана. Я не понял, что он сказал капитану, но заметил, что "Пандора" меняет направление и поворачивает нос к крейсеру. Можно было подумать, что она хочет пойти навстречу военному судну или нарочно подставляет себя под его выстрелы. Этот маневр, надо полагать, удивил экипаж крейсера, как удивил и наших матросов. А между тем намерение боцмана было более разумно, чем это казалось с первого взгляда. "Пандора" прошла всего три кабельтова по новому направлению, а затем повернула так, что ветер дул ей поперек борта, и пустилась к берегу. Большинство матросов не понимало этого маневра, но по привычке повиновалось приказаниям. Что касается экипажа крейсера, то он мог предполагать, что "Пандора", поняв, что уйти в море невозможно, решила вернуться в реку или пристать к берегу, чтобы матросы затем на шлюпках пробрались вверх по реке.
      Но это предположение было неверно. Маневр боцмана и заключался именно в том, чтобы обмануть врага. Капитан и боцман не отличались гуманностью, но они были ловкими моряками, а знание африканского берега давало им преимущество перед офицерами крейсера. Как только на военном судне заметили, что "Пандора" направляется к устью реки, они также изменили свое направление и погнались за ней в надежде захватить ее немедленно, что нетрудно было сделать на реке. На крейсере, видимо, боялись, что шкипер или пустит "Пандору" ко дну, или сожжет ее.
      Погоня длилась около десяти минут. "Пандора" была уже вблизи берега и собиралась, по-видимому, войти в устье реки, тогда как крейсер, находившийся теперь в восьмистах метрах от кормы невольничьего судна, шел параллельно песчаной мели у самого устья. В эту минуту "Пандора" повернулась таким образом, что корма ее находилась против ветра, и очутилась прямо против мели. Экипаж встревожился на мгновение... Сейчас "Пандора" или будет свободна, или погибнет, или ее захватят, или она помчится к берегам Бразилии. Преступление на этот раз восторжествовало. "Пандора" довольно глубоко врезалась в песок и моментально очутилась по ту сторону мели. Опасность миновала, и бандиты огласили воздух громкими криками "ура".
      Крейсер понял, что погоню продолжать бесполезно. Он с трудом двигался против ветра и наступившего прилива, а "Пандора" в это время неслась уже дальше со скоростью двенадцати узлов в час. Крейсер послал ей вдогонку несколько ядер, но без результата.
      С восходом солнца крейсер совсем исчез из виду, а "Пандора" на всех парусах шла по направлению к Америке. Ничто теперь не мешало успеху нашего путешествия. Правда, нас мог захватить еще корабль английской эскадры, крейсирующий у берегов Южной Америки, но вероятнее всего было, что мы без всяких препятствий войдем в какой-нибудь из маленьких портов Бразилии или Кубы, а там капитану легко будет отделаться от своего груза.
      Пятьсот несчастных увеличат собой число невольников, зато капитан разбогатеет, и бандиты, служившие ему матросами, получат также свою долю добычи, которая пойдет на пьянство и разгул. Разбогатевший капитан займет место среди самых богатых негоциантов, и кому будет тогда дело до того, каким путем приобрел он себе богатство и запачканы ли руки его кровью?
      Вернемся теперь к матросам невольничьего судна. Велика была их радость, когда они убедились, что крейсер оставил свою погоню. Дальнейшие обязанности их не представляли никакого затруднения; самое легкое из всех путешествий это переезд из Гвинейского залива до берегов Бразилии. Ветры здесь почти всегда благоприятные, и редко приходится переводить паруса; судно спокойно скользит по волнам и как бы следует по течению реки, а не прорезает воды океана. Но несмотря на всю прелесть такого путешествия, мое сердце разрывалось при виде агонии несчастных негров, заключенных между деками.
      Бесполезно описывать пытки живого груза, о них говорилось уже много раз. Скажу только, что действительность превосходит все эти описания. Несчастные, которых мы везли в Америку, питались хуже свиней. Скученные в слишком узком для них пространстве, они могли садиться только по очереди, дышали зараженным воздухом, лишены были самого необходимого, и если им позволяли в пути выходить на палубу, по четыре человека за один раз, то лишь на несколько минут. Результаты такого режима скоро сказались. Уже через несколько дней после посадки на судно бедные жертвы были неузнаваемы. Они похудели, щеки их впали, глаза ввалились, лица приняли ужасное выражение, так как их черный цвет потерял свой блеск, и кожа стала беловатой и как бы посыпанной мукой. Что касается членов экипажа, то они не потеряли ни сна, ни аппетита, и веселье их не стало менее шумным. Негры для них были стадом, которое продают и покупают. Они не думали о страданиях этих несчастных, и на стоны их отвечали громкими взрывами хохота.
      XXVI
      Ничто не нарушало однообразия нашего путешествия, и в течение двух недель мы не встретили ни единого паруса, зато на судне у нас происходило много разных событий, об ужасающих подробностях которых я не хочу рассказывать. Но нет, есть одно событие, о котором я расскажу, несмотря на жестокие страдания, поднимающиеся в моей душе при этом воспоминании.
      Когда я бросаю взгляд назад и припоминаю события, случившиеся со мной в течение всей моей жизни, я нахожу, что самое ужасное из них - то, о котором я хочу рассказать. Впечатление от этого было таким сильным и глубоким, что я долго не мог думать ни о чем другом. И теперь еще, по прошествии стольких лет, все подробности с поразительной живостью встают перед моими глазами.
      Прошло две недели с тех пор, как мы оставили берега Африки. Все время дул попутный ветер, и, казалось, все предсказывало быстрый и счастливый переход. Я радовался быстроте нашего плавания, потому что оно ускоряло мое освобождение. Каждый день казался мне целой неделей; мучения несчастных жертв удлиняли мне минуты, и я стремился скорее приехать в Бразилию, где должна была кончиться их пытка и моя. Смертность среди невольников становилась ужасающей, шум падающих в море трупов, куда их бросали без всяких церемоний, повторялся так же часто, как звон колокола, возвещавшего часы дня. Ни к шее, ни к ногам трупов не привязывали ни ядер, ни камней, их бросали прямо в воду, и они плавали на поверхности, раскачиваясь на волнах, поднятых "Пандорой". Но это ужасное зрелище недолго мелькало перед нашими взорами, труп скоро исчезал среди пены, а на том месте, где несколько минут тому назад виднелось человеческое тело, показывались только изуродованные конечности да плавательное перо акулы, быстро мелькающее над водой.
      Как ни кажется это невероятным, но зрелище это очень забавляло матросов, однако повторяясь слишком часто, оно мало-помалу потеряло всякий интерес и перестало занимать их. Да и сам я привыкал постепенно к страданиям и не так уж чувствительно относился к ним, как вначале.
      Между акулами, следовавшими за "Пандорой", было несколько, которые плыли за нами от самих берегов Африки. Я узнавал их по некоторым признакам. Так, некоторые из них были покрыты шрамами от прежних ран, полученных во время драки с другими акулами. Число этих морских чудовищ увеличивалось с каждым днем, и теперь их было значительно больше, чем в первые дни нашего отъезда из Гвинеи. Они плавали целыми десятками вокруг "Пандоры", то мелькая мимо кормы, то следуя за нами. Иногда они плыли рядом и смотрели на нас жадными глазами, как голодные собаки, ожидающие, что им бросят кость.
      Не забывайте, что мы находились в открытом море, в нескольких сотнях миль от ближайшего берега. В одно прекрасное утро я вышел на палубу позже обычного. Меня всегда будил очень рано сам боцман, угостив каким-нибудь ругательством, а то и пинком. Но в это утро меня почему-то никто не разбудил, и я, воспользовавшись этим случаем, проспал дольше обычного.
      Солнце светило вовсю; когда я проснулся, оно заливало своими лучами всю переднюю часть палубы, темную обычно при моем пробуждении. Свет, поразивший мои глаза, припухшие от сна, напомнил, что мне давно уже пора приниматься за работу. Моей первой мыслью было, что меня ждет изрядное количество ударов, как только боцман покажется на палубе. Скрываться от него в таких случаях было бесполезно, рано или поздно я получил бы ту же порцию, а потому лучше было не откладывать и отделаться поскорее. Порешив на этом, я отправился вниз, надел башмаки и куртку, единственное из одежды, что я снимал, когда ложился спать, и, призвав на помощь всю свою энергию, необходимую мне, чтобы перенести ожидающее меня наказание, я полез по лестнице и вышел на палубу.
      Мне показалось, что у нас не все в порядке и что на судне присутствует какая-то тревога. Еще когда я только проснулся, я был удивлен следующим обстоятельством. Недалеко от моего гамака стояли два матроса, которые говорили друг с другом на непонятном мне языке. Я был поражен мрачным выражением их лиц, сверкающими глазами, выразительными жестами, которые заставили меня предположить, что они говорят о чем-то серьезном, о каком-нибудь несчастье, угрожающем "Пандоре".
      "Может быть, - подумал я с радостью, - они увидели парус, крейсер с английским флагом? Может быть, он еще преследует наше судно?"
      Я подошел к матросам и собрался расспросить их, в чем дело, но это были люди угрюмые, ни разу не сказавшие мне ласкового слова, и я ничего не осмелился спросить у них. Придя на палубу, я прежде всего взглянул на море, а затем на небо. На горизонте не было ни единого паруса, на небе - ни единого облачка. Следовательно, тревога, поразившая меня, вызвана была не появлением судна и не приближением бури. Шкипер и боцман стояли на палубе и ругались друг с другом, а матросы тем временем ходили взад и вперед по палубе, спускались в люки и тотчас же появлялись назад бледные, как привидения, и со всеми признаками самого ужасного отчаяния.
      Я заметил на палубе несколько бочек, поднятых из трюма. Люди, собравшиеся вокруг них, раскупоривали их, с серьезным видом рассматривали содержимое и пробовали его. Каждый из них был, по-видимому, глубоко этим заинтересован. Очевидно, произошло что-то очень серьезное, но я все еще не догадывался, что именно. Желая узнать причину волнения, охватившего экипаж "Пандоры", я отправился на поиски Бена, но никак не мог его найти. Он был, вероятно, в трюме, где стояли бочки. Тогда я направился к большому люку, чтобы спуститься к Бену. Для этого мне пришлось пройти мимо боцмана, который видел меня прекрасно, но не обратил на меня ни малейшего внимания. Что же случилось, что он забыл даже о наказании, ожидавшем меня? Надо полагать, что-нибудь очень важное, какая-нибудь страшная опасность.
      Я заглянул через большой люк и увидел Бена в глубине трюма, посреди больших бочек, которые он переставлял с места на место, внимательно осматривая каждую из них. С ним было несколько матросов. Одни стояли и смотрели, что он делает, другие помогали ему, но все были явно удручены, и страшная тревога читалась в их глазах. Я не в силах был дольше выдержать эту неизвестность. Выждав мгновение, когда боцман отвернулся в другую сторону, я скользнул в люк и спустился вниз. Добравшись до Бена, я схватил его за рукав, чтобы привлечь к себе его внимание.