Зародившаяся в сердце Кэт антипатия к владельцу замка Монтегю объяснялась также и поведением отца. Говоря о мистере Монтегю Смизи, он то и дело на что-то намекал, говорил недомолвками, которые она, впрочем, отлично понимала.
      Ни одна девушка не любит, когда ее сердцем распоряжаются без ее ведома. Мистер Воган, не зная этой довольно простой истины, чинил препятствия собственным планам, воображая, что успешно расчищает путь от всех предполагаемых преград. Он был никуда не годным сватом, хотя и задумал сватовство.
      - Нет, почерк совершенно незнакомый, - повторил мистер Воган, ломая печать на втором конверте.
      Если содержание первого письма привело его в восторг, то чтение второго вызвало совершенно противоположную реакцию.
      - А, черт возьми! - воскликнул он, комкая письмо и снова нервно вскакивая со стула. - Мой неудачник братец как будто задался целью досаждать мне и при жизни и после смерти! Пока был жив, ему вечно требовались деньги, а теперь, после смерти, навязал мне на шею своего сынка. Конечно, такой же бездельник, как и отец, можно не сомневаться. Теперь только и жди от него всяческих неприятностей, а то и позора!
      - Что случилось, отец? - Кэт поразили не столько сами слова, которые она не вполне расслышала, так как они были произнесены вполголоса, сколько тон их. - В письме плохие вести?
      - Да, хуже не придумаешь. Вот! На, читай сама.
      Снова усевшись, он перекинул ей через стол злополучное письмо и опять жадно принялся за еду, словно надеясь восстановить этим душевное равновесие. Кэт взяла письмо и, разгладив смятый листок, стала читать. Чтение не заняло много времени. Письмо, совершившее столь длинное путешествие, само было весьма кратким.
      
      "Дорогой дядя!
      
      Я вынужден сообщить Вам печальную весть: Ваш брат, а мой дорогой отец, скончался. Перед смертью он выразил настойчивое желание, чтобы я ехал к Вам. Поступая согласно его воле, я отправляюсь на Ямайку. Мой корабль "Морская нимфа" - отплывает восемнадцатого. Не знаю, сколько времени мы будем в пути, но, надеюсь, не слишком долго.
      Все имущество отца пошло на уплату долгов, и мне приходится ехать третьим классом. Говорят, это далеко не роскошный способ путешествовать, но я молод, здоров и способен вынести любые неудобства.
      
      Любящий Вас
      Герберт Воган".
      
      В девушке это письмо не вызвало негодования. Наоборот, на ее лице появилось выражение сочувствия, с губ сорвалось еле слышное восклицание: "Бедный!"
      О Герберте Вогане ей было известно лишь, что он ее кузен. Слово "кузен" всегда приятно для слуха молодой девушки, порой даже приятнее, чем "брат".
      Как ни тихо прошептала она "бедный", мистер Воган услышал и бросил на дочь недовольный взгляд.
      - Ты поражаешь меня, Кэт, - сказал он. - Говоришь тоном сожаления о том, кого совершенно не знаешь, кто ничем не заслужил твоего сострадания! Ленивый бездельник, точно такой же, как его отец. Подумать только - едет третьим классом! И на том же корабле, что и мистер Монтегю Смизи. А, черт возьми! Какой стыд! Мистер Смизи, конечно, узнает, кто он такой, хоть и не будет якшаться с подобным сбродом. Но все же мистер Смизи, наверно, заметит его... А когда снова увидит здесь, то, уж конечно, сразу вспомнит. Нет, необходимо принять меры. Нельзя допустить, чтобы это случилось. "Бедный"! Да, он действительно бедный - жалкий бедняк! В точности, как отец. Тот всю жизнь возился с красками да палитрами, вместо того чтобы заняться путным делом. И все для того, чтобы называться художником. "Бедный"! Как бы не так! Чтобы я больше не слышал от тебя подобных глупостей!
      Произнеся этот гневный монолог, мистер Воган сорвал с газеты бандероль и попытался чтением отвлечь мысли от автора злосчастного письма.
      Его дочь, изумленная и расстроенная непривычно резкими упреками, сидела молча, опустив глаза. Краска залила ее щеки. Но, несмотря на обиду, ее сострадание к бедному неизвестному кузену не стало меньше. Вместо того чтобы заглушить или уничтожить это чувство, отец своим поведением только разжег его. Мистер Воган забыл поговорку: "Запретный плод сладок".
      
      Глава V
      НЕВОЛЬНИЧИЙ КОРАБЛЬ
      
      Жаркое вест-индское солнце быстро склонялось к Караибскому морю, как будто спеша окунуть свой огненный диск в прохладные голубые воды, когда, обогнув мыс Педро, в бухту Монтего-Бей вошел корабль. Это было трехмачтовое судно водоизмещением в триста - четыреста тонн. Судя по косому парусу бизань-мачты, это был барк.
      Дул легчайший бриз, и корабль шел на всех парусах. Их потрепанный непогодой вид красноречиво говорил о том, что судно проделало немалый путь по океану. О том же свидетельствовали облупившаяся краска на бортах и темные пятна возле клюзов8 и шпигатов9.
      Кроме флага владельца судна, развевавшегося на мачте, как вымпел, на корме реял второй флаг. Когда порыв ветра развернул его полотнище во всю ширь, стало видно голубое, усеянное звездами поле и чередующиеся алые и белые полосы. Полосы и самый цвет их были на этом флаге как нельзя более уместны. Хотя этот флаг называли флагом свободы, здесь он прикрывал собой позорное рабство. Это был невольничий корабль.
      Дойдя почти до середины бухты, но все еще держась на значительном расстоянии от берега, где находился город, корабль неожиданно лег на другой галс и, вместо того чтобы идти к пристани, повернул к южному, незаселенному берегу залива. На расстоянии мили от него на корабле убрали паруса. Грохот цепи в клюзе возвестил, что якорь брошен. Несколько секунд корабль дрейфовал, но вот якорный канат натянулся, и барк замер.
      Почему невольничий корабль не зашел в гавань, почему он стал на якорь вдали от нее?
      Догадаться об этом было нетрудно, стоило лишь подняться на борт судна. Однако привилегия эта не была дарована посторонним зрителям. На палубу допускались лишь посвященные - те, кто был заинтересован в покупке груза.
      Издали казалось, что жизнь на корабле замерла. Но в действительности на палубе его разыгрывалась страшная драма. Груз судна состоял из двухсот человек, или "штук" - на профессиональном языке работорговцев. "Штуки" эти были не вполне одинаковы. Это был, как острил корабельный шкипер, "разносортный товар" - его набирали вдоль всего африканского побережья, и, естественно, здесь попадались представители различных темнокожих племен. Тут были светло-коричневый, живой и сметливый мандинг и рядом с ним черный, как смола, йолоф. Свирепый, воинственный короманти был скован с кротким, послушным поупо, желтокожий, похожий на павиана, унылый эбо - с каннибалом моко или же беспечным, веселым уроженцем Конго или Анголы. Однако сейчас никого из них нельзя было назвать ни беззаботным, ни веселым. Ужасы путешествия в трюме сказались на каждом. Жизнерадостный уроженец Конго и угрюмый лукуми равно пребывали в состоянии полнейшего уныния. Яркая картина, открывавшаяся их глазам, пейзаж, сверкающий всеми оттенками тропической флоры, не вселяли в их сердца радостных чувств. Одни смотрели на берег равнодушно, другим он напоминал родную Африку, откуда их силой увезли грубые, жестокие люди. Некоторые поглядывали на него со страхом, думая, что это Куми, страна великанов-людоедов, и что их привезли сюда на съедение.
      Беднягам стоило лишь немного поразмыслить, и они сообразили бы, что едва ли таковы были намерения белых мучителей, привезших их сюда из-за океана. Твердый, неочищенный рис и грубые зерна кукурузы служили невольникам единственной пищей за все время плавания. Такими яствами едва ли кого откормишь для пиршества людоедов. Когда-то гладкая и блестящая кожа пленников стала сухой и дряблой от болячек и рубцов, оставленных страшным бичом, "кракра", как они его называли. Самые темнокожие за время пути стали пепельно-серыми; более светлая, коричневая кожа других приобрела болезненный, желтоватый оттенок. И мужчины и женщины - среди живого груза на корабле было немало и женщин - носили на себе следы бесчеловечного обращения и длительного голодания.
      На корме стоял шкипер - долговязый, тощий субъект с нездоровой кожей, а рядом с ним его помощник - отталкивающего вида чернобородый человек. По кораблю сновало еще десятка два негодяев рангом пониже, находившихся в подчинении у этих двух. Время от времени один из них, расхаживая по палубе, разражался гнусной бранью или из одной лишь жестокости осыпал ударами какого-нибудь несчастного.
      Тотчас после того, как был брошен якорь, развернулось следующее действие этой отвратительной драмы. Живой товар, находившийся внизу, был выведен вернее, вытащен - на палубу. Рабов тащили по двое, по трое. Каждого, едва он показывался из люка, грубо хватал матрос, стоявший тут же с большой мягкой кистью, которую он обмакивал в ведро с черной жидкостью - смесью пороха, лимонного сока и пальмового масла. Этой смесью обмазывали покорного пленника. Другой матрос втирал эту жидкость в черную кожу африканца, а затем тер ее щеткой до тех пор, пока она не начинала блестеть, как начищенный сапог. Подобная процедура могла бы вызвать недоумение у всякого непосвященного. Но для всех присутствовавших на корабле подобное зрелище было привычным. Не первый раз эти бесчувственные скоты подготавливали к продаже несчастных чернокожих рабов.
      Одна за другой жертвы человеческой алчности появлялись из люка, и их тут же подвергали обработке дьявольской смесью. Пленники всему подчинялись с видом покорного смирения, словно овцы в руках стригальщиков. На лицах многих можно было прочесть страх: что, если это подготовка к ужасному жертвоприношению?
      
      Глава VI
      ДЖОУЛЕР И ДЖЕСЮРОН
      
      Едва барк стал на якорь, как небольшой ялик отчалил от пустынного берега и направился к кораблю. В ялике находилось три человека. Двое сидели на веслах - это были негры, и весь наряд их состоял из грязных холщовых штанов и шляп.
      Третий сидел на корме и правил лодкой. Ни цветом кожи, ни костюмом он ни в малейшей степени не походил на двоих гребцов. Впрочем, во всем мире вряд ли отыскался бы похожий на него человек.
      На вид ему было лет шестьдесят. Это был белый, но вест-индское солнце и грязь в складках и морщинах щек придали его коже цвет табачного листа. От природы узкое лицо с возрастом высохло и заострилось так, что фас почти исчез. Чтобы разглядеть лицо как следует, требовалось встать сбоку и смотреть на него в профиль. Зато профиль в полном смысле слова был выдающийся: особенно примечателен был нос, напоминавший клешню омара. Прибавьте к этому острый, выступающий вперед подбородок и глубокий провал на месте рта - все это придавало ему разительное сходство с попугаем. Когда страшный, провалившийся рот раскрывался в улыбке, - что, кстати сказать, случалось весьма редко, - обнаруживалось всего два далеко отстоящих друг от друга зуба - словно два часовых, стерегущих мрачную, темную пещеру.
      Эту своеобразную физиономию освещали два черных слезящихся глаза, сверкающих, как глаза выдры. Сверкали они постоянно и закрывались, лишь когда их обладатель погружался в сон - состояние, в котором его почти никогда не заставали.
      Глаза казались особенно блестящими по контрасту с густыми седыми бровями, сросшимися на узкой переносице. На голове волос не было - вернее, их не было видно, так как всю ее закрывал надвинутый на уши грязновато-белый полотняный колпак. Поверх него красовалась белая касторовая шляпа, продавленная тулья и обтрепанные поля которой красноречиво свидетельствовали о долголетней службе. На горбатом носу сидели огромные зеленые очки - очевидно, чтобы защищать глаза от солнца, но, может быть, и для того, чтобы скрывать светившуюся в них злобную хитрость. Светло-синий, выцветший от долгой носки полотняный сюртук с когда-то яркими золотыми, а теперь тусклыми, словно оловянными, пуговицами, короткие засаленные штаны из казимира, длинные чулки и нечищеные сапоги - таков был костюм этого странного субъекта. На коленях у него лежал голубой полотняный зонт. Нарисованный здесь портрет - или, вернее, профиль - изображает работорговца Джекоба Джесюрона. Гребцы были его рабами.
      Лодка неслась с необычайной быстротой. Джесюрон то и дело понукал чернокожих гребцов, и те изо всех сил налегали на весла. Время от времени он оборачивался и с опаской поглядывал в сторону города. По-видимому, работорговец боялся конкурентов и стремился во что бы то ни стало попасть на корабль первым.
      Намерения его увенчались успехом. Утлому суденышку понадобилось немало времени, чтобы покрыть расстояние от берега до корабля, хотя оно было не больше мили, но все же, когда ялик прибыл на место, на волнах залива еще не было видно ни одной лодки.
      - Эй, на барке! - закричал Джесюрон, как только лодка приблизилась к левому борту судна.
      - Эге-гей! - ответил голос с корабля.
      - Капитан Джоулер?
      - Я! Кому я там понадобился? - откликнулся голос с кормы, и минуту спустя над бортом показалась бледная, землистая физиономия капитана Аминадаба Джоулера. - А, мистер Джесюрон! Решили первым взглянуть на моих черномазых? Ну что ж, первым пришел, первым получай. Такое уж у меня правило. Рад видеть вас, старина! Как живете?
      - Превосходно! Превосходно! Надеюсь, и вы благополучно здравствуете, капитан Джоулер? Хорош ли нынче товар?
      - Первый сорт, приятель! На этот раз товар отличный. Всех цветов и размеров! Ха-ха-ха! Выбирайте любых по вкусу. Давайте-ка, карабкайтесь на борт! Гляньте на мой товарец!
      Получив такое приглашение, работорговец ухватился за спущенный ему веревочный трап и, взобравшись по нему с проворством обезьяны, мигом оказался на палубе.
      Обменявшись рукопожатиями и другими приветствиями, показывающими, что торговец и покупатель - старые дружки и отлично понимают друг друга, Джесюрон поправил очки и принялся осматривать "товар".
      
      Глава VII
      ФУЛАХСКИЙ ПРИНЦ
      
      Из каюты вышел и остановился неподалеку от люка молодой человек, своей внешностью резко выделяющийся среди всех других на корабле. Костюм, манера держаться, целый ряд мелочей - все свидетельствовало о том, что он не относится ни к белым, составлявшим команду судна, ни к темнокожим, составлявшим его груз. Он не был невольником, поскольку мог свободно расхаживать по кораблю. Однако одежда и цвет кожи заставляли отказаться от предположения, что это белый, - и то и другое указывало на африканское происхождение. Но черты лица не были типичны для африканца. Характер их был скорее азиатским, точнее, арабским. В сущности, лицо было бы почти европейским, если бы не бронзовый, с красноватым оттенком цвет кожи.
      На вид молодому человеку было лет восемнадцать - девятнадцать. Он был хорошо сложен и красив. Тонкие дуги бровей над большими глазами, нос с легкой горбинкой, правильной формы губы, белоснежные зубы, кажущиеся особенно белыми рядом с темным пушком на верхней губе, густые черные как смоль, слегка вьющиеся, но отнюдь не курчавые волосы - такова была его внешность.
      Но особенно резко выделялся он среди нагих черных невольников своим роскошным одеянием. На нем было нечто вроде желтой атласной туники без рукавов и короткая, едва прикрывающая колени юбка. Талию охватывал алый китайского шелка кушак с золотой бахромой. Через левое плечо был перекинут синий шарф, наполовину скрывающий в своих складках кривую саблю в богатых ножнах и с резной рукояткой слоновой кости. Костюм довершали тюрбан и кожаные сандалии.
      Несмотря на азиатский характер его одеяния, несмотря на то, что внешностью он больше всего походил на индуса, это был чистокровный африканец, хотя и не принадлежал к обычному, всем знакомому типу, заключающему в себе явные негроидные черты. Молодой человек принадлежал к великому воинственному пастушьему племени фулахов, населяющих области от Дарфура до побережья Атлантического океана. Около него стояло четверо человек, тоже отличавшихся по виду от остальной массы невольников. Более скромная одежда и ряд других признаков говорили о том, что это слуги молодого фулаха. Почтительные позы, внимание, с каким они ловили каждый его взгляд и жест, указывали на привычное раболепное повиновение.
      Богатая одежда фулаха и сквозившая в его поведении надменность показывали, что он - человек не простой и, может быть, даже вождь какого-нибудь африканского племени. И действительно, это был фулахский принц с берегов Сенегала. Там, на родине, его лицо и костюм не привлекли бы к себе слишком большого внимания, но здесь, у западного берега Атлантического океана, на борту невольничьего корабля присутствие роскошно одетого принца требовало объяснения. Было совершенно очевидно, что он здесь не в качестве пленника. Напротив, с ним обходились почтительно.
      Каким же образом очутился он на барке, везущем черных невольников? Может быть, в качестве пассажира? И что за люди составляют его свиту? Такие вопросы задал работорговец Джесюрон, когда, вернувшись с палубы, где происходил осмотр живого товара, впервые увидел молодого фулаха.
      - Лопни мои глаза! - воскликнул он, всплеснув руками и в изумлении уставившись на живописную группу в восточных тюрбанах. - Лопни мои глаза! Это еще что такое? Бог ты мой! Да неужто это тоже рабы, капитан Джоулер?
      - Да нет. Вон у того, в шелках и атласе, у самого есть рабы. Это принц.
      - Принц?
      - Ну да. Что, не верится? А мне не впервые приходится перевозить африканских принцев. Этот вот - его высочество принц Сингуес, сын великого султана Фута-Торо. А вокруг него - свита, или... как их там?.. придворные. Тот, с желтым тюрбаном на голове, зовется "золотой слуга", а с голубым "серебряный слуга". А вон тот - "первый камердинер".
      - Султан Фута-Торо! - От изумления Джесюрон забыл опустить воздетые кверху руки, в одной из которых был зажат голубой линялый зонт. - Царь Каннибальских островов? Ого, куда хватили! Но шутки в сторону... Зачем вы их так разрядили, капитан Джоулер? За яркие перья вам не очень-то надбавят.
      - Да говорю же вам, они не продаются! Ей-богу, это самый настоящий африканский принц.
      - Африканский принц! Так я и поверил! - Джесюрон недоверчиво пожал плечами. - Ну-ну, милейший мой капитан, объясните, что это за маскарад?
      - Да право же, хотите - верьте, хотите - нет, этот черномазый - принц и мой пассажир. Только и всего. Он оплатил свой проезд по-царски, как полагается.
      - Но что ему нужно здесь, на Ямайке?
      - А, это любопытная история, мистер Джесюрон. Вам ни за что не угадать.
      - Так расскажите ее, милейший капитан!
      - Ну что ж, слушайте. С год назад отряд мандингов напал на столицу старого Фута-Торо и разграбил ее. При этом утащили одну из дочерей султана, родную сестру вот этого самого принца, что перед вами. Ее продали какому-то вест-индскому работорговцу, а тот, конечно, привез ее сюда, на один из островов. Только неизвестно, на какой. Старый Фута-Торо думает, что всех рабов везут в одно место. Он был сам не свой из-за пропажи дочки. Она была его любимицей и вроде первой красавицей при дворе. И вот султан послал на поиски ее брата, чтобы тот выкупил ее и привез обратно. Вот вам и вся история.
      Во время рассказа капитана на физиономии старого Джесюрона появилось выражение, которое нельзя было объяснить простым любопытством. Но в то же время он старался не выдать своих чувств.
      - Господи, Боже ты мой! - воскликнул он, как только капитан закончил свой рассказ. - Клянусь, презанятная история! Но как он думает разыскать сестру? С таким же успехом можно найти иголку в стоге сена.
      - Да, верно, - согласился капитан. - Но уж это не моя забота, - добавил он с полнейшим хладнокровием. - Мое дело было переправить его через океан. Я готов хоть сейчас везти красавчика обратно за ту же цену, если у его высочества есть чем заплатить.
      - А он порядочно вам заплатил? - осведомился Джесюрон с явным интересом.
      - По-царски, я же вам сказал. Видите вон там толпу мандингов возле кабестана?10
      - Да-да!
      - Их там всего сорок человек.
      - Да? Ну и что же?
      - А то, что два десятка из них я получаю в оплату за перевозку принца. Дешево они мне достались, а?
      - Куда уж дешевле, милейший капитан! Ну, а остальные двадцать?
      - Принадлежат принцу. Он захватил их, чтобы отдать как выкуп за сестру, если разыщет ее.
      - Да, в этом-то все и дело - если разыщет. Нелегкая это будет задача, капитан Джоулер!
      - Клянусь Христофором Колумбом! - воскликнул вдруг Джоулер, как будто его внезапно осенила какая-то мысль. - Знаете, что мне пришло в голову? Ведь как раз вы и можете помочь принцу в розысках! Уж кто лучше вас сумеет указать ему верную дорожку! Вы же здесь все вдоль и поперек знаете. Принц вам щедро заплатит, можете не сомневаться. Да мне и самому хочется, чтобы он отыскал сестру. Султан Фута-Торо - главный мой поставщик. Если девчонка сыщется и я доставлю ее отцу, черномазый не забудет услуги, когда я в следующий раз приеду к нему за черным товаром.
      - Ах, достойнейший мой капитан, право, не знаю! Боюсь зря обнадеживать его высочество. Ведь я теперь уже не такой проворный, как бывало. Но для вас-то постараюсь. Может, мне что-нибудь и удастся... Но мы все это потом обсудим как следует. Сперва покончим со сделкой, а то скоро сюда явятся десятки покупателей. Так вы говорите, принц дает выкуп в двадцать рабов?
      - Да, двадцать мандингов.
      - А больше у него ничего не имеется?
      - Наличными? Ни гроша. Люди - вот их ходовая монета. У него еще, как видите, свита из четырех человек. Тоже невольники, как и остальные.
      - Значит, двадцать четыре человека. Господи, Боже ты мой! Счастливчик этот принц! Может, мне все-таки удастся помочь ему. Вот в каюте за стаканчиком вина обо всем и переговорим. Я бы не прочь выпить винца, достойнейший мой капитан. Ах! - воскликнул он, когда, обернувшись, заметил несколько темнокожих девушек. - Господи, Боже ты мой! Вот это красотки! Как раз подойдут для горничных. И сколько же их у вас, капитан?
      - Добрая дюжина, - ухмыльнулся тот.
      - Ценный товар, что и говорить... Ну, пока спустимся вниз, - продолжал Джесюрон, направляясь к люку. - Да, красотки первый сорт. Ценный, очень ценный товар.
      Прищелкивая пальцами и причмокивая, старый негодяй спустился в каюту. Капитан шел следом за ним.
      Мы можем лишь догадываться о подробностях разговора в каюте. Условия сделки, как это обычно бывает, когда торгуются капитан невольничьего корабля с работорговцем, остались в тайне. В результате весь груз был закуплен оптом. Очень скоро, едва солнце скрылось за морем, с корабля спустили на воду баркас, гичку и катер. И под покровом ночи живой товар переправили на берег. Среди перевезенных с корабля оказались и двадцать человек мандингов, и слуги принца, и все молодые темнокожие девушки.
      Вслед за судовыми лодками плыл ялик Джесюрона. Но теперь в нем находился еще один пассажир. Он сидел на корме лицом к хозяину лодки. По яркому наряду, сверкавшему даже в темноте, было нетрудно узнать в нем фулахского принца. Волк и ягненок плыли в одной лодке.
      
      Глава VIII
      ЗАМАНЧИВОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ
      
      На следующий день после прибытия в бухту невольничьего корабля мистер Воган, случайно выглянув рано утром в окно, заметил на ведущей к дому аллее одинокого всадника. Вскоре он разглядел, что четвероногое - мул, а его хозяин - старик в синем сюртуке с металлическими пуговицами и огромными боковыми карманами, в казимировых штанах и порыжевших от долгой носки высоких сапогах. Потрепанная касторовая шляпа, из-под которой виднелся край грязно-белого колпака, зеленые защитные очки на носу и огромный голубой зонт в правой руке, которым всадник пользовался вместо хлыста, позволили мистеру Вогану тут же узнать одного из своих ближайших соседей, Джекоба Джесюрона, владельца скотоводческой фермы, плантатора и работорговца.
      - Старый мерзавец! - пробормотал мистер Воган тоном, в котором явно сквозило неудовольствие. - Что ему понадобилось в такую рань? Должно быть, хочет навязать партию рабов. Вчера в бухте стало на якорь какое-то судно наверно, привезли новый груз невольников. И, уж конечно, Джесюрон не зевал. Ну, здесь ему их не продать! У меня, к счастью, и своих хватает... Доброе утро, мистер Джесюрон! - крикнул он старику, когда тот слез с мула у подъезда. - Как всегда, на ногах чуть свет. Что вас привело? Дела?
      - Да-да, мистер Воган. Дела всегда в первую очередь. В теперешние трудные времена бедняк, вроде меня, не может позволить себе спать допоздна.
      - Ха-ха-ха! "Бедняк"! Вы охотник пошутить, мистер Джесюрон. Входите. Вы уже завтракали?
      - Да, благодарю вас, мистер Воган, - ответил работорговец, поднимаясь по лестнице. - Я всегда завтракаю в шесть.
      - Так рано? Тогда стакан прохладительного?
      - Благодарю вас, мистер Воган, вы очень добры. Стаканчик прохладительного будет очень кстати. Утро сегодня жаркое.
      Чаша "прохладительного" - смеси рома, сахара, воды и лимонного сока стояла на буфете. Поперек нее лежала серебряная разливательная ложка, вокруг были расставлены стаканы. В доме любого ямайского плантатора всегда найдется такая чаша. Это, можно сказать, неиссякаемый или, во всяком случае, постоянно восполняемый источник.
      Подойдя к буфету, возле которого стоял чернокожий слуга, Джесюрон проворно опрокинул в рот стакан "прохладительного". Затем, причмокнув и бросив на ходу: "Отличная штука!" - он вернулся к столу, где для него уже поставили стул рядом со стулом хозяина.
      Посетитель снял касторовую шляпу, оставив, однако, на голове свой не слишком опрятный колпак.
      Как человек воспитанный, или, во всяком случае, имевший претензии считать себя воспитанным, мистер Воган любезно предоставил гостю первому начать разговор.
      - Так вот, мистер Воган, - заговорил тот, - у меня к вам небольшое дельце. Совсем маленькое - даже неловко беспокоить вас по таким пустякам...
      Тут говоривший умолк, как будто подыскивая слова.
      - Что, наверно, есть свежий товар? - спросил мистер Воган. - Вчера, я слышал, пришел корабль с грузом. Небось не один десяток штук закупили, а?
      - Да, кое-что купил, только очень мало. Не на что покупать, денег нет. Господи, Боже ты мой! Рабы с каждым днем все дорожают. Откуда же мне деньги взять? Эта болтовня о запрещении работорговли, того и гляди, всех нас разорит. Как по-вашему, мистер Воган?
      - Уж вам-то бояться нечего. Если даже парламент издаст такой закон, он останется только на бумаге. Разве можно уследить за всем африканским побережьем, да и ямайским тоже! Да, я думаю, вы, мистер Джесюрон, при всех обстоятельствах ухитритесь переправить сюда партийку черномазых, а?
      - Что вы, что вы, мистер Воган! Нет-нет! Я ни за что не пойду против закона. Если запретят торговлю невольниками, мне придется прикрыть дело. Слишком дорого станет вести такое предприятие. Оно и сейчас-то мне не по карману!
      - Да это все вздор, будто негры подорожают. Впрочем, вы-то это недаром говорите, мистер Джесюрон. Наверно, пришли предложить что-нибудь?
      - Не сейчас, мистер Воган, не сейчас. Может, денька через два у меня будет небольшая партия, а пока нет ни одной продажной штуки. Я и сегодня пришел не за тем, чтоб продать, а за тем, чтоб купить.
      - Купить? У меня?
      - Да, мистер Воган, если вы не возражаете.
      - Это что-то новое, сосед. Я знаю, вы всегда не прочь продать, но в первый раз слышу, что вы скупаете негров с плантаций.
      - Сказать вам по правде, мистер Воган, у меня есть покупатель, которому требуется красивая молодая негритянка прислуживать за столом. Среди моего товара не нашлось ничего подходящего. Вот я и вспомнил, что у вас есть одна рабыня, как раз такая, как нужно. Я бы купил ее у вас, если вы ничего не имеете против.
      - О ком это вы?
      - Я говорю о молодой фулахской девушке, которую я сам продал вам в прошлом году осенью.
      - А, вы имеете в виду Йолу?
      - Да, кажется, так ее зовут. Она досталась вам от меня почти даром, так я готов накинуть вам наличными... ну, скажем, фунтов десять.
      - Да нет, что вы! - Плантатор пренебрежительно пожал плечами. - За такую сумму? Да у меня и нет ни малейшего желания продавать девушку.
      - Ну ладно, пусть будет не десять, а двадцать фунтов придачи. Согласны?
      - Нет, сосед. Даже если вы предложите мне дважды двадцать. Ни при каких обстоятельствах за эту девушку меньше чем двести фунтов взять нельзя. Она оказалась превосходной служанкой, и я...
      - Двести фунтов! - Джесюрон даже подпрыгнул на стуле. - Ах, мистер Воган, что вы только говорите! На всей Ямайке не сыщется девушки, за которую стоило бы отдать даже половину таких денег! Двести фунтов! Господи, Боже ты мой! Вот так цена! Да я бы за двести фунтов отдал двух своих лучших рабов!
      - Вот как, мистер Джесюрон! А мне показалось, будто вы жаловались, что рабы нынче сильно вздорожали?..
      - Да, конечно, но это уж слишком дорого. Вы просто шутите, мистер Воган.
      - Я говорю вполне серьезно. Даже если бы вы предложили мне двести фунтов...
      - Ни слова больше! - прервал его работорговец. - Ни слова! Я согласен. Двести фунтов! Господи, Боже ты мой! Я вконец разорюсь!
      - Напрасно волнуетесь. Я ведь не дал согласия продать Йолу за двести фунтов. И даже за сумму вдвое больше.
      - Мистер Воган! Да вы просто смеетесь надо мной! Почему бы вам не согласиться на двести фунтов? Почему? У меня и деньги с собой.
      - Мне жаль отказывать вам, сосед, но дело в том, что я решительно не могу продать Йолу ни за какие деньги без согласия дочери. Йола - ее горничная. Дочь моя очень к ней привязана. Нечего и думать, что она захочет продать Йолу.
      - Право, мистер Воган, я не понимаю... Неужели вы допустите, чтобы дочь помешала вам заключить выгодную сделку? Двести фунтов - немалые деньги, очень даже немалые! Эта невольница не стоит и половины такой цены. Я бы, во всяком случае, и столько не дал бы. Но не хочется упускать хорошего покупателя, который не постоит за ценой.
      - Вашему покупателю, как я вижу, что-то уж очень приглянулась наша Йола! Мистер Воган бросил испытующий взгляд на гостя. - Неудивительно: она хороша собой. Но если он именно поэтому так стремится приобрести ее, то я тем менее склонен с ней расстаться. А если и моя дочь заподозрит подобную возможность, всех ваших денег, мистер Джесюрон, не хватит, чтобы купить Йолу!