Он подошел к дубу и стал внимательно разглядывать нижние ветви. Видимо, он нашел то, что искал. Теперь он знал, как поступить.
      - Вот это годится, - пробормотал он. - Я положу собаку на лозы. Переплету их еще немного и покрою мхом.
      Ухватившись за ветви, он вскочил на дерево.
      Он сдернул несколько лиан и соединил ими развилину сучьев, так что получилось подобие площадки, потом набрал несколько охапок мха и устлал им эту площадку, сплетенную из лиан.
      Когда все было готово, Карлос соскочил с дерева, поднял Бизона и осторожно положил на мох; собака лежала не шевелясь.
      Теперь пора подумать о том, как пристроиться самому. Сделать это нетрудно: нужно лишь сесть прочно и удобно, укрыться поглубже в листве и держать наготове ружье.
      И Карлос стал устраиваться: уселся на толстом суку, ноги поставил на другой, на третью ветвь оперся локтями. В развилине лежал ствол ружья, руки охотника крепко сжимали приклад.
      Карлос тщательно осмотрел ружье. Разумеется, оно было заряжено. Ну, а вдруг от ночной росы отсырела затравка? Он отвинтил крышку полки, ногтем большого пальца выковырял порох и всыпал новый запас из своей пороховницы. Потом разровнял его, позаботившись, чтобы часть пороха попала в канал и дошла до заряда. Затем он занялся кремнем - проверил, крепок ли он, осмотрел края. Видимо, все было в порядке, и Карлос снова пристроил ружье в развилине сука.
      Охотник на бизонов был не из тех, кто полагается на слепой случай, - люди его ремесла верят в мудрость предусмотрительности. Надо ли удивляться тому, что сейчас он был особенно осмотрителен! Пренебрежение даже к мелочам могло оказаться роковым. Осечка ружья могла стоить ему жизни. Неудивительно, что он заботливо осмотрел кремень и проверил, сухой ли порох.
      Позицию он выбрал удачно. Отсюда открывалась взору вся полянка. Появись на ней хотя бы кошка - и ту нельзя было бы не заметить.
      Чуть ли не целый час сидел Карлос в немой тревоге, глядя на окруженную кустами зеленую полянку.
      И наконец он был вознагражден за терпеливое ожидание. Он увидел желтое лицо, выглянувшее из кустов, и чуть было сразу не выстрелил в него. Он даже прицелился, но тут лицо снова скрылось.
      Он подождал еще немного - и вот яркий свет костра озарил лицо Мануэля, поднявшегося на колени. Тогда палец нажал на курок, и меткая пуля Карлоса пробила голову его коварного врага.
      Глава LXI
      Пепе скрылся в зарослях почти в ту же секунду, когда Карлос вскочил на коня и ускакал по прогалине. На поляне не осталось ни живой души.
      Громадное тело лежало с протянутыми вперед руками, одна - прямо на пылающих угольях костра. Своей тяжестью она примяла хворост и заслонила свет. Но все же света было достаточно, чтобы озарить страшное лицо, испещренное багровыми пятнами. Туловище, ноги, руки недвижимы - столь же недвижимы, как чучело, лежащее рядом. Желтолицый охотник мертв! Жаркое пламя лижет его руку, готово пожрать ее, но он не ощущает боли. Огонь не страшен мертвецам!
      Но где же остальные? Они ведь бросились в разные стороны. Не бегут ли они друг от друга?
      Пепе направился туда, откуда появился. Скрывшись за завесой листвы, он не остановился - он несся так, словно совсем обезумел от страха. Трещат и ломаются сучья, громко шуршат листья, он бежит через рощу напролом, не разбирая дороги. Но вот уже и эти звуки стихли, замер вдалеке и топот лошади Карлоса.
      Где же они теперь, Пепе и Карлос? Удрали они друг от друга? Казалось бы, так оно и есть - ведь они разошлись в разные стороны.
      Но нет, это не так, Пепе, по всей вероятности, жаждал как можно скорее убраться подальше от этого места; его противник хотел другого. Правда, он ускакал из рощи, но это не было бегством.
      Зная Пепе, Карлос нисколько не сомневался в том, что от его храбрости и следа не осталось. Безмерный ужас охватил чернокожего охотника, когда он неожиданно, да еще при таких загадочных обстоятельствах, лишился дружка. Не скоро он оправится от этого ужаса. Он будет думать только об одном - как бы ему удрать. Это Карлос знал.
      Он тотчас сообразил, откуда подошли враги, - разумеется, с южной стороны рощи. Оттуда он и ждал их, и когда он вглядывался в чащу кустарника, его внимание привлекал больше всего именно тот край рощи. Они думали, что оттуда всего безопаснее подойти к нему, - так предположил Карлос, и он оказался прав.
      Из опасения, что стук копыт может его спугнуть, они, конечно, оставили своих коней где-нибудь в стороне, подумал затем Карлос и тоже не ошибся. Верным оказалось и еще одно его предположение: Пепе мчится сейчас к лошадям. Карлос понял это, увидев, что его враг ринулся в заросли.
      Так оно и было. После таинственной гибели своего приятеля и вожака Пепе и не помышлял о поединке с Карлосом. Скорее к лошадям, пуститься наутек - только этого он хотел! Быть может, Карлос не погонится за ним тотчас же и под покровом темной ночи он успеет скрыться.
      Но он ошибся: Карлос для того и поскакал вперед, чтобы помешать ему удрать. Он тоже решил добраться до лошадей.
      Выехав из рощи, Карлос повернул направо и поскакал по опушке, а когда доехал до места, откуда видна было река, осадил вороного - ему надо было перезарядить ружье.
      Подняв ружье вертикально, он потянулся за пороховницей. К его удивлению, рука не нащупала ее. Он осмотрелся - пороховница пропала! Не было и перевязи, на которой она висела у него через плечо. Видимо, когда он прыгал с дерева, тесьма зацепилась за ветку, и пороховница там и осталась.
      Раздосадованный неудачей, Карлос хотел было повернуть коня и скакать обратно, как вдруг увидел на равнине темную фигуру, скользящую вдоль ив, окаймлявших речку. Конечно, это удирает Пепе, кто же еще!
      Карлос в нерешительности остановился. Пока он съездит за пороховницей и перезарядит ружье, противник может ускользнуть. Лошади, должно быть, недалеко, и он ускачет. Днем Карлос без труда догнал бы его и конного, но в такую темную ночь, пожалуй, не догонишь. Если Пепе ускачет на пятьсот ярдов вперед, его уже не будет видно.
      Это очень встревожило Карлоса. У него были веские причины желать смерти Пепе. Не одно лишь вполне естественное желание отомстить, но и благоразумие подсказывало: от этого человека надо избавиться. Эти наемные убийцы преследовали Карлоса так предательски, что пробудили в нем жажду мести. К тому же беглец знал: у него будет опасный враг, пока жив хоть один из этих негодяев. Нет, Пепе не должен убежать!
      Карлос колебался недолго. Возвращаться за пороховницей - значит, упустить противника. Эта мысль заставила его решиться. Он бросил ружье на землю и, пришпорив коня, во весь опор понесся по равнине в сторону реки. А через несколько секунд он уже настиг удирающего врага.
      Увидев, что он отрезан от лошадей, Пепе остановился, словно готовясь к бою. Но Карлос не успел еще спешиться, как Пепе снова пал духом; прорвавшись сквозь заросли ивняка, он бросился в воду.
      На это Карлос не рассчитывал. Он уже соскочил с коня и теперь стоял растерянный и огорченный. Неужели враг ускользнет? Как быть: снова сесть на коня или догонять его пешком?
      Карлос быстро решился: конечно, пешком! Он кинулся в густой ивняк следом за Пепе, выбрался на берег и на мгновение остановился у самой воды. Как раз в эту минуту враг вылез на противоположный берег и сломя голову побежал по низине. И снова Карлос подумал: не лучше ли погнаться за ним верхом? Но берега здесь высокие, коню, пожалуй, не взобраться, в этом месте реку не перейти вброд. Некогда и пробовать, дорога каждая минута.
      - Уж наверно, он бегает не быстрее меня, - прошептал Карлос. - Значит, в погоню! - И он бросился в воду.
      В несколько взмахов он переплыл речку, тотчас взобрался на берег и помчался вслед за врагом.
      К этому времени Пепе опередил его ярдов на двести, но когда он пробежал следующие двести, Карлоса отделяло от него уже не больше ста ярдов. Где там было Пепе тягаться с белоголовым! Карлос бежал чуть ли не вдвое быстрее, чем его охваченный ужасом враг, хотя тот напрягал все силы, понимая, что дело идет о жизни и смерти.
      Погоня не длилась и десяти минут.
      Вот Карлос совсем близко. Пепе слышит за спиной его шаги. Бежать дальше напрасный труд. Как и прежде, Пепе остановился, готовый отчаянно защищаться.
      Еще мгновение - и они оказались лицом к лицу в каких-нибудь десяти футах друг от друга.
      Оба вооружены длинными ножами - это их единственное оружие. Даже в тусклом свете видно, как сверкают лезвия.
      Враги не успели даже передохнуть. Обменявшись гневными возгласами, они ринулись друг на друга и сцепились в ожесточенной схватке.
      Это была очень недолгая схватка. Она завершилась в несколько секунд. Тела противников переплелись, закружились в единоборстве - и вот уже один тяжело опрокинулся наземь. Раздался стон. Это голос Пепе. Это он упал!
      Поверженное тело минуту извивалось на земле, приподнялось, упало снова, еще несколько раз передернулось и застыло неподвижно, скованное смертью.
      Карлос наклонился, вглядываясь. На свирепое и злобное лицо его врага смерть уже наложила свою печать. Все было кончено. У победителя не оставалось больше сомнений.
      Он отвернулся от неподвижного тела и пошел обратно к реке.
      Потом Карлос нашел пороховницу, поднял ружье и, перезарядив его, отправился на поиски лошадей.
      Вскоре он отыскал их. Пуля была послана в голову ищейки, вторая - в другую собаку, больше похожую на волка, лошади отвязаны и отпущены на свободу.
      Покончив с этим, Карлос снова возвратился на полянку. Он снял Бизона с дерева, подошел к костру и остановился у тела Мануэля. Огонь пылал особенно ярко - его питала человеческая плоть.
      С омерзением отвернувшись от этого зрелища, Карлос собрал свою одежду, опять сел в седло и поскакал к ущелью.
      Глава LXII
      Прошло уже три дня с тех пор, как желтолицый охотник и его приятель отправились на розыски Карлоса. Те, кто их послал, с нетерпением ждали вестей. Они нисколько не сомневались в ретивости своих наемников - обещанная награда была залогом успеха, и они были уверены, что Карлос будет пойман. Все трое Робладо, Вискарра и иезуит - считали, что при такой награде иначе и быть не может. И все же им не терпелось получить от охотников известие - если не о том, что беглец уже схвачен, то хотя бы, что его видели или напали на его след.
      Однако, поразмыслив, святой отец и офицеры стали думать, что вряд ли они получат какие-нибудь вести от охотников. Надо ждать, пока те возвратятся сами - с жертвой или без нее.
      - Конечно, охотники гонятся за ним по пятам, - заметил монах, - и пока они этого негодяя еретика не схватят, мы о них ничего не услышим.
      Как же потрясла эту милую троицу новость, принесенная в Сан-Ильдефонсо одним пастухом! Он нашел два мертвых тела и узнал в них Мануэля и Пепе.
      Пастух рассказал, что видел эти тела, растерзанные волками и стервятниками, неподалеку от рощи у Пекоса, и так как он хорошо знал этих людей, то по остаткам их одежды и снаряжения догадался, кто они такие.
      Он нисколько не сомневался, что это были мулат и самбо - охотники миссии.
      Сперва это "таинственное убийство", как его называли, казалось необъяснимым, если только не предположить, что его совершили дикие индейцы. Жителям долины не было известно, что охотников послали на розыски Карлоса. Их обоих здесь знали, но мало кто интересовался, куда и зачем они ездят. Они жили и охотились далеко от поселения, там, куда никто не заглядывал. Местные жители полагали, что они, как всегда, отправились на охоту и на них напали кочующие индейцы.
      В рощу снарядили отряд улан, их повел туда пастух, и они вернулись с совершенно иным объяснением случившегося.
      Охотники, утверждали они, убиты совсем не стрелами индейцев, а оружием белого человека. Притом их лошади остались целы, а собак прикончили - на берегу лежат их скелеты.
      Ясно, что индейцы тут ни при чем. Индейцы увели бы с собой и лошадей, и, уж конечно, сняли бы с мертвецов все, что представляет хоть какую-нибудь ценность. Индейцы? Нет, это не их рук дело.
      Кто же все-таки совершил убийство? Об этом можно было легко догадаться. Там, где нашли скелеты собак, земля была мягкая, и на ней остались следы копыт еще одной лошади, кроме лошадей убитых охотников. Нашлись люди, которые распознали, чьи это следы. То были следы хорошо известного всем вороного коня, принадлежащего Карлосу, охотнику на бизонов.
      Итак, преступление совершил Карлос. Многие знали, что он не в ладах с Мануэлем. Наверно, они встретились и повздорили, а может быть, - это еще вероятнее, - Карлос набрел на Мануэля и Пепе, когда они спали у костра, незаметно подкрался и расправился с ними. Мануэля он застрелил на месте, и тот упал в огонь - труп его наполовину сгорел. Второй охотник пытался скрыться, но кровожадный преступник настиг его и прикончил.
      На голову всеми осужденного Карлоса посыпались новые проклятия. При упоминании его имени люди крестились и произносили либо молитву, либо ругательства; матери пугали им непослушных детей. Имя Карлоса, охотника на бизонов, вселяло больший ужас, чем слух о нашествии индейцев.
      Среди жителей Сан-Ильдефонсо усилилась вера в сверхъестественное. Теперь почти никто уже не сомневался, что мать Карлоса колдунья и, конечно, все эти дела ее сын совершал при ее помощи и по ее наущению.
      Никто не надеялся больше, что его схватят или убьют. Разве это возможно? Кто сумеет связать этого дьявола и передать его в руки правосудия? Да, никто больше не верил, что его удастся поймать.
      Нашлись даже такие, которые всерьез советовали схватить его мать-колдунью и сжечь ее на костре. Пока она жива, доказывали они, никакая погоня Карлосу нипочем. Вот если ее отправить на тот свет, тогда удастся наказать и убийцу.
      Весьма вероятно, что эти советчики и одержали бы верх - на их стороне было большинство, и к тому же их открыто поддерживали отцы иезуиты. Однако, прежде чем общественное мнение окончательно созрело для того, чтобы могло совершиться такое страшное жертвоприношение, новое событие круто изменило ход дела.
      В воскресенье утром, когда люди выходили из церкви, на площадь прискакал, весь в пыли и в поту, всадник. На нем был мундир сержанта улан, и все сразу узнали сержанта Гомеса.
      В несколько минут его окружила толпа зевак. Несмотря на воскресный день, со всех сторон раздались громкие возгласы ликования. Вверх полетели шляпы, крики "viva" потрясали воздух.
      Что же за новость возвестил Гомес? Новость и впрямь необычайная: преступник пойман!
      Да, это правда. Карлоса схватили, и теперь он в руках солдат. Его захватили не силой и не хитростью. Всему виною предательство. Его предал один из его же людей.
      А случилось это вот как. Отчаявшись получить известие от Каталины, Карлос решил увезти из Сан-Ильдефонсо мать и сестру. Он приготовил для них временное жилище в глуши, далеко от поселения, там, где его враги не смогут их настигнуть, а сам хотел вернуться в долину, как только позволят обстоятельства.
      Он знал, что за его матерью и сестрой неусыпно следят и увезти их отсюда совсем не просто. Но он все же сумел бы добиться своего, если бы его не предали. Один из пеонов, сопровождавших его в последний раз на охоту, теперь выдал его врагам.
      Карлос был на ранчо и торопливо собирался в далекий путь. Своего коня он оставил неподалеку, в зарослях. К несчастью, с ним не было Бизона. Верный пес еще не оправился от ран, полученных в схватке в ущелье, иначе он караулил бы возле ранчо. Теперь Карлосу пришлось поручить это пеону.
      Робладо и Вискарра еще раньше подкупили этого негодяя. И он, вместо того, чтобы охранять своего хозяина, поспешил с доносом к его врагам. Дом окружили солдаты. Карлос отчаянно сопротивлялся, несколько человек убил, но в конце концов враги одолели его и захватили.
      Почти тотчас же после появления Гомеса звук трубы возвестил о приближении отряда улан, и вскоре они вступили на площадь. Среди них, под удвоенной охраной, надежно связанный, ехал верхом на муле пленник.
      Слух о таком необычайном событии распространился очень быстро, и площадь заполнила любопытная толпа, жаждущая увидеть знаменитого охотника на бизонов.
      Но Карлос был здесь не единственный, на кого люди смотрели с любопытством. За ним через площадь провели еще двух пленниц, и одна из них вызывала не меньшее любопытство зевак, чем сам преступник. Эта пленница - его мать. Сотни глаз смотрели на нее со злобой и страхом, ее провожали к тюрьме градом насмешек и угроз.
      - Смерть колдунье! Смерть! - кричали изверги, когда она проходила мимо.
      Даже рассыпавшиеся по плечам волосы и полные слез глаза ее молоденькой спутницы, ее дочери, не тронули сердца фанатичной толпы. Нашлись и такие, которые кричали:
      - Смерть обеим - смерть матери и дочери!
      Страже пришлось поспешно втолкнуть пленниц в дверь тюрьмы, чтобы разъяренная толпа не накинулась на них.
      По счастью, Карлос этого не видел. Ему даже не было известно, что они арестованы. Он надеялся, что мать и сестру оставили на ранчо, не причинив им вреда, и враги мстят лишь ему одному. Он не знал еще о дьявольских замыслах своих преследователей.
      Глава LXIII
      Пленниц заключили в городскую тюрьму, Карлоса же для верности увели в крепость и посадили на гауптвахту.
      Ночью к нему явились гости. Комендант и Робладо не могли устоять перед подлым желанием насладиться местью.
      Осушив свои стаканы, они вместе с компанией веселых собутыльников вошли в камеру и стали издеваться над связанным узником. Полупьяные посетители осыпали его ругательствами и оскорблениями, какие только могла изобрести их фантазия.
      Карлос долго терпел все это молча. Наконец, выведенный из себя очередной грубой остротой Вискарры, он не сдержался и сказал что-то насчет перемен в лице коменданта. Это привело негодяя в бешенство, и он бросился на связанного пленника с кинжалом в руке. Он, конечно, убил бы Карлоса, если бы Робладо и остальные его не удержали. Приятели напомнили ему, что, убив Карлоса, он лишит их обещанного развлечения. Только это и обуздало Вискарру, однако он утихомирился лишь тогда, когда ударил беззащитного пленника несколько раз кулаком по лицу.
      - Пусть мерзавец живет! - сказал Робладо. - Завтра мы ему устроим веселенькое представление.
      Пьяные головорезы, пошатываясь, вышли из камеры, предоставив узнику размышлять над тем, что за "представление" ему обещано.
      Больше ему ничего и не оставалось делать. Карлос прекрасно понимал, что с ним расправятся. Он не надеялся на милость военных или гражданских судей. Его смерть и будет представлением, думал он. Всю ночь он терзался мучительной тревогой - не за себя, а за тех, кто был ему дороже собственной жизни.
      В узенькую бойницу мрачной камеры заглянуло утро. И больше никого пленник не видел. Свирепые тюремщики не сказали ему ни слова утешения, не бросили сочувственного взгляда, не принесли ни воды, ни пищи. Друг не справился о нем. Казалось, во всем мире нет сердца, которое тревожно забилось бы при мысли о нем.
      Настал полдень. Карлоса вывели, вернее - выволокли из крепости. Его окружили солдаты. Куда они его поведут? На казнь?
      Глаза ему не завязали. Он видел, что его ведут через город на площадь. Там необычайное скопление народу. Толпа запрудила и площадь и все асотеи, откуда она видна. Казалось, в городе собрались все жители долины. Тут и владельцы асиенд, и скотоводы, и рудокопы, и кого только нет! Но почему они здесь? Их привлекло, должно быть, из ряда вон выходящее событие. По всему видно - они ждут какого-то необычайного зрелища. Быть может, представления, которое обещал Робладо? Но что это за представление? Уж не хотят ли его пытать в присутствии всего этого сборища? Очень может быть...
      Он шел, и огромная толпа глумилась над ним. Его провели через площадь и втолкнули в городскую тюрьму.
      В камере на грубой скамье, стоящей у стены, можно было отдохнуть. Несчастный повалился на скамью - сидеть выпрямившись ему не позволяли связанные руки и ноги.
      Он остался один. Сопровождавшие его солдаты вышли из камеры и заперли ее на замок. Он знал, что несколько человек остались за дверью - слышны были их голоса и бряцанье сабель. Действительно, двоих оставили на страже. Остальные разбрелись и смешались с толпой, заполнившей площадь.
      Несколько минут Карлос лежал без движения, без мысли. Душа его оцепенела от горя. Впервые в жизни он поддался отчаянию.
      Это чувство было мимолетным, и снова мысль его заработала, но надежда не вернулась. Говорят, надежда уходит только вместе с жизнью - нет, это неверно. Он все еще жил, а надежда умерла. Он не мог надеяться, что ему удастся бежать: его слишком хорошо стерегли. Озлобленные враги, убедившись на опыте, что его нелегко поймать, не оставили ему ни малейшей возможности ускользнуть. А надеяться на помилование или сострадание Карлосу и в голову не приходило.
      Но мысль его снова работала.
      Как только ключ поворачивается в замке и узник остается один, он прежде всего обводит взглядом стены своей темницы, словно проверяя, правда ли, что он в заточении. Повинуясь этому вполне естественному побуждению, Карлос поглядел на стены. Небольшое оконце - вернее, амбразура пропускала свет: камера была не в подземелье. Оконце находилось высоко, но, став на скамью, можно было посмотреть, куда оно выходит. Карлос, однако, не проявил любопытства и по-прежнему лежал неподвижно. Он видел, что стены его темницы не каменные, они сложены из необожженного кирпича и при этом не толстые - это видно по амбразуре. Такие стены не слишком прочны. Решительный человек, будь у него острый инструмент и время, без особого труда мог бы пробить стену и выбраться отсюда. Так размышлял Карлос. Но он подумал и о том, что у него нет ни острого инструмента, ни времени. Через несколько часов, а может быть, и через несколько минут его, конечно, поведут из этой тюрьмы на эшафот.
      Смерть его не страшила, не страшила даже пытка - он ждал, что ему уготовано именно это. Для него была пыткой мысль о вечной разлуке с матерью и сестрой, с гордой, благородной девушкой, которую он любил; его терзала мысль, что никогда больше он их не увидит.
      Неужели никак нельзя дать им знать о себе? Неужели нет у него друга, который передал бы им его последнее слово, его предсмертную мысль? Нет, никого!
      Временами косой луч, прорезавший камеру, пропадал, и в камере становилось темно - что-то снаружи заслоняло амбразуру. То было лицо какого-нибудь любопытного зеваки, забравшегося на плечи приятелей, чтобы взглянуть на узника.
      Амбразура была над головами толпы. С площади доносились грубая брань и оскорбления, и притом обращенные не к одному Карлосу, но и к тем, кто был ему дорог, - к его матери и сестре. Он прислушивался с горечью и с тревогой. Почему о них так много говорят? Слов он не мог разобрать, но в гуле голосов снова и снова различал имена матери и сестры.
      Так он пролежал на скамье около часа. Потом дверь отворилась, и в камеру вошли Вискарра и Робладо. Их сопровождал Гомес.
      Узник подумал, что час его настал. Теперь его поведут на казнь. Но он ошибся. Сейчас у них была другая цель. Они пришли насладиться его душевной мукой.
      Офицеры недолго задержались в камере.
      - Ну, приятель, - начал Робладо, - мы обещали устроить тебе сегодня представление. Слово мы держать умеем. Так вот, все готово, представление скоро начнется. Взбирайся на скамью и посмотри в окошко. Площадь хорошо видна отсюда - не беспокойся, бинокль тебе не понадобится. Вставай! Не теряй времени! Увидишь кое-что занятное.
      Робладо разразился хриплым смехом, ему вторили комендант и Гомес. Не дожидаясь ответа, все трое вышли из камеры и приказали караульному снова запереть дверь.
      Их приход и слова Робладо озадачили Карлоса. Что все это значит? Представление, и при этом он - зритель? Какое еще может быть представление, если не его казнь? Что же это значит?
      Некоторое время он пытался понять, о чем же это говорил Робладо, и наконец ему показалось, что он нашел ключ.
      - Ага! - пробормотал он. - Дон Хуан... Вот оно что! Мой бедный друг! Они и его приговорили к смерти, и он должен умереть раньше меня. Они хотят, чтобы я видел его казнь. Изверги! Нет, не доставлю им такого удовольствия - не буду смотреть! Останусь здесь.
      И он снова опустился на скамью, решив, что не встанет с места. Порой он шептал:
      - Бедный дон Хуан! Верный друг... Друг до гроба. Да, до гроба. Ведь он за меня умирает, за меня... Дорогой друг, дорогой!..
      Размышления узника внезапно прервались. Чье-то лицо заслонило амбразуру, и грубый голос крикнул:
      - Эй ты Карлос, бизоний палач! Погляди-ка сюда! Черт побери, зрелище того стоит! Гляди на свою мамашу, на колдунью! Вот она красуется! Ха-ха!
      Если бы его ужалила ядовитая змея, ударил враг, Карлос не вскочил бы так стремительно. Он забыл о том, что руки и ноги у него связаны, и упал на пол; с трудом поднялся он на колени.
      Теперь он был осторожнее; хоть и не сразу, но ему удалось встать на ноги. Он взобрался на скамью и, прильнув лицом к амбразуре, выглянул наружу.
      Кровь застыла у него в жилах и крупные капли пота выступили на лбу, когда он увидел, что происходит на площади. Душа его исполнилась ужасом, и ему показалось, что чья-то рука сжала его сердце и давит железными пальцами.
      Глава LXIV
      Середина площади опустела - ее оцепили солдаты. Толпы людей, прижатые к стенам домов, стояли по сторонам, запрудили балконы и асотеи. Ближе с середине площади расположились офицеры, алькальд, должностные лица и местная знать. Почти все они были в мундирах, и при других обстоятельствах именно они привлекли бы к себе взоры толпы. Но сейчас куда больший интерес вызывала другая группа, и на нее-то с напряженным вниманием были обращены все взгляды.
      Она занимала угол площади напротив тюрьмы, как раз напротив оконца, в которое смотрел Карлос. На этой группе сразу же остановился его взгляд. Больше ничего он уже не видел - ни толпы, ни сдерживающих ее солдат, ни важного начальства и разряженной знати, - он видел лишь тех, что стояли напротив его окна. Он не мог отвести от них глаз.
      Там было два осла, лохматые бурые ослики, покрытые попонами из черной саржи, свисающими до самых ног. На каждом осле волосяной недоуздок; конец его держит темнокожий погонщик в причудливой одежде из той же самой черной материи. За спиной каждого еще один погонщик, так же странно одетый, с плетью из бизоньей кожи. Подле каждого осла стоит еще и один из отцов иезуитов, держа в руках неотъемлемые принадлежности своего ремесла - молитвенник, четки и распятие. Вид у них деловитый: они находятся при исполнении служебных обязанностей. Но каких? Слушайте же!
      Ослы оседланы. На каждом из них живое существо - человек. Всадники сидят не свободно, нет - они связаны. Ноги их стянуты веревками, обмотанными вокруг щиколоток, а чтобы спина оставалась согнутой, руки привязаны к деревяному ярму, надетому на шею осла. Головы их опущены, и лица обращены к стене, толпа их пока еще не видит.
      Они обнажены. Достаточно одного взгляда, чтобы понять - это женщины. Последние сомнения рассеются при виде их длинных рапущенных волос; седые у одной, золотистые у другой, они закрывают щеки пленниц и свисают на шеи ослов. Но одну из них нетрудно узнать и без этого. Она сложена, как Венера. Даже взгляд скульптора признал бы ее беупречной. На другую наложили печать годы. Она сморщена, костлява, худа, и на нее неприятно смотреть.
      О Боже! Что за зрелище для Карлоса, охотника на бизонов! Эти всадницы поневоле - его мать и сестра! Он узнал их мгновенно, с первого взгляда.
      Если бы сердце его пронзила стрела, боль не была бы острее. С уст его сорвался сдавленный стон - единственный звук, который выдал его страдания. Потом он умолк. Лишь судорожное, отрывистое дыхание говорило о том, что он жив. Он не упал, не лишился чувств. Он не отступил от окна. Точно изваяние, стоял он, как стал с самого начала, прижавшись грудью к стене, чтобы тверже держаться на ногах. Глаза его, застывшие, неподвижные, прикованы к несчастным женщинам.
      На середине площади Робладо и Вискарра - наконец они торжествуют! Они увидели его в амбразуре. Он их не видел: в эти минуты он забыл об их существовании.
      На церковной башне ударил колокол и смолк. Это был сигнал, возвестивший начало гнусной церемонии.
      Погонщики отвели ослов от стены и остановились друг за другом, боком к площади. Теперь лица женщин были частично обращены к толпе, но их почти закрывали распущенные волосы. Приблизились иезуиты. Каждый избрал себе жертву. Они пробормотали над пленницами какие-то непонятные слова, помахали перед их лицами распятием и, отойдя на шаг, шепнули что-то негодяям, стоявшим сзади.
      Те с готовностью отозвались на сигнал. Взявшись поудобнее за рукоятку, каждый полоснул плетью по обнаженной спине женщины.
      Плети опускались неторопливо и размеренно, ударам велся счет. Каждый удар оставлял свой рубец на коже. На молодой женщине они были заметнее; не то чтобы их наносили с большей силой, но алые полосы отчетливее выделялись на белой, мягкой и нежной коже.
      Как ни странно, женщины не кричали. Девушка вся сжалась и тихонько всхлипывала, но ни один стон не сорвался с ее губ. А старуха даже не шелохнулась, ничто не выдало ее мук.
      Когда каждая получила по десять ударов, с середины площади раздался голос:
      - С девушки хватит!
      Толпа подхватила возглас, и тот, на обязанности которого было наносить удары младшей жертве, свернул свою плеть и отступил. Второй продолжал свое дело до тех пор, пока не отсчитали двадцать пять ударов.
      Потом грянул оркестр. Ослов провели по краю площади и остановили на следующем углу.
      Музыка смолкла. Святые отцы снова забормотали и замахали распятием. Настал черед палачей, но на этот раз только один из них выполнял свою роль. Толпа потребовала, чтобы девушку избавили от плетей, однако она все еще сидела на осле в той же унизительной, позорной позе.