- Так вот где вы находитесь! Хороши, нечего сказать, место и компания! Это общество совсем не похоже на то, которое вы посещали в Новом Орлеане, сеньор Флоранс! А вы, техасский великан, как вам нравится здешний воздух после наших прерий? - Помолчав немного, чтобы насладиться произведенным впечатлением, Сантандер прибавил: - Хорош результат экспедиции, имевшей целью завладеть Мексикой! Вы хоть и не по своему желанию, но все же попали в ее столицу... Чего же вы ждете?
      - Ничего хорошего от такого негодяя, как вы! - резко ответил Крис Рок.
      - Как! Вы не ждете ничего хорошего от меня, старого знакомого, даже друга, после того, что произошло между нами на берегу Поншартренского озера? Находясь среди чужих, вы должны были бы радоваться, найдя друга, да такого, который вам столь многим обязан! Теперь, когда представился случай, я сделаю все, от меня зависящее, чтобы расплатиться с вами.
      - Поступайте как знаете, - ответил Крис Рок, - мы не рассчитываем на великодушие, которого у вас и быть не может. Да если бы оно и было, так Крис Рок от него отказался бы.
      Сантандер не ожидал такого отпора. Его посещение Аккордадской тюрьмы имело целью лишь поиздеваться над покоренными врагами. Он знал обо всем, что случилось с ними от самого Мьера и до Мексики. Он надеялся увидеть их униженными, выпрашивающими у него милости. И вдруг вместо страха узники выказали ему презрение. Техасец заметался, как волк в клетке, готовый вцепиться в горло непрошеного гостя, сделай тот хоть шаг к нему.
      - Прекрасно, - сказал Сантандер, не придав, казалось, особенного внимания словам Криса Рока, - если вы не желаете принимать от меня услуг, то я предлагать вам их более не буду. А вы, сеньор ирландец, вы, наверное, не будете так щепетильны?
      Глядя в упор на своего бывшего противника, Керней твердо ответил:
      - Так как я узнал по опыту, что вы недостойны удара моей шпаги, то считаю вас недостойным и разговора со мной. Вы трус даже в железном панцире. Вы подлец, и я презираю вас.
      Хоть и сильно задетый, Сантандер, однако, не смутился. Потеряв надежду унизить своих врагов и боясь уронить себя в глазах начальника тюрьмы, если выплывет на свет история с панцирем, он решил прекратить разговор. К счастью для него, никто не понимал английского языка, на котором и велся этот короткий, но многозначительный разговор.
      - Видите, сеньор Педро, эти два господина - мои давнишние знакомые, сказал он начальнику тюрьмы, - печальное положение которых меня очень интересует и помочь которым я был бы очень рад. Но боюсь, что здесь придется подчиниться закону.
      Дон Педро понимающе улыбнулся, выслушивая эти сожаления. Он нисколько не сомневался в том интересе, который полковник проявлял к заключенным, так как приковал их по распоряжению самого Сантандера. По своему положению и характеру, он, однако, никогда не спрашивал объяснений у людей, стоящих выше его. А ведь Сантандер находился в свите самого диктатора. Начальник тюрьмы это хорошо знал. Если бы ему приказали задушить или отравить этих узников, он и это исполнил бы без малейшего сожаления и колебания. Жестокий тиран, назначивший его начальником тюрьмы, знал, с кем имеет дело, и не раз использовал его, чтобы избавиться от политических или личных врагов. Все это время четвертый узник продолжал стоять лицом к стене. По-видимому, его странное поведение возбудило любопытство Сантандера, и он спросил у начальника тюрьмы:
      - Кстати, скажите, кто этот четвертый обитатель кельи? Он точно стыдится показать свое лицо. Вероятно, оно так же безобразно, как мое.
      Это была одна из любимых шуток Сантандера, который знал, что хорош собою.
      - Это рыцарь большой дороги, сальтеадор, - ответил начальник тюрьмы.
      - Человек, представляющий интерес, - заметил полковник, - дайте-ка мне на него посмотреть, чтобы удостовериться, похож ли он на настоящего разбойника, на Маццарони или на Диаволо.
      Сказав это, он вошел в келью, и вор в это время повернул лицо в его сторону. Теперь они стояли друг против друга. Между ними не было произнесено ни слова, но глаза их ясно говорили, что видятся они не впервые. Ненависть отразилась на лице Сантандера, и он произнес какое-то ругательство. Но это было единственное, что сорвалось с его уст, когда пара черных глаз Риваса пронзила его насквозь. Он быстро повернулся и направился к двери, до которой, однако, дошел не без приключений. В своей поспешности он споткнулся о техасца и злобно толкнул его ногой. К счастью для Сантандера, он уже успел оказаться за дверью, когда великан, таща за собой карлика, бросился вслед. Начальник тюрьмы успел захлопнуть дверь, чем и спас жизнь полковнику. Тогда Крис Рок, обернувшись к Кернею, совершенно спокойно сказал:
      - Не был ли я тысячу раз прав, капитан, когда уверял, что этого подлеца надо было повесить на Шелльской дороге? Какую глупость я сделал, что не утопил его! А уж теперь-то нам достанется!
      13. МЕСТЬ САНТАНДЕРА
      Из действующих лиц нашего романа, уже знакомых читателю, не только Карлос Сантандер, Флоранс Керней и Крис Рок уехали из Нового Орлеана в Мексику. То же сделали и дон Игнацио с дочерью, причем ему были возвращены его земли, и он даже попал в милость к диктатору. В довершение всего Игнацио Вальверде был вскоре назначен министром.
      Всем этим он был обязан Сантандеру. Красавец адъютант, пользовавшийся доверием диктатора, без труда добился отмены указа о высылке дона Игнацио и позволения вернуться в свое отечество.
      Причину, заставившую его сделать это, нетрудно угадать. Здесь играли роль не дружба, не человеколюбие, а единственно страсть к дочери дона Игнацио. Не смея оставаться в Новом Орлеане из-за позорной для себя дуэли, он не мог, однако, более не видеть Луизу Вальверде. Только эгоистическая любовь и побудила его хлопотать за политического преступника. Возвращение же имущества дона Игнацио зависело уже не от него, а было лишь следствием восстановления ссыльного в его правах. Почести, жалованье и новый высокий пост были дарованы помилованному самим Санта-Аной. Причина осыпать благодеяниями человека, который еще недавно был его политическим врагом, была совершенно та же, что и причина стараний Карлоса Сантандера: мексиканский диктатор, удостоив взглядом Луизу Вальверде, заметил, что она необыкновенно красива.
      Что же касается дона Игнацио, то в его оправдание можно сказать многое: высылка из отечества, разлука с друзьями, жизнь в чужой стране и, наконец, необходимость зарабатывать хлеб насущный... Он выносил эти испытания так терпеливо и безропотно, как дай бог всякому.
      Он не заблуждался относительно мотивов, по которым хлопотал за него Карлос Сантандер, но когда дело касается таких значительных благ жизни, трудно быть чересчур разборчивым.
      После того памятного вечера, когда Сантандер показал себя в столь невыгодном свете, он появился у Вальверде лишь спустя несколько дней, с пластырем на щеке, держа руку на перевязи. Он понял, что на молчание Дюперрона и доктора может надеяться, остальные же свидетели уехали в Техас. Ему, значит, нечего было опасаться, что истина выйдет наружу. Он рассказал дону Игнацио, что нанес Кернею много ран и жизнь ирландца в большой опасности. Когда слух об этом дошел до Луизы, она чуть не заболела с горя, но Сантандер уехал, и узнать подробности было не у кого. Через несколько месяцев, уже в Мексике, он повторил ту же выдумку, хотя знал, что противник жив и здоров, он прочел о нем в одной из американских газет, где при описании Мьерского сражения в очень лестных выражениях упоминался капитан Керней. В списках убитых его имени не было.
      Вот каково было положение главных лиц нашего романа после Мьерского сражения: Карлос Сантандер - полковник, состоящий в свите диктатора, дон Игнацио Вальверде - министр, дочь его - красавица, пользующаяся всеобщим вниманием, Флоранс Керней, бывший капитан партизан, и Крис Рок, лучший стрелок отряда, - узники ужасной тюрьмы. Но их ждало еще большее унижение, о чем догадался Керней, как только начальник тюрьмы резко захлопнул дверь их кельи. Уроки, которые он брал у дона Игнацио, не пропали даром, общение с солдатами во время похода позволило ему усовершенствоваться в испанском языке. Карлос, вероятно, не подумал об этом или предполагал, что стены тюрьмы достаточно толсты, и разговоры в ее коридорах не могут быть услышаны узниками в кельях. Вышло, однако, иначе. Ирландец услышал все, что говорилось за дверью.
      - Сеньор Педро, - говорил Сантандер, - эти техасцы - мои давнишние знакомые, я встретил их не в Техасе, а в Соединенных Штатах, в Новом Орлеане, где между нами сложились отношения, которых я не считаю нужным описывать. Да будет вам известно, что я в долгу у этих людей и потому хочу расплатиться с ними. Я могу рассчитывать на вас, не правда ли?
      Трудно было ошибиться в том, что речь шла не о расплате за дружескую услугу, а напротив, о злобном плане отмщения. Ответ дона Педро доказывал, что он все прекрасно понял.
      - Конечно, вы можете рассчитывать на меня. Ваше приказание будет немедленно исполнено.
      - Прекрасно, - сказал Сантандер, подумав немного, - я хочу, во-первых, чтобы вы дали им возможность подышать воздухом на улице. Не только техасцам, но всем четверым вместе.
      - Однако! - вскричал удивленный начальник тюрьмы. - Они должны быть вам за это благодарны.
      - Менее, чем вы предполагаете, если принять во внимание работу, которую я немерен им дать.
      - Какую работу?
      - Небольшую работу...
      - На какой улице?
      - Калье-де-Платерос.
      - Когда же?
      - Завтра же. Приведите их утром и оставьте до вечера, до тех пор, пока не пройдет процессия. Вы поняли меня?
      - Кажется, да, полковник. А цепи оставим на них?
      - Да, непременно, я желаю, чтобы они оставались скованными так же, как сейчас: карлик с великаном, а два другие вместе.
      - Слушаю, все будет исполнено.
      Этим закончился любопытный разговор, а если и продолжался, то Керней не мог более ничего расслышать. Когда он пересказал услышанное Крису Року, тот не понял, о чем речь, но двое других заключенных сейчас же догадались, в чем дело.
      - Хорошо же! - вскричал карлик. - Ведь это значит, что не пройдет и суток, как мы будем барахтаться по пояс в грязи. Прекрасно, нечего сказать!.. Ха-ха-ха!..
      И, слушая смех уродца, можно было подумать, что ему предстояло не отвратительное занятие, а исключительное удовольствие.
      14. НА АСОТЕЕ
      В мексиканском городе плоские крыши домов называются "azotea". Невысокие, фута в три, перила служат для отделения крыши одного дома от крыши другого и для ограждения крыши по краю. На асотее проводят большую часть дня, это место отдыха и приема гостей. Такая особенность архитектуры восточного происхождения еще существует на побережье Средиземного моря. Не любопытно ли, что встречается она и у мексиканцев, где дома тоже имеют плоские крыши вместо террас? Такие же кровли можно видеть в Нью-Мехико и других городах. Сухой и теплый климат - главное условие для устройства подобного рода крыш. Нет на свете страны, где жизнь на открытом воздухе была бы более привлекательна, чем в Мексике. К тому же, на этих крышах не чувствуется ни малейшего дыма, так как труб практически не существует. Здесь они совершенно излишни. Немного дров, сожженных в золе, - вот и все отопление, да и то лишь в исключительных случаях. В кухнях употребляют древесный уголь, поэтому воздух остается вполне чист. Асотея, которую хорошо содержат, бывает украшена цветами, красивыми растениями, небольшими деревцами, апельсиновыми камелиями и пальмами, иногда над перилами возвышается бельведер, с которого еще удобнее любоваться красивыми видами. А где же найти пейзажи красивее, чем те, которые окружают Мехико? В какую сторону ни повернись, всюду взору открывается дивная картина. То долины самых различных зеленых оттенков - от светло-желтого маиса до темно-зеленого табака, то целые поля перечника и бобов, широкие полосы воды, отливающие на солнце серебром, и все это обрамляется цепью гор с вечным снегом на гигантских вершинах. Словом, с какой бы крыши дома ни окинуть взором даль, все чарует глаз и веселит душу.
      Но на асотее одного дома сидела молодая девушка, которая, по-видимому, не обращала внимания на окружающую красоту. Вся ее фигура выражала тоску, и тоску эту не могла рассеять самая удивительная природа.
      Это была Луиза Вальверде. Она вспоминала другую, не менее прекрасную страну, где провела несколько лет изгнания. Последний год был для нее самым приятным и счастливым: она узнала любовь! Предметом ее любви был Флоранс Керней. Где-то он теперь? Она не знала о нем ничего. Не знала даже, жив ли он. Он исчез, не объяснив причины своего внезапного отъезда. Ей было известно только, что он был избран капитаном отряда волонтеров, который, как ей потом сообщили, отправился в Техас. Затем до нее дошли слухи о геройской борьбе партизан и о понесенных ими потерях. Она знала также, что оставшихся в живых взяли в плен и отвели в Мексику, обращаясь с ними самым жестоким образом, знала и о той отваге, с которой они пытались освободиться, и о вторичном их пленении.
      Уже в Мехико она с жаром следила за всеми событиями Мьерской экспедиции и, прочитывая все газеты, с замиранием сердца просматривала списки раненых и убитых. Дойдя до списка казненных в Эль-Саладо, полуживая от страха, она вздохнула спокойно, лишь когда прочла последнюю фамилию в нем. Ей все же казалось странным, что имя Кернея нигде не упоминалось.
      Почему о нем нигде не писали? И где он мог теперь быть? Этот последний вопрос не давал ей покоя. Оставалось допустить, что Керней бесславно погиб от какой-нибудь болезни или несчастного случая. Его тело, наверное, покоится где-нибудь в прерии, где его похоронили товарищи. Грустные мысли, которым все время предавалась Луиза, покрыли бледностью ее щеки и наполнили, тоской душу. Ни почести, которыми был осыпан ее отец, ни восторг, вызываемый ее красотой, не могли рассеять ее грусти.
      15. ОЖИДАНИЕ
      Обыкновенно люди, тоскующие о чем-либо, предаются своему чувству, скрываясь от людей. Дочь дона Игнацио избрала для этого бельведер, где проводила большую часть дня в совершенном уединении. Отец ее, занятый государственными делами, проводил свое время во дворце.
      В этот день, однако, Луиза, поднявшись на асотею, была, очевидно, погружена в другие мысли. Взор ее, обычно равнодушно блуждающий по живописным просторам, был сегодня устремлен на то место, где дорога, идущая вдоль Чапультепекского акведука в Такубаю, сворачивает влево, теряется среди плантаций и исчезает из виду.
      Почему Луиза не отрывала глаз от этого поворота? Почему лицо ее так оживилось? Взгляд ее лихорадочно горел, устремленный навстречу не блестящему всаднику на красивом коне, а простому пешеходу - слуге, которого она послала в Такубаю и возвращения которого теперь ожидала. Данное ему поручение требовало большой ловкости и осторожности, но метис Хосе обладал и тем, и другим. Он должен был узнать, нет ли среди пленных, отведенных в Такубаю, человека по имени Флоранс Керней.
      Можно, пожалуй, удивиться, почему молодая девушка не сделала этого раньше. Но дело в том, что Луиза только накануне возвратилась в город из загородного поместья и узнала, что пленники, столь давно ожидаемые, наконец прибыли. Ей не пришло в голову навести справки в Аккордаде, хотя она и слышала, что несколько пленных было помещено в эту тюрьму. По ее мнению, если дон Флоранс избежал смерти, то никак не мог быть подвергнут подобному унижению.
      Когда она сидела так, сгорая от нетерпеливого ожидания, лакей подал ей конверт с гербом на печати. В конверте оказался пригласительный билет: сам диктатор предлагал ей участвовать в большой процессии, назначенной на следующий день. Внизу было указано, что в ее распоряжении будет парадная карета. Сколько женщин в Мексике позавидовали бы подобному приглашению!
      Заметьте, что Антонио Лопес де Санта-Ана не только подписался собственноручно на этом приглашении, но еще приписал "con estima particular"1.
      Эта лесть, однако, не только не доставила удовольствия Луизе Вальверде, но, напротив, вызвала у нее отвращение и даже страх. Уже не первый раз диктатор оказывал ей внимание, осыпая любезностями. Она отбросила билет с пренебрежением и начала снова всматриваться вдаль, надеясь увидеть своего посланца. О приглашении же диктатора она тут же совершенно забыла, как будто и не получала его.
      Через несколько минут ее снова отвлекли от пристального ожидания. Но был уже не лакей, а молодая женщщина, красота которой представляла удивительный контраст с красотой Луизы. У Луизы, хотя она была испанского происхождения, были золотистые волосы и нежно-белый цвет лица. Та же, которая в эту минуту входила на асотею, была смуглая брюнетка, ее роскошные черные волосы были зачесаны высоко на затылок, легкий пушок над верхней губой еще более оттенял белизну зубов. Яркий румянец на ее щеках напоминал по цвету розу. В этом лице женское очарование сочеталось с какой-то дикой оригинальностью, прибавляющей очарованию известную остроту.
      Молодая женщина, наружность которой мы только что описали, была красавица Изабелла Альмонте, "львица" мексиканского общества.
      16. ДВОЙНАЯ ОШИБКА
      Луиза Вальверде и графиня Альмонте были очень дружны, и не проходило дня, чтобы они не виделись. Они жили на одной улице. У графини был собственный дом, хотя и купленный на имя ее тетки и опекунши. Кроме красоты, она обладала еще и титулом, доставшимся ей от древнего правящего рода в Мексике.
      Очень богатая, она владела во многих местах домами и дачами. Пользуясь полной свободой, она тратила деньги, не отдавая никому отчета, веселая и беззаботная, как птичка.
      На этот раз, однако, Луизу поразило озадаченное лицо подруги и ее прерывистое дыхание. Правда, задыхаться она могла оттого, что поднялась сразу на четвертый этаж, но краска, покрывавшая ее лицо, и блеск глаз должны были объясниться другой причиной.
      - Madre de Dios!2 - вскричала участливо ее подруга. - Что с вами, Изабелла?
      - О Лусита, если бы вы знали!
      - Но в чем же дело?
      - Он в тюрьме...
      - Он жив! О, да будет благословенна Святая Дева!
      Она перекрестилась и набожно подняла глаза к небу, как бы творя благодарственную молитву.
      - Жив! - повторила удивленная графиня. - Разве вы думали, что он умер?
      - Я не знала, что и думать. Я так давно его не видела и ничего о нем не слышала. Я счастлива, что он здесь, хотя бы и в тюрьме. Пока человек жив, жива и надежда.
      Графиня стала понемногу приходить в себя, но лицо ее выражало теперь не только тревогу, но и сильное удивление. Что хотела сказать подруга? Почему она так обрадовалась, узнав, что "он" в тюрьме?
      А Луиза и впрямь чувствовала облегчение.
      - Я предполагала, что его уже нет на свете. Я боялась, что его убили или что он погиб где-нибудь в техасских прериях.
      - Карамба! - вскричала, прерывая ее, графиня, которая иногда не могла удержаться от подобных восклицаний, затем прибавила: - Что вы хотите сказать, упоминая о техасских прериях? Я не слыхала, чтобы Руперто там когда-нибудь был.
      - Руперто? - повторила Луиза, и тотчас радость на ее лице сменилась прежней тоской. - А я думала, что мы говорим о Флорансе Кернее!..
      Обе давно уже поведали друг другу тайны их сердец, и Луиза прекрасно знала, кто таков Руперто. Она знала, что он принадлежал к хорошей фамилии и был храбрым воином. Но, как и прежде дон Игнацио, он состоял в побежденной партии, большинство членов которой оказались в ссылке либо отошли от политики и жили в своих отдаленных поместьях. Руперто уже давно не показывался в Мехико, многие предполагали, что он скрывался в горах, говорили также, что он сделался начальником шайки сальтеадоров, не раз обагривших кровью дорогу в Акапулько в том месте, где она прорезает горы. Эта арена многочисленных преступлений получила название "Cruz del Marques".
      Но многие подробности были до сих пор неизвестны дочери дона Игнацио.
      - Простите мне мою ошибку, Изабелла, - сказала она, обнимая подругу и нежно прижимая ее к сердцу.
      - Скорее я должна просить у вас прощения, - ответила графиня, заметив впечатление, произведенное на Луизу ее ошибкой. - Я должна была выражаться яснее, но вы знаете, что все мысли мои сосредоточены на моем дорогом Руперто.
      Ей, конечно, следовало понимать, что, в свою очередь, мысли ее подруги заняты одним лишь Флорансом Кернеем.
      - Вы говорите, Изабелла, что его заключили в тюрьму. Но кто же это сделал и почему?
      - Кто сделал? Понятно, стража по распоряжению правительства. А почему? Потому что он принадлежит к либеральной партии, это его единственная вина. И знаете ли, что я вам еще скажу? Его обвиняют в том, что он сальтеадор!
      - Его могут обвинять, но быть он им, конечно, не может. Впрочем, меня уже ничто не удивляет в поступках людей, пользующихся властью. Дон Руперто никогда не унизил бы себя, став бандитом.
      - Бандитом?! Мой Руперто, самый ярый патриот и честнейший человек в мире!..
      - Где же и когда его захватили?
      - Где-то в окрестностях Сан-Августина, уже некоторое время назад, но я только что узнала об этом.
      - Странно, на прошлой неделе я несколько дней провела в Сан-Августине и ничего об этом не слышала.
      - Потому что это делается тайно. Дон Руперто жил где-то в горах. Слишком храбрый, чтобы быть осторожным, он спустился в Сан-Августин, и кто-то его предал.
      - Где же он теперь, Изабелла?
      - В тюрьме.
      - Но в какой тюрьме?
      - Вот это-то я и хочу узнать! Пока мне известно только, что его обвиняют в разбое. Сантиссима! - воскликнула она, нервно топча ножками веер. - Пусть клеветники поостерегутся! Он им отомстит, когда его оправдают, ведь правда всегда выходит наружу. Сметь подозревать Руперто в разбое!..
      После первой вспышки подруги заговорили наконец немного спокойнее. При этом выяснилось, что взгляд на положение вещей был у них совершенно различный. Одна знала, что возлюбленный ее в тюрьме, и приходила от этого в отчаяние. Другая надеялась, что и ее милый попал туда же, но уверенность в этом доставила бы ей отраду.
      Графиня, в свою очередь, начала расспрашивать подругу.
      - Теперь я понимаю, дорогая, почему вы подумали, что я говорила о Флорансе. Вы полагали, что он среди пленных, которые только что прибыли. Неправда ли?
      - Если бы я смела надеяться!..
      - Предприняли ли вы что-нибудь, чтобы узнать это?
      - Да, я послала человека в Такубаю, куда, я слышала, их отвели.
      - Но большинство, как я слышала, попало в Аккордаду.
      - Как! В эту ужасную яму, с самыми подлыми негодяями! Ведь техасцы военнопленные, их не могли подвергнуть такому унижению!
      - Однако это именно так. Я узнала об этом от Сантандера.
      Упоминание имени, да еще в сопоставлении с предметом разговора, произвело на Луизу сильное впечатление. Она то краснела, то бледнела при воспоминании о ненависти, существовавшей между Сантандером и Кернеем. Страшно встревоженная, она почти не слышала графиню, продолжавшую свои расспросы.
      - Кому вы это поручили?
      - Я послала Хосе.
      - Отлично, он вполне заслуживает доверия и довольно толковый, но, дорогая, он не более как слуга, и в Такубае ему будет трудно получить нужные сведения. Снабдили ли вы его деньгами?
      - О да, мой кошелек в его полном распоряжении.
      - Возможно, именно ваш кошелек и будет золотым ключом, который откроет двери тюрьмы дона Флоранса, если только он там.
      - Надеюсь, что да!
      Подобная надежда молодой девушки показалась бы очень странной человеку, не знающему обстоятельств дела.
      - Чего бы я ни дала, чтобы узнать, что он жив!
      - Вы это скоро узнаете. Когда должен вернуться Хосе?
      - Ему пора уже вернуться. Когда вы пришли, я как раз высматривала его. Может быть, пока мы разговаривали, он уже возвратился.
      - Дорогая, какое совпадение! Я сделала то же самое, что и вы, и жду возвращения моего посланца, которому поручила узнать об участи Руперто. И раз уж такова судьба, будем вместе ждать вестей, каковы бы они ни были... Что я вижу! - воскликнула она, поднимая с полу пригласительный билет, брошенный Луизой. - Приглашение с предложением кареты и любезной припиской его светлости! Вы собираетесь поехать?
      - Нет, и не думаю. Мне его любезности противны.
      - Мне бы хотелось, чтобы вы поехали. Да и отец ваш, наверное, пожелает.
      - Но вам-то к чему это?
      - Я хочу, чтобы вы взяли меня с собой.
      - Я должна прежде узнать, что скажет отец.
      - Я уверена, что...
      Ее прервал шум шагов. По лестнице поднимались двое. Это были оба посланные, случайно возвращавшиеся одновременно. Девушки поспешно вышли им навстречу. Слуги стояли, обнажив головы, один - перед графиней, другой - перед Луизой. Так что ответы их были слышны обеим. Впрочем, они и не собирались ничего скрывать друг от друга.
      - Сеньорита, - сказал Хосе, - того, о судьбе которого вы приказали мне узнать, нет в Такубае.
      Луиза страшно побледнела и воскликнула:
      - Вы больше ничего о нем не узнали? - Однако ответ сразу привел ее в себя. - Вы видели дона Флоранса?! Но где же, говорите скорее!
      - В Аккордаде.
      - В Аккордаде! - повторил, как эхо, другой голос. Это сказала графиня, которая узнала, что ее возлюбленный находится в той же тюрьме.
      - Я видел его в камере, сударыня, - продолжал слуга графини. - Он прикован к техасскому пленнику.
      - Он был в камере, сеньорита, - говорил в ту же минуту Хосе. - Он прикован к вору.
      17. СТОЧНЫЕ КАНАВЫ
      В каждом городе есть улица, пользующаяся особой привязанностью высшего общества. В Мехико это улица Платерос, улица Ювелиров, названная так по большому количеству ювелирных магазинчиков. По этой улице прогуливается золотая молодежь столицы Мексики, юноши в лакированных сапогах, желтых перчатках, со стеками в руках, с моноклями. Сюда приезжают богатые сеньоры и сеньориты выбирать себе украшения. По улице Платерос идут в Аламеду, парк с красивыми аллеями, террасами, цветами и фонтанами, осененными тенью громадных густых деревьев: под знойным небом юга все ищут тени.
      Там юные красавицы проводят часть дня, то гуляя по аллеям, то сидя у фонтана, любуясь хрустальной струей воды, но следя в то же время за сеньоритами, которые с удивительным искусством владеют веерами: колебания этих хрупких игрушек предназначены не только для прохлады, некоторые их движения выражают признания, более чарующие, чем слова. Одним лишь мановением веера здесь завязывают роман, объясняются в любви, залечивают сердечные раны или наносят их.
      Улица Платерос, оканчивающаяся у входа в Аламеду, продолжается и далее, но уже под другим названием, теперь это фешенебельный проспект Сан-Франциско, не менее популярный у мексиканской знати. Ежедневно в известный час он полон пешеходов, запружен всадниками и экипажами. В экипажи впряжены мулы или маленькие лошадки, известные здесь под названием "фрисонов". Сеньоры и сеньориты, сидящие в экипажах, очень нарядны, в открытых платьях с короткими рукавами, без шляп, их волосы украшены драгоценностями и живым жасмином или ярко-красными цветами гранатов. Блестящие всадники восседают на фыркающих лошадках. Глядя на них, подумаешь, что они едва сдерживают коней, которых на самом деле все время пришпоривают, заставляют горячиться.
      Каждый день, исключая первую неделю великого поста, когда высшее общество переходит на другой конец города, эта блестящая процессия тянется вдоль улиц Платерос и Сан-Франциско.
      Но здесь же взор останавливается на менее привлекательном зрелище. Посредине улицы проходит сточная труба, не закрытая сплошь, как в европейских странах, а только прикрытая легко снимающимися плитами. Это скорее грязная клоака, чем сточная труба. Нет ни малейшего уклона, который бы способствовал стоку нечистот, и они скапливаются в канавах, наполняя их доверху. Если бы время от времени их не очищали, то весь город был бы затоплен грязью. Иногда доходит до того, что черная жидкость просасывается сквозь плиты, распространяя зловоние. А чего только не приходится выносить зрению и обонянию, когда наступает время очистки! Снятые плиты кладут по одну сторону, а вонючую грязь - по другую, оставляя ее в таком виде, пока она не засохнет, чтобы было удобнее ее вывезти. Это не мешает, однако, аристократическому катанию. Дамы отворачивают свои хорошенькие носики: будь зловоние во сто раз сильнее, они и тогда не отказались бы от привычной прогулки. Для них, как и для посетительниц лондонского Гайд-парка, дневное катание дороже всего, даже еды и питья. Очистка стоков - тяжелая работа, для которой людей найти трудно. Даже нищие избегают ее, и решается на нее лишь последний бедняк, мучимый голодом. Она не только отвратительна, но унизительна, почему и предоставляется большей частью обитателям тюрем, осужденным на долгое заключение, да еще в счет наказания за проступок, совершенный уже в тюрьме. Их пугает не столько грязь и вонь, сколько тяжелый труд под палящим солнцем.
      Стоят они по пояс в грязи, которая нередко залепляет им даже лица, но из предосторожности с их ног не снимают колодок. Они озлоблены против всего человечества. Их глаза то мечут искры, то опущены с отчаянием. Некоторые задевают прохожих своими насмешками и ругательствами.
      После всего сказанного понятно, почему Керней с таким беспокойством прислушивался к разговору Сантандера с начальником тюрьмы.
      На следующее утро начальник тюрьмы сам пришел к их двери:
      - Пора, собирайтесь на работу!
      Он знал, что им предстояло, и прибавил насмешливо:
      - Сеньор Сантандер вас совсем избалует своим вниманием. Заботясь о вашем здоровье, полковник желает, чтобы вы совершили прогулку. Это особая милость, которая доставит вам и пользу, и удовольствие.
      Дон Педро любил поиздеваться и очень гордился своим умением изобретать насмешки. На этот раз, однако, его ирония потеряла смысл. Карлик не удержался, чтобы не ответить.
      - А! - завопил он нечеловеческим голосом. - Прогуляться по улице! Вы хотите сказать, под улицей! Я ведь знаю, дон Педро!
      Он так давно был в тюрьме, что позволял себе фамильярности с начальником тюрьмы, и ему их прощали.