Index Librorum (Эксмо) - Винляндия

– Она как-то чудила вообще?

– Нет, не-а, а что?

– Ее старик какая-то шишка в Региональном отделении, так?

– Блиц, это кабинетная работа, он в административной поддержке.

– Хмм. Я тебе дерганым кажусь? А – чек, уже обналичила? Канеш’ нет – чего я даже спрашиваю? Тут история всей моей жизни. Ну так могу я, пожалуйста, на него взглянуть? – Он прищурился, повертел под разными углами. – Странновато он смотрится. А? Не считаешь?

– Я им займусь, – пообещала она, – как только поедим. Теперь расскажи мне, кого там нет в компьютере, отчего ты прям с ума сходишь.

Он принес домой спешно составленный список, все независимые подрядчики вроде них самих. Френези вынула пару замороженных, сиречь при состоянии холодильника на деле отмороженных, пицц с пепперони, поставила печку на подогрев, и нарубила быстрый салат, пока Блиц открывал пива и зачитывал фамилии. Там были выпускники тюрьмы Лонгбинь, старые полупрофи больших жюри, сборщики займов и дамы на ниточках, коих убеждали помочь с завлечением в ловушки вскорости будущих бывшими клиентов, доносчики с фотографической памятью, девственники мокрых дел, отбиватели чеков, нюхтари рассыпухи, и жопоцапы, у каждого больше чем обильно причин стремиться под тень федерального крылышка, а кое-кто, если повезет, и обретет в них объятья и пристанище.

Ну или они в это верили, должно быть. Сейчас же, больше не в компьютере, насколько хоть кому-то из них безопасно?

– Ты теперь уверен, – гнула она, – точно знаешь, что эта как-ее-там все проверила.

– Сам проверял, впечатываю имя, в ответ «Такого Досье Нет», ага? Хочешь, чтоб я пошел ее побил, это поможет?

– Так серьезно?

– Блядь, на ять. – Примерно тут в комнату забрел Николас, мультики у него кончились, и родители теперь стали наименее нежелательной программой в округе, на полчасика, во всяком случае – ну и прекрасно вообще-то, поскольку меньше всего на свете кому-либо из родителей сейчас требовались ссоры, или то, что за них сходило, некая игра во вторжение пришельцев, при которой Блиц пулялся жалобами разных калибров и с разными скоростями, а Френези пыталась их отражать или обезвреживать, пока не рухнула ее система защиты.

– Скажи-ка, Нидворас, как там у Трансформеров дела, ничё?

– А как у Уоллеса было?

Пацан натянул доброжелательную улыбку, помахал, приложил ладонь к уху, как Рейган, выдающий: «Еще разок?»

– Несколько вопросов, пожалуй, – Николас делая вид, будто оглядывает комнату, – ма? Ты руку поднимала?

– Это мы тебе мстим за все те вопросы, которыми ты нас раньше заваливал, – Блиц вставив:

– Аминь, —

– не так давно.

– Я такого не помню, – стараясь не расхохотаться, поскольку на деле он помнил, и хотел, чтоб его подразнили.

– Должно быть, старость, дядя, – сказала Френези.

– Без остановки вопросы, на них никто не мог ответить, – сообщил ему Блиц, – типа: «Что такое металл?»

– «Откуда ты знаешь, когда у тебя сон, а когда нет?» – припомнила Френези. – Это у меня был любимый.

Френези поставила пиццы, а Блиц убрел пялиться в Ящик. Чуть погодя, когда ели, как бы с ясного неба, Блиц произнес:

– Две возможности я вижу.

Она знала, что он про компьютерный список. Одной из этих двух была та, что пропавшие люди мертвы, или же прячутся от тех, кто их таковыми желает, худший сценарий, который, раз ни один не хотел портить аппетит их сыну, уминавшему пиццу с приостановкой того физического закона, что позволяет Дэгвуду Бамстеду есть сэндвичи, вынужден был бы остаться невысказанным. Но она рискнула другой.

– Может, они в другую сторону, на поверхность, снова в мир поднялись?

– Ну. Только почему так происходит?

Николас, ломоть пиццы зависши по пути к лицу, сказал:

– Может, им всем строки из бюджета повырубали.

Блиц быстро заценил его, словно пробужденный розыгрышем.

– Тут же только что ребенок сидел, что с ним стало?

– Чего ты наслушался, Николас?

Тот пожал плечами.

– Все время же вам, ребята, говорю – смотрите Макнила и Лерера, там же постоянно что-то с бюджетом, у Президента Рейгана, и в Конгрессе? Уже началось, если вам интересно. Можно мне из-за стола выйти?

– Я, – Блиц с недоумением глядя на Френези, – сейчас, э-э, приду… Дорогуша, ты считаешь, в этом дело? Они скидывают людей с Программы, слишком много голодных ртов?

– Ничего нового. – То был освященный временем способ гарантировать, что и подопечные, и накатчики, и особые служащие будут вцепляться друг другу в глотки, состязаясь за неуклонно сокращающиеся фонды подотчетных сумм, будут неусыпно осознавать, ни на миг не явно: раз Министерство юстиции поддерживает регулярную связь с тем, что по-прежнему называется «Организованной Преступностью», о списке имен всегда можно договориться, да еще как договориться.

– Но не в таких же масштабах, – Блиц размахивая распечаткой. – Это же бойня.

Она оглядела это жилье, в которое они так до конца и не вселились – ведь правда? – так отчего ж эта печаль неминуемого прощания?

– Попробую обналичить в «Воротах 7», – сказала ему она, – как сумею быстро. – Она выбралась в глубокий закат, вдалеке воздушное движение аэропорта, центр начинал отбрасывать зарево, и в гаражном «кортике-высшем» Блица направилась к небольшому поселению, известному под названием «Ворота 7», которое за годы выросло на краю гигантской невидимой базы позади. Согласно знакам вдоль древней шоссейной системы, бежавшей среди высившихся административных зданий из бетона, где летало эхо, полно теней, ворот таких имелась по меньшей мере сотня, и каждый выезд предназначен допускать – или давать от ворот поворот – иную категорию посетителя, но никто не знал наверняка, сколько именно их там. Некоторые располагались в изоляции, доехать до них было непросто, под плотной охраной, редко используемые, иные, вроде «Ворот 7», обрастали вокруг зонами отдыха и обслуживания, жилыми домами и торговыми плазами.

В «Быстро-Напитках и Закусках Ворот 7», притаившихся среди съездов и заездов своего выезда с трассы, было битком. Заканчивалась пятница, и сразу после смены, на парковке творился зоопарк, поэтому Френези пришлось ставить машину на подсобной дороге, у незажженного уличного фонаря. Внутри, мужчины и женщины в униформах, штатском платье, костюмах, вечерних нарядах и рабочей одежде толклись и галдели, держа в зубах свои шестерики, жонглируя детьми и мешками закуси чудовищных габаритов, читая журнальчики и бульварные листки, все, казалось при этом, стремились обналичить себе чеки. Френези встала в очередь под лампами дневного света, в кондиционированном воздухе, густом от автомобильных выхлопов, и в дальнем конце вереницы едва сумела различить двух старшеклассниц на полставки, одна пробивала покупки, другая укладывала в пакеты. Ни та, ни другая, когда она до них добралась полчаса спустя, не имели полномочий обналичить ей чек.

– Где управляющий?

– Я и. о. него.

– Это правительственный чек, посмотрите, вы это все время делаете, вы же чеки с базы обналичиваете, правда?

– Ага, но это ж не чек с базы.

– Они сидят в федеральном здании в центре, номер телефона тут значится, можете им позвонить.

– Рабочий день окончен, мэм. Да, сэр, чем могу помочь? – Очередь за спиной Френези удлинилась, терпение сократилось. Она посмотрела на девчонку – языкастая, вздорная. Хотелось сказать: детка, ты б поаккуратней с такой сранью. Но лет ей столько же, сколько и Прерии было б… за этой кассой проработает, должно быть, всю оставшуюся жизнь, а раз у Френези годы федерального подкрепления и разрешения конфликтов одним-звонком позади и быстро тают, она уже не в позиции диктовать условия… Униженная, беспомощная, она в поту вышла в серо подавленную ночь, вонь движения, уличного освещения маловато, в воздухе отдаленный неопределимый рокот откуда-то из глубин базы.

Она поехала в центр, излишне осторожничая, потому что хотелось причинить кому-нибудь ущерб, нашла винную лавку с большой вывеской «Обналичиваем Чеки», внутри получила тот же поворот. На одних нервах и злости, она не бросала предприятия, пока не доехала до следующего супермаркета, и на сей раз ей велели обождать, пока кто-то ходил в подсобку звонить.

И вот там-то, глядя в длинный проход замороженных продуктов питания, мимо кассовых стоек, и в предельное черное свечение передних витрин, она осознала, что вступает в миг неоспоримого ясновидения, в жизни у нее редкий, но узнанный. Она поняла: топоры рейганомики машут везде, они с Блицем больше не исключения, их легко могут бросить и забыть в верхнем мире, на милость любых незавершенных в нем дел, что могут ныне возобновиться… как будто их все эти годы держали на хранении в некой свободной от времени зоне, но теперь, по несчитываемому капризу чего-то у власти, им надлежит заново вступить в часовой механизм причины и следствия. Где-то там будет и настоящий топор, либо что-то столь же болезненное, Джейсоническое, окончательное лезвием-по-мясу – но в том далеке, куда ее, Блица и Николаса ныне уже доставили, все будет делаться кнопками на буквенно-цифровых клавиатурах, заменяющих невесомые, невидимые цепи электронного присутствия или отсутствия. Если рисунки единиц и нулей «подобны» рисункам человеческих жизней и смертей, если все касаемо личности, можно представить в компьютерной записи длинной цепочкой единиц и нулей, что за существо тогда будет представлено долгой чередой жизней и смертей? Наверняка такое, что уровнем выше, – ангел, мелкое божество, нечто в НЛО. На формирование всего одного знака в имени этого создания уйдет восемь человеческих жизней и смертей – а все его досье может занять значительный кусок всемирной истории. Мы цифры в Божьем компьютере, – не столько думала она, сколько мычала себе некий обычный госпел, – и годимся лишь на одно, быть мертвыми или быть живыми, только это Он и видит. Что мы стенаем, чем довольствуемся, в нашем мире трудов и крови, все не стоит внимания хакера по имени Бог.

Ночной управляющий вернулся, держа чек, как держал бы использованный одноразовый подгузник.

– Они прекратили по этому выплаты.

– Банки закрыты, как они это могут?

Всю свою трудовую жизнь тут он провел за разъяснениями реальности стадам компьютерно-безграмотных, что валом валили в магазин и из него.

– Компьютеру, – начал он нежно, еще раз, – спать не нужно никогда, даже на перерыв уходить. Он как бы открыт 24 часа в день…

***

Поместье Уэйвони занимало дюжину акров на склонах южнее Сан-Франциско, с видом на Залив, мост Сан-Матео и округ Аламеда через смог в определенные дни, хотя сегодня стоял не такой. Дом, датируемый еще 1920-ми, выстроили в стиле «средиземноморский историзм», улице он являл лицо одноэтажной скромности, а за ним и вниз по склону на восьми уровнях распростерлась гигантская вилла, гладко оштукатуренная белым, с округлыми сверху окнами и красными черепичными крышами, с бельведером, парочкой веранд, садиками и двориками, весь склон полнился фиговыми и оливковыми деревьями, абрикосом, персиком и сливой, бугенвиллеей, мимозой, барвинком, и, сегодня повсюду, в честь невесты, бледные плантации жасмина, лившиеся невестиным кружевом, ночь напролет будут рассказывать обонятельные сказки о рае, еще долго после того, как последних гостей развезут по домам.

Возникши из бассейна размерами с небольшое водохранилище, в плавках из шотландки от «Братьев Брукс», даже на первый взгляд не способный быть принятым за какую-либо мраморную статую из тех, что вокруг, Ралф Уэйвони-ст. накинул на себя полотенце, не так уж давно потыренное из «Фэрмонта», взошел по краткому лестничному пролету и встал, озирая окрестность поверх подпорной стенки, коя в утреннем тумане, казалось, отмечает край утеса, а то и всего света. Лишь несколько силуэтов деревьев, а как автотрассы, так и El Camino Real[42] чудом молчат, – именно ради таких вот мгновений Ралф-ст., способный ценить мир и покой, как любой другой человек, мог предпринять еще одни, как он сам начал к ним относиться, микроканикулы на каком-нибудь острове, где время хрупко и драгоценно, вроде любого таитянского или чего-то вроде.

Относимый посторонними к тому типу руководства, чье представление о власти – секретарша на коленях под столом, Ралф, в действительности, больше заботился о других, нежели временами полезно бывало ему самому. Любил – и по-настоящему был к ним внимателен – взводы детворы, что всегда появлялись на семейных сборищах, вроде сегодняшнего. Детвора это улавливала, ценила и кокетничала с ним тоже. Друзьями он дорожил за их готовность резать ему в глаза правду-матку и говорить что-нибудь вроде: «Твоя беда, Ралф, в том, что для своей работы ты недостаточно фанатик контроля», – или: «Ты же вроде как должен позволять себе иллюзию, что занят чем-то значимым, а тебе, похоже, насрать». Его мозгоправ ему то же самое говорил. Что Ралф понимает? Он смотрел в зеркала и видел кого-то в нормальной для своих лет форме, он шел и проводил положенное время в гидромассажной ванне и на теннисном корте, во рту располагал кое-какой дорогостоящей стоматологией, которую применял к еде изысканно и тщательно. Милая супруга, Шондра, что тут скажешь? Детки – ну, время еще есть, оно покажет. Джельсомина, малышка, сегодня выходит замуж за преподавателя из колледжа в Л.А., из хорошей семьи, с которой Ралф вел безупречные и даже почетные дела. Доминик, «кинематографический управленец», как Ралфу нравилось его называть, накануне ночью прилетел из Индонезии, где был линейным продюсером некоего кина про чудовищ, чей бюджет требовал корректировки от часа к часу, поэтому он много времени висел на телефоне, дороговато, но, быть может, удавалось попутать тех, кому его случилось прослушивать. И Ралф-мл., который однажды должен будет взять на себя руководство «Предприятиями Ралфа Уэйвони», приехал своим ходом, взяв отгул от обязанностей управляющего придорожного салона «Огурец» в Винляндии.

– Тебе надо понимать одно, – доверился Ралф своему тезке в тот день, когда пацану стукнуло восемнадцать, и ему на три года раньше устроили вечеринку ventunesimo[43], ход в то время разумный, учитывая множество талантов, что в его личности проявлялись к попаданию в неприятности, – пока слишком ни во что не вляпался: мы – стопроцентная дочерняя компания.

– Это еще что? – осведомился Ралф-мл. В стародавние времена отец мог просто пожать плечами, развернуться, ни единого слова не сказав, и уйти наслаждаться своим отчаяньем в одиночестве. Двое Уэйвони стояли в винном погребе, и Ралф мог бы его там попросту бросить, среди бутылок. Вместо этого он обеспокоился разъяснить, что, говоря строго, семейство не «владеет» ничем. Они получают ежегодный операционный бюджет от корпорации, которая владеет ими, только и всего.

– Как королевская семья в Англии, в смысле?

– Мой первенец, – Ралф закатывая глаза, – если так проще – на здоровье.

– А я буду как – принц Чарлз?

– Testa puntita[44], будь так любезен.

Но встревоженное лицо молодого Уэйвони уже разгладилось при виде пыльной бутылки вина, «Брунелло ди Монтальчино» 1961 года, отложенной при его рождении, дабы выпить в этот день его перехода ко взрослости, хотя лично его порцию этого вина ожидала та же фаянсовая судьба, что и пойло подешевле, коего он впоследствии выкушал слишком много.

Джельсомина, будучи дочкой, никакой бутылки, разумеется, не удостоилась. Но слышал ли он от нее хоть слово жалоб? Эта сегодняшняя свадьба стоила Ралфу больше, чем он заплатил за дом. После полномасштабной брачной Мессы, на здешнем приеме подавать будут омаров, икру и турнедос Россини, равно как и яства более домашнего приготовления, вроде печеных дзити и сложного свадебного супа, варить который умела, среди прочих своих добродетелей, лишь его невестка Лолли. Вино – половодьем, от домашнего красного до шампанского «Кристаль», а склон населят сотни расфранченных и – фуфыренных друзей, родственников и деловых знакомых, по большинству – в настроении праздновать. Единственная неопределенность, даже вообще-то не загвоздка – в музыке: Сан-Францисский симфонический на гастролях за рубежом, у светского комбо, которое Ралф-ст. абонировал первоначально, вышла заминка в Атлантик-Сити, где им невольно продлили ангажемент, пока не выплатят все, что должны Казино в результате ряда неразумных ставок, а эта их замена в последнюю минуту, Джино Бальоне и «Пейзане», которых Ралф-мл. нанял у себя на севере, даже не прослушав, по-прежнему величина неизвестная. Что ж – лучше б им сыграть отлично, больше Ралфу нечего сказать, вернее подумать, а туман меж тем начал приподыматься, являя, в конечном итоге, не пограничье вечности, но всего-навсего вновь банальнейшую Калифорнию, ничем не отличавшуюся от той, что показывалась ему, когда он уходил.

Группа прибыла около полудня, два дня праздно покатавшись с заездами через винную страну, прибрежное Приморье, и Беркли. В конце концов, они взобрались по сбивающей с толку сети извилистых улочек, наложив последние штрихи на собственный гардероб и грим, все в черных с отливом, коротких синтетических париках, щегольских одинаковых костюмах мятной расцветки и континентального покроя, золотых цацках и усах на клею, после чего подкатились к главным воротам эксклюзивной общины Лугарес-Альтос[45], где всем приказали выйти из фургона и каждого подвергли раздельному телесному шмону, плюс сканированию на предмет металлических предметов вплоть до размеров полицейской бляхи, а также электронных устройств активных и пассивных. Молодой Ралф нервно дожидался на парковке поместья Уэйвони, куда все снова выгрузились. Рвотонные дамы, включая Прерию, сходным же манером попытались смягчить свою экстравагантность образа – при помощи париков, одежды и косметики, позаимствованных у подруг поконсервативней. Билли Блёв, чье знакомство с чем бы то ни было итальянским ограничивалось дейтерагонистом Ишаконга и несколькими рекламными роликами консервированной пасты, намеревался говорить на собственном несовершенном представлении об этническом акценте, пока Исайя Два-Четыре, засекши в оном не только недостоверность, но и потенциальную возможность кого-либо оскорбить, не отвел молодого эпонима группы в сторонку на слово-два, хотя Ралф-мл., говоривший по-калифорнийски всю жизнь, принял этот прононс всего лишь за какой-то дефект речи.

– Вы же, парни, уже этим занимались, так? – то и дело спрашивал он, пока все сгружали инструменты, усилки и цифровые интерфейсы и перемещались в огромный воздушный шатер на краю небольшого луга, где повсюду сновали оливреенные официанты, расставляя хрусталь и расстилая белье, перетаскивая тонны ледяной стружки, высокоиздержечных закусок, цветов и складных стульев, на максимальной громкости обсуждая достоинства хлопот, коими все они занимались тут уже тысячу раз.

– Свадьбы играть – наша жизнь, – заверил его Билли.

– Только не выделывайся, лады? – пробурчал Исайя.

– Ага, в натуре, – гоготнул Лестер, ритм-гитарист. – Облажаешься с этим, Билл, нам всем кранты.

Первое отделение они преодолели безвредными поп-попевками, старыми рок-н-ролльными напевами, даже одним или двумя бродвейскими стандартами. Но в перерыве прибыл крупный эмиссар с отчетливо конусовидной головой, доверенный клеврет Ралфа-ст. «Двухтонка» Кармине Квёлодини с сообщением для Билли:

– Мистер Уэйвони с наилучшими пожеланиями, говорит спасибо за современный оттенок музыки, которой все молодые люди насладились просто сказочно. Но он спрашивает, не сыграли б вы в наступающем отделении что-нибудь такое, что легче могли бы понять и поколения постарше, что-нибудь… поитальянистей?

Более обычного стремившиеся угодить, «Рвотоны» открыли отделение заранее отрепетированным попурри итальянских мелодий, объединенных темой трансцендентности, – с сальса-обработки «Больше» из «Mondo Cane»[46] (1963), замедленным до 3/4 в «Senza Fine»[47] из «Полета Феникса» (1966), и под завязку версией на английском, гнусавым тенорком Билли, любимой «Al Di La»[48], из бессчетного количества телефильмов.

Никто не удивился больше Билли, когда Двухтонка Кармине возник опять, на сей раз торопливо сопя, раскрасневшись лицом, с возбужденьем во взоре, словно предчувствовал шанс заняться той пыльной работенкой, за которую и получал зарплату.

– Мистер Уэйвони просит передать, что он надеялся, ему не придется вам слишком подробно объяснять, но он думал скорее про «C’e la Luna»[49], «Way Marie» – знаете, чтоб подпевать, ну и, может, немножко из оперы, «Cielo е Mar»[50], да? Брат мистера Уэйвони Винсент, как вам известно, сам очень недурной певец…

– Га, – Билли уже с медленным и притупленным несколько пониманием, – э-э, ну. Еще б! По-моему, у нас те оркестровки…

– В фургоне, – бормотнул Исайя.

– …в фургоне, – озвучил Билли Блёв. – Надо тока просто… – выскользнув одной рукой из-под ремня гитары. Но Кармине дотянулся, вынул гитару из хватки Билли, и принялся переворачивать ее, одним концом поверх другого, закручивая ремень, теперь у Билли на шее, все туже и туже.

– Оркестровки. – Кармине рассмеялся, смущенно и гаденько. – «Ой, Мари», какая тут оркестровка вам нужна? Вы ж, господа, итальянцы, разве нет?

Банда сидела молча, беспомощно, и наблюдала, как их вожака гарротят. Несколько англов, кое-кто шотло-ирландец, один паренек еврей, настоящих итальянцев нет.

– Ну а хотя бы католики? – продолжал Кармине, расставляя в своих репликах ударения рывками за ремень. – Может, отпущу вас с десятком припевов «Аве Марии» и молитвой о прощении? Не? Тогда скажите мне, покуда можете, что происходит? Вам чего, Малыш Ралф ничего не сказал? Эй! Минуточку! А это что? – По ходу тряски головы на том, где она сидит, взад и вперед, «итальянский» парик Билли начал съезжать, обнажив его истинный причесон, нынче выкрашенный в пылко бирюзовый. – Да вы, парни, никакие не Джино Бальоне и «Пейзане»! – Кармине покачал головой, потрещал суставами, разминая. – Это мошеннический обман, друзяйки! Разве не знаете, за такое можно в малых исках оказаться?

Видя, что Билли Блёв, наслаждаясь своей капитуляцией перед паникой, напрочь забыл о быстро-размыкающихся защелках на концах гитарного ремня, коим его душили, Исайя подошел и ему их отщелкнул, тем самым позволив руководителю коллектива отшатнуться назад и с хрипом втянуть в легкие немного воздуха.

– Вообще-то, – начал Исайя, – я тут на ударных, моя работа – сносить удары и грубые неожиданности, выстраивать их в линию, чтоб публика могла танцевать, я больш’ ничё и не делаю, в натуре, но как знаток и по той истории, что, похоже, рассказывает ваше лицо получателю Жизненных ударов вродь вас, вы наверняка заметите, что настоящий кризис может и не оказаться достойным тех эмоциональных вложений, что вы рассматриваете, не говоря уж о синяках на шее этого самого Джино сиречь Билли, от которых ему придется не одну неделю носить бандану, с переходом к последствиям в музыкальном смысле, а также к возбуждению подозрений в засосах со стороны многочисленных старушенций, кои вы легко способны вообразить, тут у нас отнюдь не удар судьбы, поди ж ты, даже не мазок щетки по верхней тарелке Жизни, ладно вам! Э!

– Ах, – выпалил негабаритный гамадрил, завороженный, – да, ты прав, парнишка, и я говорю это с разочарованием, птушта весь уже изготовился ко множественной конфронтации.

– Хорошо, – Билли Блёв где-то за усилком, в неистовых поисках ключей от фургона, – вы не держите за душой, это хорошо.

К счастью, в составе библиотеки Ралфа Уэйвони оказался экземпляр незаменимого «Итальянского свадебного песенника» Делёза-и-Гваттари, который Джельсомина, невеста, ради оберега своего бракосочетания от несчастливых предзнаменований вроде крови на свадебном торте, поимела присутствие духа проскользнуть в дом и преподнести взорам Билли Блёва. К вящему неудобству, Билли, ключи в кулаке, в этот момент уже отправился в целенаправленное путешествие по парковке, а посему свежая невеста, в бабушкином свадебном наряде, была наблюдаема бегущей за неитальянским музыкантом с необычными волосами – не то нарушение приличий, согласно мнению более традиционно настроенных элементов, близких к Ралфу Уэйвони, кое можно оставить неотмщенным. Посему, невзирая на возрождение музыки, танцевания и доброго настроения вкупе со спасением дня бракосочетания Джельсомины Уэйвони, сей латентной угрозы оказалось довольно, дабы парализовать Билли на весь остаток халтуры, раз уж теперь он был убежден, что заказ на него поступил из высочайших кругов.

– Эй, да если они захотят тебя потемнить, Билли, они это и сделают, – известил его басист «Рвотонов», известный под своим профессиональным именем Мясницкий Крюк. – Теперь лучше всего тебе будет срастить штурмовую винтовку 22-го калибра и вставить шептало автоспуска к ней, когда за тобой придут, по крайней мере, заберешь парочку с собой.

– Не-е, – возразил сквозняк-виртуоз 187, самоназвавшийся так в честь статьи УК Калифорнии за убийство, – только задроты на технику рассчитывают, а Биллу нужны навыки рукопашного боя, ножи, ‘чаки, чутка джиткундо…

– Веселухе конец, Билл, либо из города сваливай, либо нанимай себе крутую охрану, – вставил Гад, синтезаторщик.

– Исайя, дружбан, выручай, а, – взмолился Билли.

– С другой стороны, – сказал Исайя, – «Volare»[51] им понравилось.

По ходу всей этой суматохи, Прерия, уровнем-другим выше по склону, стояла в полусмятении перед зеркалом в золотую жилку и в изысканной раме, одним в целом ряду, в туалетной комнате дамского салона ошеломительной безвкусицы, переживая приступ ПОП, сиречь Подростковой Одержимости Прической. Пока остальные Рвотонки бегали вокруг с краской для волос или париками, Прерии для пущей консервативности достаточно было их расчесать.

– Идеально! – сообщил ей тактичный Билли, – никто лишний раз и не глянет.

Она пялилась в собственное отражение, на лицо, что всегда было для нее полутайной, несмотря на материны фотографии, которые ей показывали Зойд и Саша. В ее лице Зойда увидеть было легко – этот загиб подбородка, укос бровей, – но она издавна умела такие черты отфильтровывать, как способ отыскать в том, что оставалось, лицо матери. Она вновь принялась теребить волосы щеткой для начесов из кораллового пластика, которую ей в магазине сперла подруга. Перед зеркалами она нервничала, особенно всеми этими, каждое вправлено над мраморной раковиной с русалками вместо ручек кранов, в пространстве, освещенном, как автовокзал, стены обиты золотым бархатом с рельефным геральдическим узором, повсюду розовые и кремовые штрихи, посередине фонтан, какая масштабная римская репро, утопленные динамики играют FM-стерео, замкнутое на какую-то местную легкомузыкальную частоту в округе, тихонько кипят там себе, словно насекомая песнь.

Прерия попробовала волосы счесать вперед длинной челкой, остальные прибить щеткой по плечам впереди, надежней способа она не знала, а глаза у нее уже пылали такой синевой сквозь локоны и тени, что самой жутко, какое время дня или ночи ни возьми, от того, что воображала, будто видит она перед собой призрак матери. А что если она посмотрит на полсекунды дольше нужного, и он заморгает, ее же глаза останутся распахнутыми, и губы его зашевелятся, после чего заговорят ей такое, чего уж точно лучше б не слышать…

Примечания

1

Зд.: чувак (искаж. исп.). – Здесь и далее прим. пер. Переводчик благодарен коллективу авторов конкорданса PynchonWiki и участникам списка рассылки PynchonList, а также Александру Богдановскому, Льву Кацу, Дмитрию Коваленину, Марии Лактышевой, Анне Синяткиной и Патрику Хёрли.

2

После (фр.).

3

Зд.: личный ущерб.

4

Зд.: образ действия.

5

Сверхчувственное восприятие.

6

Управление по борьбе с наркотиками.

7

Зд.: точняк (исп.).

8

От исп. головорез.

9

Как вкусно, как сладко! (исп.)

10

Национальная баскетбольная ассоциация.

11

От исп. «два икса».

12

Зд.: Чё?.. Ни бельмеса по-английски (исп.).

13

Зд.: гражданская служба.

14

Канцелярская крыса, чернильная душа (исп.).

15

Зд.: фиг там (исп.).

16

Зд.: тьфу ты (исп.).

17

Передозировался.

18

Зд.: такие дела (исп.).

19

Кореш (исп.).

20

Зд.: да и хрен с ним (исп.).

21

Матерь Божья! (исп.)

22

Магистр социального обеспечения, доктор философских наук.

23

Из света к здоровью (лат.).

24

Зд.: суточные (лат.).

25

Раки по-домашнему (искаж. фр.).

26