- Живая? - переспросил Мецгер. - Живая электронная музыка?
      - Все наши ребятки делают тут записи "живьем". Задняя комната забита аудио-осцилляторами, машинками для имитации выстрелов, контактными микрофонами - в общем, все дела. Это если ты забыл захватить свою гитарку врубаешься? - но у тебя есть настрой, и ты хочешь покачать с другими ребятками вместе, тут всегда для тебя что-нибудь найдется.
      - Я не хотел вас обидеть, - сказал Мецгер с обворожительной улыбкой Детки Игоря.
      Откуда ни возьмись, в кресле напротив появился субтильный молодой человек в костюме из быстросохнущей ткани; он представился Майком Фаллопяном и принялся агитировать за организацию, известную под названием "Общество Питера Пингвида".
      - Одна из психованных правых группировок? - поинтересовался дипломатичный Мецгер.
      Фаллопян заморгал: - Это они нас обвиняют в паранойе.
      - Они? - переспросил Мецгер, тоже заморгав.
      - Нас? - сказала Эдипа.
      "Общество Питера Пингвида" было названо так по имени капитана корабля Конфедерации "Недовольный", который в начале 1863 года отправился в плавание с оперативным соединением на борту, дабы осуществить дерзкий план - обогнуть мыс Горн и, атаковав Сан-Франциско, открыть второй фронт в Войне За Независимость Юга. Бурям и цинге удалось погубить или сломить все корабли той армады, кроме маленького, но боевого "Недовольного", который появился у калифорнийских берегов около года спустя. Коммодор Пингвид, однако, не знал, что царь Николай Второй отправил в залив Сан-Франциско четыре корвета и два клипера Дальневосточного флота под командованием контр-адмирала Попова часть уловки, предпринятой, дабы удержать Британию и Францию (помимо прочего) от вмешательства на стороне конфедератов. Худшего времени для штурма Сан-Франциско нельзя было придумать. В ту зиму за границей поползли слухи, будто крейсеры южан "Алабама" и "Самтер" приведены в полную готовность к атаке, и русский адмирал под свою ответственность отдал тихоокеанской эскадре приказ "стоп машина!", но при этом распорядился держать пар и быть готовыми к бою, если враг попробует атаковать. Крейсеры же, казалось, предпочитали просто курсировать вдоль берега. Это не помешало Попову вести периодическую рекогносцировку. До сих пор остается не вполне ясным, что же случилось девятого марта 1864 года - день, почитаемый "Обществом Питера Пингвида" священным. Попов послал корабль - не то корвет "Богатырь", не то клипер "Гайдамак" - посмотреть, что там видно. У берега не то Кармеля, не то Писмо-Бича, как они сейчас называются, где-то в полдень, или даже, возможно, ближе к сумеркам, два корабля заметили друг друга. Один из них, вероятно, выстрелил, и если так, то другой ответил; но поскольку они были вне радиуса стрельбы, не осталось ни царапины, чтобы впоследствии можно было что-либо доказать. Опустилась ночь. Утром русского корабля не оказалось. Но движение относительно. Если верить выдержке из судового журнала, направленной в апреле генерал-адъютанту в Петербург и хранящейся сейчас где-то в Красном Архиве, то ночью исчез как раз "Недовольный".
      - Но кому какое дело? - пожал плечами Фаллопян. - Мы не пытаемся создать очередное священное писание. Для нас это, естественно, обернулось поддержкой в "библейском поясе" - возможно, они ожидали, что мы обратимся к чему-нибудь действительно стоящему. Старые конфедераты.
      - То было первое вооруженное противостояние России и Америки. Атака, контрудар, оба снаряда погребены навеки, и Тихий Океан катит свои волны дальше. Но круги от тех двух всплесков разошлись, разрослись, и сегодня затопили всех.
      - Питер Пингвид был нашей первой потерей на войне. Не фанатиком, которого наши друзья - левоуклонисты из общества Бэрша - предпочли возвести в мученики.
      - Так коммодора убили? - спросила Эдипа.
      Гораздо хуже, с точки зрения Фаллопяна. После того противостояния, потрясенный неизбежным военным альянсом между аболиционистской Россией (Николай освободил крепостных в 1861-м) и Союзом, который на словах поддерживал отмену крепостничества, а на деле держал промышленных рабочих в своего рода "платном рабстве", Питер Пингвид неделями сидел у себя в хижине, исполненный горестных мыслей.
      - Но тогда, - возразил Мецгер, - он, похоже, был против индустриального капитализма. Разве это не дисквалифицирует его как антикоммунистического деятеля какого бы то ни было толка?
      - Вы рассуждаете, как бэршист, - сказал Фаллопян. - Тут плохие, там хорошие. Вы никак не доходите до главной истины. Конечно, он был противником индустриального капитализма. Но ведь и мы тоже. Разве это явление не вело, с неизбежностью, к марксизму? По сути и то, и другое - части одного и того же неотвратимо надвигающегося кошмара.
      - Индустриальное черт те что, - отважился Мецгер.
      - Вот, опять же! - закивал Фаллопян.
      - Что случилось с Питером Пингвидом дальше? - хотела знать Эдипа.
      - В конце концов, подал в отставку. Нарушил нормы воспитания и кодекса чести. Его вынудили к этому Линкольн и царь. Вот, что я имел в виду, когда называл его потерей. Он, как и многие из его команды, поселился неподалеку от Лос-Анжелеса, и всю оставшуюся жизнь занимался лишь накоплением состояния.
      - Как трогательно, - сказала Эдипа. - И чем же он занимался?
      - Спекулировал недвижимостью в Калифорнии, - ответил Фаллопян.
      Эдипа, которая начинала делать глоток, выпрыснула напиток сверкающим конусом футов на десять, если не дальше, и забилась в хихикании.
      - А чего? - сказал Фаллопян. - В тот год была засуха, и участки в самом центре Лос-Анжелеса продавались по шестьдесят три цента за штуку.
      У входа раздался громкий крик, и тела хлынули к полноватому бледному пареньку с кожаной почтовой сумкой через плечо.
      - Почтовое построение! - орали люди. Прямо как в армии. Толстячок со смущенным видом вскарабкался на стойку и стал выкрикивать имена, бросая конверты в толпу. Фаллопян извинился и пошел к остальным.
      Мецгер вытащил очки и, прищурившись, принялся через них разглядывать парня на стойке. - У него значок "Йойодины". Что ты об этом думаешь?
      - Внутренняя почта компании, - сказала Эдипа.
      - В это время суток?
      - Может, ночная смена? - Но Мецгер только нахмурился. - Сейчас вернусь. - Пожав плечами, Эдипа направилась в туалет.
      На стене кабинки, среди написанных губной помадой непристойностей, она заметила объявление, аккуратно выполненное инженерным шрифтом:
      "Хотите утонченно развлечься? Хоть ребята, хоть девчонки. Чем больше, тем веселее. Свяжитесь с Керби. Только через ВТОР, а/я 7391, Л-А."
      ВТОР? Эдипа удивилась. Под объявлением еле заметно карандашом был пририсован неизвестный Эдипе символ - петля, треугольник и трапецоид:
      Он мог иметь некий сексуальный смысл, но Эдипе почему-то казалось, что это не так. Она нашла в косметичке карандаш и переписала адрес с символом в блокнот, подумав: "Боже, ну и каракули". Когда вышла, Фаллопян уже вернулся и сидел с забавным выражением на лице.
      - Вы не должны были этого видеть, - сказал Фаллопян. Он держал конверт. Эдипа заметила на месте почтовой марки написанную от руки аббревиатуру c названием какой-то частной курьерской службы.
      - Конечно, - сказал Мецгер. - Почта это государственная монополия. А вы - в оппозиции.
      Фаллопян в ответ криво ухмыльнулся: - Это не так по-бунтарски, как может показаться. В "Йойодине" мы пользуемся внутренней системой доставки. Тайно. Но трудно найти курьеров - слишком велик оборот. Они работают по весьма жесткому графику, и начинают нервничать. Служба безопасности на фабрике подозревает неладное. Они внимательно следят. Де Витт, - указывая на толстого почтоношу, который трепыхался в руках, стаскивающих его со стойки, и отбрыкивался от предлагаемых напитков, - он самый нервный из работавших в этом году.
      - И каковы масштабы? - спросил Мецгер.
      - Только внутри здешнего филиала. Пробные проекты запущены в вашингтонском и, думаю, в далласском филиалах. Но в Калифорнии мы пока единственные. Некоторые из членов побогаче заворачивают в письма кирпичи, потом все это дело - в коричневую бумагу, и посылают через железнодорожную экспресс-почту, но я не знаю...
      - Что-то вроде ренегатства, - посочувствовал Мецгер.
      - Таков принцип, - согласился Фаллопян с оправдывающейся интонацией. Чтобы поддерживать приличный объем, каждый член должен посылать через систему "Йойодины" каждую неделю хотя бы одно письмо. Если не пошлешь, то тебя штрафуют. - Он вскрыл свое письмо и показал его Эдипе и Мецгеру.
      Привет, Майк, - говорилось в нем. - Дай, думаю, черкну тебе пару строчек. Как продвигается книжка? Ну вот, вроде, и все. Увидимся в "Скопе".
      - И вот так вот, - с горечью признался Фаллопян, - почти все время.
      - А что за книга? - поинтересовалась Эдипа.
      Оказалось, Фаллопян пишет историю американской частной почты, пытаясь связать Гражданскую войну с почтовой реформой, которая началась где-то в 1845-м. Он счел не простым совпадением тот факт, что именно в 1861 году федеральное правительство рьяно взялось за подавление независимых почтовых линий, выживших после разного рода Актов 1845-го, 47-го, 51-го и 55-го годов, каждый из которых был нацелен на приведение любой частной инициативы к финансовому краху. Фаллопян рассматривал это как притчу о власти, о ее вскармливании, росте и систематическом злоупотреблении ею, хотя в тот вечер в разговоре с Эдипой он не вдавался в такие детали. У Эдипы первые воспоминания о нем сводились, в сущности, лишь к хрупкому сложению, породистому армянскому носу и некоторому родству цвета его глаз с зеленым неоном.
      Так для Эдипы начался медленный, зловещий расцвет Системы Тристеро. Или, скорее, Эдипино присутствие на неком уникальном представлении, которое продлили - словно был конец ночи, и для задержавшихся допоздна решили устроить что-то особое. Словно платья, тюлевые бюстгальтеры, украшенные драгоценностями подвязки и пояса исторического фасона, который вот-вот изживет себя, спадали, укладываясь плотными слоями, подобно одежкам Эдипы в той игре с Мецгером во время фильма о Детке Игоре; словно стремительное продвижение к заре, длившееся неопределенные черные часы, было необходимо, чтобы Тристеро предстал во всей своей жуткой наготе. Может, его улыбка окажется застенчивой, и он, не причинив вреда, оставив ее в покое, упорхнет за кулисы с напоминающим о Бурбон-стрит поклоном? А может, наоборот, танец завершится, и тут-то он явится вновь, - фосфоресцирующий взгляд сомкнется со взглядом Эдипы, улыбка сделается зловещей и безжалостной; он склонится над нею, одиноко сидящей среди пустых рядов, и скажет слова, которые ей никогда не хотелось бы услышать.
      Начало представления обозначилось достаточно ясно. Это было, когда они с Мецгером ждали официальных писем, дающих право стать цессионными представителями в Аризоне, Техасе, Нью-Йорке и Флориде, где Инверарити вел строительные проекты, и в Делавэре, где Инверарити был зарегистрирован как юридическое лицо. Вместе со взаимообратимыми близнецами-"Параноиками" Майлзом, Дином, Сержем и Леонардом, они решили съездить на денек в "Лагуны Фангосо" - один из последних крупных проектов Инверарити. В самой поездке никаких особых событий не произошло, если не считать того, что "Параноики" пару раз чуть не врезались во встречную машину: водитель Серж из-за челки ничего не видел. Его убедили пустить за руль одну из девушек. Где-то вдали, за непрестанно расширяющимся ландшафтом, где дощатые трехспаленные дома тысячами рассыпались по темно-бежевым холмам, притаилось море, оно чувствовалось где-то там - с его высокомерной воинственностью по отношению к смогу, которого не было в материковой дремоте Сан-Нарцисо, - невообразимый Тихий океан - океан, не желающий иметь ничего общего ни с серфингистами, ни с топчанами, ни с канализационными стоками, ни с налетами туристов, ни с загорелыми гомосексуалистами, ни с платной рыбалкой; дыра, оставленная луной, что вырвалась на волю, - словно памятник ее бегству; ты не слышишь его и даже не чувствуешь запаха, но оно здесь, нечто приливное, оно уже почти достигло зон восприятия где-то за глазами и барабанными перепонками и вот-вот возбудит частицы мозгового тока, для регистрации которого даже самый тонкий микроэлектрод оказался бы слишком грубым. Еще задолго до отъезда из Киннерета Эдипа разделяла убеждение, что море искупает все грехи Южной Калифорнии (ее родной части штата, несомненно, не требуется никакого искупления), - верила в невысказанную идею: что бы ни делали с Тихим океаном у его кромок, истинный океан либо остается неоскверненным и цельным, либо усваивает любое уродство, превращая его в более общую истину. Эта идея вместе с заключенной в ней бесплодной надеждой - вот, пожалуй, и все, что чувствовала Эдипа тем утром, когда они совершали бросок к морю, собираясь остановиться на первом же пляже.
      Они проехали среди экскаваторов - полное отсутствие растительности, знакомая культовая геометрия, - и в конце концов, после тряски по песчаным дорогам и спуска по серпантину, оказались возле скульптурноподобного водоема по имени Озеро Инверарити. На насыпном острове среди синей ряби стоял - или, скорее, сидел на корточках - павильон для посетителей - коренастое, стрельчатое, цвета ярь-медянки, в стиле модерн воссоздание некого огромного европейского казино. Эдипа в него влюбилась. "Параноидальная" часть компании вывалилась из машины, неся инструменты и озираясь, словно под грудами сваленного грузовиками белого песка они искали розетки. Эдипа вытащила из багажника "Импалы" корзину, набитую сэндвичами с баклажанами и пармезаном из итальянского кафе "драйв-ин", а Мецгер появился с огромным термосом текилового коктейля. Они побрели по пляжу к небольшой марине для владельцев катеров, не имеющих причальных мест на воде.
      - Эй, чуваки, - завопил Дин или, может, Серж, - давайте свистнем катер!
      - Давайте, давайте! - закричали девушки. Мецгер закрыл глаза и прошелся вокруг старого якоря. - Мецгер, - поинтересовалась Эдипа, - почему ты закрыл глаза?
      - Кража, - произнес Мецгер, - возможно, им понадобится адвокат. Раздался рокот; от шеренги прогулочных катеров, выстроившихся, словно поросята, вдоль пирса, поднялся дымок, указывая, что "Параноики" и в самом деле завели чью-то посудину. - Эй, поехали! - звали они. Вдруг на расстоянии дюжины катеров появилась накрытая синей полиэтиленовой накидкой фигура и сказала: - Детка Игорь, мне нужна помощь.
      - Знакомый голос, - произнес Мецгер.
      - Быстрее, - сказала накидка, - ребята, возьмите меня покататься.
      - Поторопитесь! - звали "Параноики".
      - Манни Ди Прессо, - узнал Мецгер. Без особого восторга.
      - Твой дружок актер-адвокат, - вспомнила Эдипа.
      - Эй, не так громко, - сказал Ди Прессо, украдкой - насколько позволял полиэтиленовый конус - пробираясь к ним вдоль причала. - Они следят. В бинокль. - Мецгер подсадил Эдипу на почти угнанный катер - семнадцатифутовый алюминиевый тримаран по имени "Годзилла-2", - и потянулся за тем, что, по идее, было рукой Ди Прессо, но схватил лишь пустой пластик, дернул, после чего накидка сползла, и на свет Божий появился Ди Прессо в водолазном костюме и полусферических темных очках.
      - Я все объясню, - сказал он.
      - Эй! - с пляжа донеслись два голоса, они кричали почти в унисон. На открытое место выбежал стриженный ежиком, загорелый коренастый человек, тоже в очках, правая рука за пазухой, сложенная вдвое, как крыло.
      - Нас фотографируют? - сухо спросил Мецгер.
      - Это не шутки, - тараторил Ди Прессо, - поехали. - "Параноики" отвязали "Годзиллу-2", отвели ее от пирса, развернулись и с дружным воплем рванули вперед, словно летучая мышь из ада, едва не выбросив Ди Прессо в веер брызг за кормой. Оглянувшись, Эдипа увидела, как к их преследователю присоединился еще один человек примерно того же сложения. Оба - в серых костюмах. Ей не удалось разглядеть, есть ли у них в руках что-нибудь вроде пистолетов.
      - Я оставил машину на том берегу, - сказал Ди Прессо, - но я знаю, что его люди следят.
      - Кого "его"? - спросил Мецгер.
      - Энтони Гунгерраса, - зловещим тоном ответил Ди Прессо, - известного под именем Тони Ягуар.
      - Кого-кого?
      - А, sfacim', - пожал плечами Ди Прессо и сплюнул в кильватер. "Параноики" запели на мотив Adeste Fideles:
      Эй, цивильный мужичок, мы свистнули твой ка-атер
      Эй, цивильный мужичок, мы свистнули твой катер...,
      прихватывая друг дружку и пытаясь выпихнуть за борт. Испуганно отодвинувшись, Эдипа стала наблюдать за Ди Прессо. Если он и в самом деле, как утверждал Мецгер, играл его роль в пробном фильме, то подбор актеров был типично голливудский: ни внешностью, ни манерами они ни капли не походили друг на друга.
      - Итак, - сказал Ди Прессо. - Кто такой Тони Ягуар. Большая шишка в коза ностре, вот кто.
      - Ты же актер, - удивился Мецгер. - Какие у тебя с ними дела?
      - Я - снова адвокат. - ответил Ди Прессо. - Тот пробный фильм, Мец, и так никогда бы не купили - разве что сделать что-нибудь по-настоящему зрелищное, в духе Дэрроу. Чтобы вызвать интерес у публики - например, сенсационным процессом.
      - Типа чего?
      - Ну, скажем, типа тяжбы по имуществу Пирса Инверарити. - Сохраняя, по возможности, спокойствие, Мецгер вытаращил глаза. Ди Прессо рассмеялся и стукнул Мецгера по плечу. - Верно, дружище.
      - А что, кто-то чего-то хочет? Хорошо бы тебе пообщаться и с другим душеприказчиком. - Он представил Эдипу. Ди Прессо в знак вежливости прикоснулся к своим очкам. Воздух вдруг стал прохладным, на солнце наползли облака. Они втроем одновременно подняли глаза в поисках возможной угрозы и взглядом уперлись в бледно-зеленый павильон для посетителей - его островерхие окошки, кованые железные цветы, тяжелая тишина, - создавалось впечатление, будто он их ждал. Дин, "Параноик" у штурвала, аккуратно подвел катер к небольшому деревянному причалу, все спустились на берег, а Ди Прессо нервной походкой направился к пожарной лестнице. - Хочу проверить машину, сказал он. Эдипа и Мецгер со всякой утварью для пикника проследовали вверх по ступенькам, по балкону, вышли из-под сени здания, и, в конце концов, поднялись по приставной металлической лестнице на крышу. Это походило на прогулку по коже барабана: внутри полого здания они слышали отзвук своих шагов и восторженные возгласы "Параноиков". Сверкающий скубо-костюмом Ди Прессо вскарабкался по стенке купола. Эдипа расстелила покрывало и разлила выпивку по стаканчикам из белого ноздреватого пенопласта. -Пока стоит, оповестил Ди Прессо, спускаясь. - Мне надо сматывать удочки.
      - Кто твой клиент? - спросил Мецгер, протягивая ему коктейль из текилы.
      - Тот мужик, что меня преследовал, - признался Ди Прессо, окинул их лукавым взглядом и зажал стакан зубами, закрыв им нос.
      - Ты бегаешь от клиентов? - спросила Эдипа. - Спасаешься от "скорой помощи"?
      - Он пытался занять у меня денег, - сказал Ди Прессо. - А я вытряхнуть из него аванс на случай, если проиграем.
      - Значит, вы оба готовы проиграть.
      - У меня не больно-то лежит сердце к этому делу, - согласился Ди Прессо. - Как я могу давать в долг, если даже не в состоянии рассчитаться за "Ягуар XKE", купленный в минуту временного помешательства?
      - Временное, - хмыкнул Мецгер, - уже лет тридцать.
      - Я не настолько безумен, чтобы не ведать бед, - сказал Ди Прессо, - и Тони Я. приложил к этим бедам руку, друзья мои. Большей частью он занимается игорным бизнесом, и еще говорит, что намерен объяснить местному Престолу, почему его нельзя за это наказывать. Мне эта головная боль на фиг не нужна.
      Эдипа одарила его свирепым взглядом. - Ты - эгоистичный подонок.
      - Коза ностра не дремлет, - умиротворяющим тоном произнес Мецгер. Конечно, им не нравится, когда помогаешь людям, которым, с их точки зрения, помогать не следует.
      - У меня есть родные на Сицилии, - сказал Ди Прессо, пародируя ломаный английский. На фоне светлого неба появились "Параноики" со своими девочками - из-за башенок, фронтонов, вентиляционных каналов, - и тут же набросились на сэндвичи с баклажанами. Дабы отрезать им доступ к выпивке, Мецгер уселся на термос. Поднялся ветер.
      - Расскажи об этом иске, - попросил Мецгер, пытаясь рукой спасти прическу.
      - Ты же рылся в книгах Инверарити, - сказал Ди Прессо. - Наверное, знаешь об этом деле с "Биконсфилдом". - Мецгер скорчил уклончивую гримасу.
      - Костный уголь, - вспомнила Эдипа.
      - Ну да. Так вот мой клиент, Тони Ягуар, поставлял кости, - сказал Ди Прессо, - так, во всяком случае, он утверждает. Инверарити ему не заплатил. В этом все и дело.
      - Грубо, - ответил Мецгер, - совсем не в духе Инверарити. В такого рода делах он был скрупулезен. Конечно, если дело не касалось взятки. Ведь я видел только налоговые записи, а вся нелегальщина проходила мимо меня. С какой фирмой работал твой клиент?
      - С одной строительной фирмой, - Ди Прессо прищурился.
      Мецгер огляделся вокруг. Похоже, "Параноики" со своими герлами находились вне радиуса слышимости. - Человеческие кости, да? - Ди Прессо утвердительно закивал. - Значит, вот как он их добывал. Дорожные компании получали контракты, как только Инверарити покупал их. Все оформлено самым кошерным образом, Манфред. Если и были какие-то взятки, сомневаюсь, чтобы это где-нибудь фиксировалось.
      - Но как, - поинтересовалась Эдипа, - могут быть связаны строители дорог с торговлей костями, а?
      - Старые кладбища нужно сносить, - объяснил Мецгер. - Как с Восточным Сан-Нарцисским шоссе - кладбище больше не имеет права там находиться, поэтому мы все быстро сделали, без заморочек.
      - Никаких взяток, никаких шоссе, - покачал головой Ди Прессо. - Эти кости приехали из Италии. Прямая продажа. Некоторые из них, - Ди Прессо махнул рукой на озеро, - лежат там, украшают дно для фанов cкубы. Как раз этим я сегодня и занимался - изучал предметы спора. То есть, пока за мной не погнался Тони. Остаток костей использовали на проектно-изыскательской фазе той программы с фильтрами, еще в начале пятидесятых, тогда еще не было и речи о раке. Тони Ягуар сказал, что собрал их на дне Лаго-ди-Пьета.
      - Боже мой, - сказал Мецгер, как только вспомнил, откуда слышал это название. - Солдаты?
      - Да, один отряд, - ответил Манни Ди Прессо. Озеро Лаго-ди-Пьета располагалось неподалеку от Тирренского побережья где-то между Неаполем и Римом, и являло собой поле битвы, где в малом регионе во время наступления на Рим проходила теперь уже забытая (а для 1943 года - трагическая) война на истощение. Несколько недель пригоршня американских солдат, отрезанная от внешнего мира и оставшаяся без связи, сидела на узком берегу чистого спокойного озера, а с головокружительно нависающих утесов немцы поливали их продольным огнем. Вода в озере была ледяная: человек умер бы от переохлаждения прежде, чем доплыть до безопасного берега. Деревьев для плота там не росло. Самолеты не летали, кроме, разве что, случайных "Стук", у которых на уме были лишь бомбардировки с бреющего полета. Удивительно, что эти люди продержались так долго. Они окопались, насколько позволяла каменистая почва берега; посылали на утесы небольшие рейды, но те почти никогда не возвращались, и лишь однажды солдаты преуспели, принеся с рейда пулемет. Патрули искали обходные пути, но те немногие, что возвращались, приходили ни с чем. Они делали все возможное, чтобы прорваться, у них не получалось, и они, как могли, цеплялись за жизнь. Но погибли, все до единого, безмолвно, не оставив после себя ни следа, ни слова. Однажды немцы спустились с утесов, и их рядовые сбросили в озеро все тела, оружие и другие ставшие бесполезными предметы. Все утонуло и оставалось на дне, пока в начале пятидесятых Тони Ягуар, служивший на Лаго-ди-Пьета в итальянском подразделении и знавший о происшедшем, вместе с коллегами ни решил поискать там трофеи. Все, что им удалось собрать, - это кости. Исходя из неких смутных соображений, - возможно, включавших в себя тот факт, что американские туристы, число которых стремительно росло, готовы были заплатить хорошую цену за любую безделицу; или истории о кладбище "Форест Лон" и американском культе мертвых; или смутные надежды на то, что сенатор Маккарти и иже с ним, добившиеся в те дни определенной власти над богатыми кретинами из-за океана, сосредоточат свое внимание на павших во Вторую мировую, особенно на тех, чьи тела так и не были найдены, - в общем, по некоему резону - какому, можно лишь догадываться, - из этого лабиринта мотивов Тони Ягуар вынес одно: он сможет выложить урожай какому-нибудь американцу через свои связи в "семье", известной в те времена под названием "коза ностра". И оказался прав. Кости купила одна внешнеторговая фирма, потом продала их производителям удобрений, которая провела лабораторные испытания пары-тройки бедренных, но потом решила полностью переключиться на менхаден, и оставшиеся несколько тонн передала одному холдингу, где товар положили на склад неподалеку от Форт-Вейна, штат Индиана, - было это примерно за год до того, как костями заинтересовался "Биконсфилд".
      - Ага, - подскочил Мецгер. - То есть, купил их "Биконсфилд". А не Инверарити. Он владел только акциями "Остеолизиса Инк." - компании по разработке фильтра. А не самого "Биконсфилда".
      - Знаете, чуваки, - заметила одна из девушек - хорошенькая, с длинной талией и каштановыми волосами, в черном трикотажном леотарде и остроконечных кроссовках, - все это причудливым образом напоминает ту дурацкую якобианскую пьесу о мести, что мы смотрели на прошлой неделе.
      - "Курьерская трагедия", - сказал Майлз, - да, точно. Та же самая штука с вывертами. Кости пропавшего батальона в озере, их выуживают, делают уголь...
      - Эти ребята все слышали! - завопил Ди Прессо. - Постоянно какая-нибудь ищейка подслушивает; жучки в квартирах, в телефонах...
      - Но мы никогда не рассказываем, что слышали, - сказала другая девушка. - Да и потом никто из нас не курит "Биконсфилд". Мы больше по травке. Смех. Но это была не шутка: ударник Леонард пошарил в кармане купального халата, вытащил пригоршню косяков, и раздал приятелям. Мецгер закрыл глаза, повернул голову и пробормотал: - Хранение наркотиков...
      - На помощь! - сказал Ди Прессо, оглядываясь через плечо на берег, дикий взгляд и разинутый рот. Появился моторный катерок и направился к ним. За ветровыми стеклами пригнулись две фигуры в серых костюмах. - Мец, для меня это дело жутко важно. Если он здесь остановится, не стращай его, он мой клиент. - Ди Прессо спустился по лестнице и исчез. Эдипа вздохнула и откинулась на спину, глядя сквозь ветер на пустое синее небо. Вскоре она услышала мотор "Годзиллы-2".
      - Мецгер! - вдруг дошло до нее. - Он что, забирает катер? Нас надинамили.
      Так они и оставались, пока не село солнце, и Майлз, Дин, Серж и Леонард вместе со своими герлами, вычерчивая в темном воздухе буквы С и О, как люди с флажками на футбольных трибунах, не привлекли внимание "Охранной группы Лагун Фангосо" - ночного гарнизона, состоящего из бывших вестерновых актеров и лос-анжелесских копов-мотоциклистов. Они коротали время, слушая песни "Параноиков", выпивая, скармливая куски баклажановых сэндвичей стае глуповатых чаек, перепутавших "Лагуны Фангосо" с Тихим океаном, - и слушая сюжет "Курьерской трагедии" Ричарда Варфингера в невнятном пересказе восьми памятей, которые, по прогрессии, петлями заплывали в регионы, столь же расплывчатые, как и облака-колечки от их косяков. История была настолько путаной, что Эдипа решила сходить в театр сама, и даже устроила так, чтобы Мецгер ее как бы пригласил.
      "Курьерскую трагедию" ставила труппа под названием "Танк-актеры": "Танк" - театрик с круглой сценой, разместившийся между маркетинговой фирмой и подпольной компанией по выпуску приемников, в прошлом году ее здесь еще не было, а в следующем уже не будет, но пока она загребала деньги экскаваторами, опустив цены ниже японского уровня. Эдипа и насилу согласившийся Мецгер вошли в полупустой зал. К началу спектакля число зрителей не увеличилось. Но костюмы отличались роскошью, а подсветка воображением, и хотя текст произносился на Адаптированном Среднезападном Театральном Британском Языке, Эдипа обнаружила, что поглощена ландшафтом зла, который Ричард Варфингер создал для аудитории семнадцатого века предапокалиптической, исполненной инстинктом смерти, эмоционально утомленной, не готовой - пожалуй, к сожалению - к той бездне гражданской войны, холодной и всепроникающей, которая начнется всего через несколько лет.
      Лет этак за десять до начала действия некий Анжело - злой герцог Сквамульи - убил соседа, доброго герцога Фаджио, намазав ядом ноги на образе Святого Нарцисса, Епископа Иерусалимского, в домовой часовне, ибо герцог имел обыкновение прикладываться устами к сим ногам на каждой воскресной мессе. Это дает возможность злому незаконнорожденному сыну последнего, Паскуале, стать регентом сводного брата Никколо - законного наследника и главного героя, - пока тот не достигнет совершеннолетия. Надо ли говорить, что Паскуале вовсе не имеет намерений позволить Никколо задержаться на этом свете. Будучи закадычным другом герцога Сквамульи, Паскуале замышляет покончить с юным Никколо, предложив ему сыграть в прятки и потом хитростью заманить его в огромную пушку, из которой должен был выстрелить оруженосец, взорвав дитятю, - как позднее, в третьем акте, с горечью вспоминает Паскуале:
      На кровавом дожде, питающем поле,
      Средь воя менад, песнь селитры поющих
      И серы кантус фирмус.
      С горечью, поскольку оруженосец - симпатичный заговорщик по имени Эрколе, - будучи тайно связан с диссидентскими элементами двора Фаджио, которые хотят сохранить Никколо жизнь, ухитряется запихнуть в дуло козленка вместо Никколо, а самого тихонько переправляет из герцогского замка, переодев его престарелой сводней.
      Все это выясняется в первой сцене, когда Никколо повествует свою историю одному другу, Доменико. К тому времени уже повзрослевший Никколо бездельничает при дворе герцога Анжело, убийцы отца, под личиной особого курьера от семейств Турн и Таксис, которые в то время владели почтовой монополей чуть ли ни во всей Священной Римской империи. Он, якобы, прибыл для освоения нового рынка, ибо злой герцог Сквамульи наотрез отказался несмотря на низкие тарифы и прекрасную оперативность системы Турна и Таксиса - пользоваться их услугами, признавая лишь собственных посыльных для сообщения со своей марионеткой Паскуале в соседней Фаджио. Но всем понятно, что на самом деле Никколо ждет подходящего момента расквитаться с герцогом.