Если у него в начале нашего разговора было намерение держаться подальше от меня, то теперь он о нем забыл и в два прыжка оказался у моего кресла. Я протянула ему один осколок; забирая его, он коснулся моей ладони, но не заметил. Отрешенно он вертел стекло перед глазами и рассматривал его на свет. Но не нашел иного объяснения его происхождению.

— Вам не кажется, что Вы можете ошибаться?

— Это единственное объяснение. Она подкармливала собак, чтобы однажды получить свободный доступ к замку.

— Итак, Вы нашли решение загадки исчезновения этой дамы, не так ли? — сказал он, печально усмехнувшись. — Еще какие-нибудь наблюдения?

— Мне кажется, что нужно пересмотреть версию о ее добровольном уходе из Холла.

Он поднял бровь.

— Каково Ваше объяснение?

— Она натолкнулась на что-то, что ее вынудило к этому.

— Не думаю.

— Что, если… предположим, ее постигла та же судьба, что и ту бедную овцу.

— Это исключено.

— Как Вы можете ручаться? Нужно провести расследование.

Он вздрогнул и превратился на глазах из человека в мраморное изваяние. Только в глазах еще не исчезли признаки жизни. Он напоминал загнанного в угол зверя, готового к решительному прыжку в борьбе за жизнь.

— Вы хотите, чтобы сюда явились местные блюстители порядка и начали шарить по всему имению? Этого я не допущу.

— Но Вы не можете делать вид, что ничего не произошло, — продолжала урезонивать его я. — Нужно найти ее, живую или мертвую.

— Убежден, что она жива и невредима, — сказал он таким усталым голосом, что я поняла — он не очень огорчится, если окажется не прав. — Но я найму человека и наведу справки, если Вас это успокоит. В обмен Вы должны пообещать, что не будете обсуждать эту тему ни с кем, ни с одним человеком.

— Но…

— Ваше слово, Джессами. Доверьте мне заниматься этим делом.

— А если мисс Осборн не удастся обнаружить?

— Поживем — увидим. Что говорить раньше времени?

Я почувствовала комок в горле. Что с ним происходит? Я была уверена: если бы не моя настойчивость, он бы выбросил историю с мисс Осборн из головы и никогда бы не вернулся к ней. Что это за человек, что ему безразлична судьба тех, кто работает на него? Я не находила ему оправдания, как и не поверила его утверждению, что ничего плохого с мисс Осборн не могло случиться.

Слишком агрессивно он вел себя. Или он предпочитал обманывать самого себя, убеждая в том, чему хотел верить, и старался не верить тому, в чем в глубине души был уверен?

— Как долго?

— Что?

— Сколько понадобится времени на наведение справок?

— Дайте мне месяц. Если за это время не удастся найти ее среди живых, тогда делайте то, что считаете нужным.

Я согласилась. Вряд ли мне удалось бы вытянуть из него больше.

— А до тех пор забудем об этом и будем жить как раньше, да? — спросил он.

Как раньше? Что он имел в виду — должны ли мы были оставаться друзьями, как когда-то, или чужими людьми, какими мы стали в последнее время? Я вопросительно посмотрела на него, но он тут же отвел глаза и стал внимательно изучать на пальце золотой перстень с волчьей головой.

Я почувствовала себя очень несчастной.

— Как скажете.

— Еще один момент.

Я приготовилась слушать.

— Присматривайте за Клариссой. Я не уверен, что она не сделает еще попытку пробраться в замок. Она поверила, что сможет избавиться от страха, если рискнет рассмотреть поближе то, что пугает ее. Такие убеждения не умирают сразу.

— Я побеседую с ней. Никогда бы не простила себе, если бы с ней что-нибудь случилось.

— Тогда Ваше пребывание в доме будет меня беспокоить меньше.

— Тристан…

— Пожалуйста, уходите, мисс Лейн. Если Вы хотите, чтобы я выполнил обещание, мне нужно написать письмо. А Вас ждет Кларисса.

Я встала и направилась к двери. Прежде чем выйти, задержалась и спросила:

— Что Вы скрываете в замке, Тристан…

— Разве я когда-нибудь говорил, что что-то скрываю там?

— Это очевидно.

— Предоставьте мои секреты мне, мисс Лейн. Вам они не доставят удовольствия.

— Вы считаете, что оставаться в неведении и мучиться догадками лучше, чем знать наверняка?

— У Вас нет другого выхода.

С ним невозможно было говорить. Только ненормальный мог пытаться переубедить его. Я взялась за ручку двери.

— Могу я доверять Вам, Джессами? — прошептал он.

— У Вас нет другого выхода, милорд.

Клариссу я застала в учебной комнате. Она подвинула стул к окну и пристально разглядывала замок. Я нарочно громко хлопнула дверью. Она вскочила.

— Мы обе впали в немилость, — объявила я весело. Она расстроилась.

— Я не хотела подводить Вас, Джессами.

— Ты не должна себя винить. Мне самой не следовало говорить то, что могло толкнуть тебя на неосторожный поступок. Твой отец совершенно прав, что недоволен нами.

Мне удалось убедить ее в искренности своих слов, хотя я была убеждена, что ничего плохого не сделала. Однако было необходимо заставить ее соблюдать осторожность. Кто знает, что могло случиться, если бы она вошла в замок?

Взяв Клариссу за руку, я подвела ее к дивану. Мы устроились поудобнее, и я сказала, придав своему лицу и голосу максимум значительности:

— Что бы я ни говорила, я никогда не имела намерения или желания подвергать тебя опасности. Я хочу, чтобы ты дала мне обещание никогда больше не ходить туда одна.

— Я уже дала слово папа.

— И мне дай такое же обещание.

— Если это необходимо…

Она взглянула на Матильду, тяжело вздохнула и пробормотала слова, которые я хотела услышать. Но говорила она, не поднимая глаз. Кукла смотрела на меня с ее колен всепонимающим взглядом. Я подумала, можно ли полагаться на такое обещание, какое она выдавливает из себя.

— Запомни, Кларисса, — сказала я мягко. — Папа заботится только о твоей безопасности. Когда я говорила с тобой, я только хотела, чтобы ты не хранила в себе то, что тебя огорчает или расстраивает. Если держать в себе грустные мысли и не делиться ни с кем, то они могут принести большой вред здоровью. Но самой подвергать себя риску еще менее разумно.

— Вы слушаетесь папа, — сказала она укоризненно.

— Конечно, ведь я обязана его слушаться. Он твой отец.

— Когда Вы приехали, то были менее послушной, — в голосе ее был упрек, который подсказал: она считает, что я ее предала.

Но чем? Тем, что хотела ее безопасности?

— Твой отец любит тебя, Кларисса. Он делает только то, что нужно для твоей же пользы.

Она вновь вздохнула.

— Папа лучший отец в мире. Но мне кажется, он слишком любит меня. Он хочет, чтобы мне было хорошо, чтобы я была счастлива, как мисс Пенгли, когда она была ребенком, или как кузина Анабел. Но они ведь не жили в Вульфбернхолле, и у них были не такие отцы. Он притворяется, что все у нас хорошо, но иногда что-то происходит, и тогда уже невозможно притворяться. Поэтому я делаю вид, что ничего не помню, чтобы не расстраивать его.

— Так ты только делаешь вид, что ничего не помнишь?

Она покачала головой.

— Раньше так было, что я не могла забыть и притворялась. Я очень старалась забыть, но не могла. А когда я начала притворяться, он мне поверил. А потом… потом…

Она конвульсивно глотнула воздуха. Я не решилась настаивать.

— Если тебе неприятно об этом говорить, можешь не продолжать, Кларисса, — сказала я мягко.

Она благодарно согласилась.

— Папа думает, что он меня защищает. На самом деле его самого нужно защищать, Джессами. Я стараюсь, потому что люблю его, как бы он ни поступал. Поэтому с каждым разом мне легче забывать о неприятном, особенно днем. Но ночью я вижу страшные сны, я их боюсь, сама не знаю, почему. Я знаю, что нельзя выходить ночью из дома, нельзя смотреть в туман или слушать, как лают собаки, потому что это напоминает о том, что я все время стараюсь забыть. Я слушаюсь, но все равно боюсь по ночам.

Слова лились сплошным потоком, как вода из источника в половодье. Они многое проясняли в ее поведении. Меня даже беспокоила та страстная самозабвенность, которая заставляла ее во всем угождать Тристану. Я попробовала обернуть эти чувства ей на пользу.

— Если тебе так важно не огорчать папа, ты должна слушаться и никогда не подходить к развалинам.

— Но он ошибается, Джессами, и убедил Вас, чтобы Вы делали иначе. Я с самого начала позволила ему все скрывать от меня. Теперь он считает это своим долгом. Вы бы так не поступили, Вы бы заставили его понять, что не боитесь.

— Кларисса, тебе это принесет только вред.

— Я хочу, чтобы он знал: я буду любить его несмотря ни на что.

— Но он и так это знает. Тебе не нужно специально доказывать.

Она упрямо затрясла головой:

— Он должен знать, что я по-настоящему храбрая. Я могу быть храброй, Джессами. Мне все равно, что будет со мной. Правда, Джессами.

— Но твоему отцу не все равно. Совсем не все равно.

— Но, может быть, ничего не случится, — она вопросительно посмотрела на меня. — Может, я смогу, как Уилкинс, спокойно приходить и уходить, когда захочу?

— Уилкинс взрослый человек, он ходит туда по обязанности и умеет соблюдать осторожность. И я не понимаю, что, по твоему мнению, может еще случиться с ним, разве что кусок стены обвалится и поранит его.

«Или, — добавила я про себя, — он натолкнется на кого-то, кто убивает овец на болоте».

Кларисса часто заморгала, отгоняя мрачные мысли.

— Дети часто похожи на своих родителей, правда, Джессама? Иногда, когда я смотрю в зеркало на свое лицо, мне кажется, что я вижу лицо папа. Раз я люблю его, мне должно быть приятно быть на него похожей, правда? И я знаю, что люблю его. Но почему-то мне это сходство неприятно, оно меня беспокоит.

— Но твой папа очень красивый мужчина, так что ты зря беспокоишься.

— Все равно меня это пугает.

Она замолчала, потом начала говорить о разных мелочах: что нужно сшить Матильде новое платье, раз ее лучшее муслиновое испорчено, что Рождество приближается очень медленно, где проведет зиму мисс Осборн. На последнее замечание мне пришлось предложить помолиться за то, чтобы мисс Осборн было хорошо и чтобы она весело провела Рождество.

— Как скажете, — заметила Кларисса, — хотя она не подумала ни обо мне, ни о папа, когда оставила нас.

— Но мы не знаем, почему она это сделала, и не должны осуждать ее, — сказала я назидательно, чтобы переменить тему.

В целом разговор не успокоил и не убедил меня, что Кларисса сдержит слово. Я решила поделиться с Тристаном своими опасениями. После ужина я попросила миссис Пендавс побыть часок с Клариссой. Она не возражала, добрая душа.

Захватив книгу Дарвина, которую я прочла несколькими днями ранее и еще не успела вернуть Тристану, я направилась в кабинет. Книгу он хранил не в библиотеке, а на своем письменном столе, что давало мне лишний повод для визита, а также надежду на то, что он захочет выслушать мое мнение.

Дверь кабинета была открыта. Тристан заметил, как я вошла, и недовольно поморщился.

— Нельзя ли отложить разговор на более позднее время? — спросил он. Борьба противоположных чувств отразилась на его лице.

— Думаю, чем раньше мы поговорим, тем лучше, милорд.

Неохотно он сделал знак, чтобы я вошла. Кастор и Поллукс, подняв морды, наблюдали за мной, но не издавали рычания. Даже когда я взяла стул, стоявший около камина, и передвинула его ближе к столу. С той ночи, когда я вышла из дома и приказала им вести себя смирно, они стали относиться ко мне как к авторитетному лицу, наделенному властью. У меня даже появилось искушение подойти и погладить их, чтобы убедиться в своих догадках. Но холодный взгляд Тристана сковал меня, и я не осмелилась. Что-то подсказывало мне, что ему не нравится, что я уже не боюсь его свирепых псов.

— Не присядете ли ближе к огню, милорд? — спросила я.

Он отрицательно покачал головой:

— Нет необходимости. Надеюсь, мы долго не задержимся.

Это прозвучало скорее как распоряжение. Я кивнула, хотя в душе надеялась поговорить подольше. Эти предательские чувства не вызвали чувства вины, ибо то, о чем я хотела поговорить, было в его интересах, равно как и в моих.

Я быстро передала свои опасения относительно перспективы, что Кларисса может нарушить данное ею обещание, умолчав о другой части разговора, в которой я не совсем разобралась. Да и не хотела беспокоить его больше, чем считала необходимым.

Во время отчета я внимательно следила за его лицом. В нем было выражение отрешенности, взгляд выдавал гордое одиночество и давал мне понять, что он навсегда отказался от мысли жениться на мне. Но когда он думал, что я не смотрю на него, он не отрывал от меня глаз, и это вселяло надежду.

Он отмечал каждое мое движение, я видела, что от него не ускользает ни одна мелочь, а взгляд, когда останавливался на моем лице, был мягок и нежен. И нас тянуло друг к другу. Я готова была вскочить со стула и броситься в его объятия. Только опасение, что он оттолкнет меня, удерживало меня на месте.

Когда я закончила говорить, он сухо поблагодарил.

— Впредь буду забирать с собой на ночь ключи от входной двери. Уилкинс и миссис Пендавс располагают своими ключами. Теперь же дела вынуждают меня пожелать Вам спокойной ночи.

Невозможно было узнать в нем человека, который целовал меня, держал в объятиях, уверял, что я ему необходима.

— Еще минуточку, милорд, — попросила я.

— Что еще, мисс Лейн? — спросил он прерывающимся голосом.

— Мы одни, Тристан. Вы можете называть меня Джессами.

— Проклятье! — он стукнул кулаком по столу. — Забудьте это. Я понял, что других отношений, кроме деловых, жизнь не может нам предоставить.

— Как Вы можете…

— Ради Бога, Джессами! Это не моя прихоть. Всем сердцем я хотел бы другого. Если бы у меня была хоть малейшая надежда, что, связав с Вами жизнь, я не причиню Вам горя, я не отпустил бы Вас от себя.

— Вы можете ошибаться.

— Я не ошибаюсь, к сожалению. Если это все, то прошу Вас уйти.

Он наклонился к письмам, лежавшим на столе, и сделал вид, что что-то ищет в пачке.

— Не могу уйти просто так, — не сдавалась я. — Сначала я должна заявить, что это несправедливо.

— Кто поступил с Вами несправедливо?

— Вы, милорд. Точнее, Тристан Вульфберн. Он поежился, услышав свое имя.

— Именно Вы обошлись со мной жестоко.

— Сейчас не время для…

— Именно сейчас время.

— Извините, но меня ждут дела.

— Никогда не прощу Вас! — воскликнула я, подойдя ближе к нему. — Вы убедили меня согласиться на иную жизнь, чем та, к которой я привыкла и которая меня устраивала. Разбередили мою душу, а теперь отказываетесь от меня по неизвестной причине. Неплохо было бы посоветоваться со мной или хотя бы посвятить в Ваши соображения.

— Вы не можете знать, что для Вас хорошо, а что плохо, — огрызнулся он.

— И Вы надеетесь выбросить меня из Вашей жизни просто кивком головы или жестом руки? Как лакея, который чистит Ваши ботинки на ночь? Ваше поведение не выдерживает критики.

Он вскочил с места, точно его ударили.

— Думаете, я этого хочу?

— Нет. Если бы я так думала, я бы не стала Вам навязываться. Ваше равнодушие я приняла бы с гордо поднятой головой. Это мне было бы легче, чем знать, что я Вам нужна, и видеть, как Вы отталкиваете меня во имя ложного чувства добропорядочности или чего-то в этом роде.

— Уверяю Вас, что причина не в этом.

Глаза его ввалились, в них застыло страдание. Нестерпимо хотелось его утешить. Но инстинктивно я чувствовала, что не должна этого делать, он не примет моих утешений.

— Скажите, что привело Вас к такому решению? — сказала я. — Возможно Ваши доводы помогут мне пережить безрадостные дни, на которые Вы меня обрекаете. Без Вашей любви моя жизнь будет пуста и бесцельна, потому что я знаю: больше я никого не смогу полюбить.

Он отвел глаза.

— Вам не дано предугадать.

— Дано.

Ногти врезались мне в ладони, было нестерпимо больно, но это помогало не разрыдаться.

— За последние дни я узнала себя лучше и поняла, что не отношусь к тому типу женщин, которые могут отдать свое сердце дважды на протяжении жизни.

— Не говорите так. Вы молоды и красивы. Вы встретите другого человека, который оценит Вашу красоту и захочет связать с Вами судьбу.

— Возможно, кто знает. Но это не значит, что я смогу ответить на его чувство. В лучшем случае ему придется довольствоваться обломками моего сердца. Такой участи я не пожелала бы и собаке, не говоря уж о джентльмене, который предложит мне свою любовь.

— Господь с Вами, Джессами! — он упал в кресло, уронив голову на руки. Поняв, что заронила сомнение в его сердце, я положила руку на его плечо. Он напрягся и покосился на мои пальцы, словно это были ядовитые змеи. Затаив дыхание, я ждала. Он застонал и прикрыл ладонью мою руку. Наши пальцы сплелись. В тот момент он снова был мой.

— Я знал, что пожалею о том дне, когда согласился оставить Вас в своем доме, — сказал он торжественно. — Но не знал, что сожаление будет столь глубоким. Так Вы намерены и в этом не считаться с моими желаниями, как не считаетесь во всех других вопросах?

— Совсем не во всех.

— Во всех более или менее важных.

«Кроме запрещения входить в развалины», — сказала я себе. Это непослушание было еще впереди.

Словно прочитав мои мысли, он откинулся в кресле и пристально уставился на какое-то пятно на стене, смотря сквозь меня. Снова он ускользал от меня. На лице отразилась внутренняя борьба. Кабинет снова погрузился во мрак.

— Вам это не принесет счастья, Джессами. Я убежден.

— Но я имею право решать, хочу ли я рискнуть, или нет.

— Мне будет тяжело видеть, что Вы страдаете из-за привязанности ко мне.

— Привязанности? Я бы не употребила такое слабое определение.

— Тогда симпатия.

— И не это.

— Называйте, как хотите, но знайте, как бы Вы ни осуждали меня за отношение к Вам, это лучше, чем то, что Вам предстоит со мной.

— Разве я не имею права сама решать свою судьбу?

— Вы не знаете, что Вас ждет.

— Меня это не пугает, пока Вы рядом. Он покачал головой.

— Дайте мне время подумать, Джессами. Я не могу дать ответ сразу.

— Тогда я оставлю Вас.

— Но только на время.

У двери я вдруг вспомнила про книгу.

— Простите, милорд, я забыла вернуть книгу.

Он подошел и взял томик. Мы уже давно не беседовали об эволюции. За это время я успела взять из библиотеки много других книг. Он взглянул на обложку и засмеялся. Грубым пьяным смехом, но я видела, что он абсолютно трезв. Этот смех вонзался в меня, как острое стекло, разрезая тонкую ниточку нашей связи. Затем он отшвырнул книгу, она стукнулась о стену и упала на пол.

— Моя дорогая бедняжка Джессами, — сказал он. — Вы хотите, чтобы я решил в Вашу пользу, и тут же преподносите мне главный аргумент, который заставляет меня Вам отказать.