распространяли в жаркие дни омерзительный запах псины, а по ночам протяжно выли на плацу перед казармами. Однако собак без ошейников попадалось на удивление мало, поэтому сержанты стреляли всех без разбора, а потом собирали ошейники и закапывали где-нибудь в укромном месте.

В этот раз оба сержанта снова отправились на охоту на двух грузовиках. Они всегда возглавляли «большое сафари», но Бригг, от всего сердца ненавидевший собак за шумные драки и вой по ночам, когда, не в силах заснуть, он вынужден был снова и снова думать о том, куда подевались ноги толстяка Фреда, отнюдь не стремился стать участником облавы. Стоило ему увидеть, как подстреленные дворняги кувыркаются в пыли или, раненые, ползут на своих мягких животах, и его сразу начинало тошнить. Один раз он все же попал в «собачий патруль», и с тех пор старался под любым предлогом увильнуть от участия в этом сомнительном мероприятии.

Сержантов же «собачьи скачки», напротив, объединяли. Оба чувствовали к друг другу что-то вроде симпатии и взаимопонимания только тогда, когда, пьяные от азарта и подстегиваемые чувством соперничества, мчались по горячим дорогам, преследуя визжащую от ужаса дворнягу.

– Моя! Моя!!! – кричал Любезноу, стоя в кузове, как витязь на колеснице, и нетерпеливо наподдавая коленом согбенную спину водителя.

– Моя!!! – ревел в ответ Дрисколл, едва не вываливаясь из кузова на крутом вираже, когда ревущая машина устремлялась за очередным комочком желтого меха. Без сомнения, все собаки знали, какой это был великий день – и стремительно разбегались.

Надрывно ревели моторы, торжествующе вопили сержанты, а собаки зигзагами метались по траве, катались и прыгали, прятались и снова выскакивали из укрытий, чтобы бежать навстречу неминуемой смерти. Вся слава доставалась сержантам; новобранцы почти всегда мазали, и поэтому только перезаряжали винтовки своим командирам.

Дрисколл прекрасно бил собак на бегу, часто прямо между лопаток, стреляя с левой из кузова мчащегося грузовика. Если пуля случайно не приканчивала пса на месте, водитель довершал дело, проезжая по жертве колесами. Любезноу же так натренировал своего водителя, что частенько они брали добычу измором. Когда пес, не в силах больше тягаться со стальным сердцем машины, начинал искать подходящее укрытие, водитель легко загонял его в угол, грузовик тормозил, взрывая красную пыль скатами, как конь пикадора – копытами, и Любезноу стрелял наверняка.

В понедельник первого июля охота тоже была успешной. Дрисколл добыл трех, а Любезноу – двух собак. Рядовой Таскер из группы Дрисколла тоже мог похвастаться успехом: он очень метко уложил маленького тщедушного козлика, которого по ошибке принял за собаку.

В тот день Дрисколл был настроен великодушно и дал всем своим людям шанс отличиться. Таскер мог предъявить своего козла. Лонтри выпустил полный магазин в маленького, но очень злого пса – и не причинил ему никакого вреда. Капрал Брук чуть не полчаса держал на мушке небольшую дворняжку очень красивого палевого окраса, но оказался психологически неспособен в решающий момент нажать на курок.

Охота близилась к завершению. Когда ровно в полдень оба грузовика остановились на перекур у гарнизонной лавки, и люди, и машины уже покрылись толстым слоем красной и желтой пыли.

– Еще кружок? – крикнул Дрисколл Любезноу.

– Пожалуй, – пропыхтел тот в ответ. Пот обильно стекал по лицу второго сержанта, превращая пыль в грязь.

– Хочу подстрелить того хромого мерзавца, которого я упустил.

– Да, на большее тебе и замахиваться не стоит, – поддразнил Дрисколл. – Я-то присмотрел себе штучку порезвее. Настоящий иноходец!

Двигатели взревели, грузовики сорвались с места и снова помчались по дороге, ведущей к водохранилищу. Солнечный свет ложился на шоссе широкими полосами, пробиваясь между стволами деревьев и кустарниками.

Дрисколл первым увидел своего пса.

– Ату его, ату! – завопил он. Грузовик рванулся вперед, и охотники в кузове попадали друг на друга. Все, кроме Дрисколла. Крепко держась за поручень, сержант продолжал кричать во все горло, не отрывая взгляда от пятнистого существа, пробиравшегося вдоль шоссе сквозь частокол света и тени.

Любезноу тоже заметил добычу. Его водитель каким-то чудом заставил перегретый мотор прибавить обороты, и теперь обе машины, едва не цепляясь бортами, понеслись по дороге, словно два атакующих носорога, которые, храпя и задыхаясь, стараются опередить друг друга, чтобы первым растоптать врага.

– Мой! – взревел Дрисколл, поднимая карабин.

– Нет мой! – взвыл Любезноу. – Беги, песик, мчись!…

Собаке неожиданно пришло в голову убраться с дороги. Она нырнула в кювет, прокатилась по земле и стремглав понеслась по заросшей карликовыми деревцами низине. Любезноу, навострившийся в преследовании и предвидевший такой маневр, легко повторил его, но и Дрисколл не отставал. Оба грузовика свернули с дороги и помчались вдогонку за псом, превращая в пыль красную спекшуюся землю и вырывая с корнем крошечные слабые деревца.

Внезапно дворняга покатилась кувырком и юркнула в густую заросль более высоких, плотных кустов.

– Уйдет! – завопил в отчаянии Любезноу.

Грузовики затормозили, едва не встав на

дыбы, и оба сержанта принялись торопливо опустошать магазины вслед ускользнувшей добыче.

Кто-то выстрелил в ответ. Из кустов донесся один, другой, третий выстрел. Шальная пуля царапнула щеку рядового Лонтри, и на плечо ему брызнула кровь.

Охотники застыли пораженные. На какую-то страшную долю секунды Дрисколлу даже показалось, что это его выстрел задел Лонтри.

Любезноу опомнился первым.

– Засада! – заорал он. – Бежим!!!

И они бежали.

После обеда над Сингапуром показались первые высокие султаны серого дыма. Пожары вспыхнули сразу во многих местах, но лучше и веселее всего горела фабрика по переработке каучука на северной оконечности острова, вонь от которой распространилась на многие мили. Беспорядки и стрельба, начавшись на городских улицах, быстро перекинулись на близлежащие поселки.

Власти давно ожидали чего-то подобного. На острове не было ни больших свободных пространств для масштабных партизанских действий, ни густых джунглей, пригодных для укрытия, поэтому Сингапуру не грозили внезапные и опустошительные бандитские рейды, ставшие настоящим бичом Малайского полуострова. Тем не менее, и в самом городе, и в его окрестностях всегда существовали группы сочувствующих и просто недовольных, агитаторов и китайцев, просочившихся из коммунистического Китая, которые восстали, как только подвернулась подходящая возможность.

Беспорядки распространялись со скоростью лесного пожара. Годы горя и лишений, годы тайного злорадства, – ведь слишком многие были свидетелями того, как японская велосипедная пехота наголову разбила неуязвимых, заносчивых британцев, – все это вспомнилось в один миг и вспыхнуло, как сухой трут. Бунтовщики сжигали автомобили, убивали европейцев, бесчинствовали на улицах. В первый же день беспорядков солнце село в густой дым, поднявшийся над городом, по залитым кровью мостовым которого сновали возбужденные толпы. Сквозь чад и гарь едва просвечивали неоновые рекламы на здании «Катай-синема», где багровыми буквами было написано: «Город в огне» [11].

Пенглинский гарнизон, всполошенный неожиданным возвращением охотников, выстроился перед казармами с полной выкладкой, – включая фляги для воды и запасные носки, – и полковник Пикеринг лично проинспектировал готовность вверенных ему подразделений, дважды проехав вдоль строя на «джипе». В результате смотра было решено, что немощные и больные останутся оборонять гарнизон. Остальным – не знающим страха и сомнений воинам, чья боеспособность, однако, оставалась под большим вопросом – предстояло отправиться в Сингапур, чтобы оказать регулярным частям помощь в подавлении беспорядков. Бумажная работа вполне могла подождать пару-тройку дней.

Сразу после построения солдаты, признанные здоровыми, набились в грузовики с высокими металлическими бортами. Грузовики уже готовы были тронуться, когда произошла небольшая заминка. Старшина Раскин предложил установить на кабине каждой машины пулемет Брена с расчетом на случай засады, которая могла встретиться в любом месте, где джунгли вплотную подступали к шоссе. Идея была хорошей, но, к сожалению, из нее ничего не вышло, так как во время пробной поездки оба пулеметчика слетели со скользкой крыши кабины на первом же повороте.

Тогда пулеметчиков пересадили на прикрывавшие кузова машин брезентовые тенты, и колонна, наконец, двинулась по дороге к городу, над которым вставало дымное зарево. Когда до Сингапура оставалось мили три, Синклер, входивший в один из пулеметных расчетов, решил немного привстать, чтобы иметь лучший обзор. Гнилой брезент тут же прорвался, левая нога Синклера провалилась в дыру, и весь остаток пути встревоженные солдаты вынуждены были созерцать тяжелый ботинок товарища, болтавшийся перед самыми их лицами. Но им было не до смеха.

У кордона на окраине города военная полиция заставила их свернуть с шоссе. Уже стемнело, и грузовики остановились в парке «Золотой Мир», в центре которого находился стадион. По вечерам здесь обычно проходили состязания борцов, боксеров или – что было гораздо зрелищнее – матчи по баскетболу с участием китайских школьниц. Среди каруселей и аттракционов парка можно было встретить самых дешевых женщин Сингапура, но все это – увы! – относилось к нормальной, мирной жизни. Сейчас в парке было тихо и темно, и солдаты, в полном молчании выгрузившись из грузовиков, один за другим прошли в зияющую дверь крытого, похожего на огромного горбатого кита, стадиона.

Они разместились между опорами трибун, составили в пирамиды оружие, скинули с плеч -доки, сели на бетон и стали ждать. Бригг даже прилег, опираясь спиной о вещмешок, чувствуя под шеей его грубую ткань и вдыхая запах припорошившей его мелкой белой пыли. Напряженный слух Бригга ловил хоть какие-нибудь звуки, свидетельствующие об идущих в городе упорных боях, но снаружи доносился только рев проносившихся по шоссе грузовиков.

Лежа на полу и касаясь пальцами отполированного приклада винтовки, Бригг вдруг почувствовал себя уверенным и сильным. В конце концов, сражаться с бунтовщиками на городских улицах было, несомненно, значительно легче, чем воевать с партизанами в непролазных джунглях или отражать атаки другой армии. Остальные, как ему казалось, думали так же. Опасность все еще представлялась им достаточно далекой, лишенной реальности, и хотя Лонтри уже мог похвастаться самым настоящим ранением, это не пугало их, а наоборот заставляло чувствовать какой-то внутренний жар, словно все они, наконец-то, побывали в настоящем деле.

Когда их подняли по тревоге. Бригг как раз корпел над письмом к Джоан. Он всегда старался ответить на полученные от нее весточки в тот же день. Но теперь кроме Джоан у него были еще Филиппа и Люси. Три девушки как будто ждали его в трех разных комнатах, и по большому счету все они действительно принадлежали ему – по-разному, быть может, но все-таки, все трое были его девушками. Думая об этом, Бригг ощущал себя бывалым, понюхавшим пороха солдатом, который спокойно идет в пекло и делает свое дело. Он уже решил, что допишет письмо здесь, под трибунами, во время короткой передышки перед боем, и тогда каждая строчка в его послании будет дышать настоящей, а не выдуманной героикой.

Таскер коротал время, пересказывая приключение с засадой, в которую они попали во время собачьей облавы. Большинство уже слышали это захватывающее повествование и знали его почти наизусть, но все равно собрались в кружок вокруг рассказчика; здесь, в полутьме под трибунами, где в скудном свете лица и фигуры были едва различимы, эта история звучала по-новому и вполне заслуживала того, чтобы быть рассказанной и выслушанной еще раз. И в этом не было ничего удивительного, ведь повести и легенды о великих сражениях уместнее звучат на передовой, а воины во все времена готовы были слушать о походах и победах.

Впрочем, финал этой истории был, скорее, комичным. Сразу после возвращения с охоты, товарищи отнесли Лонтри на носилках в гарнизонный медпункт, но офицер медслужбы снова запил по случаю тропической жары, и им стоило огромного труда убедить его, что рядовой такой-то действительно ранен самой настоящей пулей, а не порезался во время бритья.

Отряд пенглинцев просидел под трибунами «Золотого Мира» почти два часа, прежде чем начали происходить хоть какие-то события. Вытянувшись на бетоне и подложив под головы вещмешки, они пребывали в спокойной готовности, когда громкая и частая барабанная дробь ударила по оштукатуренным стенам и по крыше. В тревоге они повскакали с мест, но это оказался всего-навсего дождь.

Еще через час в проеме входной двери показалось несколько темных фигур с длинным ящиком на плечах. Бригг и еще несколько человек, первыми заметившие пришельцев, вскочили, замирая от сладкого ужаса, так как им показалось, что они видят гроб, однако это оказались всего-навсего связисты-сигнальщики с каким-то оборудованием. Расположившись в дальнем углу под ареной и вскипятив чай, они наладили свою станцию и принялись передавать сообщения и приказы, отчего прифронтовая атмосфера в просторном полутемном помещении сгустилась до предела.

Все время, пока солдаты из Пенглина оставались в Сингапуре, сержант Дрисколл не переставал твердить о ржавых гвоздях. Эти два слова он бормотал себе под нос, часто вставлял в разговоре, а иногда выкрикивал во весь голос. Он смеялся над этим словосочетанием, довольно фыркал и улыбался, не упуская ни одного случая употребить полюбившееся ему выражение. «Синклер, Брук и прочие ржавые гвозди…», – ворчал он, глядя, как упомянутые личности, шаркая башмаками, бредут по замусоренному бетонному полу. Иногда он с брезгливой миной замечал, что завтрак по вкусу напоминает ржавые гвозди, или жаловался, что в его почте полным-полно ржавых гвоздей. Дрисколл явно считал, что это самая лучшая в мире шутка, но его подчиненные начинали подозревать, что сержант просто симулирует помешательство в надежде добиться досрочного возвращения на родину.

На третьи сутки после объявления военного положения десять пенглинцев, двигавшиеся колонной по два по пустынной улочке в районе китайских прачечных, случайно свернули за угол и, выйдя на Серангунское шоссе, столкнулись лицом к лицу с толпой самых настоящих мятежников.

Бригг сразу почувствовал себя так скверно, словно у него в животе разверзлись неведомые хляби и пошел дождь. Их патруль состоял всего из двух секций, одну из которых возглавлял сержант Любезноу, а другую – капрал Брук, тот самый Брук, который страдал психологическими «затыками» и напоминал издалека зубочистку в очках.

Любезноу сразу остановил колонну и дал команду выстроиться цепью поперек дороги напротив безмолвной и грозной толпы. Бригг расслышал приказ, но не узнал голоса сержанта. Непослушные ноги сами вынесли его на осевую линию шоссе. «Господи, как же мне страшно! – подумалось ему. – Все эти люди – как их много!… Стоит им только захотеть, и они нас просто сметут». Правда, он не видел у повстанцев ружей, а у них было восемь винтовок и два «стэна» у Брука и Любезноу, но это почему-то его не утешило. Ну и что, что у китайцев нет огнестрельного оружия? Зато есть камни и дубинки, а у троих – в самой середине неприятельского строя – блестят в руках заточенные металлические прутья. Господи Иисусе, как страшно-то!…

Наступила такая тишина, что Бригг слышал, как стучит зубами Таскер, хотя тот и стоял в ярде от него. «Ну почему, почему он не может перестать?» – думал Бригг. И мятежники, и солдаты хранили полное молчание, которое нарушалось только этим неприятным костяным клацаньем. Если бы не оно, можно было подумать, что на улице вообще никого нет. Потом из переулка неожиданно выскочила дворняжка и, трусливо поджав хвост, перебежала ничейную полосу, разделявшую две группы людей, а Бриггу пришла в голову дурацкая мысль, что Любезноу должен попытаться подстрелить тварь, пока у него есть такая возможность.

– Где плакат? – спросил Любезноу, не оборачиваясь. Он уже совладал со своим голосом, который звучал теперь гораздо тверже, чем в первый раз. – Плакат на с-средину!

Повинуясь приказу, двое рядовых вынесли вперед плакат. Оба двигались нетвердым строевым шагом, который каждую субботу отрабатывали на красном глинистом поле.

– Покажите им плакат! – приказал сержант, и рядовые, разойдясь в стороны, подняли над головами шесты, между которыми было натянуто девственно-чистое полотно.

При виде плаката толпа негромко загудела. Любезноу, уже вскинувший к нему руку, чтобы произнести соответствующие слова, оглянулся и побагровел.

– Кретины! – выругался он. – Поверните его другой стороной!

Сконфуженные «знаменосцы» неловко описали окружность, явив безмолвствующим возмутителям спокойствия ту сторону своего транспаранта, где на китайском и малайском языках было написано, что в городе введено военное положение и что они должны как можно скорее разойтись по домам.

Из толпы раздался дружный смех. При этих звуках вся грязь – липкая, вязкая, ледяная слякоть, образовавшаяся в желудке Бригга после только что выпавшего там дождя пришла в движение и забурлила так, что он ощутил страх каждой клеточкой своего тела. Мятежники уже не смеялись, а кричали, и Бригг почувствовал, что развязка близка.

Ему казалось, что повстанцы вот-вот бросятся на них всей толпой, опрокинут, сомнут, затопчут, но он ошибся. Один из китайцев, вооруженный металлической пикой, вышел вперед и крикнул что-то на своем языке жидкой цепочке британских солдат.

– Капрал Брук, разоружите этого человека! – приказал Любезноу.

Бриггу показалось, что его сейчас вырвет прямо на дорогу, а Таскер с грохотом уронил винтовку и сумел поднять ее только с третьего раза.

Капрал Брук, стоявший в цепи третьим слева, смертельно побледнел. Его глаза за стеклами очков мучительно вытаращились, а ноги словно примерзли к асфальту, хотя тело уже подалось вперед.

– Разоружите мятежника, капрал Брук! – повторил Любезноу.

– Сейчас, сейчас, я как раз собирался… – беспомощно пробормотал капрал и пошел навстречу человеку с пикой. Бригг проводил его взглядом и вдруг вспомнил, как месяц назад они играли в крикет. Бледный как смерть Брук, одетый в белые шорты и белую сорочку, подавал неестественно медленно и вяло. Отбивающий легко отразил бросок, с силой послав красный мяч низко над землей, и Бригг сразу почувствовал, что он катится по траве прямо к нему. Теперь он снова – будто наяву – ощутил в пальцах шероховатую поверхность мяча, пережил лихорадочную радость при виде поскользнувшегося отбивающего, испытал азартный восторг, охвативший его, когда, коротко размахнувшись, он перебросил мяч Бруку, стоявшему ближе всех к «калитке». Длинные кисти Брука без особого труда перехватили мяч с первого отскока, а отбивающий все еще барахтался футах в шестнадцати от «города». Оставалось нанести последний удар, но Брук вдруг замер, сжимая в руках бесполезный снаряд. На него словно напал столбняк, и он даже рукой не пошевелил, чтобы сбить перекладину с колышков «калитки». Так он и стоял, будто замороженный, когда счастливый и недоумевающий отбивала вскочил с земли и в два прыжка достиг безопасного «города».

«Он не может, он не может, он не может сделать еще один шаг! – проносились в мозгу Бригга пулеметные очереди морзянки. – Он забыл, как это делается. Он не знает, как ему быть!»

Брук шел вперед словно лунатик, и мятежники примолкли, настороженно наблюдая за ним. В тишине раздавались только неверные шаги капрала, да хруст невзначай попавших под каблук камешков.

За два ярда от мятежника Брук остановился и замер, направив автомат прямо в грудь нарушителю. Оба стояли совершенно неподвижно, как в почетном карауле у знамени, и ничего не предпринимали. Совсем ничего. Ну просто ничегошеньки…

Бригг знал, что происходит с Бруком, как знали это и все его товарищи. Очередной «затык» в мозгах не позволял капралу произнести ни слова, не давал ему ни забрать у мятежника заточенный металлический штырь, ни выстрелить, ни даже моргнуть, чтобы стряхнуть с глаз застилающие их слезы страха.

И мятежник тоже увидел его состояние, увидел и понял все так же быстро, как поскользнувшийся на траве отбивающий. Его рука со страшной заточенной пикой дрогнула и двинулась назад в широком замахе.

– Бру-уки! – закричал Бритт. – Бру-уки-и!… Но ничто уже не могло остановить смертельного удара. Острый железный штырь вонзился длинному худому капралу в низ живота, и он, коротко вскрикнув, стал клониться вперед, переломившись пополам, как тонкое птичье перо.

Дрисколл, появившийся со своим отделением из-за ближайшего угла, убил мятежника выстрелом в лицо, а потом послал оставшиеся пули веером над головами толпы. Несколько пуль попали в цистерну с водой на крыше какой-то лавки, вода хлынула вниз и, пока повстанцы разбегались, подтекла под тело капрала Брука, смывая кровь в дренажную канаву.

– Ржавый гвоздь! – выкрикнул Дрисколл прямо в лицо Любезноу. – Ржавый гвоздь!

Они еще долго оставались в городе, где беспорядки возникали и успокаивались порой по десять раз на дню. Выпотрошенные грузовики и легковушки валялись на улицах, словно трупы, над которыми потрудились стервятники; полыхали новые пожары; гибли невинные и виноватые, и никто не осмеливался в одиночку ходить по широким улицам Сингапура. Солдаты из Пенглина проживали день за днем под трибунами стадиона «Золотой Мир» со страшной мыслью о капрале Бруке и о железной пике, вонзившейся ему в живот. Среди мрачной тишины, царившей в их полутемном убежище, разглагольствования Любезноу о тяготах и лишениях солдатской службы и о прекрасных парнях, которые погибали на его глазах, звучали особенно громко, и все ждали, что Дрисколл что-нибудь с этим сделает.

Каждые несколько часов они отправлялись патрулировать посыпанные пеплом улицы. Во время дождя их повсюду преследовали сырость и горький запах залитых водой головешек, а из окон и дверей уцелевших домов высовывались жители и провожали их взглядами. Иногда им случалось оказаться возле «Раффлс-отеля», и тогда они чувствовали себя намного бодрее от того, что состоятельные люди – в том числе элегантные дамы и красивые девушки – глазели на них из окон и приветственно махали руками, наивно полагая, что британская армия контролируют ситуацию. Никто из них ничего не знал ни о капрале Бруке, ни о том, как выглядит со стороны худой, как щепка, солдат с торчащим из кишок куском арматуры.

В Пенглине, насколько им было известно, все пока оставалось спокойно, и Бригг волновался только за Люси. Часть города, в которой она жила, сильно пострадала от пожаров и уличных боев, которые бушевали там в первые несколько дней. На пятые сутки пребывания в Сингапуре, Бригг, направленный в патруль в паре с Лонтри, неожиданно обнаружил, что ноги сами привели его на ту самую улицу, где снимала комнатку Люси. Не долго думая, Бригг попросил напарника подождать, а сам, прыгая через ступеньки, взлетел по лестнице к заветным дверям.

Люси открыла ему так быстро, как будто ждала его появления. Бригг буквально ввалился в ее крошечную квартирку со всеми ее игрушками и безделушками, с широкой кроватью в самом уютном и прохладном углу, с гладильной доской у стены и утюгом на ней, с шелковым витым шнуром с золотой кисточкой, подвешенным к абажуру под потолком.

Люси была в просторном китайском халате. Когда Бригг ворвался внутрь, она ничего не сказала – только схватила его за руки и просунула их под шелк халата, где кроме нее самой больше ничего не было.

– Я все время ждать тебя, Биг, – прошептала она. – Мы заниматься любовь, потому что моя не занята уже несколько дней.

С этими словами Люси прижалась щекой к грубому ремню винтовки, висевшей на плече Бригга, и он, нехотя отняв ладонь от ее маленькой теплой груди, снял оружие с плеча и прислонил к стулу, на котором, слепо глядя перед собой, сидела черная кукла-уродец.

– Нельзя, – сказал Бригг, удивляясь и огромному облегчению, которое он испытал, увидев Люси целой и невредимой, и неистовой, искренней радости, которую он ощущал, чувствуя ладонями ее живое тепло.

– Но мы должны, – заявила Люси, пятясь к кровати как танцовщица в китайской пьесе и увлекая его за собой. – Я чувствую, моя успела так хорошо отдохнуть! Хочу показать тебе много новые штучки.

Бригг уложил Люси поперек кровати и склонился над ней, удерживая свой вес на руках, но так, чтобы их тела – его, упакованное в грубую солдатскую форму и перетянутое ремнями, и ее, обнаженное и беззащитное – соприкасались по всей длине. Он целовал ее много и жадно, потому как уже решил, что любит ее и нуждается в ней, и Люси шепнула ему на ухо:

– Положись на меня, Биг. Не бойся, моя – очень сильная.

Каким-то образом ухо Бригга целиком оказалось у нее во рту. Ловкие руки Люси, словно роющие нору хорьки, торопливо втиснулись между их телами и расстегнули пряжку парусинового ремня с ловкостью, свидетельствующей о большой практике. Каждый раз, когда Люси демонстрировала подобную сноровку, Бригга словно окатывало холодной водой. Все, что она знала о мужчинах, как умела с ними обращаться, ее привычная готовностью принять на себя весь его вес и даже способность совладать с медным крючком на армейском ремне, с которым Люси разделалась так же легко, как включила бы свет в ванной комнате – все это было ему неприятно.

– Мне нужно идти, – мрачно сказал Бритт, вставая.

– Нет, нет, нет, Биг, миленький! – запротестовала Люси. – Не уходить! Я выучила Стих! Вот послушай…

– Но я на службе, – возразил Бригг. – Разве ты не знаешь, что в городе беспорядки?

– Но я правда знать Стих. Подожди, Биг, послушай! Ты очень должен послушать.

– Ну хорошо, – смилостивился Бригг, невольно улыбнувшись ее детской горячности.

– Стих, – объявила Люси с такой торжественностью, словно это было название, после чего медленно, с выражением, прочла все стихотворение вплоть до «…Мешают их сорвать».

А Бриггу вдруг расхотелось смеяться. Люси ужасно гордилась своими успехами, хотя само стихотворение казалось ему теперь банальным и глупым. Темный шелковый халат Люси снова распахнулся, и между полами, словно лунный свет, сверкнуло ее желанное, белое тело.

Бригг коснулся полы халата пальцами, отвел в сторону, и из-за шелка – как луна из-за тучи – показалась левая грудь Люси. Он был слишком высок, и ему пришлось наклониться, чтобы прижаться к этой маленькой полной грудке губами и скрыть свою неловкость за нее – а так же стыд за то, что он чувствует эту неловкость.

Люси, не тратя времени даром, ловко спустила с него брюки, и они приступили к занятиям любовью. Им не пришлось даже укладываться в постель: легкая и гибкая Люси просто встала на цыпочки на подъем жестких, зашнурованных до самого верха армейских ботинок Бригга, и обвила его шею руками.

В конце концов он все-таки добрался с ней до кровати, и, пока они шли через комнату, соединенные, словно сиамские близнецы, Люси заливалась веселым смехом, делая вид, будто идет на ходулях, а Бригг раздумывал о том, какое это дьявольски приятное ощущение. Повалившись на покрывало, он ухитрился выпустить штанины из гетр и, не снимая ботинок, вылезти из брюк и сбросить их на пол, и все это – не пропуская ни одного движения и не отрывая лица от чудесных волос Люси.

Очень скоро – как и всегда с Люси – Бригг пришел в сладострастное неистовство, а она прикусила ему щеку, оставив на скуле маленькую отметинку.

Потом, утомленные, они лежали неподвижно, и Бригг лениво размышлял о том, как странно, должно быть, он выглядит без штанов, но во френче и в гетрах. Люси внезапно хихикнула.

– Твоя больше не маленький девственник, Биг. Твоя словно ураган.

Бригг неохотно пошевелился.

– Мне пора, иначе я попаду на гауптвахту.

– Еще, – надула губки Люси. – Моя хотеть еще. Почему ты не сделать приятное своей маленькой Люси?

– Ничего не выйдет, – мрачно откликнулся

Бригг. – Мне пора.

– Но для Люси, Биг? – повторила она. – Моя очень-очень хотеть!

– Нет, – отрезал Бригг, поднимая с пола брюки и отряхивая.

Люси выбралась из постели.

– Давай я одеть тебя, – предложила она. Взяв у Бригга штаны, она присела перед ним на корточки и стала нежно целовать его ноги и живот. Бригг снова почувствовал желание и с силой прижал к себе ее темную головку.

– Ну еще разок, пожалуйста! – прошептала Люси.

– Нет, нет. – Бригг бережно отстранил ее. – Дай-ка мне мои брюки…

Люси сделала вид, будто протягивает ему одежду, но в последний момент отдернула руку и, дразня Бригга, взмахнула штанами, как зеленым флагом. Следующим движением она выкинула их в окно.

– Глупая корова! – завопил Бригг, бросаясь к окну. Его брюки, беспомощно раскинув штанины, валялись внизу на тротуаре. Люси скакала вокруг него на одной ножке и приговаривала:

– Теперь твоя остаться, теперь твоя остаться… Бригг подошел к двери и выглянул наружу.

– Лонтри! – воззвал он. – Лонтри!!!

Ему никто не отозвался. Улица была пуста, только какой-то сикх [12] в чалме с достоинством проехал мимо на высоком велосипеде.

– Лонтри! – в отчаянии позвал Бригг еще раз, пряча за дверью свои голые ноги. – Ради бога, Хорейс, куда ты подевался?

Лонтри внезапно появился внизу и строго посмотрел на него.

– Ну что, кончил ты наконец? Пойдем дальше?

– Ради бога, Хорейс! – взмолился Бригг. – Сходи, принеси мои брюки.

Лонтри удивленно вытаращил глаза.

– А где они?

– В переулке за домом. Эта глупая корова выбросила их в окно.

Лонтри недоверчиво рассмеялся.

– Решительная женщина, – сказал он и скрылся за углом. Очень скоро Лонтри вернулся.

– Их там нет, – коротко сообщил он. – Они пропали.

– Пропали?!… – горестно воскликнул Бригг из-за двери. – Как пропали?

– Не знаю. Наверное, их кто-то стащил, – предположил Лонтри.