– Господи Боже мой! – вздрогнул Бригг, только сейчас поняв, в какое неприятное положение попал. – Я же под трибунал пойду!

– Несомненно, – утешил Лонтри.

Да, с горечью подумал Бригг, он попадет под трибунал, его станут судить, напишут о нем в газетах, и тогда все – и Джоан тоже! – узнают, как китайская шлюха выбросила в окно его брюки как раз тогда, когда он должен был патрулировать мятежный город!

Бригг прыгнул обратно в комнату, схватил Люси за плечи и несколько раз тряхнул.

– Скорее найди мне что-нибудь! – закричал он. – Что-нибудь надеть. Кто-то украл мои штаны!…

Его гнев напугал Люси, и она раскаивалась, как маленькая.

– Моя что-то есть, – пообещала она.

В глубине души Бригг надеялся, что в дальнем углу гардероба Люси хранится пара солдатских штанов, забытая кем-то из ее клиентов, но его надеждам не суждено было сбыться. Очевидно, клиенты Люси всегда уносили свои штаны с собой. В отчаянии он запустил обе руки в темные глубины ее платяного шкафа и принялся рыться там среди ношеных кофточек, шелковых платьев и старых горжеток, которые Люси надеялась когда-нибудь использовать в более прохладном климате.

– У меня есть штанишки, – сказала Люси у него за спиной. – Может они подойдут? Они тоже зеленый, как твои.

Бригг обернулся. Люси протягивала ему пару зеленых шелковых панталон, какие носят китайские женщины.

– Эй, поторопись! – донесся снаружи крик Лонтри.

Заскулив от безвыходности и отчаяния, Бригг напялил панталоны Люси. Широкие, как у пижамы, штанины, расшитые понизу цветными нитками, не доставали до земли почти на целый фут и полоскались вокруг его тонких волосатых голеней, как вымпелы на флагштоке.

– О, Господи! – выдохнул Бригг. Не глядя на Люси, он выскочил за дверь, но тут же вернулся, схватил винтовку и ремень и с грохотом ссыпался по лестнице. Глядя на него, Лонтри едва не лопнул от смеха.

– Заткнись! – зашипел на него Бригг. – Мы должны их найти!

И они галопом помчались по мокрому от дождя переулку, а Люси грустно смотрела им вслед из окна. Она не видела ничего смешного в том, что Бригг убегает в ее панталонах.

Им повезло. Давешний сикх стоял прямо за углом и, прислонив велосипед к телеграфному столбу, прикладывал к себе бригговы штаны.

– Это мои, – сказал Бригг с облегчением. Сикх величественно обернулся к нему.

– Вы ошибаетесь, – поправил он Бригга на прекрасном английском. – Я их нашел.

– Я знаю, – Бригг попытался вцепиться в брюки, но сикх отдернул их в сторону.

– Значит, – прогудел он басом, – они принадлежат мне.

– Ах ты задница! – заорал Бригг. – Как ты думаешь, какого черта я напялил на себя эти бабские кальсоны? Или ты решил, что это новая форма британской армии?

– Очень сожалею, – повторил сикх, – но я нашел эти брюки, и теперь они мои. Мне кажется, это должно быть очевидно!

Это был очень высокий сикх, широкоплечий и с мощной грудной клеткой, и Бригг не решился его ударить. Вместо этого он вытащил штык, присоединил к винтовке и уткнул острие противнику под диафрагму.

– Дай-ка сюда эти штаны, – сказал Бригг, закипая. – Не то я насквозь проткну твое жирное брюхо.

Индиец с потрясающим спокойствием посмотрел сверху вниз на обоих британцев.

– Они действительно вам так нужны? – спросил он.

– Еще бы! – кивнул Бригг. – Так что давай их сюда, приятель, пока я не заколол тебя, как свинью.

– Ваше оружие причиняет мне боль, – сказал сикх, одной рукой отводя штык в сторону, а другой возвращая Бриггу штаны. – Вот, возьмите. Постарайтесь их больше не терять.

– Благодарю, – Бригг выхватил у него брюки и быстро надел. – Всенепременно. Обязательно.

Он и Лонтри пошли обратно в переулок; индиец проводил их грустным взглядом. Когда оба солдата скрылись за углом, он громко вздохнул и сказал вслух:

– Боже, храни короля!… [13]

– Ржавый Гвоздь! – отчетливо и громко сказал Дрисколл.

Чтобы сказать это, он пересек почти все пространство под трибунами и, присев на корточки перед Любезноу, бросил эти слова, как перчатку, прямо в лицо второму сержанту.

Молодые солдаты давно уснули, устало вытянувшись на полу. Дрисколл специально ждал, пока это произойдет, чтобы подойти к Любезноу и сказать ему эти два слова. Сержантов разделял всего ярд. В нескольких шагах от них не покладая рук трудились над своими зелеными лампочками и попискивающими приборами несколько дежурных связистов.

– И что с ним такое? – спросил Любезноу, глядя Дрисколлу прямо в глаза.

– Значит, ты его помнишь. Ведь помнишь же, верно?

– Если это тот самый – то да, помню, – ответил Любезноу непослушными губами и быстро оглядел спящих солдат. – Если это тот самый…

– Он был всего один такой, – улыбнулся Дрисколл. – Кого еще могли прозвать Ржавым Гвоздем?

– Нет никакой необходимости повторять это в тысяча первый раз, – перебил Любезноу. – В последнее время от тебя только это и слышно.

– Я рад, что ты не забыл старину Ржавого, – кивнул Дрисколл.

– Значит, ты тоже его знал?

Дрисколл покачал головой. Писк морзянки в углу прекратился, и один из радистов принялся разливать по эмалированным кружкам чай.

– Хотите чаю, сержант? – окликнул он их.

– Нет, – сказал Дрисколл.

– Нет, – отрезал Любезноу.

– Я его вообще не знал и никогда не слышал о нем… до недавнего времени. Бедный, бедный Ржавый… – продолжил Дрисколл.

– Послушай, – спросил Любезноу быстрым свистящим шепотом, – что все это значит? К чему ты ведешь?

– Не стоит будить наших малышей, – покачал головой Дрисколл и добавил театральным шепотом: – Почему бы нам не прогуляться, к примеру, в главный зал, и не поговорить с глазу на глаз?

– Там? – переспросил Любезноу, кивнув головой в направлении ведущей на арену двери.

– Да, сержант, именно там, – отозвался Дрисколл, вставая. Не оглядываясь, он вошел в коридор, уходивший в темное чрево стадиона, и сразу нащупал на стене блок выключателей. Он повернул только один из них, и под куполом крыши загорелось три прожектора, лучи которых скрестились на центральной баскетбольной площадке. В их свете стали отчетливо видны ограничительные линии, полукружья трехсекундной зоны, столбы с кольцами и сеткой, свисавшей с них, как несвежие дырявые носки, и даже громоздящиеся друг на друга ряды коричневых сидений, которые начинались у самого края площадки и тянулись вверх до самой крыши. Кроме Дрисколла и Любезноу в зале больше никого не было.

Они с трудом устроились на узких, неудобных подлокотниках двух кресел по обеим сторонам прохода. Снизу этот ряд был примерно десятым.

Дрисколл вытряхнул из пачки сигарету, закурил, потом перебросил еще одну сигарету второму сержанту. Любезноу поймал ее и прикурил от сигареты Дрисколла. Когда он наклонялся, его крупная голова и руки заметно тряслись, но он все-таки прикурил и, сделав шаг назад, вернулся на свой неудобный насест.

– Ну не смешно ли? – задумчиво промолвил Дрисколл. – Столько месяцев я слушал твои рассказы о том. что ты проделывал, когда сюда пришли японцы, и что они проделывали с тобой в Чанги, и только после этого я вдруг узнал о Ржавом Гвозде…

– Любопытно будет послушать, что же ты узнал, – подал голос Любезноу.

– В тот день когда мы прибыли из Пенглина сюда, я получил письмо, – неторопливо сказал Дрисколл и достал из кармана голубой конверт авиапочты. – Это письмо от сержанта Гранта, – продолжил он, держа конверт двумя пальцами и явно не торопясь показывать его содержимое. – Ты ведь помнишь Лори Гранта, не так ли? Этакий шибздик, из бухгалтерии…

– Я прекрасно его помню, – глухо отозвался Любезноу.

– Он демобилизовался полгода назад. – Дрисколл наконец открыл конверт, достал сложенное письмо и с улыбкой провел им у себя под носом. – Здесь говорится, что он не стал бы писать мне без достаточно веской причины, но, видать, эта история здорово его задела. И я его понимаю…

Он замолчал, заметив в проходе все того же связиста.

– Вы точно не хотите чайку, сэр? – спросил связист, с интересом глядя на освещенную арену. – Маловато публики сегодня, – невесело пошутил он. – Когда проводятся соревнования по борьбе, зрителей бывает не в пример больше. «Турнир богатырей», слыхали? Чарли Чанг против Дракона!

– Я бы выпил кружечку, сынок, если ты так настаиваешь, – сказал Дрисколл. – Будь добр, принеси мне сюда.

– Конечно. – Связист повернулся к Любезноу. – А вы, сарж?

– Нет, – отказался тот.

Юный радист исчез в коридоре, а Дрисколл оглядел огромное пустое здание.

– «Турнир богатырей – Чарли Чанг против Дракона!» – задумчиво повторил он. – Ты когда-нибудь бывал здесь? Должно быть, это действительно незабываемое зрелище, когда на арену нальют смешанного с глиной масла, и две туши начинают валять друг друга в этом скользком дерьме…

– Так что там насчет ржавых гвоздей? – поторопил Любезноу. – Продолжай, раз начал.

– Я жду, пока мне принесут чай, – невозмутимо напомнил Дрисколл. И не хочу, чтобы нам мешали, когда я заведусь насчет Ржавого.

Через минуту связист-сигнальщик снова появился в проходе, и Дрисколл принял у него из рук кружку с горячим чаем. Отпив первый осторожный глоток, он сказал:

– Сержант Грант пишет, что однажды, вернувшись домой, он сел в автобус – в обычный лондонский автобус. Когда он полез за деньгами, чтобы заплатить за проезд, то случайно достал и несколько малайских центов, которые завалялись у него в кармане. И представь себе, кондуктор сразу их узнал! Они же квадратные, Любезноу, а квадратные монеты встречаются не часто, правда?

Он поднял глаза от кружки и посмотрел на второго сержанта.

Любезноу был полностью с ним согласен.

– Да, – сказал он. – Квадратные малайские центы встречаются совсем не часто.

– Вот именно, – с нажимом подтвердил Дрисколл и отпил еще пару глотков. – Грант и кондуктор начали вспоминать Малайю, потому что кондуктор, оказывается, служил здесь во время войны, а после дембеля пошел работать в муниципальную транспортную компанию – продавать билеты, собирать деньги за проезд и все такое прочее…

– Я знаю, что делает кондуктор, – нетерпеливо перебил Любезноу. – Не беспокойся, ездил я в автобусе, ездил!

– Тогда ты поймешь, почему их разговор все время прерывался, – неторопливо согласился Дрисколл. – Но в конце концов кондуктор Барнвелл…

– Барнвелл! – ахнул Любезноу.

– Так точно, – подтвердил Дрисколл, заглянув в письмо, которое он наконец развернул. – Родерик Барнвелл – так звучит его полное имя. Любопытное имя… В общем, этот Родерик Барнвелл, оказывается, служил в Сингапуре в сорок втором году одновременно с тобой. Он тогда был сержантом. Если точнее, то он был сержантом комендантской роты, которая задержала тебя за дезертирство перед самым наступлением япошек.

– Вранье! – взвился Любезноу. – Беспардонная ложь! От первого до последнего слова.

– Я так и подумал, – дружелюбно согласился Дрисколл. – Как только я прочитал это письмо, я именно так себе и сказал. Все это беспардонное вранье, решил я, а этот сержант Родерик Барнвелл – просто записной лгун. Так оболгать доблестного сержанта Любезноу, который исползал на брюхе все джунгли, в одиночку сражаясь с японцами!

Любезноу исподлобья сверкнул на Дрисколла глазами. Он хотел было уйти, но Дрисколл продолжал:

– А потом Барнвелл рассказал Лори Гранту об одном парне, которого друзья прозвали Ржавым Гвоздем. Это имя сразу показалось мне примечательным, но только вчера, когда мы охраняли главный штаб, я сумел заглянуть в списки «Зала боевой славы», как его там называют. И я нашел этого парня. Разумеется, никакого Ржавого Гвоздя там не было, а был младший капрал артиллерии Реджинальд Гвоузд, который геройски погиб в Чанги 29 октября 1943 года. А знаешь, что еще сказал Барнвелл?… Знаешь, Любезноу?

– Что еще он сказал? – деревянным голосом повторил сержант.

– Он сказал, что это ты убил его, приятель. Именно так, не больше и не меньше. Ты убил Ржавого; Барнвелл сообщил это Гранту, компостируя чей-то билет и отсчитывая сдачу.

– Брехня, – отозвался Любезноу. – Никто не сможет этого доказать.

На его лице появилось привычное надменное выражение, и Дрисколл понял, что пора заканчивать.

– Никто и не собирается ничего доказывать, – сказал он. – Вот только кондуктор Барнвелл, – то есть сержант Барнвелл, – сказал, что за воровство продуктов тебе грозил трибунал, и, чтобы спасти свою шкуру, ты сдал Гвоздя японцам плотно упакованным и перевязанным ленточкой. Вот почему после этого случая командованию пришлось перевести тебя куда-то очень и очень далеко, чтобы с тобой не дай Бог ничего не случилось. То есть, не случилось ничего плохого…

Лицо Любезноу налилось краской.

– Я не обязан выслушивать всякие бредни, – проскрипел он. – Меня тошнит от тебя, просто тошнит!…

Дрисколл проглотил последний глоток чая и, взболтав остатки, небрежно выплеснул горячие распаренные чаинки прямо в лицо Любезноу.

Любезноу опешил, а Дрисколл спокойно поднялся и, продев в ручку кружки четыре пальца, ударил второго сержанта прямо в рот. Любезноу свалился с поручня и упал на сиденье. Дрисколл наклонился над ним, вытащил в проход и ударил еще раз, отчего Любезноу покатился вниз по ступенькам.

Сержант распластался на освещенной лучами ламп баскетбольной площадке словно нокаутированный боксер, и Дрисколл начал медленно спускаться к нему. Но когда он приблизился, пришедший в себя Любезноу ловко пнул его ногой. Резкий удар отбросил Дрисколла назад к креслам, и он скорчился там, задыхаясь от подступившей к горлу тошноты. Любезноу, пошатываясь, поднялся и сильно ударил его в лицо кулаком левой, а потом и правой руки.

Удары были такой силы, что Дрисколл улетел за спинки сидений даже не первого, а второго ряда и упал на наклонный деревянный

пол между креслами. Это спасло его. Закатившись под сиденья, Дрисколл удачно избежал еще одного выпада, который вполне мог оказаться для него роковым. Лицо его, впрочем, явно нуждалось в починке, и он ощупал его обеими руками, пока Любезноу в ярости молотил кулаками воздух, пытаясь достать его через два ряда. Второй сержант был в таком бешенстве, что ему просто не пришло в голову перелезть через сиденья.

Приподнявшись на локтях над пыльным дощатым полом, Дрисколл быстро отполз за подпиравшую потолок колонну. С тех пор, как он пропустил первый удар, прошло не менее десятка секунд, и перед глазами у него прояснилось. Он слышал, как Любезноу, плюясь, как орангутанг, с треском лезет через кресла. Дрисколл, однако, был еще не совсем готов. Понимая, что у него есть все шансы быть убитым, он стремился держаться от своего противника как можно дальше. Неожиданно для себя, Дрисколл вдруг подумал о человеке, за которого вышла Розалинда. Довольно странно, что они с ребенком решили ехать в автобусе. А может быть, кондуктором там был тот самый сержант Барнвелл? Нет, не может быть! Ведь Барнвелл работал в Лондоне, а это был совсем другой город… А-а, черт!…

Дрисколл почувствовал, что у него кровоточит глаз, и испугался. У него и так хватало неприятностей с глазами.

Любезноу преодолевал ряды кресел с грацией слона, участвующего в состязаниях по бегу с барьерами, но все же он приближался достаточно быстро, и Дрисколл едва успел вскочить, чтобы схватить противника. Так, обнявшись, словно партнеры в танце, они неловко топтались на узеньком пространстве между двумя ярусами.

Наконец Дрисколл почувствовал, что силы вернулись к нему, и, откинув голову назад, с силой боднул Любезноу в лицо. Тот успел отвернуться, и удар пришелся в скулу, однако этого хватило: как только Дрисколл выпустил его из объятий, Любезноу сразу повалился в проход между креслами. Но и самому Дрисколлу досталось едва ли не сильнее, чем его противнику: в голове загудело, перед глазами снова все поплыло, а из-под век обильно потекла кровь.

Дрисколл наугад пнул пытавшегося подняться Любезноу ногой в грудь, но тот успел схватить его за башмак и стиснуть своими железными руками. Дрисколл прекрасно помнил наставление по рукопашному бою и знал, что нужно делать в подобном случае, но в тесном проходе ему было не развернуться. Второй сержант тем временем поднатужился и швырнул противника через себя. Пролетев по воздуху ярдов десять, Дрисколл, будто открывающий представление коверный, кубарем выкатился на баскетбольную площадку. Краем глаза он успел заметить, что наверху у входа столпились все пенглинские солдаты, разбуженные не то громовым шумом, не то своими товарищами, которые растолкали их и убедили пойти посмотреть небывалое зрелище – Чарли Чанг против Дракона… Скрываясь в густой тени, они наблюдали за битвой в благоговейном молчании.

Между тем «Турнир богатырей» переместился на открытое пространство. Дрисколл вскочил как раз в тот момент, когда Любезноу спустился на освещенную площадку. Они сошлись лоб в лоб, не отступая и не уклоняясь от выпадов врага, и только кружили на месте, словно отплясывая моррис [14] в ритме своих ударов.

В конце концов Дрисколл упал навзничь, но в последний момент успел сделать подсечку и сбить Любезноу с ног. Противники покатились по полу, и их кровь стекала на пробковые маты баскетбольной площадки будто красная нитка, сматывающаяся с катящегося клубка. Оба стонали, как стонут ледяные горы, откалываясь от материкового шельфа, оба отчаянно кашляли, отплевывались и хрипели, задыхаясь от пыли и собственного соленого пота.

Потом, так и не разжав своих яростных объятий, сержанты поднялись с пола и некоторое время стояли, смешно раскачиваясь из стороны в сторону – точь-в-точь два пьяницы, пытающиеся помочь друг другу добраться домой. Наконец Дрисколл вырвался и, почувствовав под ногами опору, нанес Любезноу еще один отчаянный удар – отчаянный, потому что из-за заливавшей глаза крови он почти ничего не видел. Тем не менее ему повезло: его кулак попал Любезноу сбоку в основание шеи.

Любезноу отшатнулся, словно его ударил не человек, а буфер маневрового паровоза, и попятился в сторону. На пути ему попался столб с баскетбольным кольцом; сержант врезался в него плечом. Столб переломился у самого основания, и Любезноу, машинально обхвативший препятствие обеими руками, сделал несколько неверных шагов со столбом на плече, держа его, как знаменосец древко флага.

Но Дрисколл ничего этого не видел. Чувствуя, как быстро уходят последние силы, он стоял на коленях на точке штрафных бросков и, сплевывая горячим и соленым, пытался стереть кровь с глаз. Ему казалось, что кровь идет уже отовсюду; ее жгучие ручейки напоминали армии, стремящимися куда-то по сигналу невидимого горна. Глаза Дрисколла были забиты пылью и кровяными сгустками пополам с потом, в голове гудело, а все посторонние звуки доносились, как сквозь толстый слой ваты.

Он не замечал Любезноу, вооружившегося сломанным столбом, пока не стало слишком поздно. Зажав бревно под мышкой, словно таран, второй сержант ринулся в атаку и, действуя им как дубиной, попытался из последних сил нанести коленопреклоненному Дрисколлу удар по голове. Тот услышал шум, но едва ли что-нибудь видел. К счастью, он успел встать, и бревно попало ему сзади по коленям, отчего Дрисколл тяжело опрокинулся навзничь. Любезноу, не в силах остановить свой разбег, тоже не устоял на ногах и покатился к дальним трибунам. Теперь уже оба – красные и смешные, движущиеся со странными ужимками и гримасами, неожиданно падающие и неуклюже встающие – были похожи на клоунов в дешевом балаганчике.

С трудом поднявшись, Дрисколл понял, что ему пора уходить. Наметив себе самый широкий проход, он зигзагом потрусил к нему, с трудом переставляя ноги и помогая себе руками как человекообразная обезьяна. Каким-то чудом он одолел и первый, и второй пролеты лестницы. Только оказавшись на второй площадке, он почувствовал за собой погоню и оглянулся. Любезноу преследовал его на четвереньках, и это зрелище доставило Дрисколлу неожиданное удовольствие.

Снова повернувшись к лестнице, Дрисколл решительно штурмовал третий пролет. Ему представлялось, что если он успеет добраться до очередной площадки, то сумеет отдышаться, а когда Любезноу приблизится на расстояние трех или четырех ступеней, он просто прыгнет на него ногами вперед. Это должно было сработать, но Дрисколл все равно был рад, что Розалинда и ее новый муж не видят его сейчас.

Он смог подняться на третью площадку и выпрямиться, уцепившись пальцами за край одной из трех железных бочек, которые там почему-то стояли. Пытаясь сохранить равновесие, Дрисколл перехватил бортик и почувствовал, как его пальцы коснулись какой-то полужидкой, липкой субстанции, которой бочка была полна до краев.

Потом Дрисколл посмотрел вниз. Любезноу, подняв разбитое, но исполненное мрачной решимости лицо, остервенело полз по лестнице вверх. Каждая ступенька давалась ему нелегко, и Дрисколл понял, что немного времени в запасе у него есть.

Заглянув в бочку, он засмеялся разбитыми губами, но тут же поперхнулся.

– Чарли Чанг против Дракона! – прохрипел Дрисколл, торжествуя.

Любезноу поднялся с локтей и колен и, по-медвежьи упираясь в деревянный пол ступнями и ладонями, пошел на приступ третьего пролета. Не спуская с него глаз, Дрисколл, прихрамывая, зашел за бочку, в которой оказалась смешанная с маслом глина, и, навалившись на нее всей тяжестью, попытался опрокинуть. Справиться с этой задачей оказалось нелегко, но в конце концов он почувствовал, что бочка поддается, и приналег, собрав все силы для последнего рывка.

Бочка качнулась и вдруг опрокинулась, из нее выплеснулась и потекла вниз антрацитово-черная река липкой и скользкой грязи.

– Ржавый Гвоздь! – с торжеством заорал Дрисколл, когда смешанная с маслом глина захлестнула барахтавшегося чуть ниже Любезноу. Запрыгавшая по ступеням пустая бочка только чудом миновала сержанта, пролетев в нескольких дюймах над его головой. Второй сержант по-прежнему пытался ползти дальше, но соскальзывал и вынужден был начинать все сначала. Глядя на него, Дрисколл отчетливо видел глаза своего врага, которые сверкали на черном лице, как у загримированного под негра джазбандиста.

Немного переведя дух, Дрисколл взялся за вторую бочку, удивительно похожую на барабан. Откуда-то издалека до него донеслись искаженные и усиленные эхом крики солдат, которые, похоже, бежали к нему по верхней галерее трибуны.

Дрисколл толкнул вторую бочку. Она была полна всего на две трети, и от него не потребовалось таких титанических усилий, как в первый раз. Любезноу заметил опасность и панически задрыгал ногами и руками, пытаясь убраться с дороги, но только скользил и оступался.

– А это за Брука, сволочь! – гаркнул Дрисколл, опрокидывая бочку вниз. Еще одна волна жидкой грязи хлынула в проход, следом запрыгала по ступенькам бочка, но и на этот раз Любезноу повезло. Дрисколл же не удержался на дрожащих от напряжения ногах и покатился вниз, поскользнувшись на грязной, скользкой ступеньке. Словно на санях с горы, он пронесся по лестнице головой вперед и, врезавшись в Любезноу, увлек его за собой на баскетбольную площадку.

На верхних ступеньках лестницы появились пенглинские солдаты. Они стояли неподвижно и только таращили глаза на каскады черной, липкой, как патока, жижи, которая медленно стекала вниз – туда, где слабо барахтались в луже их сержанты, похожие на двух усталых тюленей. И тот и другой настолько перемазались в глине, что напоминали два пузыря на поверхности грязного озера, которое растекалось все шире.

Поднявшись на четвереньки, Дрисколл и Любезноу поползли навстречу друг другу. Они то и дело падали, но терпение и настойчивость в конце концов победили. Едва не столкнувшись лбами, сержанты с чавканьем выдрали руки из густой грязи и остановились. Облепившая их лица и тела смесь глины и масла сделала их похожими друг на друга и на два черных пугала.

Пока Любезноу сжимал кулаки, Дрисколл еще раз с размаху ударил противника головой. Его бритая макушка поразила второго сержанта в лоб и сразу отдернулась.

Дело было сделано. Любезноу покачнулся и пал ниц, словно монахиня во время молитвы. Дрисколл не двигался – опустившись на четвереньки, он отдыхал, ожидая пока погаснут оранжевые круги перед глазами. Замершие на галерке зрители не аплодировали.

Так прошло очень много времени. Наконец Дрисколл пошевелился и медленно, как первобытный человек, только-только осваивающий прямохождение, вскарабкался на ноги. Жирная грязь, похожая на резиновые канаты, тянулась за ним, словно пытаясь еще раз опрокинуть свою жертву на пол, но сержант пересилил, и черные щупальца одно за другим оторвались от его одежды.

Убедившись, что может стоять, Дрисколл первым делом вытер испачканное глиной лицо грязными руками и огляделся. Потом он наклонился вперед, схватил Любезноу за воротник и с усилием поволок по полу, оставляя узкую расчищенную дорожку на поверхности черного озера – и широкую грязную полосу на еще чистой пробке площадки. Только теперь он рассмотрел на верхнем балконе вытянутые лица рядовых, белевшие в темноте, словно декоративный гипсовый фриз. Солдаты безмолвно наблюдали за тем, как Дрисколл подтащил Любезноу к сломанному баскетбольному столбу, уложил рядом и, шипя от боли, аккуратно затолкал головой в веревочную сетку кольца.

Покончив с этим нелегким делом, Дрисколл уселся на пол, разбросав ноги, и сидел так, бессмысленно глядя на крупную голову потерявшего сознание Любезноу, который напоминал застрявшего в неводе кальмара.

Минуты через две на трибунах с противоположной стороны арены произошло какое-то движение, и из темноты появился начальник штаба пенглинского гарнизона майор Каспер. Майор двигался энергичной и целеустремленной походкой, но гулкое эхо его шагов сразу затихло как только он разглядел ярко освещенное, залитое грязью и кровью ристалище и двух поверженных гладиаторов на нем. Майор, однако, всегда гордился тем, что ничто не могло заставить его удивляться слишком долго, и никогда об этом не забывал. Сознание этого преимущества помогло ему довольно быстро справиться с собой. Выйдя на площадку, он остановился у самого края грязного моря, прищурился на Дрисколла, сидящего в самой его середине, посмотрел на торчащего из баскетбольного кольца Любезноу и, установив их личности, кивнул. Выпрямившись, майор взял под мышку офицерский стек и сказал:

– Сержант Дрисколл!

Дрисколл выдрался из черного гноища и поднялся, умудрившись встать почти по стойке «смирно». Берет он потерял и потому не стал салютовать.

– Слушаю, сэр, – хрипло отозвался он.

– Вот что, сержант, – сказал майор. – Вам с Любезноу необходимо подбодрить личный состав. Мы срочно возвращаемся в Пенглин – там произошли кое-какие неприятности.