Снега, они расцвели внезапней,
      Чем это бывает летом, у них ни бутонов, ни завязей,
      Они вне закона плодоношения.
      Где же лето, невообразимое
      Лето, стоящее на нуле?
      Если прийти сюда,
      Путем, которым вам свойственно проходить,
      Оттуда, откуда вам свойственно приходить,
      Если прийти сюда в мае, вы снова увидите
      Кустарники изгородей в цвету,
      В майском чувственном благоуханье.
      Конец путешествия будет всегда неизменен
      Придете ли ночью, утратив царство,
      Придете ли днем, не зная, зачем пришли,
      Конец неизменен - когда вы свернете с проселка
      И обогнете свинарник, то перед вами предстанет
      Серый фасад и надгробный камень,
      А то, что казалось целью прихода,
      Всего шелуха, всего оболочка смысла,
      Из которого - да и то не всегда - прорывается
      ваша цель.
      Если смысл хорошо усвоен.
      Либо цели у вас нет, либо цель за краем
      Задуманного пути и изменится при достижении
      цели.
      И другие края считаются краем света
      Пасть моря, озерная мгла, пустыня или
      большой город,
      Но этот край ближе всех во времени и пространстве;
      Он сегодня и в Англии.
      Если прийти сюда
      Любым путем и откуда угодно
      В любое время года и суток,
      Конец неизменен: вам придется отставить
      Чувства и мысли. Вы пришли не затем,
      Чтобы удостовериться и просветиться,
      Полюбопытствовать или составить отчет.
      Вы пришли затем, чтобы стать на колени,
      Ибо молитвы отсюда бывали услышаны.
      А молитва не просто порядок слов,
      И не дисциплина смирения для ума,
      И не звуки молитвенной речи.
      И то, о чем мертвые не говорили при жизни,
      Теперь они вам откроют, ибо они мертвы,
      Откроют огненным языком превыше речи живых.
      Здесь, на мгновенном и вневременном
      перекрестке,
      Мы в Англии и нигде. Никогда и всегда.
      II
      Пепел на рукаве старика
      Пепел розового лепестка.
      Пыль, поднявшаяся столбом,
      Выдает разрушенный дом.
      Пыль, оседающая в груди,
      Твердит, что все позади
      И не надо мечтать о звездах.
      Так умирает воздух.
      Потоп и засуха в свой черед
      Поражают глаза и рот,
      Мертвые воды, мертвый песок
      Ждут, что настанет срок.
      Тощая выжженная борозда
      Намекает на тщетность труда,
      Веселится, не веселя.
      Так умирает земля.
      Вода и огонь унаследуют нам,
      Городам, лугам, сорнякам.
      Вода и огонь презрят благодать,
      Которую мы не смогли принять.
      Вода и огонь дадут завершенье
      Нами начатому разрушенью
      Храмов, статуй, икон.
      Так умрут вода и огонь.
      В колеблющийся час перед рассветом
      Близ окончанья бесконечной ночи
      У края нескончаемого круга,
      Когда разивший жалом черный голубь
      Исчез за горизонтом приземленья,
      И мертвая листва грохочет жестью,
      И нет иного звука на асфальте
      Меж трех еще дымящихся районов,
      Я встретил пешехода - он то мешкал,
      То несся с металлической листвою
      На городском рассветном сквозняке.
      И я вперился с острым любопытством,
      С которым в полумраке изучают
      Случайных встречных, в опаленный облик
      И встретил взгляд кого-то из великих,
      Кого я знал, забыл и полупомнил,
      Как одного из многих; мне в глаза
      Глядел знакомый мозаичный призрак,
      Такой родной и неопределимый.
      И я вошел в двойную роль и крикнул
      И услыхал в ответ: "Как! Это ты?"
      Нас не было. Я был самим собою,
      Но понимал, что я не только я
      А он еще довоплощался; все же
      Его слова рождали узнаванье.
      И вот, подчинены простому ветру
      И слишком чужды для непониманья,
      По воле пересекшихся времен
      Мы встретились в нигде, ни до, ни после
      И зашагали призрачным дозором.
      Я начал: "Мне легко с тобой на диво,
      Но к дивному приводит только легкость.
      Скажи: Что я забыл, чего не понял?"
      И он: "Я не хотел бы повторять
      Забытые тобой слова и мысли.
      Я ими отслужил: да будет так.
      И ты отслужишь. Так молись за мною,
      Чтоб и добро и зло тебе простили.
      Злак прошлогодний съеден, и, насытясь,
      Зверь отпихнет порожнее ведро.
      Вчерашний смысл вчера утратил смысл,
      А завтрашний - откроет новый голос.
      Но так как ныне дух неукрощенный
      Легко находит путь между мирами,
      Уподобляющимися друг другу,
      То я найду умершие слова
      На улицах, с которыми простился,
      Покинув плоть на дальнем берегу.
      Забота наша, речь, нас подвигала
      Избавить племя от косноязычья,
      Умы понудить к зренью и прозренью.
      И вот какими в старости дарами
      Венчается наш ежедневный труд.
      Во-первых, холод вянущего чувства,
      Разочарованность и беспросветность,
      Оскомина от мнимого плода
      Пред отпадением души от тела.
      Затем бессильное негодованье
      При виде человеческих пороков
      И безнадежная ненужность смеха.
      И, в-третьих, повторенье через силу
      Себя и дел своих, и запоздалый
      Позор открывшихся причин; сознанье,
      Что сделанное дурно и во вред
      Ты сам когда-то почитал за доблесть.
      И вот хвала язвит, а честь марает.
      Меж зол бредет терзающийся дух,
      Покуда в очистительном огне
      Ты не воскреснешь и найдешь свой ритм.
      День занимался. Посреди развалин
      Он, кажется, меня благословил
      И скрылся с объявлением отбоя.
      III
      Есть три состояния, часто на вид похожие,
      Но по сути различные, произрастающие
      В одном и том же кустарнике вдоль дороги:
      привязанность
      К себе, к другим и к вещам; отрешенность
      От себя, от других, от вещей; безразличие,
      Растущее между ними, как между разными жизнями,
      Бесплодное между живой и мертвой крапивой,
      Похожее на живых, как смерть на жизнь.
      Вот применение памяти: освобождение
      Не столько отказ от любви, сколько выход
      Любви за пределы страсти и, стало быть,
      освобождение
      От будущего и прошедшего. Так любовь к родине
      Начинается с верности своему полю действия
      И приводит к сознанью, что действие
      малозначительно,
      Но всегда что-то значит. История может быть
      рабством,
      История может быть освобожденьем. Смотрите,
      Как уходят от нас вереницей края и лица
      Вместе с собственным я, что любило их, как умело,
      И спешит к обновленью и преображенью,
      к иному ритму.
      Грех неизбежен, но
      Все разрешится, и
      Сделается хорошо.
      Если опять подумать
      Об этих краях и людях,
      Отнюдь не всегда достойных,
      Не слишком родных и добрых,
      Но странно приметных духом
      И движимых общим духом,
      И объединенных борьбою,
      Которая их разделила;
      Если опять подумать
      О короле гонимом,
      О троих, погибших на плахе,
      И о многих, погибших в безвестье,
      Дома или в изгнанье,
      О том, кто умер слепым,
      То, если подумать, зачем
      Нам славословить мертвых,
      А не тех, кто еще умирает?
      Вовсе не для того,
      Чтоб набатом вызвать кошмары
      И заклятьями призрак Розы.
      Нам не дано воскрешать
      Старые споры и партии,
      Нам не дано шагать
      За продранным барабаном.
      А те, и что были против,
      И против кого они были,
      Признали закон молчанья
      И стали единой партией.
      Взятое у победителей
      Наследуют от побежденных:
      Они оставляют символ,
      Свое очищенье смертью.
      Все разрешится, и
      Сделается хорошо,
      Очистятся побужденья
      В земле, к которой взывали.
      IV
      Снижаясь, голубь низвергает
      Огонь и ужас в подтвержденье
      Того, что не бывает
      Иной дороги к очищенью:
      Добро и зло предполагают
      Лишь выбор между пламенами
      От пламени спасает пламя.
      Любовь, забывшееся Имя.
      Любовь одела мирозданье
      Заботами своими
      В пылающее одеянье,
      И нет его неизносимей.
      И что бы ни случалось с нами,
      Мы входим в пламя или в пламя.
      V
      Что мы считаем началом, часто - конец,
      А дойти до конца означает начать сначала.
      Конец - отправная точка. Каждая верная фраза
      (Где каждое слово дома и дружит с соседями,
      Каждое слово всерьез и не ради слова
      И служит для связи былого и будущего,
      Разговорное слово точно и невульгарно,
      Книжное слово четко и непедантично,
      Совершенство согласия в общем ритме),
      Каждая фраза содержит конец и начало,
      Каждое стихотворение есть эпитафия.
      И каждое действие - шаг к преграде, к огню,
      К пасти моря, к нечетким буквам на камне:
      Вот откуда мы начинаем.
      Мы умираем с теми, кто умирает; глядите
      Они уходят и нас уводят с собой.
      Мы рождаемся с теми, кто умер: глядите
      Они приходят и нас приводят с собой.
      Мгновение розы равно мгновению тиса
      По длительности. Народ без истории
      Не свободен от времени, ибо история
      Единство мгновений вне времени.
      Так в зимних сумерках в уединенной часовне
      История - ныне и в Англии.
      С влечением этой Любви и голосом этого Зова.
      Мы будем скитаться мыслью
      И в конце скитаний придем
      Туда, откуда мы вышли,
      И увидим свой край впервые.
      В неведомые, незабвенные
      Врата мы увидим, что нам
      Здесь изучить осталось
      Лишь то, что было вначале:
      У истока длиннейшей реки
      Голос тайного водопада
      И за яблоневой листвою
      Детей, которых не видно,
      Ибо на них не смотрят,
      Лишь слышно их, полуслышно
      В тиши меж двумя волнами.
      Скорее, сюда, сейчас, всегда
      Таково условье невинности,
      (Равноценной всему на свете),
      И все разрешится, и
      Сделается хорошо,
      Когда языки огня
      Сплетутся в пламенный узел,
      Где огонь и роза - одно.
      Перевод А. Сергеева
      ЧЕТЫРЕ КВАРТЕТА
      БПРНТ НОРТОН
      tov лoyov d'eovtoc evvov cwovoiv oi
      пoллoi wc Idiav eeovtec фрovnoiv
      I. p. 77. Fr. 2. {*}
      odoc avw katw uea kai wvtn
      I. p. 89. Fr. 60. {**}
      Diels: Die Fragmente der Vorsokratiker
      (Herakleitos)
      {* Слово означает для всех одно, но большинство людей живет так, как если бы каждый понимал его смысл по-своему.
      Гераклит, I, 77,2
      ** Путь туда тот же, что и путь обратно.
      Гераклит, I, 89, 60}
      I
      Настоящее и прошедшее,
      Наверно, содержатся в будущем,
      А будущее заключалось в прошедшем.
      Если время суще в себе,
      Время нельзя искупить.
      Несбывшееся - отвлеченность,
      Его бытие - только
      В области предположений.
      Несбывшееся и сбывшееся
      Приводят всегда к настоящему.
      Эхом в памяти отдаются шаги
      В тупике, куда мы не свернули
      К двери в сад роз, которую
      Не открывали. Так и слова мои
      Эхо для уха.
      Зачем
      Тревожить пыльцу на венчике розы?
      Не знаю.
      Отзвуки сад населяют
      Иные. Идем?
      - Скорей! - пела птица. - За ними, за ними,
      Сверни! За первую дверь
      В первый наш мир. Идем
      За посулом дрозда? В первый наш мир.
      Там они, там - величавы, незримы,
      Плыли неспешно над палой листвою
      В осеннем тепле сквозь трепещущий воздух
      И вторила птица
      Неслышной мелодии, скрытой в аллее;
      Взгляды скрестились
      Ибо на розы, казалось, глядели,
      Словно они наши гости, хозяева-гости.
      Так мы шли, и они, лабиринтом
      Пустынной аллеей к поляне средь букса,
      Чтоб взглянуть на высохший пруд.
      Высох пруд, сух бетон, порыжели края
      Был он полон блистающей влаги,
      Тихо-тихо рос лотос,
      И сверкала вода, напоенная светом,
      И стояли они за спиною у нас, и в воде
      отражались.
      Облако уплыло - пруд опустел.
      - Иди! - пела птица. - Там в зарослях
      Прячутся дети - вот-вот рассмеются.
      Иди же, иди! - Человекам невмочь,
      Когда жизнь реальна сверх меры.
      Прошлое и будущее
      Несбывшееся и сбывшееся
      Приводят всегда к настоящему.
      II
      Чеснок и сапфир налипли в грязь
      Где осью встало древо
      А кровь пульсирует струясь
      И раны старые слышны
      Но тихнет прежний гнев войны.
      И ритм биенья нашей крови
      И лимфы нашей путь кружной
      В движеньи звезд повторены
      Восходим мы цвести во древо
      Но выше движимого древа
      В луче что чертит лист резной
      И снизу слышен шум разора
      Где гонит вепря гончих свора
      Но в поле звездного узора
      Они давно примирены.
      В незыблемой точке мировращенья. Ни плоть, ни
      бесплотность.
      Ни вперед, ни назад. В незыблемой точке есть ритм,
      Но ни покой, ни движенье. Там и не равновесье,
      Где сходятся прошлое с будущим. И не движенье
      ни вперед,
      Ни назад, ни вверх, ни вниз. Только в этой
      незыблемой точке
      Ритм возможен, и в ней - только ритм.
      Я говорю - там мы были, не знаю лишь
      Где и когда - ни места, ни времени.
      Отказ от мирских вожделений,
      Бездействие и отстраненность
      Избавляют от воли, своей и чужой; и тогда
      Благостью чувства, чистым светом, незыблемым
      и текучим,
      Erhebung {*} без движенья, сосредоточенностью
      {* Становление (нем.).}
      Без отрешенности постигается мир,
      И новый, и старый,
      В исполненье их недо-экстазов,
      В разгадке их недо-кошмаров.
      И только скрепы меж прошлым и будущим,
      Сплотившие бренное тело,
      Спасают людей от небесного царства и вечных
      мучений,
      Которых не вынесет плоть.
      Прошлое и будущее
      Едва ли проникнешь сознаньем.
      Сознанье - вне времени.
      Но лишь времени принадлежит миг в саду роз,
      Миг в беседке под стук дождя,
      Миг в пахнущей ладаном церкви,
      Связующий прошлое с будущим.
      Только время наследует время.
      III
      Вот оно, здесь, место встречи
      Времени "до" и времени "после"
      В тумане: ни свет,
      Придающий незыблемость форме,
      Превращающий тень в мимолетное чудо,
      Не спеша, выявляющий нам постоянство;
      Ни тьма очищенья,
      Лишающая ощущений,
      Отрешающая любовь от мирского.
      Ни исполненность, ни безучастность. Только
      мерцанье
      Над искаженными мятыми лицами,
      В отчаянье отчаявшимися от отчаянья,
      Тупыми, капризными,
      Насыщенными и безразличными;
      Люди и клочья бумаги на резком ветру,
      Дующем "до" и "после",
      Дыханье отравленных легких
      Времени "до" и времени "после";
      Изверженье оцепенелых загубленных душ
      В обесцвеченный воздух, подхваченных
      Ветром, метущим унылые холмы Лондона:
      Хэмпстед, Клеркенуэлл, Кэмпден и Патни,
      Хайгейт, Примроуз и Ладгейт. Тьма не здесь
      Тьма не здесь, не в щебечущем мире.
      Сойди же, сойди только
      В мир одиночества,
      В этот не-мир не от мира сего:
      Внутренний мрак,
      Отрешенность, безличье,
      Увядание мира чувств,
      Опустошение мира любви,
      Бездействие мира души.
      Это путь первый, второй
      Путь - такой же: не движенье,
      Но отказ от движенья; пока движется мир
      Сам собою по торным дорогам
      Прошлого и будущего.
      IV
      Время и колокол отмерили срок,
      В облаке черном свет солнца поблек.
      К нам повернется подсолнух?
      Вьюнок вытянет к нам стебелек?
      Или нас ожидает
      Хлад
      Тисовых пальцев забвенья?
      Блистает пернатый король-рыболов,
      блистает и тает;
      Незыблемый свет
      В незыблемой точке мировращенья.
      V
      Слова и мелодия движутся
      Только во времени; а то, что живет,
      Может только исчезнуть. Слова, отзвучав,
      Достигают безмолвья. Лишь порядком, лишь ритмом
      Достигнут слова и мелодия
      Незыблемости - как китайская ваза
      Незыблемо движется вечно;
      Достигнут не той неподвижности скрипки
      При длящейся ноте - достигнут со-бытия;
      Иными словами, когда конец предваряет начало,
      А конец и начало - всегда
      "До" начала и "после" конца.
      И все всегда сейчас. Слова искажаются,
      Трещат и ломаются от перегрузки,
      От напряженья скользят, расползаются, гибнут,
      Гниют до неточности - им не застыть неподвижно,
      Незыблемо. Визг и брань осаждают их,
      И болтовня, и насмешки.
      Слово в пустыне
      Берут в оборот голоса искушенья,
      Вопли призрака в дьявольской пляске,
      Вой безутешной химеры.
      Такт ритма - движенье,
      Как по лестнице в десять ступеней.
      Томление духа само по себе
      Есть движенье - но бесцельно
      Само по себе; Любовь - неподвижность,
      Лишь конец и причина движенья,
      Лишенного ритма
      Истома томленья
      Удерживать время на грани
      Бытия и небытия.
      Неожиданно в лучике солнца,
      Пока пляшут пылинки,
      Детский смех раздается,
      Еле слышимый в листьях,
      Скорей же, здесь, сейчас, всегда
      Нелепо бесплодное скорбное время,
      Влачимое "до" и "после".
      ИСТ КОУКЕР
      I
      В моем начале мой конец. В круговороте
      Дома встают и рушатся, ветшают,
      Сносятся и перестраиваются. Вместо них
      Пустырь, или фабрика, или проселок.
      Старый камень - в новый дом, старая доска
      в новый костер,
      Старый костер - в золе, зола - в землю,
      Которая вот уже мясо, шкура, помет,
      Кости скотины и человека, стебель злака и лист.
      Дома живут и отживают: время строить,
      Время жить и плодиться,
      Время ветру стекло дребезжащее выбить
      И панель расшатать, на которой полевка снует,
      И лохмотья трепать гобелена с безмолвным девизом.
      В моем начале мой конец. Падает никнущий свет
      На пустырь, открывая глухой переулок,
      Затененный ветвями - сумерки днем
      Где прижмешься к ограде, когда проезжает фургон;
      И глухой переулок ведет
      В направленье к деревне, застывшей
      В духоте перед грозой. В знойном мареве свет
      Поглощается, не отраженный серым булыжником,
      Спят георгины в пустынном безмолвье.
      Жди появленья совы.
      И на том пустыре,
      Если ты подойдешь не слишком близко,
      не слишком близко,
      В летнюю полночь услышишь мелодию
      Дудочки и барабана
      И увидишь пляшущих возле костра.
      Съединенье мужчины и женщины
      В пляске, обряд сочетанья
      Благолепное, чинное таинство.
      По двое - скрепиша союз,
      Взяша за руки
      Се знаменует согласье. И вкруг огня
      И прыжки через пламя - или кругами со всеми;
      Сельски степенно и сельски смешливо
      Поднимают грязные ноги в нелепой обувке,
      Ноги в земле, ноги в глине, вздетые в сельском
      веселее,
      Веселье давно уж собою
      Питающих злаки. Вечен ритм,
      Вечен ритм их пляски,
      Как в их жизни живой
      Ритм времен года и ритм созвездий,
      Время доить и время снимать урожай,
      Время сходиться мужчине и женщине,
      Время сходиться скотине. Ноги вверх-вниз.
      Пьют и едят. Навоз и смерть.
      Светает... День новый
      Готов для жары и безмолвья. У моря бриз
      Морщит волны. Я здесь
      И не здесь. В моем начале.
      II
      Разве ноябрю нужны
      Потрясения весны
      Дней цветения примяты
      Где подснежники примяты
      И у мальвы жалкий вид
      Стебелек поблек и сник
      В поздних розах ранний снег?
      Гром падучих звезд дробится
      Словно мчатся колесницы
      В боевом строю сразиться
      Против Солнца Скорпион
      И Луну низложит он
      Вой Комет и Леонид
      Небеса и землю страсть
      Увлекает в вихрь войны
      В тот огонь где мир горит
      Покуда льда не придет власть.
      Изложить можно было и так - пусть не очень удачно:
      Опыт иносказанья в духе старой поэзии,
      Оставляющей нас в непосильной борьбе
      Со словами и смыслом. Не в поэзии дело,
      На нее ведь (читай сначала!) никто не надеялся.
      Чего же стоят столь долгожданные
      Покой, осенняя безмятежность
      И мудрость старости? Нас обманули
      Или себя обманули тихоречивые старцы,
      Нам завещавшие манну обмана?
      Безмятежность - преднамеренное тупоумье,
      Мудрость - знание мертвых тайн,
      Бесполезное во тьме, куда вглядывались
      И откуда глаза отводили.
      В лучшем случае, весьма ограничена ценность
      Знанья из опыта.
      Знанье представляет нам образ, но лжет,
      Ибо образ мгновенно меняется,
      Каждый миг - это смена и переоценка
      Всего, чем мы были. Только там не обманемся мы,
      Где обманывать уж бесполезно.
      На полпути, и не только на полпути,
      Но весь путь по дремучему лесу, в зарослях,
      По краю обрыва без надежной опоры
      Угрожают чудовища, манят огни,
      Стережет колдовство. Не желаю я слышать
      О мудрости стариков, но об их слабоумье,
      Об их страхе страха и безрассудства, их боязни
      владеть,
      Примкнуть к своим, к чужим или к Богу.
      Нам доступна одна только мудрость
      Мудрость смиренья: смиренье - оно бесконечно.
      Жилища все исчезли под волнами.
      Танцоры все исчезли под холмом.
      III
      Тьма тьма тьма. Они все уходят во тьму,
      В пустоты меж звезд - пустое в пустое.
      Полководцы, банкиры, знаменитые писатели,
      Меценаты, политики и правители,
      Сановники, председатели комитетов,
      Промышленные магнаты и мелкие подрядчики
      все уходят во тьму;
      И темны Солнце, Луна и "Готский альманах",
      И "Биржевая газета", и "Справочник директоров",
      И холоден дух, и действовать нет побуждений.
      И с ними уходим мы все на тихие похороны,
      Похороны без покойника - ибо некого нам хоронить.
      Душе я сказал - смирись! И тьма пусть падет на
      тебя
      Тьма Господня будет. Как в театре
      Лампы потушены для перемен декораций,
      Грохот пустой за кулисами, тьма наступает на тьму,
      И понимаем, что эти холмы, и деревья, и задник,
      И четкий фасад - уезжают, вращаемы, прочь;
      Или так, когда поезд подземки стоит слишком
      долго меж станций
      Поднимается гомон и медленно гаснет в безмолвье,
      И в каждом лице все отчетливее опустошенность
      Сменяется страхом, что не о чем думать;
      Или когда под наркозом в сознанье - но сознаешь
      пустоту;
      Душе я сказал - смирись! И жди без надежды,
      Ибо ждала бы не то; жди без любви,
      Ибо любила б не то; есть еще вчера
      Но вера, любовь и надежда - все в ожиданье.
      Жди без раздумий, ибо ты не готова к раздумьям
      Тьма станет светом, незыблемость ритмом.
      Бормотанье бегущих потоков и зимняя молния,
      Дикий тмин и земляника,
      Смех в саду, отзвук восторга
      Не утрачены и насущны, указуют муки
      Рожденья и смерти.
      Скажешь, что я повторяюсь
      Кое-что говорил я и раньше. И снова скажу.
      Повторить? Чтобы прийти сюда,
      Где ты есть, оттуда, где тебя нет,
      Ты должен идти по дороге, где не до восторга.
      Чтобы достигнуть того, чего ты не знаешь,
      Ты должен идти по дороге незнанья.
      Чтобы иметь то, чего не имеешь,
      Ты должен идти по дороге отчужденья.
      Чтобы стать не тем, кто ты есть,
      Ты должен пройти по дороге, где тебя нет.
      И что ты не знаешь - единственное, что ты
      знаешь,
      И чем ты владеешь - тем ты не владеешь,
      И где ты есть - там тебя нет.
      IV
      Склонился раненный хирург
      С ланцетом в поисках гниенья.
      В движениях кровавых рук
      Участье острое и сожаленье
      Творящего кровавый труд во исцеленье.
      Все наше здравие - болезнь,
      Коль няньке дохлой доверяться,
      Твердящей нам все ту же песнь,
      Что в мир иной пора нам собираться,
      И во спасение должна болезнь усугубляться.
      Земля - наш общий лазарет,
      И он содержится банкротом.
      Отсюда тихо - на тот свет,
      Благодаря отеческим заботам,
      Куда препроводят с любовью и почетом.
      И по ногам озноб ползет,
      Я брежу в лихорадке мрачной.
      Как мне огня недостает!
      Ведь жар чистилища - пустячный,
      Не пламя - роза! Чад - лишь дым табачный!
      Должна лишь кровь питьем нам быть,
      А пищей - только плоть святая.
      Но мы предпочитаем мнить
      Здоровы наша кровь и плоть живая,
      Страстную Пятницу "здоровой" называя.
      V
      Вот я на полпути, переживший двадцатилетье
      entre deux guerres {*},
      {* Между двумя войнами (франц.).}
      Пытаюсь работать со словом, и каждая проба
      Становится новым началом и новым провалом,
      Ибо покуда отыщется точное слово или решенье,
      Никуда уж оно не годится
      Говорить уже не о чем. Так каждый приступ
      Становится новым началом, походом на невыразимое
      С убогими, вечно негодными средствами
      Во всеобщем хаосе сознанья,
      В сумятице чувств. А что завоюешь
      В борьбе и смиреньи - открыто давно,
      И дважды, и трижды - тут уж тягаться тебе
      Безнадежное дело, - и состязанья не выйдет;
      Остается борьба овладенья утраченным,
      И найденным, и утраченным снова и снова;
      именно ныне, когда
      Это почти безнадежно. А можно: ни
      приобретений и ни утрат,
      Остается нам только пытаться. Остальное - не
      наша забота.
      Дом там, откуда вышли мы. Под старость
      Мир становится чуждым - все путанней образ
      Умерших и живущих. И не миг впечатленья
      Сам по себе, без "до" и без "после",
      Но вся жизнь, пылающая ежемгновенно,
      И не жизнь одного человека,
      Но жизнь древних камней с непонятными
      письменами.
      Время вечеру звезд
      И время вечеру ламп
      (Вечеру с фотоальбомом).
      Любовь обретает себя,
      Когда "здесь" и "сейчас" теряют значенье.
      Старикам должно пытаться,
      "Здесь" и "там" - не так важно;
      Мы должны быть незыблемы и незыблемо
      Перемещаться в иные глубины
      Для согласья грядущего и сопричастья
      Чрез кромешную стужу и пустое унынье,
      Стон волны и стон ветра, безбрежное море
      Буревестника и дельфина. В моем конце
      мое начало.
      ДРАЙ СЭЛВЕЙДЖЕЗ
      (Драй Сэлвейджез - очевидно, от от les trois sauvages
      группа скал с маяком к северу
      от Кейп-Энн, Массачусетс.)
      I
      Не так уж много знаю о богах; но кажется река
      Могучею богиней, неукротимой и непобежденной
      Дайте только срок! Сперва она была границей,
      Путем торговым, полным приключений;
      И наконец - задача наводителю мостов.
      Задача решена - богиня горожанами
      Забыта; но все ж она неумолима
      В назначенное время свирепеет, сносит все,
      напоминая
      Чтоб не забывали. Ни почестей, ни жертв
      От технократов; но ждет она и выжидает.
      Ее дыханье ощущалось в детской,
      В апрельском шелесте айлантов,
      В запахе осеннего винограда
      И в колебании света зимнего рожка.
      Река у нас внутри, вокруг нас море.
      А море - край земли; гранит,
      В который бьется; пляжи, куда выносит
      Свидетельства иных своих творений:
      Звезда морская, рак-отшельник, хребет кита;
      Лужи, где оставляет нам
      Водоросли и морской анемон.
      Море возвращает утерянное:
      Рваный невод, разбитая верша, обломок весла
      И снасти безвестно погибших. Море многоголосо.
      Не счесть голосов и богов.
      Соль на шиповнике,
      В елях туман.
      Рев и стенание моря
      Непохожие звуки, но часто их вместе
      Услышишь: жалобный вой в снастях,
      Угроза и ласка идущей волны,
      Рокот прибоя у гранитного рифа
      И сирена, ревущая с мыса
      Все звуки моря; сигнальный буй
      На фарватере и чайка;
      Среди гнетущего безмолвного тумана
      Бьет колокол,
      Отмеривая время, колеблемый
      Тягучей мертвой зыбью; иное время
      Постарше времени хронометров, постарше
      Времени тревожащихся женщин,
      Что ночь не спят, о будущем гадая,
      Пытаясь расплести, распутать, развязать
      И воссоединить прошлое и будущее,
      Меж полночью и рассветом, когда прошлое - обман,
      Будущего - не будет, в предутреннюю вахту,
      Когда время остановилось и времени нет конца;
      А мертвая зыбь, как и было в самом начале
      Бьет
      В колокол.
      II
      И где конец беззвучным причитаньям,
      Немому увяданию цветов,
      Что лепестки пожухлые роняют?
      И где конец обломкам на волнах,
      Мольбе костей в песке и бесполезной
      Молитве на убийственную весть?