Я у фиванских восседал ворот
      И брел среди отверженных в Аиде.)
      Отеческий прощальный поцелуй,
      И он впотьмах на лестницу выходит...
      Едва ли зная об его уходе,
      Она у зеркала стоит мгновенье;
      В мозгу полувозникло что-то, вроде
      "Ну, вот и все", - и выдох облегченья,
      Когда в грехе красавица, она,
      По комнате бредя, как бы спросонья,
      Рукой поправит прядь, уже одна,
      И что-то заведет на граммофоне.
      "Музыка подкралась по воде"
      По Стрэнду, вверх по Куин-Виктория-стрит.
      О Город, город, я порою слышу
      Перед пивной на Лоуэр-Темз-стрит
      Приятное похныкиванье мандолины,
      А за стеной кричат, стучат мужчины
      То заседают в полдень рыбаки; а за другой стеной
      Великомученика своды блещут несказанно
      По-ионийски золотом и белизной.
      Дегтем и нефтью
      Потеет река
      Баржи дрейфуют
      В зыби прилива
      Красные паруса
      Терпеливо
      Ждут облегчающего ветерка.
      Бревна плывут
      Возле бортов
      К Гринвичу
      Мимо Острова Псов.
      Вейалала лейа
      Валлала лейалала
      Елизавета и Лестер
      В ладье с кормой
      В виде раззолоченной
      Раковины морской
      Красный и золотой
      Играет прилив
      Линией береговой
      Юго-западный ветер
      Несет по теченью
      Колокольный звон
      Белые башни
      Вейалала лейа
      Валлала лейалала
      "Место рожденья - Хайбери. Место растленья
      Ричмонд. Трамваи, пыльные парки,
      В Ричмонде я задрала колени
      В узкой байдарке".
      "Ногами я в Мургейте, а под ногами
      Сердце. Я не кричала.
      После он плакал. Знаете сами.
      Клялся начать жить сначала".
      "В Маргейте возле пляжа.
      Я связь ничего
      С ничем.
      Обломки грязных ногтей не пропажа.
      Мои старики, они уж не ждут совсем
      Ничего".
      ла ла
      Я путь направил в Карфаген
      Горящий горящий горящий
      О Господи Ты выхватишь меня
      О Господи Ты выхватишь
      горящий
      IV. СМЕРТЬ ОТ ВОДЫ
      Флеб, финикиец, две недели как мертвый,
      Крики чаек забыл и бегущие волны,
      И убытки и прибыль.
      Морские теченья,
      Шепча, ощипали кости, когда он, безвольный
      После бури, вздымаясь и погружаясь,
      Возвращался от зрелости к юности.
      Ты,
      Иудей или эллин под парусом у кормила,
      Вспомни о Флебе: и он был исполнен силы
      и красоты.
      V. ЧТО СКАЗАЛ ГРОМ
      После факельных бликов на потных лицах
      После холодных молчаний в садах
      После терзаний на пустошах каменистых
      Слез и криков на улицах и площадях
      Тюрьмы и дворца и землетрясенья
      Грома весны над горами вдали
      Он что жил ныне мертв
      Мы что жили теперь умираем
      Набравшись терпенья
      Нет здесь воды всюду камень
      Камень и нет воды и в песках дорога
      Дорога которая вьется все выше в горы
      Горы эти из камня и нет в них воды
      Была бы вода мы могли бы напиться
      На камне мысль не может остановиться
      Пот пересох и ноги уходят в песок
      О если бы только была вода средь камней
      Горы гнилозубая пасть не умеет плевать
      Здесь нельзя ни лежать ни сидеть ни стоять
      И не найдешь тишины в этих горах
      Но сухой бесплодный гром без дождя
      И не найдешь уединенья в этих горах
      Но красные мрачные лица с ухмылкой усмешкой
      Из дверей глинобитных домов
      О если бы тут вода
      А не камни
      О если бы камни
      И также вода
      И вода
      Ручей
      Колодец в горах
      О если бы звон воды
      А не пенье цикад
      И сухой травы
      Но звон капели на камне
      Словно дрозд-отшельник поет на сосне
      Чок-чок дроп-дроп кап-кап-кап
      Но нет здесь воды
      Кто он, третий, вечно идущий рядом с тобой?
      Когда я считаю, нас двое, лишь ты да я,
      Но, когда я гляжу вперед на белеющую дорогу,
      Знаю, всегда кто-то третий рядом с тобой,
      Неслышный, в плаще, и лицо закутал,
      И я не знаю, мужчина то или женщина,
      - Но кто он, шагающий рядом с тобой?
      Что за звук высоко в небе
      Материнское тихое причитанье
      Что за орды лица закутав роятся
      По бескрайним степям спотыкаясь о трещины почвы
      В окружении разве что плоского горизонта
      Что за город там над горами
      Разваливается в лиловом небе
      Рушатся башни
      Иерусалим Афины Александрия
      Вена Лондон
      Призрачный
      С ее волос распущенных струится
      Скрипичный шорох колыбельный звук
      Нетопырей младенческие лица
      В лиловый час под сводом крыльев стук
      Нетопыри свисают книзу головами
      И с башен опрокинутых несется
      Курантов бой покинутое время
      И полнят голоса пустоты и иссякшие колодцы.
      В этой гнилостной впадине меж горами
      Трава поет при слабом свете луны
      Поникшим могилам возле часовни
      Это пустая часовня, жилище ветра,
      Окна разбиты, качается дверь.
      Сухие кости кому во вред?
      Лишь петушок на флюгере
      Ку-ка-реку ку-ка-реку
      При блеске молний. И влажный порыв,
      Приносящий дождь.
      Ганг обмелел, и безвольные листья
      Ждали дождя, а черные тучи
      Над Гимавантом {*} сгущались вдали.
      {* Гимавант - священная гора в Гималаях.}
      Замерли джунгли, сгорбясь в молчанье.
      И тогда сказал гром
      ДА
      Датта: что же мы дали?
      Друг мой, кровь задрожавшего сердца,
      Дикую смелость гибельного мгновенья
      Чего не искупишь и веком благоразумия
      Этим, лишь этим существовали
      Чего не найдут в некрологах наших
      В эпитафиях, затканных пауками
      Под печатями, взломанными адвокатом
      В опустевших комнатах наших
      ДА
      Даядхвам: я слышал, как ключ
      Однажды в замке повернулся однажды
      Каждый в тюрьме своей думает о ключе
      Каждый тюрьму себе строит думами о ключе
      Лишь ночью на миг эфирное колыханье
      Что-то будит в поверженном Кориолане.
      ДА
      Дамьята: {*} лодка весело
      {* Датта, даядхвам, дамьята - дай, сочувствуй, владей (санскр.).}
      Искусной руке моряка отвечала
      В море спокойно, и сердце весело
      Могло бы ответить на зов и послушно забиться
      Под властной рукой
      Я сидел у канала
      И удил, за спиною - безводная пустошь
      Наведу ли я в землях моих порядок?
      Лондонский мост рушится рушится рушится
      Poi s'ascose nel foco che gli affirm {*}
      Quando fiam uti chelidon {**} - О ласточка ласточка
      Le Prince d'Aquitaine a la tour abolie {***}
      Обрывками этими я укрепил свои камни
      Так я вам это устрою.
      Иеронимо снова безумен.
      Датта. Даядхвам. Дамьята.
      Шанти шанти шанти {****}
      {* "И скрылся там, где скверну жжет пучина" (Данте, "Чистилище", XXVI, с. 148) - повествовательное заключение монолога Арнальда Даньеля (см. прим. к "Пепельной Среде").
      ** Обрывок строки из заключительной строфы в анонимной латинской поэме II или III в. н. э. "Канун Венериного дня". После описания готовящихся торжеств весеннего праздника любви поэт вопрошает: "Когда же придет моя весна? Когда же я стану ласточкой, голос обретшей?".
      *** "Аквитанский принц у разрушенной башни" - вторая строка сонета французского поэта Жерара де Нерваля "Рыцарь, лишенный наследства" (сборник "Химеры"). Нерваль отождествляет себя с изгнанным принцем, потомком трубадуров. Разрушенная башня (карта из колоды таро) в сонете - символ несчастной судьбы.
      **** "Мир, который превыше всякого ума" (санскр.) - рефрен "Упанишад", также слова из послания ап. Павла к филиппийцам.}
      Перевод А. Сергеева
      БЕСПЛОДНАЯ ЗЕМЛЯ
      Посвящается Эзре Паунду,
      Il miglior fabbro
      А то еше видал я Кумскую Сивиллу в бутылке.
      Дети ее спрашивали: "Сивилла, чего ты хочешь?"
      а она в ответ: "Хочу умереть".
      Петроний, "Сатирикон".
      I. Погребение мертвых
      Жестокий месяц апрель возрождает
      Подснежник из мертвой земли, смешивает
      Желанья и память, бередит
      Сонные корни весенним дождем.
      Зима согревала нас, покрывала
      Землю снегом забвенья, оставляла
      Капельку жизни иссохшим клубням.
      Лето нас удивило потоками ливня
      Над Штарнбергерзее; мы переждали под колоннадой
      И пошли по залитой солнечным светом аллее
      в "Хофгартен"
      Пили там кофе и почти целый час проболтали.
      Bin gar keine Russian, stamm' aus Litauen, echt deutsch.
      А когда я в детстве гостила в доме кузена
      Эрцгерцога, тот пригласил меня покататься
      на санках,
      А я испугалась. "Мари, - сказал он тогда,
      Покрепче держись, Мари". И помчались мы вниз.
      В горах ощущаешь свободу.
      По ночам я часто читаю, а зимой уезжаю на юг.
      Какие корни проросли сквозь груду камня, каких
      Растений продираются побеги? Сын человеческий,
      Ты ни сказать, ни угадать того не можешь, ибо
      Нагроможденье только образов несвязных ты познал
      В краю, где от всепожирающего солнца
      Укрытия сухое древо не дает, сверчок не утешает,
      Из камня там не выжать капли влаги. Лишь
      Под этой рыжею скалою тень найдешь
      (Приди же в тень под рыжую скалу),
      Я покажу тебе здесь то, что непохоже
      На тень твою, спешащую вслед за тобою по утрам,
      Или на тень твою, тебя встречающую на закате,
      И ты увидишь ужас - прах в горсти.
      Frisch went der Wind
      Der Heimat zu
      Mein Irisch Kind,
      Wo Weitest du?
      "Ты преподнес мне гиацинты год назад впервые,
      И девушкою с гиацинтами меня прозвали".
      - Когда той ночью возвращались мы из сада,
      Ты шла с охапкою цветов, и в волосах твоих
      сверкали капли,
      Я ж из себя ни слова выдавить не мог и ничего
      не видел - был
      Ни жив, ни мертв, не зная ничего,
      Глядел я в сердце света, в тишину.
      Oed' und leer das Meer.
      Мадам Созострис, знаменитая гадалка,
      Ангиною больна, однако,
      Она, слывущая мудрейшей женщиной в Европе,
      С коварною колодой карт не расстается. "Вот
      Карта ваша - утонувший моряк из Финикии
      (Глядите: стали перлами глаза);
      Вот Беладонна, Повелительница Скал
      И Повелительница обстоятельств,
      А вот - Трехжезлый, следом - Колесо,
      За ним - Торговец одноглазый, вот - Пустышка
      Товар, который на спине несет он,
      Сие увидеть не дано мне. Что-то не найду
      Повешенного. Страшитесь смерти от воды.
      Теперь я вижу только толпы людей, шагающих
      по кругу".
      - Благодарю. - Скажите милой миссис Эквитон,
      Что гороскоп я принесу сама,
      Сейчас во всем необходима осторожность.
      О город-призрак:
      Под бурой пеленой тумана зимним утром
      Поток толпы на лондонский стремится мост,
      Я и не знал, что смерть взяла столь многих.
      Короткие прерывистые вздохи,
      И каждый под ноги себе глядит.
      Поток стремится вверх и вниз вдоль по
      Кинг-Вильям-Стрит
      Туда, где отмеряет время Сент Мэри Вулнот,
      И вот мертвящим звуком бьет удар девятый.
      Я вдруг знакомца увидал и крикнул: "Стетсон!
      Сражались вместе мы на корабле при Милах!
      Скажи, тобой зарытый год назад в саду
      Мертвец пророс ли? Зацветет весною?
      А может, поразили внезапные морозы это ложе?
      Ты Пса, гляди, не подпускай к нему, не то друг
      человека
      Опять когтями землю разгребет!
      Ты! hypocrite lecteur! - mon semblamble, - mon frere!"
      II. Игра в шахматы
      Как трон, средь мрамора сверкало Кресло,
      Она здесь восседала средь зеркал
      С пилястрами, увитыми лозою,
      Златой Эрот выглядывал из-за
      Ветвей (крылом закрыл глаза другой);
      Удваивались семисвечников огни,
      Свет отражался от зеркал и падал
      На стол, ему навстречу блеск алмазный
      Шел от атласной роскоши футляров.
      Откупоренные флаконы из
      Слоновой кости и стекла цветного
      Таили странный, сложный аромат,
      Тревоживший и бередивший чувства,
      Он одурманивал, а свежий воздух
      Струился из окна и продлевал
      Свечное пламя, вознося клубы
      Под потолок, где смешивался дым
      С орнаментами и резьбой кессонов.
      Аквариум огромный, окаймленный
      Каменьями цветными, весь блистал
      Огнем и зеленью, и медью - в этом
      Печальном свете плыл резной дельфин.
      Как будто пасторальный вид в окне
      Картина над доской каминной, где
      Изображалось превращенье Филомелы,
      Поруганной царем фракийским зверски,
      И вот она рыдает, соловей
      Пустыню вечным пеньем наполняет,
      Как будто целый мир ушам нечистым
      Кричит: "Фьюить - Фьюить - Фьюить".
      Со стен в глаза бросались и другие
      Обломки времени, что извивались,
      Вопили, комнату сдушив в объятьях.
      По лестнице прошаркали шаги.
      Пылал камин, бросая свет на пряди
      Ее волос, как языки огня,
      Под гребнем вившихся, чтоб раскалить
      Слова и в дикой ярости затихнуть.
      "Под вечер расшалились нервы. Нервы.
      Побудь со мной. Скажи хоть слово. Слово.
      О чем ты думаешь? О чем? Скажи!
      Я никогда того не знала. Ну о чем ты?"
      "Я думаю, мы на крысьей тропе,
      Где кости свои мертвецы растеряли".
      "Что там за шум?"
      "Под дверью ветер воет".
      "О чем шумит, о чем так воет ветер?"
      "Да все о том же - ни о чем".
      "Ты
      Ничего не знаешь? Ты ничего не видишь?
      Ничего
      Не помнишь?"
      "Нет, помню:
      Стали перлами глаза".
      "Ты жив иль нет? Неужто голова твоя пуста?"
      "Однако
      Ох Ох Ох Уж эти мне Шекспи-ки-ровские штучки
      Так элегантно, так умно".
      "Что же мне делать? Что же делать?
      На улицу что ль выскочить в таком вот виде,
      С растрепанными волосами? Что нам делать
      завтра?
      И вообще что делать?
      Горячий душ с утра,
      Коль будет дождь, машину подадут в четыре.
      Мы будем в шахматы играть,
      Тереть глаза, не знающие сна,
      И стука в дверь, как прежде, дожидаться".
      Когда демобилизовали мужа Лил,
      Я ей сказала в лоб, без обиняков:
      Прошу Поторопиться: Время
      Альберт вернется скоро, пора бы за собою
      последить.
      Он спросит, что с деньгами стало, которые
      при мне оставил он тебе на зубы.
      "Давай-ка, вырви эти, Лил, - сказал он,
      И вставь нормальные, а то смотреть, ей-богу,
      тошно".
      "Подумай о бедняге, - я сказала. - Альберт
      Четыре года вшей кормил, ему, конечно, хочется
      пожить,
      Не будет радости с тобою - так с другими".
      "Ах вот как?" - говорит она. А я в ответ: "Да, так
      и будет".
      Она мне: "Буду знать, кому сказать спасибо". И
      как-то странно на меня взглянула.
      "Не хочешь - как хочешь. Продолжай в том же духе,
      Его отобьют, - говорю, - и пиши пропало.
      Если Альберт бросит тебя, знай, что сама виновата.
      Стыдись, я сказала, ты выглядишь, как старуха
      (А ей только тридцать один)".
      "Что теперь делать, - сказала она с кислым видом.
      Все от таблеток, я принимала их, чтобы вытравить
      это...
      (У нее уже пятеро, когда Джорджа рожала, чуть не
      загнулась.)
      Аптекарь сказал, что это совсем безвредно, а со
      мной вот что стало".
      "Дура ты, - сказала я ей. - Набитая дура,
      Для чего ты за него выходила, коли не хочешь
      рожать?"
      Прошу Поторопиться: Время
      Прошу Поторопиться: Время
      Альберт в воскресенье вернулся, и у них было жаркое,
      Они позвали меня на обед, торопили, чтоб не остыло...
      Прошу Поторопиться: Время
      Прошу Поторопиться: Время
      Спокночи, Билл. Спокночи, Лу. Спокночи, Мэй.
      Спокночи.
      Спокойной ночи, дамы, милые дамы, Спокойной
      вам ночи.
      III. Огненная проповедь
      Речной шатер снесли, и кисти последних листьев
      Цепляются за скользкий мокрый берег. Нимфы
      удалились.
      О Темза милая, пока я песнь пою, смири теченье.
      В реке не видно ни пустых бутылок, ни окурков,
      Ни носовых платков из шелка, ни оберток, ни
      других
      Свидетельств летних вечеринок. Нимфы удалились.
      А с ними их дружки, бездельники, сынки
      директоров из Сити
      Исчезли, не оставив адресов.
      У вод Лемана я сидел и плакал...
      О Темза милая, пока я песнь пою, смири теченье,
      О Темза милая, негромким и недолгим будет пенье.
      Когда порыв ударит ледяной,
      Ехидный смех и лязг костей услышу за спиной.
      В траве чуть слышно крыса прошуршала,
      На берег брюхо скользкое втащив,
      У вод безжизненного я сидел канала,
      Удил за газовым заводом в зимний вечер,
      Грустя о том, что брат-король погиб,
      А перед ним король, отец мой, умер.
      Белеет груда голых тел в низине,
      На чердаке сухом скрежещут крысы
      По сваленным костям который год.
      Порою по весне мотор взревет
      И загудит клаксон машины
      То к миссис Портер едет Суини.
      Ах, льет лучи луна, блистая,
      У миссис Портер дочка молодая,
      Они в растворе соды ножки моют в мае.
      Et О ces voix d'enfants, chantant dans la coupole!
      Грех грех грех
      Фьюить фьюить фьюить
      Поруганная зверски
      Терей
      О город-призрак,
      Под бурой пеленой тумана в зимний полдень
      Купец из Смирны мистер Евгенидис,
      Небрит, с карманами, набитыми коринкой,
      Все документы наготове: свободная торговля,
      Лондон,
      Сказал мне на французском просторечье,
      Что приглашает в "Кэннон-стрит Отель"
      На ленч, затем уик-энд, конечно, в "Метрополе".
      В лиловый сумеречный час, когда спина и взгляд
      От стула и конторки оторвутся, а человечий
      двигатель дрожит
      И ждет, как ждет такси, стуча мотором,
      Я, Тиресий,
      Мятущийся между своих двух жизней, я, слепой
      Старик с обвислой женской грудью, вижу,
      Как сумеречный час лиловый вновь ведет домой
      Из плаванья матроса, и под крышу
      Свою вернулась секретарша: разожгла
      Плиту, готовит ужин, достает консервы.
      А за окном полощется белье,
      Трепещет на ветру, рискуя вниз сорваться,
      Бельем завален и диван (кровать ее)
      Чулки, бюстгальтер, пара комбинаций.
      А я, старик с увядшими сосцами,
      Увидел все и предсказал конец:
      Сам принимал таких гостей - юнец
      Прыщавый - страховой агент, однако
      Самоуверен и нахален до предела,
      Как будто без него все страховое дело,
      Как брэдфордский миллионер без фрака.
      Она устала, ужин завершен,
      Он полагает, можно без опаски
      Начать игру, ее ласкает он,
      Она бесстрастно терпит эти ласки.
      Он распалился: вот уж в наступленье
      Идут, преграды не встречая, руки,
      Он словно рад ее бесстрастью, лени
      Не ропщет самолюбие от скуки.
      (А я перестрадал все наперед,
      Как будто сам на том диване был,
      Ведь у Фиванских я сидел ворот,
      В Аиде среди падших я бродил.)
      Он снисходительно ее целует
      И прочь идет по лестнице впотьмах...
      Еще не осознав, что он исчез,
      Помедлила у зеркала немного,
      Обрывок мысли в мозг ее пролез:
      "Теперь все позади - и слава Богу".
      Когда красавица, греху поддавшись вдруг,
      Одна по комнате потом все ходит
      То прядь взовьет она движеньем рук
      Бесчувственных, то граммофон заводит.
      "Та музыка подкралась по воде"
      Вдоль Стрэнда, вверх по Квин-Виктория стрит,
      О город, город, иногда я слышу,
      Как сладостно вздыхает мандолина
      На Лоуэр Темз-стрит, у пивной,
      А там, внутри гудит народ хмельной,
      Там рыбаки бездельничают днем,
      А Магнус Мартир за стеной
      Блистает бело-золотым огнем.
      По взбухшей реке
      Баржи плывут
      Взопрела река
      На воде мазут
      Попутного ветра
      Хлопая ждут
      Широкие полотнища
      Алых парусов.
      Вниз по реке
      Бревна плывут
      На Гринвич минуя
      Остров Псов
      Вейа-ла-ла лейа
      Вал-ла-ла лейа-ла-ла
      Элизабет и Лейстер
      От страсти сгорая
      Плывут в челноке
      Точно морская
      Ракушка корма его
      Красно-золотая.
      Свежий юный ветер
      Нагнетая волны
      Несет их по реке
      Мимо белых башен
      Звон колокольный
      Вдалеке
      Вейа-ла-ла лейа
      Вал-ла-ла лейа-ла-ла
      "Родил меня Хайбери, совратили
      Ричмонд и Хью... Деревья с пыльной листвою.
      У Ричмонда чести меня лишили,
      Раздвинув колени в узком каноэ".
      "В Мургейте ноги мои, возле ног
      Сердце. Он каялся, клялся в любви,
      Плакал. А я проглотила упрек
      К чему изливать обиды свои?"
      "На Маргейтских песках
      Свяжу ничего
      С ничем в пустоте.
      Обломаны кости на грязных руках.
      Мои старики из простых, из тех,
      Кто не ждет ничего".
      ла ла
      Тогда в Карфаген я пришел
      сгорая сгорая сгорая
      О Боже, Ты вырвешь меня
      О Боже, Ты вырвешь
      сгорая
      IV. Смерть от воды
      Флеб, финикиец, две недели, как мертв,
      Забыл он крики чаек и зыбь морскую,
      И потери, и прибыль.
      Подводные струи,
      Шепча, ободрали кости его. Он тонул и всплывал,
      Погружаясь в пучину, и путь совершил
      От смерти к рожденью.
      Ты, иудей
      Иль язычник, держащий штурвал,
      Вспомни о Флебе: и он был красив и, как ты,
      полон сил.
      V. Что сказал Гром
      Был отблеск факелов на потных лицах
      Был сад морозной немотой объятый
      Был стон бессильный в каменных столицах
      А нынче плач и возгласы в темницах
      И во дворцах а там вдали - раскаты:
      В горах грохочет снова гром весенний.
      Он прежде жил а ныне умер
      Мы прежде жили ныне умираем
      Едва найдя в себе терпенье
      Нет здесь ни капли воды только скалы
      Камни безводье песок под ногой
      Тропинка все дальше уходит в горы
      Здесь думать нельзя - скала над скалой
      Губы хотя бы смочить водой
      Высох пот и ноги вязнут в песках
      Была бы хоть капля воды в горах
      В гнилозубом рту мертвой горы пересохло: здесь
      Негде стать негде лечь негде сесть
      И нет тишины в этих горах
      Лишь сухой бесплодный гром
      И нет одиночества в этих горах
      Лишь красные мрачные рожи зло и глумливо
      Ухмыляются из дверей глинобитных лачуг
      Если бы вода
      Вместо скал
      Даже пусть вода
      Среди скал
      И вода
      И весна
      Ручеек среди скал
      Или просто звук воды
      Не цикад
      И не пенье сухой травы
      Хоть бы звук воды среди скал
      Где поет отшельник-дрозд на сосне
      Ток-ток тик-так кап кап кап
      Но воды здесь не сыщешь нигде
      Кто же тот третий, всегда идущий подле тебя?
      Ведь нас только двое здесь,
      Но когда вгляжусь в белизну пути впереди,
      Вижу кого-то еще, всегда идущего подле тебя,
      Невесомо ступает в буром плаще под капюшоном,
      Не понятно, кто это - женщина или мужчина,
      Но все-таки кто же идет подле тебя?
      Чей зазвучал в поднебесье
      Приглушенный плач материнский,
      Чьи обрушились орды, роясь
      На бескрайних равнинах, через расщелины лезут,
      На горизонте пустынном и плоском кишат,
      Что за город навис над горами
      Стены, камни, обломки падают в небе лиловом,
      Рушатся башни
      Иерусалим Афины Александрия
      Вена Лондон
      Призраки
      Струясь со струн ее волос, парили
      Скрипичных звуков волны в тишине,
      А свет лиловый рассекали крылья
      Нетопырей, висевших на стене
      Вниз головами с лицами младенцев,
      Вниз куполами в небе плыли башни,
      Колокола пробили час вчерашний,
      И голоса взывали из пустых колодцев.
      В сей гибельной долине среди гор
      В мерцании луны поет трава
      Среди заброшенных надгробий у часовни
      Пустынной, без окон, лишь двери хлопают
      Да ветер здесь прибежище нашел.
      Сухие кости не опасны никому.
      На флюгере застыл петух
      Ку-ка-реку ку-ка-реку
      Во вспышках молний. И вот уж влажный шквал
      Приносит дождь.
      Ганг обмелел, бессильные листья
      Дождя ожидали, а черные тучи
      Над Гимавантом сгущались вдали,
      И джунгли застыли, в тиши затаившись.
      И тогда гром изрек:
      Да
      Датта: Что же мы отдали?
      Друг мой, кровь сотрясает сердце мое
      Ужасную дерзость соблазна минутного
      Не искупишь воздержанной жизнью,
      Только так и только лишь этим мы жили,
      Чего не найдут ни в посмертных памятцах,
      Ни в эпитафиях, задрапированных
      пауком-благодетелем,
      Ни в комнатах наших пустых, которые вскроет
      Тощий поверенный
      Да
      Даядхвам: Я слышал однажды,
      Как в замке повернулся ключ, лишь однажды,
      Мы думаем лишь о ключе, каждый в своей темнице
      Думает лишь о ключе, смиряясь с тюрьмой
      Только в полночь, и шепот эфира
      На миг возрождает поверженного Кориолана
      Да
      Дамьята: Лодка ответила радостно
      Рукам, управлявшимся мастерски с парусом и веслом.
      Тихо было на море. Сердце могло бы ответить
      Радостно и послушно забиться
      В сильных руках.
      Я удил на канале,
      Сидя спиною к бесплодной равнине.
      Смогу ли в порядок владенья свои привести?
      Вот и рухнул в Темзу мост, рухнул мост, рухнул мост.
      Poi s'ascose nel foco che gli affina
      Quando flam uti chelidon - О, ласточка, ласточка
      La Prince d'Aquitaine a la tour abolie
      Эти обрывки я выудил из-под обломков
      Тогда я вам это устрою. Иеронимо вновь безумен.
      Датта. Даядхвам, Дамьята.
      Шанти шанти шанти
      Перевод Я. Пробштейна
      Примечания
      "БЕСПЛОДНАЯ ЗЕМЛЯ" - В отдельном издании поэма сопровождалась псевдоакадемическими примечаниями Элиота - ироническими, пародийными и мистифицирующими. Поэма посвящена Эзре Паунду, потому что подверглась с его стороны значительной редактуре в сторону сокращения. Изъятые по совету Паунда фрагменты впоследствии печатались как отдельные стихотворения ("Стариканус"). В подтексте сквозного сюжета поэмы - поиски Святого Грааля. Отталкиваясь от современных интерпретаций мифа о Граале, Элиот перекидывает мостик к "Золотой ветви" Дж. Фрэйзера. "Использование мифа, проведение постоянной параллели между современностью и древностью... ни больше ни меньше, чем способ контролировать, упорядочивать, придавать форму и значение тому громадному зрелищу тщеты и разброда, которое представляет собой современная история" (Элиот, 1923). Эпиграф - из Петрониева "Сатирикона". Кумекая сивилла пожелала себе вечной жизни, позабыв пожелать вечную юность. Ее желание было исполнено (ср. со "Стариканусом"). По ходу сюжета сивилла превращается в мадам Созострис, а также является женской ипостасью слепого прорицателя Тиресия - сквозного персонажа поэмы (согласно одному из вариантов мифа, Тиресий был на семь лет превращен в женщину и впоследствии выступил как эксперт в споре богов о том, кто получает большее наслаждение от любви - мужчина или женщина. Женское наслаждение девятикратно сильнее, таков был суд Тиресия).
      1. Погребение мертвого - Заглавие части - последние слова названия англиканской службы "Обряд погребения мертвого". Тиресий в этой части поэмы - двойник Старикануса.
      Первый отрывок из вагнеровского либретто "Тристана и Изольды" - куплет из песни моряка о покинутой возлюбленной, второй - крик слуги, посланного умирающим Тристаном посмотреть, не видно ли корабля Изольды.
      Мадам Созострис гадает на картах Таро - как фактически существующих, так и изобретенных по такому случаю самим Элиотом.
      Стали перлами глаза - слова из песни Ариэля в "Буре" Шекспира.
      Беладонна здесь - итальянское имя одной из трех Парок и, возможно, королева из карточной колоды Таро.
      И да будет Пес... - искаженная цитата из пьесы "Белый дьявол" драматурга-елизаветинца Дж. Вебстера, упомянутого в стихотворении "Запашок бессмертия".
      2. Игра в шахматы - Таково название пьесы драматурга-елизаветинца Т. Миддлтона; Элиот имеет в виду, скорее, другую пьесу того же автора "Женщины, берегитесь женщин", в которой поединок за доской и сцена любовного обольщения разворачиваются одновременно. Игра в шахматы символизирует у Элиота постылые супружеские узы: плотскую близость, лишенную духовности.
      Описание покоев Беладонны открывается парафразом из шекспировской пьесы "Антоний и Клеопатра".
      Метаморфозы... Филомелы - миф о Филомеле - в творчестве Элиота сквозной (ср. также "Суини среди соловьев"). Обесчещенная мужем сестры, Филомела была превращена в соловья и впоследствии тщетно пыталась поведать людям о своем бесчестье.
      Прошу заканчивать; пора - принятое в Англии оповещение о закрытии бара на ночь (в Англии нет и никогда не было ночных увеселительных заведений).
      Доброй ночи, леди - последние слова Офелии (акт IV, явл. 5). Вслед за этим извещается о ее "смерти от воды"