— Ладно, лучше делом займись. Вон молодого человека в углу обслужи, у него аж язык на плечо.
      — Жесто-окая!
      Когда миссис Франклин обратила внимание бармена на молодого человека, Лу, близоруко щурясь, окинула взглядом комнату и увидела, как он сидит против света у окна.
      — Мне бы очки, — сказала она.
      — Ничего, перебьешься, до утра забудешь про очки.
      — Нет, честно, Марджори, я же понятия не имела, что тут кто-то есть. Вы уж извините меня, вы, в углу.
      Бармен включил свет.
      — Да будет lux in tenebris .
      — О! — сказала Лу.
      Молодой человек боялся шелохнуться — разбить этот длинный луч её взгляда, эти чары, осенившие их одним сияющим лучом, спугнуть её молчание. И он не стал скрывать любовь в своем взгляде, потому что ей ничего не стоило её разглядеть, как ей ничего не стоило перевернуть у него в груди сердце и заставить бухать, перекрывая и бойкие голоса подружек, и дребезг стаканов, которые бармен блистал, не упуская ничего, и уютный храп пьяного. «Меня ничто не может задеть. Пусть себе усмехается этот бармен. Хихикайте себе в рюмочку, миссис Франклин. Я всем расскажу, ничего не тая, да, я как дурак пялюсь на Лу, да, она моя любимая, она моя радость. Любовь! Любовь! Нет, она не дама из общества, у неё простецкие нотки в голосе, и пьет она как сапожник. Но — Лу, я твой, ты моя, Лу. Довольно рассуждать о её безмятежности и тщиться уложить эту прелесть в тесное русло слов. Она моя — и все». Уверенно, не стыдясь, он ей улыбнулся. И хоть он ко всему был готов, от её ответной улыбки у него опять затряслись, как тогда в саду, пальцы, его бросило в жар и оборвалось и покатилось сердце.
      — Хэролд, а ну налей рюмочку молодому человеку, — сказала миссис Франклин.
      Бармен вытянулся с тряпкой в одной руке и с переливающейся рюмкой в другой.
      — Оглох, что ли? Налей, тебе говорят, молодому человеку рюмку!
      Бармен прижал тряпку к глазам. Он рыдал. Он утирал театральные слезы.
      — А я думал, у нас премьера и мы в королевской ложе сидим, — сказал он.
      — Он не оглох, он сдурел, — сказала Марджори.
      — Мне снилась очаровательная трагикомедия под названием «Любовь с первого взгляда, или Еще одна тщетная предосторожность». Действие первое происходит в кабачке у моря.
      Обе подружки Лу постучали себя по лбу.
      Лу, не переставая улыбаться, спросила:
      — Ну а где происходит второе действие?
      Голос был нежный, такой в точности, какой он воображал до этих шуточек с фамильярным барменом и вульгарными женщинами. Он увидел умную, тонкую девушку, которую не испортит никакая дурная компания, и тонкость — её самая суть — прорвется сквозь все наружные заграждения. Не успел он так подумать, подыскать формулу её нежности, трусливо бежать под сень слов из реальной комнаты со своей любовью посредине, как вдруг сразу очнулся и увидел в шести шагах от себя прелестное тело, и вместо безмятежного образа в сверкании им же созданных лат увидел хорошенькую девушку, которую надо взять и не отпускать. Надо немедленно завоевать её. Он встал и двинулся к ней.
      — А ко второму действию я уже проснулся, — сказал бармен. — И решил на свой билет послать милую старую мамочку. Мерцание огней. Лиловый бархат лож. Блаженство! Форменное очарование!
      Молодой человек сел за соседний с нею столик.
      Хэролд, бармен, склонясь над стойкой, приложил руку к уху.
      Пьяный перевернулся во сне, угодив головой в блевоту.
      — Давно надо было пересесть, — шепнула Лу. — Надо было ещё в саду со мной заговорить. Робость одолела?
      — Дикая робость, — шепнул молодой человек.
      — Шептаться публично весьма неприлично. Я ни звука не слышу, — сказал бармен.
      По знаку молодого человека — щелчок пальцев, гонящий официанта, во фраке, с устрицами, стремглав через блистающий зал, — бармен наполнил бокалы портвейном, джином и пивом.
      — Мы с незнакомыми не выпиваем, — сказала миссис Франклин.
      — Какой же он незнакомый? — сказала Лу. — Разве ты незнакомый, Джек?
      Он бросил на стол фунтовый билет:
      — Я угощаю!
      Вечер, который увядал, не успевши расцвесть, помчался под хохот прелестных, остроумнейших женщин и анекдоты бармена, которому бы на сцене выступать, и Лу очарованно улыбалась и помалкивала у него под боком. Успокоилась, отдыхает, думал он, набродилась, как я набродился, намаялся по темным закоулкам праздника. Вечер их облетал, кружил, и они сидели в сердцевине, близкие и похожие. Город, море, последние искатели приключений соскользнули во тьму, растаяли, и осталась одна только эта яркая комната.
      Время от времени тьма запускала в бар припозднившегося гуляку, и, грустно выпив, он удалялся. Миссис Франклин, потная, красная, каждому на прощание салютовала рюмкой. Хэролд им в спину строил гримасы. Марджори демонстрировала длинные белые ноги.
      — Никто не любит нас так, как мы, — сказал Хэролд. — Может, я закрою, чтоб рвань эта не являлась?
      — Лу ожидает мистера О'Брайена, хоть это неважно, — сказала Марджори. — Это её дружок-папашка из Ирландии.
      — Вы любите мистера О'Брайена? — шепнул молодой человек.
      — С чего ты взял, Джек?
      Он себе представил мистера О'Брайена: остроумный, высокий, средних лет господин, тронутая сединой волнистая шевелюра, пятнышко усиков над верхней губой, сверкающее обручальное кольцо, мешки под зоркими глазами, китовым усом подбитый светский щеголь, — ужасный возлюбленный Лу мчит к ней сейчас напролом по безветренным улицам в служебном авто. Молодой человек сжал кулак на столе посреди пустых бутылок, в горячей глубине руки укрывая Лу.
      — Я угощаю! — сказал он. — Еще! Наливайте полней! Миссис Франклин сачкует!
      — Отродясь я не сачковала!
      — Ох, Лу, — сказал он, — как мне хорошо с тобой!
      — Гули-гули! Послушайте голубочков!
      — Пусть поворкуют, — сказала Марджори, — ворковать я тоже умею. Гули-гули!
      Бармен удивленно озирался. Поднял руки ладонями кверху, голову склонил к плечу:
      — Да у нас тут полно птиц!
      — Эмералд сейчас яичко снесет, — сказал он, когда миссис Франклин вся затряслась на стуле.
      Бар оживлялся. Пьяный проснулся и убежал, оставя кепку в бурой луже. Он осыпал с волос опилки. Маленький старый круглый краснорожий весельчак сидел напротив молодого человека и Лу, которые держали руки под столом и дотрагивались друг до друга коленками.
      — Какая ночь для любви! — говорил старикашка. — В такую вот ночь Джессика смылась от богатого еврея. Откуда это — знаете?
      — «Венецианский купец», — сказала Лу, — но вы же ирландец, мистер О'Брайен.
      — А я готов был поклясться, что вы высокий и с усиками, — сказал молодой человек строго.
      — Что мы предпочитаем, мистер О'Брайен?
      — Коньячок с утра пораньше, миссис Франклин.
      — Я ведь тебе не описывала мистера О'Брайена. Да ты грезишь! — шепнула Лу. — Ах, если б эта ночь никогда не кончалась!
      — Только не здесь. Не в баре. В какой-нибудь комнате, где большая кровать.
      — Кровать в баре, — сказал старикашка. — Простите, что подслушал, но я всегда о таком мечтал. Вы только подумайте, миссис Франклин.
      Бармен выскочил из-за стойки:
      — Пора и честь знать, джентльмены и все остальные!
      Трезвые незнакомцы отбыли под хохот миссис Франклин. Погасли лампы.
      — Лу, ты меня не потеряй.
      — Я ж тебя за руку держу.
      — Сожми — крепче, крепче, чтобы больно.
      — Лучше шею ему сверни, — сказала миссис Франклин во тьме. — Не в обиду ему будь сказано.
      — Марджори руку ударила, — пропела Марджори. — Пошли из этой тьмы. Хэролд как тать в ночи.
      — А эта девушка наш проводник.
      — Давайте — берем по бутылке каждый и едем к Лу, — сказала Марджори.
      — Я оплачиваю, — сказал мистер О'Брайен.
      — А теперь ты меня не потеряй, — шепнула Лу. — Держись за меня, Джек. Она не засидятся. Ох, мистер Христос, хоть бы нам одним остаться — ты да я.
      — Правда? Ты да я?
      — Ты да я да мистер Месяц.
      Мистер О'Брайен открыл дверь бара:
      — Погружайтесь в «роллс», девочки. А джентльмены позаботятся о лекарстве.
      Молодой человек ощутил на губах летучий поцелуй, и Лу выскочила следом за Марджори и миссис Франклин.
      — Как насчет скинуться на спиртное? — сказал мистер О'Брайен.
      — Глядите, что я в сортире нашел, — сказал бармен. — Сидит на толчке и поет. — Он вышел из-за стойки с повисшим у него на руке пьяным.
      И все погрузились в машину.
      — Первый пункт — дом Лу.
      Молодой человек, на коленях у Лу, видел смутный, кружа убегавший назад город, дымно-синие промельки жужжащих, ощетиненных доков, разбег светающих, на глазах все длиннее вытягивающихся бедных кварталов, подмигивающие витрины, гаснущие одна за другой. Пахло духами, пудрой и телом. Он случайно задел локтем пышный бюст миссис Франклин. На бедрах её, как на перине, перекатывался пьяный. Его подбрасывало и трясло на бренной женской плоти. Груди, ноги, животы, руки согревали и нежили его. Сквозь ночь, к постели Лу, к немыслимому завершению погасающего праздника, их промчало мимо черных домов и мостов, мимо какой-то станции в облаке дыма, по крутой улочке, озаренной тусклым фонарем и забранной в верхней части перильцами, и вынесло на пустырь, где посреди кранов, стремянок, столбов, балок, тачек и груд кирпича стояла одинокая многоэтажка.
      К жилищу Лу вели крутые, сбивчивые, бесконечные ступеньки. Перед запертыми дверями сушилось на перилах белье. Миссис Франклин, карабкаясь в хвосте со своим пьяным, угодила ногой в ведро, откуда выскочил ликующий кот. Лу провела молодого человека за руку по коридору с фамилиями на дверях, чиркнула спичкой, шепнула:
      — Это будет недолго. Потерпи. Будь поласковей с мистером О'Брайеном. Вот. Сюда. Заходи сперва ты. Ну, будь гостем, Джек!
      Она снова его поцеловала — на пороге своего дома.
      — Это залог.
      Включила свет, и он гордо шагнул с нею вместе к ней в комнату, которая ему не будет чужой, и увидел широкую кровать, граммофон на стуле, притаившийся в углу умывальник, газовую горелку, запертый буфет и её фотографию в картонной рамке на комоде без ручек. Тут она ест и спит. Лежит всю ночь на двуспальной кровати, бледная, в локонах, спит на левом боку. Когда он с ней навсегда останется вместе, он не позволит ей спать. Чтоб не видела снов. Чтоб никогда не лежал с ней и не любил её другой мужчина. Он расправил пятерню на её подушке.
      — Надо же! Жить на верху Эйфелевой башни! — сказал, вваливаясь, бармен.
      — Ну и лесенка! — сказал мистер О'Брайен. — Зато когда уж дойдешь — уютно и мило.
      — Это кому повезет дойти! — сказала миссис Франклин. — Я лично чуть концы не отдала. Старый зараза тонну весит. Да ложись ты на пол и дрыхни. Старый зараза! — сказала она нежно. — Как зовут-то тебя?
      — Эрни. — Пьяный поднял руку, защищая лицо.
      — Никто не собирается тебя кусать, Эрни. Эй, дайте ему виски глотнуть! Осторожно! Куртку не облей! Завтра выжимать её будешь. Задерни ты шторы, Лу. Глаза б мои не смотрели на этот проклятый месяц.
      — Что, грустные мысли навевает, миссис Франклин?
      — А я люблю месяц, — сказала Лу.
      — Какой же юный влюбленный не любит луну, — сказал мистер О'Брайен и с неотразимой улыбкой потрепал молодого человека по руке. У самого у него рука была красная и волосатая. — Я с одного взгляда понял, что Лу и этот юноша созданы друг для друга. По глазам увидел. Ах ты Господи! Не такая уж я старая калоша, чтоб не разглядеть у себя под носом любовь. Что скажете, миссис Франклин? Вы заметили? А вы заметили, Марджори?
      В долгой паузе Лу вынимала из буфета рюмки, будто не слыша мистера О'Брайена. Задернула шторы, изгнала луну, села на краешек кровати, поджав под себя ноги, оглядела, как постороннюю, себя на фотографии и сложила руки, как тогда, при первой их встрече в саду, ещё до поклонения молодого человека.
      — Тихий ангел пролетел, — сказал мистер О'Брайен. — Все как воды в рот набрали! Может, я сказал что-то не то? Эх, пить будем, гулять будем, однова живем! Интересно, для чего я понакупил этих чудесных блестящих бутылочек?
      Бутылки открывали. Пустые ставили на камин. Виски лилось рекой. Хэролд и Марджори в задравшемся платье сидели вместе в одном кресле. Миссис Франклин, покоя на коленях голову Эрни, пела «Невесту пастушка» хорошо поставленным нежным контральто. Мистер О'Брайен отбивал такт ногой.
      Я хочу обнять Лу, думал молодой человек, глядя, как мистер О'Брайен топает и улыбается, а бармен подминает Марджори. Голос миссис Франклин сладко журчал в комнате, где им бы лежать с Лу в белой постели, без этой хохочущей компании, наблюдающей, как они тонут. Вместе идти ко дну, с одним камнем на одном прохладном, сросшемся теле, падать в белое, пустое море, чтоб никогда уж не всплыть. Сидя с ним рядом на их брачном ложе, так близко, что слышала, как он дышит, она была от него дальше, чем до того, как они познакомились. Тогда у него было все, кроме её тела, сейчас она два раза поцеловала его — и все исчезло, кроме этого вступления. Быть поласковей с мистером О'Брайеном. Железной рукой стереть эту старую обволакивающую улыбку. Ниже, ниже погружать. Топить Хэролда с Марджори, бросить их, как китов, к ногам мистера О'Брайена.
      Хоть бы уж свет погас. В темноте они с Лу могли бы залезть под одеяло и притвориться мертвыми. Кому они нужны — мертвые, недвижные, беззвучные? Пусть себе орут на головокружительной лестнице, пусть тычутся во тьме по тесным, заставленным коридорам и вываливаются в ночь и рыщут среди кранов, стремянок, среди тоскливых развалин. В сочиненной тьме раздавался уже голос мистера О'Брайена: «Лу! Ты где? Ответь! Лу! Лу!» — и полое эхо в ответ: «Ау!» — а её губы в прохладном ущелье постели тайком ласкали другое имя, и он чувствовал, как они шевелятся.
      — Очень даже мило спела, Эмералд, и слова ничего. Н-да-с, пастушок что надо, — сказал мистер О'Брайен.
      Эрни на полу завел песню грубым, хриплым голосом, миссис Франклин зажала ему рот, он стал лизать и нюхать её ладонь.
      — Ну а наш юный пастушок — как? — сказал мистер О'Брайен, тыча рюмкой в молодого человека. — Может, он и петь горазд не хуже, чем строить куры? А? Попроси-ка его по-хорошему, девочка, и он нам споет, как соловушка.
      — Джек, ты петь умеешь?
      — Как ворона, Лу.
      — Может, он и стихи декламировать не умеет? Что за юноша, который не может попотчевать свою даму стишками? — сказал мистер О'Брайен.
      Лу достала из комода книжку в красном переплете и протянула молодому человеку.
      — Может, нам почитаешь оттуда? Второй том в шляпной картонке. Что-нибудь убаюкивающее. Уже двенадцатый час.
      — Только чтобы про любовь, — сказал мистер О'Брайен. — Другого и слушать не хочу.
      — Что-нибудь нежное, — сказала миссис Франклин. Она отняла у Эрни руку и глянула в потолок.
      Молодой человек прочел про себя, помешкав на её имени, дарственную надпись на форзаце первого тома собрания сочинений Теннисона: «Луизе от её учительницы воскресной школы мисс Гуиннет Фарб. Господь на небесах всех нас хранит».
      — Только про любовь, учтите.
      Молодой человек стал читать вслух, сощурив один глаз, чтоб не плясали строчки, «Выйди в сад, Мод». И когда дошел до четвертого стиха, голос окреп:
 
Я фиалке сказал: мне известен тот,
С кем не будет она скучать.
Но когда же уймется танцующий сброд?
Устала она танцевать.
Ночь минет вот-вот, и луна зайдет,
И будет восход опять,
Уже слышится проба утренних нот,
И небо устало спать.
Я розе сказал: рассвет голубой
Входит в окна, допито вино,
Не вздыхай, юный лорд, и смирись с судьбой:
Быть с тобой ей не суждено.
Но со мной, о роза, со мной, со мной,
Со мной, я знаю давно.
 
      Когда чтение кончилось, Хэролд вдруг сказал, свесив голову через ручку кресла, взъерошенный, с красным от помады ртом:
      — Мой дедушка видел лорда Теннисона — он такой маленький был и горбатый.
      — Нет, — сказал молодой человек. — Он был высокий, с длинными волосами и с бородой.
      — Ты что, его видел?
      — Меня тогда ещё на свете не было.
      — А дедушка видел. Он был горбатый.
      — Алфред Теннисон — да никогда!
      — Лорд Алфред Теннисон. Маленький и горбатый.
      — Ну, это другой какой-то был Теннисон.
      — Это у тебя другой. А тот был знаменитый поэт и горбатый .
      Лу на их чудесном ложе, ожидая только его, из всех мужчин — красивых, уродов, юных, старых, из больших городов и тесных уголков, обреченных погибели, — опустила голову, послала ему воздушный поцелуй и забыла руку в ручье света на одеяле. Он, только он видел эту совершенно прозрачную руку, пальцы, ладонь в световых прожилках.
      — А вы у мистера О'Брайена поинтересуйтесь, какой был этот лорд Теннисон, — сказала миссис Франклин. — Вот вы нам скажите, мистер О'Брайен: горбатый он был или же нет?
      Никто, кроме молодого человека, ради которого она сейчас жила, которого ждала, не замечал легких любовных жестов Лу. Она приложила свою просвеченную руку к левой груди. Приложила палец к губам.
      — Это как посмотреть, — сказал мистер О'Брайен.
      Молодой человек снова сощурил один глаз, потому что кровать накренилась, как корабль. Тошнотворный, горячий шторм, взвихренный сигаретой, расколыхал комод и буфет. Вовремя сощурив глаз, он умерил качку, но оставалось глотнуть свежего воздуха. Шатаясь, как на палубе, он дошел до двери.
      — Уединение — на втором этаже в конце коридора, — сказал мистер О'Брайен.
      На пороге он обернулся к Лу и улыбнулся такой улыбкой, чтоб всей компании стала очевидна его любовь, и Лу под завистливым надзором мистера О'Брайена тоже улыбнулась и сказала:
      — Ты только недолго, да, Джек? Смотри. Только недолго.
      Теперь все они знали. За один вечер взошла любовь.
      — Я мигом, моя радость, — сказал он. — Я сейчас.
      Дверь закрылась за ним. Он уперся в стену коридора. Чиркнул спичкой. Их три осталось. Вниз, цепляясь за липкие, тряские перила, качаясь на шатких ступенях, больно ударив ногу о ведро, мимо тайных шумов за дверями, пробираясь, спотыкаясь, чертыхаясь, он вдруг услышал, как щемящий голос Лу его торопит, зовет, говорит с ним так жарко, так безоглядно, что, несмотря на тьму, и спешку, и боль, он, ошеломленный, остановился как вкопанный. Здесь, на гниющих ступенях, в нищем доме, она обрушила на него страшащий поток нежных слов. В уши ему из её уст горячей лавой лилось: «Скорей, скорей! Нельзя терять ни минуты. Милый, любимый, счастье мое, беги ко мне, спеши, свистни, отвори дверь, кликни меня, уложи меня. Мистер О'Брайен ко мне пристает».
      Он вбежал в темную пещеру. Сквозняк задул свечу. Он ввалился в комнату, где черной грудой на полу шептались какие-то двое, и в ужасе кинулся вон. Помочился в глухом конце коридора, бросился обратно, к комнате Лу, оказался в конце концов на немом участке лестницы на самой верхотуре. Протянул руку — перила сломались, можно было сверзнуться, лететь беспрепятственно до самого низу гулкой, узкой шахтой, и эхо, вторя его воплю, повыманило бы из щелей спящие семейства и шепчущихся, перепуганных, бессонных полуночников. Он заплутал под самой крышей, он ощупывал сырые стены и вот нашарил дверь. Нашел ручку, рванул от души, но она осталась у него в руке. Нет, Лу вела же его по более длинному коридору. Он вспомнил, сколько было дверей: с каждой стороны по три. По лестнице с оборванными перилами он сбежал этажом ниже, повел рукой по стене. Сосчитал: три двери. Открыл третью, шагнул во тьму, нашарил слева выключатель. Во вспышке увидел: кровать, комод без ручек, буфет, газовая горелка, умывальник в углу. Ни бутылок. Ни стаканов. Ни фотографии Лу. На кровати гладкое красное одеяло. Он не помнил, какого цвета было одеяло у Лу. Не погасив света, он открыл вторую дверь, незнакомый голос сонно окликнул: «Кто тут? Том? Ты? Зажги свет». Он увидел полоску под следующей дверью, остановился, прислушался. Женщина из второй комнаты ещё кричала.
      — Лу, где ты? — крикнул он. — Ответь! Ответь!
      — Какая тебе ещё Лу? Никакой тут нету Лу, — сказал мужской голос из темно зияющей первой двери у начала коридора.
      Он сбежал ещё этажом ниже, нащупал расцарапанной рукой четыре двери. Одна открылась, высунулась голова женщины в ночной рубашке. Пониже — голова девочки.
      — Где тут живет Лу? Вы не знаете, где живет Лу?
      Женщина и девочка смотрели на него молча.
      — Лу! Лу! Ее зовут Лу! — слышал он собственный крик. — Она тут живет, в этом доме! Вы не знаете, где она живет?
      Женщина схватила девочку за волосы, втащила в комнату. Он не отпускал дверь. Женщина высунула руку, швырнула ему связку ключей. Дверь захлопнулась.
      Молоденькая, в шали, с младенцем, стала на пороге в двери напротив и схватила его за рукав, когда он пробегал:
      — Какая Лу? Ты мне ребенка разбудил.
      — Я не знаю фамилию. Она с миссис Франклин и мистером О'Брайеном.
      — Ты мне ребенка разбудил.
      — А ты бы вошел, в постели поискал, — сказал мужчина из тьмы за спиной у молоденькой.
      — Он мне ребенка разбудил.
      Он кинулся по коридору, зажимая мокрой рукой рот. Упал на перила последнего пролета. Снова ему слышалось, как Лу шепчет, зовет, просит вернуться, и первый этаж вздыбился, как набитый трупами лифт, навалился на перила. Скорей, скорей! Я не могу, я не хочу ждать, мы губим нашу брачную ночь.
      По сгнившим, невозможным ступеням он, перебарывая тошноту, добрался до коридора, где оставил свет в последней комнате. Свет погас. Он постучался, шепнул её имя. Он колотил в дверь, он кричал, пока женщина в ночной рубашке и шляпе тростью не вытолкала его из коридора.
      Он долго ждал на лестнице, хотя любви уже ждать не приходилось и на постель не приходилось надеяться, его ждала только собственная, черт-те где, и светающий день, чтобы все это вспоминать. Вокруг, угомонясь, укладывались, засыпали всполошенные жильцы. И он шагнул на пустырь, под кренящиеся краны. Свет одинокого, ржавого и жалкого фонаря цедился на груды щебня, щепки, труху, которые были когда-то домами, где маленькие, почти незнакомые, вовек незабвенные люди этого подлого городишка жили, любили, и умерли, и навсегда пропали.

[1]

[2]

[3]

[4]

[7]

[8]

[9]

[10]

[11]

[12]

[13]

[14]

[15]

[16]

[17]

[18]

[19]

[20]

[21]

[22]

[23]

[24]

[25]

[26]

[27]

[28]

[29]