Уилл Сентри покраснел и возразил:
      - Это масляные пятна. У меня теперь велосипед.
      - Ну, просто ни минуты уединения, - продолжал мистер Франклин. Веришь, прямо-таки прилип ко мне - боюсь, двинься я внезапно назад, окажусь у него на коленях. Просто удивительно, что он не ложится по вечерам в мою постель.
      - Жена не позволит, - сказал Уилл Сентри.
      Тут мистер Франклин еще больше разозлился, и они все принялись урезонивать его, приговаривая:
      - И что тебе дался этот Уилл Сентри?
      - Какой вред от старика Уилла?
      - Да он просто за денежками присматривает, Бенджи.
      - Я что, нечестный? - удивленно воскликнул мистер Франклин.
      Ответа не последовало, а потом Ной Боуэн произнес:
      - Ты же знаешь, что такое комитет. После Боба Скрипача они не очень-то доверяют новому казначею.
      - По-вашему выходит, я способен пропить деньги на поездку, как Боб Скрипач? - спросил мистер Франклин.
      - Способен, - медленно произнес дядюшка.
      - Я подаю в отставку, - сказал мистер Франклин.
      - Только денежки сначала отдай, - вставил Уилл Сентри.
      - Кто подложил динамит в водоем для лососей? - спросил мистер Уизли, но на него никто и внимания не обратил.
      Через некоторое время они преспокойненько играли в карты, в сгущающихся сумерках разогретой, пропахшей сыром лавки, и мой дядюшка надувался и трубил всякий раз, когда выигрывал, а мистер Уизли погромыхивал, как землечерпалка, и в конце концов я уснул на благоухающей подливками всхолмленной лужайке дядюшкиного жилета.
      Однажды воскресным вечером, вернувшись из Бетезды, мистер Франклин заглянул на кухню, где мы с дядюшкой поедали ложками сардинки прямо из консервной банки, потому что было воскресенье и дядюшкина жена все равно не позволила бы нам играть в шашки. Она тоже была где-то в кухне. Может, притулилась в бабушкиных настенных часах, свесивших гири и издыхающих. Через секунду дверь отворилась снова, и в комнату проскользнул Уилл Сентри, вертя в руках твердую круглую шляпу. Оба они уселись на диванчик, одинаково чопорные, пронафталиненные, черные в своих костюмах для церкви - прямо как с похорон.
      - Я принес список, - сказал мистер Франклин. - Все заплатили полностью. Можешь спросить у Уилла Сентри.
      Дядюшка надел очки, обтер усы носовым платком, размером напоминающим наш государственный флаг, отложил в сторону ложку, которой только что ел сардины, взял у Франклина список, снял очки, чтоб видеть буквы, а потом не торопясь перебрал все имена одно за другим.
      - Энох Дэвис. Кулаки у него что надо. Никогда не знаешь, что ему в голову взбредет. Малютка Гервейн. Очень мелодичный бас. Мистер Кадвалладур. То, что надо. И часы мои ни к чему - он точнее скажет, когда начинать. Мистер Уизли. Никаких сомнений. Был в Париже. Увы, он плохо переносит дорожную тряску. В прошлом году на пути от "Улья" до "Золотого дракона" останавливал шарабан девять раз. Ной Боуэн. Миротворец. Сладкоречивый, как горлица. Никогда не спорьте с Ноем Боуэном. Дженнис Лаугор. Этого держите подальше от денежных дел. В противном случае приготовьте заранее окно с зеркальными стеклами. И десять кружек пива для сержанта. Мистер Джарвис. Весьма достойный человек.
      - Пытался протащить в шарабан поросенка, - вставил Уилл Сентри.
      - Живи и давай жить другим, - сказал дядюшка.
      Уилл Сентри покраснел.
      - Синдбад Мореход. Пусть посидит дома. Старый О. Джонс.
      - Откуда это он взялся? - спросил Уилл Сентри.
      - Старый О. Джонс ездит всегда, - сказал дядюшка.
      Я поглядел на кухонный стол. Банка с сардинами исчезла. Вот это да, сказал я про себя, - дядюшкина жена быстротой с молнией поспорит.
      - Катберт Джонни Форнайт. Как раз то, что нужно, - сказал дядюшка.
      - Он волочится за женщинами, - опять вставил Уилл Сентри.
      - Как и ты, - возразил мистер Бенджамин Франклин, - но только ты в мыслях.
      В конце концов дядюшка одобрил весь список; в какой-то момент он сделал паузу и сказал, перескочив через одно имя:
      - Не будь мы христианской общиной, мы бы утопили этого Боба Скрипача в море.
      - Можно сделать это в Порткоуле, - ответил мистер Франклин и вскоре после этого поднялся уходить, а Уилл Сентри следовал за ним на расстоянии не больше дюйма, и их по-воскресному начищенные ботинки скрипели по кухонному полу.
      И незамедлительно возникла дядюшкина жена - прямо перед кухонным шкафом, с фарфоровой собачкой в руке. Вот это да, - подумал я про себя опять, - ты видел когда-нибудь такую женщину, если она вообще женщина? Свет на кухне еще не был зажжен, и она стояла в перекрещениях теней, и тарелки на буфете позади нее поблескивали, как белые и розовые глазки.
      - Мистер Томас, если вы уедете в следующую субботу, - сказала она дядюшке своим слабым, шелковым голоском, - я уеду домой, к маме.
      Ничего себе, - подумал я, - у нее еще и мама есть. Ну прямо старая плешивая мышь - а будь их целая стая, не хотел бы я с ними повстречаться в темном месте.
      - Я или шарабан, мистер Томас.
      Я бы сделал выбор без промедленья, но дядюшке потребовалось почти полминуты, чтобы наконец сказать:
      - Ну что ж, Сара, любовь моя, я выбираю шарабан.
      Он взял ее под мышки, поднял, поставил на кухонный стул, и она треснула его по голове фарфоровой собачкой. После этого он снял ее со стула, и тогда уж я сказал: Спокойной ночи.
      Всю оставшуюся часть недели дядюшкина жена быстро шмыгала по дому со своей вездесущей тряпкой для пыли и шебуршилась по углам, а дядюшка сопел, трубил и надувался, а я все время старался чем-нибудь заняться, чтобы не попадаться им под руку. А за завтраком в субботнее утро, в то самое утро, на которое был назначен отъезд, я обнаружил на кухонном столе записку. Вот что в ней говорилось: В кладовке есть немного яиц. Перед тем как лечь в постель, снимай ботинки. Да, дядюшкина жена ушла, исчезнув с быстротой молнии.
      Увидев эту записку, дядюшка вытащил из кармана полотнище носового платка, и трубы его издали такой рев, что тарелки на буфете задрожали.
      - Одна и та же история каждый год, - сказал он. Потом взглянул на меня. - Нет, в этом году есть кое-что новое. Ты должен поехать со мной, и мне страшно подумать, что скажут об этом все остальные.
      Шарабан подкатил, и когда все участники поездки увидели нас с дядюшкой - мы выскочили вдвоем из лавки, оба наглаженные, начищенные, при полном параде - они зарычали, как звери в зоологическом саду.
      - Вы берете мальчишку? - спросил мистер Бенджамин Франклин, когда мы уже влезли в шарабан. Он посмотрел на меня с откровенным ужасом.
      - Мальчишки - это отвратительно, - проронил мистер Уизли.
      - Он за него не платил, - вставил Уилл Сентри.
      - Для мальчишки места нет. И потом, их в шарабанах вечно укачивает.
      - И тебя тоже, Энох Дэвис, - ответил дядюшка.
      - С таким же успехом можно брать с собой и женщин.
      По тому, как было произнесено это слово, стало ясно, что женщины гораздо хуже мальчишек.
      - Уж лучше, чем брать дедушек.
      - Дедушки - это тоже отвратительно, - сказал мистер Уизли.
      - А что мы с ним будем делать, когда остановимся подкрепиться?
      - Я дедушка, - добавил мистер Уизли.
      - До открытия осталось ровно двадцать шесть минут, - заорал старичок в панамке, не глядя на часы. Про меня они тотчас забыли.
      - Молодчина! - закричали они мистеру Кадвалладуру (а это оказался он), и шарабан тронулся в путь по улице нашего городка.
      Несколько хмурых женщин с порогов своих домов мрачно смотрели вслед удалявшемуся шарабану. Какой-то малыш помахал нам ручкой, но мать наградила его оплеухой. Было чудесное августовское утро.
      Мы выехали из городка, переехали через мост и поднимались уже по холму к Стиплхэтскому лесу, и вдруг мистер Франклин, держа в руках список, громко закричал:
      - А где старина О. Джонс?
      - Где старина О.?
      - Старина О. остался.
      - Без старины О. мы ехать не можем.
      И, хотя мистер Уизли шипел всю дорогу, мы повернули и поехали обратно в городок, где на пороге "Принца Уэльского" старина О. Джонс терпеливо ждал, покинутый всеми, с холщовой сумкой в руках.
      - Мне вовсе не хотелось ехать, - заявил старина О. Джонс, когда они втащили его в шарабан, похлопывая по спине, усадили на сиденье и всучили в руки бутылку, - но я ведь езжу всегда.
      И мы покатили через мост, вверх по холму, в зеленых потемках леса, по пыльной дороге, и мимо мелькали ленивые коровы и утки. Вдруг мистер Уизли заорал:
      - Остановите омнибус! Я оставил зубы на камине!
      - Ну и что? - ответили ему. - Вы же никого кусать не собираетесь. - И ему дали бутылку с соломинкой.
      - А если я захочу улыбнуться? - спросил он.
      - Нет, нет, только не вы, - ответили ему.
      - Который час, мистер Кадвалладур?
      - Осталось двенадцать минут! - прокричал им в ответ старичок в панамке, и все в один голос начали поносить его.
      Шарабан остановился у дверей "Горной овцы" - маленькой, неказистой таверны, соломенная крыша которой напоминала парик, изъеденный стригущим лишаем. На флагштоке у мужской уборной развевался флаг Сиама. То, что флаг был сиамским, я знал по сигаретным коробкам. Хозяин таверны стоял на пороге, приветствуя нас с улыбкой прикинувшегося овечкой волка. Это был долговязый поджарый мужчина с гнилыми зубами, сальными завитками на лбу и сверлящим взглядом.
      - Какой чудесный летний день! - произнес он и тронул завиток когтистой лапой.
      Точно так же он обратился к горной овце прежде, чем сожрать ее, подумал я про себя. Честная компания, блея, высыпала из повозки и кинулась в таверну.
      - Присмотри-ка за шарабаном, - сказал мне дядюшка, - чтоб никто его не увел.
      - Да некому тут его увести, - ответил я, - разве что коровам. - Но дядюшка уже самозабвенно трубил в свой рог внутри таверны.
      Я смотрел на коров, а они на меня. Больше нам просто ничего не оставалось. Три четверти часа тянулись, как долгая тягучая туча. Солнце бросало свои лучи на пустынную дорогу, забытого, никому не нужного мальчишку и коров с бездонными, как озера, глазами. Компания в темноте таверны была уже до того переполнена счастьем, что била посуду. Бретонец из "Лукового Шони", в берете, со связкой луковиц на шее, подкатил на велосипеде и остановился у дверей.
      - Quelle un grand matin, monsieur* - сказал я.
      * Какое прекрасное утро, сударь (искаж. фр.).
      - Ба, да тут французы! - воскликнул он.
      Я пошел за ним по коридору и заглянул внутрь. Участников поездки я узнал с трудом. У всех изменился цвет кожи. С лицами из свеклы, ревеня и переспелой арбузной мякоти они с гиканьем отплясывали в темной, застланной дымом комнате, словно чудовищно постаревшие сорванцы, а посредине раскачивался дядюшка, состоящий из рыжих усов и множества животов. На полу лежали разбитый бокал и мистер Уизли.
      - Всем налить! - орал Боб Скрипач, избежавший наказания маленький человечек с ясными синими глазами и пухлой улыбкой.
      - Кто обокрал сироток?
      - Кто продал собственного малютку цыганам?
      - Доверишься старику Бобу - он доведет тебя до беды.
      - Издевайтесь, издевайтесь на здоровье, - усмехаясь, приговаривал Боб Скрипач, - я вас всех прощаю.
      Из духоты и галдежа неслись крики:
      - Где старина О. Джонс?
      - Где ты, старина О.?
      - Он на кухне, готовит себе обед.
      - Уж про обед-то он никогда не забудет.
      - Молодчина.
      - Выходи-ка, подеремся!
      - Не сейчас, попозже.
      - Нет, сейчас, пока я в запале.
      - Посмотрите-ка на Уилла Сентри, он прямо подметки рвет.
      - Посмотрите, какие он кренделя выписывает!
      - Посмотрите-ка на мистера Уизли, вон - разлегся барином на полу.
      Шипя, как гусь, мистер Уизли поднялся с пола.
      - Этот мальчишка нарочно толкнул меня, - сказал он, ткнув в меня пальцем.
      Я предпочел выскользнуть по коридору на дорогу, к ласковым, добрым коровам.
      Время плыло медленно, коровы пялились на меня, я кинул в них камень, и они, не переставая пялиться, поплелись прочь. Потом из таверны выкатился дядюшка и, надуваясь, как шар, затрубил в свой рог, и тогда из дверей с шумом вывалились все остальные. Они выпили в "Горной овце" все до капли, мистер Уизли выиграл связку луковиц, которую человек из "Лукового Шони" предложил для розыгрыша в таверне.
      - Какой толк в луковицах, если зубы остались на каминной полке, сказал он.
      Я посмотрел в заднее окошко громыхающего шарабана и увидел, как таверна становится все меньше и меньше. А флаг Сиама на флагштоке у мужской уборной развевался теперь на середине мачты.
      "Голубой бык", "Дракон", "Звезда Уэльса", "Кислые гроздья", "В объятьях пастуха", "Абердовейские колокола" - мне ничего другого не оставалось в этом взбесившемся августовском мире, как запоминать названия всех таверн, где останавливалась честная компания, и караулить шарабан. И всякий раз, когда шарабан проезжал мимо таверны, мистер Унзли начинал кашлять, как старый козел, и кричать: Остановитесь! Я задыхаюсь, я сейчас умру! И все мы послушно выходили из шарабана.
      После обеда таверны закрывались, но для участников поездки это не значило ровно ничего. Всю вторую половину дня они распевали гимны и галдели за закрытыми дверьми. Когда в "Пивную Друида" через черный ход вошел полисмен и уставился на этот хор с пивными кружками в руках, Ной Боуэн шикнул: Эй, тише там! Пивная закрыта.
      - Откуда вы приехали? - спросил полицейский застегнутым на все пуговицы сдавленным голосом.
      Ему ответили.
      - У меня там тетушка живет, - сказал он. Вскоре он уже пел вместе со всеми "В чаще лесной".
      Но наконец мы все-таки поехали дальше, шарабан подпрыгивал, дребезжа старческими голосами и бутылками, и вот подкатил к реке, стремительно несущейся среди плакучих ив.
      - Вода! - завопили все.
      - Порткоул! - пропел мой дядюшка.
      - А где ослы? - спросил мистер Уизли.
      И, пошатываясь, они выбрались из шарабана и с гиканьем зашлепали по воде - вода была холодная, прозрачная, бурлящая. Мистер Франклин, пытаясь станцевать польку на скользких камнях, дважды свалился в воду.
      - Не так-то просто, - с достоинством произнес он, отряхиваясь на берегу.
      - Вода холоднющая! - кричал кто-то.
      - Чудесная!
      - Теплая, как пуховая перина!
      - Тут лучше, чем в Полткоуле!
      И сумрак, тепловатый и мягкий, опустился на три десятка необузданных, мокрых, пьяных, плещущихся в воде мужчин, забывших обо всем на свете на этом краю света - в западной части Уэльса.
      - Эй, кто там есть? - крикнул в небо Уилл Сентри пролетавшей мимо дикой утке.
      В поисках рома для согрева они остановились у "Гнезда отшельника".
      - В тысяча восемьсот девяносто восьмом году я играл за Аберавон, сказал Эноху Дэвису незнакомец.
      - Врешь, - ответил Энох Дэвис.
      - Могу показать фотографии, - ответил незнакомец.
      - Поддельные, - ответил Энох Дэвис.
      - Да у меня дома фуражка есть; хочешь покажу?
      - Краденая.
      - Да приятели подтвердят, - в бешенстве закричал незнакомец.
      - Подкупленные, - ответил Энох Дэвис.
      По дороге домой в темноте, мерцающей бликами лунного света, старина О. Джонс начал готовить себе ужин на примусе посреди шарабана. Мистер Уизли от дыма закашлялся до посинения.
      - Остановитесь! Я задыхаюсь, я сейчас умру! - кричал он.
      Мы вышли прямо в лунный свет. Таверны поблизости не было. Вынесли оставшиеся ящики, примус, самого старину О. Джонса, поставили все это посреди поля и сели кружком, пили пиво и пели песни, а старина О. Джонс готовил пюре и жарил колбасу, и луна проплывала над нами. Там-то я и заснул, привалившись к всхолмленному дядюшкиному жилету, и слышал сквозь сон, как Уилл Сентри кричал плывущей в небе луне:
      - Эй, кто там есть?
      ПОД СЕНЬЮ МОЛОЧНОГО ЛЕСА
      (Пьеса для голосов)
      ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
      Первый голос
      Второй голос
      Капитан Кэт
      Первый утопленник
      Второй утопленник
      Рози Пробет
      Третий утопленник
      Четвертый утопленник
      Пятый утопленник
      Мистер Мог Эдвардс
      Мисс Мевенви Прайс
      Джек Блек
      Мать Вальдо
      Вальдо, мальчик
      Жена Вальдо
      Мистер Вальдо
      Первая соседка
      Вторая соседка
      Третья соседка
      Четвертая соседка
      Мать Матти
      Первая женщина
      Вторая женщина
      Третья женщина
      Четвертая женщина
      Пятая женщина
      Священник
      Миссис Огмор-Причард
      Мистер Огмор
      Мастер Причард
      Госсамер Бейнон
      Орган Морган
      Утах Уоткинс
      Миссис Утах Уоткинс
      Оки Милкмен
      Голос
      Миссис Вилли Нилли
      Лили Смолз
      Мэ Роуз Коттедж
      Мясник Бейнон
      Преподобный Эли Дженкинс
      Мистер Пуф
      Миссис Орган Морган
      Мэри Эн Сейлорс
      Дал Брэд
      Полли Гартер
      Ноугуд Бойо
      Лорд Кат-Глас
      Голос гида
      Миссис Бейнон
      Миссис Пуф
      Миссис Дай Брэд первая
      Миссис Дай Брэд вторая
      Вилли Нилли
      Миссис Черри Оуэн
      Черри Оуэн
      Синдбад Сейлорс
      Старик
      Эванс, по прозвищу Смерть
      Рыбак
      Голос ребенка
      Бесси Бегхед
      Пьяница
      Тишина.
      Первый голос (очень мягко). Начнем с самого начала.
      Представьте себе - весна, безлунная ночь в маленьком городке; беззвездная и черная, строгая, как Библия, тишина улиц, вымощенных камнем; горбатый, торжественный и пугающий лес, медленно, почти незаметно спускающийся к терново-черному, тихому, темному, черному, как ворон, полному рыбы, качающему лодки и поплавки морю. Дома стоят слепые, как кроты (впрочем, кроты прекрасно видят этой ночью в вытянутых, бархатных, глубоких лощинах), или слепые, как капитан Кэт, там, во мраке, меж водокачкой и городскими часами, магазинами похоронных принадлежностей и богадельней, убранной траурными вдовьими повязками. И все жители этого раскачивающегося, плавающего в молчании городка погружены сейчас в сон.
      Тише, спят дети, фермеры, рыбаки, лавочники и прислуга, сапожник, школьный учитель, почтальон и трактирщик, гробовщик и проститутка, пьяница, портниха, священник, полицейский, морщинистые старухи с перепончатыми ногами и аккуратненькие жены. Юные девицы спят в мягких кроватях или витают в мечтах, где кольца, приданое и подружки невесты, как светлячки, медленно спускаются вниз по ярусам поющего, словно орган, леса. Мальчишки видят во сне неведомые земли и встающие на дыбы ранчо ночи и море Веселого Роджера. И антрацитовые статуи лошадей спят в полях, в хлевах спят коровы, собаки с влажными носами спят во дворах, кошки дремлют на покатой кровле или ловко перескакивают, мелькают над верхушками крыш.
      Слышно, как ложится роса и как дышит притихший город. Но только вы видите, как, черный и сгорбившийся, он быстро и медленно засыпает. И только вы можете слышать невидимый звездопад и черное-черное, предрассветное, неуловимое, меняющееся от каждого прикосновения, темное, полное волнений, море, на поверхности которого скользят и качаются "Аретуза", "Кроншнеп" и "Жаворонок", "Занзибар", "Рианнон", "Пират", "Большой Баклан" и "Звезда Уэльса". Внемлите. Это идет по улицам ночь; это, похожий на церковный гимн, соленый, медленный, музыкальный ветер на Коронейшн-стрит и Кокл Роу; это растет трава на Ларегиб-хилл и ложатся на землю росы; это звездопад; это сон птиц в Молочном Лесу.
      Слушайте. Ночь как в лихорадке, она - маленькая церковь, торжественно звучащая под детскими чепчиками, над брошечками и в черноте шелкового бомбазина, над шнурками ботинок и под стоячим воротничком с бабочкой; ночь, кашляющая, как козы, наевшиеся мяты; ночь, колеблющаяся от многократного "Аллилуйя"; ночь, плавающая в четырехпенсовом пиве, спокойная, как кость домино; ночь на чердаке Оки Милкмена, похожая на мышь в перчатках; ночь в булочной Дай Брэда, висящая в воздухе, словно черная муха. Этой ночью по Донки-стрит скачет тишина, копыта ее опутаны водорослями, она мчится по морщинам булыжной мостовой, мимо стоящих на окнах горшков с папоротниками, цитат из Библии и безделушек, фисгармонии, благоговейно выскобленных кухонных столов, тщательно выписанных акварелей, фарфоровых собачек, оловянных чайничков для заварки, с розочками. Это ночь, осликом пробегающая через уютные комнатки детей.
      Смотрите. Ночь неслышно, величественно скользит в кронах вишневых деревьев на Коронейшн-стрит, идет через кладбище Бесезды в окружении ветров, в перчатках, застегнутая на все крючки, и собирает росу; валяется у "Объятий морехода".
      Проходит время. Слушайте. Проходит время.
      Подойдем ближе.
      Только вы можете слышать дома, спящие на улицах в неподвижной, бездонной, соленой и безмолвной тишине, окутывающей ночь. Только вы можете видеть сквозь занавеси спален гребенки и нижние юбки, брошенные на стулья, кувшины и тазики, зубы в стакане, "Руками не трогать" на стенах и пожелтевшие, вставленные в рамки, фотографии умерших людей. Только вы можете видеть и слышать за веками спящих переселения и страны, и лабиринты, и цвета, и страхи, и радуги, и звуки, и желания, и полет, и падение, и отчаяние, и необъятные моря их мечтаний.
      С того места, где вы находитесь, можно слышать их мечты.
      Капитан Кэт, отставной слепой морской капитан, спит на своей койке в похожей на раковину, на игрушечный кораблик, аккуратной лучшей каюте Шюна Хауз и грезит о...
      Второй голос. ...о морях, которые никогда не заливали палубы его "С. С. Кидвелли", распластавшегося поперек простыней и скользкой медузой засасывающего его вниз, в соленую глубину могилы-моря, где рыбы кусают и щиплют его, обгладывают до костей и утопленник принюхивается к нему.
      Первый утопленник. Помнишь меня, капитан?
      Капитан Кэт. Ты - Танцующий Вильямс!
      Первый утопленник. Мне оторвало ногу при Нантакете.
      Второй утопленник. Ты видишь меня, капитан, говорящую белую кость? Я Том-Фро-Болтун... когда-то мы были вместе у одной девочки... ее звали миссис Пробет...
      Женский голос. Рози Пробет, Дак Лейн 33. Поднимайтесь наверх, мальчики, я мертва.
      Третий утопленник. Помнишь меня, капитан, я Джонах Джарвис, я плохо кончил, очень приятно.
      Четвертый утопленник. Адьфред Померой Джонс, забияка, родился в Мамблзе, пел, как коноплянка, увенчал тебя как-то бутылкой, татуирован русалками, всегда томим жаждой как землечерпалка, умер от водянки.
      Первый утопленник. Этот череп рядом с твоим ухом - череп...
      Пятый утопленник. Кудрявого-Бивана. Передай моей тетке, что это я заложил позолоченные часы.
      Капитан Кэт. Хорошо, хорошо, Кудрявый.
      Второй утопленник. Скажи моей жене, что я никогда...
      Третий утопленник. Никогда не делал того, что она мне говорила.
      Четвертый утопленник. Да, так и было.
      Пятый утопленник. А кто теперь приносит кокосовые орехи и платочки, и попугаев МОЕЙ Гвин?
      Первый утопленник. Как там наверху?
      Второй утопленник. Есть ли ром и закуска?
      Третий утопленник. Кошельки и пенсы?
      Четвертый утопленник. Концертины?
      Пятый утопленник. Поминальный звон?
      Первый утопленник. Драки и шишки?
      Второй утопленник. Воробьи и маргаритки?
      Третий утопленник. Соленая рыбешка в банках из-под джема?
      Четвертый утопленник. Пахта и гончие?
      Пятый утопленник. Баюкают ли детей?
      Первый утопленник. Кидают ли в воду на экваторе?
      Второй утопленник. А как насчет этих девочек в номерах?
      Третий утопленник. Как поживают теноры в Доулайсе?
      Четвертый утопленник. Кто доит коров в Майсгвине?
      Пятый утопленник. Когда она улыбается, появляются ли ямочки на щеках?
      Капитан Кэт. О, мои дорогие покойники!
      Первый голос. Оттуда, где вы находитесь, можно слышать, как на Кокл Роу, весенней безлунной ночью, мисс Прайс, портниха и владелица кондитерской, мечтает о...
      Второй голос. ...своем возлюбленном, высоком, как башня с городскими часами, подобном Самсону с золотой, словно смазанной светлой патокой, гривой, огромными бедрами и пышащем страстью, с голосом, как гром среди ясного неба, но умеющем быть и немым, с глазами, как две огромные лампы, взглядом, бьющим, как цепом, по самому сердцу, и крепко обнимающим ее девственное, жаждущее быть любимым, горячее, как грелка, тело.
      Мистер Эдвардс. Мевенви Прайс!
      Мисс Прайс. Мистер Мог Эдвардс!
      Мистер Эдвардс. Я - торговец, сходящий с ума от любви. Я люблю вас больше, чем все фланель и ситец, вышивки, тюль, полотно и шерсть, шелк, кретон, крепон, муслин, поплин, материю на чехлы и саржу во всемирном Доме тканей. Я пришел, чтобы забрать вас отсюда в свой торговый центр на холме, где у входа звенят колокольчики. Сбросьте свои крошечные домашние туфли и уэльскую шерстяную вязаную кофту, я согрею простыни, как электрическая плитка, и лягу рядом с вами, словно воскресный большой кусок жаркого.
      Мисс Прайс. Я свяжу вам синий, вышитый незабудками кошелек, чтобы удобно было носить деньги. Я растоплю ваше сердце, и кошелек выскользнет незаметно из-под пиджака, когда вы будете закрывать магазин.
      Мистер Эдвардс. Мевенви, Мевенви, прежде чем мышь прогрызет ящик в комоде, где хранится ваше приданое, вы скажете...
      Мисс Прайс. Да, Мог, да, Мог, да, да, да.
      Мистер Эдвардс. И все колокольчики всех касс города будут звонить в честь нашей свадьбы.
      Перезвон денег и церковных колоколов.
      Первый голос. Идем, скользнем вверх, в темноту, выйдем на текущую, черную, как море, улицу, качающуюся, как оно, взад-вперед; сквозь мрак этой ночи поднимемся наверх на черный, как Библия, душный чердак над сапожной мастерской Джека Блека, где, одинокий и свирепый, спит Джек Блек, в ночной рубашке с подвязками у лодыжек, и мечтает о...
      Второй голос. ...погоне за шаловливыми парами по зеленой, как трава, пахнущей крыжовником, двухспальной деревянной кровати, похожей на винную бочку, о порке пьяниц, лежащих в блевотине, о том, как он прогоняет голых, наглых девок с шестипенсовых вечеринок своих кошмаров.
      Джек Блек (громко). Фу! (с отвращением) Фу!
      Первый голос. Эванс, по прозвищу Смерть, гробовщик...
      Второй голос. Смеется громко и визгливо во сне и поджимает пальцы на ногах, когда видит, проснувшись пятьдесят лет назад, глубокий снег на гусином лугу позади спящего дома; и он выбегает на луг, где его мать делает уэльские пирожки в снегу, и захватывает полную горсть снежинок и смородины и забирается назад в кровать, чтобы съесть их, холодные и сладкие, под теплыми белыми простынями, пока мать хлопочет, пританцовывая на снежной кухне, ругаясь из-за пропавшей смородины.
      Первый голос. А в маленьком, с розовыми глазами-окошечками, коттедже, рядом с домом гробовщика, лежит одинокая, счастливая как в юности, храпящая добрая глыба мистера Вальдо, охотника за кроликами, парикмахера, торговца лечебными травами, врачевателя кошек, знахаря, с жирными розовыми руками, ладонями вверх, на крае сделанного из разноцветных лоскутков одеяла; его черные ботинки аккуратно поставлены в таз, котелок висит на гвозде над кроватью, парное молоко и кусок холодного пудинга - под подушкой, и, взмокший в темноте, он мечтает о...
      Мать. Сорока-воровка кашку варила, деток кормила, этому дала, этому дала, а этому...
      Малыш. У-и, у-и, у-и
      Мать. ...не дала.
      Жена (вопит). Вальдо! Валь-до!
      Мистер Вальдо. Да, Блодвен, любимая.
      Жена. О, что будут говорить соседи, что будут говорить соседи...
      Первая соседка. Бедная миссис Вальдо.
      Вторая соседка. Единственное, о чем она молится...
      Первая соседка. Чтобы никогда не быть замужем.
      Вторая соседка. Но она вышла замуж.
      Первая соседка. То же сделала ее мать.
      Вторая соседка. Есть муж для вас.
      Первая соседка. Такой же скверный, как отец.
      Вторая соседка. А вы знаете, как он кончил?
      Первая соседка. Попал в сумасшедший дом.
      Вторая соседка. И плакал о своей ма...
      Первая соседка. Каждую субботу.
      Вторая соседка. Он еще пешком под стол ходил...
      Первая соседка. А уже вел себя легкомысленно.
      Вторая соседка. С той миссис Бетти Моррис.
      Первая соседка. Наверху в каменоломне.
      Вторая соседка. И видел ее ребенка.
      Первая соседка. Тот схватил его за нос.
      Вторая соседка. О, это заставляет мое сердце обливаться кровью.
      Первая соседка. Что он станет делать, ведь все уже пропил?
      Вторая соседка. Он продал пианолу.
      Первая соседка. И ее швейную машинку.
      Вторая соседка. Стал подонком.
      Первая соседка. Разговаривает с фонарным столбом.
      Вторая соседка. Говорит языком...
      Первая соседка. Далеким от изящного.
      Вторая соседка. Бедная миссис Вальдо.
      Жена (жалобно). О Вальдо, Вальдо!
      Мистер Вальдо. Тише, дорогая, тише. Я теперь вдовец Вальдо.
      Мать (вопит). Вальдо, Валь-до!
      Малыш. Что, мама?
      Мать. О, что скажут соседи, что соседи...
      Третья соседка. Черный, как трубочист...
      Четвертая соседка. Не пропустит ни одного дверного колокольчика.
      Третья соседка. Бьет окна.
      Четвертая соседка. Выкидывает сумасшедшие номера.
      Третья соседка. Крадет смородину.
      Четвертая соседка. Пишет на заборах гадости.
      Третья соседка. Его видели в кустах.
      Четвертая соседка. Он прогуливал уроки.
      Третья соседка. Оставить его без ужина.
      Четвертая соседка. Выпороть и запереть в темной комнате.
      Третья соседка. В исправительную колонию его!
      Четвертая соседка. В исправительную колонию.
      Вместе. Дать ему как следует по одному месту.
      Другая мать (вопит). Вальдо, Валь-до! Что ты делаешь с нашей Матти?
      Мальчик. Поцелуй меня, Матти Ричардс.
      Девочка. А ты дай мне пенни.
      Мистер Вальдо. У меня только полпенни.
      Первая женщина. Губки стоят пенни.