– А я? Куда вы денете меня? – Раймонда справилась с волнением и вновь обнажила зубки. – Поостерегись, Филипп! Я предупреждала тебя… Я здесь… Я так просто не сдамся.
      Взрыв хохота был ей ответом. И этот несуразный смех, сотрясавший Люсетту, заполнял всю комнату, разрастался в этом тесном пространстве до огромных размеров, выходящих за рамки разумного.
      – Ты?.. Да ведь ты же мертва, дурочка! Погибла в автокатастрофе. Никто тебя больше не ждет! Никто не заметит твоего исчезновения… Никто не будет задавать Филиппу никаких вопросов!
      В зрачках Раймонды заплясали искорки растерянности. Она широко раскрыла рот, заглотнула воздух, и долгий нечеловеческий крик, звериный вопль вырвался из ее горла.
      Филипп бросился к Раймонде и прикрыл ладонью ее губы, чтобы подавить этот крик, который мог всполошить весь квартал. Она отбивалась, не переставая вопить, укусила руку, зажимавшую ей рот. Окровавленная рука скользнула по подбородку, закрепилась на уровне шеи…
      – Замолчи!.. Да замолчи же ты, наконец, Боже мой!.. – повторял Филипп.
      Задушить этот вопль сумасшедшей! Мысль сверлила его мозг, затемняла сознание… Задушить!.. Задушить!.. Его рука превратилась в тиски, сжимающие горло, которое не хотело молчать…
      Крик перешел в хрип и угас. Раймонда перестала шевелиться, и когда Филипп разжал, наконец, пальцы, она бесшумно сползла на пол.
      Оторопевший, он посмотрел сначала на руку: кровь стекала по ней крупными алыми жемчужинами, которые, падая вниз, разбивались о ковер. Затем перевел взгляд на бездыханное тело, в гротескной позе распростертое у его ног. Особенно его завораживало лицо – фиолетовое, наводящее ужас своими белесыми, выпученными глазами…
      Чужая рука схватила его ладонь… Рану перевязали носовым платком…
      – Пойдем, – сказала Люсетта, уводя его из комнаты.
      Он безропотно последовал за ней. В прихожей они остановились, какое-то время молча смотрели друг на друга, затем Люсетта бросилась к Филиппу на грудь и в неистовом порыве обняла его.
      – Милый, – прошептала она, – теперь тебе нечего бояться… Сегодня же ночью мы перевезем ее в Мулен… Закопаем в лесу…
      Она решала самостоятельно, не спрашивая согласия, теперь уже уверенная в своей победе.
      – Ее никто никогда не найдет!.. Никогда, милый… Никто никогда не узнает!.. Никогда!
      Потому что он узнал, что Люсетта Тернье взяла утром того же дня свой паспорт, потому что он по-прежнему был убежден в своей правоте, потому что его самомнению, так же как и упрямству, не было равных, Шабёй мерз в машине с потушенными фарами, припаркованной неподалеку от жилища Филиппа Сериньяна. Он не видел, как туда вошла Люсетта, но узнал ее «Ланчу», стоявшую у дома.
      «Где паспорт, там и отъезд за границу, – повторял он про себя, довольный своим дедуктивным выводом. – А с кем же она поедет, если не с любовником?»
      Дверь дома отворилась. Вышли двое, волоча огромную дорожную корзину, которую они хоть и с трудом, но все же запихнули в багажник «Ланчи».
      «Вот и багаж уже собран!» – хмыкнул Шабёй, уткнувшись носом в лобовое стекло.
      Из-за корзины багажник полностью не закрылся, и Филипп Сериньян закрепил его веревкой. Шабёй ликовал…
      «Либо они уедут вместе сегодня же ночью, либо хотят только отвезти багаж… В любом случае я узнаю, куда они навострили лыжи».
      Он повернул ключ зажигания, и пыхтение его стартера затерялось в шуме мотора «Ланчи».
      «Классический треугольник, – рассуждал сам с собой полицейский, начиная слежку, – жена, муж и любовница… Я так и знал: все это проще простого…»
      Его впалая грудь наполнилась гордостью, и он пробормотал:
      «Кого-кого, а меня не проведешь!»