«Окно вашей спальни было освещено!»
      Филиппа вдруг осенило, что она говорит правду, что она уверена в своей правоте и что дальнейшее запирательство только еще больше заинтригует ее.
      – Значит, я забыл выключить свет, – произнес он равнодушным тоном, как бы не придавая этому особого значения.
      Вдруг он хлопнул себя по лбу:
      – Да, да, да, вот теперь вспомнил: когда я вернулся, в комнате действительно горела лампа.
      – Меа culpa, mea culpa, – простонал Робер, чувствуя муки совести. – Я не достоин быть братом такой просвещенной женщины… Именно просвещенной.
      Все рассмеялись, и атмосфера разрядилась. Филипп согласился попробовать коньяку, высоко оценил его, но от второго бокала отказался.
      – Честное слово, я бы лучше поехал домой.
      Это решение вызвало такие же бурные протесты, как и в прошлый раз.
      – Побудь еще немного, у тебя же есть время.
      – Никто вас дома не ждет, – подхватила Люсетта, но тут же прикусила губу и, пытаясь исправить свою оплошность, совсем запуталась в словах. – Прошу простить меня… Я бы так хотела отвлечь вас от этой драмы…
      Под осуждающим взглядом брата она смолкла, покраснев от смущения.
      – Ничего страшного, – сказал Филипп.
      Однако промашка создала неловкость. Когда он потребовал свое пальто, они больше не стали его задерживать.
      – Старик, – с волнением в голосе признался Робер, провожая его к выходу, – здесь ты у себя дома…
      Люсетта вызвала лифт. Она открыла рот, лишь когда кабина оказалась на этаже:
      – Если сегодня вам у нас понравилось, приезжайте почаще.
      Филипп сердечно поблагодарил. Двери лифта закрылись. Он полетел вниз, к первому этажу.
      На улице дул прохладный сухой ветер. Облака разрывались в клочья о мириады звезд, среди которых таращила свой огромный круглый глаз тусклая луна.
      На обратном пути Филиппа не покидали мрачные мысли, порожденные замечанием Люсетты относительно света в спальне. Он отразил удар, но это было лишь уловкой – единственным разумным объяснением, которое он смог найти. Впрочем, у его друзей не было никаких причин подвергать сомнению его слова.
      Еще одна глупость Раймонды! После встречи с Шабёем она выросла в глазах Филиппа, и вот – новое разочарование. Она способна была действовать решительно перед лицом непосредственной опасности, но чтобы предугадывать опасность – на это у нее не хватало воображения.
      «Ну и устрою же я ей нахлобучку!» – повторял он про себя, однако по мере приближения к Бур-ля-Рен усталость брала верх над гневом. Он жаждал мира, спокойствия и решил до завтрашнего утра не касаться этой темы.
      Не имея ни желания, ни сил ставить машину в гараж, Филипп припарковал ее у тротуара. Разумеется, это ничего не доказывает, – подумал он, видя, что ни один лучик света не пробивается сквозь плотно закрытые ставни окон, – должно быть, она спит».
      Филипп ошибался. Когда он вешал в коридоре пальто, Раймонда появилась наверху лестницы.
      – Я же велел тебе не дожидаться меня, – проворчал он, подходя к ней.
      – Мне не хотелось спать.
      – И все же после телефонного звонка у тебя не должно было быть причин для беспокойства.
      Она остановилась в нерешительности, мышцы ее лица обмякли.
      – А! – только и вымолвила она. – Ты был там?
      – Конечно. Где же еще я мог быть?
      Видя, как у нее спадает напряжение, он понял – она только сейчас получила подтверждение того, что они были вместе: Робер, Люсетта и он.
      – Спасибо тебе за доверие, – сказал он, открывая дверь спальни.
      Вся комната прокоптилась табаком. Раймонда курила все больше, особенно, когда оставалась одна, либо чтобы прогнать скуку, либо, как этой ночью, чтобы облегчить страдания, когда ее снедала ревность. В такие минуты она становилась своим собственным палачом, однако ощущала ли она себя от этого менее несчастной? Прилив нежных чувств подтолкнул Филиппа к ней.
      – Дорогая, ты только попусту себя изводишь.
      Она прижалась к нему всем телом, но вдруг принялась осторожно его обнюхивать.
      – Что еще?
      – Как от тебя вкусно пахнет!
      Стойкий аромат, к которому он уже привык настолько, что и не замечал, еще держался на его пиджаке с той стороны, где к нему прижималась Люсетта.
      – Вы, должно быть, сидели совсем рядом. – Голос Раймонды казался отточенным, как острое лезвие бритвы. – Так близко, что касались друг друга.
      Филипп с силой оттолкнул ее от себя. Его благие намерения улетучились, и он распалился злобой, еще более сильной оттого, что ей долго не давали выхода:
      – Это какое-то наваждение, навязчивая идея… Да ты просто маньячка, настоящая маньячка! Ревность так помрачила твой рассудок, что ты забываешь об элементарных мерах предосторожности.
      Схватив Раймонду за руку, он подтащил ее к окну, на котором против двойных штор висело толстое шерстяное одеяло.
      – Во вторник ночью, когда я ехал в Аркашон, в этом окне видели свет.
      – Одеяло я повесила, – пролепетала она, ошеломленная этим внезапным приступом ярости.
      – Значит, плохо повесила!
      Он с силой выдохнул, словно выпуская из легких последние миазмы раздражения, и в изнеможении опустился на край кровати.
      – Именно такой небрежностью, – продолжил он уже более спокойно, – такими оплошностями и можно вызвать подозрения.
      – У кого?
      Она оставалась еще довольно скептичной и требовала уточнений.
      – Кто видел свет?
      – Люсетта, если для тебя это так важно. Она возвращалась на машине из Антони от своей тетки… Что, между прочим, лишний раз доказывает, что она была не со мной.
      – Проезжала мимо и не позвонила в дверь? Удивительно!
      – В полночь? Она же не сумасшедшая.
      – Наверняка она знала, что тебя нет дома, – сказала Раймонда.
      – Если только Робер ее предупредил. – И тем не менее…
      Жестом он заставил ее замолчать. Сосредоточенно нахмурив лоб, он принялся разговаривать сам с собой:
      «Она знала, что меня нет дома… или узнала это позже… Любопытно… Да… Очень любопытно…»
      Отнюдь не будучи прекрасной, мысль, высказанная Раймондой, запустила механизм, который породил каскад других мыслей. Вполне возможно, что в ту ночь Люсетта и не знала о его поездке в Аркашон. Но потом?.. Потом она узнала. Следовательно, сейчас его отсутствие больше не являлось для нее тайной… Так почему же она лукавила, делая вид, что думает, будто он бодрствовал в спальне в прошлый вторник, хотя прекрасно знала, что его там нет?
      Теперь же, не понимая еще мотивов ее поведения, Филипп был убежден, что она специально перевела разговор на эту тему. И сказанная с таким обезоруживающим простодушием фраза – «Никто вас дома не ждет» – действительно ли она была нечаянной оплошностью?
      Раймонда тоже села на край кровати и внимательно разглядывала прикрывавшее окно одеяло в красно-зеленую клетку.
      – Не знаю, отчего, – прошептала она наконец… – У меня предчувствие… Клянусь тебе, Филипп, это правда… Я чувствую, если ты не перестанешь туда ездить, она создаст нам массу неприятностей.
      Он не стал с ней спорить: первый раз они сошлись во мнении относительно Люсетты.
      – Я доставлю тебе удовольствие, – сказал он, изобразив разочарованную улыбку… – Думаю, ты права. Я постараюсь видеться с ней как можно реже.

      Тусклый солнечный луч прорвал пелену облаков, не без труда пробился сквозь ширму на окне и замер у ног Раймонды, которая, с сигаретой в зубах, заканчивала протирать пыль на мебели в гостиной. С мечтательно-меланхоличным видом она посмотрела на него, вздохнула, затем, положив окурок «Пел-Мел» на край пепельницы, вновь принялась за работу.
      Каждый день, вот и сегодня утром тоже, она ждала почтальона в надежде, что вместе с документами, необходимыми для подписания купчей, придет письмо из Аркашона, которое ускорит ее освобождение.
      Затворническая жизнь не шла на пользу ни ее внешнему виду, ни ее моральному духу. Она все меньше следила за собой, и если губы по привычке еще подкрашивала, то остальной косметикой перестала пользоваться вовсе. Утратив свежесть молодости, которую поддерживала искусственно, из-за своих светлых волос, темнеющих у корней, заспанного лица без малейших следов румян на щеках она походила теперь лишь на зрелую, преждевременно состарившуюся женщину.
      В коридоре раздался металлический звук заслонки, упавшей на щель почтового ящика, прикрепленного к внутренней стороне двери. Раймонда выскочила из гостиной и вынула конверт и почтовую открытку. Конверт был тяжелым, пухлым, многообещающим…
      На пороге кабинета появился Филипп, вопрошающе вскинул брови:
      – Есть новости?
      – Письмо… с бумагами.
      Лихорадочно, непослушными от нетерпения движениями пальцев, она разорвала конверт и, к своему великому разочарованию, вытащила из него размноженный на ротаторе циркуляр и рекламный проспект новой студии грамзаписи.
      – Однако я готова была поклясться… – Она с трудом сдерживала слезы – так велико было ее разочарование… – Я готова была голову дать на отсечение, что это от нотариуса. А ты нет?
      Он покачал головой.
      – Нет! Во-первых, еще слишком рано… И потом, важные бумаги посылают заказным письмом… А открытка, это от кого?
      Она протянула ему карточку, даже не взглянув на нее. На обратной стороне памятника Гете, сфотографированного крупным планом на Франкфуртской площади, Робер набросал несколько строк, весьма загадочных для непосвященного.
      «Оказавшаяся более строптивой, чем предполагалось, черепаха принуждает меня продлить командировку до середины следующей недели. Настроение хорошее… Квашеная капуста тоже… До скорого… Жму руку».
      – Так что теперь ты сможешь передать свеженькие новости его сестре, – язвительно заметила Раймонда.
      За час до этого звонила Люсетта, желая сообщить о своем утреннем визите: «Я еду к тете в Антони… Могу ли я по пути заехать сказать вам доброе утро?»
      В последние дни они виделись редко. Возможно, она даже почувствовала некоторую нерешительность со стороны Филиппа, потому что навязывала себя меньше, чем в первое время.
      – Лучше поднимись наверх, – посоветовал Филипп. – Она не заставит себя ждать.
      Эти минуты всегда были самыми тягостными. Раймонда переносила их все хуже и хуже… Спортивная машина с шумом проехала по проспекту и остановилась возле дома.
      – Это она… давай поднимайся!
      – Надеюсь, ты быстро спровадишь гостью, – сказала Раймонда.
      – Как можно быстрее!
      И так как она явно не спешила, он подтолкнул ее к лестнице:
      – Да поднимайся же, черт побери!
      Когда она была уже наверху, раздался звонок. Филипп пошел открывать дверь.
      – Доброе утро, Люсетта.
      – Доброе утро, Филипп. Как я рада вас видеть. Сменив прическу и надев платье, которого он на ней еще не видел, она превратилась в полную противоположность Раймонды, став более кокетливой, более женственной.
      – Как поживаете? – поинтересовался Филипп, приглашая ее в гостиную.
      – Это скорее у вас надо спросить.
      Ни горечи, ни агрессивности в словах прибывшей. В ее интонации он не уловил ничего, кроме ласкового упрека.
      – Если бы друзья не беспокоились о вас, вы бы вообще не подавали никаких признаков жизни.
      – Что вы хотите, я стал затворником.
      – Содержащим свой дом в образцовом порядке, – дополнила она, проведя пальцем по мрамору камина. – Ни пылинки.
      «Ай! – подумал Филипп. – Слишком чисто в комнатах, вот он – грубый психологический просчет…»
      – Если вы только не завели прислугу?
      Предвидя тупик, в который это могло бы его завести, он предпочел не искушать судьбу, утаивая то, что чересчур легко проверить.
      – Нет, я все делаю сам… стараюсь, как могу.
      – Ну, тогда «браво!»… Тысячу раз «браво»! Мужчине редко удается содержать дом в такой чистоте.
      Жизнерадостная, Люсетта разгуливала по гостиной, резко поворачиваясь, игриво вихляя бедрами…
      «Что у нее на уме? – терялся в догадках Филипп. – Неспроста она говорит все это…»
      – Однако я приехала не только для того, чтобы расточать комплименты, – продолжала Люсетта, – но и сделать вам приглашение… Мы с Робером были бы рады видеть вас в выходные у нас в Мулене.
      Он вздрогнул.
      – В Мулене?
      – Деревенский воздух пойдет вам на пользу.
      – В эти выходные? – переспросил он. – На этой неделе?
      Она кокетливо пригрозила ему пальчиком:
      – Только не говорите мне, что вы заняты, я все равно не поверю.
      – Подождите, – пробормотал он, – одну минутку… С Робером может получиться недоразумение…
      – Он будет рад рассказать вам о своей поездке во Франкфурт.
      – В том-то и дело, что нет!.. То есть, я хочу сказать, что на этой неделе он не вернется.
      Она подняла брови.
      – Как так?
      Вместо объяснений, Филипп извлек из кармана почтовую открытку.
      Пробежав текст глазами, Люсетта порозовела от смущения.
      – Что ж, вы лучше осведомлены, чем я, – заявила она с обидой в голосе.
      Она лгала, он это чувствовал. Чувствовал, что та знала об этой неожиданной задержке и хотела воспользоваться ею, чтобы устроить ему нечто вроде западни. Он бы приехал, ничего не опасаясь. Более суток одни посреди леса, отрезанные от остального мира, в романтическом сообщничестве с ночью, осенью, дровами, пылающими в камине…
      – Что ж, тем хуже! – воскликнула она, топнув ногой. – Обойдемся и без него!
      – Полноте, Люсетта… Без Робера… Это невозможно! Она с вызовом посмотрела на него.
      – Почему? Вы меня боитесь?
      – Что за странное предположение! – возмутился он, вовсе не находя его странным. – Просто я не хотел бы вновь появляться в Мулене…
      Выбитый из седла прямым вопросом, он очертя голову бросился к единственной лазейке, которая у него еще оставалась.
      – Слишком много неприятных воспоминаний связано у меня с этим местом.
      Он был весьма горд верным, важным, но не выспренным тоном, которым произнес последнюю фразу. Эффект, однако, оказался противоположным тому, на который он рассчитывал. Легко исполнив пируэт, Люсетта снова оказалась возле Филиппа.
      – Да будет вам, будет, – пожурила она его, словно капризного ребенка, – когда вы, наконец, перестанете изображать убитого горем вдовца?
      Чего-чего, но такой наглости он от нее не ожидал. Это было выше его понимания, и, не зная, какую линию поведения выбрать, он выдал длинную торжественную тираду:
      – Моя дорогая Люсетта, я слишком дорожу вашей дружбой, чтобы обижаться на вас за эти слова…
      Она не дала ему договорить:
      – Простите мне мою откровенность, но я только потому так с вами разговариваю, что считаю себя вашим другом. С покойниками не живут… предоставим их самим себе. – Она протянула к нему руки. – Я могу помочь вам, Филипп… я хочу помочь вам жить.
      Он давно уже знал, чего можно ожидать от помощи, которую она так жаждала ему предоставить. Гораздо больше, чем эти едва завуалированные признания в любви, его озадачивала беззастенчивость, с какой она говорила о недавно наступившем вдовстве, и та поспешность, с какой стремилась стереть воспоминание об умершей.
      Угадав обуревавшие его мысли, она усилила натиск:
      – Я вас шокирую, не правда ли? И вы обвините меня в отсутствии такта, если я скажу, что прошлое, каким бы оно ни было, в конце концов всегда рассеивается, как дым. Вот, например, вы… вы помните…
      Она замялась – таким скверным показался ей переход от одной мысли к другой. Однако желание высказаться жгло ей губы, и она закончила:
      – Помните тот день, когда вы меня поцеловали?
      – Я?
      Ему пришлось сильно напрячься, чтобы воскресить в памяти один из вечеров, имевший место много лет назад… Время его службы в армии… товарищеские отношения, связавшие его с Робером… Отпуск… Приглашение к Тернье… Юная сестра, невинный поцелуй украдкой в коридоре… Столько лет уже прошло с тех пор!
      – Я не забыла, – сказала Люсетта изменившимся голосом. – Насколько я помню, вам это не было неприятно.
      – Прошу вас, – вдруг выдохнул он, охваченный паникой при мысли, что их может услышать Раймонда… – Замолчите… Сейчас не время. – Он еще больше понизил тон. – Не здесь!
      «Не здесь!..» два лишних слова, которые немедленно вызвали ответный удар.
      – Тогда почему не в Мулене?
      Застигнутый врасплох, он не нашелся, что ответить. Люсетта посмотрела на него украдкой, уселась в кресло, положила ногу на ногу и вынула из своей сумки пачку «Голуаз». По привычке, а возможно, из снобизма, она курила только серый табак.
      – Огня не найдется?
      Он предложил ей пламя своей зажигалки и тоже закурил. Филипп нервничал, не зная, как выпутаться из двусмысленной ситуации, возникшей между ними из-за его молчания.
      – В Мулене, – вымолвил он, тщательно подбирая слова, – без Робера… Благоразумнее было бы от этого отказаться… хотя бы ради приличия…
      Вначале он даже не понял, почему Люсетта вдруг расхохоталась, разразилась этим полуистеричным смехом, который ему был так хорошо знаком.
      – Приличия, – повторила она, вздрагивая всем телом, – мой бедный Филипп… Приличия…
      Она выронила сигарету, на лету подхватила ее, рассыпав сноп искр на тыльной стороне ладони. Ожог моментально вернул ей серьезность.
      – Приличия, мой дорогой Филипп, мне кажется, вы сами не очень о них думаете. Иначе бы… – Она встала отряхнуть юбку. – Иначе бы вы не принимали у себя женщин в такой ранний час.
      Он удивился, решив, что она говорит о самой себе.
      – Девять часов!.. Это, по-вашему, рано?
      – Нет, нет… – Она снова заулыбалась. – Речь не обо мне, а о другой… той, что была здесь до меня.
      Он проследил за ее взглядом до пепельницы, где тлел испачканный губной помадой окурок сигареты «Пел-Мел». Тяжелый свинцовый колпак захлопнулся над ним.
      – Ну, что вы скажете? – ехидно спросила она. Филипп с тоской думал, а что же сможет сказать он.
      – Филипп, вы вольны принимать, кого угодно.
      – Это был деловой визит…
      Выход ему неожиданно подсказал роман, лежавший на пианино.
      – Приходила секретарша моего издателя за рукописью, которую я немного задержал… Из-за всех этих событий, правда ведь?.. Она только что ушла.
      Кончиком своей «Голуаз» она размазала по пепельнице еще не остывшую золу «Пел-Мела», затем, словно побоявшись зайти слишком далеко в том, что ее не касалось, резко сказала:
      – Поговорим о другом.
      С его стороны было бы неразумно перечить ей.
      – Как вам будет угодно.
      – О вашей поездке в Бразилию, например. Вы не изменили своих планов?
      – Я все больше и больше подумываю об этом путешествии последнее время.
      Юношеский, почти детский восторг сделал ее на миг похожей на брата.
      – Чудесно… я рада, что смогла убедить вас. Создавалось впечатление, по крайней мере внешне, что она забыла о цели своего визита.
      – Будь я посмелее, я бы попросила вас одолжить мне одну-две книги о Латинской Америке, которые видела в вашей библиотеке.
      Он охотно пошел навстречу ее желанию, и они перешли в кабинет, где она выбрала великолепную монографию, озаглавленную «Бразилия».
      – Так у меня будет некоторое ощущение того, что я вместе с вами готовлюсь к путешествию, – пробормотала она, засовывая томик под мышку. – Когда вы к нам приедете, мы вместе это обсудим…
      Филипп не знал, заметно ли исказилось его лицо, Люсетта же торопливо добавила:
      – Все трое… вместе с Робером.
      Теперь у нее был почти трогательный вид.
      – Надеюсь, германская черепаха не слишком долго будет его там удерживать.
      Она вздохнула и проследовала за Филиппом в прихожую.
      – Вы знаете… – Она насмешливо хохотнула. – Или, вернее, не знаете, что его отсутствие пришлось очень не по душе Шерлоку Холмсу из Бур-ля-Рен.
      Филипп, собиравшийся было уже открыть дверь, замер, зажав в кулаке дверную ручку.
      – Вы снова видели Шабёя?
      – Не я. Наши атомы не стыкуются… я узнала от секретарши Робера, что он приезжал на фабрику. Хотел повидаться с патроном… своим другом патроном, и всего-то.
      – Уж не воспылал ли он действительно страстью к игрушкам?
      – К игрушкам… да, по дешевке! Приближается Рождество, а полицейские ведь тоже люди. Вы также не знаете… – Она тараторила, не переводя дыхания, словно боялась, что не успеет сказать всего, что ей надо было сказать. – Шабёй уже звонил Роберу перед самым его отъездом. И знаете, по какому поводу? Чтобы Робер подтвердил ему в сотый раз, что он действительно был в Мулене, когда вы приехали. Вам не кажется, что это уже чересчур?