Обвинитель говорит о том, что подсудимый, как сам говорит, не принадлежит ни к какой секте, что родители его православные и что поэтому отказ его от военной службы имеет основанием своим только упорство. И что упорство это, как его, так и подобных ему заблуждающихся и непокорствующих людей, привело правительство к определению против таких людей строгих мер наказаний, таких, которые, по его мнению, и приложимы в настоящем случае. После этого что-то совсем не нужное говорит защитник. Потом все выходят, потом опять вводят подсудимого, и входит суд. Судьи присаживаются и тотчас же встают, и председатель, не глядя на подсудимого, ровным, спокойным голосом объявляет решение суда: подсудимый, тот человек, который три года страдал из-за того, чтобы не признавать себя солдатом, во-первых, лишается военного звания и каких-то прав состояния и преимуществ и присуждается к арестантским ротам на 4 года
      После этого конвойные отводят молодого человека, и все участвовавшие идут к своим обычным занятиям и увеселениям, как будто ничего не случилось особенного.
      Только молодой человек, охотник до куренья, испытывает какое то странное, тревожащее его чувство, которое он не может отогнать при неотвязчиво вспоминающихся ему благородных, сильных, неотразимых словах подсудимого, выраженных с таким волнением. На совещании судей молодой офицер этот хотел было не согласиться с решением старших, но замялся, проглотил слюну и согласился
      На вечере у полкового командира, где в промежутках между роберами собрались все у чайного стола, разговор зашел об отказавшемся солдате. Полковой командир определенно выразил свое мнение о том, что причина всего необразованность: нахватаются всяких понятий, а не знают, что к чему, и выходят такие несообразности
      - Нет, я, дядя, не согласна с вами, - вступилась в разговор курсистка социал-демократка, племянница полкового командира. - Достойна уважения энергия, стойкость этого человека. Жалеть можно только о том, что сила его ложно направлена, - прибавила она, думая о том, как полезны были бы такие стойкие люди, если бы они стояли только не за отжившие религиозные фантазии, а за научные социалистические истины.
      - Ну, да ты известная революционерка, - улыбаясь, сказал дядя.
      - А мне кажется, - беспрестанно затягиваясь, заговорил молодой офицер, - что с точки зрения христианства ничего нельзя возражать ему.
      - Уж не знаю с какой точки,- строго сказал старший генерал,- знаю только то, что солдату надо быть солдатом, а не проповедником.
      - По-моему же, главное дело в том,- сказал, улыбаясь глаза ми, председатель суда,- что если мы хотим доиграть все шесть роберов, то надо не терять золотого времени.
      - Кто не допил чай, я подам к карточному столу,- сказав гостеприимный хозяин, и один из игроков ловким, привычным движением веером раскинул карты. И игроки разместились.
      В сенях тюрьмы, где конвойные с отказавшимся от службы арестантом дожидались распоряжения начальства, шел такой раз говор:
      - Як же батька не знае,- говорил один из конвойных,- хибя не було у книгах, як бы им.
      - Стало быть, не понимают,- отвечал отказавшийся.- Если бы понимали, они бы то же самое говорили. Христос не убивать велел а любить.
      - Так-то так. Чудно и, главное, дело трудное.
      - Ничего не трудно, я вот просидел и еще просижу, и на душе мне так хорошо, что дай бог всякому.
      Подошел унтер-офицер нестроевой роты, уже не молодой человек.- Что, Семеныч,- обратился он с уважением к арестанту.- Приговорили?
      - Приговорили.
      Унтер-офицер мотнул головой.- Так-то так, да терпеть трудно.
      - Стало быть, так надо,- отвечал, улыбаясь, арестант, видимо тронутый сочувствием.
      - Так-то так. Господь терпел и нам велел, да трудно. На эти слова быстрым молодецким шагом вошел в сени красавец поляк фельдфебель.
      - Нечего разговоры разговаривать, марш в новую тюрьму.- Фельдфебель был особенно строг, потому что ему было дано приказание следить за тем, чтобы арестованный не общался с солдатами, так как вследствие этих общений за те два года, которые он просидел здесь, четыре человека были совращены им в такие же отказы от службы и судились уже и сидят теперь в различных тюрьмах.
      Х
      Христианское откровение было учением о равенстве людей, о том, что бог есть отец, а люди - братья. Оно ударяло в самый корень той чудовищной тирании, которая душила цивилизованный мир, оно разбивало цепи рабов и уничтожало ту великую неправду, которая давала возможность кучке людей роскошествовать на счет труда массы и держала рабочих людей что называется в черном теле. Вот почему преследовалось первое христианство и вот почему, когда стало ясно, что его нельзя уничтожить, привилегированные классы приняли его и извратили. Оно перестало в своем торжестве быть истинным христианством первых веков и сделалось, до весьма значительной степени, служителем привилегированных классов.
      Генри Джордж.
      Церковное извращение христианства отдалило от нас осуществление царства божия, но истина христианства, как огонь в сухом дереве, прожгла свою оболочку и выбилась наружу. Значение христианства видно всем, и влияние его уже сильнее того обмана, который скрывает его.
      Я вижу новую религию, основанную на доверии к человеку; призывающую к тем нетронутым глубинам, которые живут в нас; верующую в то, что он может любить добро без мысли о награде; в то, что божественное начало живет в человеке.
      Сольтер.
      Не думай, чтобы церковное христианство было неполным, односторонним, формальным христианством, но все-таки христианством. Не думай так: церковное христианство - враг истинного христианства и стоит теперь по отношению к истинному христианству, как преступник, пойманный на месте преступления. Оно должно уничтожить само себя или совершать новые и новые преступления.
      То, что говорил отказавшийся на суде, говорилось давно, с самого начала христианства. Самые искренние и горячие отцы церкви говорили то же самое о несовместимости христианства с одним из основных неизбежных условий существования государственного устройства,-с войском, то есть что христианин не может быть солдатом, то есть быть готовым убивать всех, кого ему прикажут.
      Христианская община первых веков до пятого века определенно признавала, в лице своих руководителей, что христианам запрещено всякое убийство, а потому и убийство на войне.
      Так, во втором веке перешедший в христианство философ Татиан считает убийство на войне так же недопустимым для христиан, как всякое убийство, и почетный воинский венок считает непристойным для христианина. В том же столетии Афинагор Афинский говорит, что христиане не только сами никогда не убивают, но и избегают присутствовать при убийствах.
      В третьем столетии Климент Александрийский противопоставляет языческим "воинственным" народам - "мирное племя христиан". Но всего яснее выразил отвращение христиан к войне знаменитый Ориген. Прилагая к христианам слова Исаии, что придет время, когда люди перекуют мечи на серпы и копья на плуги, он совершенно определенно говорит: "Мы не поднимаем оружия ни против какого народа, мы не учимся искусству воевать,- ибо через Иисуса Христа мы сделались детьми мира". Отвечая на обвинение Цельзом христиан в том. что они уклоняются от военной службы (так что, по мнению Цельза. если только Римская империя сделается христианской, она погибнет), Ориген говорит, что христиане больше других сражаются за благо императора,- сражаются за него добрыми делами, молитвой и добрым влиянием на людей. Что же касается борьбы оружием, то совершенно справедливо говорит Ориген, что христиане не сражаются вместе с императорскими войсками и не пошли бы если бы император их к этому принуждал.
      Так же решительно высказывается и Тертуллиан, современник Оригена, о невозможности христианина быть военным: "Не подобает служить знаку Христа и знаку дьявола,- говорит он про военную службу,- крепости света и крепости тьмы. Не может одна душа служить двум господам. Да и как воевать без меча, который отнял сам господь? Неужели можно упражняться мечом, когда господь сказал, что каждый взявшийся за меч от меча погибнет. И как будет участвовать в сражении сын мира?"
      "Безумствует мир во взаимном кровопролитии,- говорит знаменитый Киприан,- и убийство, считаемое преступлением, когда люди совершают его поодиночке, именуется добродетелью, если делается в массе. Преступникам приобретает безнаказанность умножение ярости".
      В четвертом веке Лактанций говорит то же: "Не должно быть никакого исключения в заповеди божией, что убить человека всегда грех,- говорит он.Носить оружие не дозволено, ибо их оружие - только истина".
      В правилах египетской церкви III-го века и в так называемом "Завещании господа нашего Иисуса Христа" безусловно запрещено всякому христианину поступать на военную службу под страхом отлучения от церкви. В деяниях святых много примеров христианских мучеников первых веков, пострадавших за отказ от военной службы.
      Так, Максимилиан, приведенный в присутствие по отбыванию воинской повинности, на первый вопрос проконсула о том, как его зовут, отвечал: "Мое имя - христианин, и потому я сражаться не могу". Несмотря на это заявление, его зачислили в солдаты, но он отказался от службы. Ему было объявлено, что он должен выбрать между отбыванием воинской повинности и смертью. Он сказал: "Лучше умру, но не могу сражаться". Его отдали палачам.
      Марцеллий был сотником в троянском легионе. Поверив в учение Христа и убедившись в том, что война - нехристианское дело, он в виду всего легиона снял с себя военные доспехи, бросил их на землю и объявил, что, став христианином, он более служить не может. Его послали в тюрьму, но он и там говорил: "Нельзя христианину носить орудие". Его казнили.
      Вслед за Марцеллием отказался от военной службы служивший в том же легионе Кассиан. Его также казнили.
      При Юлиане Отступнике отказался продолжать военную службу Мартын, воспитывавшийся и выросший в военной среде. На допросе, сделанном ему императором, он сказал только: "Я - христианин и потому не могу сражаться".
      Первый вселенский собор (в 325 году) ясно определил строгую эпитимью за возвращение в войска христиан, оставивших службу. Подлинные слова этого постановления в переводе, признанном православной церковью, таковы:
      "Благодатью призванные к исповеданию веры и лервый порыв ревности явившие и отложившие воинские поясы, но потом, аки псы на свою блевотину возвратившиеся... таковые десять лет да припадают к церкви, прося прощение по трилетнем слушании писания в притворе".
      Оставшимся в войсках христианам вменялось в обязанность во время войны не убивать врагов. Еще в четвертом веке Василий Великий рекомендует в течение трех лет не допускать до причащения солдат, виновных в нарушении этого постановления.
      Таким образом не только в первые три века во время гонений, но и в первые времена торжества христианства над язычеством, когда христианство было признано господствующей, государственной религией, в среде христиан еще держалось убеждение о том, что война не совместима с христианством. Ферруций высказал это определенно и решительно и был за это казнен: "Не дозволено христианам проливать кровь, даже в справедливой войне и по приказу христианских государей". В четвертом веке Люцифер, епископ Кальярский, проповедует, что даже самое дорогое для христиан благо - свою веру - они должны защищать "не убийством других, а собственной смертью". Павлин, епископ Ноланский, умерший в 431 году, еще грозил вечными муками за службу кесарю с оружием в руках.
      Так это было в первые четыре века христианства. При Константине же на знаменах римских легионов уже появился крест. А в четыреста шестнадцатом году был издан указ о том, чтобы не Допускать в армию язычников. Все солдаты стали христианами, то есть все христиане за самыми малыми исключениями отреклись от Христа.
      С тон поры в продолжение почти 15 веков та простая, несомненная и очевиднейшая истина о том, что исповедание христианства несовместимо с готовностью по воле других людей совершать всякого рода насилия и даже убийства, до такой степени скрыта от людей, до такой степени ослаблено истинно христианское религиозное чувство, что люди, поколения за поколениями, по имени исповедуя христианство, живут и умирают, разрешая убийства, участвуя в них, совершая их и пользуясь ими.
      Так проходят века. Как бы в насмешку над христианством совершаются крестовые походы, во имя христианства совершаются ужасающие злодейства, и те редкие люди, удержавшие основные начала христианства, не допускающие насилия: манихеи, монтанисты, катары и другие, вызывают в большинстве людей только презрение или гонение.
      Но истина, как огонь, прожигает понемногу все скрывавшие ее покровы и с начала прошлого века все ярче и ярче начинает выступать перед людьми, волей-неволей привлекая к себе внимание.
      Истина эта проявлялась во многих местах, но особенно ярко в начале прошлого века в России. Проявлений этих было, вероятно, очень много, не оставивших никаких следов;
      Некоторые только известны нам.
      XI
      Всякое движение к добру среди люден, живущих злою жизнью, вызывает не любовь, а гонение.
      Истинное мужество в борьбе свойственно тому, кто знает, что его союзник - бог.
      В мире будете иметь скорбь; но мужайтесь: я победил мир.
      Иоанн. XVI. 33.
      Не жди совершения того божьего дела, которому ты служишь, но знай, что каждое твое усилие не останется бесплодным и подвинет дело.
      Самые важные и нужные для самого и для других дела человека - это те, последствия которых он не увидит.
      В 1818 году, как записал это в свой дневник генерал-губернатор Кавказа Муравьев, были присланы на Кавказ из Тамбовской губернии пять помещичьих крестьян за то, что они, будучи сданы в солдаты, отказались служить. Их несколько, раз секли кнутом, гоняли сквозь строй, но они не сдавались и говорили одно: "Все люди равны, государь такой же человек, как и мы; не будем повиноваться, не будем платить податей, а главное, не будем убивать на войне людей братьев. Можете на куски резать нас, мы не сдадимся, не наденем шинели, не будем пайка есть, не будем солдатами. Милостыню мы примем, а казенного ничего не хотим".
      Таких людей засекали, морили в тюрьмах, и все, касавшееся их, старательно скрывалось, но количество их в продолжение прошлого столетия постоянно увеличивалось.
      Так: "В 1827 году гвардейцы Николаев и Богданов бежали из
      военной службы в раскольничий скит, устроенный в лесу мещанином Соколовым. При поимке они отказались служить в военной службе, как несогласной с их убеждениями, и не хотели присягать. Военное начальство решило за такой проступок прогнать их сквозь строй и отдать в арестантские роты".
      "В 1830 году в Пошехонском уезде Ярославской губернии местным исправником были схвачены неизвестные мужчина и женщина. При допросе мужчина показал: зовут его Егор Иванов, откуда он - того не знает, отца у себя кроме Христа спасителя не имел и не имеет, от роду 65 лет. То же заявила и женщина.
      При священническом увещевании в земском суде люди эти дополнили, что, кроме одного небесного царя, никого на земле, как то: государя императора, установленного гражданского и духовного правительства, не признают. На допросе в палате Егор Иванов повторил, что ему 70 лет, властей духовных и гражданских не признает, а принимает их за отступников от правил религии христианской. Егор Иванов был сослан в Соловецкий монастырь для употребления в работы, но почему-то содержался в остроге, где и пробыл до своей смерти, случившейся в 1839 году. Умер твердым в своих заблуждениях".
      "В 1835 году в Ярославской губернии пойман неизвестный человек, называющий себя Иваном. Он заявил себя непризнающим святых угодников, императора и никакого начальства. По повелению государя был отправлен в Соловки для употребления по летам в работы. В том же году по высочайшему повелению отдан в солдаты".
      "В 1849 году рекрут из крестьян Московской губернии Иван Шурупов, 19 лет, по принятии на службу, отказался дать присягу, несмотря на всевозможные принуждения. Свой отказ он мотивировал тем, что, по слову божьему, нужно служить одному богу, а потому служить государю он не хочет и присяги принимать не желает, боясь быть клятвопреступником. Начальство, рассуждая, что разглашать это дело, предав суду Шурупова, было бы соблазном, решило заключить его в монастырь. Император Николай Павлович на докладе о Шурупове положил такую резолюцию: "Отправить упомянутого рекрута с конвойными в Соловецкий монастырь".
      Таковы некоторые из попавших в печать сведений об отдельных лицах, едва ли тысячный процент всех людей в России, не признававших возможности соединить исповедание христианства с повиновением государственной власти. Целых же общин, много тысяч человек, признающих несовместимость учения Христа и существующего порядка, было в прошлом веке и продолжает существовать и теперь, очень много: и молокане, и иеговисты, и хлысты, и скопцы, и староверы и многие другие, большею частью скрывающие свое непризнание государственной власти, но считающие ее произведением начала зла - диавола. В особенности заметны и сильны в прошлом столетии были своим прямым отрицанием государственной власти несколько десятков тысяч духоборов, из которых недавно тысячи, несмотря на все гонения, устояли в истине и переселились в Америку. Число людей, признающих несовместимость христианства с покорностью государству, постоянно увеличивалось; в наше же время, в особенности с тех пор, как правительством было введено самое очевидно противоположное христианскому учению требование общей воинской повинности, несогласие людей христианского понимания с государственным устройством стало все чаще и чаще проявляться.
      Так, в самое последнее время все больше и больше молодых людей отказываются от военной службы и предпочитают все жестокие мучительства, которым их подвергают, отречению от закона бога, как они понимают его.
      Мне случайно известны несколько десятков человек в России, отчасти выстрадавших тяжелые мучительства за веру, отчасти теперь еще сидящих по тюрьмам. Вот имена некоторых из пострадавших:
      Залюбовский, Любич, Мокеев, Дрожжин, Изюмченко, Ольховик, Середа, Фарафонов, Егоров, Ганжа, Акулов, Чага, Шевчук, Буров, Гончаренко, Захаров, Тригубов, Волков, Кошевой; из сидящих теперь по тюрьмам мне известны: Иконников, Куртыш, Варнавский, Орлов, Мокрый, Молосай, Кудрин, Панчиков, Сиксне, Дерябин, Калачев, Баннов, Маркин.
      Знаю про таких же людей в Австрии, Венгрии, Сербии, Болгарии. В Болгарии их особенно много. Мало этого: отказы эти в последнее время стали происходить, и на тех же основаниях, и в магометанском мире: в Персии среди бабидов, в России в секте божьего полка, основанной в самое последнее время в Казани Ваисовым.
      Основа этих отказов одна и та же, самая естественная, необходимая, неоспоримая. Основа эта в признании и необходимости следования религиозному закону преимущественно перед законом государственным, когда они противоположны. Закон же государственный со своим требованием военной службы, то есть готовности к убийству по воле других людей, не может не быть противоположен всякому религиозно-нравственному закону, всегда основанному на любви к ближнему, как все религиозные учения, не только христианское, но и магометанское, и буддийское, и брамин-ское, и конфуцианское.
      То самое точное определение закона любви, не допускающее никакого исключения, которое высказано было Христом 1900 лет тому назад, в наше время уже не вследствие следования Христу, а непосредственно сознается уже наиболее нравственно чуткими людьми всех вер.
      Да, средство спасения только в этом. Сначала кажется, что отказы от военной службы случаи, касающиеся только военной службы, но ведь это кажется. Отказы эти ведь не суть случайные поступки полные известными обстоятельствами, отказы эти - последствии истинного и искреннего исповедания религиозного учения. А так ведание естественно разрушает все то устройство жизни, которое основано на несогласных, противоположных ему началах. Раз оно существующее устройство потому, что если люди, понимая, что участие в насилии несовместимо с христианством, не будут идти в солдаты, в сборщики податей, в судьи, в присяжные, в полицейские, во всякого рода начальники, то ясно, что не будет и тех насилий, от которых теперь страдают люди.
      XII
      Когда ты можешь сказать по правде и от всего сердца: господи, боже мои! веди меня туда, куда ты хочешь, - тогда только ты избавишься от рабства и сделаешься истинно свободным.
      Свободный человек распоряжается только тем, чем можно распоряжаться беспрепятственно. А распоряжаться вполне беспрепятственно можно только самим собою. И потому, если ты увидишь; что человек хочет распоряжаться не самим собою, а другими, то знай, что он не свободен: он сделался рабом своего желания властвовать над людьми.
      Эпиктет.
      Но что же могут сделать эти сотни, тысячи, допустим сотни тысяч ничтожных, бессильных, разрозненных людей против всего огромного количества людей, связанных правительствами и вооруженных всеми могущественными орудиями насилия? Борьба кажется не только не равной, но невозможной, а между тем исход борьбы так же мало может быть сомнительным, как исход борьбы ночного мрака и утренней зари.
      Вот что пишет один из тех юношей, которые сидят по тюрьмам за отказ от военной службы:
      "Иногда мне приходится говорить с солдатами из караула, и всякий раз искренно улыбаешься, когда говорят мне: "Эх, землячок, плохо, что молодость вся ваша пройдет в заключении".- А не все ли равно, скажешь им, конец-то ведь всем один.
      - Так-то оно так, да вам бо и в роте плохо не было, если бы служили.Да ведь мне здесь покойнее,- говоришь им, чем вам в роте.- Уж что говорить,насмешливо, иронически говорят они.- Хорошего мало. Четвертый год сидите. А кабы служили, домой давно бы уехали, а то когда вас теперь освободят.- Да коли мне и здесь хорошо,- скажешь им. Покачают головой и задумаются.- Чудно.
      Подобного рода разговоры происходят у меня и с товарищами моими по камере - солдатами. Один еврей солдат говорит мне: - Удивительно. Сколько вы страдаете и всегда почти веселый и бодрый.- А прочие товарищи мои по камере, когда кто из них заскучает, загрустит, говорят: "Эх ты! не успел сесть, а уж и затосковал! Ты вон смотри на отца (так они прозвали меня за мою небольшую бородку), он вон уж сколько сидит, а веселый". И так слово за слово завязывается у нас разговор. Бывает, что и попусту болтаем, а бывает, что и дельную балачку заведем: о боге, о жизни и обо всем, что заинтересует. А то кто-нибудь из них рассказывает из своей жизни в деревне, и как хорошо себя чувствуешь, слушая это.Итак, в общем, живется мне ничего".
      Вот что пишет другой:
      "Внутренняя жизнь моя не скажу, что бывает всегда одинакова, бывают и минуты изнеможения и минуты радости.
      В настоящее время чувствую себя хорошо, да все-таки много надо иметь сил, чтобы победоносно смотреть на все то, что часто встречаешь в тюремной жизни, тогда стараешься вникнуть в подробность дела и убеждаешь себя, что все это творится только во мгновении времени, что во мне есть, положено сил более, чем этого нужно для этого случая, и тогда радость опять озаряет сердце, и забываешь про все, все случившееся. Так во внутреннем борении проходю жизнь".
      Вот что пишет третий:
      "28 марта был мне суд, я приговорен на 5 лет, 5 месяцев и шесть дней в арестантское отделение. Вы не поверите, как легко Ки радостно стало мне после суда: словно после тяжелой ноши чувствуешь себя легко, когда снял ее, так и я чувствую после суда легко и бодро и желаю навсегда чувствовать так хорошо".
      Но не то с душевным состоянием тех людей, которые пользуются насилием, подчиняются ему, участвуют в нем. Все эти тысячи, миллионы людей вместо естественного и свойственного людям чувства любви к братьям испытывают ко всем людям, кроме маленького кружка единомышленников, только чувства ненависти, осуждения и страха и до такой степени заглушают в себе все человеческие чувства, что убийства братьев кажутся им необходимыми условиями блага их жизни.
      "Вы говорите: жестокость казней, но что же делать с этими мерзавцами?" - говорят теперь в России такие люди из области консерваторов. "Во Франции достигли успокоения после, не помню, сколько тысяч голов. Пускай они перестанут чинить и швырять бомбы, и мы перестанем вешать их".
      С такой же нечеловеческой жестокостью требуют, желают руководители революции смерти правителей, революционные рабочие и земледельцы смерти капиталистов и землевладельцев.
      Люди эти знают, что делают не то, что свойственно и должно. и боятся, и лгут, и стараются вызвать в себе злобу, чтобы ж видать правды, заглушить в себе ту истину, которая живет в ни и зовет их, и не переставая страдают самыми жестокими страданиями, страданиями душевными.
      Одни знают, что делают то, что свойственно всем людям, лают то, к чему идет человечество и что неизменно дает благо отдельному человеку и всем людям; другие, как ни стараются скрыть это от себя, знают, что делают то, что свойственно, всем людям, то, от чего все больше и больше уходит человечен делают то, от чего страдает и отдельный человек, и все люди больше всего они сами. На одной стороне - сознание несвободы, страх и скрытность, на другой - свобода, спокойствие и открыть на одной - безверие, на другой вера; на одной ложь, на другой истина; на одной ненависть - на другой любовь; на одной отжившее мучительное прошедшее - на другой наступающее радостное будущее. Так какое же может быть сомнение в том, на чьей стороне будет победа?
      Неотразимую истину высказал умерший теперь французский писатель, когда писал это удивительное, вдохновенное письмо:
      "Духовная сила никогда так не занимала, никогда не налагала с такой силой свою власть на человека, как в наше время. Она, так сказать, разлита во всем том воздухе, который вдыхает мир. Те несколько индивидуальных душ, которые отдельно желали общественного перерождения, мало-помалу отыскали, призвали друг друга, сблизились, соединились, поняли себя и составили группу, центр притяжения, к которому стремятся теперь другие души с четырех концов света, как летят жаворонки на зеркало; они составили, таким образом, общую, коллективную душу, с тем, чтобы люди вперед осуществляли сообща, сознательно и неудержимо предстоящее единение и правильный прогресс наций, недавно еще враждебных друг другу. Эту новую душу и нахожу и узнаю в явлениях, которые кажутся более всего отрицающими ее.
      Эти вооружения всех народов, эти угрозы, которые делают друг другу их представители, эти возобновления гонений известных народностей, эти враждебности между соотечественниками и даже эти ребячества Сорбонны суть явления дурного вида, но не дурного предзнаменования. Это - последние судороги того, что должно исчезнуть. Болезнь в этом случае есть только энергическое усилие организма освободиться от смертоносного начала.
      Те, которые воспользовались и надеялись еще долго и всегда пользоваться заблуждениями прошедшего, соединяются с целью помешать всякому изменению. Вследствие этого - эти вооружения, эти угрозы, эти гонения; но если вы вглядитесь внимательнее, вы увидите, что все это только внешнее. Все это колоссально, но пусто.
      Во всем этом уж нет души: она перешла в иное место. Все эти миллионы вооруженных людей, которые каждый день упражняются в виду всеобщей истребительной войны, не ненавидят уже тех, с которыми они должны сражаться, ни один из их начальников не смеет объявить войны. Что касается до упреков, даже зарождающихся, которые слышатся снизу, то уже сверху начинает отвечать им признающее их справедливость великое и искреннее сострадание.
      Взаимное понимание неизбежно наступит в определенное время, и более близкое, чем мы полагаем. Я не знаю, происходит ли это оттого, что я скоро уйду из этого мира и что свет, исходящий из-под горизонта, освещающий меня, уже затемняет мне зрение, но я думаю, что наш мир вступает в эпоху осуществления слов: "любите Друг друга", без рассуждения о том, кто сказал эти слова: бог или человек". (Дюма-сын.)
      Да, в этом, только в этом осуществлении в жизни закона любви не в его ограниченном, а в его истинном значении, как высшего закона, не допускающего никаких исключение/только в этом одном спасение от того ужасного, становящегося все более и более бедственным, кажущегося безвыходным, положения, в котором находятся теперь народы христианского мира.
      XIII
      Общественная жизнь может быть улучшена только самоотречением людей. Говорят: одна ласточка не делает весны; но неужели оттого, что одна ласточка не делает весны, не лететь той ласточке, которая уже чувствует весну, а дожидаться? Если так дожидаться всякой почке и травке, то весны никогда не будет. Так и нам для установления царства божия не надо думать о том, первая ли я, или тысячная ласточка.
      Делай свое дело жизни, исполняя волю бога, и будь уверен, что только этим путем ты будешь самым плодотворным образом содействовать улучшению общей жизни.
      "Над людьми мира нависла страшная тяжесть зла и давит их. Люди, стоящие под этой тяжестью, все более и более задавливаемые, ищут средств избавиться от нее.
      Они знают, что общими силами они могут поднять тяжесть и сбросить ее с себя; но они не могут согласиться все вместе взяться за нее, и каждый сгибается все ниже и ниже, предоставляя тяжести ложиться на чужие плечи, и тяжесть все больше и больше давит людей и давно бы уже раздавила их, если бы не было людей, руководящихся в своих поступках не соображениями о последствиях внешних поступков, а только внутренним соответствием поступка с голосом совести. И такие люди и были и есть - христиане, потому что в том, чтобы вместо цели внешней, для достижения которой нужно согласие всех, ставить себе цель внутреннюю, для достижения которой не нужно ничьего согласия, и состоит сущность христианства в его истинном значении. И потому спасение от порабощения, в котором находятся люди, невозможное для людей общественных, и совершалось и совершается только христианством, только заменой закона насилия законом любви.
      Цель общей жизни не может быть вполне известна тебе - говорит христианское учение каждому человеку - и представляется тебе только как все большее и большее приближение к благу всего мира, к осуществлению царства божия; цель же личной жизни несомненно известна тебе и состоит в осуществлении в себе наибольшего совершенства любви, необходимого для осуществления царства божия. И цель эта всегда известна тебе и всегда достижима.