– Послушайте, князь, – сказала она, – я никогда не просила вас, никогда не буду просить, никогда не напоминала вам о дружбе моего отца к вам. Но теперь, я Богом заклинаю вас, сделайте это для моего сына, и я буду считать вас благодетелем, – торопливо прибавила она. – Нет, вы не сердитесь, а вы обещайте мне. Я просила Голицына, он отказал. Soyez le bon enfant que vous avez ?t?, – говорила она, стараясь улыбаться, тогда как в ее глазах были слезы.
      – Папа, мы опоздаем, – сказала, поворачивая свою красивую голову на античных плечах, княжна Элен, ожидавшая у двери.
      Но влияние в свете есть капитал, который надо беречь, чтоб он не исчез. Князь Василий знал это, и, раз сообразив, что ежели бы он стал просить за всех, кто его просит, то вскоре ему нельзя было бы просить за себя, он редко употреблял свое влияние. В деле княгини Друбецкой он почувствовал, однако, после ее нового призыва, что-то вроде укора совести. Она напомнила ему правду: первыми шагами своими в службе он был обязан ее отцу. Кроме того, он видел по ее приемам, что она одна из тех женщин, особенно матерей, которые, однажды взяв себе что-нибудь в голову, не отстанут до тех пор, пока не исполнят их желания, а в противном случае готовы на ежедневные, ежеминутные приставания и даже на сцены. Это последнее соображение поколебало его.
      – Ch?re Анна Михайловна, – сказал он с своею всегдашнею фамильярностью и скукой в голосе. – Для меня почти невозможно сделать то, что вы хотите; но чтобы доказать вам, как я люблю вас и чту память покойного отца вашего, я сделаю невозможное: сын ваш будет переведен в гвардию, вот вам моя рука. Довольны вы?
      – Милый мой, вы благодетель! Я иного и не ждала от вас; я знала, как вы добры.
      Он хотел уйти.
      – Постойте, два слова. Une fois pass? aux gardes… – Она замялась. – Вы хороши с Михаилом Иларионовичем Кутузовым, рекомендуйте ему Бориса в адъютанты. Тогда бы я была покойна, и тогда бы уж…
      Князь Василий улыбнулся.
      – Этого не обещаю. Вы знаете, как осаждают Кутузова с тех пор, как он назначен главнокомандующим. Он мне сам говорил, что все московские барыни сговорились отдать ему всех своих детей в адъютанты.
      – Нет, обещайте, я не пущу вас, милый благодетель мой.
      – Папа, – опять тем же тоном повторила красавица, – мы опоздаем.
      – Ну, au revoir, прощайте, видите…
      – Так завтра вы доложите государю?
      – Непременно, а Кутузову не обещаю.
      – Нет, обещайте, обещайте, Basile, – сказала вслед ему Анна Михайловна, с улыбкой молодой кокетки, которая когда-то, должно быть, была ей свойственна, а теперь так не шла к ее истощенному лицу.
      Она, видимо, забыла свои годы и пускала в ход, по привычке, все старинные женские средства. Но как только он вышел, лицо ее опять приняло то же холодное, притворное выражение, которое было на нем прежде. Она вернулась к кружку, в котором виконт продолжал рассказывать, и опять сделала вид, что слушает, дожидаясь времени уехать, так как дело ее было сделано.
      – Но как вы находите всю эту последнюю комедию du sacre de Milan? – сказала Анна Павловна. – Et la nouvelle com?die des peuples de G?nes et de Lucques qui viennent pr?senter leurs v?ux а M. Buonaparte. M. Buonaparte assis sur un tr?ne, et exau?ant les v?ux des nations! Adorable! Non, mais c’est а en devenir folle! On dirait que le monde entier a perdu la t?te.
      Князь Андрей усмехнулся, прямо глядя в лицо Анны Павловны.
      – «Dieu me la donne, gare а qui la touche», – сказал он (слова Бонапарте, сказанные при возложении короны). – On dit qu’il a ?t? tr?s beau en pronon?ant ces paroles, – прибавил он и еще раз повторил эти слова по-итальянски: «Dio mi la dona, guai a chi la tocca».
      – J’esp?re enfin, – продолжала Анна Павловна, – que ?a a ?t? la goutte d’eau qui fera d?border le verre. Les souverains ne peuvent plus supporter cet homme qui menace tout.
      – Les souverains? Je ne parle pas de la Russie, – сказал виконт учтиво и безнадежно. – Les souverains, madame? Qu’ont ils fait pour Louis XVI, pour la reine, pour madame Elisabeth? Rien, – продолжал он, одушевляясь. – Et croyez-moi, ils subissent la punition pour leur trahison de la cause des Bourbons. Les souverains? Ils envoient des ambassadeurs complimenter l’usurpateur.
      И он, презрительно вздохнув, опять переменил положение. Князь Ипполит, долго смотревший в лорнет на виконта, вдруг при этих словах повернулся всем телом к маленькой княгине и, попросив у нее иголку, стал показывать ей, рисуя иголкой на столе, герб Конде. Он растолковывал ей этот герб с таким значительным видом, как будто княгиня просила его об этом.
      – B?ton de gueules, engr?l? de gueules d’azur – maison Cond?, – говорил он.
      Княгиня, улыбаясь, слушала.
      – Ежели еще год Бонапарте останется на престоле Франции, – продолжал виконт начатый разговор, с видом человека, не слушающего других, но в деле, лучше всех ему известном, следящего только за ходом своих мыслей, – то дела пойдут слишком далеко. Интригой, насилием, изгнаниями, казнями общество, я разумею хорошее общество, французское, навсегда будет уничтожено, и тогда…
      Он пожал плечами и развел руками. Пьер хотел было сказать что-то: разговор интересовал его, но Анна Павловна, караулившая его, перебила.
      – Император Александр, – сказала она с грустью, сопутствовавшей всегда ее речам об императорской фамилии, – объявил, что он предоставит самим французам выбрать образ правления. И я думаю, нет сомнения, что вся нация, освободившись от узурпатора, бросится в руки законного короля, – сказала Анна Павловна, стараясь быть любезной с эмигрантом и роялистом.
      – Это сомнительно, – сказал князь Андрей. – Monsieur le vicomte совершенно справедливо полагает, что дела зашли уже слишком далеко. Я думаю, что трудно будет возвратиться к старому.
      – Сколько я слышал, – краснея, опять вмешался в разговор Пьер, – почти все дворянство перешло уже на сторону Бонапарта.
      – Это говорят бонапартисты, – сказал виконт, не глядя на Пьера. – Теперь трудно узнать общественное мнение Франции.
      – Bonaparte l’a dit, – сказал князь Андрей с усмешкой. (Видно было, что виконт ему не нравился и что он, хотя и не смотрел на него, против него обращал свои речи.)
      – «Je leur ai montr? le chemin de la gloire, – сказал он после недолгого молчания, опять повторяя слова Наполеона, – ils n’en ont pas voulu; je leur ai ouvert mes antichambres, ils se sont precipit?s en foule…» Je ne sais pas а quel point il a eu le droit de le dire.
      – Aucun, – возразил виконт. – После убийства герцога даже самые пристрастные люди перестали видеть в нем героя. Si m?me ?a a ?t? un h?ros pour certaines gens, – сказал виконт, обращаясь к Анне Павловне, – depuis l’assassinat du duc il y a un martyr de plus dans le ciel, un h?ros de moins sur la terre.
      Не успели еще Анна Павловна и другие улыбкой оценить этих слов виконта, как Пьер опять ворвался в разговор, и Анна Павловна, хотя и предчувствовавшая, что он скажет что-нибудь неприличное, уже не могла остановить его.
      – Казнь герцога Энгиенского, – сказал Пьер, – была государственная необходимость; и я именно вижу величие души в том, что Наполеон не побоялся принять на себя одного ответственность в этом поступке.
      – Dieu! mon dieu! – страшным шепотом проговорила Анна Павловна.
      – Comment, monsieur Pierre, vous trouvez que l’assassinat est grandeur d’?me? – сказала маленькая княгиня, улыбаясь и придвигая к себе работу.
      – Ah! Oh! – сказали разные голоса.
      – Capital! – по-английски сказал князь Ипполит и принялся бить себя ладонью по коленке. Виконт только пожал плечами.
      Пьер торжественно посмотрел сверх очков на слушателей.
      – Я потому так говорю, – продолжал он с отчаянностью, – что Бурбоны бежали от революции, предоставив народ анархии; а один Наполеон умел понять революцию, победить ее, и потому для общего блага он не мог остановиться перед жизнью одного человека.
      – Не хотите ли перейти к тому столу? – сказала Анна Павловна. Но Пьер, не отвечая, продолжал свою речь.
      – Нет, – говорил он, все более и более одушевляясь, – Наполеон велик, потому что он стал выше революции, подавил ее злоупотребления, удержав все хорошее – и равенство граждан, и свободу слова и печати, – и только потому приобрел власть.
      – Да, ежели бы он, взяв власть, не пользуясь ею для убийства, отдал бы ее законному королю, – сказал виконт, – тогда бы я назвал его великим человеком.
      – Он бы не мог этого сделать. Народ отдал ему власть только затем, чтоб он избавил его от Бурбонов, и потому, что народ видел в нем великого человека. Революция была великое дело, – продолжал мсье Пьер, выказывая этим отчаянным и вызывающим вводным предложением свою великую молодость и желание все поскорее высказать.
      – Революция и цареубийство великое дело?.. После этого… да не хотите ли перейти к тому столу? – повторила Анна Павловна.
      – Contrat social, – с кроткой улыбкой сказал виконт.
      – Я не говорю про цареубийство. Я говорю про идеи.
      – Да, идеи грабежа, убийства и цареубийства, – опять перебил иронический голос.
      – Это были крайности, разумеется, но не в них все значение, а значение в правах человека, в эманципации от предрассудков, в равенстве граждан; и все эти идеи Наполеон удержал во всей их силе.
      – Свобода и равенство, – презрительно сказал виконт, как будто решившийся, наконец, серьезно доказать этому юноше всю глупость его речей, – всё громкие слова, которые уже давно компрометировались. Кто же не любит свободы и равенства? Еще спаситель наш проповедовал свободу и равенство. Разве после революции люди стали счастливее? Напротив. Мы хотели свободы, а Бонапарте уничтожил ее.
      Князь Андрей с улыбкой посматривал то на Пьера, то на виконта, то на хозяйку. В первую минуту выходки Пьера Анна Павловна ужаснулась, несмотря на свою привычку к свету; но когда она увидела, что, несмотря на произнесенные Пьером святотатственные речи, виконт не выходил из себя, и когда она убедилась, что замять этих речей уже нельзя, она собралась с силами и, присоединившись к виконту, напала на оратора.
      – Mais, mon cher monsieur Pierre, – сказала Анна Павловна, – как же вы объясняете великого человека, который мог казнить герцога, наконец просто человека, без суда и без вины?
      – Я бы спросил, – сказал виконт, – как monsieur объясняет восемнадцатое брюмера? Разве это не обман? C’est un escamotage, qui ne ressemble nullement а la mani?re d’agir d’un grand homme.
      – А пленные в Африке, которых он убил? – сказала маленькая княгиня. – Это ужасно! – И она пожала плечами.
      – C’est un roturier, vous aurez beau dire, – сказал князь Ипполит.
      Мсье Пьер не знал, кому отвечать, оглянул всех и улыбнулся. Улыбка у него была не такая, как у других людей, сливающаяся с неулыбкой. У него, напротив, когда приходила улыбка, то вдруг, мгновенно исчезало серьезное и даже несколько угрюмое лицо и являлось другое – детское, доброе, даже глуповатое и как бы просящее прощения.
      Виконту, который видел его в первый раз, стало ясно, что этот якобинец совсем не так страшен, как его слова. Все замолчали.
      – Как вы хотите, чтоб он всем отвечал вдруг? – сказал князь Андрей. – Притом надо в поступках государственного человека различать поступки частного лица, полководца или императора. Мне так кажется.
      – Да, да, разумеется, – подхватил Пьер, обрадованный выступавшею ему подмогой.
      – Нельзя не сознаться, – продолжал князь Андрей, – Наполеон как человек велик на Аркольском мосту, в госпитале в Яффе, где он чумным подает руку, но… но есть другие поступки, которые трудно оправдать.
      Князь Андрей, видимо, желавший смягчить неловкость речи Пьера, приподнялся, сбираясь ехать и подавая знак жене.
 
      Вдруг князь Ипполит поднялся и, знаками рук останавливая всех и прося присесть, заговорил:
      – Ah! aujourd’hui on m’a racont? une anecdote moscovite, charmante: il faut que je vous en r?gale. Vous m’excusez, vicomte, il faut que je raconte en russe. Autrement on ne sentira pas le sel de l’histoire.
      И князь Ипполит начал говорить по-русски таким выговором, каким говорят французы, пробывшие с год в России. Все приостановились: так оживленно, настоятельно требовал князь Ипполит внимания к своей истории.
      – В Moscou есть одна бариня, une dame. И она очень скупо. Ей нужно было иметь два valets de pied за карета. И очень большой ростом. Это было ее вкусу. И она имела une femme de chambre, еще большой росту. Она сказала…
      Тут князь Ипполит задумался, видимо, с трудом соображая.
      – Она сказала… да, она сказала: «Девушка (а la femme de chambre), надень livr?e и поедем со мной, за карета, faire des visites ».
      Тут князь Ипполит фыркнул и захохотал гораздо прежде своих слушателей, что произвело невыгодное для рассказчика впечатление. Однако многие, и в том числе пожилая дама и Анна Павловна, улыбнулись.
      – Она поехала. Незапно сделалась сильный ветер. Девушка потеряла шляпа, и длинны волоса расчесались…
      Тут он не мог уже более держаться и стал отрывисто смеяться и сквозь этот смех проговорил:
      – И весь свет узнал…
      Тем анекдот и кончился. Хотя и непонятно было, для чего он его рассказал и для чего его надо было рассказать непременно по-русски, однако Анна Павловна и другие оценили светскую любезность князя Ипполита, так приятно закончившего неприятную и нелюбезную выходку мсье Пьера. Разговор после анекдота рассыпался на мелкие, незначительные толки о будущем и прошедшем бале, спектакле, о том, когда и где кто увидится.

V

VI