Конечно, «Семейное счастие» не выдерживает сравнения с «Войной и миром» и «Анной Карениной», но все же в такой чрезвычайно низкой самооценке есть некоторое преувеличение. Несомненно, что и в этом произведении писатель проявил удивительный дар воображения, достоверно поведав историю любви от лица молодой женщины. Толстому удалось с помощью чрезвычайно тонкого психологического рисунка передать многообразные проявления чувств героини: тоску и печаль, вызванные смертью матери, первое пробуждение любви, жажду светских успехов, разочарование в них, постепенное охлаждение к мужу и рождение новой любви к нему, спокойной и прочной.
      Неудовлетворенность автора была вызвана не плохим исполнением, а самой художественной задачей.
      «Главное то, что все, что я делал и что чувствую себя в силах сделать, так далеко от того, что бы хотел и должен бы был сделать» (т. 60, с. 316), — писал Толстой в конце октября 1859 года в письме к Б. Н. Чичерину, объясняя свой отказ от писательской деятельности.
      Сейчас, когда мы знаем, что «хотел и должен бы был сделать» Толстой, благодаря возможности взглянуть на «Семейное счастие» с высоты «Войны и мира» и «Анны Карениной», ясно, что вызвало такую резкую отрицательную оценку романа.
      Толстой придавал исключительное значение проблеме семьи на протяжении всего творческого пути. Во всех своих крупных произведениях: «Война и мир», «Анна Каренина», «Воскресение» — он неизменно обращался к семейной теме, однако ни в одном из них семья не изображается им как замкнутый мир, отгороженный от социальной жизни страны и истории.
      Используя гегелевское определение романа, можно сказать, что в «Семейном счастии» отсутствуют «богатство и многообразие интересов, состояний, характеров, жизненных отношений, широкий фон целостного мира».
      Герои толстовского романа замкнуты в интимных личных переживаниях и никак не связаны с широким целостным миром национальной жизни. Такое изображение действительности противоречило стремлению писателя к эпическому искусству.
      В своем творчестве Толстой совмещалразличные тенденции, из которых одни преодолевались, а другие росли и укреплялись. Так почти одновременно с «Альбертом» писатель создает рассказ «Три смерти», утверждающий идеал простой, естественной жизни человека и природы, в которой «есть счастье и красота, гармония со всем миром».
      Отношение человека к смерти было для писателя важным критерием его оценки. По тому, как человек принимает смерть, Толстой составлял окончательное и самое незыблемое представление о его достоинстве. «Она совершила, — пишет он в «Детстве» о крепостной няне, — лучшее и величайшее дело в этой жизни — умерла без сожаления и страха».
      «Три смерти» — своеобразный триптих о смерти барыни, ямщика и дерева. На первый взгляд смерти почти не связаны. «Связь… сделана», пользуясь высказыванием Толстого об «Анне Карениной», «не на фабуле и не на отношениях (знакомстве) лиц, а на внутренней связи» (т. 62, с. 377).
      В письме к А. А. Толстой автор дал развернутую интерпретацию своего произведения: «Моя мысль была: три существа умерли — барыня, мужик и дерево. — Барыня жалка и гадка, потому что лгала всю жизнь и лжет перед смертью. Христианство, как она его понимает, не решает для нее вопроса жизни и смерти. Зачем умирать, когда хочется жить? В обещания будущие христианства она верит воображением и умом, а все существо ее становится на дыбы, и другого успокоенья (кроме ложнохристианского) нету, — а место занято. — Она гадка и жалка. Мужик умирает спокойно, именно потому, что он не христианин. Его религия другая, хотя он по обычаю и исполнял христианские обряды; его религия — природа, с которой он жил. Он сам рубил деревья, сеял рожь и косил ее, убивал баранов, и рожались у него бараны, и дети рожались, и старики умирали, и он знает твердо этот закон, от которого он никогда не отворачивался, как барыня, и прямо, просто смотрел ему в глаза…Дерево умирает спокойно, честно и красиво. Красиво — потому что не лжет, не ломается, не боится, не жалеет» (т. 60, с. 265–266).
      В толстовском рассказе очевидны симпатии автора к простому народу и несомненно утверждение нравственного превосходства мужика над барыней, проверенное суровым и безошибочным для писателя критерием — испытанием смертью. Но все же высшее выражение истины для Толстого — смерть дерева — особенность многозначительная, проясняющая истоки мировоззрения и поэтики писателя и в последующие периоды его творчества.
      Дереву отдается предпочтение, потому что оно «не лжет, не ломается, не боится, не жалеет». Но этим достоинством оно владеет, потому что не сознает.«Une brute [животное], вы говорите, — продолжает Толстой в том же письме, отвечая, очевидно, на возражение своего адресата, — да чем же дурно une brute? Une bruto есть счастье и красота, гармония со всем миром, а не такой разлад, как у барыни» ( там же). В этой оценке — предпосылка исключительного значения, которое Толстой придает всему стихийному, бессознательному, природному.

* * *

      В начале 60-х годов после короткого перерыва Толстой вновь обращается к литературе и завершает повесть «Казаки», пишет «Поликушку», произведение из народной жизни «Тихон и Маланья», так и оставшееся неоконченным, а также «Отрывки рассказов из деревенской жизни» и начинает работу над романом «Декабристы».
      Уже простое перечисление произведений, созданных в эти годы, показывает, что, преодолев попытки уйти от своего времени, приняв гегелевскую идею разумности всего действительного («Люцерн»), замкнуться в сфере идей искусства для искусства («Альберт») или в узком мирке интимных чувств («Семейное счастие»), Толстой в своем последующем творчестве обращается к проблеме — народ и история.
      Слияние этих тем — изображение исторических судеб народа воплотилось в жанре романа-эпопеи «Война и мир». Но устремленность к широкому охвату действительности проявилась уже в «Поликушке» и особенно в «Казаках», которые предваряют великое произведение. И не столько потому, что они хронологически предшествуют «Войне и миру», сколько потому, что в них наблюдается зарождающееся эпическое начало. Тургенев, очень внимательный и вдумчивый читатель, тонко отметил важную особенность «Поликушки». «Прочел я после Вашего отъезда «Поликушку» Толстого, — писал он Фету, — и удивился сило этого крупного таланта. Только материалу уж больно много потрачено…»
      Избыток материала, явно не умещающегося в жесткий сюжетный каркас, — отличительная черта «Поликушки» и «Казаков».
      Хотя в «Поликушке» истории героя, чьим именем названа повесть, и посвящены наиболее драматичные и запоминающиеся страницы, но в повести немало сцен и эпизодов, не имеющих прямого отношения к трагической судьбе Поликея. Это подробно описанная сходка с многочисленными типами деревенских ораторов, это эпизод покупки Дутловым рекрута и многое другое.
      Несомненно, Толстой стремился раскрыть внутренний мир, душевную красоту своего героя. Но любовь писателя к народу проявилась в повести и в том «обстоятельном внимании» с каким он передает подробности быта и отношения в крестьянской семье.
      Многочисленные детали толстовских описаний, яркие и точные, не просто свидетельство знания народной жизни — все эта мелочи жизни также значительны для автора еще и потому, что они важны для его героев. Толстой стремился встать на народную точку зрения и с «точки мужика» изображает и оценивает события. Обдумывая рассказ «Идиллия», он пишет в Дневнике 8 августа 1860 года: «Форма повести: смотреть с точки мужика — уважение к богатству мужицкому, консерватизм. Насмешка и презрение к праздности» (т. 48, с. 27). Так с «точки» народа Толстой будет изображать исторические события в романе «Война и мир».
      В январе 1863 года выходит в свет самое значительное произведение этого периода — «Казаки».
      Над этой повестью Толстой работал долго и трудно. Еще будучи на Кавказе, в 1852 году он предполагал написать очерки, среди которых немалое место должны были занять рассказы старого казака Япишки.
      «…После обеда помешал Япишка. Но рассказы его удивительны. Очерки Кавказа… Рассказы Япишки: а) об охоте, Ь) о старом житье казаков, с) о его похождениях в горах…» (т. 46, с. 146) — записывает Толстой в Дневнике 21 октября 1852 года. Япишка стал прообразом Ерошки, а его рассказы вошли в окончательный вариант «Казаков». Толстой пробовал писать свою повесть стихами (сохранился отрывок: «Эй, Марьяна, брось работу…»), ритмизованной прозой. Свои кавказские впечатления Толстой пытается передать и в повести «Беглец», главный герой которой казак Гурка, ранив из ревности русского офицера, спасается от преследовании бегством в горы.
      Снова к замыслу «Казаков» Толстой обращается только в 1857 году. Многие записи в его Дневнике за 1857 и 1858 годы свидетельствуют о напряженной работе над этим произведением. Толстой долго не мог найти нужную форму и одновременно писал несколько различных вариантов. «Ту серьезную вещь, — сообщает он в письме П. В. Анненкову, — про которую я вам говорил как-то, я начал в 4-х различных тонах, каждого написал листа по 3 — и остановился, не знаю, что выбрать или как слить, или должен я все бросить» (т. 60, с. 182).
      В обращении писателя к столь различным жанрам, как этнографический очерк, поэма в стихах, сюжетная повесть, произведение в письмах, и в отказе от них есть своя внутренняя логика, освещающая своеобразие жанра «Казаков».
      Очерки позволяют охватить весь предмет: нравы, обычаи, предания, быт казаков, но исключают их поэтическое изображение, к чему, очевидно, и стремился Толстой, — парадоксальная и неожиданная попытка написать поэму в стихах тому неоспоримое свидетельство. Свое произведение в Дневнике он называет «поэтический «Казак». Толстой хотел передать поэзию своеобразного жизненного уклада: охота, сбор винограда, гулянье, война, обычаи, нравы — все в равной степени проникнуто поэзией и важно для писателя. Но Толстой отказывается и от этого плана и пробует построить произведение либо на ярко выраженном сюжете, либо написать повесть в письмах. Достаточно распространенный в литературе XIX века прием эпистолярного повествования ограничивал писателя субъективностью точки зрения. А Толстой хотел показать жизнь казаков не как ее видит герой, а как она есть сама по себе.
      Вариант остросюжетной повести отпал, видимо, потому, что выдвигал на первый план отдельных героев и их судьбы. При таком построении, например, образ Ерошки, один из самых ярких в повести, должен был бы отойти в тень. Толстой же всех героев осветил ровным эпическим светом. Знаменательно изменение названия повести: вместо первоначальных «Беглец», «Казак» — «Казаки». И Толстой создает оригинальный, в сущности, жанр повести, герой которой не отдельное, частное лицо, а народс его особым укладом, нравами и образом жизни.
      Здесь жизнь народа не фон для титанической личности, оттеняющий ее исключительность и противоречивость, а главный предмет изображения. Казацкий мир с его своеобразным жизненным укладом Толстой воспринимает в годы создания повести как прообраз, идеал того свободного труда на вольной земле, с которым он связывал будущее России. В записной книжке 13 апреля 1857 года Толстой заметил: «Будущность России казачество — свобода, равенство и обязательная военная служба каждого» (т. 47, с. 204).
      В самый разгар работы над повестью сильное влияние на автора «Казаков» производит чтение Гомера. «Читал «Илиаду». Вот оно! Чудо!.. Переделывать надо всю «Кавказскую повесть» (т. 47, с. 152), — записывает Толстой в Дневнике 15 августа 1857 года. И 17 августа: «Илиада» заставляет меня совсем передумывать «Беглеца» ( там же). Но если Гомер изображает действительность с единственно возможной и известной точки зрения народных представлений, то Толстой пишет свою повесть в середине XIX века, века развития буржуазных отношений и порожденного ими индивидуалистического мировоззрения. В новое время эпическое искусство, может утверждаться только в «сознательном противостоянии» всему романтическому. В полной мере эта особенность проявилась в «Войне и мире», в частности, в разоблачении бонапартизма, но начало ей было положено в «Казаках».
      В этой повести традиционная романтическая ситуация — герой из цивилизованного общества в среде патриархального, близкого к природе народа — разрабатывается реалистически.
      Оленин находит на Кавказе совсем не то, что он ожидал в соответствии с своим романтическим идеалом: «Никаких здесь нет бурок, стремнин, Амалат-беков, героев и злодеев, — думал он…» Описание самых эффектных, с точки зрения романтической поэтики, эпизодов отличается простотой, скупостью и точностью деталей.
      «Вдруг чеченец вырвался и выстрелил из пистолета. Лукашка упал. На животе у него показалась кровь. Он вскочил, но опять упал, ругаясь по-русски и по-татарски. Крови на нем и под ним становилось больше и больше».
      В приведенном отрывке, по стилю напоминающем «голую» прозу Пушкина, нет ни одного эпитета, в описании нет никакой эмоциональной окраски, только констатация фактов: романтические герои так не погибают.
      В «Казаках» Толстой, как это будет ему свойственно и позднее, совмещает широкие эпические картины жизни народа с детальным анализом «диалектики души» героя, ищущего смысл жизни.
      Оленин скептически относился к общепринятым мнениям, поскольку часто убеждался, что это все «выдумка», «как музыка Баха и любовьк женщине, в которые он не верил…» Но «особенная красота снеговых гор», вопреки сомнениям героя, оказалась действительностью. С момента, когда Оленин «начал вникать в эту красоту и почувствовалгоры», начинается и его внутреннее преображение. Природа стала своеобразным камертоном его душевного самочувствия. Новое состояние души Оленина Толстой выразил рефреном «а горы»: «За Тереком виден дым в ауле; а горы… Солнце всходит и блещет на виднеющемся из-за камыша Тереке; а горы… Из станицы едет арба, женщины ходят красивые, женщины молодые; а горы… Абреки рыскают в степи, и я еду, их не боюсь, у меня ружье, и сила, и молодость; а горы…»
      Оленин на Кавказе открывает для себя новый мир, совершенно непохожий на тот, с которым расстался. Бытие людей, близких к природе, покорило его своей естественностью, гармонией и красотой, и он ясно увидел, «что все было фальчь в том мире, в котором он жил и в который возвращался». Желание быть простым казаком, подчинить себя законам, по которым люди «живут, как живет природа», как будто бы властно овладевает героем. Но «какой-то голос» временами останавливает его, «смутное сознание» подсказывает, что он не может жить вполне жизнью Ерошки и Лукашки, что его «счастие состоит в самоотвержении». К идеалу самоотвержения он приходит разумом. Его рассуждения логически последовательны и строги. «В человека вложена потребность счастия; стало быть, она законна». Стремление к эгоистическому счастью только для себя не всегда возможно удовлетворить, «следовательно, эти желания незаконны… Какие же желания всегда могут быть удовлетворены, несмотря на внешние условия? Какие? Любовь, самоотвержение!»
      Но любовь к Марьяне разрушает идеал жизни для других: «Пришла красота и в прах рассеяла всю египетскую жизненную внутреннюю работу». Нечто подобное произойдет и с Андреем Болконским, когда любовь к Наташе покажет ему всю ничтожность его государственной деятельности в комиссии Сперанского.
      От убеждения, разделяющегося большинством положительных героев писателя, что «счастие в том, чтобы жить для других», Оленин приходит к иной мысли: «самоотвержение — все это вздор, дичь… Жить для других, делать добро! Зачем? когда в душе моей одна любовь к себе и одно желание — любить ее и жить с нею, ее жизнию… Я не люблю теперь этих других».
      Внутреннее движение повести состоит в изменении взглядов героя, в признании превосходства жизни простых казаков над жизнью дворянского общества. Однако смысл этого превосходства неоднозначен.
      Оленин понимает, что и в свободном казацком мире не все гармонично. Поступки казаков, в сущности, в стихийной первозданной форме в чем-то сродни нравам цивилизованного общества. Только там они приобретают изощренные безнравственные формы. В одном из черновых вариантов мысль эта выражена прямо и откровенно. Размышляя над чувствами Лукашки, убившего абрека, Оленин думает: «А еще говорят: человек разумное и доброе существо. Да и не в одном этом быту это так; разве у нас не то же самое?Война, казни. — Напротив, здесь это еще меньше уродливо, потому что проще» (т. 6, с. 195) (подчеркнуто мной. — В. Л.).
      В жизни казаков нет фальши, поскольку нет разлада между убеждениями и поступками. Их религия, как у старого ямщика из рассказа «Три смерти», — природа. Хотя они формально исповедуют христианство, в действительности его заповеди для них мертвы. Они пользуются христианскими выражениями для своих «языческих» нужд. Выпить вина, отмечая какое-либо событие, — значит «помолить»; перед тем как убить человека, читают молитву: «Отцу и сыну и святому духу».
      Эти «люди, — думает Оленин, — живут, как живет природа: умирают, родятся, совокупляются, опять родятся, дерутся, пьют, едят, радуются и опять умирают, и никаких условий, исключая тех неизменных, которые положила природа солнцу, траве, зверю, дереву. Других законов у них нет…»
      Чтобы обрести гармонию людей, живущих как природа, Оленину нужно было бы отказаться от своих знаний, образования, внутренней духовной работы. Он называет свое прежнее настроение «односторонним, холодным, умственным». Умственное попадает в один ряд отрицательных эпитетов. Дух и разум сознаются толстовским героем как враждебные жизни начала.
      В Дневниках автора «Казаков» находим мысли, созвучные оленинским. 19 января 1858 года: «…Дома с Чичериным. Философия вся и его — враг жизни и поэзии. Чем справедливее, тем общее, и тем холоднее» (т. 48, с. 4). 3 марта 1863 года: «Так называемое самоотвержение, добродетель есть только удовлетворение одной болезненно развитой склонности… Человек самоотверженный слепее и жесточе других» ( там же,с. 53).
      А 1/13 ноября 1860 года утверждение противоположное: «Справедливость составляет существенную потребность человека к человеку…» ( там же,с. 31).
      Сам Толстой осознавал в себе эти противоречивые начала и в письме к А. А. Толстой 1 мая 1858 года признавался, что он не знает, «как это соединяется… но сидят кошка с собакой в одном чулане, — это положительно» (т. 60, с. 266).
      Вехи на пути Толстого — разные представления о счастье, к которому стремился он и его герои. Наиболее яркое воплощение двух идеалов счастья конца 50-х — начала 60-х годов дано в «Альберте» и «Казаках». В «Альберте» доведена до крайности мысль об исключительном значении духовной деятельности: «дух» отрывается от действительной жизни, и человек уходит от всех противоречий и борьбы в область воображения. Но эта ситуация типична для эпохи. Недаром проблема сознание и жизньтак глубоко и всесторонне была освещена в «Записках из подполья» Достоевского.
      «Казаки» можно рассматривать как своеобразную антитезу повести «Альберт». У многих людей, с которыми сталкивался Толстой, убеждения не влияли на поступки и только создавали иллюзию духовной жизни. Глубоко осознав, можно даже сказать, пережив несостоятельность теории искусства для искусства, Толстой призрачной жизни людей, развлекающихся духовным, противопоставляет безыскусную, цельную, естественную жизнь, и в этом смысле Ерошка для него выше Альберта. Толстой был прав, когда защищал тех, кто строил, пахал, торговал, рожал детей и воспитывал их, от пренебрежительного отношения либерального снобизма, с которым он сам столкнулся, когда отошел от литературы. Отстаивая свою жизненную позицию, Толстой в ответ на высокомерные поучения известного русского либерала Б. Н. Чичерина писал: «Тебе странно, как учить грязныхребят. Мне непонятно, как, уважая себя, можно писать о освобождении — статью. — Разве можно сказать в статьеодну мильонную долю того, что знаешь и что нужно бы сказать, и хоть что-нибудь новое и хоть одну мысль справедливую, истинно справедливую.А посадить дерево можно и научить плести лапти наверно можно» (т. 60, с. 380). Еще раньше аналогичные суждения Толстой высказал в письмо к В. П. Боткину. Они очень важны для понимания толстовской эволюции, в них — зародыш философии истории «Войны и мира». Толстой убежден, что все общественные и политические деятели — «…рабы самих себя и событий», для него это закон, и потому «…коли понял этот закон, хорошенько всем существом понял, то такая деятельность уже становится невозможна. То ли дело срубить лес, построить дом и т. д.» ( там же,с. 249). Однако писатель был склонен, в свою очередь, вообще недооценивать общественную и политическую деятельность. Отсюда его идеализация «природного» человека в «Казаках».
      Но человеку «природному», совершающему некий неизменный жизненный цикл («умирают, родятся, совокупляются, опять родятся…»), противостоит человек, живущий в изменяющемся мире, с его сложными историческими, общественными, политическими связями.
      Еще Белинский писал: «Наш век — век по преимуществу исторический. Все думы, все вопросы наши и ответы на них, вся наша деятельность вырастает из исторической почвы и на исторической почве».
      В России, в это время подготовки и проведения крестьянской реформы, происходили события, меняющие ее облик буквально на глазах. И потому Толстому необходимо было понять исторические закономерности и осмыслить свою роль в историческом процессе, чтобы понять сложившуюся в стране ситуацию. «Нам, людям практическим, нельзя жить без этого» (т. 60, с. 374), — писал он Герцену в марте 1861 года.
      Вот почему глубоко закономерным было обращение писателя к исторической теме. Судя по письму к Герцену 14/26 марта 1861 года, Толстой начал свой роман «Декабристы» в конце 1860 года. «Я затеял месяца 4 тому назад роман, героем которого должен быть возвращающийся декабрист» (там же), — сообщал Толстой. Однако, написав три главы, он от современности перешел к событиям 1825 года, затем, чтобы понять своего героя, обращается к его молодости, которая «совпадала с славной для России эпохой 1812 года» (т. 13, с. 54). Занявшись изучением времени войны с Наполеоном, Толстой в корне меняет замысел своего произведения. «…Личность моего героя, — пишет он, — отступила на задний план, а на первый план стали, с равным интересом для меня, и молодые и старые люди, и мужчины и женщины того времени» ( там же).
      Так от замысла романа Толстой пришел к роману-эпопее. И предпосылка этой жанровой метаморфозы содержится в мысли главного героя «Декабристов» Петра Лабазова. «Я того мнения, — говорит он, — что сила России не в нас, а в народе».
      За шесть лет (1857–1863) Толстой прошел путь от «Альберта», поэтизировавшего исключительную личность художника, до романа-эпопеи, утверждающего «мысль народную».
 
       «Из записок князя Д. Нехлюдова. Люцерн». — Впервые рассказ напечатан в журн. «Современник», 1857, № 9.
      Судя по записи в Дневнике, Толстой приступил к работе 9 июля 1857 года, а 11 июля рассказ был уже завершен. После короткого перерыва «Люцерн» был переработан и к 18 июля обрел свою окончательную форму. Вернувшись в Россию, Толстой познакомил со своим новым произведением редакцию «Современника», о чем свидетельствует запись в его Дневнике: «Прочел им Люцерн. Подействовало на них» (1 августа 1857 г.) (т. 47, с. 150).
      Рассказ при своем появлении не привлек внимания критики. Среди других журнальных новинок «Люцерн» был упомянут в газете «С.-Петербургские ведомости» (1857, № 210, 28 сентября). В 1862 году в статье «Явления современной литературы, пропущенные нашей критикой» (журн. «Время», 1862, №№ 1 и 9) А. Григорьев в ряду других произведений называет и «Люцерн». По мнению критика, «Альберт» и «Люцерн» «расходятся в духе направления» с журналом «Современник», где они были напечатаны.
      Подробный анализ рассказа дан в статье Д. Писарева «Промахи незрелой мысли» (журн. «Русское слово», 1864, № 12). В Нехлюдове критик видит барина, не воспитавшего «самого себя в строгой школе положительной науки и полезного труда». Мечтательность, склонность к рефлексии, повышенная чувствительность героя порождены, по мнению Писарева, праздностью и отсутствием жизненной цели.
      Писарев считал, что автор крайне преувеличил значение описанного им события. Эту точку зрения можно рассматривать как наиболее характерную для современников Толстого.
      Близок к оценке Писарева и И. И. Панаев. «Видно, что это писал благородный и талантливый, но очень молодой человек, из ничтожного факта выводящий бог знает что и громящий беспощадно все, что человечество вырабатывало веками, потом и кровью…» («Тургенев и круг «Современника». «Academia», 1930, с. 428).
      Литературным друзьям Л. Толстого того времени, оценками которых он особенно дорожил, Боткину и Анненкову, «Люцерн» не понравился. «Повесть его, ребячески восторженная, мне не поправилась, — писал Анненков Тургеневу. — Она походит на булавочку, головке которой даны размеры воздушного шара в три сажени диаметра» («Труды публичной библиотеки СССР имени В. И. Ленина», вып. III. М., 1934, с.72).
 
       «Альберт». — Впервые повесть напечатана в журн. «Современник», 1858, № 8.
      В январе 1857 года Л. Толстой познакомился с талантливым скрипачом Г. Кизеветтером, который и явился прообразом главного героя повести. (Подробные сведения о нем содержатся в статье В. И. Срезневского. «Георг Кизеветтер, скрипач Петербургских театров (к истории творчества Л. Н. Толстого). 1857–1858». — в кн.: «Толстой. 1850–1860. Материалы. Статьи». Л., 1927).
      «История Кизеветтера подмывает меня», — записывает Толстой в Дневнике 7 января 1857 года. 8 и 10 января Кизеветтер приходит к писателю в дом. «Он умен, гениален и здрав. Он гениальный юродивый» — так отзывается о своем новом знакомом Толстой в Дневнике 8 января (т. 47, с. 109, 110). Видимо, в середине месяца писатель приступил к работе над повестью.
      Вскоре (28 января 1857 г.) Толстой отправляется в первое заграничное путешествие и там продолжает работу над «Альбертом».
      Дневниковые записи этого времени отражают постоянные колебания писателя в оценках создаваемого произведения. 6 мая 1857 года: «…перечел Кизеветтера. Хорошо». 24 июня: «Читал Боткину «Поврежденного». Действительно, это плохо» ( там же,с. 126, 137).
      Очевидно, Толстой испытывал трудности в процессе писания повести. Все же в конце ноября «Погибший» был закончен и послан в редакцию «Современника». Повесть была уже набрана, когда в письме к Толстому Некрасов дал ей отрицательную оценку, предоставив автору самому решать дальнейшую судьбу произведения. «Главная вина Вашей неудачи, — писал Некрасов в письме 16 декабря 1857 года, — в неудачном выборе сюжета, который, не говоря о том, что весьма избит, труден почти до невозможности и неблагодарен… Как Вы там себе ни смотрите на Вашего героя, а читателю поминутно кажется, что Вашему герою с его любовью и хорошо устрое нным внутренним миром нужен доктор, а искусству с ним делать нечего» (Н. А. Некрасов.Полн. собр. соч. и писем, т. X. М., 1952, с. 372).
      Толстой ответил на письмо Некрасова через два дня, 18 декабря 1857 года: «Печатать ее [повесть] теперь нельзя, потому что, как я писал вам, надо в ней исправить и изменить многое. 30 числа я еще просил вас прислать мне ее назад. Напрасно вы не прислали. Что это не повесть описательная, а исключительная, которая по своему смыслу вся должна стоять на психологических и лирических местах и потому не должна и не может нравиться большинству, в этом нет сомнения; но в какой степени исполнена задача, это другой вопрос» (т. 60, с. 243).
      После получения от Некрасова корректур, примерно в середине декабря, Толстой приступил к переработке повести и внес в неё существенные изменения.
      Окончательно повесть была завершена 11 марта 1858 года и стоила писателю, по его словам, «год почти исключительного труда» ( там же).
      «Альберт» успеха не имел, и в целом критика оставила его без внимания, откликнувшись беглыми замечаниями, краткими отзывами и упоминаниями повести в ряду других произведений Л. Толстого (сб. «Утро». М., 1859, с. 77; журн. «Сын отечества», 1859, № 8; журн. «Северный цветок», 1858, № 10).
 
       «Три смерти». — Впервые рассказ напечатан в журн. «Библиотека для чтения», 1859, № 1.
      Начало работы над рассказом определяется по дневниковой записи от 15 января 1858 года: «Хорошо начал писать «Смерть» (т. 48, с. 3).
      Рассказ был написан в несколько дней. 19 января Толстой прочел его старшему брату, H. H. Толстому, который «советует дерево оставить» ( там же,с. 4). Писатель в это время еще не решил, чем окончить рассказ, смертью барыни или дерева.
      20 января Толстой записывает в Дневнике: «Думал, передумывал «Три смерти» и написал «Дерево». Не вышло сразу» ( там же). Окончательно Толстой завершает свой рассказ 24 января.
      Заключительная часть произведения, смерть дерева, стоившая автору наибольших усилий, была менее всего понята читателями.
      Так, Тургенев писал в письме Толстому из Петербурга 11 февраля 1859 года: «Три смерти» здесь вообще понравились, но конец находят странным и даже не совсем понимают связь его с двумя предыдущими смертями, а те, которые понимают, недовольны» ( И. С. Тургенев.Полн. собр. соч. и писем. Письма, т. III, с. 270–271).
      А. Григорьев в «смерти» дерева увидел показательную и противоречивую черту творчества художника. Критик полагал, что толстовский аналитический метод изображения человека, будучи несомненным достоинством писателя, в своих крайних проявлениях приводит его к «скептицизму» и к подрыву всяких душевных чувств. «Ключ к концам этого анализа, — по мнению критика, — это смерть дуба» («Явления современной литературы, пропущенные нашей критикой». — Журн. «Время», 1862, № 9). В журнале «Рассвет,) (1859, № 12) с подробным анализом рассказа выступил Д. И. Писарев.
 
       «Семейное счастие». — Впервые роман напечатан в журн. «Русский вестник», 1859, №№ 7, 8.