370. А. А. Толстой

1880 г. Января 23? Петербург.

От вас я пошел в театр. Ужасный воздух, ужасная музыка, ужасная публика так подействовали на меня, что я вернулся больной. И не спал половину ночи. Волнение разговоров с вами — главная причина. Я не приду к вам и уеду нынче. Пожалуйста, простите меня, если я вас оскорбил, но если я сделал вам больно, то за это не прошу прощенья. Нельзя не чувствовать боль, когда начинаешь чувствовать, что надо оторваться от лжи привычной и покойной. Я знаю, что требую от вас почти невозможного — признания того прямого смысла учения, который отрицает всю ту среду, в которой вы прожили жизнь и положили все свое сердце, но не могу говорить с вами не вовсю, как с другими, мне кажется, что у вас есть истинная любовь к богу, к добру и что не можете не понять, где он .

За мою раздражительность, грубость, низменность простите и прощайте, старый милый друг, до следующего письма и свиданья, если даст бог.

Ваш Л. Толстой.

371. H. H. Страхову

1880 г. Февраля 2? Ясная Поляна.

Дорогой Николай Николаич.

Чувствую, что я был очень дурен перед вами в Петербурге . Но ваше пристрастие ко мне, надеюсь, преодолеет дурное впечатление. Пожалуйста, сделайте, чтоб это так было. Я и всегда-то неловок в обращении с людьми, а заеду в Петербург, то уж совсем ошалею. Ну будет жалобить вас. Я, слава богу, здоров, дома хорошо и хорошо работал, но жизнь ужасно коротка и осталось ее, я знаю, немного. Издание продал Салаеву . Поездка моя в Петербург и за этими гадкими денежными делами и вся эта суета испортила меня значительно нравственно, но поверите ли, этот упадок нравственный облегчил меня. Кроме того, во время моей поездки я, чтобы поддерживать свои силы, много ел, пил вино и, вернувшись, продолжал тот же образ жизни, и мне стало лучше во всех отношениях.

Работа моя очень утомляет меня. Я все переделываю — не изменяю, — а поправляю сначала и боюсь, что много пишу лишнего, и каждый день думаю о вашем суде. Что вы делаете? Напишите мне также про себя. А главное, любите меня по-прежнему и изредка пишите.

Любящий вас Толстой.

372. В. В. Стасову

1880 г. Февраля 4? Ясная Поляна.

Владимир Васильевич.

Сейчас получил от Верещагина письмо. В письме его выражено враждебное ко мне чувство. Мне это было очень больно и теперь больно. Я бы написал ему, но не помню его имени-отчества, да и боюсь, как бы чем-нибудь в письме не усилить еще в нем этого ужасно больного мне чувства враждебности. Скажите ему, пожалуйста, что на меня сердиться нельзя, потому что у меня теперь одно желание в жизни — это никого не огорчить, не оскорбить, никому — палачу, ростовщику не сделать неприятного, а постараться полюбить их и заставить себя полюбить, а что его я люблю без усилия и потому не мог сделать ему неприятного. Но, видно, я отрицательно нечаянно сделал ему больно тем, что не пришел и не написал, и прошу его простить меня не на словах только, а так, чтобы и не иметь ко мне никакого неприязненного чувства .

Очень благодарен вам за статью об Иванове и книгу . Я прочел ее. Очень трогательно.

Не сердитесь ли и вы на меня за то, что я грубо затронул тогда ваши задушевные чувства? Пожалуйста, не сердитесь. Что ж делать, если мне перестали быть интересны мысли людские, а занимательно только сердце; а у вас я видел, что оно есть и что-то там много всякого добра, и я не мог удержаться от желания толконуться к нему. Может, грубо. Простите.

Ваш Л. Толстой.

Вам, петербуржцу, может быть, непонятно мое состояние в вашем городе. Я именно как угорелый в угарной комнате. Как бы сделать, что нужно, и бежать .

373. H. H. Страхову

1880 г. Мая 4. Ясная Поляна.

Получил вчера ваши книги , дорогой Николай Николаич. Кажется, это то самое, что мне и нужно. Очень вам благодарен. От нас только что уехал нынче Тургенев . Я три дня не садился за работу и чувствую себя совсем другим человеком — очень легко. Погода, весна чудесная. Приезжайте поскорее.

С Тургеневым много было разговоров интересных. До сих пор, простите за самонадеянность, все, слава богу, случается со мной так: «Что это Толстой какими-то глупостями занимается. Надо ему сказать и показать, чтобы он этих глупостей не делал». И всякий раз случается так, что советчикам станет стыдно и страшно за себя. Так, мне кажется, было и с Тургеневым. Мне было с ним и тяжело, и утешительно. И мы расстались дружелюбно. Так приезжайте поскорее. Как я буду рад.

Если вы пишете, я не буду мешать вам. Будем только ходить гулять и есть простоквашу.

Л. Толстой.

374. А. А. Фету

1880 г. Июля 8? Ясная Поляна.

Дорогой Афанасий Афанасьевич! Страхов мне пишет, что он хотел исполнить мою просьбу — уничтожить в вас всякое, какое могло быть, недоброжелательство ко мне или недовольство мною, — но что это оказалось совершенно излишне. Он ничего не мог мне написать приятнее . И это же я чую в вашем письме . А это для меня главное. И еще будет лучше, когда вы по старой привычке заедете ко мне. Мы оба с женой ждем этого с радостью.

Теперь лето, и прелестное лето, и я, как обыкновенно, ошалеваю от радости плотской жизни и забываю свою работу. Нынешний год долго я боролся, но красота мира победила меня. И я радуюсь жизнью и больше почти ничего не делаю.

У нас полон дом гостей. Дети затеяли спектакль, и у них шумно и весело. Я с трудом нашел уголок и выбрал минутку, чтобы написать вам словечко.

Пожалуйста же, по-старому любите нас, как и мы. Передайте наш привет Марье Петровне.

Ваш Л. Толстой.

375. Н. H. Страхову

1880 г. Сентября 26? Ясная Поляна.

Дорогой Николай Николаич.

Я давно уж прошу вас ругать меня, и вот вы и поругали в последнем письме , хотя и с большими оговорками и с похвалами, но и за то очень благодарен. Скажу в свое оправданье только то, что я не понимаю жизни в Москве тех людей, которые сами не понимают ее. Но жизнь большинства — мужиков, странников и еще кое-кого, понимающих свою жизнь, я понимаю и ужасно люблю.

Я продолжаю работать все над тем же и, кажется, не бесполезно . На днях нездоровилось и я читал «Мертвый дом» . Я много забыл, перечитал и не знаю лучше книги изо всей новой литературы, включая Пушкина.

Не тон, а точка зрения удивительна — искренняя, естественная и христианская. Хорошая, назидательная книга. Я наслаждался вчера целый день, как давно не наслаждался. Если увидите Достоевского, скажите ему, что я его люблю .

Прощайте, пишите и главное поядовитее, вы такой на это мастер.

У меня новый кандидат-филолог — умный, хороший малый. Я нынче очень нескладно рассказывал ему кое-что о вашей новой статье , и очень мне было радостно видеть его удивление и восторг.

Ваш Л. Толстой.

376. H. H. Страхову

1880 г. Декабря 28? Ясная Поляна.

Не стою я, дорогой Николай Николаич, таких писем, как ваши два последние , тем, что не написал вам давно, стою только той душевной радостью, которую они доставляют мне.

Пожалуйста, напишите мне подробнее о вашем нездоровье. Я так и не знаю, что у вас. По последнему письму я думал, что вам лучше. Хоть вы и сами не любите лечиться, все-таки не залечивайтесь. Искушение у вас сильно — докторов много: знакомые. Если бы я был в городе, я наверно бы лечился, а вот не лечусь, и все то же. Радуюсь тому, что статья ваша разрастается, и понимаю это, и желаю этого, и прошу вас работать побольше над делом, а не над пустяками, как переводы и особенно эта дребедень из дребеденей «Фауст» Гете. Фет напомнил мне его .

Да еще получил от вас весточку — предисловие к Шопенгауэру — последняя страница превосходна . А 4 корня ведь я так и не понимаю и боюсь, что Шопенгауэр не понимал их, когда писал — мальчиком, а потом, когда вырос большой, не хотел отречься .

Судя по вашим письмам, у вас на душе очень хорошо. И это удивительно для меня — в Петербурге. Как получу ваше письмо, так захочется ужасно вас увидать. Давайте мечтать, что на масленице, если будем живы-здоровы, вы приедете к нам. Я бы приехал к вам, если бы вы жили где-нибудь одни; но Петербург для меня что-то страшное и гадкое, не по мыслям, но чувству прямо противно. Я бы так и ждал вас, и пригонял свои занятия, чтобы быть более свободным.

У нас все — очень хорошо. Каждый день удивляюсь своему счастью. Работа идет ровно. Могу сказать, что я на половине . И рядом с работой все светлее и светлее становится. Обнимаю вас.

Ваш Л. Толстой.

Хвалю ваше предисловие [к] Шопенгауэру, но не согласен, что пессимизм есть основная черта религиозного настроения.

Если случится, что вам без труда можно приобрести книгу о Филоне или его сочинения — такую книгу, чтобы дала ясное понятие о нем, то достаньте, пожалуйста, и пришлите.

377. H. H. Страхову

1881 г. Февраля 5-10? Ясная Поляна.

Получил сейчас ваше письмо , дорогой Николай Николаич, и спешу вам ответить.

Разумеется, ссылайтесь на мое письмо . Как бы я желал уметь сказать все, что я чувствую о Достоевском. Вы, описывая свое чувство, выразили часть моего. Я никогда не видал этого человека и ни когда не имел прямых отношений с ним, и вдруг, когда он умер, я понял, что он был самый, самый близкий, дорогой, нужный мне человек. Я был литератор, и литераторы все тщеславны, завистливы, я, по крайней мере, такой литератор. И никогда мне в голову не приходило меряться с ним — никогда. Все, что он делал (хорошее, настоящее, что он делал), было такое, что чем больше он сделает, тем мне лучше. Искусство вызывает во мне зависть, ум тоже, но дело сердца только радость. Я его так и считал своим другом, и иначе не думал, как то, что мы увидимся, и что теперь только не пришлось, но что это мое. И вдруг за обедом — я один обедал, опоздал — читаю: умер. Опора какая-то отскочила от меня. Я растерялся, а потом стало ясно, как он мне был дорог, и я плакал и теперь плачу.

На днях, до его смерти, я прочел «Униженные и оскорбленные» и умилялся.

В похоронах я чутьем знал, что, как ни обо[…] все это газеты, было настоящее чувство.

Что скажете на письмо жены? Книги в эту минуту не нужно. Очень благодарю вас. От всей души обнимаю и люблю вас.

Ваш Л. Толстой.

Василий Иваныч всякий раз просит передать вам свою любовь и уважение.

378. Александру III

<черновое>

1881 г. Марта 8-15. Ясная Поляна.

Ваше императорское величество.

Я, ничтожный, непризванный и слабый, плохой человек, пишу письмо русскому императору и советую ему, что ему делать в самых сложных, трудных обстоятельствах, которые когда-либо бывали . Я чувствую, как это странно, неприлично, дерзко, и все-таки пишу. Я думаю себе: если ты напишешь, письмо твое будет не нужно, его не прочтут, или прочтут и найдут, что оно вредно, и накажут тебя за это. Вот все, что может быть. И в этом для тебя не будет ничего такого, в чем бы ты раскаивался. Но если ты не напишешь и потом узнаешь, что никто не сказал царю то, что ты хотел сказать, и что царь потом, когда уже ничего нельзя будет переменить, подумает и скажет: если бы тогда кто-нибудь сказал мне это! Если это случится так, ты вечно будешь раскаиваться, что не написал того, что думал. И потому я пишу вашему величеству то, что я думаю.

Я пишу из деревенской глуши, ничего верно не знаю. То, что знаю, знаю по газетам и слухам, и потому, может быть, пишу ненужные пустяки о том, чего вовсе нет, тогда, ради бога, простите мою самонадеянность и верьте, что я пишу не потому, что я высоко о себе думаю, а потому только, что, уже столь много виноватый перед всеми, боюсь быть еще виноватым, не сделав того, что мог и должен был сделать.

(Я буду писать не в том тоне, в котором обыкновенно пишутся письма государям — с цветами подобострастного и фальшивого красноречия, которые только затемняют и чувства, и мысли. Я буду писать просто, как человек к человеку. Настоящие чувства моего уважения к вам, как к человеку и к царю, виднее будут без этих украшений.)

Отца вашего, царя русского, сделавшего много добра и всегда желавшего добра людям, старого, доброго человека, бесчеловечно изувечили и убили не личные враги его, но враги существующего порядка вещей; убили во имя какого-то высшего блага всего человечества. Вы стали на его место, и перед вами те враги, которые отравляли жизнь вашего отца и погубили его. Они враги ваши потому, что вы занимаете место вашего отца, и для того мнимого общего блага, которого они ищут, они должны желать убить и вас.

К этим людям в душе вашей должно быть чувство мести, как к убийцам отца, и чувство ужаса перед той обязанностью, которую вы должны были взять на себя. Более ужасного положения нельзя себе представить, более ужасного потому, что нельзя себе представить более сильного искушения зла. Враги отечества, народа, презренные мальчишки, безбожные твари, нарушающие спокойствие и жизнь вверенных миллионов, и убийцы отца. Что другое можно сделать с ними, как не очистить от этой заразы русскую землю, как не раздавить их, как мерзких гадов. Этого требует не мое личное чувство, даже не возмездие за смерть отца, этого требует от меня мой долг, этого ожидает [от] меня вся Россия.

В этом-то искушении и состоит весь ужас вашего положения. Кто бы мы ни были, цари или пастухи, мы люди, просвещенные учением Христа.

Я не говорю о ваших обязанностях царя. Прежде обязанностей царя есть обязанности человека, и они должны быть основой обязанности царя и должны сойтись с ними.

Бог не спросит вас об исполнении обязанности царя, не спросит об исполнении царской обязанности, а спросит об исполнении человеческих обязанностей. Положение ваше ужасно, но только затем и нужно учение Христа, чтобы руководить нас в тех страшных минутах искушения, которые выпадают на долю людей. На вашу долю выпало ужаснейшее из искушений. Но как ни ужасно оно, учение Христа разрушает его, и все сети искушения, обставленные вокруг вас, как прах разлетятся перед человеком, исполняющим волю бога. Мф. 5, 43. Вы слышали, что сказано: люби ближнего и возненавидь врага твоего; а я говорю вам: любите врагов ваших… благотворите ненавидящим вас — да будете сынами отца вашего небесного. 38. Вам сказано: око за око, зуб за зуб, а я говорю: не противься злу. Мф. 18, 20. Не говорю тебе до 7, но до 70Ч7. Не ненавидь врага, а благотвори ему, не противься злу, не уставай прощать. Это сказано человеку, и всякий человек может исполнить это. И никакие царские, государственные соображения не могут нарушить заповедей этих. 5, 19. И кто нарушит одну из сих малейших заповедей, малейшим наречется в царствии небесном, а кто сотворит и научит, тот великим наречется в царствии небесном. 7, 24. И так, всякого, кто слушает сии мои слова и исполняет их, уподоблю мужу разумному, который построил свой дом на камне: пошел дождь, и разлились реки, и подули ветры, и устремились в дом тот, и он не упал, ибо основан был на камне. А всякий, слушающий… великое.

Знаю я, как далек тот мир, в котором мы живем, от тех божеских истин, которые выражены в учении Христа и которые живут в нашем сердце, но истина — истина, и она живет в нашем сердце и отзывается восторгом и желанием приблизиться к ней. Знаю я, что я ничтожный, дрянной человек, в искушениях, в 1000 раз слабейших, чем те, которые обрушились на вас, отдавался не истине и добру, а искушению и что дерзко и безумно мне, исполненному зла человеку, требовать от вас той силы духа, которая не имеет примеров, требовать, чтобы вы, русский царь, под давлением всех окружающих, и любящий сын после убийства, простили бы убийц и отдали бы им добро за зло; но не желать этого я не могу, [не могу] не видеть того, что всякий шаг ваш к прощению есть шаг к добру; всякий шаг к наказанию есть шаг к злу, не видеть этого я не могу. И как для себя в спокойную минуту, когда нет искушения, надеюсь, желаю всеми силами души избрать путь любви и добра, так и за вас желаю и не могу не надеяться, что вы будете стремиться к тому, чтобы быть совершенными, как отец ваш на небе, и вы сделаете величайшее дело в мире, поборете искушение, и вы, царь, дадите миру величайший пример исполнения учения Христа — отдадите добро за зло.

Отдайте добро за зло, не противьтесь злу, всем простите.

Это и только это надо делать, это воля бога. Достанет ли у кого или недостанет сил сделать это, это другой вопрос. Но только этого одного надо желать, к этому одному стремиться, это одно считать хорошим и знать, что все соображения против этого — искушения и соблазны, и что все соображения против этого, всени на чем не основаны, шатки и темны.

Но кроме того, что всякий человек должен и не может ничем другим руководиться в своей жизни, как этими выражениями воли божией, исполнение этих заповедей божьих есть вместе с тем и самое для жизни вашей и вашего народа разумное действие. Истина и благо всегда истина и благо и на земле, и на небе. Простить ужаснейших преступников против человеческих и божеских законов и воздать им добро за зло — многим это покажется в лучшем смысле идеализмом, безумием, а многим злонамеренностью. Они скажут: «Не прощать, а вычистить надо гниль, задуть огонь». Но стоит вызвать тех, которые скажут это, на доказательство их мнения, и безумие и злонамеренность окажутся на их стороне.

Около 20 лет тому назад завелось какое-то гнездо людей, большей частью молодых, ненавидящих существующий порядок вещей и правительство. Люди эти представляют себе какой-то другой порядок вещей, или даже никакого себе не представляют и всеми безбожными, бесчеловечными средствами, пожарами, грабежами, убийствами, разрушают существующий строй общества. 20 лет борются с этим гнездом. Как уксусное [?] гнездо, постоянно зарождающее новых деятелей, и до сих пор гнездо это не только не уничтожено, но оно растет, и люди эти дошли до ужаснейших, по жестокости и дерзости, поступков, нарушающих ход государственной жизни. Те, которые хотели бороться с этой язвой внешними, наружными средствами, употребляли два рода средств: одно — прямое отсечение больного, гнилого, строгость наказания; другое — предоставление болезни своего хода, регулирование ее. Это были либеральные меры, которые должны были удовлетворить беспокойные силы и утишить напор враждебных сил. Для людей, смотрящих на дело с материальной стороны, нет других путей — или решительные меры пресечения, или либерального послабления. Какие бы и где ни собрались люди толковать о том, что нужно делать в теперешних обстоятельствах, кто бы они ни были, знакомые в гостиной, члены совета, собрания представителей, если они будут говорить о том, что делать для пресечения зла, они не выйдут из этих двух воззрений на предмет: или пресекать — строгость, казни, ссылки, полиция, стеснения цензуры и т. п., или либеральная потачка — свобода, уверенная мягкость мер взысканий, даже представительство, конституция, собор. Люди могут сказать много еще нового относительно подробностей того и другого образа действий; во многом многие из одного и того же лагеря будут несогласны, будут спорить, но ни те, ни другие не выйдут — одни из того, что они будут отыскивать средства насильственного пресечения зла, другие — из того, что они будут отыскивать средства не стеснения, давания выходу затеявшемуся брожению.