200. Ю. Ф. Самарину

<неотправленное>

1867 г. Января 10. Ясная Поляна.

Юрий Федорович! Не знаю, как и отчего это сделалось, но вы мне так близки в мире нравственном — умственном, как ни одинy человек. Я с вами мало сблизился, мало говорил , но почему-то мне кажется, что вы тот самый человек, которого мне нужно (ежели я не ошибся, то я вам нужен), которого мне недостает — человек самобытно умный, любящий многое, но более всего — правду и ищущий ее. Я такой же человек. У меня есть мои пристрастия, привычки, мои тщеславия, сердечные связи, но до сих пор — мне скоро 40 — я все-таки больше всего люблю истину и не отчаялся найти ее и ищу и ищу ее. Иногда, и именно никогда больше как нынешний год, мне не удавалось приподнимать уголки завесы и заглядывать туда — но мне одному и тяжело и страшно, и кажется, что я заблуждаюсь. И я ищу помощи, и почему-то невольно один вы всегда представляетесь мне. Уже с начала осени я сбирался увидать вас и написать, но все откладывал — но теперь дошло до того, что я пишу свой роман, пишу другое… надо написать Самарину, надо написать. Ну вот я и пишу. Что же я хочу сказать вам? Вот что. Ежели я не ошибаюсь, и вы действительно тот человек, каким я воображаю вас, ищущий объяснения всей этой путанице, окружающей нас, и ежели я вам хоть в сотую долю так же интересен и нужен, как вы мне, то сблизимтесь, будем помогать друг другу, работать вместе и любить друг друга, ежели это будет возможно. Настолько я знаю вас, что мне нечего вам говорить: отвечая мне, будьте совершенно прямы и искренны — то есть пишите мне, ответьте на мои вопросы, или, само собой разумеется, разорвите мое письмо и никому об нем не говорите, ежели оно вам покажется — так, странным проявлением чудака. Не говоря о тех вопросах, которые меня занимают и про которые я не могу еще начать говорить теперь, а ежели мы сойдемся, которые мы и письменно и разговорно долго будем разрабатывать, ответьте мне на некоторые вопросы, до вас лично касающиеся. Я узнал о вашем присутствии в Москве из заседаний земского — чего-то . Я читал ваши речи и ужасался. Для того, чтобы вам говорить там,вам надо (хоть как последнее о дворянстве) вашу мысль, выходящую из широких основ мышления, заострить так, чтобы она была прилична, и когда она сделана приличною, то для всех (кроме некоторых, которые видят вас из-за нее, как я) она весит ровно столько же, сколько благоразумно-пошлое слово какого-нибудь благородного дворянина или гнусного старичка Смирнова . Я этого не моту понять. Как вы можете vous commettre с земством и т. п. Я эти ваши речи соединяю с тем, что вы мне сказали, когда я мельком видел вас — что я человек конченый… А этого нет, я это чувствую. Земство, мировые суды, война или не война и т. п. — все это проявление организма общественного — роевого (как у пчел), на это всякая пчела годится и даже лучше те, которые сами не знают, что и зачем делают, — тогда из общего их труда всегда выходит однообразная, по известным зоологическим законам деятельность. Эта зоологическая деятельность военного, государя, предводителя, пахаря есть низшая ступень деятельности, деятельность, в которой, правы матерьялисты, — нет произвола. Бисмарк думает, что он перехитрил всю Европу, а он только содействовал в числе 1000 других причин необходимому с 1866 году кровопусканию Германии . Пускай клячи ходят на этом рушильном колесе, но вы ходите в этом колесе сознательно, вы, как добрый скакун, который бы мог свободно скакать по полям, стали на колесо, идете шагом с клячами и говорите себе: «Я так буду ходить, чтобы мука выходила самая отличная». Мука будет все та же, как от тех лошадей, которые наивно думают, что они далеко уйдут по колесу. Объясните мне это. Другое, чего я не понимаю в вас, это религиозные убеждения . Впрочем, я никогда не слыхал ваших убеждений от вас, я слышал об вас. Так ли это? Открытый ли это, или закрытый для обсуждения в вас вопрос? Пожалуйста же, изорвите мое письмо или напишите мне, но так, как я смотрю на вас, — я не вижу между нами никаких условных преград — я прямо сразу чувствую себя совершенно открытым в отношении вас. Ни казаться перед вами я не хочу ничем, ни скрыть от вас ничего не хочу самого задушевного или самого постыдного для меня, ежели вам бы нужно было это узнать. Я буду очень счастлив, коли получу такое ваше письмо. Не знаю, как и отчего, но я много жду не для одних нас от нашего такого умственного сближения. Ежели же вы не захотите его, то напишите мне только, что получили мое письмо, — мне тогда только будет немножко совестно встречаться с вами.

Гр. Л. Толстой.

10 января 1867 г.

201. М. С. Башилову

1867 г. Февраля 28. Ясная Поляна.

Вот мои замечания на присланные вами черновые рисунки, любезный Михаил Сергеич.

1) Кутузов, Долохов — прекрасно, но Долохову нельзя ли придать более молодцеватости — солдатской выправки — выше плечи — грудь вперед .

2) Ростов с Теляниным — прекрасно, но чем приятнее и красивее, миловиднее будет Ростов, тем лучше .

3) Билибин — chef d’Suvre.

4) Император Франц — прелесть, но князь Андрей немного слишком affectй. Впрочем, он и так хорош. Ежели вам под карандашом не попадет лучше выражения, то не портите это .

5) На мосту — все очень хорошо, кроме Денисова (вперед прошу извинить, ежели я вру), но он саблю держит очень нехорошо и уж это наверное, что сидит дурно, и ноги согнуты и длинны — колени назад, нога вытянута, почти уперта в стремя и ж… подобрана .

6) Тушин и артиллеристы очень хороши, хотя я Тушина и воображал молодым, но у вас прекрасно выражена в нем почтенная комичность. Багратион совсем не хорош. Черты должны быть грубее гораздо, потом не шапка, а картузсо смушками — это исторический костюм. Бурка всегда носится на боку — так что прореха над правым плечом. Посадка его, как грузина, должна быть непринужденная — немножко на боку с неупертыми в стремена ногами. Лошадь попроще и поспокойнее. Впрочем, это последнее о лошади я не знаю; но то, что я говорю о нем, на этом я настаиваю .

7) Костер — прелесть все три фигуры .

Рукопись переписывается для вас, часть, равная почти той, которая напечатана, — и на днях вам пришлю. Так как, вероятно, теперь вы рисуете на дереве, то вы не будете иметь задержки нисколько.

Гравирование картинки урока математики превосходно , остальные хуже.

На все ваши предположения о времени печатания и месте я совершенно согласен. Только мне кажется, не мешало бы выпустить раньше.

Прощайте, дружески жму руки вам и вашей жене, которой прошу передать поцелуй от моей.

Весь ваш гр. Л. Толстой.

28 февраля.

202. П. И. Бартеневу

1867 г. Марта 31. Ясная Поляна.

Уважаемый Петр Иванович!

Посылаю вам письмо Павла к моему деду Николаю Сергеевичу Волховскому , которое давно у меня валяется. Пожалуй, оно для вас будет иметь какой-нибудь интерес.

Статью для «Архива» я непременно напишу, но не теперь . Теперь я ничего не могу делать, кроме окончания моего романа. Но за намерение мое, или просто за то, что вы любезный человек, сделайте мне одолжение. Напишите мне, ежели это не составит для вас большого труда, материалы для истории Павла-императора. Не стесняйтесь тем, что вы не все знаете. Я ничего не знаю, кроме того, что есть в «Архиве». Но то, что есть в «Архиве», привело меня в восторг . Я нашел своего исторического героя. И ежели бы бог дал жизни, досуга и сил, я бы попробовал написать его историю . Желаю вам всего лучшего.

Сотрудник ваш гр. Л. Толстой.

31 марта.

Письмо Павла не посылаю, потому что на нем печать очень толста, а на днях пришлю с людьми, которые едут в Москву.

203. А. А. Фету

1867 г. Июня 28. Ясная Поляна.

Ежели бы я вам писал, милый друг Афанасий Афанасьич, всякий раз, как я о вас думаю, то вы бы получали от меня по два письма в день. А всего не выскажешь и кроме того — то лень, а то слишком занят, как теперь. На днях я приехал из Москвы и предпринял строгое лечение под руководством Захарьина, и главное, печатаю роман в типографии Риса, готовлю и посылаю рукопись и корректуры, и должен так день за день под страхом штрафа и несвоевременного выхода. Это и приятно, и тяжело, как вы знаете.

О «Дыме» я вам писать хотел давно и, разумеется, то самое, что вы мне пишете. От этого-то мы и любим друг друга, что одинаково думаем умом сердца, как вы называете. (Еще за это письмо вам спасибо большое. Ум умаи ум сердца— это мне многое объяснило.) Я про «Дым» думаю то, что сила поэзии лежит в любви — направление этой силы зависит от характера. Без силы любви нет поэзии; ложно направленная сила, — неприятный, слабый характер поэта претит. В «Дыме» нет ни к чему почти любви и нет почти поэзии. Есть любовь только к прелюбодеянию легкому и игривому, и потому поэзия этой повести противна. Вы видите, — это то же, что вы пишете . Я боюсь только высказывать это мнение, потому что я не могу трезво смотреть на автора, личность которого не люблю, но, кажется, мое впечатление общее всем. Еще один кончил. Желаю и надеюсь, что никогда не придет мой черед. И о вас то же думаю. Я от вас все жду, как от 20-летнего поэта, и не верю, чтобы вы кончили. Я свежее и сильнее вас не знаю человека. Поток ваш все течет, давая тоже известное количество ведер воды — силы. Колесо, на которое он падал, сломалось, расстроилось, принято прочь, но поток все течет, и, ежели он ушел в землю, он где-нибудь опять выйдет и завертит другие колеса. Ради бога, не думайте, чтобы я вам это говорил потому, что долг платежом красен и что мне всегда говорите подбадривающие вещи, — нет, я всегда и об одном вас так думаю. Хотел еще писать, но приехали гости и помешали. Прощайте, обнимаю вас, милый друг, целую руку Марьи Петровны и прошу за меня пожать руку Борисову, у которого надеюсь быть осенью. Я адресую в Мценск, потому что вы там на выборах .

Мне так хочется, нужно вас видеть, что я бы приехал к вам, ежели бы было возможно. Благодетель, голубчик, приезжайте ко мне на денек.

Л. Толстой.

28 июня.

204. П. И. Бартеневу

1867 г. Августа 16…18. Ясная Поляна.

Я очень давно (5 дней) не получаю корректур. Припугните их, пожалуйста .

Не марать так, как я мараю, я не могу и твердо знаю, что маранье это идет в великую пользу . И не боюсь потому счетов типографии, которые, надеюсь, не будут уж очень придирчивы.

То именно, что вам нравится, было бы много хуже, ежели бы не было раз 5 перемарано.

О Николеве и Балашове Александре я вычитал из «Записок современника» Жихарева и потому сомневаюсь в справедливости вашего исправления. За березовую рощу очень благодарен .

«Записок севастопольца» не успел прочесть, и скучно было. Я не люблю этот игривый тон — и оттого неправдивый .

Пороху А. Е. Берс вам обещал дать, ежели или когда вам нужно.

Последние отосланные мною корректуры о приеме Пьера в масонскую ложу я бы желал получить еще раз исправленными. Ежели нельзя, то нечего делать, но лучше бы было.

Теперь самое важное:

Я полагаю, что выпустить два первые тома в сентябре будет невыгодно для всего издания. Надо выпустить все вместе.

Кроме того, при выпуске 2-х томов я теряю запас времени, который мне дает первая часть, не поправляемая мною . Запас этот мне нужен особенно для 4-го тома, на котором я боюсь задержать печатание, так как он не вполне готов. 3-й том надеюсь прислать весь или привезти в начале сентября .

Потому прошу вас торопить печатанием 2-го тома и на него исключительно посвятить весь шрифт и все силы, а 1-ю часть приберегать на то время, когда произойдет задержка за моей рукописью.

Весь ваш Л. Толстой.

205. С. А. Толстой

1867 г. Сентября 27. Москва.

Сейчас приехал из Бородина . Я очень доволен, очень, — своей поездкой и даже тем, как я перенес ее, несмотря на отсутствие сна и еды порядочной. Только бы дал бог здоровья и спокойствия, а я напишу такое бородинское сражение, какого еще не было. Все хвастается! Видел тебя во сне, лежа в монастыре, и так ясно, что вспоминаю о сне, как о действительности, и с страхом думаю о тебе.

Не пишу тебе подробности поездки — расскажу. Первую ночь ехал до Можайска 100 верст и соснул поутру на станции, вторую ночь ночевали в гостинице монастыря. Встал на заре, объехал еще раз поле, и весь день ехали до Москвы.

Получил твои два письма . Грустно о большой Тане и страшно, очень страшно стало за маленькую Таню. (Я знаю, вижу и люблю, и боюсь ее с ее жаром.) Но главное стало хорошо на сердце от твоих писем, от того, что есть тебяв них. И все лучшее твое ты кладешь в письма и мысли обо мне. А в жизни часто заглушает это и тошнота, и чувство спора. Я это знаю.

Я занимаю 1000 р. у Перфильева и потому буду богат, и куплю шапку, и сапоги, и все, что велишь. Знаю, что ты рассердишься на то, что я занимаю. Не сердись; я занимаю затем, чтобы это первое время зимы быть свободным, не стесненным и не тревожимым денежными делами, и с этой целью намерен эти деньги беречь как можно и иметь их только на то, чтобы знать, что есть деньги, чтобы расчесть невыгодного и лишнего человека и т. п. Ты поймешь и поможешь мне. Письма твои, душенька, для меня огромное наслаждение, и не говори вздор, чтобы я их давал читать.

В Бородине мне было приятно, и было сознание того, что я делаю дело; но в городе мне невыносимо, а ты говоришь, что я люблю шляться. Я бы только желал, чтобы ты в 1/10 так любила деревню и ненавидела праздную суету города, как я. Завтра поеду к Перфильевым поблагодарить их, и увижу Риса, и буду делать покупку, и ежели все кончу и Дьяков готов, то поеду в пятницу утром. Прощай, душенька, целую тебя и детей.

206. П. И. Бартеневу

1867 г. Ноября 1. Ясная Поляна.

Посылаю корректуры. Рукопись третьего тома готова, наконец. Я говорю, наконец, потому что конец 3-го тома было самое трудное место и узел всего романа . Кроме того, я на днях только поднимаюсь после грудного воспаления и теперь еще болен. Я рукопись посылаю завтра с Дьяковым. Я для отсылки ждал его. Четвертый том в начале ноября доставлю вам , 4-й том не может задержать.

Я думаю продавать 3 тома с подпиской на печатающийся 4-й . Как вы думаете?

В последних корректурах, которые я вам прислал, в том месте, где Николай Ростов приезжает из армии, сказано, что на предпоследней станции он избил ямщика, а на последней дал 3 рубля на водку . Это вымарайте.

Л. Толстой.

1 Nоября.

207. П. И. Бартеневу

1867 г. Ноября 14. Ясная Поляна.

В одном месте рассуждений Пьера о лжи он говорит: «Императоры спорят о том, кто предложит Наполеону свою дочь в незаконные жены». Ежели это опасно, то замените: «Император австрийский считает себя счастливым, что успел прежде других предложить свою дочь в незаконную жену» .

Не получал еще корректур, а нахожусь в хорошем рабочем духе. Только бы еще на месяц.

Четвертого тома первые листы пришлю на этой неделе.

Пора бы напечатать объявления .

Л. Толстой.

14 Nоября.

208. П. И. Бартеневу

1867 г. Ноября 18...22. Ясная Поляна.

Я послал нынче листов на 5 рукописи 4-го тома и первую гранку 3-го. Насчет того, что я долго не высылал, могу только сказать: виноват, вперед не буду. Кое-что не переведено в 4-м томе — письмо Александра между прочим — переведите, пожалуйста . Теперь не должно быть задержки. Каждый день буду высылать. Протежируйте меня у Риса .

Л. Толстой.

209. П. И. Бартеневу

1867 г. Ноября 26. Ясная Поляна.26 Nоября.

Посылаю последние корректуры 3-го тома. Я измучился за ними, но зато единственной стороной доволен. Они ужасно измараны. В большей части есть подряд переписанные для ясности листы, в некоторых — нет. Но прочесть и разобрать всё можно. Ежели же бы вышло недоразумение — неясность, лучше велите прислать мне еще раз корректуры.

Во многих листах пришитых и сплошь переписанных (для ясности) прибавлено иногда и изменено. Одним словом, держаться надо редакции переписанных листов.

Эти все гранки самое важное место романа — узел . Ради бога, просмотрите повнимательнее и при малейшем сомнении пришлите мне другой раз.

У меня в голове страшный дурман — я 4-й день не разгибаясь работаю, и теперь 2-й час ночи.

Четвертый том пойдет легко, завтра пришлю еще рукописи.

Л. Толстой.

Пришлите мне экземпляр.

Отвечайте поскорее.

210. П. И. Бартеневу

1867 г. Декабря 8. Ясная Поляна.

Посылаю еще рукопись, любезный Петр Иванович . Она писана разными руками, и в ней много есть французского (которое надо перевести), и потому, пожалуйста, скажите в типографии, чтобы получше корректировали. Я не задержу рукописи, но меня задерживает типография. Я не получал листков III т. и последних корректур IV т., хотя от меня все уже давно отослано. Когда то, что я посылаю, будет набрано, сообщите мне, сколько это будет листов. Мне это нужно для соображения.

В том, что я посылаю, есть тоже опасные места в цензурном отношении. Пожалуйста, руководствуйтесь тем, что я писал вам в последнем письме, т. е. вымарывайте все, что сочтете опасным. Теперь, когда дело приближается к концу, на меня находит страх, как бы цензура или типография не сделала какой-нибудь гадости . В обоих случаях одна надежда на вас.

Ваш Л. Толстой.

8 декабря.

211. M. П. Погодину

1868 г. Марта 21…23. Москва.

Меня очень обрадовало ваше письмо, многоуважаемый Михаил Петрович . Мысли мои о границах свободы и зависимости и мой взгляд на историю не случайный парадокс, который на минуту занял меня. Мысли эти — плод всей умственной работы моей жизни и составляют нераздельную часть того миросозерцания, которое бог один знает, какими трудами и страданиями выработалось во мне и дало мне совершенное спокойствие и счастье. А вместе с тем я знаю и знал, что в моей книге будут хвалить чувствительную сцену барышни, насмешку над Сперанским и т. п. дребедень, которая им по силам, а главное-то никто не заметит. Вы заметите и, пожалуйста, читайте и замечайте на полях. И, пожалуйста, поговоримте. Назначьте время, когда бы мне повидаться с вами .