Степа.Да, но если не взыскивать за эту одну сорокапятитысячную, то очень скоро все 44999/45000 будут тоже срублены.
       Николай Иванович.Да это я только для тети сказал, а в сущности, я никакого права не имею на этот лес — земля принадлежит всем, то есть не может принадлежать никому. А труда мы на эту землю не положили никакого.
       Степа.Нет, ты сделал сбережения, караулил.
       Николай Иванович.Каким путем я приобрел эти сбережения? И караулил лес я не сам… Ну, да этого нельзя доказать, если человек не чувствует стыда за то, что он прибьет другого.
       Степа.Да никто не бьет.
       Николай Иванович.Точно так же, если не чувствует стыда, что он, не трудясь, пользуется чужим трудом, то доказывать этого нельзя, и вся та политическа экономия, которую ты учил в университете, только зато и нужна, чтобы оправдать то положение, в котором мы себя находим.
       Степа.Напротив, наука разрушает всякие предвзятые мысли.
       Николай Иванович.Ну, впрочем, это для меня неважно. Для меня важно то, что я знаю, что, если бы был на месте Ефима, я бы сделал то же самое, что on, a сделав это, был бы в отчаянии, если бы меня сажали в тюрьму, а потому — так как я хочу поступать с другими так, как желал бы, чтобы поступали со мной, то я не могу его обвинять и делаю, что могу, чтобы его избавить.
      (В один голос: Петр Семенович, Александра Ивановна и Степа):
       Петр Семенович.Но если так, то нельзя ничем владеть.
       Александра Ивановна.Тогда гораздо выгоднее воровать, чем работать.
       Степа.Ты всегда не отвечаешь на доводы. Я говорю, что тот, кто сделал сбереженье, имеет право им пользоваться.
       Николай Иванович (улыбаясь).Ну, уж я не знаю, кому отвечать. (К Петру Семеновичу.)И нельзя ничем владеть.
       Александра Ивановна.А если нельзя ничем владеть, нельзя иметь ни одежды, ни куска хлеба, а надо все отдать, то нельзя жить.
       Николай Иванович.И нельзя жить так, как мы живем.
       Степа.То есть надо умереть. Стало быть, учение это для жизни не годится.
       Николай Иванович.Нет, оно дано только для жизни. Да, надо все отдать. Да не то что отдать лес, которым мы не пользуемся и никогда не видали, но надо отдать, да, и свою одежду, и свой хлеб.
       Александра Ивановна.И детский?
       Николай Иванович.Да, и детский, и не только хлеб, но самого себя отдать. В этом все учение Христа. Надо все силы употреблять, чтобы отдать себя.
       Степа.Значит, умереть…
       Николай Иванович.Да, если ты умрешь за други свои, то это будет прекрасно и для тебя и для других, но в том-то и дело, что человек не один дух, а дух во плоти. И плоть тянет жить для себя, а дух просвещения тянет жить для бога, для других, и жизнь идет у всех не животная, по равнодействующей и чем ближе к жизни для бога, тем лучше. И потому, чем больше мы будем стараться жить для бога, тем лучше, а жизнь животная уже сама за себя постарается.
       Степа.Зачем же середину, равнодействующую; если хорошо жить так, то надо все отдать и умереть.
       Николай Иванович.И будет прекрасно. Постарайся сделать это, и будет хорошо и тебе и другим.
       Александра Ивановна.Нет, это неясно, не просто. C'est tirй par les cheveux.
       Николай Иванович.Ну, что же делать. Этого нельзя словами растолковать. Ну, впрочем, довольно.
       Степа.Действительно, довольно, и я не понимаю. (Уходит.)

Явление пятнадцатое

      Те же, без Степы.
       Николай Иванович (обращается к священнику).Так какое же впечатление произвела на вас книга?
       Священник (в волнении).Как сказать: ну, историческая сторона разработана достаточно, но убедительности, достоверности, что ли, полной нет, потому что материалов, что ли, слишком недостаточно. Ни божественность, ни небожественность, что ли, Христа нельзя доказать исторически; есть одно доказательство непререкаемое…
      Во время разговора сначала дамы, а потом Петр Семенович уходят, и остаются один священник с Николаем Ивановичем.
       Николай Иванович.То есть церковь.
       Священник.Ну, само собою, церковь, свидетельство, что ли, лиц, ну, достоверных, святых, что ли.
       Николай Иванович.Понятно, что это было бы прекрасно, если бы существовал такой орден непогрешимый, которому мы могли бы верить, желательно, чтобы был такой. Но то, что это желательно, не доказывает того, что он есть.
       Священник.Я полагаю, именно доказывает это самое. Не мог господь, ну, предоставить, что ли, свой закон возможности искажений, перетолкований, а должен был основать такую, ну, блюстительницу, что ли, своих истин, при которой истины эти не могут уж подвергнуться искажениям.
       Никола и Иванович.Да, хорошо. Но ведь то вам надо было доказать самые истины, а теперь надо доказывать истинность хранительницы истины.
       Священник.Тут надо, ну, верить, что ли.
       Николай Иванович.Верить — надо верить, без веры нельзя, но не верить в то, что мне скажут другие, а в то, к вере во что вы приведены сами ходом своей мысли, своим разумом… Вера в бога, в истинную вечную жизнь.
       Священник.Разум может обмануть, у каждого свой разум.
       Николай Иванович (горячо).Вот это-то ужасное кощунство. Богом дано нам одно священное орудие для познания истины, одно, что может всех нас соединить воедино. А мы ему-то не верим.
       Священник.Да как же верить, когда, ну, разногласия, что ли.
       Николай Иванович.Где же разногласия: то, что дважды два четыре, и что другому не надо делать, чего себе не хочешь, и что всему есть причина и тому подобные истины, мы признаем все, потому что все они согласны с нашим разумом. А вот то, что бог открылся на горе Синае Моисею, или что Будда улетел на солнечном луче, или что Магомет летал на небо, и Христос улетел туда же, в этих и тому подобных делах мы все врозь.
       Священник.Нет, мы не врозь все, кто в истине; мы все соединены в одну веру в бога, Христа.
       Николай Иванович.Да и тут даже не соединены, а все разошлись. А потом, почему я буду верить вам больше, чем ламе буддийскому. Только оттого, что я родился в вашей вере?
      Опять спор между играющими.
      — Аут.
      — Нет, не аут.
       Ваня.Я видел.
      Во время разговора лакеи устанавливают стол, опять чай, кофе.
       Николай Иванович.Вы говорите: церковь дает единение. Напротив, самое ужасное разъединение всегда было от церкви. «Сколько раз хотел я собрать вас, как наседка цыплят…»
       Священник.Это было до Христа, а Христос и собрал.
       Николаи Иванович.Христос-то собрал, да мы разъединили, потому что навыворот поняли его. Он разрушал всякие церкви.
       Священник.А как же: «скажи церкви»?
       Николай Иванович.Не в словах дело, — да слова эти ничего и не говорят о церкви, — но дело в духе учения. Учение Христа всемирное и включает в себя все верования и не допускает ничего исключительного: ни воскресенья, ни божественности Христа, ни таинств, ничего такого, что разделяет.
       Священник.Да тогда это — ну, ваше, что ли, толкование Христова учения, а Христово учение все основано на его божественности и воскресении.
       Николай Иванович.Вот этим-то и ужасны церкви. Они разделяют тем, что они утверждают, что они в обладании полной, несомненной, непогрешимой истины. «Изволися нам и святому духу». Это началось еще с первого собора апостолов. С этого времени начали утверждать, что они находятся в обладании полной и исключительнойистины. Ведь если я скажу, что есть бог, начало мира, со мной согласятся все; и это признание бога соединит нас; но если я скажу, что есть бог Брама, или еврейский, или троица, то такое божество разъединит. Люди хотят соединиться и для этого придумывают средства соединения, а пренебрегают одним несомненным средством соединения — стремлением к истине. Вроде того как если бы люди в огромном здании, где свет падает сверху в середине, старались соединяться по углам кучками, вместо того чтобы всем идти к свету. Тогда, не думая о соединении, все бы соединились.
       Священник.Но как же руководить народом, не имея, ну, определенной, что ли, истины?
       Николай Иванович.Вот в этом-то и ужас. Нам, каждому, надо спасать душу, делать самому дело божие, а мы озабочены о том, чтобы спасать, учить людей. И чему же мы учим? Ведь это ужасно подумать. Учим теперь в конце девятнадцатого столетия, тому, что бог сотворил мир в шесть дней, потом сделал потоп, посадил туда всех зверей, и все глупости, гадости Ветхого завета, и потом тому, что Христос велел всех крестить водой, или верить в нелепость и мерзость искупления, без чего нельзя спастись, и потом улетел на небо и сел там, на небе, которого нет, одесную отца. Мы привыкли к этому, но ведь это ужасно. Ребенок, свежий, открытый к добру и истине, спрашивает, что такое мир, какой его закон, и мы, вместо того чтобы открыть ему переданное нам простое учение любви и истины, старательно начинаем ему вбивать в голову всевозможные ужасающие нелепости и мерзости, приписывая их богу. Ведь это ужас. Ведь это такое преступление, хуже которого нет в мире. И мы, и вы с вашей церковью совершаете это. Простите меня.
       Священник.Да, если смотреть так, ну, рационалистически, что ли, на учение Христа, то это так.
       Николай Иванович.Как ни смотреть, все то же будет.
      Молчание. Входит Александра Ивановна.

Явление шестнадцатое

      Те же и Александра Ивановна.
      Священник откланивается.
       Александра Ивановна.Прощайте, батюшка, собьет он вас с толку, не слушайте его.
       Священник.Нет, испытуйте писание. Дело слишком важное, чтобы, ну, пренебрегать, что ли. (Уходит.)

Явление семнадцатое

      Те же, без священника.
       Александра Ивановна.Право, ты, Nicolas, его не жалеешь. Хоть он и священник, а ведь он еще мальчик, не может иметь твердых убеждений, не утвердился…
       Николай Иванович.Дать ему время утвердиться, загрубеть в обмане. Нет, зачем же. Да и он хороший, искренний человек.
       Александра Ивановна.Но что же бы с ним было, если бы он поверил тебе?
       Николай Иванович.Мне верить нечего, а если бы он увидал истину, это было бы хорошо, и для него и для всех хорошо.
       Александра Ивановна.Да если бы это было хорошо, то все бы тебе поверили, а теперь, напротив, никто тебе не верит, и жена твоя меньше всех. И не может поверить.
       Николай Иванович.Кто же тебе сказал?
       Александра Ивановна.Да вот ты растолкуй ей это. Она никогда не поймет, да и я не пойму, и никто в мире не поймет, чтобы надо было заботиться о чужих людях, а своих детей бросить. Вот это ты Маше растолкуй.
       Николай Иванович.И Маша непременно поймет. И — прости меня, Алина, но если бы не было чужих влияний, на которые она очень склонна поддаваться, она бы поняла меня и шла бы со мной вместе.
       Александра Ивановна.В том, чтобы обездолить своих детей в пользу пьяного Ефима et compagnie? Никогда. А то, что ты на меня сердишься, то, ты меня извини, я не могу не сказать.
       Николай Иванович.Я не сержусь. Напротив, даже я очень рад, что ты сказала все свое и дала мне случай, вызвала меня на то, чтобы самому высказать ей весь мой взгляд. Я дорогой нынче думал об этом и сейчас скажу ей, и увидишь, что она согласится, потому что она умна и добра.
       Александра Ивановна.Ну, в этом позволь усумниться.
       Николай Иванович.Нет, я не сомневаюсь. Ведь это не какая-нибудь моя выдумка, а это только то, что мы все знали и что Христос открыл нам.
       Александра Ивановна.Да, по-твоему, Христос это открыл, а по-моему — другое.
       Николай Иванович.Не может быть другого.
      Крик между играющими.
       Люба.Out (аут).
       Ваня.Нет, мы не видали.
       Лизанька.Я видела, вот куда упал.
       Люба.Аут, аут, аут.
       Ваня.Неправда.
       Люба.Во-первых, неучтиво говорить «неправда».
       Ваня.А по-моему, неучтиво говорить неправду.
       Николай Иванович.Да ты постой, ты не спорь а выслушай.
       Александра Ивановна.Ну, слушаю.
       Николай Иванович.Ведь правда, что мы все каждую минуту можем умереть и уйти или в ничто, или к богу, который требует от нас жизни по его воле?
       Александра Ивановна.Ну?
       Николай Иванович.Ну, что же я могу делать в этой жизни иного, как только то, чего требует от меня высший судья в моей душе, совесть, бог. И совесть, бог требует, чтоб я считал всех равными, всех любил, всем служил.
       Александра Ивановна.И своим детям.
       Николай Иванович.Разумеется, и своим, но чтобы я делал все, что велит совесть. Главное — то, чтобы понять, что жизнь моя принадлежит не мне и твоя — не тебе, а богу, который послал нас и который требует от нас, чтобы мы делали его волю. А воля его…
       Александра Ивановна.И ты в этом убедишь Машу?
       Николай Иванович.Непременно.
       Александра Ивановна.И она перестанет воспитывать детей, как надобно, а бросит их… Никогда!
       Николай Иванович.Не только она поймет, — ты поймешь, что больше делать нечего.
       Александра Ивановна.Никогда!
      Входит Марья Ивановна.

Явление восемнадцатое

      Те же и Марья Ивановна.
       Николай Иванович.Ну, что, Маша? Я не разбудил тебя нынче утром?
       Марья Ивановна.Нет, я не спала. Что же, ты хорошо съездил?
       Николай Иванович.Да, очень хорошо.
       Марья Ивановна.Что же ты пьешь холодное всё? Кстати, надо приготовить гостям. Ты знаешь, приезжает Черемшанова с сыном и дочерью.
       Николай Иванович.Ну что ж, если они тебе приятны, я очень рад.
       Марья Ивановна.Я люблю ее и молодых людей. Только немножко не вовремя.
       Александра Ивановна (встает).Вот и поговори с ним, а я пойду посмотрю их игру. (Уходит.)

Явление девятнадцатое

      Те же, без Александры Ивановны.
      Молчание, после которого Николай Иванович и Марья Ивановна начинают говорить вместе.
       Марья Ивановна.Некстати, потому что нам надо поговорить.
       Николай Иванович.Я сейчас говорил Алине…
       Марья Ивановна.Что?
       Николай Иванович.Нет, говори ты.
       Марья Ивановна.Да я хотела про Степу говорить. Ведь надо решить что-нибудь. Он, бедный, томится, не знает, что с ним будет. Он приходит ко мне, а не могу же я решить.
       Николай Иванович.Да что же решить. Он сам может решать.
       Марья Ивановна.Да ведь ты знаешь, что он хочет поступить вольноопределяющимся в гвардию, и для этого ему надо от тебя свидетельство, и нужно ему содержать себя, а ты не даешь ему. (Волнуется.)
       Николай Иванович.Маша, ради бога, не волнуйся, а выслушай меня. Я ничего ни даю, ни не даю. Поступать в военную службу охотой я считаю или глупым, безумным поступком, свойственным дикому человеку, если он не понимает всей гнусности этого дела, или подлым, если это делается для расчета…
       Марья Ивановна.Да ведь теперь для тебя все дикое и глупое. Ведь ему надо жить. Ты жил.
       Николай Иванович (горячась).Я жил, когда не понимал, когда никто не сказал мне, но дело не во мне. А в нем.
       Марья Ивановна.Как не в тебе, ты не даешь ему денег.
       Николай Иванович.Я не могу дать то, что мне не принадлежит.
       Марья Ивановна.Как не принадлежит?
       Николай Иванович.Не принадлежат мне труды других людей. Деньги, которые я дам ему, я должен взять с других. Я не имею права, не могу. Пока я распорядитель именья, я не могу распоряжаться им иначе, как мне велит моя совесть. Не могу я дать труды из последних сил работающих крестьян на лейб-гусарские кутежи. Возьмите у меня именье, и тогда я не буду ответствен.
       Марья Ивановна.Да ты знаешь, что я этого не хочу, да и не могу. Я должна и воспитывать, и кормить, и рожать. Это жестоко…
       Николай Иванович.Маша, голубушка! Ведь все дело не в том. Когда ты начала говорить, я тоже начал и хотел поговорить с тобой совсем по душе. Ведь нельзя же так. Мы живем вместе и не понимаем друг друга. Иногда как будто нарочно не понимаем друг друга.
       Марья Ивановна.Я хочу понять, но не понимаю, не понимаю тебя. Не понимаю, что с тобой сделалось.
       Николай Иванович.Ну вот и пойми. Хоть не время теперь. Да бог знает, когда будет время. Ты пойми не столько меня, но себя, свою жизнь пойми. Ведь нельзя жить так, не зная, зачем мы живем.
       Марья Ивановна.Жили же мы так, и очень хорошо жили. (Замечает выражение досады.)Ну, хорошо, ну, я слушаю.
       Николай Иванович.Я и шил так, так,то есть не думая о том, зачем я живу, но пришло время, и я ужаснулся. Ну, хорошо, живем мы чужими трудами, заставляя других на себя работать, рожая детей и воспитывая их для того же. Ну, придет старость, смерть, и я спрошу себя: зачем я жил? Чтоб расплодить таких же паразитов, как я? Да и главное, не весела эта жизнь. Ведь это еще сносно, пока, как у Вани, из тебя брызжет энергия жизни.
       Марья Ивановна.Да ведь все живут так.
       Николай Иванович.И все несчастны.
       Марья Ивановна.Да нисколько.
       Николай Иванович.Я по крайней мере увидал, что я несчастен ужасно и делаю несчастье твое и детей, спросил себя: неужели так для этого нас сотворил бог? И как только я подумал об этом, я сейчас же почувствовал, что нет. Спросил себя: для чего же нас сотворил бог?
      Входит лакей.

Явление двадцатое

      Те же и лакей.
       Марья Ивановна (не слушает мужа и обращается к лакею).Сливок кипяченых принесите.
       Николай Иванович.И в Евангелии я нашел ответ, что живем мы никак не для себя. Открылось это мне ясно, когда я раз стал думать над притчей о виноградарях. Знаешь?
       Марья Ивановна.Знаю, да, работники.
       Николай Иванович.Эта притча почему-то мне яснее всего показала, в чем была моя ошибка. Я думал, как те виноградари, что сад их собственность, что моя жизнь — моя, и все было ужасно; но только что я понял, что жизнь моя — не моя, но что я послан в мир, чтоб делать дело божье.
       Марья Ивановна.Да что ж, это мы все знали.
       Николай Иванович.Ну, если знали, так не можем же мы продолжать жить, как мы живем, когда вся жизнь наша не только не есть исполнение воли его, а, напротив, беспрестанное нарушение ее.
       Марья Ивановна.Да чем же она нарушает, когда мы живем, не делая никому зла?
       Николай Иванович.Как не делаем никому зла? Вот это-то и есть понимание жизни, как те виноградари. Ведь мы…
       Марья Ивановна.Да я знаю притчу. Ну, что он всем дал поровну.
       Николай Иванович (после молчания).Нет, это не то. Но одно, Маша, подумай о том, что жизнь только одна и что мы можем или прожить ее свято, или погубить ее.
       Марья Ивановна.Я не могу думать и рассуждать. Я ночи не сплю, я кормлю, я весь дом веду, и вместо того чтобы мне помочь, ты мне говоришь то, чего я не понимаю.
       Николай Иванович.Маша!
       Марья Ивановна.Вот теперь еще эти гости.
       Николай Иванович.Нет, мы договоримся. (Целует ее.)Да?
       Марья Ивановна.Да, только ты будь такой, как прежде.
       Николай Иванович.Я не могу, но ты послушай.
      Слышен звук бубенчиков и подъезжающего экипажа.
       Марья Ивановна.Теперь некогда, приехали. Я пойду к ним. (Уходит за угол дома. Туда же идут Степа, Люба.)
       Ваня (перепрыгивает через скамейку).Я не бросаю. Мы доиграем. Люба! Ну, что?
       Люба (серьезно).Пожалуйста, без глупостей.
      Александра Ивановна с мужем и Лизанькой входят на террасу. Николай Иванович ходит в раздумье.

Явление двадцать первое

      Николай Иванович, Александра Ивановна, Петр Семенович и Лизанька.
       Александра Ивановна.Ну что же, убедил?
       Николай Иванович.Алина! То, что происходит между нами, великое дело. И шутки тут неуместны. Не я убеждаю, а жизнь, а истина, а бог, вот кто убеждает, и потому она не может не убедиться, не нынче, так завтра, не завтра, так… Ужасно то, что всегда всем некогда. Это кто же приехал?
       Петр Семенович.Черемшановы, Catiche Черемшанова, которую я не видал восемнадцать лет. Последний раз мы виделись с ней, когда вместе пели «La ci darem la mano». (Поет.)
       Александра Ивановна (на мужа).Пожалуйста, ты не перебивай и не воображай, что я с Nicolas поссорюсь. Я говорю правду. (К Николаю Ивановичу.)Я нисколько не смеюсь, но мне странно было то, что ты хотел убеждать Машу тогда, когда она именно решилась поговорить с тобой.
       Николай Иванович.Ну, хорошо, хорошо. Вот они идут. Скажи, пожалуйста, Маше, что я буду у себя. (Уходит.)
      Занавес

Действие второе