Действующие лица

       Николай Иванович Сарынцев.
       Марья Ивановна Саранцева,его жена.
       Стёпа, Ваня— сыновья их.
       Люба, Мисси, Катя— их дочери.
       Митрофан Ермилович,учитель Вани.
       ГувернанткаСарынцевых.
       НяняСарынцевых.
       Александра Ивановна Коховцева,
       сестра Марьи Ивановны.
       Петр Семенович Коховцев,ее муж.
       Лизанька,их дочь.
       Княгиня Черемшанова.
       Борис,ее сын.
       Тоня,ее дочь.
       Девочка,ее дочь.
       Василий Никанорович,молодой священник.
       Александр Михайлович Старковский,жених Любы.
       Отец Герасим,священник.
       Нотариус.
       Иван Зябрев,мужик.
       Малашка,его дочь, с малым.
       Баба,его жена.
       Ермил,мужик.
       Другой мужик.
       Севастьян,мужик.
       Пётр,мужик.
       Баба,его жена.
       Сотский.
       Мужикис косами, бабыс граблями.
       Столяр.
       Генерал.
       Адъютантгенерал.
       Полковник.
       Писарьполковой канцелярии.
       Часовой.
       Двое конвойных.
       Жандармский офицер.
       Писарьжандармского офицера.
       Полковой священник.
       Старший докторотделения для душевнобольных в военном госпитале.
       Младший доктортого же отделения.
       Сторожатого же отделения.
       Больной офицер.
       Тапер.
       Графиня.
       Александр Петрович.
       ЛакеиСарынцевых.
       Студенты, дамы.
       Танцующие пары

      Сцена представляет крытую террасу в деревне в богатом доме. Перед террасой цветники, lawn-tennis и крокет-граунд. На крокете играют дети с гувернанткой.На террасе сидят Марья Ивановна Сарынцева, сорока лет, красивая, элегантная, ее сестра, Александра Ивановна Коховцева, сорока пяти лет, толстая, решительная и глупая, и ее муж, Петр Семенович Коховцев, в летнем платье, толстый, обрюзгший, в pince-nez. Сидят за накрытым столом; самовар и кофе. Пьют кофе, и Петр Семенович курит.

Явление первое

      Марья Ивановна, Александра Ивановна и Петр Семенович.
       Александра Ивановна.Если бы ты мне была не сестра, а чужая, и Николай Иванович не твой муж, а знакомый, я бы находила, что это оригинально и очень мило, и, может быть, сама бы поддакивала ему. J'aurais trouvй tout зa trиs gentil. Но когда я вижу, что твой муж дурит, прямо дурит, то я не могу не сказать тебе, что думаю. И ему скажу, твоему мужу. Je lui dirai son fait, au cher Николаю Ивановичу. Я никого не боюсь.
       Марья Ивановна.Да я нисколько не обижаюсь. Разве я не вижу сама. Но только я не думаю, чтобы это было так важно.
       Александра Ивановна.Да, ты не думаешь, а я тебе скажу, что если ты оставишь все так, то вы можете остаться нищими, du train que cela va.
       Петр Семенович.Ну, уж нищими, с их состоянием.
       Александра Ивановна.Да, нищими. Ты, мой милый, пожалуйста, не перебивай меня. Для тебя, что мужчины делают, то всегда хорошо…
       Петр Семенович.Да я не знаю, я говорю…
       Александра Ивановна.Да ты всегда не знаешь, что ты говоришь, потому что если ваша братья, мужчины, начнут дурить, il n'y a pas de raison que зa finisse. Я только говорю, что я на твоем месте не позволила бы этого. J'aurais mis bon ordre а toutes ces lubies. Что ж это такое? Муж, глава семейства, и ничем не занимается, все бросил и все раздает et fait le gйnйreux а droite et а gauche. Я знаю, чем это кончается. Nous en savons quelque chose.
       Петр Семенович (к Марье Ивановне).Да растолкуйте мне, Marie, что такое это новое направление. Ну, либералы: земство, конституция, школы, читальни и tout ce qui s'en suit, — это я понимаю. Ну, социалисты: les grиves, восьмичасовой день, — я тоже понимаю. Ну, а это что же? Растолкуйте мне.
       Марья Ивановна.Да ведь он вам вчера говорил.
       Петр Семенович.Я, признаюсь, не понял. Евангелие, нагорная проповедь, церкви не надо… Да как же молиться и всё…
       Марья Ивановна.Вот это-то и главное, что он все разрушает и ничего не ставит на место.
       Петр Семенович.Как же это началось?
       Марья Ивановна.Началось это прошлого года, со смерти его сестры. Он очень любил ее, и смерть эта очень повлияла на него. Он тогда стал очень мрачен, все говорил о смерти и сам заболел, как вы знаете. И вот тут, после тифа, он уже совсем переменился.
       Александра Ивановна.Ну, все-таки он весной еще приезжал в Москву к нам и был мил и в винт играл. Il йtait trиs gentil et comme tout le monde.
       Марья Ивановна.Да, но уж он был совсем другой.
       Петр Семенович.То есть что же именно?
       Марья Ивановна.А совершенное равнодушие к семье и прямо idйe fixe — Евангелие. Он читал целыми днями, по ночам не спал, вставал, читал, делал заметки, выписки, потом стал ездить к архиереям, к старцам, все советоваться об религии.
       Александра Ивановна.И что ж, он говел?
       Марья Ивановна.Перед этим он со времени женитьбы не говел, стало быть двадцать пять лет. А тут один раз говел в монастыре и тотчас же после говенья решил, что говеть не нужно, в церковь ходить не нужно.
       Александра Ивановна.Я и говорю, что нет никакой последовательности.
       Марья Ивановна.Да, месяц тому назад он ни одной службы не пропускал, все посты, а потом вдруг ничего этого не надо. Да вот с ним и поговори.
       Александра Ивановна.И говорила и поговорю.
       Петр Семенович.Да. Но это еще ничего…
       Александра Ивановна.Да для тебя все ничего, потому что у мужчин нет никакой религии.
       Петр Семенович.Да позволь мне сказать. Я говорю, что все-таки не в этом дело. Если он отвергает церковь, то к чему же тут Евангелие?
       Марья Ивановна.А то, что надо жить по Евангелию, по нагорной проповеди, все отдавать.
       Александра Ивановна.Вечно крайности.
       Петр Семенович.Да как же жить, если все отдавать?
       Александра Ивановна.Ну, а где же он нашел в нагорной проповеди, что надо shake hands с лакеями делать? Там сказано: блаженны кроткие, а об shake hands ничего нет.
       Марья Ивановна.Да, разумеется, он увлекается, как всегда увлекался, как одно время увлекался музыкой, охотой, школами. Но мне-то не легче от этого.
       Петр Семенович.Он зачем же поехал в город?
       Марья Ивановна.Он мне не сказал, но я знаю, что он поехал по делу порубки у нас. Мужики срубили наш лес.
       Петр Семенович.Это саженый ельник?
       Марья Ивановна.Да, их присудили заплатить и в тюрьму, и нынче, он мне говорил, их дело на съезде, и я уверена, что он за этим поехал.
       Александра Ивановна.Он этих простит, а они завтра приедут парк рубить.
       Марья Ивановна.Да так и начинается. Все яблони обломали, зеленые поля все топчут; он все прощает.
       Петр Семенович.Удивительно.
       Александра Ивановна.От этого-то я и говорю, что этого нельзя так оставить. Ведь если это пойдет все так же tout y passera. Я думаю, что ты обязана, как мать, prendre tes mesures.
       Марья Ивановна.Что ж я могу сделать?
       Александра Ивановна.Как что? Остановить, объяснить, что так нельзя. У тебя дети. Какой же пример им?
       Марья Ивановна.Разумеется, тяжело, но я все терплю и надеюсь, что это пройдет, как прошли прежние увлечения.
       Александра Ивановна.Да, но aide-toi, et dieu t'aidera. Надо ему дать почувствовать, что он не один и что так нельзя жить.
       Марья Ивановна.Хуже всего то, что он не занимается больше детьми. И я должна все решать одна. А у меня, с одной стороны, грудной, а с другой — старшие, и девочки и мальчики, которые требуют надзора, руководства. И я во всем одна. Он прежде был такой нежный, заботливый отец. А теперь ему все равно. Я ему вчера говорю, что Ваня не учится и опять провалится; а он говорит, что гораздо лучше бы было, чтобы он совсем вышел из гимназии.
       Петр Семенович.Но куда же?
       Марья Ивановна.Никуда. Вот этим-то и ужасно, что все нехорошо, а что делать — он не говорит.
       Петр Семенович.Это странно.
       Александра Ивановна.Что же тут странного? Это самая ваша обыкновенная манера: все осуждать и самим ничего не делать.
       Марья Ивановна.Теперь Степа кончил курс, должен избрать карьеру, а отец ничего не говорит ему. Он хотел поступить в канцелярию министра — Николай Иванович сказал, что это не нужно; он хотел в кавалергарды — Николай Иванович совсем не одобрил. Он спросил: что же мне делать? не пахать же. А Николай Иванович сказал: отчего же не пахать; гораздо лучше, чем в канцелярии. Ну, что же ему делать? Он приходит ко мне и меня спрашивает, а я все должна решать. А распоряжения все в его руках.
       Александра Ивановна.Ну, и надо ему прямо все это сказать.
       Марья Ивановна.Да, надо, я поговорю.
       Александра Ивановна.И скажи прямо, что ты так не можешь, что ты исполняешь свои обязанности, и он должен исполнять свои, а нет — пускай передаст все тебе.
       Марья Ивановна.Ах, это так неприятно.
       Александра Ивановна.Я скажу ему, если хочешь. Je lui dirai son fait.
      Входит молодой священник, сконфуженный и взволнованнный, с книжкой, здоровается за руку со всеми.

Явление второе

      Те же и молодой священник.
       Священник.Я к Николаю Ивановичу, так сказать, книжку принес.
       Марья Ивановна.Он уехал в город. Он скоро будет.
       Александра Ивановна.Какую ж это вы книжку брали?
       Священник.А это господина Ренана, так сказать, сочинение «Жизнь Иисуса».
       Петр Семенович.Вот как! Какие вы книжки читаете.
       Священник (в волнении закуривает папироску).Николай Иванович, они мне дали прочесть.
       Александра Ивановна (презрительно).Николай Иванович вам дал прочесть. Что же, вы согласны с Николаем Ивановичем и с господином Ренаном?
       Священник.Конечно, не согласен. Если бы, так сказать, я был согласен, то не был бы, как говорится, служителем церкви.
       Александра Ивановна.А если вы, как говорится, служитель церкви верный, то что же вы не убедите Николая Ивановича?
       Священник.У каждого, можно сказать, свои мысли об этих предметах, и Николай Иванович много, можно сказать, справедливо утверждают, но в главном заблуждаются, насчет, можно сказать, церкви.
       Александра Ивановна (презрительно). А что же много справедливого утверждают Николай Иванович? Что ж, справедливо то, что, по нагорной проповеди, надо раздавать свое имение чужим, а семью пустить по миру?
       Священник.Церковь освящает, что ли, так сказать, семью, и отцы церковные благословляли, что ли, семью, но высшее совершенство требует, так сказать, отречения от земных благ.
       Александра Ивановна.Да, подвижники так поступали, но простым смертным, я думаю, надо поступать просто, как подобает всякому доброму христианину.
       Священник.Никто не может знать, к чему он призван.
       Александра Ивановна.Ну, а вы, разумеется, женаты?
       Священник.Как же.
       Александра Ивановна.И дети есть?
       Священник.Двое.
       Александра Ивановна.Так отчего же вы не отказываетесь от земных благ, а вот папироски курите.
       Священник.По слабости своей, можно сказать, недостоинству.
       Александра Ивановна.Да, я вижу, что, вместо того чтобы образумить Николая Ивановича, поддерживаете его. Нехорошо это. Я вам прямо скажу.

Явление третье

      Те же и няня.
       Няня (входит).Что же, вы и не слышите? Николушка кричит. Пожалуйте кормить.
       Марья Ивановна.Иду, иду. (Встает и выходит.)

Явление четвертое

      Те же, без няни и Марьи Ивановны.
       Александра Ивановна.А мне так ужасно жаль сестру. Я вижу, как она мучается. Не шутка вести дом. Семь человек детей, один грудной, а тут еще эти какие-то выдумки. И мне прямо кажется, что тут неладно. (Показывает на голову.)Я вас спрашиваю: какую такую вы нашли новую религию?
       Священник.Я не пойму, так сказать…
       Александра Ивановна.Перестаньте, пожалуйста, со мной хитрить. Вы очень хорошо понимаете, что я спрашиваю.
       Священник.Да позвольте…
       Александра Ивановна.Я спрашиваю про то, какая такая есть вера, по которой выходит, что надо со всеми мужиками за ручку здороваться и давать им рубить лес и раздавать деньги на водку, а семью бросить?
       Священник.Мне это неизв…
       Александра Ивановна.Он говорит, что это христианство; вы священник православный, стало быть, должны знать и должны сказать, велит ли христианство поощрять воровство.
       Священник.Да меня…
       Александра Ивановна.А то на что же вы священник и волосы длинные носите и рясу?
       Священник.Да нас, Александра Ивановна, не спрашивают…
       Александра Ивановна.Как не спрашивают? Я спрашиваю. Он вчера мне говорит, что в Евангелии сказано: просящему дай. Так ведь это надо понимать в каком смысле?
       Священник.Да я думаю, в простом смысле.
       Александра Ивановна.А я думаю, не в простом смысле, а как нас учили, что всякому свое назначено богом.
       Священник.Конечно. Однако…
       Александра Ивановна.Да вот и видно, что и вы на его стороне, как мне и говорили. И это дурно, я прямо скажу. Если ему будет поддакивать учительница или какой-нибудь мальчишка, а вы в вашем сане должны помнить, какая лежит на вас ответственность.
       Священник.Я стараюсь…
       Александра Ивановна.Какая же это религия, когда он в церковь не ходит и не признает таинства. А вы, вместо того чтобы образумить его, читаете с ним Ренана и толкуете по-своему Евангелие.
       Священник (в волнении).Я не могу отвечать, я так сказать, поражен и замолкаю.
       Александра Ивановна.Ох, кабы я была архиерей, я бы вас научила Ренана читать и папироски курить.
       Петр Семенович.Mais cessez au nom du ciel. De quel droit?
       Александра Ивановна.Пожалуйста, меня не учи. Я уверена, что батюшка на меня не сердится. Что ж, я сказала все. Хуже бы было, если бы я зло дepжaлa. Правда?
       Священник.Извините, если я не так выражался, извините.
      Неловкое молчание. Священник идет к стороне и, раскрывая книгу, читает. Входят Люба с Лизанькой. Люба, 20-летняя красивая, энергичная девушка, дочь Марьи Ивановны, Лизанька, постарше ее, дочь Александры Ивановны. Обе с корзинами, повязанные платками, идут за грибами. Здороваются — одна с теткой и дядей, Лизанька с отцом и матерью — и со священником.

Явление пятое

      Те же, Люба и Лизанька.
       Люба.А где мамб?
       Александра Ивановна.Только что ушла кормить.
       Петр Семенович.Ну, смотрите приносите больше. Нынче девочка принесла чудесные белые. И я бы пошел с вами, да жарко.
       Лизанька.Пойдем, Папб.
       Александра Ивановна.Поди, поди, а то толстеешь.
       Петр Семенович.Ну, пожалуй, только папиросы взять. (Уходит.)

Явление шестое

      Те же, без Петра Семеновича.
       Александра Ивановна.Где же вся молодежь?
       Люба.Степа уехал на велосипеде на станцию, Митрофан Ермилыч с Папб уехал в город, мелкота в крокет играют, а Ваня тут, на крыльце, что-то с собаками возится.
       Александра Ивановна.Что ж, Степа решил что-нибудь?
       Люба.Да, он повез сам прошение в вольноопределяющиеся. Вчера он препротивно нагрубил Папб.
       Александра Ивановна.Ну, да ведь и ему трудно. Il n'y a pas de patience qui tienne. Малому надо начинать жить, а ему говорят: ступай пахать.
       Люба.Папа не сказал ему так. Он сказал…
       Александра Ивановна.Ну, все равно. Только Степе надо начинать жить, и что он ни задумает, все нехорошо. Да вот он и сам.
      Степа въезжает на велосипеде.

Явление седьмое

      Те же и Степа.
       Александра Ивановна.Quand on parle du soleil, on en voit les rayons. Только что об тебе говорили. Люба говорит, ты нехорошо поговорил с отцом.
       Степа.Нисколько. Ничего особенного не было. Он мне сказал свое мнение, а я сказал свое. Я не виноват, что наши убеждения не сходятся. Люба ведь ничего не понимает и обо всем судит.
       Александра Ивановна.Ну и что же решили?
       Степа.Я не знаю, что Папб решил; я боюсь, что он сам хорошенько не знает, но про себя я решил, что поступаю в кавалергарды вольноопределяющимся. Это у нас изо всего делают какие-то особенные затруднения. А все это очень просто. Я кончил курс, мне надо отбывать повинность. Отбывать ее с пьяными и грубыми офицерами в армии неприятно, и потому я поступаю в гвардию, где у меня приятели.
       Александра Ивановна.Да, но Папб почему не соглашался?
       Степа.Папб? Да что же про него говорить. Он теперь под влиянием своей idйe fixe ничего не видит, кроме того, что ему хочется видеть. Он говорит, что военная служба есть самая подлая служба и что поэтому надо не служить; а потому он мне денег не даст.
       Лизанька.Нет, Степа, он не так сказал, я ведь была тут. Он сказал, что если нельзя не служить, то надо идти по набору, а что идти вольноопределяющимся значит самому избирать эту службу.
       Степа.Да ведь я буду служить, а не он. Он служил же.
       Лизанька.Да, но он говорит, что он не то что не даст денег, а не может участвовать в деле, противном его убеждениям.
       Степа.Никаких тут нет убеждений, а надо служить, вот и все.
       Лизанька.Я только сказала, чтт я слышала.
       Степа.Я знаю, ты во всем согласна с папа. Тетя, вы знаете, Лиза совсем во всем на стороне папа.
       Лизанька.Что справедливо…
       Александра Ивановна.Да уж это я знаю, что Лиза всегда на стороне всякой глупости. Она чует, где глупость. Elle flaire cela de loin.

Явление восьмое

      Te же и Ваня.
      Вбегает Ваня в красной рубахе, с собаками, с телеграммой.
       Ваня (к Любе).Угадай, кто приезжает?
       Люба.Нечего угадывать кто. Давай телеграмму. (Тянется. Ваня не дает.)
       Ваня.Не дам и не скажу. Тот, от кого ты покраснеешь.
       Люба.Глупости! От кого телеграмма?
       Ваня.Вот и покраснела, покраснела. Тетя Алина, правда, покраснела?
       Люба.Какие глупости! От кого? Тетя Алина, от кого?
       Александра Ивановна.Черемшановы.
       Люба.А-а!
       Ваня.То-то! — А! А отчего краснеешь?
       Люба.Тетя, покажите телеграмму. (Читает.)«Будем с почтовым трое. Черемшановы». Значит, княгиня, Борис и Тоня. Ну что ж, я очень рада.
       Ваня.То-то очень рада! Степа, смотри, как покраснела.
       Степа.Ну полно приставать, все одно и то же.
       Ваня.Да, оттого, что и ты за Тоней приударяешь. Так уж вы киньте жребий, а то нельзя брату на сестре а сестре за брата.
       Степа.Полно врать. Лучше не трогай. Сколько раз тебе говорили.
       Лизанька.Да если с почтовым, так они сейчас приедут.
       Люба.И то правда. Так мы не пойдем.
      Входит Петр Семенович с папиросами.

Явление девятое

      Те же и Петр Семенович.
       Люба.Дядя Петя, так мы не пойдем.
       Петр Семенович.А что?
       Люба.Черемшановы сейчас приезжают. Лучше сыграем пока один сет в теннис. Степа, будешь?
       Степа.Пожалуй.
       Люба.Я с Ваней против тебя с Лизанькой. Согласны? Так я пойду шары возьму и ребят приведу. (Уходит.)

Явление десятое

      Те же, без Любы.
       Петр Семенович.Ну, вот и остался.
       Священник (хочет уходить).Мое почтение!
       Александра Ивановна.Нет, подождите, батюшка, мне хочется поговорить с вами. Да и Николай Иванович подъедет.
       Священник (садится и опять закуривает).Может быть, долго?
       Александра Ивановна.Да вот кто-то подъехал. Должно быть, он.
       Петр Семенович.Какая же это Черемшанова? Неужели урожденная Голицына?
       Александра Ивановна.Ну да. Та самая Черемшанова, которая жила в Риме с теткой.
       Петр Семенович.Вот рад буду увидать. Не видались с Рима, когда она пела со мной дуэты. Премило пела. Ведь у нее двое детей, кажется?
       Александра Ивановна.Да она с ними и приезжает.
       Петр Семенович.Я не знал, что они так близки с Сарынцевыми.
       Александра Ивановна.Не близки, а они жили вместе прошлого года за границей. И мне кажется, что la princesse a des vues sur Louba pour son fils. C'est une fine mouche, elle flaire une jolie dot.
       Петр Семенович.Да ведь Черемшановы сами были богаты.
       Александра Ивановна.Были. Князь жив, но промотал все и спился с кругу. Она подавала на высочайшее имя и спасла кое-какие крохи и оставила его. Но зато прекрасно воспитала детей. Il faut lui rendre cette justice. Дочь прекрасная музыкантша, а сын кончил университет и очень мил. Только Маша, я думаю, не очень рада. Некстати теперь ей гости. А вот и Nicolas.
      Входит Николай Иванович.

Явление одиннадцатое

      Те же и Николай Иванович.
       Николай Иванович.Здравствуй, Алина, Петр Семенович. А (к священнику),Василий Никанорович! (Здоровается.)
       Александра Ивановна.Кофе есть еще. Налить? Немного холоден, но можно подогреть. (Звонит.)
       Николай Иванович.Нет, благодарствуй. Я поел. А где Маша?
       Александра Ивановна.Кормит.
       Николай Иванович.И здорова?
       Александра Ивановна.Ничего. Что ж, ты сделал свои дела?
       Николай Иванович.Сделал, да. Впрочем, если есть чай или кофей, дай. (К священнику.)А, принесли книгу. Прочли? А я всю дорогу об вас думал.
      Входит лакей, здоровается, Николай Иванович подает ему руку. Александра Ивановна пожимает плечами и переглядывается с мужем.

Явление двенадцатое

      Те же и лакей.
       Александра Ивановна.Подогрейте, пожалуйста, самовар.
       Николай Иванович.Не надо, Алина. Я не хочу, а если захочу, то и так выпью.

Явление тринадцатое

      Те же и Мисси.
       Мисси (увидев отца, прибегает с крокета и вешается ему на шею).Папа, пойдем со мной.
       Николай Иванович (лаская ее).Сейчас, сейчас, дай поем. Иди играй, я приду.

Явление четырнадцатое

      Те же, без Мисси.
       Александра Ивановна.Что же, на съезде обвинили крестьян?
      Николай Иванович садится за стол, жадно пьет чай и ест. Что же, обвинили?
       Николай Иванович.Да, обвинили, да они и сами признались. (К священнику.)Я думал, что Ренан для вас малоубедителен…
       Александра Ивановна.Но ты не согласился с решением?
       Николай Иванович (досадливо).Разумеется, не согласился. (К священнику.)Вопрос для вас ведь не в божественности Христа и не в истории христианства, а в церкви…
       Александра Ивановна.То есть как же: они признались, et vous leur avez donnй un dйmenti. Они не украли, а взяли
       Николаи Иванович (начинает говорить священнику, решительно оборачивается к Александре Ивановне).Алина, голубушка, не преследуй меня шпильками и намеками.
       Александра Ивановна.Да я нисколько…
       Николай Иванович.А если хочешь серьезно знать, почему я не могу судиться с крестьянами за срубленный ими и нужный им лес…
       Александра Ивановна.Я думаю, им и самовар этот нужен…
       Николай Иванович.Так если ты хочешь, чтобы я тебе сказал, почему я не могу допустить, чтобы эти люди сидели в тюрьме и были разорены из-за того, что они срубили десять деревьев в лесу, который считается моим…
       Александра Ивановна.Считается всеми.
       Петр Семенович.Ну, опять споры. Пойду лучше с собаками в сад. (Сходит с террасы.)
       Николай Иванович.Даже если бы и считать, чего я никак не могу, что этот лес мой, то у нас девятьсот десятин леса, на десятине около пятисот деревьев, стало быть четыреста пятьдесят тысяч (так, кажется?) деревьев. Они срубили десять, то есть одну сорокапятитысячную часть, — ну стоит ли, можно ли из-за этого оторвать человека от семьи и посадить в острог?