О безумии

И потому, казалось, бы ясно, что собравшиеся люди, враждебные правительству, должны бы были прямо сказать то, что само собой разумеется для всякого здравомыслящего человека: то, что один человек не может насиловать другого, не может потому, что если допустить, что могут быть такие соображения, по которым одни люди могут насиловать других, то всегда - как это и было и есть - найдутся такие соображения, по которым другие люди могут и будут употреблять насилие и против тех, которые их насиловали. Но собравшиеся "ученые" люди не делают этого, а старательно приводят хитроумные соображения о том, какие "ужасные последствия происходят от отступлений по делам о политических преступлениях от общего порядка судопроизводства", о "необходимости изучения государственных преступлений с социологической точки зрения", о том, как "основная проблема все более и более развивалась на собрании группы и все более и более становилась ясной невозможность ограничиться какими-либо краткими тезисами по такому сложному вопросу". И опять то же удивление и недоумение: почему то правительство, которое теперь действует, или то, которое составится из тех людей, которые спорят с ним в надежде самим стать правительством, почему эти люди так несомненно уверены, что тот народ, который не знает и знать не хочет все эти 120, 117 и т.п. статьи, но, к счастью, еще знает другие статьи о том, что не надо делать другому, чего не хочешь себе, что лучше простить не семь, а семью семь раз, чем мстить, - почему народ этот подчинится их статьям, 120-й, 117-й и еще какой-нибудь, и будет из повиновения этим статьям совершать сам над собой те преступления всех законов божеских и человеческих, которые предписываются ему? И что удивительнее всего, это то, что народ не только подчиняется всем этим статьям, но и в положении солдат, стражников, присяжных, тюремщиков, палачей совершает сам над собой все эти, противные его совести и исповедуемому им, признаваемому божеским закону, преступления.
      Следующая, пятая статья заключает в себе сведения о том, как человек, называющийся русским императором, выразил желание о том, чтобы умерший, живший в Кронштадте, добрый старичок был признан святым человеком, и как синод, т.е. собрание людей, которые вполне уверены, что они имеют право и возможность предписывать миллионам народа ту веру, которую они должны исповедовать, решил всенародно праздновать годовщину смерти этого старичка, с тем чтобы сделать из трупа этого старичка предмет народного поклонения. Еще понятно - хоть и с большим усилием - то, что люди могут быть так обмануты, чтобы верить, что они не столько люди, сколько подданные известного государства, и во имя идола государства отступать от своих человеческих обязанностей, как это делается при принуждении людей к участию в солдатстве и войнах. Можно понять и то, как люди могут быть доведены до того, чтобы отдавать на заведомо дурные дела свои сбережения, как это делается при отбирании податей. Как ни странно, но можно понять даже и то, как долгое и усиленное воспитание дурного чувства мести может довести людей до того, что они подчиняются требованиям совершения всякого рода насилий, даже убийств над братьями, под предлогом наказания. Но, казалось бы, невозможно заставить людей 20 века, знающих Евангелие, понимать превратно назначение своей жизни, верить в необходимость и благотворность идолопоклоннического поклонения неодушевленным предметам.
      Казалось бы, в этом-то уже не могут люди - христиане подчиняться воле других людей, а между тем - удивительное дело - для огромного большинства народа это непрестанно совершается, и человек, считающий себя царем, и все его помощники, и те самые лицемерные или заблудшие люди, которые называют себя синодом, святейшим синодом, вполне уверены в том, что все их распоряжения о праздновании умершего старичка как святого, - будут также приняты всем народом, как были приняты все их прежние обманы, их мощи, иконы, чудеса.
      И - удивительное дело - вместо того, чтобы миллионам народа с отвращением отнестись к таким распоряжениям, они спокойно принимаются, освящаются древностью предания и заменяют для людей спасительные истины известного им христианства и губят их жизнь, отдавая ее и во всех других отношениях во власть обманывающих.
      Да, как ни ужасны все те обманы, под гнетом которых страдает человечество, этот наименее замечаемый людьми обман веры ужаснее всех. Ужасен он, потому что на этом обмане зиждутся все другие обманы и все вытекающие из них бедствия.
      Если спросишь себя, зачем люди разумные, добрые по требованию чуждых им людей идут в войско, надевают мундиры, учатся убивать и идут убивать чуждых им людей, хотя и знают, что человек должен не убивать, а любить всех людей? Зачем они отдают чуждым людям заведомо на дурные дела свои сбережения, когда считают, что никто не имеет право брать чужого? Зачем они идут в суды и требуют наказаний и подчиняются наказаниям, зная, что никто не может судить другого, и что человеку свойственно не наказывать, а прощать брата? Зачем в самом важном для души деле: в признании того, что свято, т.е. высшее добро, и что не свято, т.е. что зло, люди подчиняются требованиям чуждых им людей?
      VII
      На все эти вопросы есть и может быть только один ответ, тот, что люди, поступающие так, как те, которые предписывают эти дела, а также и те, которые исполняют их, находятся в состоянии безумия: не в каком-нибудь переносном смысле этого слова: т.е. руководствуются в своей жизни не общим всем людям величайших мудрецов жизни, а руководствуются теми случайными, явно антиразумными положениями, которые в данное время усвоены большинством людей, не руководствующихся разумом и не признающих его положений для себя обязательными. Как несправедлива мысль, высказанная Паскалем, о том, что если бы наши сновидения были бы так же последовательны, как и события действительности, жизни, мы бы не могли бы отличить сновидения от действительности, так же несправедлива была бы и мысль о том, что если бы неразумная деятельность признавалась всеми разумной, то мы бы не могли различить неразумную деятельность от разумной.
      Несправедливая и та и другая мысль, потому что, кроме непоследовательности в сновидениях и кроме не всеобщности признания неразумной деятельности, люди всегда обладают одним главным признаком различения истинной жизни от подобной ей. Признаком этим всегда было и всегда будет высшее свойство человеческой души - самосознание, то свойство, из которого вытекает нравственное чувство и нравственное усилие. И потому и сон, и безумие, как бы ни были последовательны сновидения, и как бы всеобще не было безумие, всегда могут быть отличены людьми от действительной жизни тем, что и в снах, и в безумии отсутствует нравственное усилие. Хотя бы и случилось то, чтобы сновидения многих ночей были бы так же последовательны, как события действительной жизни "культурного" мира, что огромное большинство людей находятся в полном безумии, люди все-таки благодаря своему самосознанию и вытекающему из него нравственному чувству и возможности нравственного усилия, всегда могут видеть, не могут не видеть того, что сон есть сон и что безумная жизнь есть жизнь безумная. И как во сне бывает, что мы видим себя совершающими величайшие гадости и знаем, что делаем гадости, но не можем остановиться и спасаемся от этого положения только вызовами самосознания и потому пробуждения, так и в нашей теперешней безумной жизни, если мы чувствуем, что делаем ужасные гадости и не можем перестать, то спасение от этого только самосознание и пробуждение от безумной к разумной жизни.
      Пускай в сновидениях будет полнейшая последовательность и пускай безумием будет обще всем людям, здоровый человек всегда может отличить сон от действительности и безумную жизнь от разумной. Здоровый человек всегда отличает сон от действительности и безумие от разумного состояния, потому что как во сне, так и в безумии отсутствует самосознание и вытекающее из самосознания нравственное чувство и последствие нравственного чувства, нравственное усилие. Так что если бы и случилось то, чтобы сны слагались в самую строгую определенную последовательность и все люди были одержимы одним и тем же безумием, здоровый человек всегда все-таки мог бы отличить сны от действительности и безумие от разумной жизни по одному тому, что как во сне, так и в безумии люди не сознают себя и потому бывают не в силах делать нравственные усилия. От этого-то и происходит то, что как во сне мы часто видим себя делающими гадость, но не можем остановиться, так же и в состоянии разделяемого всеми безумия мы часто зная, что делаем дурное, продолжаем все-таки делать то, что делают все окружающие нас.
      Разница между этими двумя состояниями только в том, что то, что предполагается Паскалем - именно та последовательность в сновидениях, это самое вполне случилось теперь, когда безумие охватило всех или огромное большинство людей нашего мира. Мы живем безумной, противной самым простым и первым требованиям здравого смысла, жизнью, но так как этой жизнью живут все или огромное большинство, мы не видим уже различия между безумной и разумной жизнью и свою безумную жизнь признаем разумной.
      И как для того, чтобы избавиться во сне от ужаса к тому, что происходит с нами, и, главное, к тому, что мы сами делаем, надо сознать себя, понять, что это сон и тогда проснуться, так и для того, чтобы избавиться от того ужаса, среди которого мы живем и в котором участвуем, надо сознать себя и вызвать в себе то нравственное чувство и нравственное усилие, которое свойственно разумному существу, человеку.
      VIII
      То ж, что мы живем безумной, вполне безумной, сумасшедшей жизнью, это не слова, не сравнение, не преувеличение, а самое простое утверждение того, что есть. На днях мне случилось посетить два огромных учреждения душевно больных, и впечатление, которое я вынес, было то, что я видел учреждения, устроенные душевно больными одной общей, повальной формы сумасшествия, для больных разнообразными, не подходящими под общую повальную форму, формами сумасшествия. Все эти разнообразные формы сумасшествия подразделяются теми, которые одержимы одной повальной формой сумасшествия, на множество разных классов, отделов и видов. Есть классификация Гюислена, Целлера, Гразингера, Крафт-Эбинга, Мореля, Мейнерта, Люша, Маньяна, Крепелина, Морзелли, Клустона, Хак-Тьюка, Корсакова, Игнатьева и мн. мн. др. Все они несогласны и даже противоречат. У каждого психиатра есть свои всякие психонейрозы, мании, паранойи и разные везании и кататонические и др., и Psychopathia degenerativa и всякая другая. Вообще, как говорит один ученый автор, для большинства психозов не найдено еще патогномического и анатомопатологического субстрата (sic), и потому деления точного нельзя делать. Те же, какие существуют деления, могут быть нужны только для того, чтобы студенты, заучивая их и отвечая на экзамене те самые слова, которые они слышат от профессоров, получили бы дипломы, а потом благодаря дипломам места с жалованьем, превосходящим в 20, 30, 50 раз жалованье работника, делающего несомненно нужную всем людям работу. Так что в сущности есть только одно ясное и понятное деление душевно больных, то, по которому они распределяют больных в больницах, и определяется то или другое обращение с ними. Деление это такое:
      1) Беспокойные. (Прежде они назывались буйными.)
      2) Полубеспокойные.
      3) Спокойные и
      4) Испытуемые.
      И это самое деление вполне точно относится ко всему огромному количеству людей, одержимых безумием так называемой культуры нашего времени.